Анти-мягкая сила в политической теории и практике

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

Анти-мягкая сила в политической теории и практике

Алексей Фененко

г. Москва

Аннотация

Настоящая статья посвящена феномену «анти-мягкой силы». В современном политологическом дискурсе понятие «мягкая сила» (soft power) занимает одно из центральных мест. При этом до настоящего времени малоизученной остаётся возможность противодействия государств чужой мягкой силе. Изучение этого явления в рамках либеральной парадигмы не представлялось возможным ввиду навязываемого ею тезиса о безальтернативности либеральной идеологии. В настоящей статье автор пытается выйти за рамки устоявшихся догм и ответить на вопрос: существует ли анти-мягкая сила как идеология и тип практической политики, которые используют набор средств, призванных защитить государство от воздействия чужой мягкой силы? Теория мягкой силы построена на том, что объект её применения будет готов признать свое вторичное, то есть подчинённое, положение. По этой причине использование мягкой силы возможно только в отношении субъекта, который не обладает большими политическими амбициями, готов взаимодействовать в рамках существующего мирового порядка и, главное, согласиться с превосходством другого игрока и выдвигаемых им норм. Анти-мягкая сила построена на иной основе. Она предполагает, что субъект изначально не готов признать ни превосходство оппонента, ни его правила игры. Он обладает серьёзными политическими амбициями, не признаёт власти над собой каких-либо норм и не готов согласиться на подчинённое положение. Вне зависимости от своей силы или слабости он не будет готов стать «младшим» или «вторым» в сообществе. В период глобализации таких субъектов было не много. Тем не менее обозначившийся в последние пятнадцать лет кризис глобализации может снова сделать их заметной силой в межгосударственных отношениях. Автор утверждает, что анти-мягкая сила неоднократно блокировала влияние одной страны на другую. В её истории можно выделить три основных типа политики: 1) на основе шовинизма; 2) на основе альтернативного идеологического проекта; 3) на основе частичных (сегментарных) ограничений мягкой силы противника. Каждый из них может принести своим основателям как дивиденды, так и политические издержки.

Ключевые слова: мягкая сила; анти-мягкая сила; культурная политика; идеология; пропаганда; контрпропаганда; либерализм.

Abstract

Anti-soft power in political theory and practice

Alexey Fenenko

Lomonosov Moscow State University, Moscow, 119991, Russian Federation

The article deals with the study of the anti-soft power. The concept of soft power took over the modern political discourse. The opportunities to counteract such power have not been considered properly so far. The proponents of liberal paradigm, trapped in ideology of its exclusiveness, failed to study this issue.

Thus, the present article aims at answering the question whether there exists an anti-soft power, both as ideology and practice, which could be efficient enough for the state to protect itself from the impact of external informational and cultural influence. The theory of soft power is based on the idea that its object accepts normative subordination. Consequently, such object should not pursue major political ambitions, should be ready to collaborate within the established world order and, above all, agree with superiority of the world leaders and the rules they impose. Anti-soft power is different. The core idea is that its holder is not willing to comply with the opponent's superiority as well as its rules of the game. The subject of anti-soft power is politically ambitious and never recognizes its dependence or inferiority. Regardless of being strong or weak, it will not admit its junior or secondary position in a community. We saw a few such subjects during the era of globalization. However, the globalization crisis may change the situation and thus give rise to a new political trend, that is the resurgence of anti-soft power. The article states that anti-soft power has repeatedly blocked the attempts of one country to influence another country. In the course of history, we can single out three main types of policy: 1) the policy based on supremacism, or chauvinism; 2) the policy based on ideological alternatives; 3) the policy based on segment restrictions of the opponent's soft power. Each of these, though, can bring its subjects both political benefits and unwanted costs.

Keywords: soft power; anti-soft power; cultural policy; ideology; propaganda; counter-propaganda; liberalism.

Основная часть

В современном политологическом дискурсе понятие «мягкая сила» занимает одно из центральных мест [Алексеева 2016: 5-21]. Библиография по данной проблеме настолько обширна, что уже требует справочных обзоров [Косачев 2013: 11-18; Лобанова 2017: 77-88]. При этом до настоящего времени малоизученной остаётся возможность противодействия такому типу воздействия. Это оставляет без ответа ряд вопросов: существует ли в принципе анти - мягкая сила как идеология и разновидность политической стратегии, призванные защитить государство от воздействия чужой мягкой силы? При каких условиях они становятся востребованными? Каковы их особенности?

Наличие подобной лакуны в современных исследованиях объяснимо. Для изучения анти-мягкой силы следует отказаться от политической корректности и поставить ряд неудобных, но неизбежных исследовательских вопросов. Политологи изучают, как воздействовать с помощью мягкой силы на политического субъекта, оставляя в стороне вопрос о том, как объект влияния может защищаться. При изучении «меча» (каковым на сегодняшний день является мягкая сила) встаёт проблема понимания «щита» (каковой теоретически должна стать анти-мягкая сила). В настоящей статье автор делает попытку представить теоретические обоснования концепции анти - мягкой силы, определить её содержание и показать модели реализации в практической политике. В процессе анализа «анти - мягкая сила» будет рассматриваться исключительно как научный концепт, не зависящий от каких-либо политических или идеологических предпочтений исследователя.

Несмотря на широкое многообразие работ по теории мягкой силы, в истории интерпретации данного феномена можно выделить три этапа.

Первый - появление самой идеи, что государство способно достичь своих стратегических целей идеологическими и культурными средствами. Её выдвинул ещё в начале ХХ в. британский политолог Норман Энджелл (1872-1967). В работе «Великая иллюзия», появившейся накануне Первой мировой войны, он указывал, что по мере развития научно-технического прогресса межгосударственные войны становятся всё более разрушительными и не оправдывают затраченных на них финансовых средств [Angell 1910]. Гораздо эффективнее, по мнению Н. Энджелла, было бы использовать экономические связи и привлекательные идеологии для отстаивания собственных интересов. Способность государства нравиться своим примером может привлекать на его сторону другие общества и обеспечивать политическое присутствие без оккупации противника.

