Русское российское советское государство-цивилизация. Статья вторая

Коррумпированная власть и коррумпированное общество

В условиях постсоветской истории отчужденная советская коррупция превращает отношение общества и власти в бездонную и непреодолимую пропасть. При этом она же, как это не покажется странным, создает необходимые условия и достаточно эффективные инструменты для восстановления, правда, на принципиально иных властных и социальных основаниях их совместного бытия. Решает эту нетривиальную задачу коррупция достаточно странным образом. Она становится основной производительной силой власти, как, впрочем, и общества, выстраивает между ними с помощью процедур их оборачивания на самих себя надежные и устойчивые производственные отношения - превращает их в коррумпированную власть и коррумпированное общество. Свободная, но коррумпированная власть инициирует симулятивное развитие особого вида гиперреальности - административной реальности, в которой различного рода подделки и суррогаты реальной истории симулируют ее референции и смыслы, то есть маскируют и искажают их. В этой гиперреальности власть свободна ровно настолько, насколько несвободно общество и, наоборот. Они вместе имитируют свободу административной гиперреальности и существуют всего лишь в качестве особых модуляций коррупции, которая с их помощью полагает меру ее симулятивного историзма.

В результате революционного взрыва свободы ожила, восстала из пепла советская коррупция. Произошла ее эмансипация и умножение. Она грезила референтностью свободной власти и свободного общества и с помощью отношений десигнации всячески пыталась воссоздать их свободу. Коррупция отсылает к неожиданно «расколдованному миру означаемого» [3, с.250], роль которого исполняет «расколдованная» свобода. Путем референциальной причинности она устанавливает эквивалентные отношения между властью и обществом. Суть этих симулятивных отношений заключается в том, что с помощью коррупции в границах нового символического порядка (административной гиперреальности) устанавливается эквивалентность свободы власти и несвободы общества. Становится их соизмеримость, но теперь уже в качестве коррумпированной власти и коррумпированного общества.

Коррупция как губка впитывала в себя, поглощала и нейтрализовала в себе все те флюиды свободы, которые в эпоху революционных перемен создавали хаос и броуновское движение различных властных структур и социальных организмов. В результате она превратилась в «представительную субстанцию» (Ж.Бодрийяр), своеобразное зеркало развивающегося тождества свободы власти и свободы общества. Она не только отсылала к свободе, но и особым образом представляла ее интересы в административной гиперреальности. Хотя теперь уже не в общем виде, а в конкретной форме эквивалентного отношения между коррумпированной властью и коррумпированным обществом. Наконец, последнее. Коррупция не только поглощала, представляла свободу, но и сама в рамках административной гиперреальности оказалась в меру свободной. В новых для себя исторических условиях свобода коррупции стала своеобразным способом ее проявления в качестве «синтетической субстанции» (Ж.Бодрийяр), предельной симулятивной основы административной гиперреальности. Она существовала в виде референциальной причинности и десигнации, но не реальности, а самодеятельности, символической обязательности самой себя. В этом наиболее ярко и полно проявилась симулятивная природа свободы коррупции. Посредством свободы она в самой себе симулировала синтетический синтез своего советского прошлого и постсоветского настоящего, порождая при этом всего лишь подделку свободы - образ освобождения из пут социализма советской коррупции. Но рождался он не в результате и не в форме простого потребления коррупции, а в виде, хотя и синтетической, но активно действующей субстанции всевозрастающего, лавинообразного спроса на коррупционные отношения и соответствующую деятельность. Коррупция оказалась важна и нужна всем. В административной гиперреальности свобода коррупции проявлялась в виде симуляции своей необходимости и всевозрастающего спроса на нее, а также потребности актуализации того принципа эквивалентности власти и общества, который она в себе заключала.

Подведем краткий итог вышесказанному. Отчужденная коррупция симулирует взаимоотношение власти и общества. В результате они становятся коррумпированными властью и обществом и превращаются в важнейшие субстанциональные определения административной гиперреальности. Коррупция устанавливает между ними эквивалентные отношения взаимозависимости. Главным же продуктом этого процесса является установление меры свободы самой коррупции. Она отражает и выражает то, насколько коррупция смогла присвоить свободу, которая была в реальной истории и которую власть и общество с таким энтузиазмом и напором из нее выдавливали. Она фиксирует то, насколько коррупция оказалась в состоянии превратить свободу в форму своего развития и способ идентификации административной реальности. Освобожденной советской коррупции достаточно многое удалось. С одной стороны, осваивая свободу, она преобразовала постсоветскую историю в некое подобие «синтетической субстанции» - административную реальность. С другой стороны, коррупция сделала все для того чтобы превратить власть и общество в «бессмысленный», не имеющий никаких референций, субстрат - с помощью субституции лишила их права на реальную свободу. Но, самое главное, освобожденная коррупция смогла принять посильное участие в процедуре идентификации постсоветской истории и с помощью своей свободы установить меру историзма административной гиперреальности.

Кризис коррупции и борьба с ней

Можно выделить два наиболее значимых результата освобождения советской коррупции из пут советской истории, и два способа ее участия в установлении эквивалентных отношений между властью и обществом. Один из них фиксирует то, что опосредованно коррупцией эти отношения образуют своеобразную гиперреальность и превращаются в эквивалентные отношения между коррумпированной властью и коррумпированным обществом. Другой отражает тот факт, что возникшая в этом процессе административная гиперреальность способна к самоидентификации исключительно потому, что коррупция обладает необходимой для этого действия степенью свободы, которая наиболее адекватно проявляется в процессе симулирования ей не только свободы власти и общества, но и собственной свободы. Она симулирует свою свободу - подставляет ее вместо свободы власти и свободы общества и, тем самым, идентифицирует произведенную гиперреальность как своеобразную подделку (имитацию) советской коррупции и советской истории. Что создает, пока может быть всего лишь и абстрактную, но все-таки возможность термидора и реставрации советского государства-цивилизации. Метафизика подделки распознается как устремление людей к демиургии - преображению постсоветской реальности в единственную, унифицированную субстанцию, симулирующую базовые ценности капитализма и демократии. В этой симулятивной и имитирующей демиургии, хитросплетениях социально-исторической мутации новообращенных строителей капитализма и начальников демократического транзита наиболее ярко и точно проявляется конкретно-историческая логика и характер самоидентификации постсоветской гиперреальности.

