Психотерапия. Профессия – психотерапевт

ПЛАН

1.Определение понятия «психотерапия». Основная терминология.

2.Цели и задачи психотерапевта.

3.Специфика психотерапевтической деятельности.

4.Цели психотерапии

5.Краткий анализ психотерапии различных психотерапевтических школ. Роль психотерапевта

6.Дискурс как отправная точка психотерапии.

Литература

Цель работы: рассмотреть задачи, цели и методы психотерапии в различных психотерапетических школах. Роль психотерапевта. Способы достижения поставленной психотерапевтом цели. Изучение поэтапного становления психотерапии как науки.

Психотерапия сегодня популярна. Представление о ней постепенно менялось в массовом сознании: от малоинтересной области медицины к модному времяпрепровождению интеллигентов и праздных богачей.

Последнее издание "Психологического словаря" определяет психотерапию как "лечение человека (пациента) с помощью психологических средств воздействия" и -- шире -- как "оказание психологической помощи здоровым людям в ситуациях различного рода психологических затруднений, а также в случае потребности улучшить качество собственной жизни.

Далее термины "психологическое консультирование", "психотерапия", "психологическая помощь" будут употребляться как равнозначные, обсуждение различий между ними можно найти в работах Ю.Е.Алешиной, А.Ф.Бондаренко, Ф.Е.Василюка, В.В.Столина. Взаимозаменяемы слова "терапевт", "психолог", "консультант", а второй участник психотерапевтического процесса будет именоваться клиентом. Итак, целью психотерапии является помощь при психических и личностных расстройствах легкой и средней степени тяжести, содействие в разрешении проблем и преодолении психологических затруднений, в актуализации резервов личностного роста. Психотерапия бывает краткосрочной и длительной, групповой или индивидуальной, религиозно окрашенной или внеконфессиональной. Точкой приложения усилий психотерапевта может быть бессознательная сфера психики (все виды глубинной, аналитической психотерапии), мышление и сознавание (когнитивная психотерапия, гештальт-терапия), эмоции и чувства, процесс сопереживания (роджерианство), итоги восприятия--сенсорно-перцептивный опыт и его словесное воплощение (нейролингвистическое программирование), человеческое тело и процессы в нем (телесно-ориентированные подходы).

Психотерапевт -- это человек, получивший психологическое или медицинское образование и прошедший специальную профессиональную подготовку в одной или нескольких отраслях психотерапии. В своей практике он опирается на соответствующие научные знания и представления, имеет сознательную стратегию влияния на клиента, владеет конкретными техниками воздействия и способен эксплицировать, описать и объяснить психологические механизмы собственной терапевтической деятельности.

Психотерапией не являются ворожба, гадания, хиромантия, астрология, все виды экстрасенсорного целительства, чтобы там о себе ни думали занимающиеся ими люди. Слово "магия" употребляется в психотерапии лишь как метафора, образное сравнение, или служит для описания определенных действий в особых, измененных состояниях сознания. Снятие сглаза и порчи, наговорная вода, голодание в полнолуние, хиропрактика по-прежнему проходят по основанному Остапом Бендером ведомству материализации духов и раздачи слонов. Все это может быть действенным, поскольку является психической реальностью для тех, кто в это верит, но профессиональная психотерапия во всем мире, так же, как и у нас, предпочитает брезгливо держаться в стороне от подобных вещей.

Психотерапевты различной ориентации по-разному описывают содержание своей деятельности. Зигмунд Фрейд говорит, что психоаналитическая терапия -- это освобождение человека от его невротических симптомов, запретов и аномалий характера, Карл Густав Юнг называет ею содействие процессу индивидуации, личностного роста. Ролло Мэй считает самым важным развитие человеческой свободы, индивидуальности, социальной интегрированности и духовной глубины. Фредерик Перлз учит сознаванию, Антонио Менегетти -- умению слушать голос своей сущности (ин-се) и игнорировать идущие во вред здоровью личности влияния монитора отклонений (источника искажений и помех в системе психики). Эрик Берн рассказывает о манипуляциях и играх в отношениях между людьми, описывает жизненные сценарии, которые дети наследуют от родителей, Вильгельм Райх и Александр Лоуэн сосредоточены на телесных коррелятах невротических нарушений характера. Джон Гриндер и Ричард Бэндлер помогают распознавать ограничения в моделях окружающей реальности и расширяют возможности выбора и принятия решений, Вирджиния Сейтер устраняет неконгруэнтность в поведении. Виктор Франкл содействует процессу поиска и нахождения смысла человеческой жизни, Носсрат Пезешкиан учит видеть позитивные стороны жизненных событий, Пауль Тиллих -- мужеству быть.

В чем состоит специфика психотерапевтической деятельности, что отличает ее от других видов психологической практики? Анализ деятельности в психологии предполагает выделение ее источника (потребности), мотивов, целей и условий осуществления и описание структуры -- отдельных действий и операций, входящих в ее состав. О потребности и мотивах клиентов психотерапевтической деятельности написано достаточно -- запрос на нее существовал всегда. В различные исторические эпохи он удовлетворялся то жрецами, то шаманами, то священниками, то врачами, а ныне мы являемся очевидцами своеобразной "борьбы за клиента" между представителями всех этих групп. Однако, насколько мне известно, практически не изучалась потребность в психотерапии самих психотерапевтов, их мотивы.

Очевидна прагматическая сторона этой проблемы -- данная профессия, как и любая другая, позволяет зарабатывать на жизнь. Хотя здесь у психотерапии есть свои особенности, касающиеся платы за услуги профессионала. Наиболее строгая регламентация существует в классическом психоанализе, где оплата является одним из факторов терапевтического процесса. Интересные соображения высказывает А.Менегетти. Но что побуждает человека стать именно психотерапевтом?