К концепции Н. Энджелла примыкала теория «культурной гегемонии» итальянского марксиста Антонио Грамши (1891-1937). Последний утверждал, что власть господствующего класса держится не только на насилии, но и на согласии: механизм власти есть одновременно и принуждение, и убеждение. Гегемония предполагает активное согласие, при котором граждане желают того, что требуется господствующему классу: «управление с согласия самих управляемых». Грамши выделял технологию формирования культурной гегемонии, опирающуюся на три основные группы: 1) «органических интеллектуалов» (идео - логов-практиков), формирующих интеллектуальный климат в обществе; 2) традиционную интеллигенцию, состоящую из наёмных работников умственного труда, которые находятся на службе правящего класса; 3) средства массовой информации и систему образования, которые определяют интеллектуальные настроения общества [Грамши 1959: 460-462].

Второй этап, который можно датировать началом 1990-х годов, характеризовался разработкой системного понимания мягкой силы. Им занимался американский политолог Джозеф Най, который предложил понимать под ней «способность добиваться желаемых результатов в отношениях с другими государствами за счёт привлекательности, а не принуждения или подкупа» [Nye 2004: 3]. В структуре внешней политики великих держав он выделял три инструмента: принуждение, плата и притягательность (мягкая сила). Определение Дж. Ная закрепилось в политической науке в качестве общепризнанного. Правда, в письме 2006 года, написанном в журнал Foreign Policy [Nye 2006], он указал, что в других странах (в первую очередь в России и КНР) мягкую силу трактуют как пропаганду, что неверно. Мягкая сила, по словам Дж. Ная, это именно способность государства нравиться своим примером.

В этой связи исключительно важна этимология понятия «мягкая сила». В американском законодательстве право делится на две составляющие: «жёсткое» (hard) и «мягкое» (soft). Первое охватывает акты, обязательные для исполнения; а второе - право, отклонение от которого не приводит к санкциям. Оно означает скорее этические нормы, присущие данному обществу, которые предполагается защищать с помощью общественного мнения. Мягкая сила не имеет карательных санкций за неподчинение, но создаёт ситуацию, когда моральный призыв невозможно игнорировать. В такой интерпретации понятие «мягкая сила» эквивалентно скорее терминам «гуманитарная сила» или «привлекательная сила» в русском языке.

В период преобладания «классического» (по Дж. Наю) понимания мягкой силы в начале 2000-х годов в американской литературе были выделены её основные структурные компоненты:

- экономический - инвестиционная и финансовая привлекательность государства;

- гуманитарный - привлекательность образовательной системы страны, её научной и технологической деятельности;

- культурный - международное признание культурного наследия государства; расширение межкультурных коммуникаций; популяризация национального языка; туристическая привлекательность;

- политический - развитие политических институтов демократии; защита прав человека;

- дипломатический - эффективность переговорного процесса; способность к предотвращению агрессии; нейтрализация угроз [Holik 2011: 223 - 254].

Механизмами для реализации мягкой силы должны были стать экономическая, Путин В. Россия и меняющийся мир. Московские новости, 27.02.2012. [Электронный ресурс]. URL: http://www.mn.ru/politics/78738 публичная и культурная дипломатия. Они были призваны не просто создать привлекательный образ субъекта в глазах населения и истеблишмента другого государства. Гораздо большее значение уделялось опутыванию элит других стран комплексом взаимосвязанных отношений, содействие усвоению ими чужих экономических норм и моделей [Cooper, Hocking, Maley 2008]. Публичная дипломатия получила новое наполнение, став механизмом формирования положительного образа страны в глазах общественности другого государства и одновременно воздействия на его элиту [Leonard 2002]. Этот процесс облегчался появлением системы спутникового телевидения, а затем и спутникового интернета - впервые в истории государства получили возможность транслировать свою точку зрения и, соответственно, воздействовать на зарубежную общественность. Политика информационного воздействия интегрировала два элемента: технологический (регулирование процесса развития компонентов информационной среды) и содержательный (приоритеты коммуникационной деятельности участников общественно-политического процесса).

Третий этап в понимании мягкой силы стоит отсчитывать с начала 2010-х годов, когда этот термин стал обозначать набор манипулятивных технологий, призванных разрушать отдельное общество. В России такая трактовка стала утверждаться после публикации 27 февраля 2012 г. статьи премьер-министра В.В. Путина «Россия и меняющийся мир»¹. В ней российский лидер указал на опасность, которую может представлять использование мягкой силы внешними субъектами. «В ходу всё чаще такое понятие, как «мягкая сила» - комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей без применения оружия, а за счёт информационных и других рычагов воздействия. К сожалению, нередко эти методы используются для взращивания и провоцирования экстремизма, сепаратизма, национализма, манипулирования общественным сознанием, прямого вмешательства во внутреннюю политику суверенных государств», - писал В.В. Путин. Этот подход к пониманию мягкой силы породил серию работ, рассматривающих её как систему вмешательства во внутреннюю политику государств [Бурлинова 2014: 28-35; Паршин 2014: 14-21].

