Что такое патриотизм

Размещено на http://www.allbest.ru/

Что такое патриотизм

патриотизм политическая власть государство

Развитием производительных сил и производственных отношений - и прежде всего отношений собственности и управления - объясняется также развитие патриотического чувства. Как мы сейчас увидим, этапы развития патриотизма и его разновидности внутри каждого этапа можно различать и классифицировать, исходя из тех различных комбинаций трех типов отношений собственности и управления, которые (комбинации) и породили эти самые разновидности и этапы развития патриотизма.

Задайте ряду людей, выбранных наугад, такой вопрос: «Что такое патриотическое чувство? Пожалуйста, ответьте сразу, навскидку, без раздумий». Наверняка большинство тех ответов, которые вы получите при подобном опросе, будет звучать так: «Любовь к родине».

Проведем подобный же опрос на тему: «Что такое родина?» Смысл большинства ответов наверняка будет таков: «Родина - это родная земля, территория, на которой я родился».

Значит, любовь к родине - это любовь к той территории, на которой родился и/или провел детство? - Подобный ответ не вызывает никакого недоумения, если речь идет о «малой родине» человека, то есть о территории, которую он лично хорошо знает. Вот, например, моя «малая родина» - город Уфа, я его знаю, я к нему привык, и при мысли о его улицах и парках я действительно испытываю некое теплое чувство. Но как быть с такой «большой родиной», как Россия? Чукотка входит в Россию, а Гренландия - нет. Следовательно, если я - патриот России, то я должен любить Чукотку, но совершенно не обязан любить Гренландию. Но чем для меня отличается Чукотка от Гренландии (не как один абстрактный образ от другого, а как одна реальная территория от другой), если я ни ту, ни другую ни разу в жизни не видел иначе, как по телевизору?

Более того. Границам государств свойственно время от времени изменяться - и если к некоему государству будет присоединена новая территория, то патриот той страны, где находится данное государство, будет должен полюбить и эту новую территорию, которую раньше он был вовсе не обязан любить. Если он не любит данную территорию, то этот факт не мешал ему быть патриотом до ее присоединения к его стране - но после присоединения его патриотизм тут же оказывается под вопросом, и этот вопрос снимается только тогда, когда патриотическая любовь нашего патриота распространится и на новую территорию… Но что же это за чувство такое - любовь к родине, если оно должно послушно раздуваться и сжиматься в зависимости от того, как именно некто проведет по карте черту, называемую государственной границей?

Разобраться с этим парадоксом мы сможем, лишь если придем к выводу, что родина как территория - это лишь кажущийся объект патриотической любви, за которым скрывается какой-то другой, действительный ее объект. Мы осознаем этот объект в образе «родной земли» - но «земля», образ территории суть лишь маска, за которой подлинный предмет патриотического чувства остается неузнанным, хотя и вполне реальным… Патриот, говорящий о своей любви к «родной земле», сам не знает, что именно он любит патриотической любовью. Но что же это такое, что на самом деле любят патриоты?

Давайте покопаемся в образе «родины», осознаем, с чем ассоциируется у нас «родная земля». Семья, близкие люди (ср.: «родина-мать», «отчизна»); вообще люди, говорящие на привычных нам с детства языках и живущие по привычным нам обычаям; привычные формы культуры - одним словом, все то, что обусловлено определенной системой общественных отношений, локализованной в границах тех или иных государств, в пределах обитания тех или иных этносов. А что, в свою очередь, лежит в основе любой системы общественных отношений, мы уже знаем: та или иная комбинация отношений управления и собственности. Итак, подлинным объектом патриотической любви является общество, основанное на той или иной комбинации отношений индивидуального, авторитарного и коллективного управления и соответствующих им отношений собственности.

