Эпистемологический анархизм П. Фейерабенда

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования

«БРЯНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Кафедра «Гуманитарные и социальные дисциплины»

Направление 15.04.04

РЕФЕРАТ

Тема: Эпистемологический анархизм П. Фейерабенда

Магистрант: Шабалкин Александр Николаевич

Брянск 2019 г.

Пол Фейерабенд -- известный методолог науки, его труды глобально и динамично подвергаются обсуждению в нынешних дискуссиях по логике научного исследования. В работах ученого изучается я место и рольнауки в современном обществе на данном этапе, ведется критика методологических научных стандартов, предложенных зарубежными философами-позитивистами, имеет разработку оригинальная концепция теории познания. В данных трудах рассматриваются в целом все проблемы нынешней методологии науки. Обсуждение методологических вопросов автор связывает с большим социальным контекстом.

Фейерабенд, Пол (Пауль) (Feyerabend, Paul) (1924-1994) - философ и методолог науки, один из представителей постпозитивизма. Сформулировал целый ряд плодотворных методологических идей, разработал «анархистскую теорию познания», получившую большой резонанс в мировом философском сообществе.

Родился 13 января 1924 в Вене. Получил прекрасное образование. Его интересы были весьма разнообразны: в Веймаре он изучал драматургию, в Лондоне и Копенгагене занимался философией, микрофизикой, в Вене - историей. Свою преподавательскую карьеру начал в Вене, в качестве доцента Венского института наук и искусств. В 1951 работал в Англии - читал лекции в Бристольском университете, с 1958- в ряде северо-американских университетов и в университетских центрах Западной Европы. В 1954 получил премию Австрийской Республики за успехи в науке и искусствах. Его основные сочинения: "Против метода. Очерк анархистской теории знания" (1975), "Наука в свободном обществе" (1978), "Проблемы эмпиризма. Философские заметки" (1981) и др.

· «Против метода» (англ. Against Method: Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge, опубликована в 1975 году),

· «Наука в свободном обществе» (англ. Science in a Free Society, опубликована в 1978 году),

· «Прощай, благоразумие» или «Прощай, разум» в других переводах (англ. Farewell to reason, сборник статей, опубликованный в 1987 году).

С начала 50-х придерживался взглядов, близких к аналитической философии как разновидности неопозитивизма. В научном творчестве опирался на идеи критического рационализма (Поппер), исторической школы в философии науки (Кун), испытал влияние марксизма (В. Холличер) и идеологии контркультуры (Франкфуртская школа). В середине 50-х посещал семинары Поппера и некоторое время был его последователем, но вскоре занял критическую позицию по отношению к поппернианству. Тем не менее, влияние Поппера заметно и в поздних работах, например, попперовский принцип фальсифицируемости, который у Фейерабенда доводится до предела. Себя Фейерабенд называл анархистом и дадаистом эпистемологии (науковедения), сравнивал себя с Марселем Дюшаном. Особенности его необычной биографии позволяют сравнить его и с другим неодадаистом-флюксусцем Йозефом Бойсом.

Молодость обоих пришлась на времена 3-го Рейха, оба служили в вермахте, оба были серьезно ранены на восточном фронте. Фейерабенд не успел стать членом нацистской партии, но мечтал по молодости служить в СС - нравилась красивая форма. Один раз донес на торговца нотами, что тот выставляет в окне своего магазина портрет Стравинского, ошибочно полагая, что это еврейский композитор. Зато после войны, занявшись философией науки, дружил в основном с евреями, Поппером и его учениками Агасси и Лакатосом. Идейный разрыв не мешал в дальнейшем дружеской переписке и личным контактам. В связи с ранением молодой Фейерабенд стал импотентом, так в своей жизни и не познав общепринятых телесных радостей. Но, однако, пользовался огромным успехом у женщин, сам всегда тянулся к женщинам и именно к телесным контактам, четыре раза был женат и умер на руках у любящей жены, мучаясь какими-то приобретенными еще на войне болями.О книжке "Против метода", которая принесла ему колоссальный успех и известность, Фейерабенд, может быть, кокетничая, а может быть, искренне говорил, что жалеет о том, что ее написал, о том шуме, который она вызвала, о том, что лучше бы он написал какую-нибудь театральную пьесу, о зря потраченном времени.

"Прожигая время" - так назвал он свою книгу-автобиографию. Несостоявшийся эсэсовец считал себя в сущности несостоявшимся художником. Провозглашенный им принцип "anything goes" - "все допустимо, позволено", вполне возможно, восходит к его представлениям о модернистском искусстве. Знал ли Фейерабенд, что в то время, как он боролся с методологическим ригоризмом, в современном искусстве на передовые позиции выдвинулся концептуализм, ориентированный на того же Дюшана, но не как на дадаистского эксцентрика, а как на жесткого методолога. Главный теоретик концептуализма Джозеф Кошут вслед за Дюшаном требовал от художника не быть "глупым как художник", требовал нового артикулированного ума в искусстве и способности к перманентному, методическому переопределению функций искусства.

А вовсе не иррациональной любви к искусству. При этом в личной жизни, по слухам, Кошут чрезвычайно и совершенно традиционным образом любвеобилен. Быстро став модным, концептуализм, в частности, стал разрабатывать методологию отличия настоящего концептуализма от ложного, от подделок под концептуализм. По более строгой шкале ценностей речь шла о различении подлинного искусства и не-искусства, китча и коммерции. То, что так отталкивало Фейерабенда в попперовской школе философии науки, в то же самое время набирало силу в самом передовом искусстве. Умер Фейерабенд 11 февраля 1994 в Цюрихе (Швейцария).

