Ресентимент и образ мысли русской интеллектуальной элиты

Вернемся теперь к нашему историческому обзору. Мы обозначили уже трансформации русского национализма. Судя по всему, они вполне соответствуют шелеровскому описанию ресентимента. Прежде всего, здесь заметна исходная ориентация на сравнение, на протяжении многих десятилетий поддерживаемая и усугубляемая неизбежностью заимствований. Немаловажно, по-видимому, что само осознание своей принадлежности к нации впервые возникает у русской элиты одновременно со сравнениями и заимствованиями. Иными словами, едва возникшее понятие о своей нации, как новом субъекте мировой истории, формировалось именно в рамках сопоставления с другим, т.е., следуя Шелеру, не как самостоятельный элемент, а как бы заполняя пустое место в заранее заданном отношении. Равно и другой (Европа, Запад) существовал в национальном сознании преимущественно в сравнении.

Мы наметили ранее три типа отношения к Европе. Еще раз замечу, что они могут быть рассмотрены как диахронически, так и синхронически. Второе, по- видимому, интереснее, но значительно сложнее для анализа, поскольку потребовало бы построения чего-то типа структуры национального сознания. От этой задачи я вынужден пока отказаться. Главной целью дальнейшего рассмотрения будет третья из названных установок, которая, в любом случае появляется позже других (хотя и не вытесняет их). Сделаю два кратких замечания.

Во-первых, два типа национального сознания, которые были выявлены, вполне соответствуют двум этапам ресентимента по Шелеру. Таким образом именно третий тип представляет собой ресентимент в собственном смысле слова.

Во-вторых, нужно, по-видимому, отметить еще одну форму национального сознания, которое не совпадает с названными тремя, но сопутствует им и, наверняка, сильно влияет на возникновение ресентимента. Это - состояние крайнего пессимизма, мучительное осознание безнадежности всяких попыток добиться равенства с предметом сравнения. Возможно, переживание такого рода всегда составляет бессознательный фон ресентимента. Важно, что у российских авторов оно нередко высказывалось вполне явно и осознанно. Вспомним, например, Первое письмо Чаадаева. Вполне ощутимо оно и в тексте Кавелина, к которому нам еще нужно будет обратиться.

Попробуем теперь рассмотреть, как работает «сравнивающее сознание» в стадии ресентимента. Важный его образец представляет собой известная статья Ю.Ф. Самарина «О мнениях "Современника", исторических и литературных» См. Сочинения Ю.Ф. Самарина. Т. 1. М.: Типография А.И. Мамонтова. 1877. С. 28-108. Судя по всему, эта статья очень значима в становлении славянофильского движения и содержит сжатое изложение его установок. Об этом см. Кошелев, с. 350-354. Впрочем, напомню, что анализ славянофильских концепций не является моей целью..

Статья, о которой у нас сейчас пойдет речь, заявлена с самого начала как полемика с тремя авторами «Современника»: Кавелиным, Никитенко и Белинским. Со вторым из названных авторов, впрочем, Самарин никак не спорит. Наибольший интерес представляет собой критика Кавелина, которой нужно уделить наибольшее внимание. Кажется, что и для самого автора она имеет первостепенное значение.

Самарин честно пересказывает содержание статьи своего оппонента. Частичного пересказа не избежать и нам, поскольку собственные свои суждения он развивает как осознанное противопоставление критикуемой точке зрения. Так что обратимся сначала к пространному тексту КавелинаКавелин К.Д. Взгляд на юридический быт Древней России // Кавелин К.Д. Наш умственный строй: статьи по философии русской истории и культуры. М.:Изд-во «Правда», 1989. С. 11-67..