Похожая ревизия понимания мягкой силы происходила и на Западе. Ещё в 2004 г. британский историк Найл Фергюссон указал на её связь с империализмом [Fergusson 2004]. «Мягкая сила» - согласно его определению, лишь «бархатная перчатка, скрывающая железную руку» [Fergusson 2004: 24]. В 2017 г. американские политологи Кристофер Уолкер и Джессика Людвиг из Национального фонда в поддержку демократии предложили термин «острая сила» (sharp power) [Walker; Ludwig 2017: 6-94], которую они определяли как форму внешнеполитической деятельности, предполагающую использование средств манипулирования общественным мнением в других странах и направленную на подрыв их политических систем. По мнению К. Уолкера и Дж. Людвиг, данный термин можно применять только к авторитарным режимам. Причём авторы не скрывали, что имеют в виду Россию и КНР, а «острая сила» обозначает воздействие этих двух государств на демократические страны с целью подрыва их политических систем, введения их общественности в заблуждение, ограничения свободы слова, сокрытия или отвлечения внимания от негативной информации о своей стране за рубежом. Такое определение острой силы политически наивно. Авторы словно удивлялись самому факту, что какие-то крупные игроки могут применить мягкую силу в отношении самих США, хотя идеологическая борьба - неотъемлемая часть всей мировой истории.

Тем не менее, за этой кажущейся наивностью скрывается важное политическое явление: концепция мягкой силы в её современном понимании - продукт американской политической культуры. Соединённые Штаты до настоящего времени ещё не сталкивались с противником, отрицающим их a priori и не желающим не только принимать, но даже обсуждать американскую привлекательность. Политика мягкой силы США реализовывалась в благоприятной среде, будучи направленной на государства:

- находящиеся под прямым военно-политическим контролем (Германия, Италия, Япония после Второй мировой войны);

- воспринимающие США как защитника своей безопасности (страны Западной Европы в период «холодной войны», страны Восточной Европы после её окончания);

- имеющие элитные группы, симпатизирующие культуре и идеологии Соединённых Штатов (поздний СССР, страны постсоветского пространства).

На последней группе объектов воздействия США следует остановиться особо. В американской литературе по мягкой силе распад «социалистического сообщества» и СССР нередко преподносится как триумф американской привлекательности Figes O. Who Lost the Soviet Union? // The New York Times. 20 January 2002. [Электронный ресурс]. URL: http://www.nytimes.com/2002/01/20/books/who-lost-the-soviet-union.html: Laiiy, Kathy. Crimea-happy Russians want Gorbachev to pay for loss of Soviet empire // Washington Post. 10 April 2014. [Электронный ресурс]. URL: https://www.washingtonpost.com/world/europe/crimea-

happyrussians-want-gorbachev-to-pay-for-loss-of-soviet-empire/2014/04/10/ffa0f545-8923- 4acda016-4a25a937b32a_story.html. Такая трактовка игнорирует то, что Советский Союз не был для США экзистенциальным противником, отрицающим их право на существование. Здесь уместно вспомнить размышления отечественного американиста В.О. Печатнова: «Любопытно, что в советское время официальная пропаганда СССР не пыталась сеять ненависть к американскому народу, отделяя его от «реакционных кругов США»» [Печатнов 2006: 51]. Даже в пиковые кризисы «холодной войны» в советском обществе не было ни милитаризма, ни болезненной ненависти к гражданам США, которые характеризовали взаимное восприятие граждан европейских стран до Первой мировой войны. Примечательный факт: в СССР не было снято ни одного фильма о победе над странами НАТО в гипотетической «третьей мировой войне» (никаких «Сто часов до Рейна» или «Парад в Брюсселе») наподобие довоенных фильмов «Первый удар» и «Моряки».

Советская идеология преподносила «холодную войну» как соревнование двух систем, а не борьбу советского и американского народов. При этом понятие «соревнование» означает, что мы признаем противника равным себе и считаем, что у него есть нечто позитивное, что можно перенять и превзойти. Советское общество (прежде всего интеллигенция и либеральные группы партийной элиты) увлекалось американской культурой и образом жизни. Советские аналитические центры знакомили советских читателей с американской литературой под видом «критики буржуазных концепций», а не писали о превосходстве советского народа над американским и / или неполноценности последнего. Советская интеллигенция ловила зарубежные радиоголоса, не испытывая ненависти к США при прослушивании негативной информации о своей стране. Ещё интереснее отношение в позднем СССР к атрибутам американской культуры: консерваторы боролись за их запрет, либералы пытались их достать на полулегальной основе, но ни те, ни другие не испытывали прилива ненависти при их виде.

Интересна и сама постановка вопроса об идеологическом воздействии стран Запада на советское общество. Во-первых, не ясно, почему идеологическая пропаганда США не действовала на Германию и Японию в годы Второй мировой войны. Для перекодировки (по крайней мере, внешней) сознания их населения понадобилась оккупация данных стран. Во-вторых, сама постановка вопроса об идеологической диверсии предполагает, что объект применения мягкой силы будет готов выслушать соответствующую информацию извне. Опыт показывает: такая пропаганда может достигать целей, только если граждане государства, на которое направлено её применение, готовы (1) прислушиваться к оппоненту; (2) относиться к себе критично и допускать критику со стороны иностранцев и (3) иметь культуру национальной и личной самоиронии. При отсутствии этих характеристик применение мягкой силы не будет возможным.

На обратимость политики мягкой силы указал российский политолог А.А. Байков. Если «жёсткая сила» - это исторически преобладающий инструмент влияния и ресурс политики государства или наиболее влиятельных бизнес-структур (действующих как проводник государственных интересов), то «мягкая сила» - это «функция» общества, фактор и призма его восприятия в мире [Байков 2014: 38]. Но восприятие - категория субъективная, а не объективная. Проекция мягкой силы требует наличия миролюбивого общества, которое готово признать, что другое государство может превосходить его. Если мы, например, имеем дело с народом, рассуждающим по принципу «нет крови выше нашей крови» или «нет права выше права нашей нации», то он едва ли воспримет позитивно другую страну, превосходящую этот народ хоть в чём-то.