Придя к такому выводу, мы обретаем возможность классификации видов патриотической любви, отличающихся друг от друга по видам тех объектов, на которые они направлены - по видам общества, отличающимся друг от друга тем типом отношений управления и собственности, который играет главную роль в кооперации действий членов этого общества.[1] Так, в первобытной общине главную роль в этом деле играют коллективные отношения, а в классовом обществе - авторитарные; следовательно, первобытнообщинный патриотизм есть по сути своей привязанность прежде всего к коллективным отношениям собственности и управления, а цивилизованный - к авторитарным.

Как мы знаем, в системе авторитарных отношений человек может быть либо начальником, либо подчиненным. Зачастую он является и тем, и другим; но все же большинство членов любого цивилизованного общества нетрудно разделить на две большие группы, члены одной из которых - в большей степени начальники, чек подчиненные, а члены второй - больше подчиненные, чем начальники. Соответственно, и патриотизм цивилизованных людей можно разделить на два основных вида (сплошь и рядом перемешивающихся друг с другом и образующих спектр переходных форм), отличающихся друг от друга по тому месту в системе авторитарных отношений, привычка к которому лежит в основе патриотических чувств данного члена классового общества: первый вид - это патриотизм начальников, второй - патриотизм подчиненных.

Коллективистский патриотизм прост и понятен, он совершенно прозрачен и не таит в себе никаких загадок. Если твой интерес совпадает с интересом всех членов твоего общества (например, первобытной общины), если ты участвуешь в управлении своим обществом на равных правах со всеми его членами, то любовь к этому обществу и готовность пожертвовать за него своей жизнью не нуждается ни в каких утонченных психологических объяснениях. Патриотизм начальников тоже вполне естественен и понятен: если сын генерала не пользуется своими возможностями откосить от армии, а идет на фронт и рискует там своей жизнью, то нетрудно понять, почему он это делает - он проливает свою кровь за то общество, в котором он, если выживет, сделает карьеру и будет таким же господином, как и его папа-генерал. Такой генеральский сын борется за свое - так же, как и любой член коллективистского общества.

Труднее понять патриотизм подчиненных. Почему люди, принадлежащие к эксплуатируемым классам, любят то общество, в котором они ничего не решают и являются лишь говорящими орудиями своих господ? Почему простой работяга проливает свою кровь, смело сражаясь против таких же, как он, простых работяг по приказу того самого государства, в котором он никто - и звать его никак?[2] Почему такие ситуации, как революции 1917-18 гг., когда российские, германские и австрийские солдаты повернули штыки на своих начальников, случаются редко - и гораздо чаще солдаты героически идут на смерть по приказу своих начальников? Очевидно, что патриотизм подчиненных укоренен в каких-то мощных иррациональных чувствах, способных легко побеждать элементарнейшую логику и здравый смысл. Что же это за чувства? -Концепция пяти непримиримо противоречащих друг другу влечений, заложенных в характере каждого цивилизованного человека, позволяет нам понять социально-психологические корни патриотизма подчиненных.

Само собой напрашивается отождествление патриотизма подчиненных с привычкой к подчинению, с любовью к своему подчиненному положению в обществе. Однако такое отождествление хотя и верно, но явно недостаточно. Дело в том, что патриотизм подчиненных по большей части проявляют именно очень гордые, сильные духом представители эксплуатируемых классов - то есть как раз те, в ком сильна воля к власти и воля к бунту. Те же, в ком воля к подчинению очевидно преобладает, проявляют чудеса героизма гораздо реже - они просто покорно идут, куда их послали, и без особого энтузиазма убивают и умирают, как было приказано. Очевидно, что в основе патриотизма подчиненных лежит не вообще всякая привычка к подчинению, но какой-то особый ее вид, способный овладеть не только покорными рабами, но и гордыми, смелыми и сильными представителями эксплуатируемых классов.

Этот особый вид привычки к подчинению основан на желании подчиняться любящим и заботливым папе и маме, передоверить им ответственность за принятие решений - желании, более или менее выраженном (хотя и обычно неосознанном) у каждого цивилизованного человека: как у того, которого вырастили более-менее любящие его родители, так и у того, который вырос на улице, в детдоме или у таких родителей, о которых лучше и не вспоминать.

