Северная Корея как идеальная антиутопия или традиционные корни авторитаризма в КНДР

Северная Корея как идеальная антиутопия или традиционные корни авторитаризма в КНДР

К.В. Асмолов

Вступление

В большинстве работ российских корееведов северокорейская система, превосходящая по уровню тоталитаризма сталинскую, была объектом не столько анализа, сколько критики. Попыток всерьез рассмотреть то, как сложилась такая система, что послужило источником ее формирования и за счет чего она продолжает существовать до сих пор, насколько мне известно, предпринималось мало. Представляется, что беспристрастный анализ северокорейского феномена таит в себе много интересных открытий, и позволяет провести анализ государственной структуры, существующей в КНДР, на предмет поиска в ней элементов политической культуры прошлого, изучая влияние элементов традиционного менталитета на политическую и общественную жизнь и стремясь при этом воздерживаться от эмоциональных оценок.

Северная Корея -- единственная страна социалистического лагеря, которая в течение второй половины ХХ столетия не предпринимала какие-либо шаги в сторону изменения своего строя в пользу демократизации или рыночной экономики. Страна существует более полувека, при этом последние десять лет -- в условиях экономического кризиса, вызванного ее экономической изоляцией. Между тем, несмотря на голод и стихийные бедствия, система в КНДР до сих пор не взорвалась, что свидетельствует о значительном запасе ее прочности. Представляется, что именно наследие Ким Ир Сена обеспечило системе подобное долголетие и устойчивость перед лицом изменившегося мира.

«Конфуцианская основа» авторитарной системы

В отличие от Европы, воспитанной на традициях греческой демократии и рыцарского индивидуализма, дальневосточная традиция базируется на конфуцианской этике, построенной на иных принципах.

Основной ценностью государства считаются стабильность и гармония. Поддержание таковых является более важной целью, чем индивидуальные блага отдельно взятого подданного. При этом представ ления об идеальном Порядке и Гармонии всегда были связаны не с горизонталью всеобщего равенства, а с вертикально организованной системой, выстроенной на каркасе иерархических взаимоотношений квази-семейного типа. В такой системе человек, находящийся на ее подножии, воспринимает ограничение своих прав относительно спокойно, понимая, что это -- детали первого этапа, и что потом, когда его статус поднимется, он также сможет рассчитывать на помощь, уважение и услуги со стороны «младших».

Дальневосточная политическая традиция предусматривает как гарантию стабильности и благосостояния сильную центральную власть и располагает к авторитарному типу правления. Правитель есть главный распределитель Благодати и именно поэтому наделен значительным количеством сакральных функций. Соответственно, от него требуют достаточно решительных действий по насаждению ее в мире. Именно поэтому проводящий половинчатую политику мягкий и нерешительный правитель, подобный российскому Николаю II, пользуется меньшим уважением, чем жесткий и решительный диктатор, так как внимание акцентируется не столько на страдания народа в его правление, сколько на то, к чему оно привело страну.

Важным моментом конфуцианской концепции государства является и то, что оно основано не на идее главенства закона, а на идее главенства достойных людей, которые управляют страной сообразно со своими высокими моральными принципами. Иными словами, конфуцианский правитель «правит не законом, а личным примером» и государство рассматривает как естественный институт поддержания общественного порядка и социальной иерархии, а не как «договор между правителем и народом». Поэтому европейская концепция закона как сочетание прав и обязанностей отсутствует, и судебная функция государства воспринимается как система репрессивных действий. Это очень четко видно даже по этимологии: если латинское слово «юстиция» означает «справедливость» и предполагает, что закон предназначен для установления справедливости, то орган, выполнявший сходные с министерством юстиции функции в дальневос точной государственной системе, именовался «министерством наказаний» (кор. хёнбу).

В традиционной модели человек воспринимает себя как часть системы, которая воспитала его, и считается, что он как бы должен отплатить государству за заботу о нем. Как следствие этого, значительную роль во взаимоотношениях человека и системы играет моральная заинтересованность. Стремление к получению материальных благ любой ценой воспринимается с пренебрежением. Оплата труда функционера системы осуществляется не столько в форме живых денег, сколько в форме повышенного статуса или привилегий, позволяющих ему жить на более высоком уровне, чем тот, кто занимает ступеньку ниже.

Таким образом, многое из того, что мы, люди европейской ментальности, привыкли воспринимать как авторитарность или тоталитаризм, на Дальнем Востоке куда более органично вписано в традицию и, следовательно, не воспринимается так, как воспринимали бы такие действия мы.

