Военно-политические черты международного терроризма

Военно-политические черты международного терроризма

Сегодня, по обоснованному мнению большинства экспертов, внутренняя угроза безопасности Российской Федерации по своим реальным и возможным последствиям в некоторых аспектах превосходит внешнюю угрозу. Это обусловлено рядом факторов:

ѕ этнической и субэтнической фрагментацией населения соседних с РФ вновь образовавшихся государств;

ѕ сложносоставным характером внутриэтнических балансов, продолжающейся борьбой различных национальных и субэтнических группировок и различных государств в целом;

ѕ нестабильным, а в ряде случаев и поступательно ухудшающимся экономическим положением;

ѕ наличием значительного числа конфликтных потенциальных узлов (особенно в приграничье), подверженных внешней стимуляции;

ѕ повышенной активностью международного терроризма - сегодня более чем в 70 странах мира насчитывается около тысячи групп и организаций, использующих в своей деятельности методы террора (см.: [27]).

Неслучайно поэтому во время интерактивного общения с телезрителями России В.В. Путин отметил, что «в мире есть люди, которые присвоили себе право считать, что они в состоянии повлиять на умонастроения тех людей, которые придерживаются мусульманских традиций. И не только влиять на их умы: они считают, что имеют право поставить под контроль территории компактного проживания мусульман. Эти люди прикрываются религиозными лозунгами… На самом же деле у них другие цели: не независимость Чечни, а территориальное отторжение всех территорий компактного проживания мусульманского населения. Разумеется, мы должны этому противостоять, если не хотим развала нашего государства» (цит. по: [24]). [c. 21]

Все это превращает проблему оптимизации военного потенциала России для противопоставления ограниченным военным конфликтам и угрозам в один из важнейших приоритетов государственной безопасности. В связи с чем возникает настоятельная необходимость выбора вариантов парирования угроз, создаваемых ограниченными военными конфликтами, а также определить наиболее политически приемлемые и экономически целесообразные формы дальнейшего развития российского военного потенциала.

И все-таки безопасность государственная

В политологической литературе представлен широкий диапазон подходов к пониманию категорий безопасности государства. Система национальной безопасности*, на наш взгляд, тождественная государственной безопасности, возникла одновременно с зарождением национальных государств, осознающих проблему собственного выживания среди других «государств-конкурентов». Осмысление этой стороны жизнедеятельности государства в системном виде осуществил Т. Гоббс. В труде «Левиафан» он утверждал, что государство должно силой поддерживать целую систему естественных законов. Отсутствие власти, обеспечивающей безопасность государства, неизбежно приводит к ситуации «войны всех против всех» [4, т. 2, с. 155]. И. Кант предложил систему «постоянного мира» как моральной нормы, которой должны следовать здравомыслящие люди. Его предложение было основано на утверждении, что система наций-государств и главенствующие национальные интересы отдельного государства могут быть перестроены с помощью «просвещенного политического порядка» - республиканской конституции, федеральной государственной системы… (см.: [8])

Третье толкование, объединяющее и «натуралистическое», и «идеалистическое» направления, впервые наиболее последовательно было представлено голландским юристом, социологом и государственным деятелем Г. Гроцием. Правила международного поведения, по Г. Гроцию, заключались не в упразднении системы государств или ее замене универсальным человеческим сообществом, а в признании требований сосуществования и сотрудничества в сообществе государств. В отсутствие наднациональной власти для регулирования взаимоотношений государств одного международного права недостаточно. В этих целях необходимо известное добровольное подчинение отдельного государства многосторонним межгосударственным органам и институтам (см.: [5]).

Современное видение проблем безопасности базируется на двух подходах: реалистическом (Х. Моргентау, К. Уолтц и др.) и идеалистическом (Р. Каоэйн, Дж. Найя, Р. Бертсон и др.). Если первые полагают, что государствами движут своекорыстные интересы, а международная жизнь регулируется балансом сил и «законом джунглей», то вторые отождествляют безопасность с миром, который может быть достигнут путем удовлетворения потребностей всех наций и демократизацией международных отношений. Профессор Д. Фишер высказался за синтез обеих подходов к оценке проблем безопасности (см.: [18, р. 3-10]). [c. 22]

В российской военно-политической мысли сложилась мотивированная градация определений безопасности. Первый подход рассматривает безопасность как защищенность, или состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства, качественного состояния общественных отношений, защищенность от опасностей, угроз и т. п. (см., напр.: [14]). Второй подход оценивает безопасность как отсутствие опасности, как ситуацию при которой кому-нибудь или чему-нибудь не угрожает что-либо или кто-либо (см., напр.: [1, с. 239]). В третьем варианте безопасность предстает как свойство (или атрибут) системы. Четвертый случай представляют трактовки безопасности как специфической деятельности государственных и общественных организаций (см., напр.: [13, с. 25]).

Несмотря на то, что итоги дискуссии подведены фактом принятия закона «О безопасности», попытки адекватной оценки этого ключевого определения не прекращаются по сей день. Внимание исследователей вызывают такие аспекты, как взаимосвязь интересов, угроз и безопасности, системный характер безопасности, способности системы безопасности реагировать на новые угрозы, влияние динамики геополитической обстановки на природу государственной безопасности и другие. Безопасность анализируется с позиций деятельностного, социокультурного и ценностного подходов. Выводы исследователей проблемы безопасности сводятся к тому, что:

ѕ система государственной безопасности должна формироваться как открытое, динамичное образование, способное в кратчайшие сроки и адекватно реагировать на изменение характера угроз, формы их проявления;

ѕ система безопасности должна формироваться и функционировать таким образом, чтобы, с одной стороны, быть способной путем нейтрализации (уменьшения до приемлемого уровня) угроз защитить национальные интересы, а с другой (и это главное) - обеспечить условия для всестороннего развития личности, общества и государства;

ѕ система безопасности по своей организации и оснащению должна соответствовать реальным возможностям государства, основываться на принципах достаточности, базироваться на качественных параметрах собственного развития;

ѕ осуществление практических мероприятий в области государственной безопасности должно опираться на постоянно корректируемые, исходя из сложившейся внутренней и внешней обстановки, концепции, доктрины, других директивных документов;

ѕ главным критерием эффективности системы безопасности должен быть предотвращенный ущерб интересам общества, государства, личности.

Многообразие суждений свидетельствует о том, что безопасность - это сложное социально-политическое явление, охватывающее все стороны общественной жизни и социальные институты. Акцент на те или иные ее аспекты отражает своеобразие исследовательского подхода при решении задач обеспечения государственной безопасности. На наш взгляд, государственная безопасность - есть защищенность ключевых интересов от различного рода опасностей и потенциальных угроз; условие выживания, существования личности, общества и государства в социуме и природно-географической среде. В контексте данного понимания спектр задач, целей и функций безопасности выходит за рамки реагирования на опасности и угрозы. Она должна создаваться превентивно и функционировать как сущностный атрибутивный признак любого государства. [c. 23]

Это позволяет нам рассматривать деятельность по обеспечению безопасности в виде сложной системы, состоящей, как минимум, из трех взаимосвязанных и взаимообусловленных вертикальных уровней: обеспечение безопасности личности; обеспечения безопасности общества; обеспечение безопасности государства. В свою очередь, понимание предмета деятельности по обеспечению безопасности дает возможность выделить горизонтальные уровни системы. К ним можно отнести специфические виды безопасности: экономическую, политическую, военную, информационную, экологическую, научно-техническую, технологическую, медико-биологическую и т. д. В общей сложности можно насчитать более десятка фундаментальных составляющих обеспечения государственной безопасности. Очевидно, такая классификация является, с одной стороны, базовой, с другой - несколько условной.

В зависимости от внутренних и внешних геополитических условий, источников опасности многие факторы могут быть детализированы или же трансформированы и отнесены к другим, актуальным на данное время, направлениям. Так, обстоятельства уже предопределили включение в дестабилизирующие факторы значительного спектра невоенных угроз.

Но из этого вовсе не следует, что военное парирование угроз, как «последний довод короля», исключается из практики поддержания приемлемой безопасности государства. Напротив, «невоенные угрозы», как, скажем, незаконная миграция, способная из неуправляемого количества превращаться в новое качество, при котором этнически однородные переселенцы, начиная доминировать в ареале обитания автохтонного, коренного населения, способны создавать собственную национально-культурную автономию. А последняя гипотетически может выступить за административную автономию, настаивать на изменении границ и государственное переустройство страны, принявшей их. Понятно, что такого рода модернизационные процессы чреваты потенциальными конфликтами, в том числе с применением вооруженного насилия. Следовательно, любая невоенная угроза, игнорируемая властью, потенциально может трансформироваться в военную.

В любой классификации составляющих безопасности между различными ее факторами всегда существовали взаимосвязи, обусловленные сущностью самих объектов. Однако если прежде они носили практически случайный характер, то теперь угроза государственной безопасности отличается комплексностью. Эта особенность отчетливо заметна на примере приграничного конфликта в Чечне.

В последнее десятилетие, пока утверждался новый уклад жизни, в России декларировался примат частного над общим (права человека над государственными интересами, уравнивались в правах частная и государственная собственность и т. д.), культивировался личностный, региональный, этнический эгоизм, происходило обесценивание общенациональных, базовых принципов существования и функционирования полиэтничного государства. Следствием чего стала деградация важнейших социально-политических и военных институтов, системы правовой и социальной защиты граждан.

«Демагогическое начало такого либерализма состоит в том, - отмечал директор НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ, доктор юридических наук С. Герасимов,- что запредельные права и свободы личности декларируются, провозглашаются в условиях, когда миллионы людей ведут полунищенское существование и, абстрактно обладая, скажем, правом прямого обращения в Конституционный Суд страны для [c. 24] защиты своих интересов, конкретно не имеют средств на дорогу к месту его расположения. Есть в этой философии нечто от лукавого, состоящее и в том, что механически, недиалектично, в конечном итоге искусственно противопоставляются интересы личности, с одной стороны, и общества, состоящего из множества личностей, - с другой. Наконец нередко выпячиваются временные, поверхностные, сиюминутные интересы личности, которые при внимательном рассмотрении оказываются вредными для нее самой, противоречащими ее коренным, долговременным интересам» (цит. по: [26]).

Отвоевать государству позиции, которые десятилетие удерживали деструктивные силы внутри страны - задача крайне сложная, затратная и длительная. Но иного не дано. «Законность - это категория общегосударственная, - напомнил В.В. Путин на расширенном заседании коллегии Генеральной прокуратуры РФ, - а не политическая и не ведомственная» (цит. по: [21]).

Дальнейшее поощрение «самостийности» регионов, субъектов федерации неминуемо привело бы к национальной катастрофе, о чем недвусмысленно дал понять своим избирателям В.В. Путин. Общественные ожидания последних лет и позиция лидера, выражавшего государственный интерес, совпали. В идеальные схемы радикального переустройства общества были внесены существенные коррективы. Это был первый урок модернизации. Проведена мобилизация материальных, духовных и интеллектуальных ресурсов для поддержания правопорядка и государственной стабильности.

Другим уроком, усвоенным молодым российским демократическим обществом, стал тот, который привел к вытеснению на периферию жизни государственных институтов, лишению государства важнейших функций в сфере экономики, управления и контроля над сферами производства и потребления, национальной, военной политике, грозя хаосом, деградацией и в конечном итоге небытием социума. Вот почему авторы считают употребление понятия «государственная безопасность» применительно к этнополитическим конфликтам более уместным. В полиэтнической, многоконфессиональной стране термин «национальная безопасность» звучит не корректно. Крупнейший специалист по национальным проблемам Г. Гачев вполне обоснованно утверждает, что «Россия и США - сверхнациональные образования» [3, с. 10]. Даже в странах с устоявшейся буржуазной демократией этнические, расовые и религиозные традиции не позволяют говорить о незыблемости тождества нации и государства. У «национальной» безопасности, как справедливо отмечал бывший руководитель комитета по безопасности Государственной Думы РФ В.И. Илюхин, «есть собственная история и, добавим, ограничители распространения содержания и объема этой важнейшей категории права. Она конкретно-исторична и не обладает тем уровнем всеобщности, который позволял бы ей быть применимой в любой полиэтнической системе и на любом этапе, стадиального, цивилизованного или формационного развития» [6, с. 5-6]. Однако категория «национальная безопасность» в широком философском смысле применима как синоним «государственной безопасности» и как определение ситуации, статус-кво, моноэтничного государства.

Авторы применяют понятие «государственная безопасность» как наиболее адекватное и точное в методологическом смысле и в описании мер и контрмер, предпринимаемых институтами государственной власти и общественными организациями РФ, озабоченными стабилизацией обстановки в стране и на [c. 25] Северном Кавказе. Да и содержательное наполнение Закона РФ «О безопасности», указов Президента РФ «О мерах по повышению эффективности контртеррористических операций на территории Северокавказского региона Российской Федерации» и «О мерах по борьбе с терроризмом на территории Северокавказского региона Российской Федерации» - не противоречат понятию «государственная безопасность».

Понимая под государством системообразующий, интегрирующий субъект международного права, отстаивающий интересы и фундаментальные ценности и личности, и общества, мы не считаем категорию «национальная безопасность» компенсирующей содержательную «ущербность» старого определения. Принципиально нового определение «система национальной безопасности», закрепленная в некоторых законодательных актах РФ, не несет ни в содержательном, ни в структурном наполнении. Так, статья 8 закона «О безопасности» гласит, что эту систему «образуют органы законодательной, исполнительной и судебной властей, государственные, общественные и иные организации и объединения, граждане, принимающие участие в обеспечении безопасности в соответствии с законом, а также законодательство, регламентирующее отношение в сфере безопасности».

В данном случае перечисляются именно институциональные системы государства, ветви власти. То, что к ним примыкают носители и выразители негосударственных интересов - общественные и иные организации, граждане - не отменяет примата, первенства самого государства. Подчеркиваем, что ядром, системообразующим началом и проводником политики в области безопасности, остается государство, выразитель общественных интересов. Если при каких-то ситуациях в интересах большинства или узкой группы лиц задействуют негосударственные структуры, их ресурсы и влияние, то в конечном итоге гарантом реализации тех частных интересов остается совокупный ресурс, совокупные возможности государства.

Да и в Конституции Российской Федерации фигурируют те же категории: охрана суверенитета Российской Федерации, ее независимости и государственной целостности (ст. 80), обеспечение обороны страны и государственной безопасности (ст. 114). В законе РФ «О государственной границе» изложены основные принципы пограничной политики: «Обеспечение безопасности Российской Федерации и международной безопасности; взаимовыгодное всестороннее сотрудничество с иностранными государствами; взаимное уважение суверенитета, территориальной целостности государств и нерушимости государственных границ; мирное разрешение пограничных вопросов» (ст. 2).

Это положение является теоретической и практической основой деятельности соответствующих госструктур, ориентированных на своевременное выявление и адекватную реакцию на реальные и потенциальные опасности и угрозы жизненным интересам РФ. Таким образом, автор понимает под безопасностью оптимальные внутренние и внешние условия для устойчивого и прогрессивного развития личности, общества, государства. [c. 26]

Терроризм международный, кровоизлияние внутреннее…

В «Концепции национальной безопасности Российской Федерации» перечислено 11 внешних и 6 внутренних угроз, среди которых особую опасность представляет терроризм (см.: [22]). Заглянув в фундаментальные издания, мы увидим, что терроризм истолковывается в политическом измерении, близком к определениям войны, диверсии.

Действительно, идентифицировать теракты, отделив их от военных и диверсионных действий, с одной стороны, и от обычного криминала, с другой, не так легко. Возьмем, к примеру, события в Чечне. Кто-то называет происходящее на Северном Кавказе - антитеррористической операцией, кто-то - борьбой с международным терроризмом. Запад момент противостояния терроризму отчасти признает, но считает, что правительство В.В. Путина столкнулось с жестким, последовательным сепаратизмом, стремлением чеченского народа политически отделиться и стать самостоятельным государством. Если следовать такой логике Запада, то мы имеем дело с национально-освободительной борьбой. Такая точка зрения бытует не только в западных, но и в российских источниках.

Терроризм - сложное, многогранное явление, и однобокость трактовки мешает осмыслить его суть. При том, если раньше под террором подразумевались действия против отдельных личностей или групп, то теперь наблюдается терроризм против целых народов, государств, осуществляемый хорошо организованными и технически оснащенными корпорациями государственного и даже межгосударственного масштаба. Изменяется представление о субъектах и объектах террористических выступлений.

В современном терроризме, в частности, широко проявляются социально-политические, психологические и информационные аспекты. Так, по определению профессора А.А. Силина: «Суть проблемы терроризма состоит… в ответе на вопрос: почему люди допускают исход за пределы морали с неизбежной деградацией собственного Я… Размывание нравственной плотины, отделяющей Личность от безликой толпы, периодически подкашивало цивилизацию, неизменно сопровождаясь массовым и кровавым насилием. Подобное психическое недомогание социума, типичное для так называемых смутных времен, выглядит, благодаря психоанализу, столь же естественно и неизбежно, что и обычная болезнь тела и души. В данном контексте терроризм можно рассматривать как наиболее острую форму этой болезни» (цит. по: [23]).

Турецкий философ Харун Яхья (Аднан Октар) увидел в терроризме культовые признаки: «Терроризм - ничто иное, как сатанинский ритуал кровопускания» [17, c. 63].

Эти публицистические определения терроризма грешат односторонностью и уводят, на наш взгляд, от важнейших оценочных суждений, лежащих в основе этого социально-деструктивного явления. Имеется в виду прежде всего один из базовых критериев - непосредственное принуждение, насилие. Когда это обстоятельство не берется в расчет, то размывается представление о терроризме, которое мало чем отличается от таких понятий, как «информационная», или «психологическая война», «экстремизм». [c. 27]

Размытость границ категорий связана с тем, что «война», «вооруженный конфликт», «терроризм» - понятия близкие, но отнюдь не тождественные. Война - откровенная форма насилия, форма устрашения противника, не исключающая его физического устранения. В наше время произошел необратимый сдвиг: все войны стали массовыми и террористическими. Боевая операция, обращенная против населения на вражеской территории, - обыденный факт, «оправданный» элемент военных действий. Это же правомерно сказать о диверсиях: взрывы мостов, стратегических объектов, устранение политических деятелей чуть ли не слились с террористическими актами.

Во-первых, террористические акты, как часть военных операций (устранение вождей, полководцев из стана противника; террористические акты как повод к войне и т. д.) известны с античности. К. Маркс даже ставил знак равенства между формой ведения войны и способом управления завоеванными территориями. Например, татаро-монголы, по словам К. Маркса, «установили режим массового террора, причем разорения и массовые убийства стали его постоянными институтами» [19, p. 78].

Во-вторых, без прочной опоры на конкретную действительность, на факты невозможно провести четкий водораздел между войной и терроризмом. Да, суть войны в уничтожении потенциала врага, его способности к сопротивлению. Вероятно, для командира части или соединения действующей армии важно общественное мнение гражданского населения противостоящей стороны. Но оно вторично по отношению к тактическим и стратегическим целям войны. Тогда как для руководителей террористических операций уничтожение того или иного объекта или количество жертв в стане противника важны не абсолютными величинами, а как воздействие на общественное сознание, массовую психику, состояние духа того сообщества, государства, на территории которого проводятся силовые акции, имеющие в конечном счете своей целью массовое устрашение. Следовательно, чтобы не смешивать одно с другим, требуется учитывать, что в том или ином насильственном действии выступает главным, преобладающем, приоритетным.

Дифференциацию понятий «война», «вооруженный конфликт», «терроризм» необходимо проводить в сравнении. Во-первых, основное различие между этими формами вооруженного противостояния конфликтующих сторон заключается прежде всего в глубине проявления причин их возникновения. Военные конфликты возникают в основном из-за действия относительно частных причин: как-то территориальные, пограничные, этнополитические, классовые и другие спорные вопросы и противоречия. Война же - это вооруженный конфликт особого рода, высшая форма легитимного насилия. Именно поэтому в ней, как правило, проявляются совокупности этих частных причин, обязательно усиленных политическими, этнополитическими, идеологическими и иными противоречиями системного характера между государствами или их коалициями.

Во-вторых, военные конфликты обычно менее масштабны, чем войны. Цели, преследуемые сторонами в конфликтах, достаточно ограниченны, в том числе по времени, применяемым силам и средствам.

В-третьих, война в отличие от конфликта объемлет все общество. Это сложное социально-политическое явление, представляющее собой не только столкновение вооруженных сил, но и полную мобилизацию всех, имеющихся в [c. 28] распоряжении общества ресурсов. В данном случае вооруженная борьба становится главным, решающим средством достижения определенных политических целей. При этом используются и другие формы борьбы - политические, экономические, дипломатические, психологические и т. д.

В-четвертых, война и военный конфликт своим ходом и исходом оказывают неодинаковое влияние на последующее развитие стран-участниц, международной военно-политической обстановки. Конфликты же не влекут за собой глубокой перестройки общественных систем воюющих сторон.

В-пятых, при военном конфликте не действуют нормы международного права, применяемые с объявлением состояния войны.

Современная российская политическая наука выработала свои подходы к классификации вооруженных конфликтов. Так, согласно наиболее распространенному в России мнению, все вооруженные конфликты делятся по трем основаниям:

1) социально-политическому;

2) правовому;

3) стратегическому.

По первому основанию их различают:

а) по отношению к национальным интересам - соответствуют национальным интересам или нет;

б) по типу противоречий - политические, экономические, территориальные, этнические и религиозные;

в) по социально-политическому составу сторон - межгосударственные, национально-освободительные и гражданские;

г) по характеру политических целей - захватнические, для восстановления (поддержания) международного мира и в защиту суверенитета и территориальной целостности.

По второму основанию они подразделяются на два вида войн и военных конфликтов: нарушающие международное право и ведущиеся в соответствии с международным правом.

По третьему основанию войны и вооруженные конфликты различают:

а) по масштабу - военные акции, локальные, мировые, скоротечные, затяжные, коалиционные и двусторонние войны;

б) по способу ведения боевых действий - наступательные, оборонительные, маневренные, позиционные;

в) по применяемым средствам - ядерные и с применением обычных средств поражения;

г) по напряженности - высокой, средней и низкой интенсивности [9, c. 156].

Данная классификация, несмотря на универсальность, как представляется, не в полной мере отражает специфику внутриполитических конфликтов, число которых в современных условиях имеет тенденцию к повышению. Какие специфические черты внутриполитического вооруженного конфликта можно выделить? Прежде всего то, что в большинстве случаев конфликт носит социально-классовый, этнический или религиозный характер. Антагонизм вооруженной борьбы зачастую определяет его затяжной характер. Даже быстрая [c. 29] победа одной из сторон не исчерпывает противостояния. Проигравшая сторона, как правило, уходит в подполье для накопления сил и возобновления борьбы.

Внутриполитические вооруженные конфликты тесным образом сопряжены с международной политической и экономической жизнью. Нарушение международных хозяйственно-экономических связей, неизбежно наступающих с началом боевых действий, вызывает острую реакцию со стороны других государств, транснациональных корпораций. Поэтому практически ни один внутриполитический вооруженный конфликт не остается без внимания со стороны международного сообщества. Причем последствия «внимания» третьих стран могут быть двоякими: вмешательство внешних сил может стать началом крупного международного конфликта или, напротив, привести к временному урегулированию конфликта, замирению сторон.

Методологическим основанием определения основных разновидностей внутриполитических вооруженных конфликтов прежде всего являются: тип противоречий, лежащих в основе конфликта; содержание форм и методов применяемого вооруженного насилия. Исходя из этих закономерностей, мы, собственно, и рассматриваем этнополитические конфликты на Северном Кавказе.

Война - апофеоз насилия. Она объемлет все известные формы насилия: от захвата заложников, шантажа до применения оружия массового поражения.

Одним из оснований идентификации войны, вооруженного конфликта и терроризма, на наш взгляд, может быть масштаб применения сил и средств враждующими сторонами. О чем идет речь? Только в рамках полномасштабной войны возможны стратегические операции. Оперативно-тактический размах военных действий - предел масштабов вооруженного конфликта, а на террористический акт приходится площадь тактического боестолкновения.

Терроризм использует лишь часть арсенала принуждения, подавления и диктата. Поскольку природа этих явлений (войны и терроризма) практически одна: «продолжение политики иными, именно насильственными способами», то дифференцировать их сложно. Что вводит в заблуждение исследователей? Терроризм умело маскируется в защитные цвета войны, а разработчики и исполнители террористических актов заимствуют тактику боевых навыков и приемов регулярных войск, спецслужб, как собственной страны, так и других стран (могут даже «брать уроки» военного дела у бывших противников), вербовать, рекрутировать мобилизовать в свои отряды по методике регулярных и иррегулярных (партизанских), повстанческих сил.

Терроризм не знает устоявшихся линий фронта, затяжных позиционных боев, он ведет «кочевой образ жизни», эстафетой передается от локального конфликта к конфликту, путешествует с наемниками, пополняя боевой опыт, совершенствуясь в своей «узкой специальности».

Терроризм - малая модель войны (В.В. Устинов считает, что терроризм представляет собой особый вид войны - см.: [16, c. 27]), которую начинает и прекращает по своему усмотрению, как правило, сам инициатор боевых действий. В отличие от широкомасштабных военных действий, терроризм мобильнее. Он способен менять позиции, менять ТВД, добившись тактического или стратегического успеха, замораживать боевые действия, шантажировать, не прибегая к силе. Несмотря на периодическое «дремотное состояние» боевых [c. 30] ячеек, ни на один день не приостанавливается подготовка его структур, не прекращается анализ и контроль ситуации в регионах и государствах, представляющих интерес для «менеджеров международного терроризма» [15, c. 17].

Структуры, планирующие и исполняющие радикальные акции политической борьбы, постоянно совершенствуются. Совершенствуется тактика насилия, обновляется арсенал сил и средств. Терроризм очень восприимчив к научно-техническим новациям и не в пример регулярным армиям быстрее перевооружается. Благодаря новым технологическим разработкам терроризм способен создавать «ассиметричную угрозу», создавая разрыв между развитыми государствами и уступающим им по силе противником. Последний рассматривает террористические методы как эффективные и подчас единственно доступные инструменты достижения стратегических целей. К наиболее доступным средствам «супертерроризма» эксперты относят химическое и биологическое оружие. И то и другое может попасть в руки экстремистов как от «нестабильных режимов», так и по причине возможных изъянов в системе охраны соответствующих объектов. Диверсии на объектах ядерной энергетики, гидротехнических сооружениях, предприятиях химической промышленности и т. д. могут привести к непоправимым последствиям, затрагивающим интересы мирового сообщества.

Террористический акт своего рода инструмент конфликтного социально-политического столкновения, возникающего на определенной стадии развития общественных противоречий, когда они своевременно не снимаются. Тогда одна из противоборствующих сторон (или обе сразу), ввиду действительного или мнимого ущемления их интересов и прав, обращается к терроризму, чтобы таким образом радикально разрешить противоречия.

Сегодня насчитывается более сотни определений терроризма, а унифицированной оценки данного явления, а также единого подхода к ответам на него все еще нет. Автор разделяет точку зрения Генерального прокурора России В.В. Устинова, который пишет, что причина не совсем удачной классификации терроризма лежит в «попытке жестко увязать понятие «террор» и «терроризм» с понятием «революция» и «революционные идеи». По П. Уилкинсону, типология терроризма подразделяется на «революционный» (направленный на политическую революцию), полуреволюционный (имеющий политическую мотивацию иную, чем революция) и «репрессивный» (направленный на ограничение определенных групп, лиц или форм их поведения, которые кажутся желательными в данный момент тем или иным слоям или кругам общества).

Подобный подход к оценке терроризма не несет чего-то исключительно нового. Близкая по смыслу точка зрения оказала решающее влияние на результаты специального исследования проблемы международного терроризма, подготовленного Секретариатом ООН еще в 1972 году. Понятие «терроризм», сообщалось в нем, возникло в конце ХVIII века, то есть его зарождение относится к периоду Великой французской революции (1789-1794 гг.). Для определения наиболее адекватных характеристик терроризма отправной точкой может стать положение, согласно которому не всякое насилие - это терроризм, но любой терроризм - это насилие: физическое или психологическое. [c. 31]

В зависимости от обстановки, терроризм как насилие может носить системный, наступательный и массовый характер, использовать тактику непредсказуемых атак. В условиях тотального террора никто не может чувствовать себя в безопасности. Сначала тревога перед неизвестностью, затем нагнетание страха (страх - это конечная цель, а не побочный продукт терроризма; тревога и страх с точки зрения психологов - разные понятия - см.: [11, c. 16]). Сам же терроризм в таком контексте становится «способом управления социумом посредством превентивного устрашения» и отличается объектами воздействий.

Промежуточная, или непосредственная, цель - жертвы конкретного акта, а конечная, или основная, цель - удар по органам власти и широким слоям населения, по общественному мнению в целом. Это так называемый «коллективный акт». Его цель - дестабилизация положения правительства, деморализация или создание панических настроений в обществе в целом. Современные СМИ, особенно телевидение, вольно или невольно усиливают эффект террористического акта. Так, по данным Фонда «Общественное мнение», на другой день после трагедии «Норд-Оста» 68% опрошенных ждали теракта по месту проживания - от пензенской деревни до дальневосточного города, а 70% испытывали чувство ужаса; 24% зрителей, посмотревших телерепортажи с демонстрацией жертв теракта, испытали посттравматический синдром (см.: [25]). При этом террористы направляют свои действия одновременно на решение нескольких задач: специфически тактических, которые, как правило, объявляются, и более широких, стратегических, которые могут подразумеваться с учетом выбора тактики террористов.

Эта двойственность задач обусловлена секретностью организаций, анонимностью конкретных исполнителей (ограниченное число лиц, использование условного языка, псевдонимов, явок, шифров и другой атрибутики конспиративной работы), наличием закрытой организационной структуры, общественной изоляцией субъектов террористических акций и самого существования террористических структур.

Так, чеченские террористы, беря в заложники жителей Буденновска, зрителей спектакля «Норд-Ост», демонстрировали намерение «остановить агрессию России в Чечне». Устроители этих акций, очевидно, понимали, что ответ насилием на насилие контрпродуктивен, но осознанно шли на крайние меры. Как справедливо заметил Е.М. Примаков, независимо от мотивации, «террор… никогда не имел и не имеет исторической перспективы» [12, c. 73].

Шанхайская Конвенция о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15 июня 2001 года впервые разделила «экстремизм» и «терроризм». В ней «экстремизм» расценивается как какое-либо деяние, направленное на насильственный захват власти или насильственное удержание власти, а также на насильственное изменение конституционного строя государства, а равно насильственное посягательство на общественную безопасность, в том числе организация в этих целях незаконных вооруженных формирований или участие в них.

Согласно Федеральному закону «О противодействии экстремистской деятельности», под экстремистской деятельностью понимается широкий спектр [c. 32] противоправной деятельности: от информационных услуг - до осуществления террористической деятельности, захвата или присвоения властных полномочий. В нашем понимании экстремизм - это агрессивное поведение (настрой) личности, существенными внешними признаками которого служат нетерпимость к мнению оппонента, ориентированного на общепризнанные нормы; склонность к крайним (силовым) вариантам решения проблемы; неприятие консенсуса как ценного, делового инструмента в повседневной практике и, наконец, неприятие прав личности и ее самоценности.

Следовательно, как социально-политическое явление экстремизм представляет одну из форм политической борьбы. Ее характеризуют отрицание сложившихся государственных, общественных институтов и структур, стремление подорвать стабильность, уничтожить сложившийся порядок для достижения собственных властных устремлений. В своих действиях экстремисты могут использовать различные методы: от ненасильственных, таких как пропаганда (лозунги, призывы, публикации в прессе, выступления на митингах), массовые выступления и забастовки, до разной степени легитимности насильственных действий (организованные беспорядки, акты гражданского неповиновения, террористические акты и т. п.).

В некоторых политических источниках, литературе рассматривают «парные» варианты террора: революционный и контрреволюционный, субверсивный (подрывной) и репрессивный, физический и духовный, «селективный» и «слепой», а также «провокационный», военный и криминальный. Бытуют и такие определения разновидности, как терроризм в форме мятежа (захвата территории), массовых беспорядков, диверсий, захвата заложников» [10, c. 58].

Согласно П. Уилкинсу, существует три политически мотивированных типа терроризма: репрессивный, полуреволюционный, революционный, а также терроризм без специфической цели - побочный продукт чистого насилия и так называемый «спазм»-терроризм, или серия атак относительно низкой интенсивности и короткой продолжительности, но достаточно сильно дестабилизирующих общественное сознание (см.: [20, p. 82-83]). Очевидно, что можно также различать государственный терроризм (организуемый или поддерживаемый одним государством против другого), международный, системный, внутригосударственный, религиозный, точечный, сетевой.

Пытаясь упорядочить существующие сложные классификации по общим критериям и основаниям, предполагалось разделять терроризм по видам на международный и внутренний; по типам - на социальный, националистический, религиозный, «левый» или «правый»; по формам - на заговорщеский, политический, уголовный, информационный, психологический, захват заложников и т. д. При этом террористические группы и организации разграничивались по преследуемым ими целям на социально-политические, национально-освободительные, сепаратистские и религиозные.

При всем обилии дефиниций, классификаторы, на мой взгляд, допускают ошибку, поскольку не ограничивают понятие «терроризм» как форму насильственного разрешения конфликта от других форм насилия, в том числе легитимных. Но, как представляется, многие из перечисленных категорий либо дублируют классификацию экстремизма, либо фиксируют одну из [c. 33] неотъемлемых черт всех проявлений терроризма (любая разновидность терроризма воздействует на психологию, превращается в форму политической борьбы, а по правовой составляющей расценивается как преступление).

В пользу подобного заключения говорят и те обстоятельства, что в отличие, скажем, от вооруженного мятежа, бунта, которые могут возникнуть стихийно, под воздействием массового психоза, других факторов, известных в социальной психологии, террористический акт (серия терактов), как правило, тщательно, то есть преднамеренно, готовится. Авторы исследования категорически не согласны с мнением г-на Харуна Яхья, который утверждает, что «террористы определяют мишени своей атаки без разбора» [17, c. 56]. Напротив, боевики, исполнители вооруженной акции, в деталях планируют «акцию устрашения», нередко предусматривая несколько вариантов, согласованных с остальными участниками по месту и времени проведения теракта. Кроме того, следует заметить, что повстанцы, участники бунта, захваченные порывом, стихией выступления, не обязательно руководствуются корыстными мотивами, - тогда как террористам платят «за риск».

К примеру, у чеченских боевиков, участников террористических групп, существуют жесткие тарифные разряды, в соответствии с которыми оплачивается уничтожение солдата, сержанта, офицера федеральных сил РФ, определены расценки за подрыв автомобиля, бронетранспортера, танка, установку фугаса и т. д. Терроризм стал бизнесом. При этом не исключено моральное поощрение (в свое время Д. Дудаев, как известно, учредил награды Республики Ичкерии и отмечал ими заслуги «особо отличившихся» в борьбе с федеральным центром), а также стимулирование умело подогреваемым фанатизмом, ксенофобией, мотивами кровной мести.