Даже такой признанный классик, как Карл Роджерс, описывая помогающее поведение и специфику помогающих отношений -- тех, "в которых по крайней мере одна из сторон намеревается способствовать другой стороне в личностном росте, развитии, лучшей жизнедеятельности, достижении зрелости, в умении ладить с людьми", хранит должную скромность в отношении своих мотивов.

Разумеется, у любого психотерапевта есть сложившаяся система общегуманистических ценностей, в регистре которых интерес к людям и желание помочь другому человеку занимают одно из ведущих мест. Образно говоря, существуют три основных способа или пути обретения и сохранения человеком своей сущности -- путь долга, путь мысли (или познания) и путь любви. Психотерапии соединяет их вместе, превращаясь тем самым в способ не только обретения и сохранения, но утверждения сущности -- своей и другой личности, пациента или клиента.

И все же можно выделить, по крайней мере, два типа терапевтов, в зависимости от того, какие мотивы для них являются ведущими -- познавательные или связанные с человеколюбием, условно -- "тип Юнга" и "тип Роджерса". Это не значит, будто "стремящиеся понять" менее гуманны, а "стремящиеся помочь" игнорируют познание. Но вот для сравнения описание практики двух выдающихся психотерапевтов XX столетия, Карла Роджерса и Карла Юнга:

Если я могу создать отношения, характеризующиеся с моей стороны искренностью и прозрачностью моих истинных чувств, теплым принятием и высокой оценкой другого человека как отдельного индивида, тонкой способностью видеть его мир и его самого, как он сам их? видит, тогда индивид в этих отношениях будет испытывать и понимать свои качества, которые прежде были им подавлены, обнаружит, что становится более целостной личностью, способной полезно жить, станет человеком, болеет похожим на того, каким он хотел бы быть, будет более самоуправляемым и уверенным в себе, станет человеком с более выраженной индивидуальностью, способным выразить себя, будет лучше понимать и принимать других людей, будет способен успешно и спокойно справляться с жизненным проблемами

Я многим причинил боль; как скоро я видел, что меня не понимают, я уходил. Мне нужно было идти вперед. Я был нетерпелив со всеми, кроме моих пациентов. Я следовал внутреннему закону, он налагал на меня определенные обязанности и не оставлял мне выбора... С некоторыми людьми я был очень близок, по крайней мере до тех пор, пока они была как-то связаны с моим внутренним миром; но затем могло случиться так, что я вдруг отстранялся, потому что не оставалось ничего, что могло бы меня с ними связывать. До меня с трудом доходило, что люди продолжают существовать -- даже когда им уже нечего сказать мне. Ко многим я относился с живым участием, но лишь тогда, когда они являлись мне в волшебном свете психологии; в следующий момент луч прожектора уходил в сторону, и на прежнем месте уже более ничего не оставалось.

Цели психотерапии едины, несмотря на различие парадигм, концепций и подходов. В истории становления данной области научного знания существовали разнообразные, зачастую альтернативные представления о том, к чему следует стремиться практикующему психотерапевту. Однако, несмотря на множество формулировок, все терапевты хотят помочь своим клиентам (пациентам) обрести большую самостоятельность, независимость и автономность, непротиворечивость и цельность, уверенность в себе и веру в людей. Психологическая помощь адресована всей личности, а не отдельным трудностям или проблемам, поэтому психотерапия всегда избыточна по сравнению с запросом. Разделяемые терапевтами гуманистические ценности предполагают постоянное расширение пространства, где такие принципы справедливы и естественны. По мнению Абрахама Маслоу, достижение счастья является главной целью человеческих отношений, и к этому трудно прибавить что-нибудь еще.

Психотерапевтическая ситуация сама по себе достаточно специфична. Сущность ее лучше всего раскрывается понятием "встреча", взятым во всей его экзистенциальной глубине. Встреча терапевта с клиентом -- это встреча двух личностей, отношения между которыми определены взаимным интересом, открытостью и принятием. Их отношения всегда будут отношениями Я и ТЫ в том смысле, как об этом пишет известный философ и теолог Мартин Бубер. Он говорит, что "всякая действительная жизнь есть встреча", и терапевтическая ситуация тоже. Карл Роджерс считает равенство позиций участников терапевтического процесса необходимым условием его эффективности. Он пишет:

Я чувствую, что, когда моя терапия эффективна, я присутствую в терапевтическом взаимоотношении как личность, а не как исследователь, не как ученый... И я полаю также, что в подобного рода взаимоотношении я ощущаю действительную готовность к тому, чтобы другой челок был тем, кто он есть. Я называю это "принятием". Здесь я имею в виду, что я готов позволить ему обладать теми качествами, которыми он обладает, придерживаться тех позиций, которых он придерживается, быть тем, кем он является. И еще один аспект, для меня важный, состоит в том, что в эти моменты я, кажется, способен с очень большой ясностью чувствовать его опыт, по-настоящему переживать его как бы изнутри, в то же время не теряя моей собственной индивидуальности.

И если в дополнение к этому движению с моей сторон, мой клиент или человек, с которым я работаю, способен хотя бы отчасти чувствовать мое отношение, то тогда, я верю, мы переживаем подлинный опыт встречи личностей, в котором каждый из нас меняется.

Однако в различных психотерапевтических школах существуют разные мнения по поводу внутренней психолог ческой позиции консультанта. Взгляды Роджерса, чей подход известен как терапия, центрированная на клиенте (ТЦК), могут быть противопоставлены точке зрения классического психоанализа, для которого характерен не диалогический (партнерский) а, напротив, директивный, даже авторитарный стиль деятельности. Анонимность и нейтральность являются профессионально значимыми качествам психоаналитика, а в самом процессе лечения выделяют реальные и терапевтические отношения (перенос и рабочий альянс). Важно, что фигура аналитика, молчаливо сидящего в изголовье психоаналитической кушетки, невидимого пациенту, непроницаемого и бесстрастного, очень далека от свойственного гештальт-терапевту или роджерианцу эмоционально выразительного поведения и непосредственного реагирования на то, что говорит и делает клиент.