У большинства цивилизованных детей их первыми в жизни начальниками оказываются такие родители (а также бабушки и дедушки и т. п. старшие родственники), которые обычно любят их настолько, насколько цивилизованный человек вообще способен любить - и насколько его «любовь» можно назвать любовью.[3]

Привязанность к единственным в твоей жизни начальникам, более-менее искренне любившим тебя и честно старавшимся принимать за тебя решения ради твоей же пользы (хотя и зачастую не понимавшим, в чем же действительно состоит твоя польза), на всю жизнь сохраняется в каком-то уголке души даже у самых сильных и самостоятельных взрослых цивилизованных людей. Она может быть более или менее сильной, более или менее осознанной - но она всегда есть.

Как это ни удивительно, но у тех цивилизованных людей, которые выросли без родителей или с не любящими их родителями, формируется такое же точно желание подчиняться любящим и заботливым папе и маме - и даже еще более сильное, чем у тех людей, у которых такие папа и мама были. Почему это так, понять на самом деле нетрудно: к тому благу (в данном случае - благу родительской любви и заботы), которого был всегда лишен (но знаешь, что другим оно таки досталось), стремишься сильнее, чем к тому, которым либо обладал в прошлом, либо, тем более, обладаешь и сейчас. Поэтому неудивительно, что даже у наиболее самостоятельных, закаленных в школе жизни, инициативных и не поддающихся авторитарной дисциплине людей из тех, что выросли без родительской любви и заботы, сплошь и рядом обнаруживается то же стремление, что и у людей, воспитанных заботливыми родителями - найти себе такого лидера, в заботу которого о тебе можно было бы поверить, образ которого отождествился бы в твоем сознании с образом заботливого папы или/и заботливой мамы, которому можно было бы передоверить право принимать решения вместо тебя и манипулировать тобой.

То, что желание обрести по-родительски заботливого начальника (господина), которому можно было бы поверить, как богу, является типичным, практически всеобщим (разве что за редкими исключениями) для цивилизованных людей, доказывается, во-первых, тем, что наибольшей массовой популярности достигают именно те лидеры (политические, религиозные и т. д.), которым наилучшим образом удается воплотить в своем имидже черты «отца народа» (или «государыни-матушки», если лидер - женщина). Во-вторых, это доказывается тем, что в образах верховных божеств любой цивилизованной религии отчетливо выражены отцовские или материнские черты. В любой цивилизованной религии люди мыслятся как дети верховных божеств - и одновременно как их подчиненные, слуги, зачастую даже прямо называемые «рабами божьими».

Образ «родины» у людей классового общества - это всегда «отчизна», «родина-мать», то есть образ родины всегда ассоциируется не только с территорией, но и с родителями. Родина - это отец и мать: и тот, кому удастся отождествить себя с «родиной» в глазах масс, тем самым отождествит себя с образом отца и матери в сознании масс - и получит огромную (зачастую абсолютную, ничем не ограниченную) власть над этими массами. Множество смелых, сильных и вроде бы самостоятельных людей будут с радостью убивать и умирать по приказу того, кто сумеет отождествить себя с образом «отчизны», «родины-матери» в глазах этих людей.

А теперь посмотрим: кто же это старался и старается отождествить себя с образом «отчизны» и «родины-матери» на протяжении всего существования цивилизации? - Да не кто иной, как государство. Отождествляя себя с «родиной», государство перенаправляет на себя нашу любовь к родителям и тоску по родительской заботе, лежащие в основе патриотического чувства.