Имя Фейерабенда приобрело мировую известность благодаря концепции «эпистемологического анархизма». Концепция вырастает из критики ортодоксального научного подхода, в основе которого лежат два принципа:

1. Принцип дедуцируемости, согласно которому все успешные теории в одной и той же области обязательно должны быть совместимыми,

2. Принцип инвариантности значений, благодаря которому при включении некой новой теории Тў в тело старой теории Т, происходит коррекция значения теории Тў, замена онтологии новой теории на онтологию старой. Стремление согласовать новую теорию со старой, сделать их непротиворечивыми приводит к тому, что сохраняется не лучшая, а более старая теория.

Кроме того, Фейерабенд подвергает критике мнение, что теория - лишь удобная схема для упорядочивания фактов. Он подчеркивает, что каждая научная теория несет свой особый способ рассмотрения мира. Ее восприятие оказывает влияние на наши общие убеждения и ожидания, и посредством этого - на опыт и наше представление о реальном. Получается, что «факты» и «экспериментальные результаты», служившие мерилами достоверности теории в классической науке, не так уж непогрешимы, а, наоборот, обусловлены изначальной установкой исследователя. На основе этого утверждения Фейерабенд вводит «правило контриндукции», которое гласит, что необходимо вводить и разрабатывать гипотезы, несовместимые с хорошо обоснованными теориями, существовавшими ранее, с фактами и данными экспериментов. Ведь зачастую свидетельство, способное опровергнуть некоторую теорию, может быть получено только при помощи альтернативы, несовместимой с данной теорией. Рекомендация использовать альтернативы только после того, как опровержения уже дискредитировали ортодоксальную теорию, ставит, по выражению Фейерабенда, телегу впереди лошади. Правило контриндуктивности Фейерабенд кладет в основу своей плюралистической методологии.

Необходимо дать определения нескольким понятиям. Во-первых, что значит пролиферация ? Это значит, что движение науки есть ни постепенный ряд шажков к истине, а плавание в океане взаимно несоизмеримых альтернатив, когда познающий субъект всё дальше отделяется от берега: горизонт, конечно, расширяется, но противоположного берега не видно. То есть Фейерабенд рушит представление о движении науки как о постепенном поступательном развитии, каковое до сих пор лежит в общественном сознании и головах многих учёных со времени эпохи Просвещения являясь прямым отголоском порождённым ею веры в прогресс. Движение есть, и может быть, даже вперёд, но оно порождает такое негативное явление как убеждённость учёных мужей в том, что в конечном счёте должна быть одна идея, одна теория наиболее правильная, а все остальное не совсем серьёзно.

Подобная же убеждённость, при том что истина всегда относительна, есть явная авторитарная тенденция в науке, которая наносит вред ей самой же. Для объективного познания необходимо разнообразие мнений. И метод, поощряющий подобное разнообразие, является единственным совместимым с гуманистической традицией.

Что значит контриндукция ? Существует ещё одно распрастранённое убеждение, что истина появляется на свет однажды после того как много-много лет подряд учёный-жук изучал горы материала и все обобщал то есть совершал индукцию, или, наоборот, дедуцировал, и вот, стряхнув с колен библиотечную пыль, он выходит, наконец, к жаждующей публике из своей лаборатории, чтобы осчастливить её новым открытием.

Фейерабенд же считает, что нет никакой такой индукции или дедукции, потому что в действительности значительные открытия, хотя и происходят на основании ранее добытых знаний, появляются в результате резкого противопоставления тем выводам, которые были сделаны ранее. То есть новое открытие несёт в себе некоторый отрицательный, разрушительный, но жизненный заряд. То есть новые теории ни напрямую выводятся из старых, а выводятся из оснований старым теориям противоречащим это есть контриндуция, которая по Фейерабенду есть совершенно очевидный гносеологический метод. И, в-третьих, что значит останавливаться подробнее на языке наблюдений ? "Термины наблюдения это троянский конь, за которым нужно следить," - говорит Фейерабенд. То есть: нет никакой единой универсально общей науки как в пространстве, так и (что самое главное) во времени, и потому ни только разные учёные могут вкладывать разный смысл в разные понятия это проблема решаемая, а новые или принципиально различные по сути явления могут выражаться одним и тем же понятием.

Например, Фейерабенд приводит рассуждение противников Галилея, которые утверждали, что если Земля действительно крутиться, то траектория брошенного с башни камня должна быть кривой. То есть, для них движение камня происходит в некоем абсолютном пространстве, в то время как он лишь элемент той сферы (воздушного пространства Земли) которая сама движется и относительно её вообще находится в состоянии покоя. Или, например, когда мы идём ночью, то нам кажется, что Луна движется вместе с нами. А потому адекватная методология должна быть предельно внимательна к языку наблюдений, должна выработать в себе методы решения подобных проблем, потому что сама система воспитания и образования в нашем обществе построены так, что часто высказывание и феномен сливаются в нашем представлении.

В статье «Против методологического принуждения (Against Method, London: Verso, 1975)» Фейерабенд пишет, что настоящий ученый должен «сравнить идеи с другими идеями, а не с опытом, и пытаться улучшить те концепции, которые потерпели поражение в соревновании, а не отбрасывать их. Действуя таким образом, он сохраняет концепции человека и космоса, содержащиеся в книге бытия или «Поимандре» и будет их использовать для оценки успеха теории эволюции и других новейших концепций». Широкую известность Фейерабенд приобрел во многом благодаря требованию разрабатывать несовместимые с фактами теории на том основании, что не существует ни одной более или менее интересной теории, которая согласуется со всеми известными фактами. Для возможности существования плюралистической методологии необходимо отсутствие установленных стандартов, пропаганды, принуждения. Отсюда возникает тезис «допустимо все» («anything goes»).

