Региональная политика и развитие федерализма 90-х годов

Предпринятые летом 1997 г. попытки “молодых реформаторов” сместить избранного еще в 1995 г. губернатора Приморского края Е.Наздратенко со своего поста натолкнулись не только на жесткое сопротивление Совета Федерации, но и на отсутствие легальных процедур для такого рода акций. Стремясь ослабить рост влияния губернаторов, Центр использовал такие приемы, как диктат в отношении экономической политики регионов (24), повышение статуса и увеличение полномочий органов местного самоуправления (25), укрепление института представителей Президента (26), однако в целом эпоха “исполнительной вертикали” уже, очевидно, отошла в прошлое. Таким образом, эффекты федерализации привели к окончательному оформлению региональных органов власти и приданию им независимого правового статуса.

В-третьих, завершение цикла выборов глав регионов означало окончание институционализации систем органов власти регионов и соответствующих политических режимов, в рамках которых они функционируют. Как видно из таблицы 3, и типы разделения властей, и статус региональных ассамблей весьма существенно варьируют от одного региона к другому. Эффекты диверсификации региональных властных институтов бесспорны, при этом примечательно то обстоятельство, что они в целом не были связаны ни с уровнем и характером социально-экономического развития тех или иных регионов, ни с их историко-культурными традициями, ни с особенностями массовых политических ориентаций, ни с характером политической трансформации и взаимодействий элит в регионах.

Таблица 3. Типы разделения властей в регионах России и виды региональных ассамблей (1997, некоторые примеры)

Последним по времени значительным явлением в ходе трансформации региональных органов власти стали выборы второго (после 1993 г.) созыва региональных ассамблей. Поскольку на момент написания статьи этот процесс далек от завершения, трудно говорить о каких-то общих тенденциях, однако очевидными представляются большая профессионализация депутатской деятельности (в двух смыслах -- и определения ее в качестве основного занятия, и роста квалификационного уровня депутатского корпуса), некоторое увеличение доли и влияния депутатов-партийцев (с 13% в ассамблеях, избранных в 1993-94 гг., до 16,9% в 1996 г.; см.: 27), а также тенденция к постепенному расширению полномочий ассамблей -- прежде всего в законодательном процессе и в принятии экономических решений. Пока, впрочем, не вполне ясно, как эти изменения региональных властных институтов скажутся на формировании политических режимов на местах.

Региональные институты и региональные режимы

Институционализация региональных политических режимов, несмотря на отмеченные выше позитивные эффекты, российскими и зарубежными исследователями была по преимуществу оценена критически (28). Различные авторы отмечают в числе основных характеристик ряда региональных политических режимов ограничение сферы публичности, гражданских и политических прав и свобод, господство политико-экономических группировок клиентелистского типа, действующих вне рамок выборных институтов и/или впрямую определяющих их политику, подавление оппозиции как на уровне партий, так и в сфере средств массовой информации и культуры. Определенное распространение получила в связи с этим концепция “регионального авторитаризма” (29). Однако парадокс заключается в том, что все отмеченные выше явления сопровождаются в регионах вполне демократическими процедурами -- деятельностью представительных органов, проведением конкурентных выборов (безальтернативное или фиктивно-альтернативное голосование -- скорее исключение, чем правило), существованием формально независимой прессы и т.д. Говорить о “региональном авторитаризме” как о сложившейся целостной системе, я полагаю, все же не приходится (хотя авторитарные тенденции в ряде регионов очевидны), прежде всего потому, что более чем в половине регионов России их главы лишались своих постов в ходе выборов (30). Кроме того, ни российская, ни зарубежная политическая наука пока еще не выработала адекватных моделей для анализа подобного рода промежуточных форм политических режимов (31).