Государство как бы переодевается в образ «родины», а тем самым и в образ наших родителей - и в таком облике «влюбляет» в себя даже тех, кто никогда не полюбил бы его, увидев его в обнаженном виде. Ведь, строго говоря, что такое государство в своей основе, по своей сути? - Это организация армейских офицеров, судей и полицейских, состоящий из них аппарат управления (подробнее об этом мы уже говорили во второй главе нашего исследования). Кто из обычных штатских людей, не связанных родственными узами с армейскими офицерами, судьями и полицейскими, испытывает к ним (особенно к судьям и полицейским) чувство горячей любви? - Нелегко найти таких… А вот «родину» любят многие, очень многие - и если государство, накинув на себя одеяния «родины», отдаст приказ, то множество людей с готовностью пойдет по этому приказу на смерть.

Таким образом, формируемое семейными отношениями классового общества желание подчиняться добрым и заботливым папе и маме, лежащее в основе патриотизма подчиненных, перенаправляется на государство (посредством отождествления образа родителей с образом родины, а образа родины - с государством) - и тем самым оказывается одним из мощнейших идеологических орудий политической власти эксплуататорских классов. Вот почему пропаганда «семейных ценностей» теснейшим образом связана с пропагандой патриотизма в любом классовом обществе - и вот почему в любом классовом обществе пропаганда «семейных ценностей» (так же, как и патриотическая пропаганда) может усиливаться, может ослабевать, но никогда не исчезает совсем.

Бывает так, что патриотическое чувство одушевляет то или иное повстанческое движение, борющееся против обладающих политической властью эксплуататоров, против принадлежащего им государственного аппарата. Собственно говоря, так бывало и бывает до сих пор с подавляющим большинством повстанческих движений {хотя из этого и не следует, что так будет всегда). Однако это означает только то, что эти движения либо уже руководятся какими-то эксплуататорами, которые еще не имеют политической власти, но рвутся к ней - либо еще не руководятся никакими эксплуататорами, но, свергнув старых эксплуататоров, обязательно сделают своих лидеров новыми эксплуататорами и посадят их себе на шею.[4] А уж новые-то господа обязательно постараются укрепить и усилить перешедший в их руки государственный аппарат, несколько расшатанный восстанием, но так и не разрушенный им (в том числе и из-за патриотизма повстанцев, не позволяющего им полностью уничтожить эксплуататорское государство) до конца. Именно так все и происходило, к примеру, в ходе всех буржуазных и неоазиатских революций.

Отрывок из «Роль отношений собственности и управления в развитии человечества)» B.E. Бyгepa

Footnotes

1. То есть делает - в большей или меньшей мере - это общество не просто совокупностью, но именно общностью людей, совместно творящих культуру. Только такую общность и ее культуру - в отличие от простой арифметической суммы одиночек, абсолютно никак не связанных друг с другом в процессе управления своими действиями и потому никакой совместной культуры не творящих - каждый входящий в нее индивид только и может ощущать как нечто свое. Всякое человеческое общество в той или иной мере является общностью кооперированно действующих людей, потому что никогда не бывает таких групп людей, в которых были бы только отношения индивидуальной собственности и индивидуального управления - без всякой примеси авторитарных и коллективных отношений. [?]

2. Конечно, патриотизм подчиненных можно легко объяснить в таких, например, случаях, когда на земледельческие народы нападают кочевники, которым не нужна пахотная земля и возделывающие ее люди, а нужны пустые пастбища - и которые поэтому ведут войну на тотальное уничтожение этих самых земледельческих народов (кстати, в чистом виде этот пример встречался не так уж часто - обычно кочевники все-таки не стремились уничтожить совсем уж всех своих противников и совсем уж полностью искоренить земледелие на покоренных территориях). Однако можно привести гораздо больше примеров противоположного рода - когда победа противника и замена господ-соотечественников господами-чужеземцами ровным счетом ничего не меняет в положении эксплуатируемых классов ни в лучшую, ни в худшую сторону (а иногда даже несколько улучшает жизнь эксплуатируемых работяг - как, например, это имело место при захвате Испании Наполеоном, постаравшимся облегчить жизнь испанских крестьян замечательными антифеодальными декретами). Тем не менее, и в этих случаях подчиненные героически сражаются за сохранение над ними власти господ-соотечественников (так, испанские крестьяне ответили на благодеяния Наполеона потрясающим по своему размаху партизанским движением - герильей). [?]