Энергетический потенциал антитоталитарной и антисоциалистической революции был настолько сильным, что даже освобожденная советская коррупция не смогла с ним справиться и полноценно использовать для укрепления своей симулятивной природы. Наступил своеобразный кризис коррупции, который был связан, в том числе с тем, что те формы ее воспроизводства, которые доминировали в советской истории и в основном были формами государственного долженствования, принуждения и насилия в условиях разгосударствления истории и продвижения к рыночной экономике, оказались не способны обеспечить ее расширенное воспроизводство. Возникла настоятельная необходимость существенной корректировки и обновления симулятивной природы коррупции.

Деконструкция освобожденной советской коррупции происходила в двух взаимосвязанных формах: путем растворения коррупции в коррупции (симуляция симуляции) и посредством борьбы коррупции с коррупцией (симуляция смерти симуляции). При определенных условиях кризис репрезентации и возрождение на новой основе эквивалентности приводит к тому, что освобожденная коррупция начинает свободно, серийно и эффективно из самой себя производить соответствующие действия и отношения. Не административная гиперреальность, а свободная от какой-либо репрезентации и смысла коррупция становится источником собственного обновления - в самой себе ищет и находит все необходимое для воспроизводства в качестве ведущего симулякра постсоветской истории. Порождая спрос на коррупцию, она особым образом репродуцирует симуляцию. Превращает ее в единый бесконечный операциональный процесс серийного воспроизводства самой себя как совокупности произведенных и с помощью определенной комбинаторики подставленных в гиперреальность актов симуляции. В результате она не только окончательно освобождается от какого-либо подобия, двойника, но и бесконечно умножается в виде множества эквивалентных между собой репродукций - взяток. Смысл существования взяточничества, как формы обращения коррупции на саму себя и собственную свободу заключается в том, чтобы «замкнуть реальность в чистом самоповторении» [3, с. 331].

Взятка - это коррупция без образа, без эха, без отражения, без видимости, которая только и может существовать как ее серийная репродукция. Взятку отличает не только серийность, эквивалентность, неотличимость, но, что самое главное, способность - иначе она просто не была бы формой воспроизводства свободы коррупции, порождать, производить другие взятки. Фактически, превратившись в промышленный симулякр, она симулирует не просто коррупцию, но механизм ее расширенного воспроизводства и, конечно же, определенную, присущую этому механизму, степень свободы. В бесконечной и нескончаемой серии взяточничества коррупция, будучи «имманентной логикой операционального принципа», не только не исчезает, но, напротив, полноценно в расширенном масштабе, хотя и в экстенсивных формах воспроизводится. Обыденное сознание однозначно отождествляет коррупцию и способ ее симуляции посредством взяток. В очень ограниченных и жестко определенных рамках это допустимо. Ведь, если коррупция - это симуляция, а взяточничество - это симуляция симуляции, своеобразное растворение коррупции в процессе собственного воспроизводства, то связь между ними носит глубоко сущностный характер, что является достаточным основанием для их отождествления. Столь же глубокие и сущностные различия между ними появляются тогда, когда возникает проблема не воспроизводства, но производства воспроизводства коррупции, проблема взаимоотношения источника и результата этого процесса. И самое главное, когда появляется необходимость симулировать не столько его начало, сколько конец - его финальную остановку в виде симуляции смерти симуляции. В этой поворотной точке их отождествления, различие коррупции и взяточничества становится не просто очевидным, но, буквально, кричащим - бросающим вызов всем принятым нормам их совместного воспроизводства.

Бесконечное репродуцирование коррупции в виде множества взяток приводит к «утечке» из системы гиперреальности симуляции как ее внутренней связности. В результате чего границы симуляции отступают в бесконечность, она меняет свою природу. Это негативно сказывается на целостности и связности административной гиперреальности. Противостоять ее «симулятивному головокружению» может только сама коррупция. Для того, чтобы его прекратить она должна уничтожить ту форму воспроизводства, которая, фактически, была ее постоянно действующим источником. Уничтожить не коррупцию, но ту симулятивную форму, которая разрушала ее границы и не позволяла ей качественно обновляться.

Коррупция растворяется в бесконечной серии взяток и это является естественной формой ее расширенного воспроизводства, а также серьезной угрозой ее существованию: смерть, то есть остановка процедуры воспроизводства по независящим от нее причинам, может настигнуть ее в любой момент. Для того, чтобы лучше подготовиться к этому гиперфинальному событию, она должна научиться симулировать свою смерть. Но, даже не это главное. Взяточничество - это естественная граница воспроизводства коррупции. Своеобразный предел его осуществления. Когда возникает необходимость обновления системы коррупционных отношений и процедур, оно становится непреодолимым препятствием для него. Преодолеть это препятствие можно только за счет смерти той формы воспроизводства коррупции, которая инициирует ее необходимость. Очень часто этим целям, как раз и служит борьба с коррупцией - «стратегия обратимой симуляции» [3, с. 104], попытка «сделать из собственной логики системы неотразимое оружие против нее» [3, с.104], обращение «системы против нее самой в высшей точке симуляции» [3, с. 104].

