Введение

В последнее время, когда значительно усилились негативные тенденции в российском обществе, происходит потеря ориентиров, целей к которым должно двигаться общество и Российское государство, в определенных кругах возрастает интерес к русской философии, русской политической мысли и юриспруденции прошлого. Период поверхностного изучения наследия русских философов прошел. Для первых лет перестройки было характерно некритическое отношение к любой русской философии со стороны свободолюбиво настроенной общественности и интеллигенции, лишь бы эта философия вступала в противоречие со считавшейся еще недавно незыблемой доктриной марксизма-ленинизма. Этой философией, часто путем прямого подлога и вырывания фраз из контекста, пытались обосновать навязывание России принципов “дикого капитализма”. Однако в последние годы появился ряд серьезных работ по истории русской политической мысли дореволюционного периода и политической мысли философов русской эмиграции. Оказалось, что большинство из них совсем не считают демократию западного типа и капитализм лучшими достижениями человечества, а наоборот говорят об их отрицательных сторонах, при этом признавая некоторую правду даже за идеями социалистическими.

Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944) пришел к христианской вере и богословским занятиям после занятий правоведением и политической экономией. Он вырос в семье священника г. Ливны Орловский губернии, в гимназии пережил сильный духовный кризис и вплоть до 30-летнего возраста оставался неверующим. «Я сдал позиции веры, не защищая их»,- писал он много лет спустя в «Автобиографических заметках». Будучи студентом юридического факультета Московского университета и несколько позже, в связи с интересом к политической экономии, он увлекается марксизмом. Темой магистерской диссертации стало применение выводов марксизма к области земледельческого хозяйствования. Стажировался в Берлине, Париже и Лондоне. Вступил в социал-демократическую партию, много печатался, но, по более позднему признанию, находился все это время «в плену научности».

После успешной защиты магистерской диссертации Булгаков был избран профессором по кафедре политической экономии. Киевского политехнического института (1901-1903). Здесь он вновь пережил духовный кризис в связи с переходом (под большим влиянием Вл. Соловьева) на позиции христианского миросозерцания. Его статья «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева?» (в сборнике «От марксизма к идеализму», 1903) стала важным событием в истории русской религиозной философии. В статье формулировалось главное основание окончательного разрыва с марксизмом - ложнонаучный характер того идеализма, который поначалу воспринимался как научно обоснованный, а также псевдорелигиозный характер марксистской веры в прогресс с его общей схемой «прыжка» из царства необходимости в царство свободы.

Социализм Маркса, согласно Булгакову, есть рационалистическое (переведенное с языка космологии и теологии на язык политической экономии) переложение иудейского хилиазма, и поэтому все действующие лица этой эсхатологической драмы получили экономическое истолкование. Избранный народ, носитель мессианской идеи (или позднее - народ «святых» у некоторых христианских сектантов) заменился «пролетариатом». Избранность пролетариата, его особая революционная миссия порождались уже не внутренним самоопределением, как необходимым условием мессианского избрания, но внешним фактом принадлежности к пролетариату, положением в производственном процессе и признаком сословности.

Из неотложных задач, вставших перед русской интеллигенцией, особое значение Булгаков придавал изживанию «личного самовознесения, высокомерно-покровительственного отношения к народной, исторической и церковной стихии». В соединении с примитивной некультурностью, в том числе и черносотенством, с отсутствием воспитания в культуре, понимаемого как «трудовой, созидательный процесс», происходит уменьшение «практической годности культурно-правящего класса, затрудняя и без того затрудненный общеисторическими и общеполитическими условиями процесс культурного воспитания страны».

В 1917 г. Булгаков избирается ординарным профессором политэкономии Московского университета. Через год происходит перелом в его духовной жизни - с благословения патриарха Тихона в Московском Даниловом монастыре он был рукоположен в священники. 1 января 1923 г. его высылают за пределы России. До 1925 г. он преподает в Праге, где читает лекции на Русском юридическом факультете, а затем переезжает в Париж в связи с основанием там Русского богословского института. Здесь он становится бессменным деканом и преподает догматику.