3. Благодаря этому, между прочим, облегчается привыкание большинства цивилизованных детей к отношениям авторитарных управления и собственности - и закрепляется стремление к подчинению, закладываемое в них этими отношениями, а воля к бунту (закладываемая теми же самыми авторитарными отношениями в той мере, в какой они неприемлемы для данного индивида) ослабевает: понятное дело, что, во-первых, подчиняться любящим начальникам легче, чем тем, которым ты нужен лишь как орудие - а во-вторых, что если любящие начальники уже приучили тебя к подчинению, то потом ты будешь уже привычно подчиняться и тем начальникам, которые относятся к тебе, как к вещи. [?]

4. Патриотизм повстанцев означает, что они ищут себе заботливых пап и мам, заботливых начальников - вместо прежних, недостаточно заботливых. А кто ищет себе начальника, тот обязательно его найдет - другое дело, что нет никакой гарантии того, что новый начальник будет по-родительски заботливым… [?]

С интересом прочел отчет haspar_arnery о странном профсоюзно-либеральном совещании в Питере. Особенно занимательным показался вот этот фрагмент из его выступления: "Интернационализм - это не блажь, а насущная необходимость. В 19 веке так же была массовая миграция трудящихся из деревни в города из разных регионов Европы и только там где профсоюзы и соцпартии смогли объединить рабочих, они были на подъеме, а там где их раздирали конфессиональные и национальные различии, как например в США, ничего хорошего не получалось. Тут заревели как медведи не только либералы, но и профсоюзники. «Мол, Европа тогда была одним культурным пространством и т.д., а тут у нас нелюди-дикари»"

Я бы, со своей стороны, не стал называть профсоюзами революционные объединения работников начала 20го столетия, наподобие ИРМ (Индустриальные Рабочие Мира) или ФОРА (Федерация Трудящихся Аргентинского Региона), выступавшие строго за прямое действие работников (без соблюдения действующих законов), за ликвидацию государства и за захват рабочими промышленности в самоуправление. По крайней мере, с лижущим зад начальству сообществом, которое называют профсоюзами сегодня, они не имели ничего общего. Но не о том речь. Реакция российских профсоюзников показывает, что в сущности они (во всяком случае значительная их часть) не меньше заражены национальной ненавистью, чем зигующие на Манеже.

Между тем, трудовая миграция - не изобретение эпохи глобального капитализма. Это составная и неотъемлемая часть капиталистического уклада. И речь не только о таких странах, как США, Бразилия или Аргентина, которые непосредственно сформированы волнами добровольной или принудительной (вспомним о ввозе негритянских рабов) миграции за последние несколько столетий. Нет, речь идет о крупнейших и наиболее успешных капиталистических странах Западной Европы.

Напрасно думают, что несколько миллионов арабов из Северной Африки - единственная крупная волна миграции во Францию. Существование французского капитализма в 19 и 20м веках невозможно себе представить без массовых перемещений рабочей силы из Польши, Бельгии, России, Испании и Греции; речь идет о миллионах переселенцев. Британский промышленный рабочий класс 19-20 вв в значительно степени состоял из ирландцев (как и пролетариат США). Германия принимала французских протестантов и переселенцев из Восточной Европы, а после второй мировой войны она приняла не только 2 миллиона турецких и курдских рабочих, но и 12-14 миллионов немцев, принудительно переселенных из Восточной Европы, странами, победившими во второй империалистической войне (этот аналог немецких планов Ост, возможно, является крупнейшей этнической чисткой в истории континента).