Анализ той роли, которую сыграла трансформация региональных органов власти в формировании региональных политических режимов, также не дает ответа на вопрос, влияют ли, и как именно, властные институты на тип политического режима. Отчетливая тенденция к президентскому типу разделения властей, отмеченная не только в регионах России, но и в пост-СССР в целом (32), как будто бы содействовала антидемократическим тенденциям в становлении региональных политических режимов. Трудно не согласиться с очевидным выводом о том, что перспективы демократизации в регионах связаны с усилением начал представительства и ограничением полномочий глав регионов. Однако один и тот же тип разделения властей оказывается присущ совершенно различным региональным политическим режимам -- например, Санкт-Петербургу, Новгородской и Саратовской областям. Более того, хотя отмеченные Х. Линцем “опасности президентства” (33) весьма ярко проявили себя в режимах монопольной личной власти глав регионов в Калмыкии (34) или в Москве (35), но в то же время “отклоняющийся” случай Удмуртии с ее парламентским типом разделения властей и доминирующей ассамблеей невозможно соотнести с “достоинствами парламентаризма” (36). В этом смысле практики российских регионов не позволяют однозначно подтвердить гипотезу негативного влияния президентского типа разделения властей на перспективы демократии (37). Вместе с тем нельзя не согласиться с тезисом И.Кудрявцева о том, что президентские системы в пост-СССР возникают в условиях неразвитости политического общества, и, таким образом, тенденция к президентскому типу разделения властей в регионах является не только следствием “тропы зависимости” по отношению к общероссийским процессам, но и результатом ограниченности региональных политических ресурсов (32).

Определенное значение для понимания влияния органов власти на региональные политические режимы дает анализ характеристик определения того или иного набора институтов (институционального дизайна) в различных регионах. Как сказано выше, эффекты диверсификации и федерализации во многом обусловили невмешательство Центра в эти процессы (за исключением судебных процессов). Так или иначе, главы регионов, которые в 1993--1994 гг. определяли региональный институциональный дизайн, имели относительную свободу выбора. Разумеется, их выбор определялся прежде всего стратегиями сохранения, если не максимизации, собственной власти и минимизации угроз со стороны конкурентов. Поэтому неудивительно, что в случаях полного доминирования главы региона и отсутствии явных, прежде всего электоральных, альтернатив (например, в Калмыкии, Москве, Новгородской области), как правило, устанавливался президентский тип разделения властей. Напротив, наличие в регионе на момент установления институционального устройства политической неопределенности вследствие электоральной конкуренции (Свердловская область) либо раскола региональных элит (Удмуртия) приводило к выбору промежуточных или парламентских форм, исключавших, в случае проигрыша другому претенденту, полное исчезновение главы региона с местной политической сцены.

Эти наблюдения подтверждают гипотезу “институционального выбора”, сформулированную А. Пржеворским (38): наличие перевеса одного политического актора (в данном случае -- главы региона) ведет к закреплению этого соотношения сил в институциональном устройстве, а неопределенность способствует достижению компромиссных решений. Однако выход из состояния неопределенности может сопровождаться как эффектами демократизации, так и превращением органов власти в формальные учреждения, не имеющие политического значения. В случае Свердловской области (Устав принят в ноябре 1994 г.) сохранение в регионе в течение последующих трех лет политической конкуренции при невозможности разрешения внутриэлитных конфликтов по принципу “победитель получает все” способствовало не только укреплению региональных властных институтов, но и институционализации региональной партийной системы (см.: 18). Напротив, в случае Башкортостана (Конституция принята в декабре 1993 г.) устранение после 1994 г. из политической жизни региона всех конкурентов республиканского лидера М.Рахимова (39) обесценило значимость институционального устройства для развития регионального политического режима.

Таким образом, можно сделать вывод, что в регионах России не столько конструкция органов власти влияет на характеристики региональных политических режимов, сколько сами эти характеристики (плюрализм/монополизм, характер и уровень институционализации) определяют практики институционального устройства и значение региональных органов власти. Однако эффекты диверсификации приводят к тому, что от региона к региону это влияние проявляется в различных формах, и указанная зависимость носит нелинейный характер.

В целом, как представляется, не следует переоценивать роль институциональных реформ в региональном политическом развитии. Помимо проблем “тропы зависимости” региональных политических процессов по отношению к общенациональному политическому развитию, важное значение имеют и другие факторы -- как долгосрочные, будь то ресурсный потенциал региона (40) или локальный социальный капитал (41), так и ситуативные, связанные с формированием “сообществ элит” и их воздействием на региональные политические режимы (42). Во всяком случае, эти проблемы регионального политического развития еще ждут своих исследователей.