Можно возразить, что эти условия отсутствуют в трактовке мягкой силы, предложенной Дж. Наем, как способности «добиваться желаемых результатов в отношениях с другими государствами за счёт привлекательности, а не принуждения или подкупа». Однако это не так. Все три определения теории мягкой силы встраиваются в общую концепцию «культурной гегемонии». Они построены на следующих постулатах:

1. Аксиологический. Теория мягкой силы предполагает, что потенциальный адресат заинтересуется вашим рассказом о собственных достижениях и попытается посмотреть на вашу страну позитивно. На деле реакция на этот рассказ может быть самой различной и необязательно позитивной - от желания уберечь своих граждан от контактов с носителем мягкой силы до всплеска завистливой ненависти к более успешному конкуренту. Тем не менее априорное неприятие культурного воздействия со стороны адресата мягкой силы заранее выводится за скобки как потенциально невозможная альтернатива.

2. Системный. Адресат мягкой силы должен хотеть перенять достижения более успешного государства, а не уничтожить его силовым путем, - например, с целью забрать себе его богатства или повысить свой статус в системе международных отношений. Мягкая сила может быть применена с большей результативностью против противника, дорожащего существующим мировым порядком, но не против ревизионистской державы.

3. Нормативный. Объект политики мягкой силы должен принять предложенные ему правила игры. Этот тезис иллюстрирует набор мер, предложенный Дж. Наем. Жёсткая сила предполагает, что у противника нет аналогичной палки, которую он способен применить в ответ. Подкуп означает, что противник готов взять плату, а не рассматривает способ уничтожения субъекта-транслятора. Притягательность возможна, если оппонент готов воспринять превосходство носителя мягкой силы, а не отрицает его безусловно. Если он не принимает оппонента как такового, то три способа навязывания ему силы будут бессмысленны.

4. Типологический. Общества, проецирующие мягкую силу и усваивающие её, выступают как идеологически однотипные. Они должны разделять общие ценности, быть относительно миролюбивы, ориентированы на высокий уровень потребления для граждан и, главное, оказаться готовыми взаимодействовать с другими странами в рамках существующего мирового порядка, а не ориентироваться на его слом. Американцы могли воздействовать на советского интеллигента брежневской эпохи, говоря о том, что «СССР незаконно ввёл войска в Афганистан». Воздействовать подобным образом на немца или японца до Второй мировой войны было невозможно, ибо на это последовал бы ответ в духе: «Вот и хорошо, что ввели. А ваша ничтожная страна будет следующей, если посмеет читать нам морали». В отсутствие хотя бы относительного ценностного консенсуса проекция мягкой силы невозможна.

Совокупность этих методологических аксиом задаёт то понимание мягкой силы, которое сложилось в американской политической науке. Оно в самом деле означает не ведение прямой пропаганды, а способность страны нравиться своим примером, опутывать элиты других стран комплексом связей, а при необходимости влиять и направлять внутриэлитные процессы - вплоть до поддержки смены политического режима. Тем не менее применение мягкой силы возможно лишь там и тогда, где объект воздействия готов её принять или, по крайней мере, относится к ней нейтрально. Там, где элиты настроены к стране-субъекту мягкой силы изначально враждебно или воспринимают её как более низкую культуру, по сравнению со своей, она теряет влияние. Этот вывод позволяет предположить, что противостояние мягкой силе возможно, а значит, возможно и построение анти - мягкой силы. Если мягкая сила - это способность субъекта нравиться своим примером, то анти-мягкая сила - способность государства сделать оппонента «непривлекательным», «ненравящимся», а в некоторых случаях и «неприемлемым» в глазах своего общества.

Предмет науки о международных отношениях отличается от предмета социальных наук. Объектом изучения первой выступает взаимодействие международно-политических субъектов, комплекс связей между ними. Объектом изучения вторых - сами эти субъекты и происходящие в них внутриполитические процессы, в том числе направленные на формирование их внешнеполитических стратегий. Несмотря на сходство терминов, понятие «власть» (power) во внутриполитическом или социально-политическом контексте, известное из классических работ М. Вебера и Т Парсонса [Parsons 1951; Weber 1978], не подходит для анализа межгосударственных отношений.

Традиционное понимание власти имело бы смысл в исследованиях международных отношений, если мир был бы единой империей или закрытой иерархической системой вроде средневековой Европы. Поскольку мы продолжаем жить в условиях конкуренции национальных государств, то, говоря о мягкой силе, международники вслед за Г Моргентау продолжают рассматривать силу (power) как способность конвертировать ресурсы (силовые, экономические, культурные, организационные) в международно-политическое влияние. Мягкая сила в международных отношениях - это способность государств мобилизовывать культурные, информационные и организационные ресурсы в рамках системы межгосударственного взаимодействия.

Терминология анти-мягкой силы должна быть построена на закрытии лакуны в концепции Дж. Ная. Его мягкая сила выступает как вариант «нормативной силы» - способности субъекта производить определенные социокультурные и политические нормы и популяризировать их нормативными методами и инструментами. Соответственно, анти-мягкую силу можно определить как способность объекта воздействия отрицать предлагаемые ему правила игры и / или противопоставлять им собственную альтернативу. Анти-мягкая сила - предельный вариант нормативной силы, который основан на способности объекта применения мягкой силы отвергать чужие нормы.

Структуры мягкой и анти-мягкой силы различны. Первая имеет четыре компонента:

- субъект: государство, которое производит и транслирует нормы;

- объект: государство, на которое транслируются нормы субъекта;

- стратегия: наличие у субъекта комплексного плана применения мягкой силы или её спонтанного использования (например, за счёт остатков сформированной в прошлом привлекательности данного субъекта);

- инструменты: набор технологий и практик, с помощью которых субъект проецирует свою мягкую силу на выбранный объект.

Структура анти-мягкой силы выглядит иначе. В ней можно выделить:

- субъект: государство, использующее стратегию отражения мягкой силы другого государства;

- объект: собственное население и население стран-партнёров, которые должны быть защищены от воздействия оппонента;

- стратегия как целеполагание использования анти-мягкой силы внутри страны и за рубежом;

- инструменты: набор технологий и практик, с помощью которых ведётся борьба с оппонентом.