Все волны миграции вызвали ярость националистов. Правые всегда распространялись на тему того, что эти люди, в силу "низкой расы" или же "нецивилизованного поведения" не могут быть интегрированы в такое высокоразвитое и цивилизованное общество, каким является их (правых) страна. Аргентинские патриотические лиги и немецкие наци нападали на восточноевропейских мигрантов - славян и евреев, французские патриоты негодовали по поводу "грязных поляков", англо-саксы раздували анти-ирландскую истерию. Но, не смотря на все это, миграции продолжались в огромных масштабах. Даже Гитлер привез на территорию рейха несколько миллионов "расово-неполноценных" рабочих со всей Европы.

Секрет миграций при капитализме прост. С одной стороны, массы людей из особенно бедных стран и регионов ищут возможность получить работу и пропитание, или же спасаются от этнических чисток и политических преследований. С другой стороны, бизнес заинтересован в дешевой и бесправной рабочей силе, а на эту роль мигранты, зачастую, подходят идеально. Они чувствуют себя крайне неуверенно, согласны на любую низкооплачиваемую работу, не имеют своего жилья, лишены самых элементарных гражданских прав, к тому же они боятся высылки на родину, где их ждут голод или репрессии. Вот почему миграции при капитализме не прекратятся никогда, и вот почему мигранты обычно формируют низовые социальные слои, занятые самым тяжелым наемным трудом.

Снижение рождаемости в Европе и России (это естественный и неотменимый процесс, связанный с организацией жизни в крупных капиталистических городах, хотя он, порой, усиливается и дополняется неблагоприятной социальной политикой государства) - еще один стимул для бизнеса импортировать рабочую силу. И российский бизнес будет это делать, причем, чем дальше, тем больше, из-за демографического провала 90х гг. Он будет импортировать дешевую рабочую силу с Кавказа, из Средней Азии и из Китая. Зигующе правые и профсоюзники-националисты тоже нужны капиталу: и для того, чтобы запугивать мигрантов, и для того, чтобы раскалывать пролетариат. Но вот чего эти силы сделать не способны, так это остановить миграцию.

Один из крупнейших современных исследователей капитализма, Карл-Хайнц Рот, пишет: "За последние десятилетия сотни миллионов людей постоянно кочевали по континентам и на другие континенты, убегая от нищеты натурального хозяйства и ужасов гражданских войн, или же зарабатывая средства на поддержание семей, оставшихся дома. Массовые миграции внутри Китая, из южной и юго-восточной Азии в страны Персидского залива, из Африки в южную Европу через Средиземное море, из восточной Европы в западную, из южной и центральной Америки в северную. В странах центра и многих развивающихся странах мигранты составляют от десяти до двадцати процентов пролетариата... Со временем друг на друга накатились несколько волн миграции и сейчас формируется новая трансграничная, многоязычная и весьма разумная бытовая культура. Но стремление к интернационализму в этой культуре сочетается со стремлением к самоутверждению этнической идентичности. Этот процесс подчеркивал контуры глобальной пролетаризации в последние десятилетия, и на данный момент представляет одну из главных точек отсчета в классовой композиции".

Всем, кто заинтересован в социально-революционном преобразовании действительности, в замене капитализма безгосудрственным обществом - федерацией самоуправляемых производственных и территориальных коллективов, всем, кто хотел бы противостоять зигующим мразям, необходимо работать с колоссальной массой рабочих-мигрантов, учитывая все ее особенности, а так же то обстоятельство, что она непрерывно растет. В современном антиавторитарном движении эти люди практически не представлены. Между тем, как показывает опыт тех же ИРМ и ФОРА - революционных объединений, состоявших, в значительной степени, из рабочих-мигрантов, эти последние представляют собою (потенциально) могучую силу. Да, многие запуганы бизнесом и полицией, боятся репрессий и высылки. Но в то же время - это та самая часть пролетариата, которой практически нечего терять. Они находятся на самом дне жизни, не встроены в существующую систему ментально, ничем не связаны с государством и ничем ему не обязаны, они его ненавидят. И по этой самой причине оказываются, порой, способны на прямое действие.

Размещено на Allbest.ru