Резюмируя, следует отметить, что трансформация региональных политических институтов в 1990-1997 гг. складывалась прежде всего под влиянием преобразовательных процессов общенационального уровня. Такие ключевые события, как политическая реформа периода перестройки, августовский путч 1991 г. и государственный переворот сентября-октября 1993 г. стали “точками отсчета”, обусловившими развитие органов власти субъектов РФ. Последовавшая институционализация региональных политических режимов и ее правовое закрепление на уровне Конституций и Уставов субъектов РФ обозначили завершение цикла политических преобразований. Хотя процесс институциональных реформ государственного устройства в регионах России еще далек от завершения, скорее всего, в ближайшие несколько лет не стоит ожидать радикального изменения систем органов власти в субъектах РФ -- во всяком случае, при отсутствии радикальных потрясений в масштабах страны в целом. Частичная демократизация в регионах в сочетании со значительной федерализацией и масштабной диверсификацией региональных политических режимов остаются основными характеристиками этих институтов и практик их воздействия на региональный политический процесс.

Туровский Р.Ф. Эпитафия российскому федерализму

В декабре в 11 регионах России прошли губернаторские выборы. Где-то они завершились уже в первом туре, где-то предстоит второй тур. Читателю может показаться, что все выглядит, как и прежде: страна остается федеративным государством, региональные выборы стали привычной и отлаженной практикой. Однако в тот же день 7 декабря произошло еще одно важное событие - референдум об объединении Пермской области и Коми-Пермяцкого АО. Скоро в России станет на один субъект федерации меньше. Казалось бы мелочь, но она наводит на размышления. «Партия власти» практически получила в Госдуме конституционное большинство, а по вопросам региональной политики уж точно его имеет, учитывая унитаристские наклонности ЛДПР. Это позволяет запустить процесс переустройства страны в сторону дальнейшего укрепления позиций центра, резкого сокращения числа административных единиц и свертывания самоуправления на местах.

Мы привыкли называть Россию федерацией, не задумываясь и порой не зная, что это означает. Для высокопоставленных чиновников понятия «федерация», «децентрализация», «местное самоуправление» стали ежедневно произносимыми общими местами, за которыми они давно не видят никакого особого смысла. Народ наш, скорее всего, вообще не знает, что означает слово «федерация» в названии государства. По крайней мере нет никаких глубоких социологических исследований, которые давали бы ответ на вопрос, знает ли население России о принципах федерализма, осознает ли страну именно как федеративное государство и т.п. Это неудивительно, поскольку внедрение федерализма, как и все реформы, шло у нас сверху.

Федерализм - это не просто политическая модель, это - определенная политическая культура, сложившаяся, как правило, исторически. У нас федерализм появился в особой форме, он был создан в советское время фактически как рамка для института национально-территориальной автономии. Поэтому, кстати, национальные республики привыкли считать, что федерализм служит их интересам, а центр думает, что федерализм - это кость, брошенная национальным окраинам. Автономия же простых русских регионов до сих пор воспринимается как некое архитектурное излишество (не заслужили, мол).

Логика российских реформ такова, что все, что даруется сверху, рано или поздно, целиком или частично изымается в процессе последующей контрреформы. Народ при этом безмолвствует, элиты демонстрируют покорность, интеллигенция протестует с нулевым эффектом. Все последние годы мы наблюдаем усиление федерального центра и свертывание региональной автономии. Муниципальная реформа тоже не имеет ничего общего с развитием структур гражданского общества. Ее задача - включение местной власти в единую систему бюрократического управления. Причем, раз это нижний этаж, то это значит, что он самый слабый и самый зависимый. Мы живем не по законам демократии с ее «корнями травы», а по законам физики: теплый воздух поднимается кверху, а внизу холодно и неуютно. Этим вызван и психологический комплекс региональной элиты: центр - плохой, но туда очень хочется попасть, потому что там хорошо.

Поддержит ли региональная элита отказ от федерализма? Как ни парадоксально, ответ на этот вопрос уже стал положительным. Достаточно было одному всем известному человеку показать, что он и есть в доме хозяин. И наш федерализм, и все властные элиты вышли из советской «шинели». Российская бюрократия не мыслит категориями (и уж тем более идеалами) федерализма. Зато она вся пропитана сознанием властной иерархии: в центре большие начальники, в регионах - средние, на местном уровне - маленькие. И что бы там не говорила теория (и кто ее вообще читал?), одни начальники подчинены другим, все зависят от вышестоящего руководства. И именно так, кстати, воспринимает ситуацию простой народ: есть губернаторы, есть мэры, а чем они отличаются, какова их компетенция, никто не ведает.