Предметное поле мягкой силы и анти - мягкой силы также различны. Обе эти категории относятся к сфере культурного в широком смысле этого слова противоборства. Однако если к предметному полю мягкой силы относятся преимущественно средства трансляции образа страны вовне, то к сфере анти-мягкой силы - блокировка такой трансляции и одновременно повышение привлекательности образа своей страны для собственного населения. Системы спутникового телевидения, транслирующие новостную картину на окружающий мир, относятся, например, к первой сфере. Системы информационного противодействия им в других странах относятся ко второй.

Анти-мягкая сила не тождественна и контрпропаганде как комплексу мер, направленных на борьбу с идеологическим воздействием противника [Почепцов 2003: 239]. Задачей контрпропаганды выступает дискредитация вражеских идей, разрушение нежелательных информационных сущностей и недопущение их возникновения в будущем. Цель анти-мягкой силы - формирование самой способности общества отвергать (или, как минимум, не воспринимать) подобные сущности. Иначе говоря - формирование общественно-политического дискурса, в рамках которого становится практически невозможным ведение пропаганды. «Контрпропаганда почти всегда стремится к тому, чтобы раздробить возникающие крупные аудитории той или иной идеи, внести раскол в образующиеся сообщества, показать и проявить противоречие в пропагандируемой идее», - писал российский исследователь В. Гатов [Гатов 2015]. Анти-мягкая сила - это формирование способности общества не воспринимать предлагаемые другим обществом дискурсы.

Разницу можно пояснить на нескольких примерах. Оборонительная контрпропаганда использует технологию «контрастной пропаганды» - тенденциозного подбора информации, на фоне которой оценка деталей имиджа принимает нужный оттенок. Такой подбор осуществляется на уровне идей и тем, освещённых в СМИ. Тем не менее он возможен только в рамках общества, которое разделяет некие базовые ценности с носителем пропаганды. Бессмысленно пугать избирателей «гонкой вооружений» в обществе, которое считает войну нормой, а не аномалией. Так же бессмысленно пугать угрозой товарного дефицита общество, ориентированное на решение данной проблемы путём внешней экспансии. В своё время В.И. Ленин писал об опасности «комчванства» Ленин В.И. Новая экономическая политика и задачи политпросветов // Ленин В.И. Полное собр. соч. Т. 44. С. 173. [Электронный ресурс]. URL: http://leninvi.com/t44/p173, что говорит об отсутствии в России развитой традиции военного феодализма, где «чванство» исторически военизированной элиты воспринималось бы как норма.

Аналогично наступательная контрпропаганда использует технологию «имитационной дезинформации» - внесения изменений в пропаганду противника, придающих ей другое направление и содержание, подрывающих к ней доверие, создающих отрицательный образ. Это требуется только в случае, если общество готово хоть в какой-то форме выслушивать информацию от оппонента. Если же в обществе преобладает отношение к противоположной стороне, как к врагу (по логике: «что бы они ни сказали - мы не верим заранее»), то подобная технология маловостребованна. Если контрпропаганда нацелена на решение сиюминутной, конкретной проблемы, то анти-мягкая сила призвана сформировать в обществе идеологический дискурс, превращающий его в невосприимчивое к пропаганде. Понятие «анти-мяг - кой силы» не тождественно разрабатываемой в ЕС концепции «стрессоустойчиво - сти» («resilience») A Secure Europe in a Better World. European Security Strategy. European Union. Brussels, 12 December 2003. [Электронный ресурс]. URL: http://europa.eu/globalstrategy/en/european-security- strategy-secureeurope-better-world. Данный термин пока слабо отрефлексирован. Во-первых, «стрес - соусточивость» не означает блокировки внешнего воздействия: политическая система определённой страны может быть весьма устойчивой даже при его наличии. (Государства-протектораты, например, могли существовать столетиями, что не мешало им быть зависимыми от внешнего воздействия.) Во-вторых, понятие «стрес - соустойчивость» ставит вопрос о том, что мы понимаем под «стрессом». Традиционно речь идёт о войнах и революциях. Но войны могут укреплять политическую систему и обеспечивать её стабильность, как, например, Столетняя война (1337-1453) или современные войны на Ближнем Востоке. Революции не всегда ведут к слому политической системы: например, европейские революции 1848 г. свелись по итогам к смене правящей династии во Франции. Анти - мягкая сила как способность не принимать внешнее воздействие может как вызывать «стрессы», так и обходиться без них.

Методологию анти-мягкой силы следует скорее сравнить с теорией «политической культуры». Ещё в 1956 г. американский политолог Габриель Алмонд предположил, что «каждая политическая система встроена в особый структурный образец (pattern) ориентаций на политическое действие», и определил его как «политическую культуру» [Almond 1956: 396-397]. Он также подчёркивал, что термин «идеология» должен пониматься исключительно как «систематическая и эксплицитная формулировка общей ориентации на политику»; на долю политической культуры достались бы «более неопределённые и имплицитные ориентации». Позднее Г Алмонд, следуя традиции Т Парсонса, выделил в рамках политической культуры три типа ориентаций: когнитивную, аффективную и оценочную [Almond, Verba 1963]. Иначе говоря, мягкая сила - это теория повышения привлекательности своей политической культуры и, соответственно, ослабления других политических культур. Анти-мягкая сила - это теория блокировки привлекательности и даже отторжения политических культур оппонента.

В 1971 г. критик теории политической культуры Кэроул Пейтмен обратила внимание на исходную посылку, на которой она держится: образцы участия и культура, лежащая в их основании, «не подвержены существенным изменениям» [Pateman 1971: 292, 296]. Американская исследовательница считала это слабостью теории политической культуры. Между тем с точки зрения современного понимания мягкой силы более сильная и стабильная в своей основе политическая культура побеждает более гибкие и нестабильные. Например, распространение американской мягкой силы происходит без какой-либо рефлексии по поводу права США осуществлять лидирующую роль в мире - критикуется только политика отдельных президентов. Соответственно анти-мягкая сила будет комплексом мер по повышению устойчивости собственной политической культуры, её способности не принимать ценности и нормы других политических культур. Удачной или нет оказалась подобная политика - это уже иной вопрос.