"Поиск обретает несколько направлений, возникают новые типы инструментов, данные наблюдений входят в новые связи с иными теориями, пока не установится идеология, достаточно богатая, чтобы снабдить независимыми аргументами каждый факт... Сегодня мы можем сказать, что Галилей был на верном пути, ибо его напряженные усилия в направлении весьма странной для того времени космологии дали в конце концов все необходимое, чтобы защитить ее от тех, кто готов поверить в теорию, если в ней есть, например, магические заклинания или протокольные предложения, отсылающие к наблюдаемым фактам. Это не исключение, а норма: теории становятся ясными и убедительными только после того, как долгое время несвязанные ее части использовались разным образом. Абсурдное предвосхищение, нарушающее определенный метод, становится неизбежной предпосылкой ясности и эмпирического успеха" - пишет он.

Фейерабенд напоминает, что наука - это сравнительно новая форма знания, возникшая всего двести лет назад, которая рождалась в жестоком конфликте с религией и, возможно, сама рано или поздно будет отстранена с передовых позиций какой-либо иной формой познания. Наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки. Ведь современная наука господствует не в силу ее достоинств, а благодаря организованным для нее пропагандистским и рекламным акциям. Это - форма идеологии и она, по мнению Фейерабенда, должна быть отделена от государства, как это уже сделано в отношении религии. Каким образом может быть организовано государство, в котором возможен такой подход к науке?

Прежде всего Фейерабенд отвергает идею, что для решения проблем должна существовать теория, разработанная специалистами, т.е. интеллектуалами, которые объясняют, что возможно и что невозможно. В свободном обществе интеллектуалы и идеи, которые они ценят, и способы, которые они считают наиболее подходящими, представляют лишь одну из многих традиций. Проблемы решают не специалисты (хотя их советами не пренебрегают). Фейерабенд пишет: «Но возьмем, к примеру, идею движения Земли. Она возникла в античности, была разгромлена аргументами аристотеликов, считалась невероятной нелепостью Птолемеем, и, тем не менее, с триумфом возвратилась в 18 столетии. Можно привести и немало других примеров, подтверждающих следующую мораль: временную задержку в развитии некоторой идеологии, которая представляет собой пучок теорий, соединенных с определенным методом и более общей философской концепции, нельзя считать основанием для ее устранения». (Избранные труды по методологии науки // Наука в свободном обществе. М., 1978. С. 471).

Для создания свободного общества необходимо предоставление всем традициям одинаковых прав, а для того, чтобы осуществить этот проект необходимо изменить структуру общества с идеологической на охранительную, (не навязывающую некую теорию в качестве обязательной, но поддерживающую все теории). Конечно, Фейерабенда зачастую обвиняют в эпатаже и утопичности, однако нельзя отрицать благотворного влияния его критики на академическую, устоявшуюся и догматизированную науку.

По мнению Фейерабенда, поскольку знание идеологически нагружено, постольку борьба альтернативных подходов в науке во многом определяется социальными ориентирами и мировоззренческой позицией исследователей. Ввиду этого, по Ф., каждый исследователь вправе разрабатывать свои концепции, не сообразуясь с какими-либо общепринятыми стандартами и критикой со стороны коллег. Авторитаризм в любой его форме недопустим в научной идеологии. В "свободном обществе", идею которого отстаивал Ф., все традиции равноправны и одинаково вхожи в структуры власти.

Свобода - продукт разновекторной активности индивидов, а не дар амбициозных теоретических систем, исповедуемых власть предержащими. "Релятивизм пугает интеллектуалов, ибо угрожает их социальным привилегиям (так в свое время просветители угрожали привилегиям священников и теологов). Народ, долго тиранизированный интеллектуалами, научился отождествлять релятивизм с культурным и социальным декадансом. Поэтому на релятивизм нападают и фашисты, и марксисты, и рационалисты. Поскольку воспитанные люди не могут сказать, что отвергают идею или образ жизни из-за того, что те им не по нраву (это было бы постыдно), то они ищут "объективные" причины и стремятся дискредитировать отвергаемый предмет".

Противоречия в развитии науки, негативные последствия научно-технического прогресса побудили Ф. к призыву отделить науку от государства подобно тому, как это было сделано с религией: избавить общество от духовного диктата науки. Вступая в конфликт с академической философией науки, Ф. выразил новые тенденции в развитии этого исследовательского направления, открыл новые перспективы в решении его внутренних проблем, расширяя предмет и методологический инструментарий современной эпистемологии. Для Ф. характерно обсуждение методологических вопросов в широком социокультурном контексте.

В решении конкретных проблем философии науки Ф. воплощает современные тенденции философствования: установку на гносеологический, методологический и мировоззренческий плюрализм, широкую трактовку рациональности, синтез позитивистских и социально-антропологических ориентаций, стремление к культурологическим, герменевтическим и антропологическим методикам анализа знания. Концепция Ф. вносит экологические и гуманистические мотивы в эпистемологию, с нее берет начало новейшее направление в социокультурном анализе знания - антропология знания (Е. Мендельсон, В. Элкана), исходящая из соизмеримости знания и человеческих способностей и потребностей.

"Против метода" ("Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge", 1974) - программное сочинение Фейерабенда, в котором излагается его позиция эпистемологического анархизма. Работа посвящена Лакатосу и первоначально задумывалась как часть их совместного проекта, в рамках которого Лакатос должен был отстаивать позиции критического рационализма, а Фейерабенду отводилась роль его оппонента. Будучи опубликована уже после смерти Лакатоса, работа стала своеобразным итогом многолетней полемики Фейерабенда с рационалистическими версиями философии науки. После ее первой публикации в Лондоне, работа многократно переиздавалась на разных языках.

В русском переводе "Против методологического принуждения. Очерк анархистской теории познания" она выходит в 1986. Центральной темой работы становится обоснование принципа методологического анархизма как более соответствующего подлинной динамике научного знания, лишь весьма отдаленно напоминающей последовательное и четкое приближение к всеобъемлющей истине. В действительности история науки - это история проб, ошибок и заблуждений, она гораздо сложнее и интереснее, нежели ее последующие рационалистические реконструкции. Возможность ее кумулятивной интерпретации обеспечивается соответствующей научной идеологией, ориентированной на последовательную десубъективацию знания и преподнесение его эволюции в предзаданном контексте приближения к объективной истине.