При этом традиционные модели поведения относятся к разряду неписаных правил, не выраженных впрямую ни в законах, ни в публичных выступлениях или трудах общественных деятелей. Конфуцианство заимствуется не на уровне цитат и лозунгов, а на уровне методов. Исторически обусловленные устоявшиеся нормы политического поведения являются важным элементом сознания людей, которое нельзя изменить одним росчерком пера, и потому положенные на эту основу заимствованные учения видоизменяются: от западной демократии или коммунизма советского типа воспринимаются лишь внешний антураж или отдельные детали.

Особенности складывания авторитарной системы в КНДР

Приведенное выше описание относится к общей модели. В Корее же система имела ряд дополнительных особенностей. Первая заключается в том, что после воцарения в Китае манчжуров, в стране распространилось мнение, что именно Корея теперь является местом, где сохранилась истинно конфуцианская традиция. В результате Корея стала своего рода заповедником старины. Особенно -- ее северные регионы, куда воздействие новой культурной традиции дошло значительно меньше. К тому же Корею характеризует высокий уровень культурной и этнической однородности, которая тоже не способствовала развитию идей плюрализма.

Корейское общество первой половины ХХ века оставалось в значительной степени обществом традиционным, несмотря на открытие страны и японскую аннексию 1910 года. Невзирая на отмену наиболее явных пережитков феодализма, общественная ментальность сохраняла многие черты феодальной конфуцианской, ибо японцы закономерно поддерживали те элементы традиционной структуры (пресловутые «пятидворки», круговая порука, письма узников с клятвами верности императору, без которых их просто не выпускали на свободу даже по истечении определенного законом срока заключения и т.п.), которые были направлены на сохранение иерархической структуры и облегчение контроля за народом. Европеизация затронула только небольшую прослойку либеральной интеллигенции, которая после аннексии оказалась или среди коллаборационистов, или вытесненной за пределы страны.

Кстати, эта ситуация привела и к тому, что представители национально-освободительного движения, вытесненные за пределы Кореи, действовали на чужой территории и опирались на предоставленные третьей стороной силы и ресурсы. В итоге они становились осознанными или неосознанными агентами этой третьей стороны, будучи ориентированными на ее вариант развития так же, как старые конфуцианцы -- на традиционный Китай.

Разделение страны и «синдром огненного кольца» в значитель ной степени помогли укреплению авторитарных тенденций по обе стороны 38-й параллели, ибо постоянная близость врага, необходимость действовать военными методами и приносить в жертву личное благосостояние во имя процветания страны немало способствуют развитию тоталитаризма.

Высокий уровень политической индоктринации населения, повышенная роль армии и органов безопасности, государственный контроль экономики, контроль информации и передвижения, государственная система, в большей ли меньшей степени подстроенная под харизматического лидера, идеология национального субъективизма -- далеко не полный перечень того, что объединяло режимы Ким Ир Сена и Пак Чжон Хи. Разница между режимами была не столько в структуре, столько в надстройке и фразеологии, в том, какая идеология использовалась для формирования фасада. Но если внешние различия были обусловлены требованиями времени и внешними заимствованиями, то общие черты формировались в течение веков под влиянием китайской культуры и конфуцианской идеологии, оказавшей большое влияние на политическую культуру Кореи. Но на Юге авторитаризм пытался в большей степени идти в ногу со временем, а Север вернулся фактически к традиционной модели: вана заменил великий вождь, а преданных чиновников -- верные партийцы.

Можно выделить три этапа развития политической культуры, характерные как для КНДР, так и для РК. На первом этапе сформировавшиеся под влиянием своих «сюзеренов» корейские государства следовали той идеологии, в угоду которой они были созданы: коммунизм -- на Севере, антикоммунизм/ западная демократия по типу США -- на Юге.

На втором этапе идеология «сверхдержавы-спонсора» уже не просто натянута на оставшийся после японцев конфуцианский каркас. Традиционная идеология как бы абсорбировала внешние элементы, следствием чего является выработка соответствующей требованиям времени «идеологии с корейской спецификой» (чучхэ на Севере, чучхэсон на Юге). При сохранении общей коммунистической или антикоммунистической риторики по обе стороны 38-й параллели больше внимания стало уделяться идеологии национализма, опоре на собственные силы и определенному лавированию между двумя сверхдержавами, курирующими корейские государства.

Впрочем, авторитаризм на Юге Корейского полуострова и та большая роль, которую играет конфуцианская культура в политической и социальной жизни этой страны -- тема отдельного исследования. Здесь я просто хочу обратить внимание на то, что многие элементы этой культуры, доведенные в КНДР до предела, в мягкой форме присутствуют почти во всех странах конфуцианского культурного региона, и Южная Корея подчас очень недалеко ушла от своего северного соседа.