Тщательно дозированные, хорошо обдуманные высказывания психоаналитика обычно представляют собой интерпретации бессознательного материала, проявившегося на сеансе. Еще Фрейд ввел основное правило, организующее психоаналитическую ситуацию: пациента просят говорить все, что он думает и чувствует, ничего не выбирая и не опуская из того, что приходит ему в голову, даже если кажется, что сообщать об этом не принято, неуместно или попросту смешно. Вооруженный теорией аналитик занят интерпретациями, что позволяет ему сохранять позицию объективного наблюдателя. Интересно, что, вопреки сложившейся традиции именовать профессионала психотерапевтом, Фрейд сравнивал психоаналитика с хирургом, цель которого -- сделать операцию как можно лучше и эффективнее, не отвлекаясь особо на кровь, крики и страдания пациента. Описывая так называемое правило воздержания, он указывал:

Аналитическое лечение следует проводить, насколько это возможно, в условиях лишения -- в состоянии воздержания. Вы будете помнить, что больным пациент стал из-за фрустрации и что его симптомы служат ему в качестве заменителей удовлетворения. Во время лечения можно наблюдать, что любое улучшение состояния снижает темп выздоровления и уменьшает инстинктивную силу, толкающую его к выздоровлению. Но эта инстинктивная сила необходима, ее ослабление ставит под угрозу нашу цель -- возвращение пациенту здоровья... Как бы жестоко это ни звучало, мы должны следить за тем, чтобы страдания пациента, которые в той или иной степени являются эффективными, не окончились раньше времени. Иными словами, психотерапевтическая встреча в психоанализе -- встреча исключительно с субъектом профессиональной деятельности, реальная личность психоаналитика представлена в ней лишь опытом и мастерством. Черты личности и характера психоаналитика фрейдовской школы упоминаются только в единстве с его профессиональными умениями, главное из которых -- способность соотносить сознательные мысли, чувства, фантазии и импульсы с их бессознательными источниками или предшественниками. При этом мастерство аналитика во многом определяется тщательностью оценки того, сколь сильную боль может вынести пациент, и в соблюдении такта при передаче причиняющего боль инсайта.

Юнгианский аналитик, помимо всего прочего, должен обладать обширной эрудицией в области этнографии, мифологии, истории религий, литературно-художественного творчества. Трудно представить себе специалиста в области НЛП, не владеющего основами лингвистики (да и вообще не бывает невелеречивых, косноязычных терапевтов). Телесно ориентированные подходы предъявляют повышенные требования к физической форме терапевта, его гибкости, пластичности, изяществу движений. Фриц Перлз указывает, что в основе мастерства гештальт-терапевта лежит умение руководствоваться разумом и здравым смыслом. Ролло Мэй подчеркивает важность личного обаяния и умения не смотреть на людей через призму собственных предрассудков. Его ответ на вопрос "Что такое хороший консультант?" выглядит следующим образом:

Перечислим качества, лежащие, так сказать, на поверхности: умение привлекать людей к себе, умение чувствовать себя свободно в любом обществе, способность к эмпатии и прочие внешние атрибуты обаяния. Эти качества не всегда бывают врожденными, они появляются в результате постепенного просветления самого консультанта и, как следствие, проявляемого им доброжелательного интереса к людям... Как избежать влияния собственных предрассудков? Полностью избавиться от них невозможно, но их можно осознать и быть настороже... Наличие значительного напряжения, опасение неуспеха даже в мелочах, чрезмерный педантизм -- все это дает основание подозревать существование сильных амбиций. Какой бы важной не считалась работа по оказанию моральной поддержки людям -- может быть, даже самой главной в мире -- это вовсе не означает, что мир без нее не проживет.

Ролло Мэй говорит о четырех необходимых внутренних требованиях, заключающихся в том, чтобы осознать и умерить свои невротические ограничения, обрести умение мужественно принимать неудачу и собственное несовершенство, научиться радоваться не только достигнутым целям, но и самому процессу жизни и проявлять интерес к людям ради них самих, а не во имя каких-то высших целей и ценностей (религиозных, нравственных или связанных с общественным прогрессом).

Антонио Менегетти подчеркивает важность умения получать всеобъемлющую и разностороннюю информацию о психическом состоянии и здоровье клиента, как душевном, так и телесном. Характерной особенностью онтопсихотерапии является требование воспринимать знание на органическом уровне, способность онтотерапевта иметь доступ к внутреннему миру другого человека с помощью своего собственного тела, его внутренних органов. "В процессе психотерапии, -- пишет Менегетти, -- недостаточно видеть клиента и слышать его слова. Для получения полной картины терапевт должен как бы дотронуться до него взглядом, а затем всем телом прислушаться к резонансу от этого прикосновения". Полагая, что клиентом человека делает его неспособность понять и почувствовать собственную природу (в онтопсихологии она называется ин-се -- "сущность в себе"), Менегетти учит терапевта ориентироваться прежде всего на первичный язык организма. Он указывает, что достижение точного знания невозможно без внутренней свободы, и это знание легко потеряет терапевт, скованный традиционными представлениями.

Пожалуй, внутренняя свобода -- это качество, которое считается атрибутом эффективного терапевта в самых различных, порой диаметрально противоположных по своим концептуальным представлениям школах и направлениях психотерапии. Свобода и спонтанность, называемые также интенциональностью, аутентичностью, а иногда конгруэнтностью, основываются на соответствии между чувствами, мыслями и действиями психотерапевта. В своей работе он постоянно сталкивается с людьми, которые думают одно, говорят другое, а делают третье. Не являясь примером цельности и единства душевной жизни, консультант будет далек от сопровождающих эту цельность переживаний благополучия и гармонии. Только свободный человек может помочь освободиться другому.