Из разнообразного исторического дискурса при этом вычленяются только те факты, которые работают на современный стандарт, а все конкретно-индивидуальное и психологически-личностное отбрасывается как случайное и несущественное. Оформляющийся при этом образ науки наделяется характеристиками высшего арбитра в вопросах познания, независимого от авторитетов веры или политики, мнения толпы или поветрий моды. Подобная абсолютизация науки и ее методологии необходимо должна быть оспорена, поскольку, с одной стороны, глупо ограничивать себя отдельными эпистемологическими предписаниями, когда обращаешься к анализу неизвестных явлений. Возможно, их секреты лучше раскрываются исходя из каких-либо альтернативных точек зрения. В любом случае, многообразие познавательных стратегий всегда более перспективно, чем их дефицит. С другой стороны, безусловное доминирование науки в сферах познания, образования и культуры антигуманно по своей сути. Своими установками на объективацию и стандартизацию знания наука пресекает гуманистический интерес к личности, индивидуальности, загоняя человека в искусственные тиски всеобщих истин и штампов.

Методологический анархизм, провозглашаемый Фейерабендом, выступает тем самым как способ преодоления консервативных и антигуманных традиций научной рациональности. Критикуя классиков анархистской идеологии, Фейерабенд упрекает их в непоследовательности позиций. Отвергнув социальные и политические ограничения, они не рискнули посягнуть на науку, понятую ими как царство разума и свободы. Реальная история анархизма в целом не отличалась особой последовательностью, поскольку ее участники, чрезмерно радея о всеобщем счастье и благоденствии, сами выделялись пуританской самоотверженностью и серьезностью. Связывая свои позиции с анархизмом, Фейерабенд апеллирует лишь к наиболее устойчивому значению этого термина, предпочитая называть себя "философским дадаистом". Оспаривая идею метода как наиболее правомерного и обязательного правила научной деятельности, Фейерабенд указывает на то обстоятельство, что фактически все крупнейшие теории и открытия возникали не благодаря, а вопреки существующим методам, выступая как исключение из правил, но не само правило.

Сложившаяся практика обоснования необходимости научных методологий убеждает не столько силой аргументов, сколько пропагандистским воздействием образования и обучения. Процесс освоения научных знаний фактически воспроизводит те же механизмы внушения и дрессуры, что и воспитание маленьких детей. Успех здесь обеспечивается преимущественно повторением, но не аргументацией, а авторитет правила есть лишь "каузальное следствие" полученного воспитания и уважения к учителю. Отсутствие четких методологических образцов конкретизируется также в невозможности четкого разделения идеи и действия.

Считая, что "правильная идея" предваряет последующие процедуры открытия и обоснования, теоретики науки используют те же пропагандистские приемы подтасовки фактов. В реальной истории идеи и действия всегда взаимозависимы, где не только идея направляет действие, но и методологические процедуры корректируют идею, в своей окончательной редакции подчас весьма отличающейся от первоначальной. Тем самым у истоков всякой теоретической и методологической ясности находится содержательная путаница и экспериментирование, а прогрессивность идей и правил осознается лишь постфактум. Не существует унифицированного рецепта научного открытия, в силу чего ограничивающие творчество методологические стандарты научной рациональности должны быть заменены новым анархистским принципом: "все дозволено" ("anything goes" - все сойдет, все подходит; в авторском немецком переводе "mach, was Du willst" - делай, что хочешь).

Практическая реализация данного требования предполагает легитимацию в научном дискурсе целого ряда принципов, противоречащих признанным канонам научности. Одним из центральных требований научного познания является необходимость согласования теорий с фактами и с существующей научной традицией. Отражая позицию эмпиризма и верификационизма, это требование предполагает индуктивное надстраивание новых теорий над старыми в случае их подтверждения фактическим материалом. Альтернативой такому подходу Фейерабенд выдвигает принцип контриндукции, ориентирующий исследователя на создание теорий, несовместимых ни с традицией, ни с хорошо обоснованными фактами.

Правомерность контриндукции доказывается им двумя основными линиями аргументации. Во-первых, критика тезиса о возможности создания альтернатив только в ситуации возникновения новых фактов, противоречащих существующей теории, и необходимости согласования новых версий интерпретации со старыми. С его точки зрения, создание альтернативных теорий должно сопровождать все периоды развития научного знания, поскольку сопоставление альтернатив позволяет наиболее убедительно продемонстрировать их достоинства и недостатки, как правило, незаметные при внутреннем анализе. Во-вторых, опровержение методологической установки индуктивизма на необходимость сопоставления новых теорий со сферой обоснованного фактического материала.

По мнению Фейерабенда, альтернативы достаточно легко надстраиваются над фактами, поскольку ни одна из них не в состоянии объяснить всего комплекса фактического материала и может претендовать на интерпретацию лишь отдельного фрагмента действительности. Роль контриндукции при сопоставлении теории с фактами возрастает в связи с непременной концептуальной нагруженностью любых данных наблюдения, исходной предпосылочностью познания, "предрассудки" которого обнаруживаются лишь благодаря внешней оценке. В этой ситуации альтернативный стандарт также задает не только образы иного мира, но и помогает понять границы и возможности собственной реальности, а последовательное проведение принципа анархизма склоняет к мысли об условности и относительности всякой претензии на окончательную истину. Тезисы эмпиризма о совместимости (consistency) теории и, соответственно, об избыточности альтернатив исходя из соображений экономии едва ли приближают человечество к истине.