Чинопочитание прекрасным образом сочетается с финансовой зависимостью. Все последние годы центр проводит сознательную политику централизации финансов. Региональные бюджеты давно не позволяют губернаторам «разойтись»: все находятся в положении просителей, и большинство не в состоянии проводить инвестиционную политику. Только что запущенная муниципальная реформа не дает местному уровню власти никаких финансовых гарантий самостоятельности. Слабое, зависимое большинство в региональной элите всегда с готовностью поддержит любые начинания центра, даже если они объективно противоречат их интересам. Ведь известно, что некоторые губернаторы сами выступают и за отказ от губернаторских выборов, и за уменьшение числа регионов. Есть даже закономерность: хочет губернатор выслужиться в глазах центра, или нужно ему спасать свою шкуру, сразу же начинает предлагать отказ от выборов или какое-нибудь радикальное укрупнение.

Последние парламентские выборы стали моментом истины. Прежде всего, они показали, что «партия власти» способна на реализацию политических целей, которые и не снились аналитикам. Они поставили ребром и вопрос о самостоятельности наших регионов. Действительно, можно ли считать федеративным государство, в котором всенародно избранные губернаторы отчитываются перед Кремлем о процентах голосов, полученных «Единой России» и количестве одномандатных округов, завоеванных «партией власти»? Ведь кто и за что голосовал 7 декабря, никого не интересует: важен официальный результат как политическая отчетность губернатора перед центром. Никто не заставлял губернаторов фальсифицировать результаты выборов: они делали это сугубо добровольно, поскольку знали, что судить их будут по этому результату. Федеративное ли государство, где в принципе невозможен губернатор-оппозиционер, член другой партии? Здесь типичен пример «красных» губернаторов, которые изменили свою окраску до полной неузнаваемости. У всех наших элит осталась только одна идеология - центризма, т.е. попросту говоря - теплого кресла.

Сейчас наступает критический момент, когда центр в состоянии воплотить любую централизаторскую фантазию. Народ на улицы не выйдет: ему пока еще искренне хочется выбирать губернаторов, но он все больше устает от выборов вообще. Госдума будет предельно лояльной, а избранные от регионов депутаты будут изо всех сил бороться за благосклонность Кремля, зная, что кремлевские хлеба сытнее провинциальных. Мечтая о третьем сроке, многие губернаторы тоже готовы буквально на все. Кстати, вот она маленькая сенсация в Брянской области - поражение коммунистов в обоих одномандатных округах, где они проиграли объективно крайне слабым представителям «Единой России». Почему так случилось? Да просто потому, что бывший левый радикал Юрий Лодкин очень хочет поработать еще один срок.

Если раньше, во времена ельцинской вольницы мы любили говорить о «крутизне» региональных «баронов», то теперь наблюдаем, как они ежедневно приносят в жертву свои политические интересы и амбиции ради благосклонности Кремля. Раньше работала формула, по которой губернатор «воровал и делился», т.е. делал что-то и для региона, благо и выборы в регионах были более конкурентными, не предопределенными заранее. Теперь воровать не велит прокуратура, а делиться нечем. Региональным лидерам остается лишь отслеживать дуновения столичного ветерка и в инициативном порядке бегать впереди кремлевского паровоза.

Единственным серьезным препятствием к свертыванию федерализма в России является институт национальной автономии, то, с чего собственно и начинался наш федерализм. Пример Коми-Пермяцкого АО здесь очень важен как прецедент. Ведь он тоже был национальной автономией, причем с весьма высокой долей титульного населения. Теперь этот округ, сохранив свои границы, превратился во внутреннюю автономию Пермского края. В принципе точно также могут поступить и с национальными республиками. Разве что Татарстан и Башкирия достаточно велики и имеют шанс остаться на российской карте. Хотя, конечно, трудно представить, окажутся ли кавказские народы такими же покладистыми как коми-пермяки, которые за газопровод и автодорогу с мостом отказались от национальной автономии и прямых отношений с центром. Автономии можно попробовать упаковать внутри укрупненных административных образований, хотя это очень опасный процесс, чреватый ростом национализма.

По-прежнему актуален вопрос, нужен ли федерализм России. Вопрос этот спорный. У каждого из федеративных государств своя история, своя политическая культура, и единого рецепта по «обустройству страны» в мире нет. В унитаризме нет ничего плохого, если он, конечно, сочетается с развитой демократией и местным самоуправлением. Перефразируя классиков, федерализм - не догма… Настораживает другое, а именно вопиющий дисбаланс в отношениях между центром и регионами, который в конечном итоге губителен для провинции. Регионы не могут нормально развиваться в условиях несвободы и бюрократического прессинга, дошедшего уже до неприличия. И никто сейчас не ставит вопрос о гарантиях регионального развития, зато все под надзором компетентных органов несут свои кирпичики для укрепления кремлевских стен, возвышающихся над унылой заснеженной равниной. Унитаризм в условиях объективно бедного государства, где плохо воспитанные элиты яростно борются за куски постного пирога, ставит регионы на грань выживания.