Внутренняя свобода психотерапевта проявляется в умении доверять себе -- своим побуждениям, интуиции, внезапно возникшим желаниям или догадкам. Хорошо усвоенной теории и систематических знаний в избранной области недостаточно для успешной работы. Еще в 1926 году Альфред Адлер говорил о том, что психотерапевтический инструментарий является второстепенным по сравнению с умением понимать внутреннюю динамику процесса роста и развития личности. Он сравнивал мастерство терапевта с умением дирижера понимать сложные мелодии и руководить их исполнением, внимательно следя за звучанием каждого отдельного инструмента в едином оркестре человеческой психики. Эффективный консультант -- это психолог, который легко ориентируется в динамическом потоке чувств, мыслей, влечений и установок другого человека, одновременно воспринимая во всей полноте сложную систему его жизни и любую подробность этой системы, как и связанных с нею внешних обстоятельств. Работать с личностью и ее проблемами "можно не иначе, как только поняв сначала целое и проследив единую связь, проникающую во все частности. Эта связь, эта линия должны показать нам душевную жизнь, в которой ничто не находится в состоянии покоя, в которой всякий движущийся элемент есть завершение предшествующего движения и начало нового.

Эффективная психотерапия ведет к тому, что пространство свободы, ограниченное поначалу рамками психотерапевтического сеанса, неизбежно расширяется для клиента. В связи с этим некоторые, достаточно далекие друг от друга по теории и методам направления (скажем, аналитическая, клиент-центрированная и гештальт-терапия), склонны рассматривать терапевтическую ситуацию сходным образом, проводя аналогию с древнейшими видами ритуальных практик. Психотерапевтический сеанс создает особое пространство-убежище, где клиент может--в условиях полной безопасности, под заботливым присмотром терапевта и с его участием и помощью -- пережить и испробовать новый опыт переживания, новые способы чувствовать, думать и действовать. Кабинет психотерапевта представляет собой некий теменос, замкнутое огражденное пространство, находящееся под покровительством и защитой божества. Ситуация конфиденциальности, доверия и безопасности побуждает к развитию и росту, а забота консультанта создает необходимую поддержку и опору.

Можно сказать также, что психотерапия есть своего рода метакса, срединная область между крайностями экзистенциального одиночества, недоверия и безысходности, полной открытости миру, принятия и любви, взаимопонимания и доверия, расчетливости и коварства, искренности и простоты, эмоционального напряжения и душевного покоя. Психотерапевт посредничает между всеми этими (и многими другими) интенциями личности, предоставляя широкий спектр возможностей для их безнаказанного осуществления. Само терапевтическое отношение (безоценочное принятие, эмпатия, доброжелательное участие, позиция профессиональной заинтересованности, помощь, поддержка роста и позитивных изменений) позволяет клиенту сделать осознанный выбор, опирающийся на реальный опыт. Цель терапии -- привести клиента к принятию ответственности за свои поступки и принимаемые решения, научить следовать этим решениям и осознанию той бесконечной цепи выборов, которые и есть жизнь. Теоретические знания ни в коем случае не способны заменить реальные действия и поступки личности, живущей в мире, среди других людей. Для того, чтобы такие знания стали частью экзистенции, подлинного существования, которое описывают как бытие в мире (Ж.-П.Сартр), бытие с миром (М.Хайдеггер) и бытие перед лицом другого (Э.Левинас), необходим не только мир, но и Другой, Значимый Другой. Эффективный психотерапевт способен с одинаковой свободой как стать Другим, так и перестать быть им -- после того, как исцеляющая работа закончена.

Психотерапия достаточно молода для того, чтобы не числить в своем багаже солидных томов, описывающих ее историю. Исключение составляет разве что психоанализ, чья история, предыстория и даже археология (А.Лоренцер) многократно освещалась его сторонниками и противниками. Однако существующее ныне разнообразие школ, направлений и течений психотерапевтической мысли является результатом развития как предметного поля, так и теоретической рефлексии этой области психологической практики. Разумеется, специалисту необходимо иметь представление о процессе становления своей профессиональной отрасли, хотя бы для того, чтобы лучше представлять себе сходства и различия отдельных подходов и стилей в психотерапии, теоретические заимствования, источники совпадений и разногласий в понимании теории и методов исцеления души.

В данной работе я буду рассматривать историю психотерапии прежде всего как порядок дискурса. Это понятие введено философом Мишелем Фуко для обозначения системы правил, регулирующих речевые процессы (создание устных и письменных текстов) внутри общества или какого-либо из его социальных институтов, традиций или профессиональных сообществ. Такой подход оправдан, во-первых, спецификой самой психотерапии, которая, возникнув как talking-cure (лечение разговором), в большинстве случаев и сейчас представляет собой институционализированную систему строго регламентированных речевых практик. Это в равной степени справедливо в отношении психоанализа, юнгианства, гештальт-терапии, когнитивных подходов, роджерианства, НЛП и эриксоновского транса. Во-вторых, исходным материалом, который позволяет реконструировать теорию и методы конкретного психотерапевтического направления или школы, как правило, служат тексты их создателей или сторонников. В-третьих, именно понятие дискурса как "речи, погруженной в жизнь", хорошо и точно схватывает сущность психотерапевтической деятельности -- представлена ли она лакановской "функцией и полем речи и языка", "голосом, который останется с Вами" Милтона Эриксона или тезисом М.Хайдеггера о том, что "язык -- это дом Бытия". Последний значим для сторонников нейролингвистического программирования не в меньшей степени, чем для экзистенциалистов Карла Ясперса, Людвига Бинсвангера и Медарда Босса.