Взаимоотношения церкви и государства Булгаков, как и другие представители религиозно-возрожденческой волны, рассматривает совокупно с их взаимоотношениями с индивидом и богом.

Вплоть до «последней революционной эпохи» отношения государства и церкви сводились к разным формам «христианского государства», которое находилось в союзе с церковью. В новейшем государстве, имеющем в своем составе народы разных вероисповеданий и даже вер, конфессиональное государство стало давно уже не соответствующим положению вещей. В настоящее время оно стало, по-видимому, и вовсе невозможным. Произошло разлучение церкви и государства, к взаимной выгоде обоих, и вместо прежнего союза наступило отторжение церкви от государства в различных его видах.

В условиях вероисповедной свободы возникает благоприятный и нормальный для церкви режим, который освобождает ее от соблазнов клерикализма и обеспечивает возможность беспрепятственного развития. Но отделение не предполагает полного отчуждения. «Принимая юридическое отделение от области кесаря, от государства как свое освобождение, (церковь) отнюдь не отказывается от задачи оказывать влияние на всю жизнь государств, с проникновением во все его поры. Идеал христианского претворения государственности силою церковности остается во всей силе и без всяких ограничений и в эпоху отделения церкви от государства, ставшего «правовым», ибо это отделение остается только внешним, но не внутренним».

Рассматривая историю православия в его взаимоотношениях с государством, партиями и политическими режимами, Булгаков приходит к выводу, что, «вообще, связывать православие, которое есть религия свободы, с реакционными политическими стремлениями представляет собой вопиющее противоречие», которое находит для себя объяснение в истории, но не в догматике христианства. Тот факт, что в течение долгих веков православие было связано с монархией (как политическим режимом), которая «оказывала незаменимые услуги церкви, хотя и наносила ей тяжелые раны», обернулся в конечном итоге исторической трагедией православия, воплотившейся как в падении Византии, так и в современной России. И объясняется это именно «нарушением равновесия в отношениях церкви и государства». Православие обладает рядом свойств, которые имеют важность для его отношения к социальной проблеме. Соборный дух его, который на языке мирском зовется демократизмом, не есть демократия. Однако отсутствие здесь «князей церкви» (несмотря на наличие иерархизма) с церковным монархом - папой во главе делает его «более народным, более благоприятствующим духу экономической демократии».

Православию не свойственны те задания (функции) клерикализма, которые неизбежно оказываются присущими «воинствующему империализму католичества». Так называемый католический социализм неизбежно является средством для сохранения и расширения влияния церковной организации с папой во главе. Этот мотив почти отсутствует в православии, которое стремится расширить свое влияние только на души.

Вопросы социального христианства, по толкованию Булгакова, должны существовать для православия в некотором обособленном виде - «сами по себе, как дело его собственного самоопределения и его проповеди в мире». Еще пророки Израиля имели в составе своей проповеди социальные мотивы, вот почему в них не без оснований видят ранних провозвестников социального христианства на ветхозаветной основе. Но дух пророчества не угас в христианской церкви.

На протяжении многовекового существования христианской церкви, особенно в XIX в., и на Востоке и на Западе возникают опыты проповеди социального христианства. В России сюда можно отнести деятельность группы славянофилов, архимандрита Феодора Бухарева, Достоевского, Толстого, Вл. Соловьева, особенно Н. Федорова. Сюда же Булгаков относил и свои книги, в частности «От марксизма к идеализму», «Два града. Исследование о природе общественного идеала», «Философия хозяйства», «Очерки по истории экономических учений. Очерки по истории социальных учений» и др.