Этот текст, как и многие, публиковавшиеся тогда, посвящен специфике русской истории и русского национального сознания. Очень интересны два методологических требования, которые Кавелин предъявляет к исследованию такого рода. Он объясняет, что ключ к пониманию нашей истории: «не в невозможном отвлеченном мышлении, не в почти бесплодном сравнении с историею других народов, а в нас самих, в нашем внутреннем быте»Кавелин. С. 15.. Замечание, касающееся «бесплодного сравнения» особенно интересно. Может показаться, что Кавелин предвидел уже шелеровский анализ ресентимента. Однако и первое заслуживает внимания. «Невозможное отвлеченное мышление» - это построение «теорий русской истории», которым грешили, по мысли автора, многие его предшественникиКавелин. С.13.. Сам он настаивает на взвешенном сочетании теоретического взгляда и изучения фактов. Но, кажется, что в предлагаемом тексте это не вполне получается.

Прежде всего, он замечает, что жизнь славянских племен с самого начала была основана на принципах «кровного родственного быта». Исходя из этого, Кавелин рассматривает различные перипетии русской истории, прослеживая в ней трансформации упомянутых принципов и коллизии, возникавшие в ходе этих трансформаций. Достаточно кратко, но весьма логично он прослеживает историю политических институтов Руси от самых древних времен вплоть до начала XVIII века.

Эта граница, конечно же, определяется началом петровских реформ, т.е. эпохой, когда развитие страны стало связано с западными заимствованиями. Автора же интересует история собственных славянско-русских принципов. Эту историю, он оценивает, в конечном счете, весьма негативно. Признавая некоторый прогресс государственных и общественных институтов, Кавелин чаще обнаруживает неудачи власти в попытках провести серьезные реформы. Эти неудачи вызваны именно доминированием семейно- родовых начал в жизни. В них, как в трясине вязли все начинания. Итог подводится неутешительный.

Древняя русская жизнь исчерпала себя вполне. Она развила все начала, которые в ней скрывались, все типы, в которых непосредственно воплощались эти началаКавелин С. 58..

И далее Она сделала все, что могла, и, окончивши свое призвание, прекратиласьТам же..

Я не буду пытаться подтверждать или опровергать эти характеристики. Но должен признать, что краткость и логичность анализа несколько настораживает.

Тысячелетняя история предстает как единая, хорошо структурированная конструкция, построенная сообразно заданной схеме. Факты привлекаются как строительный материал для реализации готового проекта. Я не буду подробно характеризовать кавелинскую схему. Замечу только, что каждый следующий этап русской истории предстает у него как строгое логическое следствие предыдущего, а вся эта история есть не что иное как развертывание исходной идеи, приходящее к предсказуемому финалу.

Получается, что сам Кавелин вовсе не придерживается первого из заявленных им требований. Это немаловажное обстоятельство мы обсудим позже, когда перейдем к обсуждению самой статьи Ю. Самарина. Сейчас же посмотрим на дальнейший ход мысли Кавелина. Формулируя свою мысль о началах «внутреннего быта» славян, он, одновременно, описывает иные начала. ресентимент дворянский элита идентичность интеллигенция

Тут он обращает внимание на два важных фактора европейской истории. Первый - это христианство. По мысли Кавелина, оно утвердило господство духовных оснований на материальными, в том числе над родовыми и семейными. Благодаря христианству человек становится выше природы. Так Кавелин вводит в рассмотрение понятие личности, по существу центральное для всего анализа.

Когда внутренний духовный мир получил такое господство над внешним материальным миром, тогда и человеческая личность должна была получить великое, святое значение, которого прежде не имелаКавелин. С. 19..

Однако Кавелину важны исторические последствия этого события. Суть их определяется так:

Христианское начало безусловного достоинства человека и личности вместе с христианством рано или поздно должно было перейти и в мир гражданский. Оттого признание этого достоинства, возможное нравственное и умственное развитие человека, сделались лозунгами всей новой истории, главными точками или центрами, около которых она вертитсяКавелин. С. 20..