Идеальную картину процесса решения предстоящей задачи нарисовал сам Фуко в работе "Порядок дискурса", инаугурационной лекции в Коллеж де Франс. Приступая к анализу развития различных школ психотерапевтической теории и практики, хочется повторить вслед за французским мыслителем:

Вместо того, чтобы брать слово, я хотел бы, чтобы оно само окутало меня и унесло как можно дальше, за любое возможное начало... Мне не хотелось бы самому входить в этот рискованный порядок дискурса; мне не хотелось бы иметь дела с тем, что есть в нем окончательного и резкого; мне хотелось бы, чтобы он простирался вокруг меня, как спокойная, глубокая и бесконечно открытая прозрачность, где другие отвечали бы на мое ожидание и откуда одна за другой появлялись бы истины; мне же оставалось бы при этом только позволить этому порядку нести себя -- подобно некоему счастливому обломку, позволить нести себя в нем и им (13, с. 50).

Если отвлечься от многочисленных "темных веков" предыстории врачевания душевных и телесных недугов посредством слова и эмоционального воздействия, то можно говорить о XX столетии как периоде возникновения, расцвета и начинающегося упадка психологического консультирования и психотерапии. История отдельных школ и направлений исчисляется несколькими десятилетиями, а психоанализ вправе гордиться своим столетним юбилеем. Традиционно историю психотерапии принято отсчитывать с него.

Датой рождения психоанализа принято считать 1895 г., когда молодой венский врач Зигмунд Фрейд после многочисленных попыток усовершенствовать технику гипнотического лечения больных неврозами открывает метод свободных ассоциаций. С помощью их интерпретации оказалось возможным выявить бессознательное значение слов, поступков и продуктов воображения (сновидений и фантазий) и понять, как эти скрытые содержания связаны с болезненными симптомами. В дальнейшем психоаналитическое истолкование охватило и такие результаты человеческой деятельности, где предварительная ассоциативная работа оказалась ненужной (художественные произведения, философские и религиозные идеи, социальные институты, нравы, обычаи, моду, язык и и.п.). Из метода исследования и лечения психических заболеваний психоанализ постепенно превратился в универсальную форму культурной практики, научный статус которой продолжает вызывать острые споры.

Наиболее часто психоанализу ставят в вину отсутствие возможностей верификации (проверки) полученных с его помощью результатов, как практических, так и теоретических. Как замечает один из самых последовательных и упорных критиков фрейдизма, патриарх британской психологии Г.Ю.Айзенк, "тот факт, что пациент Джон Доу поправляется после психоаналитического лечения, вовсе не значит, что он поправляется вследствие такого лечения". Более того, Айзенк уверен, что пациенты психоаналитиков поправляются гораздо реже и выздоравливают дольше и хуже, нежели те, кто лечится с помощью иных методов (см. 1).

Однако постепенное признание большинством исследователей герменевтической природы психоанализа, акцент на процессах объяснения и понимания вследствие истолкования скрытых, бессознательных аспектов психики в конце концов позволило "вписать" фрейдовское учение в общий контекст современного гуманитарного знания. Ныне общепринятым можно считать восходящее к работам Э.Гуссерля и П.Рикера мнение о психоанализе как разновидности феноменологии, в которой явления рассматриваются на непосредственно-чувственном и образном уровне и в сознании интуитивно проигрываются процессы, происходившие у других. Сама же терапевтическая процедура есть герменевтический метод, действующий через сознание на процесс становления и расширения содержаний этого последнего.

Сам Фрейд называл психоанализом не только "способ исследования психических процессов, иначе недоступных, и метод лечения невротических расстройств, основанный на этом исследовании", но также и "ряд возникших в результате этого психологических концепций, постепенно развивающихся и складывающихся в научную дисциплину"(цит. по 6, с.395-394). Объяснение и лечение душевных болезней в психоаналитическом процессе возможно благодаря особым отношениям, устанавливающимся между аналитиком и пациентом. Эти отношения складываются частично из переноса (трансфера) пациентом прежних, вытесненных и забытых эмоций и влечений на аналитика, частично же являются реальными {терапевтический альянс) отношениями врача с больным, нуждающимся в помощи. Основным лечебным фактором в психоанализе являются интерпретации сопротивлений, психологических защит, трансферентных реакций, возникающих при спонтанном продуцировании ассоциаций, пересказе сновидений и др.

Психоанализ считает процесс вытеснения в бессознательное сексуальных и агрессивных влечений, представлений и переживаний главной причиной возникновения психических заболеваний и невротических расстройств. Специальная инстанция (супер-эго) следит за тем, чтобы недозволенные мысли и чувства не проникали в сознание и не оказывали влияния на поведение личности и ее поступки. Либидная (преимущественно сексуальной природы) энергия вытесненных содержаний создает сгущения внутренних напряжений, приводящие к расстройствам, которые можно устранить путем осознания и "выговаривания" на терапевтическом сеансе. Однако хороший аналитик не должен удовлетворяться только терапевтическим успехом, он стремится высветить генезис психических нарушений и выяснить, как они изменяются в процессе лечения.

С первых этапов своего возникновения психоаналитический метод утверждал себя не только как терапия, но и как метод научного исследования. Создавая свой подход в рамках традиционной культуры позитивного научного знания, ассимилировавшего интеллектуальные навыки классической науки XIX столетия, Фрейд считал исследовательскую работу психоаналитика неотделимой от собственно врачебной деятельности. Он писал:

С самого начала в психоанализе существовала неразрывная связь между лечением и исследованием. Знание приносило терапевтический успех. Было невозможно лечить пациента, не узнав что-то новое; было невозможным достижение нового инсайта без понимания его благотворных результатов. Наша аналитическая процедура является единственной, где гарантировано это ценное соединение. Только благодаря проведению нашей пастырской работы мы можем углубить наше брезжущее понимание человеческого разума. Эта перспектива научных открытий составляет самую величавую и счастливую черту аналитической работы (цит. по 12, т.1, с.25).