Опыт российской истории показывает, что у нас никогда не было устойчивой модели отношений между центром и регионами. Государство то закручивало гайки, то давало волю регионам, и не могло стабилизировать ситуацию хотя бы на 50-100 лет. Главная причина, наверное, связана с размерами российской территории. Раз пространство такое большое, центру хочется держать его под жестким контролем и контролировать его природные богатства. Но контролировать все и вся на такой территории невозможно физически. Да и регионам хочется большей свободы для решения своих проблем. Вот и начинаются бесконечные колебания маятника, которые мы наблюдаем и сейчас.

8 декабря мы проснулись в стране с однопартийной системой. Через несколько лет мы, может быть, проснемся в Российской демократической (?) республике, забыв, что она еще вчера называлась федерацией. Может быть это только антиутопия, но почти никаких препятствий для ее реализации сейчас нет. А на следующий день после ее победы все начнется сначала: появятся силы, доказывающие выгоды децентрализации, появится новое общественное мнение. Есть и потенциальный политический субъект - региональный бизнес, который сложился самостоятельно, который умеет считать деньги и не привык к бюрократической покорности. Не исключено, что потом, на новом историческом витке в России появится и новый федерализм, осознанный всеми как необходимость для большого, сложного и, надеемся, уже не столь архаичного государства, как нынешняя Россия.

1. См., напр.: Dahl R. Democracy and its Critics. New Haven, 1989; Шмиттер Ф., Карл Т. Что такое демократия, а что -- нет. -- Демократия. Теория и практика. М., 1996, с. 44-63.

2. Shugart M., Carey J. Presidents and Assemblies. Constiutional Design and Electoral Dynamics. Cambridge, 1992.

3. Shugart M. Executive-Legislative Relations in Post-Communist Europe. -- “Transition”, 1996, vol. 2, № 25, p.6-11.

4. Голосов Г.В. Сравнительная политология. Новосибирск, 1995, с.158-160.

5. Hough J. The Soviet Prefects. The Local Party Organs in Industrial Decision-Makings. Cambridge, 1969.

6. Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Tradition and Consolidation. Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. Baltimore -- L. 1996, ch.19.

7. Cм.: “Ведомости Верховного Совета РСФСР”, 1990, №30.

8. Michels R. Political Parties: A Sociological Study of the Oligarchic Tendencies in Modern Democracies. N.Y., 1962.

9. Cм.: Нестеров Ю. Городской Совет Ленинграда -- Санкт-Петербурга в 1990-1993 годах. -- “Политический мониторинг”, 1994, №8, ч.2, с.78-106; Горный М. И др. Городской Совет Ленинграда -- Санкт-Петербурга в 1990-1993 годах. -- “Организация власти в Санкт-Петербурге”, 1996, №1, с.26-32.

10. “Российская газета”, 31.VIII.1991.

11. Собянин А., Юрьев Д., Скоринов Ю. Выдержит ли Россия еще одни выборы в 1991 году ? -- “Невский курьер”, 1991, №11, с.4-5.

12. Гельман В. Эволюция представительных органов власти в современной России. -- “Политический мониторинг”, 1992, №11, с.154-176.

13. “Российская газета”, 20.III.1992.

14. Куколев И. Региональные элиты: борьба за ведущие роли продолжается. -- “Власть”, 1996, №1, c.46-52; Янков К. Если тротуары не чистят -- виноват президент? -- “Независимая газета”, 6.III.1994.

15. Гельман В. Вокруг реформы местного самоуправления: политические интересы и законодательный процесс. -- Местное самоуправление: теория и практика. М., 1996, с.48-58.

16. Taagepera R., Shugart M., Seats and Votes. The Effects and Determinates of Electoral Systems. New Haven -- L., 1989.

17. Cм.: Гельман В. Новая местная политика. -- Очерки российской политики. М., 1994, с.67-96; Григорьев О., Малютин М. Региональная ситуация в России после декабрьских выборов: анализ новых тенденций и политических итогов местных выборов весной 1994 года. М., 1995; Петров Н. Выборы органов представительной власти регионов. -- “МЭиМО”, 1995, №3, с.25-34, №4, с.33-46; Golosov G. Russian political Parties and the “Bosses”: Evidence from the 1994 Provincial Elections in Western Siberia. -- “Party Politics”, 1997, vol. 3, №1, p.3-21; Slider D. Elections to Russia's Regional Assemblies. -- “Post-Soviet Affairs”, 1996, vol. 12, №3, p.243-264.

18. Горфинкель И. Свердловская область: становление политической системы и правовых институтов. -- Конституционное право: Восточноевропейское обозрение, 1997, №1, с.66-72; Люхтерхандт Г., Розина Е. Свердловская область. -- Портрет четырех регионов. История. Политика. Культура. М., 1998 (в печати); Gel'man V., Golosov G. Regional Party System Formation in Russia the Deviant Case of Sverdlovsk Oblast'. -- “The Journal of Communist Studies and Transition Politics”, 1998, №1 (in print).

19. Cм.: Huntington S. Political Order in Changing Societies. New Haven -- L., 1968, p. 8-32.

20. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 18 января 1996 года по делу о проверке конституционности Устава (Основного Закона) Алтайского края. -- “Российская газета”, 1.II.1996; Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 1 февраля 1996 года о проверке конституционности Устава (Основного Закона) Читинской области. -- “Российская газета”, 17.II.1996.

21. Шаблинский И. “Сенаторы” по совместительству? -- “Конституционное право. Восточноевропейское обозрение”, 1995, №4/1996, №1, с.35-39.

22. Колосов В., Туровский Р. Осенне-зимние выборы глав исполнительной власти в регионах: сценарии перемен. -- “Полис”, 1997, №1, с.97-108; Belin L. All Sides Claim Victory in 1996 Gubernatorial Elections. -- “Transition”, 1997, vol.3, №3, p.24-27.

23. Сенатова О., Якурин А. Выборы губернаторов в контексте социально-политического развития регионов России. -- “Политический мониторинг”, 1997, №1; Голосов Г. Поведение избирателей в России: теоретические перспективы и результаты региональных выборов. -- “Полис”, 1997, №4, с.44-56.

24. Павленко С. Новый федерализм: интрига и контринтрига. -- “Pro et Contra”, 1997, №2, с.34-46.

25. Гельман В. Федеральная политика и местное самоуправление. -- “Власть”, 1997, №9, с.73-80.

26. Kirkow P. Stumbling Leviathan: Conceptualizing Institutional Change in Russian Intragovernmental Relations. Paper presented at the AAASS National Convention. Seattle, November 1997.

27. Вестник Центральной избирательной комиссии Российской Федерации, 1997, №5, с.48-49.

28. Афанасьев М. Клиентелизм и российская государственность. М., МОНФ, 1997; Бадовский Д., Шутов А. Региональные элиты в постсоветской России: особенности политического участия. -- “Кентавр”, 1995, №6, с.3-23; Куколев И. Региональные элиты: борьба за ведущие роли продолжается. -- “Власть”, 1996, №1; Hahn J. Democratization and Political Participation in Russia's Regions. -- Dawisha K., Parrott B. (eds.) Democratic Changes and Authoritarian Reactions in Russia, Ukraine, Belarus, and Moldova. Camb., 1997, p.130-174.

29. Сенатова О. Региональный авторитаризм на стадии его становления. Куда идет Россия? (III). -- Социальная трансформация постсоветского пространства. Заславская Т. (ред.). М., 1996, с.146-151; Борисов С. Постоянные и переменные величины регионального политического процесса до и после выборов. -- Нижегородские выборы-95: новые тенденции и старые уроки. Нижний Новгород, 1996, с.34-40.

30. Подробнее критику концепции “регионального авторитаризма” см.: Гельман В. Региональные режимы: завершение трансформации? -- “Свободная мысль”, 1996, №9, с.13-22.

31. Обзор дискуссий по данной проблеме см.: Гельман В.Я. Трансформация политического режима и демократическая оппозиция в посткоммунистической России (анализ современных транзитологических концепций). Дис. на соиск. уч. ст. канд. полит. наук. СПб, 1997.