Такой поворот событий стал возможен благодаря другому фактору европейской истории: исходному доминированию личного начала в жизни германских племен. Кавелин связывает его с воинственностью, культом мужественного поведения, личной отвагой, идеями воинской чести, достоинства. Исходно личное начало у германцев предстает в грубой варварской форме, связано с жестокостью и культом силы. Но оно подвергается облагораживающему воздействию христианства. Именно такое облагороженное личное начало стало основанием европейской цивилизации и породило существующие юридические и политические институты западного мира. Сочетание германского и христианского факторов ставит перед европейским человечеством высокую цель: всестороннее развитие человека, воспитание и поддержание в нем нравственного достоинства. Эта цель еще недавно обозначилась. Достижение ее в будущем. Но мы видим уже начало. Совершение неминуемоКавелин. С. 22.

Отметим, во-первых, что и описание западного мира имеет у Кавелина весьма отвлеченный характер. При самом добром отношении к провозглашенным ценностям, и при самом благожелательном восприятии европейской истории приходится признать, что автор предлагает чисто идеальную конструкцию. Можно даже заподозрить, что он выдает желаемое за действительное. Но я не собираюсь разбирать сейчас достоверность кавелинской модели. Нам нужно обсудить способ ее построения.

Как видно из всего сказанного Кавелин не избежал той ошибки, от которой сам же предостерегал. Кроме явного уклонения в отвлеченное рассуждение, он еще и строит свое рассуждение на сравнении. Это не просто исследование «юридического быта» наших предков, а построение антитезы Россия-Запад. Первая должна быть понята именно через сопоставление со вторым. Трансформация «семейно-родовых начал», которую показывает Кавелин, в конечном счете, должна продемонстрировать различие между двумя мирами. Существенный момент в понимании русской (или славянской) специфики состоит для Кавелина в описании того, чего не достает России сравнении с Европой. Заметим, что собственно русский путь развития рисуется как тупиковый. Без внесения личного начала в русскую жизнь, едва ли следует ждать для страны достойного будущего. Но это начало может появиться только в результате заимствования. В заключении статьи несмотря на то, что оно написано в весьма оптимистических тонах, присутствует некоторый элемент безнадежности. По Кавелину получается, что Европа строит свою историю сама, опираясь на собственные основания. Россия же, напротив, не может жить далее без заимствований, поскольку ее собственные жизненные начала ведут ее в тупик.

Посмотрим теперь, как отвечает на это славянофил Самарин. Прежде всего, он упрекает оппонента в одностороннем описании западного мира. Самарин (безусловно справедливо) замечает, что историю Европы никак нельзя свести к одному лишь развитию личного начала. Ошибка Кавелина, по его мысли, в том, что тот не учел действие другого принципа, определившего жизнь Запада. Это идущий от Рима принцип «отвлеченного авторитета». Самарин не объясняет смысл этого оборота, но он вполне прозрачен. Речь идет о системе власти, построенной на основании закона. «Отвлеченный авторитет» и есть авторитет закона. Высказывание Самарина означает, что жизнь европейских народов всегда подчинялась правовым основаниям или, по крайней мере, всегда к этому тяготела.

Дополнив таким образом Кавелина, его оппонент больше не возвращается к вопросу о «Римском начале» в европейской истории. Главной его мишенью является кавелинская апология личности. Однако краткое упоминание об «отвлеченном авторитете» имеет большое значение и для дальнейшего рассуждения Самарина, и для славянофильского подхода к истории в целом. Нам еще нужно будет к нему вернуться.

В оценке христианства Кавелин тоже односторонен. Как уверяет его оппонент, он упускает едва ли не главное. Конечно, Кавелин прав, указывая, что христианство делает личность свободной от материальных начала. Но дело вовсе не в самой личности.

"Христианство внесло в историю идею о конечном, безусловном достоинстве человека", говорите вы, - человека, отрекающегося от своей личности, прибавляем мы, - и подчиняющего себя безусловно целому. Это самоотречение каждого в пользу всех есть начало свободного, но вместе с тем безусловно обязательного союза людей между собою. Этот союз, эта община, освященная вечным присутствием Св. Духа, есть Церковь (Курсив мой - ГГ.).