При сравнении двух теорий, по-разному интерпретирующих один и тот же набор фактов, преимущество имеет более старая и известная, но не обязательно лучшая. Согласно бытующей точке зрения, заслуженная и авторитетная концепция будет сохранять свой привилегированный статус в науке до тех пор, пока не возникнут противоречащие ей факты, которые, в свою очередь, оправдывают появление альтернативных гипотез. Парадокс эмпиризма заключается, однако, в том, что новые факты не могут возникнуть без новых идей и альтернативного мировоззрения. Эффективность теории обеспечивается за счет сужения эмпирического материала и игнорирования тех феноменов, которые она не в состоянии объяснить. Живая связь с действительностью постепенно утрачивается, и теория начинает работать лишь на последовательное достраивание своей искусственной модели мира, сознательно очищаемой от противоречащих ей фактов и явлений.

Будучи усилена структурами государства и образования, теория постепенно превращается в форму идеологии, успех и стабильность которой выступают как результат конформизма, но не декларируемой согласованности с действительностью. При отсутствии альтернатив теория превращается в разновидность мифа, целенаправленно культивируемого своими "священниками и нобелевскими лауреатами", и базирующегося скорее на ловком обмане, чем на беспристрастной истине. Прогресс науки нуждается не столько в единстве мнений, сколько в пролиферации самых разнообразных версий и идей. Термин "пролиферация" почерпнут Фейерабендом из биологии, где он обозначает процесс спонтанного, неконтролируемого размножения.

Принцип пролиферации конкретизирует эпистемологический анархизм, ориентируя науку на постоянное продуцирование конкурирующих друг с другом альтернативных гипотез и теорий. При этом в системе научного знания правомерны любые позиции, какими бы устаревшими и абсурдными они не казались. Идея должна соотноситься только с идеей, в силу чего аргументация посредством апелляции к фактам изначально не корректна. При этом ни одна идея не заслуживает того, чтобы быть отправленной на свалку истории, поскольку ее эвристический потенциал всегда может быть востребован в контексте возникновения альтернативных теорий и методов. В качестве примеров подобного ренессанса забытых идей могут служить пифагорейский гелиоцентризм, китайская медицина, атомизм.

История науки неоднократно превращала миф в теорию и теорию в миф, в силу чего пролиферация, ведущая к конкуренции альтернативных концептуальных моделей, оказывается методологически более предпочти тельной, нежели кумулятивистский принцип соответствия. Возвращаясь к тезису индуктивизма о необходимости соответствия теорий фактам, Фейерабенд указывает на проблематичность этой идеи, реализующейся всегда лишь с известной долей приближения и аппроксимации. Говоря о непременном существовании группы фактов, не согласующихся с заданными теоретическими принципами, Фейерабенд обращает внимание на неизбежное присутствие в рамках любой теоретической конструкции ad hoc гипотез, призванных обосновать возможную степень количественной ошибки или качественное расхождение теории с очевидно наблюдаемыми фактами. Принцип соответствия, выступающий как канон научной деятельности, тем самым изначально вступает в противоречие с ее реальной практикой.

Гипотезы ad hoc указывают на невозможность корректного согласования теории с фактами, при этом, если следовать необходимому в данной ситуации требованию фальсификации, то придется отказаться от всех теорий как несостоятельных. Беспристрастная и объективная интерпретация фактического материала представляется в целом едва ли возможной. В истории науки не существует "голых фактов", а все данные наблюдения изначально теоретически нагружены. В мировоззрении ученого рационализированные теоретически установки переплетаются с комплексом неосознаваемых метафизических и историко-культурных предрассудков, влияющих не только на идеи, но и на язык наблюдения, и на сам опыт наблюдения.

Невозможность реального разведения чувственного ощущения и его репрезентации в языке порождает феномен "естественной интерпретации", в рамках которой идеологическая ангажированность человеческого опыта нивелируется и исследователь оперирует фактами как наиболее объективными аргументами. При этом несовместимость факта с теорией подчас может быть обусловлена не столько некорректностью теории, сколько теоретической испорченностью самого факта, его "заидеологизированностью". Реальным выходом из этой ситуации является замена одной естественной интерпретации на другую, что предполагает одновременное введение нового языка наблюдения и, соответственно, нового опыта восприятия.

Процесс этот возможен лишь при наличии альтернативной идеи, позволяющей взглянуть на мир под другим углом зрения. Альтернатива при этом выступает не столько в роли серьезного оппонента проповедуемой большинством теории, сколько в функции катализатора внутренних противоречий. Формы ее первоначальной репрезентации могут маскироваться как гипотезы, создающие иллюзию некоторого конформистского синтеза, однако в действительности реализующие уже новую парадигму исследования.

В качестве примера создания подобной альтернативной версии интерпретации и языка наблюдения Фейерабенд рассматривает конкретные шаги и процедуры доказательства Галилеем коперниканской теории. Идеи гелиоцентризма противоречили очевидным данным наблюдения, свидетельствующим в пользу неподвижности Земли, и аристотелевской космологии, органично увязывавшей все формы природных взаимодействий, в том числе и сенсорный опыт человека, в единую модель движения. Эта модель базировалась на естественном доверии к человеческому восприятию, поскольку последнее представляло собой адекватное воспроизведение реальной формы видимого объекта. Сущность движения, по Аристотелю, состоит в переходе формы от действующего к испытывающему воздействие, в процессе чего объект приобретает свойства взаимодействующего с ним объекта.

Тем самым под единое теоретическое обоснование подводились онтологические и гносеологические характеристики человека и Универсума. Первоначальный шаг Галилея в дискуссии с аристотеликами был продиктован стремлением обосновать возможность иных естественных интерпретаций за счет указания на относительность человеческого восприятия движения и покоя. Обоснование этого принципа идет у него не только через апелляцию к наблюдаемым фактам их взаимозависимости, но и через отсылку к известным со времен Парменида и Платона логическим парадоксам движения. Теоретическая интерпретация, обосновывающая новый язык наблюдения, здесь фигурирует в форме анамнесиса, знакомого, и в силу этого приемлемого, но забытого знания. Новая интерпретация движения при этом вводится как гипотеза ad hoc, указывающая на возможность различного видения движения относительно конкретного и всеобщего, земного и небесного.