Переход ко второму этапу на Севере начался раньше, чем на Юге. С самого начала Ким Ир Сен мог в определенной степени лавировать между Сталиным и Мао, а после смерти генералиссимуса преклонение перед ним стал вытеснять трезвый расчет. В 1955 г. Ким Ир Сен повел курс на борьбу с низкопоклонством перед Западом и «доминационизмом» со стороны сверхдержав. В этом же году в постановлении о «Об установлении самостоятельности в идеологической работе» впервые появилось то самое слово «чучхэ», которое затем стало базовым понятием северокорейской идеологии.

На третьем этапе, сегодня, происходит постепенная трансфор мация этой традиционной идеологии под влиянием изменившегося миропорядка (двоемыслие -- на Севере, глобализация -- на Юге). Сейчас Северная Корея, безусловно, переживает кризис, и о существовании там идеальной антиутопии сегодня говорить нельзя. Было бы ошибкой считать, что северокорейское население до сих пор поголовно ходит строем, искренне любит Ким Чен Ира и готово отдать за него жизнь, а Северная Корея является тем же государством, что и 20 лет назад. Однако изменение структуры антиутопии не говорит о том, что она перестала ею быть.

Основными чертами северокорейской модели можно назвать культ личности вождя, плавно перетекающий в его обожествление; особая структура государства и наличие новой правящей элиты из числа чиновников -- функционеров правящей партии; беспримерный репрессивный аппарат и всяческое подавление свободы личности; милитаризация общества или, как минимум, распространение на гражданское общество многих элементов военной культуры -- главным образом, ее командно-административного элемента; направленная на оболванивание система пропаганды и жесткий информаци онный контроль; разрыв с традиционной культурой и замена ее искусственным культурным слоем; нормированное распределение благ, товаров и услуг; отсутствие какого бы то ни было плюрализма или даже социальных структур, представляющих альтернативу государству (включая семью). Остановимся подробнее на каждой из этих деталей.

Вождь и его культ

Культ Ким Ир Сена, а затем -- Ким Чен Ира действительно гораздо более близок к религиозному культу, чем культ личности Сталина. При этом, по свидетельству очень многих людей, общавшихся с Ким Ир Сеном, северокорейский великий вождь не был человеком косным и самовлюбленным и воспринимал свой культ как своеобразную дань традиции, необходимый элемент своего статуса верховного правителя. Когда кто-то из членов ЦК КПСС спросил в 60-е годы Ким Ир Сена о том, что он думает о культе личности у него в стране, тот ответил: «Вы не знаете нашей страны. В нашей стране принято оказывать уважение старшим. Так же, как Китай и Япония, мы принадлежим к конфуцианской культуре» [1].

Специалисты по политической культуре могут заметить, что, невзирая на коммунистическую риторику, общественный строй КНДР был гораздо более близок к традиционному обществу, и рассуждения о партии и вожде скорее напоминают рассуждения о ване и чиновниках.

Северная Корея стала и примером новой инкарнации культа предков. Как гласит один из самых распространенных лозунгов Северной Кореи сейчас, «Великий Вождь товарищ Ким Ир Сен пребывает вместе с нами». Его имя вписано в конституцию как имя «основоположника».

Более того, «КНДР и корейский народ под руководством Трудовой Партии Кореи глубоко почитают великого вождя товарища Ким Ир Сена как вечного президента республики». Принятая после его смерти конституция 1997 г. как бы навечно закрепляет за ним посты президента и генсека, а посты Ким Чен Ира называются иначе.

Один из титулов Ким Ир Сена -- Великий Отец Народа -- имеет более глубокое традиционное наполнение, чем сталинское «отец народов», и отражает конфуцианский характер взаимодействия правителя, подчиненных и государства как одной большой семьи во главе с правителем. Ким Ир Сен -- отец, подданные -- его дети. С другой стороны, вождь является и великим сыном корейской нации, а конфуцианский принцип о праве народа отказаться от служения неправедному правителю был вынесен Ким Ир Сеном в эпиграф к своим мемуарам о временах антияпонской борьбы: «Для революционера святым девизом его борьбы должна быть истина: веришь в народ и опираешься на его силу -- сто раз победишь, будешь отвергнут народом -- сто раз потерпишь поражение».

Централизация страны вокруг образа вождя, знакомая нам по образу Сталина, сочетается в Северной Корее с его мифологизацией как наделением сверхчеловеческими способностями. Это связано и с тем, что Ким Ир Сен является как бы основателем новой династии, фигурой, которая в корейской истории всегда была окружена ореолом мифов как образ человека, получившего от Неба мандат на управление страной. Большая часть подобных историй официально называется легендами, которые жители угнетенной Кореи рассказывали о великом и могучем партизанском командире, однако подвергать их скептическому анализу не рекомендуется. Ким наделяется в них сверхъестественными способностями, отчасти похожими на способности буддийских монахов или даосских мудрецов, описанные в корейских исторических хрониках типа «Самгук Юса».

Почти любое слово вождя тщательно фиксируется. Его портреты постоянно отовсюду смотрят на страну, а сам он достаточно часто путешествует по ней, занимаясь руководством на месте, а не пытается «изолировать себя от народа и вести роскошную жизнь». Согласно конфуцианским догматам, Небо ведает все. И вождь, ассоциирующийся с Небом, как бы присутствует во всех уголках страны.

Естественно, обладающий такими признаками вождь требует соответствующих форм обращения. Обратим внимание на один из титулов -- «Солнце нации» (кор. инминый тхэянъ). Во-первых, точный перевод не «Солнце нации», а «Солнце народа». Во-вторых, само слово «Солнце» (иероглифы тхэянъ) означает не столько солнечный диск или даже объект, источающий свет, сколько «Великий Ян», то есть «Великая положительная энергия», или «Великое положительное начало». Таким образом, речь идет как бы о другой семантике образа Солнца.

Ряд зарубежных авторов считает, что кимирсенизм как религия гораздо ближе к христианству, чем к традиционным дальневосточным вероучениям. Они связывают догмат двух Кимов с идеей Бога-отца и Бога-сына, проводят аналоги между парадным портретом и иконой, а равно -- между святыми мощами и предметами личного обихода вождей, служащими объектами музейных экспозиций (например, пистолет, с которым Великий Вождь сражался под…, или ручка, которой он подписал исторический документ). Вспоминают, что отец Ким Ир Сена был преподавателем в протестантской школе, а его мать (по непроверенным сведениям) какое-то время была дьяконицей в церковном хоре, и упоминают некоего Кан Янъука, который был священником и приходился Ким Ир Сену дальним родственником по материнской линии. Именно он, будучи после освобождения страны генеральным секретарем Центрального Народного Комитета Северной Кореи, первый выдвинул идею заменить понятие «Отец наш небесный» на «Наш отец Ким Ир Сен» [2].

Вопрос о связи культа Ким Ир Сена с христианским культом достаточно интересен, но, в отличие от разрабатывавших эту тему американских протестантских священников, я не считаю, что имело место сознательное копирование, в рамках которого Ким Ир Сен превращался в живого бога как антонима Господу.

Государственная идеология

Идеологией северокорейского режима являются идеи Чучхэ, «немеркнущий свет которых испускает вождь». Заметим, что это слово, которое можно перевести как «субъект» или «опора на собственные силы» (буквальный перевод составляющих его иероглифов -- «свое тело/сознание»), встречалось в работах националистически настроенных философов, придерживавшихся направления «сирхак» еще в XVIII в.

Впервые из уст Ким Ир Сена этот термин прозвучал 28 декабря 1955 г., когда он заговорил о необходимости «искоренении догматизма и формализма в идеологической работе и установлениичучхэ»: «Хотя некоторые утверждают, что лучшим путем является советский или китайский, неужели мы не достигли того момента, при котором мы можем создать наш собственный путь?».

Всерьез термин «чучхэ» начал употребляться только в 60-х годах, а его присутствие в более ранних текстах Ким Ир Сена является позднейшей вставкой. Именно с этого времени политикачучхэ стала способом занимать отдельную от советской или китайской позицию и сохранять определенную свободу мнения в советско-китайских разногласиях (кстати, разработанная Пак Чжон Хи идеология национального субъективизма называлась очень похоже -- чучхэсон).

Оставаясь идеологией «национального субъективизма» и «опоры на собственные силы», чучхэ постепенно дрейфовало в сторону отхода от коммунистических принципов в идеологии. Если раньше чучхэ рассматривалось как прямое продолжение идей Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, то теперь его трактуют как продолжение корейской традиционной мысли, а лидер предыдущей концепции Хван Джанъоп был вынужден бежать из страны.

Что же касается сути чучхэ, то мы с интересом обнаруживаем, что основополагающего текста излагающего суть этого учения, нет. Хотя термин постоянно встречается в работах Ким Ир Сена, труд под названием «Об идеях чучхэ» был написан Ким Чен Иром и напоминает скорее краткий курс основных постулатов, а не серьезный теоретический труд. В связи с этим Андрей Ланьков закономерно отмечает, что в массовом сознании северокорейца чучхэ -- это просто все то, что написали Ким Ир Сен или Ким Чен Ир, а как менялось идеологическое наполнение этой идеи, неважно. Чучхэ -- это единственная генеральная линия ТПК и, как неоднократно отмечал товарищ Ким Чен Ир, другим идеологиям в партии не место.

Северная Корея была более традиционной и более отсталой частью страны, куда европейские изыски проникали в куда меньшей степени. Соратники Ким Ир Сена по партизанской борьбе также были людьми, не получившими вестернизированного образования. Это может говорить о том, что коммунистические догмы, которыми они овладевали на политзанятиях в СССР, усваивались ими как бы уже сквозь призму традиционного восприятия, которое, помноженное на проблемы, возникающие при привнесении в иероглифическую систему принципиально новых понятий, значительно искажало смысл этих догм. В результате коммунистическая фразеология как бы «натягивалась» на привычный каркас, и раннее значение термина «чучхэ» можно определить как то, что и как понял Ким Ир Сен из того, что ему объясняли.

Милитаризация

Милитаризация означает стремление распространить военные методы управления на все сферы экономической и общественной жизни, так как армейская структура позволяет лучше решать проблемы обеспечения. Чрезвычайное положение страны требует чрезвычайных методов управления, и охватившая страну милитаризация является одним из доступных способов контроля и населения, и различных структур. Страна этим способом экономит на средствах и ресурсах, так как солдат гораздо более дисциплинирован и неприхотлив. А одним из важнейших факторов живучести северокорейского режима является именно способность быстро перераспределять трудовые ресурсы, обеспечивать низкую стоимость труда, проводить жесткую государственную политику, концентрируя силы на решающих, стратегических направлениях.

В результате общество КНДР весьма милитаризовано. В повседневной гражданской жизни часто встречается фразеология, характерная для военного времени (например, «битва за…», «скоростной бой» или «трудный боевой поход» как характеристика последних лет правления Ким Чен Ира). Военные выполняют распорядительные функции -- при гражданских учреждениях существует военизированная охрана, на предприятиях есть военкомы, а военные, в принципе, имеют право вмешиваться в гражданскую жизнь.

Впрочем, униформа, рангированность и иерархичность, специфические приветствия и ритуалы, которые в Европе являются почти исключительно частью военной культуры, на Дальнем Востоке принадлежат не только ей. Эта характерная черта армии наложилась на внутреннюю иерархию общества конфуцианского культурного региона. Например, в Южной Корее тоже встречаются и табель о рангах у чиновников, и команда «Смирно!», подающаяся перед началом совещания, и униформа со знаками различия.

Ограничение свободы и репрессивный аппарат

Без сомнения, в Северной Корее все это есть, хотя большая часть данных засекречена, -- настолько, что любые, даже самые страшные, сказки автоматически принимаются на веру. Обратимся, однако, к исторической традиции и выясним, что разнообразные репрессии и чистки, как и комплекс иных мероприятий по ограничению свободы, известны нам, как минимум, с XIV-XV веков. Так, именно с этого времени ведет свое начало в Корее практика «хопхэ» -- табличек с именем и местом проживания, которые крестьянин должен был постоянно носить при себе. Паспорта и система прописки, таким образом, могут быть восприняты не как советское заимствование, а как возврат к феодальному прошлому.

То же самое касается и политических репрессий. Высокий сановник вместе со всей своей семьей мог быть казнен за то, что в дискуссии по вопросу о трактовке конфуцианских канонов он принял неверную сторону. К тому же бюрократическая система исключала возможность служебной ошибки. Человек, проваливший важное задание (например, не сумевший усмирить повстанцев или добыть заграничный заем), трактовался как предатель.

Это касалось и членов королевской семьи. В период между 1495 и 1863 годами по преимущественно сфабрикованным обвинениям в предательстве было казнено 16 детей и внуков ванов. Таким образом, чистки и репрессии в рамках корейской авторитарной системы можно трактовать как наследие собственной традиции, а не как коммунистическое заимствование.

Уничтожение семей преступников -- тоже деталь традиции. Глава семьи воспринимался как лицо, несущее ответственность за действия членов своего клана, а виновность его самого, естественно, бросала тень на остальных домочадцев. Что же до членов семьи репрессированного, то, во-первых, формально они виноваты в недоносительстве; во-вторых, они еще более виноваты в том, что не сумели воспитать достойного гражданина; в-третьих, в условиях социальной борьбы и кровной мести ликвидация всей семьи -- способ обезопасить себя от мести потомков уничтоженных.

А кровная месть в традиции корейской политической вендетты тоже была. Эта фракционная борьба продолжалась и в ХХ веке, поразив как коммунистическое, так и националистическое, движение. И не забудем, в 1926 году Коминтерн официально разогнал корейскую компартию, ибо методы фракционной борьбы между разными ее группировками включали в себя даже выдачу своих идейных противников японской политической полиции.