32. Кудрявцев И. Президентские режимы в СНГ: причины их возникновения и сопутствующие им проблемы. -- “Политический мониторинг”, 1996, № 10; Easter G. Preferens for Presidentialism. Postcommunist Regime Change in Russia and the NIS. -”World Politics”,1997, vol.49, № 2, р.184-211.

33. Линц Х. Опасности президентства. -- “Пределы власти”, 1994, № 2-3, с.3-24.

34. Магомедов А. Корпорация “Калмыкия” -- выражение идеологии правящей региональной элиты. -- “МЭиМО”, 1995, № 12; Колосов В., Стрелецкий В. Калмыкия -- Хальм -- Тангч: экономика, партии, лидеры -- “Власть”, 1996, № 1.

35. Brie M. The Political Regime in Moscow -- Creation of a New Urban Mashine? -- “Wissenschaftzentrum Berlin fur Sozialforschung Papers”, 1997, № 2.

36. Линц Х. Достоинства парламентаризма. -- “Пределы власти”, 1994, № 2-3, с.41-51.

37. Linz J., Valenzuela A. (eds.) The Failure of Presidential Democracy. Baltimore -- L., 1994; Riggs F. Presidentialism in Comparative Perspective. -- Dogan M., Kazangil A. (eds.) Comparing Nations. Oxford, 1994, p.72-152.

38. Przeworski A. Democracy as a Contingent Outcome of Conflicts. -- Elster J., Slagestad R. (eds.) Constititionalism and Democracy. Camb., 1988, p.59-80; Przeworski A. Democracy and the Market. -- Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Camb., 1991.

39. Темирханов И. Республика Башкортостан. -- “Политический мониторинг”, 1995, № 4, ч.1; Бикбулатов И., Касимов А. Республика Башкортостан. -- Михайловская Е. (ред.) Российский сборник. М., 1995, с.7-41; Рабинович И., Фуфаев С. Хозяин (Штрихи к политическому портрету Муртазы Рахимова). -- “Pro et contra”, 1997, vol.2, № 2, с.71-84; Сафаргалеев Д., Фуфаев С. Лики башкирской государственности. -- “Конституционное право. Восточноевропейское обозрение”, 1997, № 2, с.79-85.

40. Lapidus G., Walker E. Nationalism, Regionalism, and Federalism: Center-Periphery Relations in Post-Communist Russia. -- Lapidus G. The New Russia: Troubled Transformation. Boulder, 1995, p.79-113; Hanson P. Understanding Regional Patterns of Economic Changes in Russia. Application for ESRC project. Mimeo, CRRES, Birmingham, 1995.

41. Putnam R. Making Democracy Work. -- Princeton, 1993; Stoner-Weiss K. Local Heroes. The Political Economy of Russian Regional Governance. Princeton, 1997.

42. Burton M., Gunther R., Higley J. Introduction: Elite Transformations and Democratic Regimes. -- Higley J., Gunther R. (eds.) Elites and Democratic Consolidation in Latin America and Southern Europe. Camb., 1992; Case W. Can the “Halfway House” Stand? Semidemocracy and Elite Theory in Three Southeast Asian Countries. -- “Comparative Politics”, 1996, vol.28, № 4, р.437-464; Melvin N. The Consolidation of a New Regional Elite: The Case of Omsk. -- “Europe-Asia Studies”, 1998 (in print).

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (грант № 97-03-04193а). Автор благодарит В. Авдонина, Г. Голосова, Г. Люхтерхандт, Б. Овчинникова, С. Рыженкова за ценные замечания к ранней версии настоящей статьи.

Заключение

Североатлантический альянс сегодня сильно изменился, он вышел за рамки традиционной зоны ответственности, сосредоточив основные усилия на борьбе с международным терроризмом, распространением оружия массового поражения. Россия и НАТО одинаково оценивают новые угрозы и вызовы безопасности. Во многом основные направления трансформации НАТО перекликаются с теми областями, в которых Россия готова сотрудничать с Альянсом. В отношениях Россия-НАТО на поверхности по-прежнему оказываются страхи, основывающиеся на неправильном восприятии прошлого. Под влиянием этого темного прошлого находятся и чиновники штаб-квартиры НАТО в Брюсселе.

Североатлантический союз остается военным союзом с присущими ему задачами и целями. Поэтому и оценки его действий следует рассматривать в этом контексте.

Список литературы

1. Нартов Н.А. Геополитика - М: ЮНИТИ, 2000.

2. Сайт www.geopolitica.ru

Размещено на Allbest.ru