Таким образом, терроризм - это намеренное использование насилия (или угроза насилия) для психологического воздействия на гражданское население и достижения таким путем политических целей, либо открыто заявленных в процессе акции устрашения, либо предполагаемых «по умолчанию». Бессмысленные акты насилия, конечно, встречаются в общественной жизни, но и у них бывают собственные мотивы.

Ослабление государственности, слом системы безопасности страны способствовали развитию деструктивных этнополитических процессов в регионах Российской Федерации. Попустительство центра националистическим, сепаратистским тенденциям регионов, утрата управленческих функций в период кризисного развития событий на Северном Кавказе привели к затяжным этнополитическим конфликтам, обремененным колоссальными материальными и людскими потерями, падением международного престижа Москвы. На этом тревожном фоне проблемы этнополитического урегулирования на Северном Кавказе обретают общегосударственный масштаб и требуют кардинального пересмотра подходов к реализации федеральной политики центра на юге России.

А.А. Кадыров в диссертации, которую он защитил в Москве незадолго до избрания на пост Президента Чеченской Республики, отмечал, что большинство опрошенных в Чечне высказались за «суверенную республику в составе РФ (77,4%). Если учесть, что подавляющее большинство респондентов - чеченцы, то столь массовое обретение государственного образа мышления и победу [c. 34] здравого смысла можно объяснить продолжающейся разрухой, которая заставила даже самых убежденных сторонников суверенитета осознать, что из нынешнего критического состояния республика сможет выйти только в составе большого государства. Для этого достаточно трезво оценить масштабы потерь и дивидендов для обычных жителей» [7, c. 74]. Как известно, на выборах Президента Чеченской Республики 86% избирателей приняли участие в голосовании и свыше 80% проголосовали за А.А. Кадырова. Это означает, что политика Президента России в отношении Чечни и действия руководителя республики, впоследствии погибшего в результате террористического акта, находили одобрение в народе. Следовательно, стратегический государственный курс на этом направлении был взят верный.

Таким образом, появляются объективные и субъективные предпосылки к разрешению длительного конфликта - главного дестабилизирующего фактора Северного Кавказа и России в целом.

Литература

1. Бирюков В.В. Некоторые аспекты применения системного подхода и методов имитационного моделирования в оценке военной угрозы // Современные проблемы национально-государственной и международной безопасности. - М.: ВАГШ, 1992.

2. Военная энциклопедия. - М., 1997.

3. Гачев Г. Ментальности народов мира. - М., 2003.

4. Гоббс Т. Избранные произведения: В 2 т. - М., 1964.

5. Гроций Г. О праве войны и мира: Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права. - М., 1994.

6. Илюхин В.И. Нация - государство - безопасность: Вопросы теории и практики. - М., 1999.

7. Кадыров А.А. Российско-чеченский конфликт: генезис, сущность, пути решения: Дисс… канд. полит. наук. - М., 2003.

8. Кант И. К вечному миру // Кант И. Первое введение в критику способности суждения; Критика способности суждения; О применении телеологических принципов в философии; Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане; К вечному миру; Предполагаемое начало человеческой истории. - СПб., 1995.

9. Коваленко Б.В., Пирогов А.И., Рыжов О.А. Политическая конфликтология. - М., 2002. С. 155-156.

10. Мартыненко Б.К. Теоретико-правовые вопросы политического терроризма (на примере России конца 80-х - 90-х годов ХХ века. - Ростов-на-Дону, 1999.

11. Ольшанский Д.В. Психология терроризма. - СПб, 2002.

12. Примаков Е.М. Мир после 11 сентября. - М., 2002.

13. Серебрянников В.В. и др. Безопасность России и армия. - М., 1995.

14. Степашин С.В. Безопасность человека и общества (политико-правовые вопросы). - СПб., 1994.

15. Сумбатян Ю.Г. Беспредел терроризма. // Миграция и гражданство. - 2003. - № 1. - С. 17.

16. Устинов В.В. Обвиняется терроризм. - М., 2001.

17. Харун Яхья. Ислам проклинает террор. - Астана, 2002. С. 56 [c. 35]

18. Fischer D. Nonmilitary aspects of security: A systems approach / UNIDIR. Aldershot ets.: Dartmouth, 1993.

19. Marx K. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. - London, 1899. Р. 78.

20. Wilkinson P. Terrorism & the Liberal Srare. - 2nd ed. - Basingstoke and London, 1986.

Периодические издания

21. Известия. - 2004. - 31 января. (10)

22. Красная звезда. - 2000. - 20 января.

23. Литературная газета. - 2003. - № 46.

24. Российская газета. - 2003. - 19 декабря.

25. Российская газета. - 2004. - 28 февраля.

26. Щит и меч. - 2002. - 27 июня.

Интернет-ресурсы

27. Сайт ФСБ РФ: <http://www.fsb.ru/smi/liders/Patrush 2.html> 13 августа 2001 г.