В свою очередь, оформление новой теоретической позиции и языка наблюдения позволяет Галилею предлагать и новые методологические приемы, связанные с использованием телескопа для наблюдения за небесными светилами. Телескоп при этом стал тем фактором, который трансформировал существовавший сенсорный опыт, покоящийся на абсолютном доверии к данным наблюдения, и утвердил идеологию инструментального познания, обеспечивающего максимальный эффект за счет искусственного сужения и преобразования эмпирической сферы исследования. Пример с Галилеем показывает, что новая концептуальная модель в совокупности таких ее элементов, как сенсорный опыт, язык наблюдения, теоретические обоснования и методологические правила, создается практически из ничего, в ситуации несомненной убедительности птолемеевской космологии.

Своим успехам она обязана пропагандистской ловкости Галилея, умело спекулировавшего как на оригинальном соединении античных авторитетов и визуальных парадоксов движения, так и на идеологических лозунгах эпохи, порывавшей со всем средневековым и аристотелевским. Свое подлинное обоснование коперниканская теория получила гораздо позднее, после того, как были созданы соответствующие вспомогательные дисциплины типа оптики, физиологии восприятия и т.п. Однако вес и авторитет в науке она приобрела благодаря Галилею, который, поверив в весьма неубедительную для своего времени идею, сумел по-новому взглянуть на очевидные для всех факты. Процесс утверждения коперниканской теории в науке 17 в. тем самым детерминируется не столько приоритетами истины, сколько комплексом совершенно алогичных обстоятельств (пропаганда, гипотезы ad hoc, апелляции к забытым авторитетам и т.п.). Победа разума оборачивается его забвением на определенном временном промежутке, и в конечном итоге Птолемей был побежден лишь после того, как был искусственно создан новый тип рациональности.

При этом аналогичные ситуации неоднократно воспроизводились в динамике науки, сопровождая практически все значительные теории и открытия. На основании анализа галилеевского опыта аргументации Фейерабенд делает вывод об отсутствии в истории науки каких-либо четких разграничений между постулируемыми в методологической традиции контекстами открытия и оправдания (обоснования). Согласно позитивистской философии науки, ситуация открытия новых истин иррациональна и не подлежит возможной теоретической экспликации и унификации, в то время как процесс доказательства и апробации новых идей должен подчиняться существующим научным стандартам и логике. Спектр аргументации, использованный Галилеем, перечеркивает эту посылку и свидетельствует об иррациональности не только научного открытия, но и реальной практики его обоснования.

Разведение этих моментов представляется Фейерабенду неправомерным и в силу неизбежной зависимости идеи от соотнесенных с ней методологических процедур, существенно корректирующих теоретическую позицию ученого при переходе от одной эмпирической сферы исследования к другой. Теория и опыт существуют всегда в неразрывной целостности, где теория полагает определенный опыт, а опыт возможен лишь в его непосредственной зависимости от соответствующего теоретического контекста.

Апелляция к Галилею помогает Фейерабенду в развенчании еще одной популярной идеи кумулятивистской методологии, связанной с представлением о некоторой "вневременности" истины, ее независимости от проповедующих ее людей и сопутствующих ей исторических событий. В рамках такого подхода история науки изначально сглаживается, наличие возможной полемики между альтернативными точками зрения не принимается в расчет, а путь к истине выглядит как последовательное надстраивание новых идей над старыми.

В противовес этой позиции Фейерабенд предлагает рассматривать науку, исходя из закона неравномерности ее развития, понимаемого им как конкретизация ленинской идеи о неравномерности исторического развития. В научном дискурсе, так же как и в культуре в целом, всегда переплетаются самые разнородные идеи, начиная от уходящих в глубокую древность верований и заканчивая предвосхищением будущих открытий. Их полемика и конфликт подчас создают предпосылки для усиления "слабого звена", как было в случае с коперниканством, которое, посредством хорошо организованной пропагандистской кампании, вдруг становится наиболее передовым и правильным.

Неожиданность успеха новой теории при проверке оказывается не столь уж случайной и внезапной. Ее победа обеспечивается искусной реанимацией идей, как правило, представленных в культурном пространстве, однако не воспринимаемых всерьез на фоне признанных научных стандартов и авторитетов. Нередкие исторические метаморфозы, воскрешающие к жизни признанные когда-либо и кем-либо абсурдными версии, убеждают исследователя в правомерности еще одной методологической установки, получившей у Фейерабенда название "принцип упорства". Ученый необходимо должен придерживаться принятой позиции, какой бы невероятной и неубедительной она ни казалась. В конечном итоге дозволено все, и победа определенной альтернативы выступает как результат в большей степени настойчивости и мастерства ее адептов, но не желаемого успеха в объяснении и предсказании фактов. Полемизируя с Лакатосом по поводу правомерности серьезного отношения к научным стандартом, Фейерабенд опять возвращается к идеям эпистемологического анархизма и дадаизма, считая, что пролиферация стандартов и мнений всегда работает в пользу прогресса и гуманизма. При этом дадаист отличается изначальным снисходительно-ироничным отношением к любым всеобщим правилам, в особенности тем, которые возлагают на себя миссию высшей инстанции в определении истины.

Дадаист защищает всегда позицию слабого, находящегося в оппозиции, будучи готов критиковать даже собственную программу, если она вдруг станет доминирующей идеологией научного дискурса. Его позиция напоминает поведение "двойного агента", работающего на разные стороны, поскольку основным своим кредо он считает беспредпосылочность и вредность идеологического закрепления унифицированных авторитетов "Истины", "Долга", "Справедливости" и т.п. Вместе с тем критическое отношение к общепризнанному знанию дадаиста существенно отличается от попперовского принципа фальсификационизма. В соответствии с последним теория должна быть отброшена, если она не в состоянии справиться с возникшей проблемой и вынуждена прибегать к искусственным уловкам типа ad hoc гипотезы.