Проецировать непосредственно на оппонента свою анти-мягкую силу её субъект не может: ему сначала необходимо прикрыть собственное общество, и только потом он может перейти в контрнаступление. Анти-мягкая сила не может также быть спонтанной: она предполагает изначально запланированный комплекс мер по противодействию мягкой силе противника. Она требует не просто тотального неприятия оппонента, но и наличия альтернативной ему притягательной идеологии и технических средств информационной и культурной политики. Такая политика может достигнуть своих целей в случае, если она опирается на целенаправленную государственную стратегию противодействия, которая включает в себя комплекс конкретных мер, превосходящих по эффективности внешнее воздействие.

Французский социолог Серж Московичи в работе «Век толп» [Московичи 1998] попытался смоделировать общество, неуязвимое для пропаганды. Результат ошеломил самого автора и не позволил ему нарисовать картину до конца. «Совершенно неуязвимый» для чужой мягкой силы народ должен обладать следующими характеристиками:

- видеть себя как центр мироздания, относясь к другим обществам с чванливым высокомерием;

- воспринимать войну как нормальное и естественное состояние бытия;

- смотреть на более успешные нации с чувством зависти и ненависти, а не видеть в них эталон для подражания;

- иметь развитую культуру мести и экзальтации своих обид;

- не воспринимать критику со стороны иностранцев, видя в ней недопустимый акт враждебности.

Идеальной оппозицией мягкой силе по С. Московичи выступает шовинизм. Название этой идеологии происходит от имени полулегендарного наполеоновского солдата Николя Шовена, который стал символом крайних форм патриотизма. Шовинизм представляет собой идеологию национального превосходства с целью обоснования права на дискриминацию других народов. Шовинизм отличается от простого национализма, поскольку отвергает не только права другого народа, но и народ как таковой: провозглашает обязательную ненависть к его культуре, обычаям, образу жизни и мировоззрению. На уровне практической политики он выражается в подозрении к собственной власти, если она вступает в диалог со страной, настроенной враждебно, и недоверии к соотечественникам, имеющим личные контакты с представителями другого государства. В истории последних трёх веков можно выделить, как минимум, два случая реализации шовинистического варианта анти-мягкой силы.

Первая - императорская Япония. С середины XVI в. японские власти наладили морскую торговлю с Португалией и Испанией и лояльно относились к проникновению в страну миссионеров-христиан. Тем не менее с 1603 г. титулом сёгуна овладели представители клана Токугава, негативно относившиеся к иностранцам и начавшие проводить политику самоизоляции - сакоку. Она предполагала введение запрета на вероисповедание любой иноземной религии и выезда японцев (под страхом смертной казни) из страны без разрешения правительства. В 1614 г. в Японии был введён запрет на исповедание христианства под страхом смертной казни; с 1636 г. иностранцы (португальцы, впоследствии голландцы) могли находиться только на искусственном островке Дэдзима в гавани Нагасаки. Новый режим внешней торговли Японии, введённый в 1641 году, разрешал только китайским и голландским судам два раза в год заходить на рейд порта Нагасаки.

Идеологической основой политики сакоку стало самовосприятие японского общества. Государственное мировоззрение Японии строилось на синтезе религиозных учений - синтоизма, конфуцианства, даосизма и буддизма. Последний Япония позаимствовала в VIII в. в китайском варианте Фасян с характерным для него конфуцианским этатизмом, что предполагало культ государства и власти императора (микадо) как основу идеологии. В синтоистском троекнижии «Кодзики», «Нихонги» и «Кудзики» было заложено обоснование права микадо на престол как потомка солнечной богини Аматэрасу [Елисеефф, Елисеефф 1974]. Японцы объявлялись потомками божеств - ками, у каждого клана имелся свой божественный прародитель. Эту концепцию осовременил историк Токугава Мицукуни (1628-1700), создавший исследовательский институт для написания «Великой истории Японии», которую он представил сёгуну в 1720 г. Идеология Мицукуни заложила основу государственного национализма (тэйкосюге), основой которого стал лозунг «Сонно дзёи» («Да здравствует император, долой варваров!») [Купянко, Арешидзе 2010: 193].

Иностранцы (гайдзин) в систему синто не вписывались, что обеспечило им изначально низкое положение в японском мировоззрении. В начале XIX в. японский мыслитель Хирата Ацутанэ, описывая голландцев, утверждал, что у них собачьи глаза, они носят каблуки ввиду отсутствия на ногах пяток и похотливы, как собаки Родин С. Краткая история любви и ненависти к европейцам. Arzamas. [Электронный ресурс]. URL: https://arzamas.academy/materials/723. Японская пресса с удивлением писала, что иностранцы не едят риса, но поглощают мясо, становясь дикими и агрессивными. Отношение к другим народам передавал японский эстамп около 1840 года. «Типы иностранцев: русский, рюкюсец, голландец, кореец и китаец» В настоящее время хранится в Гарвардском музее искусства.. Художник свысока показывал соотечественникам, какие типы людей существовали за рубежом. В 1850-х годах, когда западные державы навязывали Японии неравноправные договоры, отношение к иностранцам выражал образ «Белая обезьяна у яшмовых ворот» [Гила-Новицкая 1990: 6].

Любой иностранец, говорящий по-японски и интересующийся местной культурой, получал наименование «хэнна гайдзин» - странный иностранец. С точки зрения японского мировоззрения иностранцы были неспособны понять японскую культуру как изначально более высокую, в то время как японцы были способны изучить зарубежные культуры. Высшей честью для иностранца в Японии эпохи Эдо (1603-1867) было изображение их в образе японцев. Её удостоились, например, американский коммодор М. Пэрри и русский адмирал Е.В. Путятин, посетившие страну с военными миссиями в 1853-1855 гг.