Правовые взгляды С. Булгакова наиболее компактно изложены в статье «О социальном идеале» (От марксизма к идеализму. 1903). Он отвергает в корне как фальшивое мировоззрение ту позицию, которая отрицает роль правовых гарантий и которая столь характерна для «старых славянофилов». В марксизме он видит «попытку отрывать мораль от социальной политики, принеся первую в жертву последней». Его осуждению подверглось также византийско-монашеское понимание соотношения политики и морали в учении Льва Толстого. В последнем Булгаков усмотрел тенденцию ограничиваться лишь «отрицательными заповедями неучастия во зле, без положительного требования борьбы со злом», что естественно сближает это учение с таким же «социально-политическим нигилизмом» византийско-монашеской доктрины.

В истолковании природы права Булгаков движется в русле идей и конструкций Вл. Соловьева: высшей нормой личной морали является заповедь любви к ближнему. «Примененное в качестве критерия социальной политики, это начало превращается в требование справедливости, признание за каждым его прав .. Любовь к ближнему просто как человеку предполагает равное отношение ко всякой человеческой личности, чуждое всякого произвольно оказываемого предпочтения одному перед другими... Спор о социальных идеалах есть не что иное, как спор о справедливости и правильном понимании ее требований...»

Формула справедливости: каждому - свое. Тем самым за каждой личностью признается «сфера его исключительного права и господства». Естественное право есть «правовое и социальное долженствование, это те идеальные нормы, которых в реальной действительности нет, но которые должны быть и во имя своего объективного долженствования отрицают действующее право и существующий уклад жизни. Критика права и социальных институтов есть неотъемлемая и неустранимая потребность человека, без этого остановилась бы и замерла общественная жизнь».

Естественное право как идеальная и абсолютная норма для оценки положительного права сводится, по Булгакову, к нескольким морально-правовым аксиомам. Первая из них касается равенства людей. «Люди равны между собой как нравственные личности; человеческое достоинство, святейшее из званий человека, равняет всех между собой. Человек для человека должен представлять собой абсолютную ценность; человеческая личность есть нечто непроницаемое и самодовлеющее, микрокосм». Этой идеи не знала античная древность: Платон и Аристотель не распространяли человеческое достоинство на рабов. Хотя идея равенства была свойственна еще стоикам, но «всемирное значение она получила лишь в проповеди Евангелия». Утверждая равенство людей вопреки их эмпирическому неравенству и абсолютное достоинство личности вопреки существующему униженному ее положению, мы, утверждал Булгаков, отрицаем эмпирическую действительность и за «корою естества» прозреваем подлинную божественную сущность человеческой души.

Идея равенства людей необходимо включает в себя идею свободы как норму человеческих отношений и идеал общественного устройства. Право есть свобода, обусловленная равенством. В этом основном определении права индивидуалистическое начало свободы неразрывно связано с общественным началом равенства, так что можно сказать, что право есть не что иное, как синтез свободы и равенства. Понятие личности, свободы и равенства составляют сущность так называемого естественного права.

Требованием свободы никак не отрицается зависимость личности (независимость ее осуществима только в доисторическую эпоху либо на острове Робинзона). «Зависимость от государства представляется нам политическим гнетом не как таковая, не потому, что вообще существует государство со своими требованиями, а лишь в тех пунктах, где эти требования противоречат нашему нравственному чувству, не могут быть приняты и исполнены свободно, без принуждения. Нам не кажется, например, нарушением свободы запрещение красть или убивать; получая полную санкцию со стороны нравственного сознания, эти требования государства исполняются нами свободно. Напротив, те ограничения частно- и публично-правового характера, которые встречают решительное осуждение со стороны нашего нравственного сознания (как ограничение свободы личности, совести, слова и т.д.), испытываются как политический гнет». Идеал политической свободы заключается поэтому не в уничтожении государства (такова теория анархизма), а в преобразовании его в соответствии требованиям нравственного сознания.