При этом проблема появляется в ситуации нарушения ожидаемых фактов, вытекающих из существующих теоретических интерпретаций. Несоответствие теории и фактов заставляет исследователей создавать новую теорию для решения уже очерченной в прежней концептуальной матрице задачи, одновременно воспроизводя в своем содержании те теоретические идеи и правила, которые хорошо зарекомендовали себя в прошлом. Новая теория в равной степени должна быть подвергнута критике, и если она ее выдерживает, то может претендовать на статус адекватного знания, в обратном случае процесс начинает воспроизводиться по-новому. Критический рационализм Поппера тем самым основывается на возможности интеграции старых теорий в новые, поскольку и те, и другие ориентированы на описание примерно одной и той же группы фактов, но отличаются объемом эксплицируемого эмпирического материала. Новая теория оказывается более прогрессивной, поскольку включает в свое содержание большее количество анализируемых фрагментов действительности. Сохраняя в своем контексте "истинные" идеи и факты предыдущих знаний, теории оказываются взаимно соизмеримыми, что и обеспечивает возможность их беспристрастной оценки и критики. Полемика с Поппером строится Фейерабендом на основании контраргумента о несоизмеримости теорий. Каждая из них базируется не только на различных идеях, но и на собственном фактическом материале, языке наблюдения и опыте восприятия.

Новая теория, как правило, просто отбрасывает старые проблемы как несущественные или псевдонаучные, конкретизируя себя в изначально иных направлениях исследования. Игравшие существенную роль рассуждения прошлых эпох о характеристиках опоры, на которой покоится Земля, о весе флогистона и свойствах эфира, об абсолютной скорости Земли и т.п., в последующей истории науки вызывают не более, чем усмешку. При этом сам ход попперовского рассуждения о проблеме, свидетельствующей о несоответствии теории и факта, что предваряет необходимость возникновения новых версий интерпретации, кажется Фейерабенду несколько натянутым. Факты изначально предзаданы соответствующим теоретическим контекстом, и противоречие здесь едва ли возникнет, поскольку замечается лишь то, что работает на нужный научный стандарт. Одновременно, реальная логика науки идет не столько через расширение эмпирической сферы исследование, сколько через ее сужение.

Галилей, в отличие от Аристотеля, не претендовал на объяснение всех форм изменений, но обращался лишь к анализу механических движений. И наконец, требование отбрасывать теорию в случае ее успешной критики как неадекватно объясняющей всю известную область фактического материала, приведет к необходимости отказа от всех существующих научных моделей, поскольку ни одна из них не может претендовать на согласование со всеми фактами. Тезис о несоизмеримости теорий подкрепляется Фейерабендом неожиданными реминисценциями в исследовательские традиции антропологии, философии мифа и языкознания. Специально обращаясь к анализу архаического типа мышления, на примерах древнегреческого эпоса и керамической живописи он показывает существование здесь изначально иной идеологии, вмещающей в себя как необходимые теоретические обоснования, так и соответствующий им визуальный опыт видения и воспроизводства мира.

Будучи связан с магической практикой, с комплексом обязательных табу, защищающих его от внешних оценок и критики, миф фактически представляет такую же содержательно согласованную и идеологически пропагандируемую конструкцию, что и современная наука. Основное отличие между ними лишь в сфере толерантности к другим формам культурного творчества. Отталкиваясь от идеи аддитивного устройства космоса и человеческого бытия, миф оказывается более терпимым по отношению к альтернативным верованиям, чем современная наука. Тем самым претензии современной науки на исключительные привилегии в общественной жизни оказываются более чем сомнительными. По своим характеристикам она выступает мифом 20 в., однако отличается гораздо большей агрессивностью в отношении иных форм культурного творчества, нежели любая идеологема прошлого. Пафос научного убеждения соединен сегодня с силой государства, обеспечивающего обильное финансирование научных разработок, что неизбежно ущемляет интересы альтернативных способов освоения действительности. При этом, выступая основой государственной политики образования, наука изначально закрепляет нужный ей способ мировосприятия, формируя снисходительное отношение к несовпадающим с ее стандартами моделям мира. Подобные привилегии научного дискурса должны быть, по мнению Фейерабенда, отменены как не согласующиеся с принципами демократии и гуманизма. Наука должна быть отделена от государства, так же как отделены от него церковь, миф, искусство, народная медицина и т.п. Предваряя возможные возражения об особой полезности науки для развития техники и производства, Фейерабенд указывает на возможное существование аналогичных проекций в рамках иных форм культуры, не реализовавших пока еще свой потенциал должным образом. При этом сам факт отделения науки от государства совсем не обязательно предполагает гибель науки, поскольку, с его точки зрения, всегда найдутся чудаки, готовые заниматься научными изысканиями не ради денег, но ради высоких идеалов истины. Реализация данного требования создаст лишь одинаковые условия для "честной игры", в рамках которой каждый сможет найти свою особую нишу существования и выбрать собственный стиль жизни и мышления. Работа Фейерабенда стала заметным скандалом в постпозитивистской философии и методологии науки, что в какой-то мере оправдало возлагаемые на нее надежды автора. Сочинение изначально было ориентировано на некий эпатаж общественного мнения, обеспечивающий шумный успех и заставляющий прислушиваться к высказанной позиции. Вызвав нарекания со стороны практически всех известных представителей современной философии науки, обвинявших Фейерабенда в релятивизме и утопизме его эпистемологического анархизма, работа, тем не менее, оказала существенное влияние на оформление теоретических позиций целого ряда лидеров постмодернистского дискурса (Рорти, Ф. Джеймисона и др.).

