Идеологический контент социально-психологических и социально-экономических факторов радикальных политических преобразований в России в начале 1990-х гг.

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Идеологический контент социально-психологических и социально-экономических факторов радикальных политических преобразований в России в начале 1990-х гг.

Головченко Владимир Иванович

Головченко Владимир Иванович доктор политических наук, профессор, профессор кафедры теории государства и права, Саратовский национальный исследовательский государственный университет имени Н. Г. Чернышевского (г. Саратов).

Аннотация. В статье рассматривается идеологический компонент реформирования, используемый для обоснования кардинальных изменений в экономических и общественных отношениях. Автор, анализируя политические процессы в России 1990-х годов, акцентирует внимание на роли идеологического фактора в обеспечении действий властей по реализации радикальных преобразований в стране.

Ключевые слова: идеологическое обоснование, радикальные преобразования, психологические и социальные факторы.

IDEOLOGICAL CONTENT OF SOCIO-PSYCHOLOGICAL AND SOCIAL-ECONOMIC FACTORS OF RADICAL POLITICAL TRANSFORMATIONS IN RUSSIA IN THE BEGINNING OF THE 1990S.

Vladimir I. Golovchenko DSc (Political), Professor of the Department of Theory of State and Law, Saratov National Research University named after N.G. Chernyshevsky (Saratov).

Abstract. The article examines the ideological component of the reform, which is used to justify fundamental changes in economic and social relations. Analyzing the political processes in Russia in the 1990 s, the author focuses on the role of the ideological factor in ensuring the actions of the authorities to implement radical transformations in the country

Key words: the ideological justification, radical transformation, psychological and social factors.

Системный подход к исследованию социальных революций предполагает их комплексный анализ, включающий в себя целый ряд аспектов: политологический, политэкономический, культурологический и социально-психологический. С точки зрения методологии именно такой подход позволяет провести всестороннее исследование не только природы радикальных преобразований, но и определить место и значение идеологического содержания различных факторов социальной революции.

Наблюдавшееся в нашей стране, начиная с тридцатых годов прошлого века, забвение социально-психологических и социально-экономических проблем общественного развития как таковых не могло не отразится и на разработке концепций «революционной» тематики. Подобное явление было вызвано к жизни не только процессом догматизации марксизма, но и соответствующим конструктивным недостатком, заложенным в концепции общественно-экономической формации, в которой «экономический базис» и «идеологическая надстройка» оказывались связанными между собой непосредственно, и не были опосредованы общественной психологией. Впервые детерминацию умственных процессов в сознании индивида, а также межличностных процессов в группах, обусловленную содержанием, целями и социальной ценностью политических процессов мы встречаем у Г. В. Плеханова, который отмечал: «Надо от экономии уметь перейти к общественной психологии, без внимательного изучения и понимания которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологий» [6, с. 247]. социальный революционный психологический

Отсутствие в структурно-логической схеме общественно-экономической формации этого опосредствующего элемента отнюдь не означает, что основоположники марксизма не уделяли внимания социально-психологическому фактору. Но поправка, внесённая в эту схему Плехановым, существенно обогащала представления о механизме функционирования формации и вызревании так называемых межформационных революций. К сожалению, эта плехановская сентенция длительное время оставалась неизвестной широкому кругу марксистов, а тем более учёных, придерживающихся других идеологических парадигм.

Это обстоятельство, очевидно, и привело к тому, что Э. Фромм утверждал о необходимости дополнить концептуальную схему К. Маркса показом того, как базис связан с надстройкой. «Я считаю, писал Фромм, увлечённый в то время идеей создания фрейдомарксизма, что путём применения инструмента психоанализа этот пробел в марксистской теории может быть заполнен и что возможно показать механизмы, при помощи которых экономический базис связывается с надстройкой» [9, с. 127].

Однако мы видим, что Г. В. Плехановым эта задача была решена ещё раньше на более всеобъемлющей, а потому и более прочной социально-психологической основе. При этом, отмечая заслугу Плеханова, мы должны в то же время заметить, что он не решил тогда проблему соотношения двух уровней общественного сознания. Общественная психология и идеология у него соотносятся друг с другом лишь механически. Идеология, например, рассматривается им как простое пассивное отражение особенностей общественной психологии»[6, с. 179-180]. Позднее эта точка зрения была поддержана Н. И. Бухариным, сводившим различия между общественной психологией и идеологией к количественным различиям «стадии систематизации» и считавшего последнюю простой квинтэссенцией первой» [1, с. 154].