Принудительное открытие Японии западными державами в 1850-х породило в местном обществе массовое негативное отношение к иностранцам [Симс 2001]. Русский путешественник Ф.П. Купчинский отмечал: «они как бы рады сбрасывать с себя европейские одежды и манеры Любят вспоминать настроения старины в играх и самурайских маскарадах, в публичных национальных шествиях, празднествах, на которых единым духом слетает всё наносное, чуждое им, и живёт только дико весёлая пёстрая толпа азиатов, просыпается жаргон - быстрая крикливая простонародная сокращённая речь, - вспоминаются песни старины о подвигах самурайских воителей. И не любит европейцев такая толпа. Встречая их на улицах дикими криками, хохотом и отборной японской бранью, такая процессия даже небезопасна для европейца-прохожего, если последний не обладает инстинктивным тактом, выдержкой и хладнокровием…» [Купчинский 1911: 62]. Немецкий исследователь К. Ратген отмечал, что сразу после открытия Японии массы требовали изгнания иностранцев, защитником которых выступил микадо [Ратген 1903: 12].

Японская идеология отличалась от идейного наследия русских славянофилов XIX в. культом войны и внешней экспансии. Это мировоззрение восходило к кодексу «Бусидо» - своду правил поведения воина [Кодекс бусидо 2008]. Можно привести несколько показательных цитат из этой книги: «Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть»; «На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья, жертвуя жизнью, если того требует долг»; «Если на войне самураю случится проиграть бой и он должен будет сложить голову, ему следует гордо назвать своё имя и умереть с улыбкой без унизительной поспешности»; «Самурай должен, прежде всего, постоянно помнить, что он может умереть в любой момент, и если такой момент настанет, то умереть самурай должен с честью. Вот его главное дело». Хотя сословие самураев было ликвидировано к 1877 году, на его моральный кодекс продолжали смотреть как на эталон для подражания.

Подобное мировоззрение отвергало слабость. Символичным стал указ императора Муцухито 1871 года, предписывавший всем чиновникам являться на службу не в кимоно, а в европейском костюме [Мещерякова 2009: 246 - 265]. Такое распоряжение обосновывалось тем, что японское одеяние ассоциировалось со слабостью. Пример подданным явил сам микадо на официальных портретах 1873 и 1888 годов, на которых он был изображён облачённым в мундир.

Показательна и эволюция представлений японского общества о Китае. До середины XIX в. значительная часть японской литературы была написана на китайском языке. Между тем в 1882 г. Фукузава Юкичи, один из наиболее влиятельных мыслителей своего времени, писал, что он «целиком завидует британцам и был восхищён их гнётом», будучи в Гонконге. Влиятельный журналист Такаяма Чогйу в 1899 г. утверждал: «Мы восхищены англосаксонским империализмом и надеемся, что наш империализм не отличается от их империализма» [Kitahara 1989]. Китай потерял привлекательность для японцев как слабая держава, которая не выстояла в ходе войн. Соответственно, в китайской культуре не было более ничего ценного.

Подобное мировоззрение обеспечило Японии мощную анти-мягкую силу. В эпоху Мэйдзи (1868-1912) императорская власть использовала общественные настроения для выработки особой идеологии. Страна начала политику вестернизации, заимствуя западные достижения и политическую систему. Эти мероприятия были призваны увеличить военно-технические ресурсы Японии, в том числе - с целью территориальной экспансии. Усвоение западного (прежде всего - англосаксонского наследия) успешно купировалось глубокой верой японского общества в изначальное превосходство своей страны над другими народами [Васильева 2002: 49-63]. Конечной целью усвоения зарубежных достижений считалось создание военного потенциала, способного в будущем разгромить европейские державы или, как минимум, подорвать их позиции на Тихом океане.

Транслятором этой идеологии стала японская система государственного образования. Его идеологическую основу составлял императорский рескрипт от 30 октября 1890 года, который зачитывался каждый день в школах страны: «Наши императорские предки создавали нашу империю на широком и прочном фундаменте беспримерной доблести; наших подданных всегда объединяла верность и сыновнее благочестие, красоту которых они демонстрировали из поколения в поколение. Именно в этом состоит слава непоколебимости нашей империи, и именно в этом источник нашего воспитания (…) если когда-нибудь возникнет опасность для государства, отважно вставайте на его защиту; и так оберегайте и поддерживайте благополучие нашего императорского трона, столь же древнего, как небо и земля. Тогда вы будете не только нашими добрыми и верными подданными, но и прославите наилучшие традиции наших предков. <…> Дорога, указанная здесь, несомненно, завещана нашими императорскими предками: ею должны следовать и их потомки, и их подданные, эта дорога - истина на все времена» Imperial Rescript on Education. 1890. [Electronic source]. URL: https://en.wikisource.org/wiki/ Imperial_Rescript_on_Education.

Иной вариант анти-мягкой силы был реализован в императорской Германии. Здесь в отличие от Японии она была не результатом традиционного мировоззрения, а конструировалась государственной политикой. Романтическая философия рубежа XVIII-XIX вв. разработала представления о германской культуре как об особой цивилизации, противостоящей «просветительской» Франции. «Германия сделала для идеологии консерватизма то, что Франция сделала для Просвещения - использовала её до логического конца», - писал немецкий социолог К. Маннгейм [Маннгейм 1994: 578]. Немецкий философ И.Г. Фихте утвердил идею, что воля субъекта конструирует окружающий мир [Фихте 1993: 2-641]; другой философ, Г.В.Ф. Гегель, и вовсе утверждал, что лишь в германском мире «абсолютная идея» познала саму себя [Гегель 1993: 571]. В период революции 1848 г. австрийцы К.Л. фон Брук и Л. фон Штейн разработали концепцию «Срединной Европы» (Mittel Europa). Она апеллировала к опыту Священной Римской империи германской нации периода её расцвета (X-XIII веков), когда её правитель считался ведущим монархом Европы [Kann 1980: 88-96].