Когда коррупция существует как серийное производство взяток, источником борьбы с ней становится она сама - симуляция симулирует свою смерть. В этом случае коррупция существует еще пока не как «порождающая модель» симуляции, но уже как способ агрессивной гиперсимуляции направленной на ликвидацию форм воспроизводства, сковывающих ее обновленческий потенциал. Она все еще остается симулякром второго порядка, но в форме борьбы пробуждает необходимую энергию для превращения в симулякр третьего порядка, который симулирует уже не смерть, но оборачивание смерти симуляции на саму себя.

Для того чтобы в новых для себя условиях административной гиперреальности обеспечить собственное воспроизводство, советская коррупция обращается на саму себя и с помощью дисперсии взяточничества и организации силовой форсированной борьбы с ней, пытается решить эту во многом судьбоносную для себя проблему. Залогом успешности и эффективности ее действий был тот уровень свободы, который она сумела достичь в процессе установления баланса коррумпированной власти и коррумпированного общества постсоветской истории. Присвоив, консолидировав свободу власти и общества, советская коррупция с ее помощью как бы обрела вторую жизнь - стала воспроизводиться в расширенных масштабах, проникая во все сферы и на все уровни функционирования административной гиперреальности. Вал коррупции, буквально, накрыл современную Россию. Никаких серьезных препятствий на своем пути он не встретил. Казалось бы, вот оно - торжество всесильной и свободной коррупции. Но, оказывается, что в условиях несвободной власти и несвободного общества свобода коррупции существенно ограничена, причем, она ограничивает саму себя. В частности, это проявляется в том, что в ней отсутствует необходимый потенциал для обновления и устройства границ, препятствующих ее «утечке». В результате экстенсивной экспансии коррупции в административную гиперреальность был серьезным образом нарушен баланс ее свобод и существенно снижен градус, а также потенциал свободного и расширенного воспроизводства взяточничества. В целях самосохранения и повышения эффективности своего функционирования система была вынуждена начать борьбу с коррупцией. Фактически же она свелась к имманентной борьбе коррупции с самой собой и превратилась в симуляцию смерти ее симулятивной природы.

Если бы коррупция была не свободна, она бы не смогла эффективно и продуктивно симулировать свою смерть. В этом процессе она, фактически, полагала для самой себя допустимую меру свободы собственных действий. Определяла границы и приемлемые механизмы распространения в различных сферах и глубинах административной гиперреальности. С помощью своеобразной саморефлексии она конституировала допустимое пространство своего свободного функционирования. Устанавливала в самой себе баланс собственной свободы и несвободы - симулировала свою собственную смерть.

Коррупция не просто присвоила свободу, но с помощью симуляции борьбы с собой научилась устанавливать меру своего свободного и несвободного бытия. Посредством разнообразных манипуляций она научилась обманывать (симулировать) свою смерть. И как это не покажется странным, тем самым, в процессе «самосожжения» на костре, она создала необходимые условия для того, чтобы советское государство-цивилизация в самом себе обнаружило, сформировало такой потенциал собственной свободы, который позволил ему вновь вернуться к активной симулятивной деятельности, хотя пока еще и не в исторической реальности, а в постсоветской гиперреальности. Свободная коррупция разбудила ото сна и стимулировала процессы рассеивания и создания своеобразных очагов его свободы в различных сферах и областях административной гиперреальности. Она симулировала его ренессанс в виде сложного и противоречивого процесса постсоветского термидора.

Не без участия коррупции советское государство-цивилизация не просто пробудилось ото сна, но превратилось в относительно свободный процесс симуляции советской истории в постсоветской гиперреальности. Речь, в данном случае, не идет о реставрации прошлого. Напротив, в центре внимания оказались вопросы не преемственности, но симулятивного приспособления к новым историческим реалиям тех фрагментов и остатков прошлой истории, которые потенциально еще были способны эффективно участвовать в деле укрепления и развития обновленной гиперреальности. В условиях постсоветского термидора, свобода советского государства-цивилизации осуществлялась с помощью трех взаимосвязанных механизмов его идентификации. Первый механизм устанавливал меру симуляции им советской истории. Второй механизм полагал его способность симулировать ту гиперреальность, в которой он оказался в результате происков всесильной и всепроникающей коррупции. Наконец, третий механизм симулировал его борьбу с самим собой и теми, произведенными им продуктами, которые вдруг возомнили себя свободными и независимыми от симулятивных отношений созданной постсоветской гиперреальности. С помощью этих механизмов советское государство-цивилизация идентифицировало себя в качестве самодостаточного, а значит и относительно свободного, во всяком случае, умеющего симулировать свою свободу, также как и ее смерть, образования постсоветской истории. Оно самоидентифицировалось в качестве порождающего принципа эффективно симулирующей симуляции и репродукции новых смыслов для нее.

Власть коррупции

Генетической матрицей советской истории, как мы уже отмечали, была бинарная оппозиция тоталитаризма и социализма. Советское государство-цивилизация обеспечивало ее операциональную симуляцию, было порождающей моделью и способом кодирования советской гиперреальности. Антитоталитарная, антисоциалистическая революция значительно ускорила процесс саморазрушения этой оппозиции и инициировала процедуру качественного обновления способа ее проявления - обновления порождающего потенциала советского государства-цивилизации. В том числе, и такого важнейшего симулятивного механизма его самоопределения как советская коррупция. Она актуализировала и существенно активизировала потенциал советской коррупции - освободила ее от пресса социалистической гиперреальности. Создала необходимые и достаточные условия для ее свободного экстенсивного воспроизводства в специфической форме взяточничества. Инициировала такую же экстенсивную, относительно самостоятельную и независимую от административной гиперреальности, а, значит, и свободную борьбу коррупции с самой собой.

Восстановление далеко еще не исчерпанного потенциала воспроизводства и обновления советского государства-цивилизации, его консолидация и укрепление напрямую связано с процессом обретения коррупцией соответствующей меры свободы. И с обратной процедурой - установлением этой меры в качестве способа идентификации советского государства-цивилизации. Единство этих двух процедур образует систему координат и конституирует определенное состояние свободного воспроизводства и обновления коррупции. Мы называем его - власть коррупции.

Власть коррупции - это особый способ симулятивной самоидентификации советского государства-цивилизации в условиях постсоветского термидора. Ее появлению предшествовали те процессы воспроизводства коррумпированной советской власти (советской номенклатуры), производства различных систем и механизмов коррупции постсоветской власти, которые мы в самом общем виде описали выше. Они создали своеобразную и очень питательную почву для того, чтобы в ней мог вызреть и появиться новый генетический код обновленной гиперреальности и соответствующая порождающая модель ее симулятивного кодирования. Власть коррупции создала мощную оросительную систему, которая обеспечила эту почву благодатной влагой и превратила «хаос» революции и «пустоту» постсоветского термидора в цветущий сад чистой симуляции.

Исторический смысл и предназначение постсоветского термидора заключается в том, что он убедительно показал - созданная постсоветская гиперреальность не может функционировать и обновляться исключительно за счет тех порождающих моделей симуляции (способов самоидентификации), в том числе, и советской коррупции, которые она транслировала из прошлого, или воссоздала в результате соответствующей реакции на антитоталитарную и социалистическую революцию. Нужны какие-то новые механизмы его самоидентификации. Желанием найти адекватный и эффективный ответ на столь решительный, судьбоносный вызов современной истории России объясняется повышенный интерес политиков, идеологов к теме ее исторической идентификации, поиску и защите различного рода базовых ценностей, борьбе с иным и чужим. К сожалению, очень часто, без четкого и однозначного понимания, объяснения истоков проблемы (вызова), рожденные ими ретроспекции, оказываются лишенными какого-либо исторического смысла и лишь маскируют присутствие отсутствия возможности ее практического решения. А решение, безусловно, есть. И подсказывает нам его тот, кто и бросает вызов системе - властвующая коррупция.

Власть коррупции - это не просто форма развития определенных отношений, механизмов и процедур. Она представляет собой наивысшую точку самоидентификации постсоветского термидора, в которой не советская коррупция, но созданная при ее участии постсоветская гиперреальность обращается против самой себя, превращает логику системы в неотразимое оружие против нее самой [3, с. 104]. В этой точке своего самоопределения гиперреальность постсоветского термидора превращается в гиперсимулякр, симулирующий не отсутствие реальности и даже не присутствие ее отсутствия, но обратимость симуляции «в рамках гиперлогики разрушения и смерти» [3, с.104] на саму себя. В самом широком смысле слова власть коррупции можно определить как универсальный, наиболее развитый и самодостаточный способ самоидентификации постсоветской гиперреальности, который фиксирует определенную степень и меру свободы ее симулятивного самообоснования. Она, одновременно, выражает ее способность к рефлексии, отражает логику консолидации инерционного потенциала системы и возможность, как, впрочем, и необходимость его использования в целях ее качественного обновления. В данном случае, вопрос не стоит о том, над кем и как властвует коррупция. Речь идет о другом - насколько коррупция способствует или мешает осуществлению процесса самоидентификации гиперреальности и связанных с ней процедур симуляции и как, в каких формах она участвует в построении новой системы координат ее воспроизводства и обновления. Поскольку в этом процессе коррупция исполняет главенствующую роль - инициирует его, направляет, обеспечивает необходимыми ресурсами, подводит своеобразный итог и фиксирует точку невозврата системы к тому механизму самоидентификации, который был принят до этого в постсоветской истории, постольку она становится способом принуждения данного гиперсимулякра к «смерти» (1), совокупностью различных процедур долженствования, которые своими модуляциями формируют особую логику его саморазрушения (2), специфической самодеятельностью «обратимой симуляции» - «стратегия системы состоит в том, чтобы поглотить собственную субстанцию» (3) [2, с.338].

Власть коррупции начинается с того, что, превратившись в относительно свободно действующий симулякр, она бросает смертельный вызов той системе административной гиперреальности, в которой советская коррупция не только восстановила свои силы после революционного хаоса, но и стала основным механизмом самоидентификации постсоветского термидора. Коррупция поставила «систему в положение скорпиона, окруженного огнем смертельного вызова» [3, с.222]. Естественно, что в этих условиях она начала жалить саму себя.

Суть этого вызова заключается в следующем - «необходимо превзойти систему в симуляции. Следует обратить смерть против смерти» [3, с.104]. История советской коррупции и борьбы с ней со всей очевидностью показали, что, если симулятивное «производство получает такой круговой характер и инволюционирует само в себя, оно утрачивает всякую объективную детерминированность. Подобно мифу, оно само себя заклинает с помощью своих собственных элементов, ставших знаками» [3, с.143]. Вызов делает очевидным тот факт, что «на смерть можно ответить только другой, равной или большей смертью» [3, с.221]. Он является для «круговой» симулятивной системы своеобразной ловушкой, ибо, для того, чтобы выжить, она должна на него ответить, но ее ответ всегда будет один - смерть. Власть коррупции не просто фиксирует факт вызова системе, но она как бы призывает ее к совершению определенного действия: «пускай система сама убьет себя, отвечая на многократный вызов смерти и самоубийства» [3, с.222].

Она призывает административную гиперреальность совершить самоубийство - уничтожить, ликвидировать тот способ ее самоидентификации, который в условиях постсоветского термидора был «синтетической субстанцией» ее развития и который завел данную модель симуляции в «тупик смерти». Система явным образом отвечает на «смерть-вызов» в форме «растерянности и слабости» - «колоссальный аппарат власти словно разжижается в этой ситуации - ситуации ничтожно мелкой в терминах силовых отношений, но вся нелепость (то есть непомерность) которой обращается против него». [3, с.225]. В условиях «разжиженности» административной гиперреальности активизируются различного рода ретроспективные симуляции, которые рождаются в сферах идеологических, но активно претендуют на то, чтобы доминировать в сферах политических - выказать не растерянность, но собранность, не слабость, но силу «разжиженной» власти.

У постсоветской истории нет выбора - «чтобы принять вызов, система может только умереть в ответ, развалиться» [3, с.226]. Речь в данном случае идет не о физической и даже не о метафизической, но о патафизической смерти - о своеобразном символическом ответе на прозвучавший вызов. В дальнейшем мы поговорим об этом более подробно. Сейчас же заметим, что власть коррупции, как способ принуждения системы к симуляции обратимости ее смерти, на этом не заканчивается. Более того, в этой точке невозврата - в точке смерти-вызова она только по-настоящему и начинается.

Власть коррупции максимально консолидирует инерционный потенциал постсоветской гиперреальности - «все институции, все социальные, экономические, политические, психологические опосредования призваны никому не давать случая для такого символического, смертельного вызова… Надо, чтобы такой возможности прямого символического столкновения никогда не возникало. Надо, чтобы все было предметом сделки» [3, с.228]. Ее власть как раз и проявляется в том, что она создает условия, определяет необходимость и производит некие относительно стабильные и воспроизводимые формы совершения такого рода сделок.

Власть коррупции столкнула между собой на ристалище постсоветской гиперреальности в кровавой симулятивной схватке два закона: рыночный закон ценности и структурный закон ценности [3] и нашла способ заключения между ними своеобразной сделки. Рыночный закон ценности вернулся в российскую историю благодаря революции девяностых годов. Структурный закон ценностей, несмотря ни на какие революции ее и не покидал - посредством различных модуляций советской коррупции он не просто воспроизводится в новой для него постсоветской гиперреальности, но активно участвует в конституировании ее ключевых отношений и институтов. Власть коррупции - это не просто способ сведения в одном месте и в одно время в неравной схватке двух различных симулякров в «законе», но такая организация их взаимодействия, в результате которого рыночный закон ценности превращается в фантом, а его основные ценности - рынок и демократия, становятся призраками административной гиперреальности. Оборотной стороной процесса их коррупционного вытеснения и нейтрализации было утверждение в качестве основного закона воспроизводства постсоветского термидора, структурного закона ценностей. Уничижение рыночного закона ценности и фетишизация структурного закона ценности - это два взаимоисключающих процесса симуляции постсоветского термидора. Они оказываются вместе только благодаря коррупции, которая активно и целенаправленно симулирует сделку между ними.

Власть коррупции - это, с одной стороны, способ и форма превращения советского государства-цивилизации в исходный генетический код постсоветской гиперреальности, с другой стороны, она проявлялась в виде операциональной симуляции, «порождающей модели», своеобразного медиума и ретранслятора тех процедур вытеснения и нейтрализации, с помощью которых коррупция кодировала (симулировала «в чистом виде») гиперреальность, исходным кодом которой было советское государство-цивилизация.

Рассмотрим более обстоятельно как содержание, так и сущность способа модуляции советской коррупции в условиях постсоветского термидора - природу и суть того, что мы называем властью коррупции.

Власть коррупции - это «конструкция распределения богатств» [3, с.119] в условиях их воспроизводства на основании структурного закона ценностей. Она создает необходимые условия для качественного обновления генетического кода постсоветской гиперреальности - разрушает рыночный закон ценности. Ограничивает сферы его действия. Уничтожает его содержание - референции и эквивалентности. [3, с.113]. Деформирует и симулирует обмен «мертвыми» эквивалентностями и референциями (1). Она восстанавливает структурный закон ценности, который вытесняет процесс их производства, регулируемый, как известно, рыночным законом ценности и подменяет, подставляет вместо него процесс их расширенного воспроизводства (2). В результате исчезают границы данного процесса, а он сам превращается в порочный круг манипулирования одними и теми же ценностями, в котором все они оказываются всего лишь вехами безумного процесса симулятивного воспроизводства гиперреальности (3). Власть коррупции разрушает детерминированность и референции. Особым образом утверждает их недетерминированность друг к другу и к своему содержанию - создает сеть неопределенности и пустоты (4). При отсутствии, или призрачности границ недетерминированные знаки под мощным прессом коррупции превращаются в функциональные переменные и погружаются в нескончаемый круговорот и бесконечную игру отражений «чистого» воспроизводства (5).Власть коррупции не только создает условия для восстановления генетического кода гиперреальности, но и инициирует этот процесс. Как минимум, инициирует восстановление ее поруганных границ. Возлагает ответственность за них на ту модель идентификации, которая уже не раз в прошлом демонстрировала свои возможности на материале советской гиперреальности, сумела сохраниться, не без помощи все той же коррупции в лихие времена революционных перемен и теперь демонстрирует готовность вновь заступить в пограничный наряд по охране рубежей бесконечного воспроизводства структурных ценностей. Властвующая коррупция возлагает эту ответственность на тех, кто наиболее подготовлен к тому, чтобы окончательно вытеснить из постсоветской гиперреальности рыночный закон ценности и утвердить безусловный приоритет структурного закона. Знамя борьбы коррупции за производство чистого воспроизводства совершенно естественно подхватило советское государство-цивилизация (6). Именно оно оказалось в нужном месте, в нужное время, для того, чтобы, используя свой богатый опыт симуляции истории, вновь за счет собственной самоидентификации, обеспечить воспроизводство границ действия структурного закона ценностей. После того, как оно обустроило соответствующие рубежи, начался процесс поглощения, нейтрализации всего живого и осмысленного, все еще референциально значимого, встроенного в процесс производства, которое волей судеб, оказалось по эту сторону процесса самоидентификации («вертикализации») советского государства-цивилизации (7). Коррупция превратилась в симулятивную модель, которая увлекает вслед за собой в «алеаторную сферу кода» [3, с.127] все символы и знаки этой гиперреальности (8). Власть коррупции подставляет знаки и организует их ритуальное воспроизводство - «множественную, непрестанную, вращательно-круговую соотнесенность со всей сетью прочих знаков» [3, с.126]. Она осуществляет коннексию и распределяет различные элементы гиперреальности по соответствующим статусам, структурам, операциям (9). Посредством комбинаторики и подмен коррупция симулирует производство ценностей, занимаясь по сути лишь тем, что разрушая их референции и смыслы, создает условиях для их мнимого единства в процессе воспроизводства советского государства-цивилизации. Кроме этого коррупция симулирует не только результат, но сам процесс его воспроизводства (10). В результате чего он также превращается в переменную величину, которая наряду с иными фантомами и призраками постсоветской гиперреальности, начинает активно, но бессмысленно воспроизводится в своей самоидентичности. Тем самым, коррупция, одновременно, как бы повышает и понижает симулятивные ставки советского государства-цивилизации. И в этом тоже проявляется ее власть. Но, на этом она далеко не заканчивается.

В результате властвования коррупции в постсоветской гиперреальности появляется новая матрица ее симулятивного развития. Советское государство-цивилизация из формы и порождающей модели советской истории опосредованно коррупцией становится кодом постсоветского термидора. Наиболее эффективно советское государство-цивилизация кодирует (идентифицирует) уже созданную после соответствующей революции («хаоса») гиперреальность, с помощью все той же коррупции, которая за счет этого процесса не только укрепляет, но и развивает свою власть, вплоть до «роковой тавтологии» и гиперфинала, в котором данный способ самоидентификации гиперреальности обратится на самого себя и растворится в имплозивных превращениях своей сущности. В этом случае власть коррупции проявляется, как ее способность быть «порождающей моделью», «аксиомой» симуляции, в том числе и обратимости смерти симуляции. Она обеспечивает эффективное кодирование советским государством-цивилизацией постсоветской гиперреальности. Превращает код и продукт кодирования в обыкновенную тавтологию, при которой «А=А» идентифицирует их себетождественность.

Основные вектора властвования коррупции раскрывают и характеризуют не только потенциал самоидентификации советского государства-цивилизации, вплоть до его превращения в источник симуляции завершения, финала развития постсоветского термидора, но и кодирования коррупцией своей собственной симулятивной природы, что вполне может завершиться исторической катастрофой - разрушением самоидентичности советского государства-цивилизации.

Проявляясь в форме симулятивной референции, власть коррупции особым образом присваивает, поглощает и нейтрализует все проявления рыночного закона ценности и, что очень важно, декодирует его - превращает в частный случай реализации структурного закона ценностей. Заставляет призраки рынка и демократии ускорятся и производить, хотя и бессмысленные, недетерминированные, но очень динамичные манипулятивные действия.

Власть коррупции - это высшая степень ее операциональности в качестве порождающей модели симуляции симуляции. Властвующая коррупция оборачивает производство гиперреальности и превращает его в процесс ее воспроизводства и его симулятивного потребления (1). Власть коррупции обеспечивает успешность и продуктивность «вторжения кода» в постсоветскую гиперреальность и перенастройку всех механизмов ее симулятивного развития в соответствии с новыми законами его самоидентификации (2). Посредством определенных форм насилия, которые мы вслед за Ж.Бодрийяром могли бы объединить в единый процесс «символического насилия» (3), она устанавливает господство произведенных советским государством-цивилизацией ценностей в качестве базовых моделей симуляции его жизни и смерти (4). Наконец, самое главное, о чем мы поговорим далее более подробно, властвующая коррупция кодирует гиперреальность как ее «неукоснительную обратимость» - возможность и необходимость симуляции советским государством-цивилизацией принципиального завершения процесса собственной самоидентификации (5). И, наконец, последнее, она пробуждает к жизни такую модель его имплозивной катастрофы и саморазрушения, как «символический беспорядок» (6).

Власть коррупции - это высшая степень проявления свободы советской коррупции, которую она достигла в процессе превращения в основной способ самоидентификации постсоветской гиперреальности. Ее свобода проявилась в трех взаимосвязанных формах. Каждая из них была всего лишь специфической формой реализации самодеятельной природы советского термидора - универсальной процедурой его самоидентификации. Сначала коррупция поменяла источник данного процесса. Превратила структурный закон ценности в производящую причину развития постсоветского термидора. Затем, она инициировала оборачивание советского государства-цивилизации из формы в матрицу и код - в субстанцию его функционирования и качественного обновления. Наконец, освобожденная от свободы коррупция («симуляция в чистом виде») из производящей причины и субстанции превратилась в субъект симуляции (кодирования) смерти симуляции - она бросила вызов системе и довела процесс ее самоидентификации до, если и не метафизического, то патафизического «самоубийства».

Советское государство-цивилизация (часть третья)

В условиях термидорианского переворота, симуляции обратимости смерти постсоветского термидора советское государство-цивилизация превращается в субъект символического обмена самого себя на себя. Оно оборачивается на себя как объект и с помощью специфических форм самоидентификации (суверенизации) симулирует свое самоубийство. Симулирует в форме имплозии.

Имплозия - это взрыв направленный, в отличие от революции не вовне, а вовнутрь. Он происходит в результате огромного перенасыщения системы своими собственными, нейтрализованными, неиспользуемыми, непонятными силами. Теми силами, которые поглощают причинность, дифференцированность, референции и смыслы, всякое различие положительного и отрицательного, субъекта и объекта. Для того чтобы система обернулась на саму себя в форме взрыва она должна в своем развитии достигнуть минимального порога, того, что можно было бы назвать "собственный центр инертности" (Ж.Бодрийяр). Он притягивает к себе, концентрирует вокруг себя все инерционные силы и энергии системы, которая в результате рождает не взрывное насилие направленное вовне, а необъяснимое насилие притяжения.

Имплозия представляет собой особый тип обратимости системы. Самая низкая точка, с которой начинается «насилие уплотнения» представляет собой, как это не покажется странным высшую форму ее самоопределения, гипертрофированного самоконтроля и предельного насыщения. Имплозия это не революция, не негатив и не регресс. Она является катастрофой. Но, при этом, не стоит слишком драматизировать ситуацию и следует помнить, что «термин "катастрофа" имеет "катастрофическое" значение конца и уничтожения лишь при линейном видении накопления, влекущего за собой завершенность, которое навязывает нам система. Сам термин этимологически означает всего-навсего "заворот", "сворачивание цикла", которое приводит к тому, что можно было бы назвать "горизонтом событий", к горизонту смысла, за пределы которого невозможно выйти: по ту сторону нет ничего, что имело бы для нас значение, - однако достаточно выйти из этого ультиматума смысла, чтобы сама катастрофа уже больше не являлась последним днем расплаты, в качестве которой она функционирует в нашем современном воображаемом». [4, с.209]

Катастрофа в форме имплозии представляет собой реверс системы и достижение ей своего горизонта смысла - своеобразный ответ на тот ультиматум смысла, который она предъявляет сама себе. В этом «завороте» она убивает, исключает всех посредников - все смыслы, референции, коннотации между центром инертности гиперреальности и произведенным ей продуктом. Становится источником «короткого замыкания» между ними. Тем самым, она разжижает и истощает потенциал ее самоидентификации. В форме взрыва она соединяет несоединимое: открытые, распахнутые вовне границы гиперреальности и ее перенасыщенный инерцией, стягивающий на себя всю мощь и богатство симулятивной самоидентификации центр. В этой бесконечной и бездонной круговерти симуляции, через которую проходят еще и сверхконцентрированные токи короткого замыкания гиперреальности, происходит обратимость гиперсимуляции. В результате чего она буквально растворяется в собственной самоидентификации.

Имплозия отличается от революционного ниспровержения, насильственного разрушения тем, что в результате реверса превращается в способ исчезновения симуляции гиперреальности. Она гиперфинальна, потому что открывает, нивелирует границы гиперреальности и источает, истощает сквозь открытые границы ее симулятивный инерционный потенциал. Очень важно понять, что имплозия - это особый способ самоидентификации, но не гиперреальности, а различных симулятивных механизмов ее самоопределения. В этом смысле она является гиперсимуляцией, которая, не уничтожая ее способность к самоидентификации, открывает для системы весь спектр возможностей идентификации в качестве важнейшего механизма самоидентификации истории. Будучи формой реверса, имплозия как бы разворачивает систему вовнутрь. Вовне же она поворачивается - превращается в начало иной истории в форме патафизической смерти.

Имплозия советского государства-цивилизации представляет собой процесс его обращения на самого себя как источник, код и субъект постсоветского термидора, особую процедуру «непредусмотренного перегиба, который уводит все сущее по ту сторону от предназначенных целей» [1, с.227]. Она осуществляется в виде термидорианского переворота, в результате которого центростремительные силы термидора консолидируют его инерционный потенциал настолько, что он оказывается в состоянии превратить самоидентификацию советского государства-цивилизации в гиперсимулякр, не просто уводящий все сущее в сторону, но за счет этого истощающий, разжижающий созданную им гиперреальность. Этот гиперсимулякр посредством имплозии симулирует не смерть советского государства-цивилизации, а обратимость его смерти - символический "обмен". Ибо «для системы смертельна одна лишь обратимость, а не развязывание или дрейф. Это и есть смысл символического «обмена»» [3, с.942]. В данном случае «смерть ни в коем случае не должна пониматься как реальное событие, происходящее с некоторым субъектом и телом, но как некоторая форма -- в известных случаях форма социальных отношений, -- в которой утрачивается детерминированность субъекта и ценности» [3, с.941]. Утрачивается его субъектность, способность к кодированию и порождению гиперреальности. Термин "смерть" в контексте нашего исследования мы будем использовать также как и Ж.Бодрийяр, в двух смыслах. «Смерть всегда есть одновременно и то, что ждет нас в конце [au terme] системы, и символический конец [extermination], подстерегающий самое систему. Чтобы обозначить финальность смерти, внутренне принадлежащую системе, повсюду вписанную в ее операциональную логику, и радикальную контрфинальность, вписанную вне системы как таковой, но всюду преследующую ее, у нас нет двух разных терминов -- в обоих случаях с необходимостью выступает одно и то же слово «смерть»» [3, с.940]. Оборачивание советского государства-цивилизации на само себя в форме термидорианского переворота является не только симуляцией его смерти, но и симуляцией ее обратимости, то есть символической смертью. Самопереворот советского государства-цивилизации «единственно возможное символическое насилие, способное сравниться и совладать со структурным насилием кода» [3, с.105]. Совладать с тем далеко не символическим насилием, которое в расширенных масштабах оно воспроизводит. Вся метафизика, "в сущности, изгнана этим перевертыванием ситуации, где субъект не находится более в истоке процесса, где он становится агентом или оператором объективной иронии мира. Более не субъект представляет себе мир (I will be your mirror!), но сам объект проецирует субъекта, тонко через технологии вызывает его присутствие и его волновую форму» [2, с.302]. И вызывает он не его смерть, а патафизическое обнуление ситуации взаимодействия советского государства-цивилизации с самим собой как субъектом и объектом собственных изменений. Патафизика «означает науку о воображаемых решениях» [1, с.311]. Но поскольку «всякий переход к действию представляет собой воображаемое решение" [1, с.311], постольку и имплозия советского государства-цивилизации, будучи не просто его смертью, а ее обратимостью, в то же самое время является и переходом к хотя и воображаемым, но абсолютно реальным и конкретным решениям. Они реальны уже потому, что с помощью имплозии преодолели симулятивные границы гиперреальности и хотя в воображаемой форме - в виде реальной возможности, но уже вышли в иной мир. Формально этот переход выглядит как превращение его самоидентификации в способ самоидентификации истории. По сути же он представляет собой реальный конец постсоветского термидора и символическую смерть революции - превращение ее в эффективно действующий механизм самообоснования целостной и единой российской истории. Патафизическая смерть советского государства-цивилизации дает нам шанс ("воображаемое решение"), в том числе, и на воссоединение ее основных исторических форм и этапов.

Имплозия - это особая процедура завершения революции, выход советского государства-цивилизации за границы постсоветского термидора в реальный исторический процесс и его превращение в способ самообоснования обновленной исторической реальности России. Она определенным образом, можно даже сказать - диалектически снимает в себе все иные возможные пути преодоления постсоветского термидора. В том числе, антикоррупционную революцию и "симуляцию» ее смерти. В форме патафизической смерти имплозия обеспечивает не смерть, но ее символическую обратимость - рождение на месте симулятивной, обессмысленной самоидентификации советского государства-цивилизации его осмысленной исторической идентификации в качестве важнейшего механизма самоидентификации целостной и непрерывной российской истории. Двигаясь по этому пути, Россия должна осуществить идентификацию своего исторического пути, своей судьбы и вернуть себе те миросозидающего основы, которые всегда были неиссякаемым источником ее исторической успешности. В процессе превращения процедуры исторической идентификации в ведущую противоположность ее противоречивого единства с процедурой самоидентификации постсоветского термидора она должна разорвать порочный круг симулятивного псевдоразвития постсоветской гиперреальности и восстановить в себе достаточные и необходимые основания для того, чтобы вновь занять подобающее место в современном мире. Прежде чем мы очень кратко охарактеризуем суть и смысл тех новых возможностей возрождения России, которые открывает перед ней термидорианский переворот, выделим и проанализируем основные формы самоидентификации советского государства-цивилизации в условиях постсоветского термидора. В постсоветскую эпоху, когда советское государство-цивилизация последовательно превращается из порождающей модели в предельное основание (матрицу), а затем в субъект термидорианского переворота, наиболее адекватной формой выражения самоидентичности созданной им гиперреальности является суверенитет. Именно он глубоко и точно отражает возможность и необходимость самоопределения революции в постреволюционной период и ее способность воспроизводиться в относительно стабильных исторических формах. В каком-то смысле, если иметь в виду, что речь в данном случае идет о советском государстве-цивилизации, процедура суверенизации становится стержневым, основополагающим процессом для системы координат его самоидентификации. Можно выделить три основные, конкретно-исторические способа самоидентификации советского государства-цивилизации посредством и в формах его суверенизации в условиях постсоветского термидора.

Постсоветский термидор начинается с того, что советское государство-цивилизация, будучи способом оборачивания антитоталитарной и антисоциалистической революции на саму себя, столкнулось "с системным вызовом государственному суверенитету и территориальной целостности" [8]. Ответом на этот вызов "стало восстановление реального единства страны, иными словами, установление на всей ее территории суверенитета российского народа, а не господства отдельных лиц или групп" [12]. Суверенитет российского народа, что являлось абсолютно естественным для советского государства-цивилизации, был установлен в форме государственно-народного суверенитета: "в те непростые годы народу России предстояло одновременно отстоять государственный суверенитет и безошибочно выбрать новый вектор в развитии своей тысячелетней истории"[9]. При этом "надо было решить труднейшую задачу: как сохранить собственные ценности, не растерять безусловных достижений и подтвердить жизнеспособность российской демократии. Мы должны были найти собственную дорогу к строительству демократического, свободного и справедливого общества и государства [10]. Что касается собственных ценностей, то именно они «определяют и наше стремление к росту государственной самостоятельности России, укреплению её суверенитета"[10]. В те годы в основном упор делался на так называемые "базовые общенациональные ценности" [9]: "при всем обилии взглядов, мнений, разнообразии партийных платформ у нас были и есть общие ценности. Ценности, которые сплачивают и позволяют называть нас единым народом [8]. Наряду с этим признавалось, что "демократическое устройство страны, открытость новой России миру не противоречат нашей самобытности и патриотизму, не мешают находить собственные ответы на вопросы духовности и морали» [8].