В этом контексте могут быть чётко прослежены закономерности психологического вызревания социальных революций. Ф. Энгельс, например, указывал на непосредственную зависимость психологии общества от направления (восходящего или нисходящего) в развитии формации. Так, в «Анти-Дюринге» он отмечал, что, пока капиталистический способ производства находится на восходящей стадии развития, в обществе преобладает приподнятое настроение, несмотря на противоречия в области экономических отношений, прежде всего в наиболее чувствительной сфере - сфере распределения. Этому способу производства в условиях его восходящей фазы развития симпатизируют даже те, кто остаётся в убытке от присущего ему способа распределения. Более того, пока этот способ производства остаётся ещё общественно-нормальным, то до тех пор господствует, в общем, и довольство распределением.

Энгельс указывал далее, что данный общественный строй вызывает всеобщее моральное возмущение лишь тогда, когда он прошёл уже немалую часть своей нисходящей линии, когда он наполовину изжил себя, когда условия его существования в значительной мере исчезли, и его преемник уже стучится в дверь» [4, с. 148]. Так, Энгельс проследил обратную связь психологического фактора и социально-экономического переворота на примере перехода от рабовладельческого строя к феодализму. «Рабство, писал он, перестало окупать себя и поэтому отмерло. Но умирающее рабство оставило своё ядовитое жало в виде презрения свободных к производительному труду. То был безвыходный тупик, в который попал римский мир: рабство сделалось невозможным экономически, труд свободных считался презренным с точки зрения морали. Первое уже не могло, второй ещё не мог быть основной формой общественного производства. Вывести из этого состояния могла только коренная революция» [4, с. 149].

Таким образом, переход к новым производственным отношениям и их цивилизационный «выбор» определяется, на наш взгляд, не только социально-экономическими факторами, но и факторами социально-психологическими, которые индицируют насколько тот или иной общественный уклад морально правомерен или обречён в глазах общества. Думается, что такое толкование корреляции социально-экономических и социально-психологических факторов в идеологическом контенте применимо к пониманию проблемы генезиса и трансформации переломных эпох. В частности, не учитывая особенности российского менталитета, мы не сможем правильно решить вопрос об искомом содержании современных преобразований, чётко определить параметры не только тех изменений, которые востребованы обществом, но и тех, которые неисполнимы в данных условиях или противоречат традиционным ценностям и от которых большинство социума не готово отказаться.

Анализ социально психологических предпосылок кардинальных государственных преобразований подтверждает их закономерный, не зависящий в своей основе от психологических особенностей того или иного конкретного народа, характер. Поэтому, трудно согласиться с выдающимся мыслителем С. Л. Франком, который считал революционность уникальной чертой, свойственной русскому народу. «Русские люди вообще имели привычку жить мечтами о будущем, отмечал он, и раньше им казалось, что будничная, суровая и тусклая жизнь сегодняшнего дня есть, собственно, случайное недоразумение, временная задержка в наступлении истинной жизни, томительное ожидание, нечто вроде томления на какой-то случайной остановке поезда; но завтра или через несколько лет, словом, во всяком случае, вскоре в будущем всё изменится, откроется истинная, разумная и счастливая жизнь; весь смысл жизни в этом будущем, а сегодняшний день для жизни не в счёт. Это настроение мечтательности и его отражение на нравственной воле, эта нравственная несерьёзность, презрение и равнодушие к настоящему и внутренне лживая, неосновательная идеализация будущего это духовное состояние и есть ведь последний корень той нравственной болезни, которую мы называем революционностью и которая загубила русскую жизнь» [8, с. 72-73].

Между тем, психология масс входит объективной составляющей в определение революционной ситуации. Революционные перемены, справедливо замечает В. С. Рахманин, могут не наступить не потому, что отсутствуют объективные обстоятельства для этого, а потому, что класс, исторически призванный осуществить социальный переворот, не заметил их и не оценил сложившихся революционных возможностей и открывающихся перспектив, то есть не готов на свершение этих перемен не только идеологически, но и психологически» [8, с. 1]. Следовательно, восприятие сложившейся в стране объективной обстановки как революционной ситуации является непременным социально-психологическим условием субъективной готовности масс к радикальным переменам.

Среди условий, способствующих радикальным преобразованиям, авторы концепции перехода к рынку выделяли «понимание широкими социальными слоями сущности процессов общественной, и, в том числе экономической, жизни», которое «достигло уровня, позволяющего разработать и осуществлять на практике комплекс реформ (политической, экономической; национально-государственного устройства)» [5, с. 27-28], а также «большая подготовительная работа, проведённая в последние 2-3 года», «необходимые для её осуществления законодательные акты, нормативные и методические документы». Отдельно был выделен внешний фактор. Предполагалось, что «прямая помощь зарубежных государств позволит сформировать резервы, необходимые для успешного хода преобразований» [5, с. 27-28]. При этом, надежды на помощь западных стран не оправдались. Как оказалось, западные партнёры были заинтересованы не в созидательных экономических преобразованиях в России, а в максимальном разрушении не только военной мощи демократической России, как правопреемницы СССР, но и в её экономическом и политическом ослаблении.

Уже в годы «перестройки» была сформирована массовая социально-психологическая готовность населения к переменам. Политика гласности привела к тому, что советские граждане стали получать всё больше разнообразной информации об уровне жизни в западных странах, сопровождаемой, как правило, положительными комментариями учёных различных направлений и политиков. Например, Б. Н. Ельцин после своей поездки на Запад с восторгом делился в различных интервью своими впечатлениями о том, что в магазинах он увидел продуктовое изобилие и т. п. В результате в обществе сформировались весьма устойчивые и чёткие предпочтения ценностей общества потребления, а вместе с ними и ориентация на права и свободы, сложившиеся в западных странах.

По мнению А. А. Зиновьева, к началу девяностых годов прошлого века стало очевидно, что Запад одержал эпохальную победу над мировым коммунизмом. Поэтому «апологетика западнизма получила новые основания радость победы и надежду на будущее. На Западе поднялся буквально ураган восхваления всего западного и очернения всего коммунистического. Ещё никогда в прошлом апологетика западнизма не достигала таких гипертрофированных размеров и циничной откровенности. Нашлись мыслители, объявившие капитализм и демократию, особенно в их американском варианте, конечной целью всей истории человечества. Причём эту цель они объявили достигнутой, объявили это завершением, а кое-кто даже концом истории человечества. Средства массовой информации превознесли эту пропагандистскую чепуху как вершину человеческого разума» [3, с. 301].

В условиях постоянно расширяющихся информационных потоков с Запада всё это создавало благоприятную почву для восприятия значительной частью советских граждан либерализма и его ценностей как панацеи от тех проблем, которые вызывали всё большее недовольство большинства населения. Нарастающий дефицит основных продуктов потребления и талонная система обеспечения вызывали острое желание потребительского изобилия, которое может дать либерализация системы.

Говоря о политическом значении программы «500 дней» (Шаталина-Явлинского), необходимо отметить, что основные её положения были скомбинированы с более умеренными по духу положениями «программы Абалкина-Рыжкова» и направлены на утверждение Верховному Совету СССР 15 октября 1990 года» [2, с. 282]. Эта программа давала определённый шанс на устранение разногласий между М. С. Горбачёвым и Б. Н. Ельциным и их объединение на основе единой демократической платформы. Однако эта программа не была принята и шанс на консолидацию был упущен. Тем не менее, именно в данной программе были озвучены те принципы функционирования новой экономической системы, многие из которых составили каркас реальных экономических преобразований после прихода Б. Н. Ельцина к власти. Среди которых следуют назвать:

- максимальную свободу экономических субъектов;

- полную ответственность экономических субъектов за результаты хозяйственной деятельности, опирающуюся на юридическое равноправие всех видов собственности, включая частную;

- конкуренцию производителей, как важнейший фактор стимулирования хозяйственной активности;

- свободное ценообразование;

- распространение рыночных отношений на те сферы, где они показывают более высокую эффективность в сравнении с государственными и иными формами регулирования;

- сохранение значительного нерыночного сектора, включающего те виды деятельности, которые не могут быть подчинены исключительно коммерческим критериям (оборона, часть здравоохранения, образования, науки, культуры);

- открытость экономики, её последовательная интеграция в систему мирохозяйственных связей;

- право любого экономического субъекта осуществлять внешнеэкономические операции;

- возможность иностранных юридических и физических лиц на равных условиях со всеми производителями действовать на внутреннем рынке в соответствии с установленным законодательством и общепринятыми международными нормами;

- обеспечение высокой степени социальной защищённости граждан;

- отказ всех органов государственной власти от прямого участия в хозяйственной деятельности (за исключением некоторых специфических областей).