Соединяя в качестве терапевтического метода строгие критерии научного анализа с принятием интимности признаний пациента, фрейдовский подход вошел в историю как яркий пример герменевтической (истолковывающей) процедуры в противовес традиционным для медицины того времени номотетическим (описательным) техникам. Однако созданные Фрейдом и его последователями описания клинических случаев (историй болезни и психоаналитического лечения) в процессе самоидентификации явно колеблются между медицинскими и литературными аспектами. По мнению постюнгианца Дж.Хиллмана, психоанализ является не только терапевтическим методом, но и примером нового литературного жанра: "Его психоанализ мог продвинуться в мире медицины дальше только тогда, когда для него нашлась бы форма "рассказа", способного передать если не суть, то убедительность эмпирической медицины. Фрейд объединил обе традиции, поскольку одновременно занимался и литературой, и историями болезни. С тех пор в истории психоанализа они идут нераздельно" (15, с. 8).

Как письменная, так и устная формы психоаналитического дискурса имеют ряд особенностей, обусловленных задачами терапии и требованиями жанра. Психоанализ -- это прежде всего разговор, где собеседниками являются молчаливый аналитик и бессознательное. "Можно даже сказать, -- пишет Поль Рикер, -- что психоанализ расширяет язык за логические пределы рационального дискурса в направлении алогичных областей жизни, и что тем самым он заставляет говорить ту часть нашего существа, которая не столько нема, сколько вынуждена молчать" (10, с.7).

Рассматривая аналитическую ситуацию как речевое отношение, одну из основных целей психоаналитика можно описать как стремление заставить бессознательное пациента (желания, травмы, фантазии, влечения) говорить, высказываться другому человеку. Психоанализ знает бессознательное лишь как то, что может быть выражено в процессе терапии, причем именно в вербальной форме, посредством языка. Выраженное первоначально как симптом, болезненное проявление, разрушительная эмоция, вытесненное содержание перестает быть источником невротических расстройств, потому что облекается в слова, которые могут быть услышаны и поняты. Так через анализ происходит синтез -- восстановление целостности личности.

Необходимой частью психоаналитической работы является создание контекста, в котором непонятные для пациента чувства, действия и мысли, являющиеся источником невротических и психотических нарушений, могут быть объяснены, т.е. обретают смысл, связываются в последовательный и понятный рассказ. С помощью психоаналитика пациент "включается в семиотическое прочтение своего опыта и поднимает его на уровень приемлемого и понятного рассказа или истории"(10, с.8). Лечение словом превращается в исцеляющий вымысел. Не случайно Фрейд сравнивал написанные им истории болезни с романами и даже получил (в 1930 г.) литературную премию имени Гете.

Более радикальные представления о языковой природе бессознательного и лингвистических основах психоаналитической терапии разработаны учеником, последователем и оппонентом Фрейда Жаком Лаканом. Создатель структурного психоанализа является одной из наиболее ярких фигур в психотерапии XX столетия. Великий реформатор, Лакан сформулировал новое понимание личности как изначально расщепленного, двойственного существа, испытывающего желания вследствие своей символической природы. Это расщепление происходит на начальных стадиях психического развития ребенка, а роль периода становления целостности ("стадии зеркала") имеет существенные отличия от фрейдовской трактовки бессознательной детерминации жизненного пути ранним детским опытом. В то же время он неустанно провозглашал лозунг "Назад, к Фрейду!", утверждая, что нынешние психоаналитики слишком сильно увлечены проблемами социальной адаптации своих пациентов, забывая о главной задаче психоанализа -- исследовании бессознательного.

Изначально фрагментарный субъект строит образ своего Я как Другого, создавая воображаемую инстанцию, в которой он себя отчуждает. Рассматривая Я как сумму свойственных ему защит, Лакан указывает, что "деятельность эго, характеризующегося в первую очередь теми воображаемыми инерциями, которые сосредоточиваются им против исходящих от бессознательного сообщений, направлена исключительно на то, чтобы компенсировать смещение, которое и есть, сопротивлением, присущим дискурсу как таковому (4, с. 49). Сознание и бессознательное реализуются в речи, борются друг с другом за право определять ее смысл. Психотерапевт участвует в этой борьбе как дирижер и переводчик, вслушиваясь не столько в то, что говорит пациент, сколько в те места, где он проговаривается. Лакан подчеркивает:

Чего бы ни добивался психоанализ -- исцеления ли, профессиональной подготовки или исследования -- среда у него одна: речь пациента. Очевидность этого факта вовсе не дает нам права его игнорировать. Всякая же речь требует себе ответа.

Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе. Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по другую сторону речи. Тем самым он перейдет к анализу поведения субъекта, рассчитывая именно в нем обнаружить то, о чем тот умалчивает (5, с. 18).

Иными словами, задача психоаналитика состоит в том, чтобы помочь пациенту в языковой проработке душевного опыта, подключить его к символическому порядку, в котором невыразимое реальное (бессознательное, нечто внутри субъекта) может быть обозначено не только симптомами невроза или фантазмами раннего детства, но обрести речевое выражение и стать понятным воображаемому (сознательному Я). Триада "реальное -- воображаемое -- символическое", примерно соответствующая фрейдовским представлениям о бессознательном, сознании (как функции эго, подчиненного принципу реальности) и культурных ограничениях Супер-эго (социальных, нравственных, религиозных), является основной системой понятий структурного психоанализа. Рассматривая психоаналитическую терапию как основанную на разговоре практику, основная цель которой -- дать выговориться бессознательному, Лакан пишет о двух принципиально различных типах психотерапевтического дискурса -- речи пустой и речи полной, называя первую "призраком монолога" и "услужливой болтовней", а вторую -- "принудительным, не знающим лазеек трудом". Терапевтическую фрустрацию он считает имманентно присущей самому процессу лечения разговором, в ходе которого пациент обнаруживает свою отчужденность, мнимость, вненаходимость собственной внутренней природы:

Не коренится ли фрустрация в самом дискурсе субъекта? Создается впечатление, что субъект все более отлучается от своего собственного существа и, после честных попыток описать его, отнюдь не увенчивающихся созданием сколько-нибудь связного о нем представления, после всевозможных уточнений, к сущности его нас нимало не приближающих, после напрасных стараний укрепить и защитить его пошатнувшийся статус, после нарциссических объятий, тщащихся вдохнуть в него жизнь, признает, наконец, что "существо" это всегда было всего-навсего его собственным созданием в сфере воображаемого, и что создание это начисто лишено какой бы то ни было достоверности. Ибо в работе, проделанной им по его воссозданию. Для другого, он открывает изначальное отчуждение, заставлявшее конструировать это свое существо в виде другого, и тем самым всегда обрекавшее его на похищение этим другим (5, с.20).

Таким образом, в психотерапевтическом диалоге воспроизводится изначальная расщепленность, дискретность субъекта. Аналитик постепенно обнаруживает те "зияния", которые заполнены бессознательным и предстают сознанию в виде белых пятен или искажений, обусловленных действием цензуры. Цель анализа -- восстановить утраченные места, точнее, их смысл, подобрав для невыразимой реальности бессознательного иную форму выражения вместо невроза или психоза. Лакан очень ясно объясняет происхождение эффекта психоаналитического лечения: означаемое (бессознательное), имевшее означающее в виде патологического симптома, получает другое означающее -- Слово, Речь. Прежняя связь между означаемым и означающим разрывается, и симптом исчезает. Лингвистическая природа бессознательного, "структурированного как язык", показана предельно точно:

Фрейдовское открытие бессознательного проясняется в своих истинных основаниях и может быть просто сформулировано в следующих выражениях: бессознательное есть та часть конкретного трансиндивидуального дискурса, которой не хватает субъекту для восстановления непрерывности своего сознательного дискурса (5, с.28).

Блестяще сформулированной Лаканом лингвистической парадигме исследования бессознательного не суждено было обрести многочисленных сторонников. Эзотерический стиль его семинаров, принципиальная непереводимость знаменитых "Ecrits" ("Текстов") на другие языки, многочисленные неологизмы и опора на коннотативную семантику (ассоциативные значения слов и выражений) привели к тому, что Лакан пополнил число авторов, о которых (особенно в отечественной психотерапии) все слышали, но никто ничего толком не знает.

Дополняющим и в какой-то степени противоположным примером семиотической трактовки психотерапевтической практики может служить аналитическая психотерапия Карла Густава Юнга. Его подход основан на представлении о том, что сфера дискурса, соответствующая аналитическому опыту -- это не сфера языка, а сфера образа. Юнг и

особенно его последователь и ученик, создатель архетипической психологии Джеймс Хиллман рассматривали образы как базовый, первичный слой психической реальности. Архетипы-первообразы, составляющие основу коллективного бессознательного, являются предпосылками и источниками деятельности человеческой души. По мнению Юнга, такие универсальные образы представляют собой подходящую почву для проекции индивидуальных комплексов, своего рода личных проблем, констеллированных вокруг архетипа:

Когда образу присущ архаический характер, я называю его изначальным или исконным. Об архаическом характере я говорю тогда, когда образ обнаруживает заметное совпадение с известными мифологическими мотивами. Тогда образ является, с одной стороны, преимущественным выражением коллективно-бессознательных материалов, с другой стороны -- показателем того, что состояние сознания в данный момент подвержено не столько личному, сколько коллективному влиянию. Личный образ не имеет ни архаического характера, ни коллективного значения, но выражает лично-бессознательные содержания и лично-обусловленное состояние сознания (16, с. 541).

В образах воплощаются, являются сознанию символы -- специфические формы знакового выражения высших, принципиально не знаковых сущностей. В отличие от точного и конечного знака символ имеет бесконечное множество значений. Иррациональный по своей сути, он лучше, чем что бы то ни было, соответствует природе бессознательного. Символ всегда нуждается в интерпретации, опирающейся на наитие, интуицию, множество его значений нельзя непосредственно представить или выучить наизусть. Однако символическая референция (общение посредством символов) невозможна без апелляции к образу, и именно аналитическая психология предлагает продуктивные формы работы с образами, всплывающими из бессознательного. Юнг выделял три уровня толкования бессознательной символики. На первом аналитик работает с явным смыслом, относящимся к образам, событиям или целям и личностным чертам пациента (каузально-редуктивное объяснение). Второй уровень предполагает вскрытие латентного, находящегося на грани сознания смысла, а третий полностью соотносится со скрытыми, эзотерическими аспектами символа, обусловленным базовым культурно-мифологическим опытом коллективного бессознательного.

Хиллман придает образам гораздо большее значение. Он называет образ "материей души" и говорит об абсолютном, априорном значении образов, подчеркивая, что они ценны сами по себе, а не как зашифрованные сообщения или клинические абстракции:

...Душа состоит из образов и преимущественно представляет собой деятельность воображения, которая в первозданном, парадигматическим виде представлена сновидением. Действительно, сновидец выступает в сне в качестве образа наряду с другими образами, и поэтому можно достаточно обоснованно показать, что скорее сновидец пребывает в образе, а не наоборот (образ пребывает в сновидце).

Источником образом -- образов-сновидений, образов-фантазий, поэтических образов -- служит спонтанная деятельность самой души... В действительности образ соотносится только с самим собой. За своими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: образы ничего не обозначают. Они составляют само психическое в его имагинативной видимости; в качестве первичной данности образ несводим. (14, с. 62-63).