Кроме этого, может создаться впечатление, что чистки и репрессии оказываются как бы деталью профилактического механизма авторитарной системы, являясь единственной гарантированной мерой смещения сановника с его поста, ибо обычные способы смены чиновников на высоких постах работают значительно хуже.

Дальневосточный закон как система наказаний (о сравнении понятий «юстиция» и «хёнбу» мы уже говорили) достаточно жесткий. Так как во главе государства стоит не власть, а человек во власти, государство рассматривает закон как естественный институт поддержания общественного порядка и социальной иерархии, а не как «договор между правителем и народом», предполагающий взаимные права и обязанности. Отсутствует понятие «права личности», которое заменяет «долг» по отношению к правителю, а впоследствии вождю, партии и т.п.

Судебный процесс в такой структуре направлен на то, чтобы установить не факт виновности, а степень виновности. Если человек попал в сферу деятельности правоохранительных органов, он, безусловно, виновен, и даже требование подсудимым адвоката воспринимается в КНДР в связи с этим как буржуазный пережиток. Помимо отсутствия в законодательстве принципа презумпции невиновности, согласно статье 10 УК КНДР, в стране продолжает действовать принцип аналогии -- наказание за преступления, не предусмотренные кодексом, определяется в соответствии со сходным по природе и тяжести преступлением из числа предусмотренных. А поскольку аналогии можно искать достаточно широко, это открывает широкие полномочия для противоправных действий, особенно -- учитывая широкую трактовку понятий «подрывная деятельность против государства» или «подрыв престижа государственного органа» [3].

С другой стороны, конфуцианское внимание к моральному воспитанию наложилось на советский догмат о «перековке». Исчезнувший с политической арены человек не обязательно уничтожается. Десять или двадцать лет спустя он может снова всплыть на второстепенном, но, тем не менее, важном посту. Возможно, принцип, когда человека лишают всех чинов и наград и разжалуют в слесари, работает так, что означенный слесарь имеет теоретическую возможность снова дорасти до какого-то поста.

Отметим, что такая жесткость репрессивного аппарата, пусть и в меньшей степени, встречается во всех странах конфуцианского культурного региона. Вспомним, что не так давно Китай, по сути дела, отказался от принципа презумпции невиновности. А прошедший в российском прокате в 2001 г. южнокорейский фильм «Спрятаться негде» демонстрирует процесс выбивания показаний из задержанного (всем отделом, при помощи ножек от стола, и подвешивания вниз головой и т.п.) как рутинную часть ежедневной полицейской практики [4].

Впрочем, это стандартная дальневосточная модель: раз схвачен, значит -- преступник.

Не следует забывать и о том, что уровень ограничения свободы тесно связан с восприятием этой свободы. В этом контексте хочется вспомнить споры относительно израильской стратегии действий в отношении террористов и того кризиса, с которым столкнулась система наказаний стран ЕС в связи с преступлениями, совершенными представителями стран третьего мира [5].

Теперь -- о стремлении государства максимально внедриться в личную жизнь гражданина и фактически ликвидировать понятие «частная жизнь». В КНДР нет системы подслушивающих устройств в каждом доме или иных способов контроля человека при помощи техники. Их заменяют выверенная система доносительства и такой акцент на групповую работу, при котором любое девиантное поведение мгновенно становится заметным.

Гражданин КНДР является членом коллектива не только на работе, но и по месту жительства, где существуют так называемые «народные группы» (инминбан), объединяющие соседей. Такие группы, существовавшие под разными названиями и в традиционной Корее, и при японцах, воплощают идею круговой поруки. В случае, когда один из членов группы совершил серьезное политическое преступление, репрессиям может подвергнуться вся группа. Староста народной группы как бы совмещает в себе функции участкового и управдома. В определенном смыслеинминбан сейчас заменяет патриархальную семью.

До недавнего времени в Северной Корее нельзя было просто так купить билет на поездку в другой населенный пункт. На это требовалось специальная бумага. Таким образом, любой чужак мгновенно оказывается на виду. Добавим к этому специально культивируемую шпиономанию, в результате которой любое подозрительное поведение может стать поводом для «сигнала».

Немного экономики

Вплоть до нынешнего времени население КНДР получало материальные блага в основном по карточкам, а те, кто занимал более высокий социальный статус, наслаждались системой разнообразных привилегий. Часть заработка, выдаваемая деньгами, служила для приобретения дополнительных товаров, в то время как большая часть продуктовой корзины обеспечивалась за счет карточной системы, дополненной системой разнообразных заказов и премий, большая часть которых оформлялась, кстати, как подарки Великого Вождя.