Оценивая совокупность данных принципов, можно констатировать, что они представляют собой не просто экономическую программу либеральной идеологии, но её либертарианский вариант.

Именно их реализация привела к крайне негативным социально-экономическим и социально-политическим последствиям. Например, масштабный регресс сельскохозяйственного производства Российской Федерации произошёл не только в результате гигантского диспаритета цен на промышленную и аграрную продукцию, но и в результате свободной конкуренции западных поставщиков дешёвого продовольствия и предметов ширпотреба. Заявленная в программе роль государства по упреждению тех негативных последствий, которые могут порождаться неконтролируемым функционированием рынка, таких, как нестабильность производства, чрезмерная имущественная и социальная дифференциация, неравномерность развития отдельных регионов, оказалась нереализованной.

Таким образом, комплекс мер по идеологическому обоснованию кардинальных политических и социально-экономических перемен в начале 1990-х годов переформатировал психологические и морально-нравственные императивы общества, привёл к девальвации ценностных ориентиров, что в конечном итоге открыло властям путь к легитимации радикальных преобразований в стране.

Библиографический список

1. Бухарин, Н. И. Избранные произведения / Н. И. Бухарин. М.: Политиздат, 1988. 500 с. ISBN 5-250-00634-5. Текст: непосредственный.

2. Горбачёв, М. С. Понять перестройку... Почему это важно сейчас / М. С. Горбачёв. М.: Альпина Паблишер, 2006. 400 с. ISBN 5-9614-0306-8. Текст: непосредственный.

3. Зиновьев, А. А. Запад / А. Зиновьев. М.: Алгоритм, 2020. 416 с. ISBN 978-5-90733244-7. Текст: непосредственный.

4. Маркс, К. Соч.: [в 50 томах: перевод с немецкого] / К. Маркс, Ф. Энгельс; ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1961. Т. 21. 745 с. Текст: непосредственный.

5. Плеханов, Г. В. Избранные философские произведения [в 5 томах] / Г. В. Плеханов. М.: Госполитиздат, 1956. Т. II. 824 с. Текст: непосредственный.

6. Рахманин, В. С. Общественная психология и революционный процесс / В. С. Рахманин. - Buharin, N. I. (1988). Izbrannye proizvedenija [Selected works]. Moscow. Politizdat. 500 p. ISBN 5-250-00634-5.

7. Gorbachjov, M. S. (2006). Ponjaf perestrojku... Pochemu jeto vazhno sejchas [To understand perestroika... Why is it important now]. Moscow. Alpina Pablisher. 400 p. ISBN 5-9614-0306-8.

8. Zinov'ev, A. A. (2020). Zapad [West]. Moscow. Algoritm. 416 p. ISBN 978-5-907332-44-7.

9. Marks, K., Jengel's, F. (1961). Soch.: [v 50 tomah: perevod s nemeckogo]. [Essays. In 50 volumes: translated from German]. Moscow. Gospolitizdat. V. 21. 745 p.

10. Plehanov, G. V. (1956). Izbrannye filosofskie proizvedenija [v 5 tomah]. [Selected philosophical works [in 5 volumes]]. Moscow. Gospolitizdat. V. II. 824 p.

11. Rahmanin, V. S. (1987). Obshhestvennaja psihologija i revoljucionnyj process.

12. Frank, S. L. (1990). Smysl zhizni [The meaning of life]. Voprosy filosofii. No 6. P. 68-83. ISSN 00428744.

13. Fromm, Je. (1992). Dusha cheloveka [The soul of man]. Moscow. Respublika. 492 p. ISBN 5-250-01511-5.

Размещено на Allbest.ru