Диктатура vs демократия: дилемма Февральской революции в свете дискурс-анализа

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Диктатура vs демократия: дилемма Февральской революции в свете дискурс-анализа

Февральская революция 1917 г. рассматривается сегодня как «мощный рывок в развитии демократии», как первая революция такого рода в ХХ в., породившая целое направление революций данного типа [1]. Однако в самой России демократическая альтернатива так и не стала предпочтительным направлением общественного развития: очередная «смута» завершилась режимной консолидацией авторитаризма. Исходя из цикличности российской истории («жуткий хаос - жестокий порядок») [2], некоторые исследователи вынесли нашей стране окончательный приговор: «обречена на авторитарное правление» (Р. Пайпс). Конечно, состояние социального хаоса крайне неблагоприятно для общественного развития, но значимость этого мира в том, что именно из хаоса возникает порядок, и то, каким будет этот новый порядок, в решающей степени зависит от человеческого фактора. Здесь правомерно провести аналогию с бифуркациями, которые изучаются в неравновесной физике: в данной точке равно возможны все ветви, но будет осуществлена только одна из них. Событие имеет «микроструктуру», и именно эта структура (флуктуация) на микроуровне ответственна за выбор той ветви, которая возникнет после точки бифуркации. Флуктуации являются следствием индивидуальных действий [3]. В связи с этим особый научный интерес представляет анализ дискурсов российских политических сил, вступивших в борьбу за свой способ общения и понимания революционных событий.

Методологическую основу исследования составит дискурс-анализ. Отправной точкой дискурс-анализа является утверждение о том, что «мы получаем доступ к реальности посредством языка. С помощью языка мы создаем репрезентации реальности, которые не просто отражают то, что в ней есть, но и конструируют ее» [4. С. 29]. Иными словами, «язык - это не просто канал передачи информации о простых явлениях, фактах или поведении людей, а «механизм», который генерирует и конституирует социальный мир» [4. С. 30-31]. Нам уже приходилось применять дискурсаналитический подход - теорию дискурса Э. Лакло и Ш. Муфф [5]. Однако при анализе событий большой масштабности применение инструментария лишь данной постструктуралистской теории будет уже недостаточно. Лакло и Муфф «все социальные практики трактуют как дискурс» [4. С. 199], но ведь существуют и такие аспекты социального мира, которые функционируют согласно другой логике, нежели логика дискурса, поэтому неизбежны различия между дискурсивными и недискурсивными их измерениями [4. С. 46]. Поэтому мы прибегнем к комбинированию дискурсаналитических подходов, объединим аналитические инструменты теории дискурса Лакло и Муфф и критического дискурс-анализа Н. Фэркло (менее постструктуралистского), в рамках которого анализируются и коммуникативная ситуация, и порядок дискурса.

Релевантными текстами послужат нам естественные материалы - мемуары (воспоминания) А.Ф. Керенского, П.Н. Милюкова, Н.Н. Суханова и др. По оценке специалистов, значимость мемуарных источников трудно переоценить: «В особенности ценными являются всякого рода воспоминания, дающие тот психологический фон и ту связь, без которой имеющиеся в наших руках отдельные документы могут оказаться непонятыми или понятыми неправильно. Непосредственные свидетели возникновения документа могут лучше истолковать его букву, нежели люди, подходящие к документу через ряд лет с настроениями и представлениями, которых не было ни у кого в ту минуту, когда документ составлялся» [6. С. 523]. Что касается избранных нами источников, то их значимость заключается еще и в том, что, помимо описания масштабных событий, они содержат малоизвестные факты о закулисных сторонах деятельности участников революционных событий, что позволяет лучше понять, почему то или иное историческое событие произошло именно так, а не иначе. После этих предварительных замечаний мы можем перейти к анализу искомых дискурсов.