Чего хотел добиться своими теориями Пол Фейерабенд? Направление философской мысли в 20 веке весьма трудно описать одним термином. Различные «измы» расцвели пышным цветом не только в искусстве, но и в науке, а эпатаж как способ высказывания и позиционирования себя миру стал одним из самых действенных. Вызывая возмущение и раздражение у людей своими провокационными гипотезами, Фейерабенд хотел спровоцировать на опровержение их. Вы не согласны? Считаете мой подход неправильным? Переубедите меня! Приведите свои доказательства! Он словно бы стимулирует человечество не доверяться слепо давно известным истинам, а находить ответы самостоятельно. Возможно, если бы книга «Наука в свободном обществе» увидела свет в ее первоначально задуманном варианте, многие вопросы по поводу творчества Фейерабенда отпали бы сами собой. Был ли Пол Фейерабенд антисциентистом или создал новую концепцию познания? Читая его работы, трудно ответить на этот вопрос. Несмотря на то что формулировал свои идеи он предельно четко, даже резко, возникает впечатление, что все это - лишь нагромождение провокационных высказываний. Пожалуй, главной заслугой философа стало его указание на непогрешимость науки и на необходимость поиска альтернативных путей познания мира. В любом случае познакомиться с творчеством этой интереснейшей личности точно стоит.

Сегодня пришло время посмотреть, сбылись ли прогнозы Фейерабенда, не ухудшилась ли ситуация в области образования и науки хотя бы на примере российских реалий. Первые знания, полученные человеком, зачастую оказываются самыми устойчивыми, поэтому сегодняшнее школьное образование становится тем самым импринтингом, который надолго (если не на всю жизнь) «ампутирует» способность мыслить. Сегодня научные тексты обычным населением принимаются на веру, как священные тексты. Стандартная ссылка «по мнению ученых», «ученые считают» и т.д., считается чем-то, что должно придать вес тому или иному утверждению. Еще большую угрозу свободе мысли несет введение тестовой системы проверки знаний. С самого детства человек привыкает к стереотипному типу мышления и становится неспособным к творческому порыву, который только и может двигать вперед не только науку, но и саму жизнь.

По своей природе дети являются весьма любознательными существами, открытыми для свободного и независимого познания мира, не ограниченного запретами и конъюнктурой. Отношение детей к природе удивительно и заслуживает глубокого изучения. Но вот в возрасте двух лет они попадают в детский сад, где вынуждены идти на первые в своей жизни компромиссы, и постигают азы той лицемерной социальной системы, в которой мы все существуем. Их обучают основам социальной иерархии и заставляют подчиняться старшим по возрасту. По сути, это не так плохо, если бы этим все и ограничивалось. В детском саду начинается ненормальное соревнование детей за лидерство в их мелком социуме, начинается выяснение отношений «кто лучше, а кто хуже», причем оно основывается не столько на личных качествах индивидуумов, а на материальных возможностях их родителей. На смену творческому познанию мира приходят зависть, ложь, хитрость, первые элементы стадного существования и «правил игры». Если в советское время воспитанники детских садов могли рассчитывать на высокий уровень обслуживания в смысле индивидуального подхода, хорошего питания и игрушек, то теперь этого уже нет.

Попасть в сад становится сложно, родителям приходится платить большие деньги, не говоря уже о том, что содержать своего ребенка также приходится им самим, поскольку очевидно самоустранение государства из области дошкольного воспитания детей. Среди обслуживающего персонала все чаще появляются неуравновешенные личности с серьезнейшими умственными и психическими отклонениями, не имеющими никакого положительного опыта в общении с детьми и ломающими им психику уже в самом раннем возрасте. Тем не менее, на этом этапе детей в идеале обучают грамоте и первым навыкам элементарного счета. После детского сада человек направляется в школу. Сегодня этот институт по-прежнему принято идеализировать, не замечая огромного количества связанных с ним отрицательных моментов. Если в школах-интернатах, существующих для обучения детей с отклонениями, ситуация весьма приличная, то в обычных школах детям приходится сталкиваться с жесточайшим информационным прессингом. Иногда возникает впечатление, что единственная цель некоторых школ - подготовить солдат для армии какого-либо латиноамериканского диктатора.

Под прикрытием «передачи знаний» фактически прививается жесткая иерархическая система, любое противостояние с которой для ребенка равносильно самоуничтожению. Конечно, многие учителя верят, что они делают «благое дело», возможно, они даже любят детей (хотя в последнее время мы иногда видим, что понятие любви трактуется кое-кем из них слишком буквально), несмотря на это и их цель - прежде всего, указать ребенку на его «место в мире». И место это всегда на самом низу иерархии. Многие считают, что человеку должна даваться свобода лишь после того, как он прошел многолетнюю «обкатку» в образовательных институтах, сдал все экзамены и был признан «благонадежным». Любые отклонения от «системы» в большинстве школ сурово наказываются. Ученик не может быть прав в споре с учителем, он не может задавать «некорректных» вопросов по учебной программе, не может оспаривать требования, которые к нему предъявляются. Если он делает это, значит он - бунтарь, «ненадежный», которого надо побыстрее задвинуть обратно в шеренгу. Унижение перед другими учащимися, иногда телесные наказания (которые у нас официально запрещены!), дискредитация ребенка перед родителями и т.д.

Про существующую у нас пятибалльную систему оценок бессмысленно даже и говорить. Ее абсурдность настолько очевидна, что едва ли нуждается в обсуждении. Вместо того, чтобы действительно заинтересовать человека, указать ему направление, в котором можно двигается, школа отводит его в шеренгу и ограничивается стандартными приказами, гораздо более уместными на плацу, а не в образовательном учреждении. Мы должны спросить себя - кому доверена такая власть? Может быть, учителя - это лучшие и достойнейшие члены нашего общества, чей авторитет и заслуги общепризнанны? Может быть, все они - прекрасные психологи, ищущие подход к каждому ребенку? Ничего подобного! Это, во многом, случайные люди, выпускники педагогических вузов со средними оценками и с характерами, которые никто и никогда не проверял и не анализировал. Те ли это люди, которым мы можем доверить своих детей?