Германская империя, созданная в 1871 году, стала превращать эти настроения в государственную идеологию. Благоприятный политический фон сформировали быстрые победы Пруссии в трёх войнах с Данией (1864), Австрией (1866) и Францией (1870), резко усилившие патриотизм и культ армии. В такой атмосфере правительство О. фон Бисмарка (1862-1890) создало государственную систему образования, основанную на германском национализме. Важнейшим компонентом этого курса стала «Культуркампф» (Kulturkampf - «борьба за культуру») - политика по установлению государственного контроля над Римско-католической церковью. Имперское правительство упразднило Комитет Римско-католической церкви в прусском министерстве культуры, лишило священников права высказываться на политические темы, запретило деятельность Иезуитского ордена и разорвало дипломатические отношения со Святым Престолом. В 1873 г. рейхстаг принял «майские законы», установившие контроль государства над школами, назначениями на церковные должности, отношениями между духовенством и паствой. В 1875 г. в Германии был объявлен обязательным гражданский брак.

«Культуркампф» позволила взять под государственный контроль систему школьного образования и отстранить от неё Католическую церковь как силу, проповедовавшую космополитические ценности.

Противовесом космополитизму стала концепция пангерманизма: идеология, призывавшая превратить Германию в «большое пространство» за счёт присоединения к ней всех германоязычных территорий [Chi - ckering 1984]. Как политическое движение пангерманизм зародился в начале 1880-х годов в Австро-Венгрии. В её австрийской части усиливались настроения в пользу отделения немецких земель от Венгрии и присоединения к Германской империи. К концу XIX в. множество народных кружков «ферайнов» (нем. Verein) действовали в провинциях и в Вене. В 1886 г. в Зальцбурге Антон Ланггасснер основал Союз ферайнов (Germanenbund). В 1890 г. во Франкфурте-на-Майне был создан Пангерманский союз (с 1894 года - Всегерманский союз), почетным членом которого стал и вышедший в отставку канцлер О. фон Бисмарк. Целями движения были объявлены оживление патриотического сознания, поддержка немецких интересов за рубежом, содействие энергичной германской политике и колониальной экспансии.

Идеология пангерманизма приобретала при этом высокую эстетизацию. Германское руководство сразу оценило потенциал композитора Рихарда Вагнера (1813-1883). Под покровительством короля Баварии Людвига II (1864-1886) в городе Байройте (Бавария) в 1876 г. прошёл первый вагнеровский фестиваль в специально построенном театре, на котором состоялась премьера полного цикла «Кольцо Нибелунга» [Buchner 2013]. На следующем Байройтском (Вагнеровском) фестивале 1882 г. состоялась премьера «Парцифаля». С этого времени до 1936 года (с перерывом в 1914-1924 годах) Байройтский фестиваль проводился раз в год или раз в два года [Акопян 2010: 52]. Позднее, в Третьем рейхе, он был официальным мероприятием. Значимую роль в этом сыграла невестка композитора - Винифред Вагнер (1897-1980), ставшая членом НСДАП и другом Гитлера [Stunz 2007: 237-268]. Музыкально-мистические произведения Вагнера были превращены не просто в государственную идеологию Германии, но и в сконструированное германским обществом представление о своём прошлом.

Символом немецкой анти-мягкой силы выступил знаменитый замок Нойшван - штайн (Schloss Neuschwanstein - «Новый лебединый утёс»). Он был построен в 1886 г. баварским королём Людвигом II около городка Фюссен (юго-западная Бавария). Настенные полотна иллюстрируют мотивы из средневековой легенды о Парцифале, вдохновившей Вагнера к созданию оперы с одноимённым названием [Petzet, Bunz 1995: 46-123]. В интерьере замка важную роль играли также иллюстрации к другим произведениям композитора и старинным германским легендам. В Третьем рейхе начиная с 1933 года, то есть пятидесятой годовщины со дня смерти Р. Вагнера, и вплоть до начала войны в 1939 г. в замке проводились праздничные вагнеровские концерты.

Другим направлением эстетизации пангерманизма стал культ античности. В конце XIX в. под влиянием Рихарда Вагнера и английского философа-германофила Хьюстона Стюарта Чемберлена Европу накрыла волна ариософии: паранаучных теорий об «арийской расе» и поиске мистической «прародины арийцев» [Goodrick - Clarke 1985]. В Германии увлечения ей накладывалось на колоссальное развитие антиковедения. Ещё немецкий историк Якоб Фальмерайер (1790-1861) выдвинул концепцию, что современные греки - это эллинизированные славяне, не имеющие отношения к античным эллинам. Его точка зрения была популярна в немецкой исторической науке: «Не только северная часть [Балкан. - А.Ф.] становится совершенно славянской, но и в Греции поселяются вторгающиеся славянские орды; они не были, правда, настолько многочисленны, чтобы уничтожить… потомков древних эллинов и создать славянскую Грецию, но сильная примесь славянской крови является вполне доказанной» [История человечества… 1896: 47-49]. Ещё более жёсткую точку зрения высказывал немецкий историк Фердинанд Грегоровиус (1821-1891): «Ввиду подобных свидетельств со стороны византийцев, ославянение древнегреческих земель следует принять за исторический факт» [Грегоровиус 1900: 54-55]. Немецкие историки разработали концепцию, согласно которой древние эллины были особым вымершим этносом, родственным германцам. «Северные народы» создали на Балканах, как утверждали они, почти идеальные «арийские государства»: ахейскую Грецию, Спарту, Фивы, империю Александра Македонского [Strohm 1997].