Распределение по карточкам и выдача предметов роскоши в соответствии с рангом коррелируются в Корее с традицией, где ранг чиновника мог определять не только его внешний вид, но и то, какие украшения и какую посуду он имел право использовать. Как следствие этого, внешний вид является четким признаком статуса, и неформальные эксперименты с формой или способом ношения значка, о которых упоминает А.Н. Ланьков, являются привнесением современности в традицию.

Власти очень активно цеплялись за этот принцип, и отмена карточек и отпускание цен, произошедшие в недавнем прошлом, были связаны скорее с тем, что ввиду тяжелого экономического положения государство практически утратило способность выполнять распределительные функции.

Государственный аппарат и роль партии

Структура северокорейской командно-административной системы во многом остается засекреченной, и важные элементы или ведомства скрываются под номерами главков или управлений. То же самое касается режимных объектов, в результате чего зачастую действительно трудно установить, является ли данный «почтовый ящик» складом теплой одежды или лабораторией по производству обогащенного урана. Поэтому мы будем говорить не о фасадной структуре а о том, что за ней стоит [6].

Все функциональные группы контролируются ТПК по иерархическому принципу. В основе пирамиды -- народные массы, над ними стоит коллектив, над коллективом -- партия, наверху -- вождь. Партия занимает, с одной стороны, нишу чиновников (конфуцианское наследие), а с другой -- выполняет функции системы внеправового принуждения («партия -- мать» как советское наследие). Партийный коллектив хотя бы на бумаге является органом решения социальных или личностных проблем каждого отдельного гражданина.

Численность членов ТПК еще в 1987 г. составила более 3-х млн. чел. или более 14,8 % от общей численности населения страны, и сейчас эта тенденция сохраняется. Для сравнения: в КНР аналогичный показатель равен 4,3 %, во Вьетнаме -- 3,0 %, на Кубе -- 5,1 %. Такой же высокий процент членов ведущей партии был только в социалистической Румынии и в ГДР [7]. Массовый характер партии заставляет думать и о том, что она, с одной стороны, превращается в социальную прослойку, а с другой -- что таким образом партийная дисциплина как дополнительный метод принуждения и контроля охватывает практически всю элиту.

Воспитание «винтиков»

Вера в совершенствование человеческой натуры является и краеугольным камнем конфуцианской модели. Отсюда повышенное внимание к образованию и самосовершенствованию (я сказал бы даже, культ образованности) как способу создания человека новой формации и упор на создание человека нового типа не столько через изменение внешних условий, сколько через изменение его ментальности посредством политической индоктринации (напомним, что для советского подхода было более характерно заострение внимания на формировании материально-технической базы).

Действуя в этой традиции, власти КНДР уделяют большое внимание идеологической работе, при помощи которой можно было бы превратить всех членов общества в чучхэйскихреволюционеров. Методы воспитания включают в себя отлаженную систему образования, направляющую роль пропаганды и поощрение нужных тенденций в литературе и искусстве.

Система профессионального образования, созданная японцами по прусскому образцу и распространенная как на Севере, так и на Юге Кореи, делает акцент не на развитие творческих способностей или склонности к самостоятельному мышлению, а на тренировку памяти, умение планировать и организовывать свое время и стойкость к длительным физическим и психическим нагрузкам. В КНДР к этому добавляется еще история революционной деятельности товарища Ким Ир Сена, занимающая гораздо большее количество часов и имеющая гораздо большую важность, чем советский блок общественных наук [8].

На территории КНДР практически невозможно получить негосударственную информацию, на приемниках нет коротковолнового диапазона, а на радио, привозимое из-за рубежа, ставят специальные пломбы. Вся литература, вышедшая 10-15 лет назад, находится в спецхране, за исключением технической справочной. Сразу же поступает в спецхран и художественная и общественно-политическая литература иностранного происхождения. Существует запрет на несанкционированное общение с иностранцами (рядовым гражданам) и на распространение иностранных газет и журналов.

Переписывание истории тоже присутствует, хотя в основном это касается новой и новейшей истории страны. Это понятно, так как Дальнем Востоке история всегда воспринималась не столько как отражение истинного прошлого (развитие не линейно, а циклично), сколько как учебник дидактики: набор позитивных примеров и исторических прецедентов. И потому «правильное» представление истории или составление летописи, призванной закрепить на века государственную точку зрения, весьма характерно.

Биография Ким Ир Сена переписывалась несколько раз, а четвертое издание собраний сочинений Ким Ир Сена характерно тем, что из него вымараны все упоминания об участии в освобождении страны Советской Армии, ее место заняли «антияпонские партизаны». То же самое касается упоминаний о советской помощи.

Можно сказать, что основная задача северокорейских СМИ -- не снабжение общества информацией, которая разбита на несколько ступеней секретности и выдается только ограниченному кругу допущенных лиц (вроде ведомственных материалов для служебного пользования или аналога закрытых писем ЦК), сколько поддержание государственного мифа. Поэтому остановимся поподробнее на этой функции СМИ, да и на пропаганде вообще.

А.Н. Ланьков отмечает три особенности северокорейской пропаганды: высокая интенсивность, фактор информационной изоляции страны и стабильность основных ее тезисов. Можно сказать, что она построена так, чтобы левых мыслей у людей просто не возникало. Большинство методов северокорейской политической индоктринации сводится к вдалбливанию в головы граждан определенного набора аксиом и постулатов, а не к логическому или псевдо-логическому обоснованию того, чем мы лучше, чем они. Вместо логики корейская пропаганда (кстати, как на Севере, так и на Юге) задействует скорее эмоциональную сферу, оперируя не столько цифрами и фактами, сколько леденящими душу историями, которые удачно накладываются на определенную истероидность и возбудимость корейского национального характера.

Заключение

Построенное в Северной Корее общество соответствует почти всем признакам классической антиутопии: культ личности вождя, близкий к обожествлению; милитаризация и нормированное распределение; жесткий репрессивный аппарат с показательными карами и системой круговой поруки; сложная и тотальная пропагандистская система; контроль государством личной жизни граждан и так далее.

Коммунистическая идеология или скорее элементы ее командно-административной системы послужили дополнительным средством установления антиутопии, а не ее источником. Ведущим фактором, обеспечившим благополучное формирование на территории КНДР идеальной авторитарной системы, было сочетание привнесенных извне элементов командно-административной системы с традиционной для Кореи политической культурой. Затем произошла окончательная абсорбция коммунистических идей и появление общества, которое было гораздо ближе к конфуцианской монархии, чем к социалисти ческой стране. При этом власть КНДР выбирала из конфуцианских традиций те, которые наиболее отвечают ее интересам.

Подытоживая все вышесказанное, можно сделать достаточно простой вывод: северокорейская модель, построенная не столько за счет внедрения концептуально новых элементов, сколько за счет удачного наложения определенных частей структуры сталинской командно-административной системы на традиционный конфуцианский культурный слой, представляет собой не столько «ужасное будущее», сколько возвращение к традиционному прошлому. С точки зрения европейского восприятия истории северокорейскую антиутопию следует воспринимать скорее как определенный анахронизм, но на Дальнем Востоке будущее считается возвращающимся прошлым, ибо история циклична.

Одновременно исследование этой темы позволяет задаться рядом важных вопросов. Всегда ли авторитарная модель -- это плохо? Является ли западная демократия идеальным строем, показанным к применению на всем земном шаре, особенно -- в странах конфуцианского культурного региона? Северокорейский опыт дает на них неоднозначный ответ.

Примечания

[1] Oberdorfer. С. 21.

[2] Korean Public Administration. С. 307.

[3] Булычев Г.Б. Политические системы государств Корейского полуострова. С. 113-115.

[4] Хочется специально обратить внимание на то, что подобные методы были поведением именно положительных героев и не позиционирова лись как нечто, заслуживающее осуждения.

[5] Суть в том, что мягкие условия европейских тюрем не воспринимаются преступниками оттуда как наказание. И таким образом репрессивная система как бы перестает быть репрессивной из-за несоответствия уровня подавления восприятию этого подавления. С другой стороны, то, что кажется нам варварством в традиционных обществах (особенно, когда под воздействие этого «местного права» попадает европеец), воспринимается аборигенами как нечто само собой разумеющееся. Вспомним серию историй о европейцах, которые были приговорены в странах Юго-Восточной Азии к смертной казни за провоз наркотиков или иные преступления, не караемые так европейским законодательством.

[6] Такой уровень секретности, правда, палка о двух концах. С одной стороны, он позволяет северянам эффективно блефовать (чего стоит известная комбинация, когда США оказали значительную продовольственную и материальную помощь КНДР только за то, чтобы выяснить, что пустая пещера действительно является всего лишь пустой пещерой). С другой -- любые, даже самые абсурдные слухи о том, что творится внутри страны, воспринимаются с определенным доверием, а поступающая оттуда информация может трактоваться очень широко. Типичным примером является ситуация с северокорейской ядерной бомбой.

[7] Korean Public Administration. С. 306.

[8] Не забудем, что наряду с идеологизированной всеобщей системой образования в КНДР существует и система элитных школ, куда отбирают одаренных детей и дают им серьезные, фундаментальные знания.