Принимая на себя задачу защиты свободы личности, общественная организация в широком смысле этого слова) может осуществлять ее только энергичным поддержанием правового порядка против посягательств на него произвольных действий и поступков отдельных личностей. Отграничить точно и бесспорно, где кончается общество и государство и где начинается область неприкосновенных прав личности, невозможно даже в теории. В истории эта граница постоянно передвигается то в одну, то в другую сторону, она постоянно отыскивается заново под влиянием меняющихся исторических условий. «Благодаря этому неустранимому антиномизму постоянно существует глухая борьба личности с обществом, и она всегда может вспыхнуть, перейдя в открытое неповиновение с одной стороны или насильственные действия - с другой. В силу этого антиномизма даже самое идеальное общественное устройство может иметь лишь неустойчивое равновесие».

Все человечество, как известно, распадается в настоящее время на ряд партий или групп с даже диаметрально противоположным пониманием требований справедливости. Есть целый ряд причин, в силу которых во имя единого идеала справедливости поставляются различные требования. Нужно принять во внимание, подчеркивает Булгаков, всю сложность «социальной жизни и обусловливаемую этим возможность вполне искреннего и добросовестного разногласия при оценке одних и тех же явлений; конечно, это разногласие не уничтожает центрального значения единого идеала справедливости, подобно тому как научные разногласия не уничтожают единой истины как идеала или нормы научного знания».

Николай Александрович Бердяев (1874-1948) был одним из авторитетных участников русского религиозного возрождения начала века, инициатором создания Академии духовной культуры (1918-1922). В 1922 г. был выслан из РСФСР, жил во Франции, издавал журнал «Путь» (1925-1940), много писал сам и печатался практически на всех европейских и многих восточных языках. Вырос в семье военных, ведущей свое начало из древнего русского дворянского рода и татарских родов, графского рода Шуазель и от потомков французских королей. За участие в социалистическом кружке он был отчислен из Университета святого Владимира в Киеве и выслан в Вологодскую губернию. В ссылке встречался с Б. Савинковым, Г. Плехановым, А. Луначарским и другими будущими видными деятелями революционного движения. Университетское образование оборвалось навсегда, но Бердяев сумел стать на редкость образованным человеком, избирался профессором Московского университета. Перейдя от либерального марксизма на позиции идеализма, он обратился к поискам «нового пути» в религиозном сознании и проблемам историософского и эсхатологического характера. Он занимался также построением своеобразной версии персоналистской философии, сделавшей его признанным авторитетом в области философии экзистенциализма.

Вместе с С. Булгаковым, П. Струве и С. Франком Бердяев был участником всех трех манифестов русских философовидеалистов первой четверти века - сборников «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918). Их иногда называют манифестами «веховства». Эти публикации стали, по сути дела, внешней фиксацией движения от либерального марксизма через своеобразный нравственный либерализм к национально-патриотическому воззрению в духе либерального консерватизма с такими его устоями, как религия, идеализм, либерализм, патриотизм, традиционализм и народоправство.

Основная тема сборника «Вехи», вышедшего после революции 1905 г., фокусировалась на призыве разорвать с традициями Бакунина, Чернышевского, Лаврова и Михайловского, которые вели страну к бездне, и вернуться к объективным основам русской истории и к традиции, представленной именами Чаадаева, Достоевского и Вл. Соловьева. К этой теме Бердяев обращался и в последующие годы.

Характеризуя взаимоотношения марксизма и русского революционного движения, именуемого им часто также русским коммунизмом, Бердяев в брошюре 1929 г. «Марксизм и религия (Религия как орудие господства и эксплуатации)» писал, что марксизм представляет собой в любом случае «очень серьезное явление в исторических судьбах человечества». При этом он считал, что «классический марксизм очень устарел и уже совершенно не соответствует ни современной социальной действительности, ни современному уровню научных и философских знаний». Марксизм претендует быть цельным миросозерцанием, отвечающим на все основные вопросы жизни, дающим смысл жизни. Он есть и политика, и мораль, и наука, и философия. Он есть религия - новая религия, идущая на смену христианской. Марксизм вдохновлен и вдохновляем возрастанием организованной власти социального коллектива над миром. В отличие от русского народнического социализма, который вдохновлялся состраданием к народу и жертвой во имя его освобождения и спасения, марксистский социализм, согласно Бердяеву, вдохновляется силой и властью над миром со стороны пролетариата. «Сильный и властвующий над миром, организованный пролетариат и есть земной Бог, который должен заменить Бога христианского и убить в человеческой душе все старые религиозные верования». Мессианская роль пролетариата составляет основной миф марксизма. Кошмар русского марксизма заключается прежде всего в том, что он несет с собой смерть человеческой свободе. Коммунизм есть отрицание не только бога, но и человека, и оба эти отрицания между собой связаны.

Тему о власти и об оправданности государства Бердяев называл «очень русской темой» и соглашался с К. Леонтьевым в том, что русская государственность с сильной властью была создана благодаря татарскому и немецкому элементу. Развивая эту тему в «Истоках и смысле русского коммунизма» (1937),

Бердяев писал, что в русской истории мы видим «пять разных России» - Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую и, наконец, новую, советскую Россию. Он считал весьма характерным то обстоятельство, что анархизм как теория и практика был созданием главным образом русских, а сама анархическая идеология была по преимуществу создана высшим слоем русского дворянства - таков был главный и самый крайний анархист Бакунин, таков князь Кропоткин и религиозный анархист граф Л. Толстой.

Зло и грех всякой власти, считал Бердяев, русские чувствуют сильнее, чем западные люди. Но может удивлять противоречие между русской анархичностью и любовью к вольности и русской покорностью государству, согласием народа служить образованию огромной империи. Возрастание государственного могущества, высасывающего все соки из народа, имело обратной стороной русскую вольницу, уход из государства, физический или духовный. Русский раскол - основное явление русской истории. На почве раскола образовались анархические течения. То же было в русском сектантстве. Уход из государства оправдывался тем, что в нем не было правды, торжествовал не Христос, а антихрист.

Русский коммунизм в Советской России, по оценке Бердяева, явился извращением русской мессианской идеи. Русский коммунизм утверждает свет с Востока, который должен просветить буржуазную тьму Запада. В коммунизме есть своя правда и своя ложь. Правда - социальная, раскрытие возможности братства людей и народов, преодоление классов; ложь - в духовных основах, которые приводят к процессу дегуманизации, к отрицанию ценности всякого человека, к сужению человеческого сознания, которое уже наблюдалось в русском нигилизме. Коммунизм есть русское явление, несмотря на марксистскую идеологию. «Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа. И изжит он должен быть внутренними силами русского народа. Коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после коммунизма, должна войти и правда коммунизма, но освобожденная от лжи. Русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа. В этом ее главный смысл».

Революционность, по Бердяеву, состоит в радикальном уничтожении прогнившего, изолгавшегося и дурного прошлого, но нельзя уничтожить вечно ценного, подлинного в прошлом. Так, наиболее ценные положительные черты русского человека, обнаруженные им в годы революции и войны,- необыкновенная жертвенность, выносливость к страданию, дух коммюнотарности (общежительности) - есть христианские черты, выработанные христианством. Противоположностью такой революции является революционная утопия, которая, к сожалению, также имеет шанс стать реальностью. «Утопии, к несчастью, осуществимы. И, может быть, настанет время, когда человечество будет ломать голову над тем, как избавиться от утопий». Последняя мысль пленила известного английского создателя романов-антиутопий Олдоса Хаксли, который взял ее эпиграфом к роману «Этот бесстрашный новый мир».

Бердяев вошел в историю русской политической мысли восприемником традиций социально-критической философии, всегда отличавшейся в лучших своих образцах повышенной чуткостью к болезням века и своего общественного окружения. В первой половине века Россию многие изучали по Бердяеву, а его самого называли то апостолом, то пленником свободы, то мятежным пророком, нетерпимым к раболепию и компромиссам. Он и сам признавался, что всю свою жизнь вел борьбу за свободу и что все столкновения с людьми и направлениями происходили у него из-за свободы.

Свое политическое кредо Бердяев изложил в главе автобиографии, посвященной вопросам революции и социализма. «Все политическое устройство этого мира,- писал он,- рассчитано на среднего, ординарного, массового человека, в котором нет ничего творческого. На этом основаны государство, объективная мораль, революции и контрреволюции. Вместе с тем есть божественный луч во всяком освобождении. Революции я считаю неизбежными. Они фатальны при отсутствии или слабости творческих духовных сил, способных радикально реформировать и преобразовать общество. Но всякое государство и всякая революция, всякая организация власти подпадает господству князя мира сего».

В отличие от Вл. Соловьева Бердяев недвусмысленно высказывал свое глубокое сомнение в возможности существования «христианского государства» по той причине, что само христианство лишь «оправдывает и освящает государство» и государственная власть сама по себе явление порядка «природного, а не благодатного». Кроме того, всякое государство по природе своей явление также и двусмысленное - оно имеет положительную миссию («ненапрасное, провиденциальное» значение) и вместе с тем эту самую миссию оно «извращает греховной похотью власти и всякой неправдой» (Философия неравенства. 1923).

Социализм и анархизм - как последние соблазны человечества - в конце концов «доходят до небытия» в силу своей жажды равенства (социализм), либо в своей жажде свободы (анархизм). Более долговечную ценность представляют собой в этой связи церковь (она призвана «охранять образ человека» от демонов природы), государство (оно «защищает образ человека от звериных стихий» и от «переходящей все пределы злой воли»), право (оно «охраняет свободу человека от злой воли людей и всего общества»), закон (он изобличает грех, ставит ему пределы, «делает возможным минимум свободы в греховной человеческой жизни»).

Иван Александрович Ильин (1883-1954), юрист по образованию, приложил значительные усилия к прояснению взаимоотношений религиозной и правовой философии, истолкованию их в либерально-консервативном духе. Среди работ этого направления выделяются «Понятие права и силы: опыт методологического анализа» (1910), «Учение о правосознании» (1919), «Основные задачи правоведения в России» (1921), «О сопротивлении злу силою» (1925), «Пути духовного обновления» (1937), «О монархии и республике» (незавершен.), «Наши задачи» (сборник в 2 т. 1956).

После административной высылки из России в 1922 г. Ильину довелось участвовать в работе Религиозно-философской академии и Русского научного института в Берлине (1923-1934). При нацистском режиме его очередной раз отстранили от преподавания и запретили устные выступления. Он вынужден был эмигрировать в Швейцарию.

Исторический опыт человечества, писал Ильин, показывает, что авторитет положительного права и создающей его власти покоится не только на общественном договоре («на общественном сговоре»), не только на признанных полномочиях законодателя, не только на «внушительном воздействии приказа и угрозы», но «прежде всего» на духовной правоте, или, что то же самое, на «содержательной верности издаваемых повелений и норм». В отличие от всякой физической силы государственная власть есть волевая сила. Это означает, что способ ее действия есть по самой своей внутренней природе генетический, и притом духовный. Физическая сила, понимаемая в данном случае как способность к вещественно телесному воздействию на человека, по сути дела, необходима государственной власти, однако она отнюдь не составляет основного способа действования, присущего государству.

Власть есть сила воли, которая измеряется не только интенсивностью и активностью внутреннего волевого напряжения властителя, но и авторитетной непреложностью его внешних проявлений. «Назначение власти в том, чтобы создавать в душах людей настроение определенности, завершенности, импульсивности и исполнительности. Властвующий должен не только хотеть и решать, но и других систематически приводить к согласному хотению и решению.» Властвование похоже на тонкий, художественно складывающийся процесс общения более могущественной воли с более слабой волей. Этот процесс создает незримую атмосферу тяготения периферии к центру, многих разрозненных воль к единой, организованной, ведущей воле. Создание такой атмосферы есть дело особого искусства, требующего не только интенсивного волевого бытия, но также - и это следует считать важным основополагающим элементом всей конструкции Ильина - «душевно-духовной прозорливости, подлинного восприятия бессознательной жизни других и умения ее воспитывать». Вот почему государственная власть только тогда в состоянии «соблюдать свою истинную духовную природу... если только она остается верна своей цели, своим путям и средствам, она получает свое священное назначение только на этой последней, нравственной и религиозной глубине».

Таково исходное толкование Ильиным природы и общего назначения власти в его социальном, психологическом и духовно-религиозном аспектах. Далее эта общая мысль конкретизируется у него через посредство идеальных требований к надлежащей организации власти в государстве, которые Ильин в привычной для него дидактической манере именует аксиомами власти. Согласно этим аксиомам, государственная власть должна принадлежать и применяться только на основе правового полномочия; она должна быть единой в пределах каждого политического союза («как один Дух и его правота»); она должна осуществляться лучшими людьми, удовлетворяющими этическому и политическому цензу; политические программы могут включать в себя только такие меры, которые преследуют общий интерес. Эти меры должны быть внеклассовыми и даже сверхклассовыми, равным образом избегая включения частного, личного интереса; программа власти может включать в себя только осуществимые меры и формы (иначе это будет химерической и утопической затеей); государственная власть принципиально связана с распределяющей справедливостью, но она имеет право и обязанность отступать от нее тогда и только тогда, когда этого требует «поддержание национально-духовного бытия народа».

Ильин поясняет, что сама справедливость в ее правовом воплощении не сводится лишь к равенству фактическому (с его «слепотой к человеческим различиям»); она состоит в «беспристрастном, предметном учете, признании и отражении каждого индивидуального субъекта во всех его существенных свойствах и основательных притязаниях». Однако для претворения подобной «распределяющей» справедливости необходимо, чтобы сам индивид (как, впрочем, и народ, нация) обладал чувством достоинства. «Чувство собственного достоинства есть необходимое и подлинное проявление духовной жизни; оно есть знак того духовного самоуважения, без которого немыслимы ни борьба за право, ни политическое самоопределение, ни национальная независимость. Гражданин, лишенный этого чувства,- политически недееспособен; народ, не движимый им,- обречен на тяжкие исторические унижения. Эти же свойства необходимы и государству, и отдельным его формированиям, например армии».

Определенную роль в воспитании чувства достоинства выполняет частная собственность. «Человеку необходимо вкладывать свою жизнь в жизнь вещей - это неизбежно от природы и драгоценно в духовном отношении». Поэтому частная собственность есть естественное право человека, которое и должно защищаться законами, правопорядком и государственной властью. Важно не то, чтобы не было имущественного неравенства, а то, чтобы в стране не было хозяйственно беспочвенных, бесцельных, безработных, бесперспективных людей. «Существенно не владение человека, а его сердце и воля. Только сильный и духовно воспитанный сумеет верно разрешить проблему частной собственности и создаст на ее основании цветущее и социальное хозяйство».

Частная собственность дает чувство уверенности, доверия к людям, к вещам и земле; она научает творчески любить труд и землю, свой очаг и родину; она закрепляет оседлость, без которой невозможна культура, единит семью, вовлекая ее в заботы о собственности, она питает и направляет государственный инстинкт человека; «она раскрывает ему художественную глубину хозяйственного процесса и научает его религиозному принятию природы и мира-.». Таким образом, «частная собственность пробуждает и воспитывает в человеке правосознание, научая его строго различать «мое» и «твое», приучая его к правовой взаимности и к уважению чувства полномочий, взращивая в нем верное чувство гражданского порядка и гражданской самостоятельности, верный подход к политической свободе-».

По мнению Ильина, правовое государство в отличие от тоталитарного - этого исторического и политического факта XX в. - основывается всецело на признании человеческой личности - духовной, свободной, правомочной, управляющей собою в душе и в делах, т.е. оно покоится на лояльном правосознании. Тоталитарный режим, напротив, покоится на террористическом внушении. Сама сущность тоталитаризма состоит не столько в особой форме государственного устройства (демократической, республиканской или авторитарной), сколько в объеме управления: этот объем становится всеохватывающим. Режим держится не законами, а партийными указами, распоряжениями, инструкциями. При этом государственные органы, поскольку с виду они еще действуют, слагают из себя только показную оболочку партийной диктатуры. «Граждане» в таком сообществе только субъекты обязанностей и объекты распоряжений. Правосознание здесь заменено психическими механизмами - голода, страха, мучений и унижений. Поэтому тоталитарный режим не есть ни правовой, ни государственный режим. Если все же говорить о форме этой организации, хотя и не правовой и противоречивой, то это, по оценке Ильина, есть рабовладельческая диктатура невиданного размера и всепроникающего захвата.

Дух христианства есть дух «овнутрения», поэтому, подчеркивает Ильин, только внутреннее, сокровенное, духовное решает вопрос о достоинстве внешнего, явного, вещественного. Так, право и государство жизненны только там, где на высоте пребывает живое правосознание людей.

Заслуживает упоминания позиция философа в вопросе о достоинствах и несовершенствах двух основных форм устройства власти в государстве - монархии и республики. В основе его оценки - мера их содействия росту духовности и свободного правосознания. Дело в том, что правопорядок складывается в обществе лишь тогда, когда «каждого из нас признают главным, самоуправляющимся духовным центром, личностью, которая имеет свободное правосознание и призвана беречь, воспитывать и укреплять в себе это правосознание и эту свободу». Идеальная форма для России, по мнению Ильина, единовластие, монархия. «История как бы вслух произнесла некий закон: в России возможны или единовластие или хаос; к республиканскому строю Россия неспособна. И еще точнее: бытие России требует единовластия - или религиозного и национально укрепленного, единовластия чести, верности и служения, т.е. монархии; или же единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного и притом антинационального и интернационального, т.е. тирании» (О монархии и республике).

Создание христианской культуры, подчеркивал Ильин, есть задача, поставленная перед человечеством много лет назад и им не разрешенная. Эта задача и не может быть разрешена одной эпохой, одним поколением раз и навсегда, ибо «каждая эпоха и каждый народ и каждое поколение должны стремиться к решению ее по-своему - по-своему достигая и не достигая».

Заключение

Политика есть мощное медленное бурение твердых пластов, проводимое одновременно со страстью и холодным глазомером. Мысль, в общем-то, правильная и весь исторический опыт подтверждает, что возможного нельзя было бы достичь, если бы в мире снова и снова не тянулись к невозможному. Но тот, кто на это способен, должен быть вождем, мало того, он еще должен быть -- в самом простом смысле слова - героем. И даже те, кто не суть ни то, ни другое, должны вооружиться той твердостью духа, которую не сломит и крушение всех надежд; уже теперь они должны вооружиться ею, ибо иначе они не сумеют осуществить даже то, что возможно ныне. Лишь тот, кто уверен, что он не дрогнет, если, с его точки зрения, мир окажется слишком глуп или слишком подл для того, что он хочет ему предложить; лишь тот, кто вопреки всему способен сказать «и все-таки!», -- лишь тот имеет «профессиональное призвание» к политике…

Список литературы

1. О.Э. Лейста, «История политических и правовых учений», изд. Зерцало, - М. 2004

2. В.С. Нерсеянцев, «История политических и правовых учений», изд. Норма- Инфра, - М 2000

3. Н.А. Бердяев, «Политико-правовые взгляды» , изд. Питер, С-Пб. 2003

4. Л.Г. Филонова Политическая наука (политология), М - 2006