В этой идее подчинения личности и состоит суть всех последующих рассуждений Самарина. Я бы обратил внимание, что речь он ведет именно о подчинении «безусловно целому». Нечто целое предполагается данным заранее. Можно было бы хоть немного смягчить это требование, предположив не целое, а, например, общее. Последнее означало бы, что личность как-то участвует в жизни того, чему подчиняется. Подчинение общему оставляет шанс на взаимодействие личностей при созидании этого общего, на поиск согласия. «Безусловно целое» таких шансов не оставляет. Оно всегда уже есть. В него можно только встроится, как в некоторую неизменную структуру. Последней в таком случае безразлично, кто в нее встроен. Безусловная целостность допускает безболезненную замену частей. Не исключено, конечно, что это жесткое выражение автор употребляет в целях полемики. Он сам, как и другие славянофилы, много писали о значении личности и едва ли относились к ней как к функции или элементу целого. Приходится, однако, признать, что эта идея здесь выражена, затем повторена в других текстах разных авторов. Я извлекаю ее из разнообразных контекстов не по своему произволу, а потому, что она оказалась извлечена самой российской интеллектуальной традицией и получила самостоятельную жизнь.

Прежде чем обсуждать дальнейшую полемику, сделаю одно замечание в адрес Самарина. Он упрекает Кавелина в упущении существенных черт, как в характеристике Запада, так и в характеристике христианства. Легко представить, что всякая отвлеченная конструкция многое упускает, а мы уже видели, что Кавелин создает именно отвлеченные конструкции. Но и Самарин не предлагает какого-либо иного способа мыслить. Его описание Запада, которое претендует на большую полноту, столь же отвлеченно. Он просто добавляет к одному абстрактному принципу, другой абстрактный принцип и получает несколько иную схему. От анализа исторического разнообразия европейской жизни он весьма далек. Запад предстает некой умозрительной конструкцией, своего рода замкнутой в себе идеальной системой, построенной на заданных основаниях.

То же самое можно сказать и о понимании христианства: указанный Кавелиным абстрактный принцип дополняется другим, столь же абстрактным. У нас появляется хорошая возможность создать идеальную конструкцию христианства на основе заданной схемы. Скорее всего это будет образ «правильного» христианства, которому затем можно будет противопоставить христианство искаженное (Очевидно западное.

Последнее тоже скорее всего будет сконструировано. В лапидарной характеристике католицизма и протестантизма Самарин даже намечает эту конструкцию.)

Но главное внимание Самарин уделяет личному началу. Его не устраивают те превосходные характеристики, которыми наделяет это начало оппонент. Общество, ценящее прежде всего личное достоинство, не способно развить в себе никаких нравственных начал, поскольку в нем отсутствует основание для единства. Последнее может существовать лишь как уже упомянутое «безусловно целое».

Здесь Самарин находит некоторые эмпирические доводы. Он приводит ряд свидетельств своих европейских современников, которые рисуют весьма непривлекательную картину западного обществаВпрочем, здесь тоже автор дает скорее уже обобщенную картину, не анализируя и даже не цитируя конкретные источники. Насколько обосновано утверждение Самарина, что это есть выражение общего мнения, понять невозможно.. В них содержаться жалобы на торжество эгоизма, личной корысти, строптивости, недоверчивости и т. п. «На разных тонах повторяется одна тема: скорбное признание несостоятельности человеческой личности и бессилия так называемого индивидуализма»Самарин. С. 38.. И далее Самарин обнаруживает, что в западном мире явно уже назрела «потребность какого-то крепкого, самостоятельного начала, собирающего личности»Там же. Самарин. С. 50..

Итак Самарин обозначает основную оппозицию: личное начало, перерастающее в эгоизм vs. «крепкое собирающее начало», существующее, по-видимому, как «безусловно целое». Эта абстрактная оппозиция тут же разворачивается в сопоставлении двух «миров»: западного и русского. Именно последний является носителем собирающего начала. Для демонстрации этого обстоятельства Самарин предпринимает свою реконструкцию русской истории, прямо противоположную кавелинской.

Прежде всего, высказывается уже привычный упрек: оппонент видит лишь одну сторону русской жизни, но упускает другую, более существенную. Кавелин смотрит на историю страны как на историю княжеских родов и семей.

...Он упустил из виду Русскую землю, забывая, что земля создает государство, а не государство - землю. (Курсив Самарина - Г.Г.)

Само понятие «земля» остается далее без объяснений. Но из приведенной фразы можно вывести весьма важные характеристики. «Земля» есть, во-первых, нечто такое, чему присущи целостность и константность. Она есть нечто одно, постоянно присутствующее в истории. Во-вторых, она есть субъект этой истории, возможно даже, главный субъект. Она, как мы видели, создает государство.

Далее, впрочем, вместо метафоры «земля» Самарин обращается к понятию общины. Именно ей принадлежит главная роль. Не знаю имеется ли полная синонимия, но во всяком случае характеристики, которые мы нашли у земли, можно найти и общины. В изображении Самарина община существует постоянно, но является себя в разных видах. Семейное и родовое единство, отмеченное Кавелиным, лишь один из таких видов, причем наименее совершенный. Более полное выражение община находит в городском и государственном устроении. Русское государство, по мысли Самарина, есть «единая, обнимающая всю Россию государственная община, - последний вид выражения земского и церковного единстваС. 52..

Позволю себе длинную цитату, следующую сразу за приведенным высказыванием:

Все эти формы различны между собою, но они суть только формы, моменты постепенного расширения одного общинного начала, одной потребности жить вместе в согласии и любви, потребности, сознанной каждым членом общины как верховный закон, обязательный для всех и носящий свое оправдание в самом себе, а не в личном произволении каждого. Таков общинный быт в существе его; он основан не на личности и не может быть на ней основан, но он предполагает высший акт личной свободы и сознания - самоотречениеТам же..

Это суждение Самарин подтверждает не более убедительно, чем Кавелин свои выводы о доминировании семейного начала в русской жизни. Его аргументы сводятся лишь к весьма обобщенным характеристикам нескольких политических институтов Древней Руси. Речь в статье идет, главным образом о новгородском вечевом строе и об особенности власти киевских князей. В обоих случаях, впрочем, обнаруживается важное дополнение к приведенному выше рассуждению.

Говоря о новгородском вече, Самарин вновь реагирует на реплику Кавелина. Тот пишет: «...вече представляет совершенно неопределенное народное собрание. Дела решались не по большинству голосов, не единогласно, а как-то совершенно неопределенно, сообща»Кавелин. С. 37.. Эту пренебрежительную характеристику Самарин связывает с предубеждением Кавелина «в пользу формальной правильности против внутреннего согласия и живого единства»Самарин. С. 57.. Баллотировка, подсчет голосов, даже единогласное решение - удел распавшихся обществ, в которых отдельные личности соединены внешними связями. Вечевой строй являет нечто противоположное: внутреннее единство, т.е., по-видимому ту самую встроенность личностей в предпосланное им безусловное целое.

Фигура князя (по-видимому, речь идет о великих князьях киевских в самый ранний период Киевской Руси) позволяет Самарину указать еще одну важную черту общинного единства. Он то как раз и олицетворяет личное начало, дает ему истинное выражение. Вот в чем оно состоит:

Призвав его и поставив над собою, община выразила в живом образе свое живое единство. Каждый отрекся от своего личного полновластия и вместе спас свою личность в лице представителя личного началаСамарин. С. 52..

По-видимому, такова должна быть роль любого монарха. Во всяком случае, московских царей Самарин явно видит примерно такими же выразителями народного единства. Царь или князь оказывается неким харизматическим народным вождем, через которого (видимо каким-то мистическим образом) в полноте осуществляются все чаяния составляющих народ личностей.

Воспроизведенная здесь полемика довольно точно выражает те способы мышления, о которых я упоминал в начале статьи. Я позволю себе, поэтому не рассматривать дискуссию Самарина с двумя другими авторами. Но одно место в ответе Белинскому все же необходимо отметить. Оно существенно дополнит картину.

В ходе полемики по поводу т.н. натуралистической школы Самарин делает неожиданный экскурс в гносеологию, никак не спровоцированный оппонентом. Он заявляет буквально следующее:

Во всех странах мира круг образованности, приобретаемой учением в городском быту, с каждым днем стесняется и мелеет. Везде знание логическое, которому подножием служит отрицание непосредственности и сознания жизненного, отказывает человеку в удовлетворении духовных потребностей, самых высоких и вместе самых простых: он не находит в нем ни живых побуждений к деятельности, ни нормы для своей внутренней жизни.

Высказывание, как видно, также имеет полемический характер. В нем отрицается определенный тип знания, охарактеризованный, конечно, предельно обобщенно, т.е. опять-таки, отвлеченно. Однако нетрудно понять, о каком знании идет речь. Самарин предлагает нам обобщенный образ западного рационализма, или, как бы мы выразились сейчас, «научной рациональности». Хотя сама западная наука в статье прямо не названа, вполне оправданно думать, что имеется в виду именно она. Важно, однако, что под критику подпадает здесь не только наука в собственном смысле слова, но и философия. Тот факт, что речь идет о ней также, косвенно подтверждается исключительным интересом славянофилов к этой проблеме. Критике европейской философии они посвятили немало усилий. Конкретного анализа, однако, они, как правило, не предлагали, а приводили весьма общие схематические характеристики. Иными словами, создавалась опять-таки идеальная конструкцияСамарин. С. 91. Наиболее выразительный пример - статья Киреевского «О необходимости и возможности новых начал для философии» // Киреевский И.В. Полное собрание сочинений в двух томах. Т. 1. Москва 1911. С. 223-264..

Самарин, что характерно, прямо увязывает «логическое знание» с «односторонним развитием личности» и объясняет, что начала правильного, т.е. непосредственного знания сохраняет народ.

Назидательные уроки жизни доходят прямо и беспрепятственно до его неотуманенного разума; ему доступен смысл страдания и дар самопожертвования. Все это не преподается и не покупается, а сообщается непосредственно от имущего неимущемуСамарин. С. 92..

Хотя связь с предшествующим рассуждением здесь явно не прописана, едва ли можно сомневаться, что доступ к непосредственному знанию открыт тем, кто живет сообразно общинным началам. По-видимому, это и есть «народ». Отдельные личности, свою очередь, обречены познавать, исходя из «отвлеченных начал», разлагать действительность на элементы, строить абстрактные схемыПриведу цитату из упомянутой статьи Киреевского, прекрасно дополняющую мысль Самарина: «Раздробив цельность духа на части и отделенному логическому мышлению предоставив высшее сознание истины, человек в глубине своего самосознания оторвался от всякой связи с действительностью и сам явился на земле существом отвлеченным, как зритель в театре, равно способный всему сочувствовать, все одинаково любить, ко всему стремиться, под условием только, чтобы физическая личность его ни от чего не страдала и не беспокоилась. Киреевский. С. 244.. Этот последний выпад Самарина позволяет достаточно полно описать определенный ход мысли и выявить схему, согласно с которой он производится.

Итак, попробуем реконструировать это ход. Исходной точкой является «позитивный» образ Запада. Он включает в себя три логически связанные элемента.

Первый из них (по-видимому, главный) представляет собой идею автономии и достоинства личности и вытекающие из нее формы гражданского устройства. Второй элемент состоит в идее права, в «господстве Закона», который, с одной стороны, ограничивает произвол личностей и институтов, а с другой защищает личное достоинство и автономию. Наконец, третий элемент есть рациональное знание, предполагающее логическую последовательность, строгую аргументацию, опору на опыт. С первыми двумя элементами он связан, прежде всего, тем, что личность рассматривается как разумная и свободная. Поэтому она вправе отвергнуть всякие авторитетные суждения, если они не сообразуются с ее собственным разумным решением.