Прежде всего мы ознакомим читателя с идеологическим дискурсом царской власти. Дискурс - это «совокупность фиксированных значений в пределах специфической области» [4. С. 56]. Идеологический дискурс - это значение на службе власти (Фэркло). Узловой точкой, организующей дискурс царской власти, был концепт «самодержавие». Поскольку данный знак уже был предметом нашего анализа [7], в данной статье мы рассмотрим этот вопрос опционно. Известно, что феодальное общество держалось на альянсе монархии и аристократии, который скреплялся церковью и защищался армией. Для защиты права на земельную собственность аристократы имели мандат божественного происхождения: Бог был предполагаемой константой бытия, и всякие попытки поколебать устои божественного порядка неизменно карались смертью [8. С. 46]. Но по мере сдвига от феодализма к капитализму религиозный стержень стал слабеть, консолидируя вокруг себя все меньшее число людей. В новой парадигме центральная ценность общества сместилась от землевладения к владению капиталом. В дискурсивной практике ряда европейских государств начался перенос границ между отдельными дискурсами, стали появляться гибридные дискурсы (более адаптированные к новым условиям), включающие, например, такие элементы, как «конституция» и «парламентаризм» [9. С. 7]. Передача эстафеты реальной власти в руки буржуазии формально выглядела «как продолжительный переход от абсолютной монархии к парламентской системе прямых выборов» [8. С. 63]. Заметим, что под сенью конституционализма сумела укрыться не одна европейская монархия.

С момента отмены крепостного права и Россия стала двигаться по либерально-демократическому пути: была заложена основа местного самоуправления; подверглась реформе судебная система, возникло понятие о гражданских правах; была реализована программа всеобщего начального образования; наконец, появился парламент [10. С. 126]. Однако и после дарования конституции Николай II считал высшую суверенную власть своим божественным правом и твердо верил, что должен свято хранить клятву, которую дал своему отцу: «достойно нести бремя абсолютной монархии» [11. С. 149]. В глазах царя представления о мире были натурализированы (полностью адаптированы), то есть рассматривались не как понимание мира, а как объективный мир [4. С. 290]. Установилась закрытость дискурса (остановка флуктуаций в значении данного знака), которая поддерживалась посредством гегемонии - подавления альтернативного понимания мира и принятия единственной точки зрения.

Конечно, для сохранения и защиты своего положения правящие классы обычно используют принуждение, но что более важно для стабильности власти, так это производство значения. Согласно концепции «власти / знания» М. Фуко власть является не только репрессивной, но и продуктивной силой. Именно власть, конструируя дискурс, знания, сущности и реальности, ответственна и за создание социального мира, и за способы его формирования и обсуждения, и за определение правил для альтернативных вариантов существования и общения [4. С. 37-38]. Однако царский режим оставался преимущественно репрессивной силой. Используя провокационно-охранительный тип насилия, он постоянно провоцировал или имитировал появление насилия с тем, чтобы, подавив его сверхнасилием, сохранить нормы и идеологию традиционного общества [12. С. 161]. Не приходится удивляться, что революция стала рассматриваться как единственная альтернатива реакции и что в ходе Февральской революции 1917 г. вопрос о власти решался уже без участия царствующего дома: «Романовых можно было восстановить как династию или использовать как монархический принцип, но их никак нельзя уже было принять за фактор создания новых политических отношений в стране» [13. С. 127]. Таким образом, после отказа самодержавной власти от пересмотра своего идеологического дискурса в новых артикуляциях, ее идеологический дискурс завершился тем, чем нередко заканчивают отдельные дискурсы - они просто исчезают.

Можно согласиться с той точкой зрения, что Февральская революция «…была все-таки случайным событием, явившись результатом нескольких внезапно совпавших обстоятельств, в стечении которых не просматривается никакой логической связи» [10. 128]. Однако если революция «…и была случайной по времени своего начала, то она не была случайной по характеру и направленности перемен <…> имела место… типичная реакция общества на традиционализм и отставание политической системы от новых социальных условий» [1]. Февраль просто смел царский режим как исторический пережиток: старый порядок «развалился одним духом. Строился три века и сгинул в три дня» [13. С. 126]. На повестку дня встал главный вопрос всякой революции - вопрос о власти. Как известно, тогда возникло два центра власти: один из них - Государственная дума - стал политическим штабом цензовой буржуазии, другой - Совет рабочих депутатов (с 1 марта - Совет рабочих и солдатских депутатов) - революционной демократии. Далее мы рассмотрим интерпретативные репертуары российских либералов и демократических социалистов, вступивших в борьбу за свои способы общения и понимания революционных событий, и за лучшие шансы при демократии. Аналитической конструкцией послужит здесь концепт «дискурс-строй» (порядок дискурса), который применяется для обозначения двух и более дискурсов, стремящихся закрепиться на одной и той же социальной территории. При концентрации внимания на порядке дискурса, социальные последствия становятся более очевидными: «…когда два или более дискурсов в одной и той же области представляют различный взгляд на мир, исследователь может задаться вопросом: каковы последствия того, что один взгляд будет принят вместо другого» [4. С. 105]. Так под какие же знамена призывали народ российские протодемократические силы (термин А. Пшеворского) - либералы и демократические социалисты?

Во главе движения всей цензовой России стал М.П. Милюков, фактический глава первого революционного правительства. По некоторым оценкам, только он «…был способен перед лицом всей Европы воплотить в себе новую буржуазную Россию, возникающую на развалинах распутинско-помещичьего строя» [13. С. 86]. Высокая политика цензовиков проходила под знаком соглашения с царизмом. Узловой точкой, организующей дискурс российских либералов, стал концепт «конституционная монархия». Милюков исходил из того, что «…для укрепления нового порядка нужна сильная власть, и что она может быть такой только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия» [14. С. 468]. Поэтому надо поддерживать монархию и на ее базисе строить внутреннюю и внешнюю политику. Без опоры на монархию буржуазное правительство «…просто не доживет до созыва Учредительного собрания. Оно окажется утлой ладьей, которая потонет в океане народных явлений» [14. С. 468]. Очевидно, что цензовики стремились спасти династию от демократической революции, поскольку сами они не имели сил на то, чтобы обуздать бунтующие массы.

Между тем в лагере революционной демократии проблема высокой политики казалась очевидной: «власть, идущая на смену царизма, должна быть только буржуазной» [13. С. 50]. Поэтому Совет принял решение поддержать Временный комитет Госдумы в создании Временного правительства, но в нем не участвовать. Буржуазии предоставлялась возможность «как угодно формировать правительство» [13. С. 143]. Но при этом социалисты высказались за «демократическую республику». Таким образом, демократические социалисты определились с точкой кристаллизации внутри их идеологического дискурса, однако они вовсе не собирались «…делать своими социалистическими руками буржуазное дело… это было бы гибелью доверия демократии и социалистических партий к своим вождям» [14. С. 461]. Не приходится удивляться, что их дискурсивная конструкция не имела структурного единства: «Наша революция, хотя и совершенная демократическими массами, не имеет, правда, ни реальных сил, ни необходимых предпосылок для немедленного преобразования России. Социалистический строй мы создадим у себя на фоне социалистической Европы и при ее помощи» [13. С. 131]. Судя по всему, социалистам еще только предстояло зафиксировать значение наиболее важных знаков в ходе новой артикуляционной практики.

После того, как Временное правительство взяло на себя функции государственной власти, перед социалистическими вождями возникла новая задача: «…не допустить, чтобы совершенный переворот лег в основу буржуазной диктатуры, и обеспечить, чтобы он стал исходной точкой действительного торжества демократии» [13. С. 97-98]. Для ее решения предстояло заключить союз с цензовой буржуазией: «Без него буржуазия вместе с царизмом раздавит движение» [13. С. 54]. Компромисс был найден на почве отношения революции к войне и миру. Одним из основных лозунгов социалистических партий, который они развертывали перед массами в уличной агитации, был лозунг «Долой войну!» Очевидно, что для буржуазии, заинтересованной в «войне до конца», этот лозунг был неприемлем. Поэтому в социалистическом лагере свернули циммервальдское знамя и сняли с очереди лозунги против войны, выставив Временному правительству следующие условия: «…декларация полной политической свободы, амнистия и немедленные меры к созыву Учредительного собрания…» [13. С. 134].

Милюков признал все пункты требований приемлемыми, кроме третьего, который гласил: «Временное правительство не должно предпринимать никаких шагов, предрешающих будущую форму правления». Этот пункт требовал предоставления Учредительному собранию (и лишь ему одному) права решить вопрос о государственном устройстве и тем самым лишал правительство Милюкова «права предрешать его в той или иной форме» [13. С. 151]. Вопрос был принципиальным: социалисты были сторонники демократической республики, либералы же выступали за конституционную монархию. В ходе обсуждения была найдена фигура умолчания: не помещать в декларацию официального обязательства. Это давало право правительству «хлопотать о романовской монархии», а Совету - вести борьбу «за демократическую республику».

Соглашение, таким образом, стало лишь уговором об условиях поединка [13. С. 177]. Со стороны революционной демократии «…была ясна, была естественна и необходима перспектива не сотрудничества и контакта, а борьбы, самой законной, правомерной и исторически неизбежной классовой борьбы между революционной демократией и цензовым правительством». От власти требовалось «…не соглашение с революционной демократией на той или иной программе, платформе, а лишь предоставление революционной демократии свободы действий, свободы беспрепятственного развертывания своей программы…» [13. С. 134]. Между тем все переходы к демократии осуществляются путем переговоров: «в одних случаях с представителями прежнего режима, в других - между протодемократическими силами, создающими новую систему». В зависимости от соотношения сил исход может быть следующим: «…либо устанавливается некоторая демократическая институциональная структура, либо начинается борьба за диктатуру» [15. С. 122]. В силу того, что проблема власти разрешалась уже независимо от династии Романовых, исход демократического перехода в решающей степени стал зависеть от согласованных действий либералов и демократических социалистов. Нужно сказать, что в порядке дискурса возможны как и гегемония - разрешение конфликта за счет переноса границ между дискурсами, так и антагонизм - открытый конфликт между дискурсами [4. С. 105]. Поскольку протодемократические дискурсы частично накрывали одну и ту же социальную территорию, открывалась возможность для переноса границ между ними и достижения соответствующих соглашений. Однако сложился антагонистический дискурс-строй.

Различия в социальных взглядах обусловили различия и в политических действиях. Не прошло и недели со времени соглашения, как «орган цензовиков и орган демократии уже вполне определились как две противостоящие друг другу силы <…> как два источника государственной власти - один формально признанный, другой обладающий максимальной реальной силой. В результате текущая политика революции определилась как некая равнодействующая двух сил. В области же общей политики, ввиду непримиримости классовых интересов, в перспективе решающих схваток, обе стороны стали мобилизовать свои силы» [13. С. 250]. Вместо создания единого фронта против авторитаризма российские протодемократические группировки образовали две оппозиционные коалиции, каждая из которых взяла курс на установление диктатуры. Однако ни одна из них в отдельности не имела реальных шансов на успех, ибо ни российские реформаторы, ни демократические социалисты не обладали для этого собственной организованной политической силой. Другое дело - большевики, которые взяли курс на установление в стране диктатуры пролетариата и последовательно вели соответствующую организационную и агитационную работу. Но политический дискурс российских радикалов - это уже предмет последующего анализа.

Литература

политический революция демократия буржуазия

1. Медушевский А.Н. Февраль 17-го - типичная реакция общества на традиционализм // Февральская революция 1917 года в российской истории: круглый стол. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.iri-ran.ru/krugstol-05-07.rtf

2. Механик А. Жуткий хаос - жестокий порядок // Эксперт. 2008. №1. С. 30-35.

3. Пригожин И. Кость еще не брошена // Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. М., 2002. С. 15-21.

4. Марианне В. Йоргенсен, Луиза Дж. Филлипс. Дискурс-анализ. Теория и метод / Пер. с англ. 2-е изд., испр. Х., 2008. 352 с.

5. Постол В.И. О роли дискурса в становлении представительной демократии // ConnectУниверсум - 2009: Сборник материалов III Всероссийской научно-практической интернетконференции с международным участием. Томск, 2010. С. 202-205.

6. Источниковедение истории СССР. М., 1973. 560 с.

7. Постол В.И. Крушение царизма - Воспоминания - Дискурс-анализ // Документ как социокультурный феномен. Томск, 2010. С. 409 - 413.

8. Александр Бард и Ян Зодерквист. NETОКРАТИЯ. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. СПб., 2004. 252 с.

9. Селунская Н., Тоштендаль Р. Зарождение демократической культуры: Россия в начале XX века. М., 2005. 336 с.

10. Кеннан Дж.Ф. Маркиз де Кюстин и его «Россия в 1839 году» / Пер. и ком. Д. Соловьева. М., 2006. 240 с.

11. Керенский А.Ф. Россия в поворотный момент истории / Пер. с англ. М., 2006. 534 с.

12. Кантор В.К. Между произволом и свободой. К вопросу о русской ментальности. М., 2007. 272 с.

13. Суханов Н.Н. Записки о революции: В 3 т. Т. 1, кн. 1-2. М., 1991. 383 с.

14. Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. 528 с.

15. Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке / Пер. с англ. М., 1999. 320 с.

Размещено на Allbest.ru