Семиотическое назначение образа в том, что он делает упор не на фиксации смысла, а скорее указывает на него, формирует представление об ускользающем, мистическом, трансцендентном измерении бытия. Поэтому работа с образами в юнгианстве может выступать как средством, так и целью терапии, интерпретация образов сновидений и фантазий не просто способствует процессу индивидуации, личностного роста, но составляет, в определенной степени, его сущность.

На каждом этапе анализа (по Юнгу, их четыре -- исповедь (катарсис), разъяснение (интерпретация), воспитание и трансформация) бессознательное порождает специфические образы, которые относятся к проблемам пациента или же к элементам терапевтического процесса. В работе "Психология и алхимия" Юнг подробно описывает алхимические параллели последнего, а юнгианские аналитики исходят из представлений, что образы не только указывают на явления переноса, регрессии или инфляции, но являются лучшим средством контроля за их динамикой. Кроме того, работа с образами во многом остается единственным способом влияния на психе в той ее части, что, будучи чуждой сознанию, понимается в юнгианстве как "жизненный процесс, который, в силу своего божественного характера, исходит из времен незапамятных, обеспечивая побуждения для формирования символов" (17, с. 470).

У психотерапевтических направлений, не ориентированных на глубинную психологию и работу с бессознательным, порядок дискурса несколько иной. Гештальт-терапия, экзистенциально-гуманистические подходы, когнитивная психотерапия делают основной упор на процессах созна-вания, рассматривая деятельность сознания как основную точку приложения преобразующих и помогающих воздействий. Особое место занимает нейролингвистическое программирование, чья специфика укоренена, с одной стороны, в нейродинамических процессах моделирования системы представлений о реальности, а с другой -- в языке, составляющем основу, субстрат такого моделирования. НЛП, в отличие от иных психотерапевтических школ, сосредоточило свое внимание не столько на содержании опыта психических переживаний, сколько на форме его возникновения и существования. Иными словами, НЛП-терапевт спрашивает "как?" в тех случаях, когда психоаналитик выясняет "почему?", а экзистенциалист -- "зачем?".

Порядок дискурса НЛП и других популярных в Америке психотерапевтических подходов определяется также и центральной идеей о том, в чем должна состоять сущность психологической помощи. Если "европейская" точка зрения представлена необходимостью понимания тонких и сложных процессов, происходящих в глубинах сознания и бессознательного, то американцы отдают предпочтение проблеме повышения эффективности человеческого функционирования. Эриксоновский гипноз, семейная терапия школы Вирджинии Сейтер, провокационная терапия Фрэнка Фарелли, роджерианство, ДПДГ Франсин Шапиро, многочисленные формы групповой работы -- все это так или иначе объединено базовым представлением о терапии как своего рода системе способов улучшения качества социальных аспектов поведения и деятельности клиента. Юнгианский аналитик предпочтет говорить о созидании души, логотерапевт -- о поиске смысла, а бихевиорист -- о стратегии и тактике управления впечатлением и развитии социальной контактности индивида.

На это различие обращал внимание еще Лакан, обвинявший американских психоаналитиков в легковесности и "утрате аналитическим дискурсом своего смысла":

В любом случае представляется совершенно очевидным, что в данной концепции психоанализа центр тяжести переносится на адаптацию индивида к социальному окружению, на поиск так называемых patterns, моделей поведения и прочих объективации, включаемых в понятия human relations (межличностные отношения -- Н.К.). Рожденный в Соединенных Штатах термин human engineering (человеческая инженерия -- Н.К.) как нельзя лучше указывает на привилегированность позиции исключения по отношению к человеческому объекту (5, с. 16).

Отечественная психотерапия, судя по всему, в массе своей склоняется больше к американским моделям и образцам. Причины понятны: это и доступность обучения (пресловутые тренинги и "воркшопы" всех мастей плодятся как кролики, а 5-6-летняя учеба в европейских аналитических институтах и центрах немногим по плечу), и стремление получить результат побыстрее, и более демократические традиции американского профессионального сообщества, и многое другое. Однако человеческая история показывает, что достойный результат можно получить скорее путем продолжительной и глубокой внутренней работы, нежели надеяться на скороспелый плод пусть даже пылкой миссионерской деятельности. Все больше российских психотерапевтов говорят о необходимости искать свой собственный путь, развивать отечественные традиции врачевания души. Рассматривая возможные тенденции развития психологической помощи в русле славянской духовной культуры, в первую очередь следует остановиться на исконной для нашей страны и возрождающейся ныне в России святоотеческой психотерапии. В лоне русской православной церкви, на протяжении столетий привычно заботившейся о духовном здоровье человека и его нравственности, сложилась поистине уникальная система целительства души, которая все чаще привлекает внимание психологов. Однако отношения между христианской доктриной пастырской деятельности и внеконфессиональной психотерапевтической практикой неоднозначны и непросты.

С одной стороны, между психотерапевтами и священниками можно наблюдать некоторое сближение. Ему способствуют известная общность целей и нравственных идеалов, сходные профессиональные проблемы, обоюдное понимание важности стоящих перед обеими группами задач. С другой стороны, некоторая узость взглядов и ощущение "конкуренции" иногда приводят к тому, что у церковной ограды вывешивается объявление такого содержания: "Не допускаются к причастию лица, имевшие общение со знахарями, колдунами, экстрасенсами и психотерапевтами". Сами психологи иногда сетуют на некий "комплекс неполноценности" по отношению к священнослужителям, признавая, что христианство эффективнее работает с людьми и, следовательно, психотерапевтам нужно у него учиться. Непонятно, правда, что может позаимствовать в этой области неверующий терапевт и насколько он вообще имеет право заниматься врачеванием души (11).

Иную позицию занимают психологи, проводящие резкую границу между деятельностью священника и своей собственной работой. Протестуя против неоправданного, по их мнению, расширения предметного поля психотерапии за счет включения в нее пастырской задачи спасения души, они справедливо замечают: