Размещено на http://www.allbest.ru/

ИСТОРИЯ И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ

ХРЕСТОМАТИЯ

В составлении данной хрестоматии участвовали: доктор философских наук, профессор О.Л. Сытых, доктор философских наук, профессор В.П. Федюкин, кандидат философских наук, доцент В.В. Корнев, кандидат философских наук, доцент Л.М. Управителева, кандидат философских наук, доцент А.В. Метелев, кандидат философских наук, доцент И.В. Черданцева.

Общая редакция книги В.П. Федюкина

История и философия науки: Хрестоматия /Общ. ред. В.П. Федюкина. Барнаул: Алт. гос. ун-т, 2008.

В книгу включены в полном или усеченном вариантах произведения наиболее крупных представителей современной отечественной и западной философии науки. Подобранный материал проливает свет на проблемы становления и развития философии науки, ее содержания и специфики.

Хрестоматия рекомендуется преподавателям, аспирантам, студентам и всем интересующимся историей и философией науки.

Н.К. Кузнецова

1. ФИЛОСОФИЯ НАУКИ И ИСТОРИЯ НАУКИ: ЭВОЛЮЦИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ НА ФОНЕ ХХ СТОЛЕТИЯ

Откуда берет начало та совокупность исследований, которую в ХХ веке именуют “философией науки”?

Вопрос, как ни странно, совершенно открытый, ибо точку отсчета можно искать в общей истории философии, и тогда, вероятно, “отцом” этого направления следует считать Аристотеля, который сформулировал определение истины, рассуждал о нормах правильного мышления, исследовал вопрос о категориальных основаниях познания мира и т.д. Другое дело, что при таком подходе мы должны признать, что “философия науки” существует в эпоху Античности, когда еще нет эмпирической науки в строгом смысле слова. Можно также проследить развитие философско-методологического осмысления особенностей естественно-научного познания, начиная с Нового Времени, когда наука уже стала неотъемлемой частью интеллектуальной культуры Западной Европы, и тогда мы начнем отсчет с имен Фр.Бэкона, Локка, Юма, Декарта, Гассенди и т.п.

Очевидно однако: то, что исследовалось в ХХ веке в рамках философии науки, ближе всего к размышлениям таких крупнейших мыслителей второй половины ХIХ века, как Г.Гельмгольц, Э.Мах, Ч.Пирс, П.Дюгем и др. Естествознание в этот период достигло подлинного расцвета и было признанным авторитетом в рамках европейской цивилизации. Здесь, бесспорно, лежит зона “ближайших предшественников” современного философско-методологического анализа науки.

Как нам представляется, точкой отсчета “современного состояния” философии науки (несмотря на присутствие так называемых вечных тем и проблем) следует признать институализацию соответствующих исследований. А это произошло в 1922 г. в Венском университете, где была создана кафедра “философии индуктивных наук”, возглавил которую Мориц Шлик. На базе руководимого им семинара возникло также неформальное сообщество -- Венский кружок, интенсивная работа которого и дала мощный вклад в создание базовых представлений о вопросах, проблемах, темах, средствах и методах современных исследований естественно-научного познания. наука истина познание социальный

Каким же был исходный исследовательский проект Венского кружка, какие темы и проблемы были тогда сформулированы и решались?

Работая в традициях философского эмпиризма, все участники этого неформального объединения были, как известно, активными «антиметафизиками». Это был своего рода бунт против философской традиции, и осознание этого бунта было важным элементом мировоззрения участников общей работы.

Сложные научные высказывания понимались как сводимые (в конечном счете) к ряду простейших высказываний, выражающих непосредственный опыт познающего субъекта. В терминах этого непосредственного опыта устанавливается истинность или ложность высказываний об объектах окружающего мира. Как известно, участники Венского кружка далее разработали две версии подобного сведения: феноменалистскую и физикалистскую [2].

Основной задачей для Венского кружка был анализ языка науки, и знание обязательно выступало в форме высказывания, предложения или высказывания. Логический анализ языка науки подразумевал необходимость построения идеальных языков, в терминах которых результаты реальной науки могут быть наилучшим образом формализованы и тем самым выражено их подлинное содержание.

Таким образом, общей базой этого периода (и состояния) философии науки ХХ века можно считать следующее: 1. антиметафизическое умонастроение; 2. основной задачей признавался анализ языка науки; 3. знание понималось как высказывание; 4. исходной посылкой анализа служило представление о том, что сложное знание можно разложить на элементарные высказывания, выражающие непосредственный опыт, получив тем самым подтверждение его подлинного смысла и значения; 5. процедура, указанная в п. 4, является, собственно говоря, процедурой верификации, что и позволяет считать опытное подтверждение основной характеристикой научного знания.

При таком подходе нет никакой необходимости даже вспоминать о сфере историко-научных исследований, о необходимости быть ближе к историко-научным фактам да и к реальной практике естествознания такой аналитик относится как к “черновому этапу”. “Высший этап” в развитии знания наступает после прохождения процедуры его обоснования. Венский кружок предлагал логический подход, проводил анализ соблюдения норм вывода, содержащихся в научных рассуждениях. Это естественно для логики, которая по природе своей является нормированием рассуждения, а не исследованием его. Логика -- это наука о правильном мышлении, или, другими словами, -- наука о правильных рассуждениях (т.е. обеспечивающих при истинности посылок истинность заключения). Этот взгляд на задачи логики сохраняется со времен Аристотеля. Если логика вдруг поставит задачу изучить, как мыслит реальный ученый -- Иванов, Петров или Сидоров, то она просто закончится как логика [3].

[…] Таким образом, основным наследием Венского кружка следует считать разработку логических методов анализа научного знания и построение логики науки, которая, как нам теперь представляется, была исторически первой формой “современной философии науки” и поныне сохраняет свое значение в этом своем качестве.

Второй этап в развитии философии науки ХХ века начался с работ Карла Поппера. Но подлинный расцвет нового подхода -- это годы после Второй Мировой войны, в рамках возглавляемого им направления “критического рационализма”. В географическом смысле работа теперь шла в Лондонской школе экономики и политических наук. С середины 50-х до конца 70-х годов это направление доминирует в философии науки, являясь организатором самых интересных дискуссий, семинаров и публикаций. Творческий дух этого направления чрезвычайно высок.

Обратим внимание, что с самого начала (“Logik der Forschung” К.Поппера опубликована в 1934г.) новый лидер выступает с идеями пересмотра тематики, переформулировки проблем и исследовательской программы анализа научного знания. Поппер был не участником Венского кружка, а последовательным критиком его исследовательской программы (что часто путали, искажая картину идейной эволюции философии науки). Идейной атаке был подвергнут принцип верификации, взамен которого Поппер выдвинул принцип фальсификации, т.е. критерием подлинного научного знания выступала теперь возможность его опытного опровержения. Это принципиально меняло образ самой науки: если для Венского кружка наука выступала в качестве системы строго доказанных высказываний, то, по Попперу, ученые должны признать принципиальную погрешимость своих построений, понять, что осознание своей “ошибки” -- суть благо, что критика есть подлинный двигатель научного прогресса. Его построения были уже не логическими (в указанном выше смысле слова), а методологическими, так как вели ученого вперед, строили адекватный образ динамики научного поиска и тем самым служили научному творчеству. И из первоначально поставленной задачи построения логической теории научного знания вырастала новая -- построение теории развития науки.

В силу такой общей картины, на которую опирался новый подход, именно Поппер и его ученики подошли к признанию роли истории науки, к признанию того факта, что философия (или методология) науки в своих поисках должны быть коррелированы с тем, что знает история науки, поскольку только последняя представляет процессы научного изменения, процессы филиации идей и теорий, дает эмпирическую картину того, как происходила смена научных теорий (например, птолемеевская картина сменялась коперниканской, а ньютонова механика -- теорией относительности). История науки не способна вскрыть закономерности и механизмы этого динамического процесса, однако философско-методологические построения как раз помогают их выявить. Необходимость союза философии, методологии и истории науки становится необходимым элементом мировоззрения всего попперианства.

В рамках “критического рационализма” были построены несколько концепций развития науки: фальсификационизм Поппера, концепция методологии научно-исследовательских программ И.Лакатоса и “анархическая методология” П.Фейерабенда. Теория научных революций Томаса Куна (смена парадигм) была построена, что очень важно подчеркнуть, в идейно-мировоззренческом противопоставлении подходу, который предложил Поппер и который был развит трудами его последователей.

Речь шла о выявлении специфики “методологии науки” в отличие от “философии науки”. Методология, как соглашались все, кто работал в “попперовском окружении”, -- должна помогать ученому решать актуальные научные задачи. Поппер неоднократно подчеркивал, что философия интересует его только постольку, поскольку она может внести вклад в общее дело познания мира, спосбствовать прогрессу науки. “Наука представляет собой один из немногих видов человеческой деятельности -- возможно, единственный, -- в котором ошибки подвергаются систематической критике и со временем довольно часто исправляются. Это дает нам основание говорить, что в науке мы часто учимся на своих ошибках и что прогресс в данной области возможен” [4].

Можно только заметить, что светлая уверенность Поппера в возможность методологических концепций помочь делу реального научного прогресса весьма ослабевает у его учеников и последователей. Лакатос в своих притязаниях гораздо скромнее. Показывая, как можно анализировать реальные научно-исследовательские программы, он предостерегает и методолога, и ученого от “резких решений”, даже если некая исследовательская программа переживает период так называемого “регрессивного сдвига” проблем. История науки демонстрирует, что зачастую после периода регресса наступает новый, более плодотворный период, и нет никаких гарантий, что “угасшая” было программа не вспыхнет новым, неожиданным светом[5]... В любом случае, как бы ни решался вопрос о предпочтениях или выборе программ, методология науки должна уметь “зарегистрировать счета” конкурентов. Что же касается “анархиста” Фейерабенда, то он показывает, что при решении научных задач, по сути дела, может помочь все, что угодно (принцип “ anything goes”), и дело методологии -- предельно раскрепостить творческий дух ученого. В методологии науки в этом плане нет и не может быть каких-то окончательных теорий, концепций, положений, которых ученый просто обязан придерживаться [6].

Судьбу концепции Томаса Куна, с нашей точки зрения, должно анализировать не в ряду эволюции “критического рационализма”, а в контексте противопоставления ему. Как это высказывал в своих выступлениях М.А.Розов, Кун может считаться человеком, совершившим “коперниканский переворот” в философии и методологии науки[7].

Речь идет о принципиальной смене позиции: о переходе от нормативно-методологического описания науки к дескриптивному подходу, когда задача анализа состоит в том, чтобы описать происходящие в науке процессы, а не предлагать формализацию научных теорий или методологические решения[8]. Только при такой постановке вопроса можно четко отличить методологию науки от философии науки, причем последняя понимается как обычная дисциплина, имеющая свой эмпирический базис (историко-научные исследования), свои теоретические схемы и модели, которые могут сопоставляться с фактами и проверяться ими. Речь идет о смене модальности анализа науки: от долженствования -- к модальности существования. Кун показал в рамках своей концепции, что ученый (как член научного сообщества) определен некоторыми традициями (программами) и что задача “философа науки” состоит в том, чтобы выявить эти “программы” (парадигмы) [9] и показать механизмы их изменений.

Характерно, что Кун в своей критике Поппера останавливается именно на принципиальных моментах фальсификационизма; его возражения против концепции развития науки Поппера -- это критика основных категориальных расчлений и “ключевых слов” этого подхода. (Я имею в виду его статью “Logic of discovery or phychology of research?”, опубликованной в “Criticism and the Growth of Knowledge”, 1970). Нельзя также не обратить внимания на то, что Кун в идейном отношении по отношению к попперианству попал примерно в такую же ситуацию, как сам Поппер -- по отношению в Венскому кружку. Оба, с одной стороны, обеспечивали преемственность традиции, с другой, -- оба были радикальными идейными критиками того сообщества, в котором начинали свою собственную работу. Оба они переформулировали задачи и исходные посылки “философии науки” и видоизменили круг проблем, которые следовало в ее рамках обсуждать и решать. Кун возражал Попперу по преимуществу как историк науки, хотя именно благодаря Попперу философия науки стала принимать во внимание результаты историко-научных исследований. Лакатос даже сформулировал принцип: “история науки -- пробный камень методологических концепций»; “история науки без философии науки слепа, философия науки без истории науки -- пуста” [10].

Однако внезапная кончина Лакатоса в 1974 г. в какой-то степени прервала энергичное развитие попперианства, и исследовательские интересы сообщества вновь сместились. Катализаторами перехода к новому (третьему) периоду, который условно следует датировать от конца 70-х гг. до современности, были явно выраженный социологизм концепции Куна, а также новая картина научной деятельности, которую предложил Майкл Полани. Его книга опять-таки “революционно” называлась “Personal Knowledge” (опубликована в Англии в 1958, в США -- 1962 г.) и содержала подзаголовок “На пути в посткритической философии”. (Все это, разумеется, ключевые слова, показывающие пафос противопоставления подходу “критического рационализма с его представлениями о науке как Объективном Знании)”.

Как же назвать современное состояние философии науки? Если ранее мы видели слаженную работу определенных исследовательских групп, то сегодня напоказ выставляется разнородность, “разношерстность” сообщества и провозглашается (в духе Фейерабенда) необходимость методологического плюрализма подходов и концепций. “У нас нет и не должно быть единой парадигмы!” [11].

Мощное влияние социологии знания как особого подхода -- характерный признак современного состояния, идет ли речь о работе методолога, философа или историка науки. В наименьшей степени это умонастроение затронуло, конечно, логику.

Предшественниками современной социологии знания считают К.Маркса, М.Вебера, К.Манхейма. Но можно заметить, что никто из них еще не ставил своей задачей показать социальную обусловленность естественно-научного знания. В марксизме даже существовал тезис об “относительной автономности” естествознания. Карл Манхейм в своей работе “Идеология и утопия” замечал: мы не будем говорить о социальной обусловленности формулы “2х2”, мы будем говорить только о фактах духовной культуры. (Можно, конечно, удивляться, что “2х2=4” не признается фактом духовной культуры, но в принципе это замечание понятно).

Сегодняшнее сообщество “социологов науки и социологов знания” по своим установкам почти антисциентисты. В историко-научной сфере доминирующим становится направление социальной истории науки, пафос которого состоит в том, чтобы показать практически “стопроцентную” социальную обусловленность научного знания.

Персонажи современных историко-научных описаний (те самые реальные Иванов, Петров, Сидоров...) -- это ученые, однако мотивы их поведения включают в основном поиски финансирования, борьбу за признание, стремление к власти, интриги и тому подобное. Такой подход приводит в конечном итоге к истории науки без науки... Историк науки теряет специфику изучения когнитивных процессов [12].

Однако разве мы окончательно поняли, как развивается наука? Что такое наука? Что такое теория? Что такое научно-исследовательская программа?.. Скорее, следует признать, что современная философия науки просто забросила одну интеллектуальную игру и занялась другой. И потому резонно спросить: хорошо ли это?

А что же происходит с областью историко-научных исследований? Можно признать, что сегодня историк науки, действительно, находится на методологическом распутье. Траекторий движений несколько:

1. Историю науки можно считать частью гражданской истории. Но последняя никогда не изучала когнитивных процессов.

2. Историю естествознания можно считать частью естествознания. Но анализ прошлого с точки зрения современного знания ведет к модернизации; мы теряем прошлое, перестаем быть историками.

3. Методология науки смотрит на историю науки как на арсенал ходов мысли, некоторые из которых были эффективны, другие -- нет. История науки для методологии вспомогательная область, откуда берут иллюстративные примеры, не очень заботясь об их конкретных исторических свойствах. Это не подлинные события, а прецеденты.

4. Философия науки относится к истории науки более чем уважительно. Она существенно способствует именно интенсивному, а не экстенсивному росту историко-научной работы, предлагая модели, которые можно проверить.

5. Но сегодня социология науки толкает историю науки в другую сторону. Социологизация проблематики не ведет к изучению когнитивных процессов.

Чтобы история науки окончательно не “потеряла лица”, ей важно осознавать себя частью когнитологического комплекса.

В.А.Смирнов отмечал, что неопозитивистская программа анализа науки не была статичной, но усложнялась и модифицировалась под влиянием критики и самокритики. Трудности носили объективный характер и были связаны со сложностью рассматриваемых проблем и неадекватностью имевшегося тогда в арсенале понятийного аппарата. Несмотря на эти трудности, сама идея применения точных логико-математических средств для анализа науки продолжает жить. В.А.Смирнов предупреждал, что у неискушенного читателя может возникнуть иллюзия о неизбежности замены программы логического позитивизма более “прогрессивными” разработками постпозитивизма (концепциями Куна, Лакатоса, Фейерабенда и др.). В действительности здесь произошло падение уровня методологических исследований. Постпозитивизм заменил проблему обоснования знания проблемой его социальной обусловленности, философию науки -- социологией науки, рациональные методы -- историческими экскурсами [13]... Например, постановка проблемы Куном о “несоизмеримости” исторически сменяющих друг друга теорий несостоятельна. “Постановка этой проблемы исторической школой в методологии базируется на неверной предпосылке, подменяющей гносеологическую проблематику социологической... Идеи исторической школы, по моему мнению, несостоятельны” [14]. Не соглашаясь полностью с такой оценкой, я хотела бы обратить внимание на то, что правильная композиция различных дисциплин в рамках общего когнитологического комплекса действительно представляет собой некоторую проблему.

Примечания

1. Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (код проекта 97-03-04366).

2. См. например: Хилл Т.И. Современные теории познания. М.,1965. С.363-365.

3. В одном из своих устных выступлений В.А.Смирнов возражал против «психологизма» в логике и методологии науки, апеллируя, по сути, к этому же аргументу. «Если бы математику изучали опираясь на то, как в действительности вычисляют Петров или Иванов, это был бы конец математики,» -- сказал он. (См.: Анисов А.М. Концепция научной философии В.А.Смирнова // Философия науки. Вып. 2. М., 1996. С. 18.)

4. Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 327.

5. См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995. С. 116-124.

6. Нельзя не заметить, что, в конечном счете, аргументы Фейерабенда ведут в своеобразному перформативному противоречию: ученому нужна методология, потому что только она убедительно демонстрирует, что никакая методология ему не поможет.

7. См.: Философия естествознания ХХ века: итоги и перспективы (Материалы к Первому Всероссийскому философскому конгрессу). М., 1997. С. 41.

8. О специфике исследовательской позиции Куна см. в моей работе: Кузнецова Н.И. Наука в ее истории. М., 1982. С. 76-77.

9. Напомним, что слово «парадигма» означало для Куна, что в поле зрения философа науки должна находиться не просто функционирующая теория, а именно теория, взятая в качестве образца. На то, что некоторые теории в науке выполняют именно такую роль, просто не обращали внимания представители логико-методологического подхода. Здесь нужен другой тип анализа, и Кун много лет почти безуспешно пытался акцентировать на этом внимание своих критиков, однако это не воспринималось ими всерьез.

10. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. С. 90. В.Н.Порус замечает, что эта фраза была ходячей в среде европейских философов науки; этот афоризм вводил в обращение К.Хюбнер, аналогичную мысль высказывал и А.Эйнштейн (см.: Там же. С. 229).

11. См. характеристику этого принципиального плюрализма в: Пестр Д. Социальная и культурологическая история науки: новые определения, новые объекты, новые практики // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 3-4.

12. Более детальный анализ см.: Кузнецова Н.И., Розов М.А. История науки на распутье // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 1. С. 3-18.

13. См.: Анисов А.М. Концепция научной философии В.А.Смирнова. С. 19-20.

14. Смирнов В.А. Логический анализ теорий и отношений между ними // Логика научного познания. М., 1987. С. 133.

Кузнецова Н.И. Философия науки и история науки: эволюция взаимоотношений на фоне ХХ столетия // Философия науки: Материалы для выполнения учебных заданий по курсу «История и философия науки». Новосибирск, 2004. Ч. 1. С. 100-109.

В.А. Ельчанинов

Актуальные проблемы исторического сознания

ГЛАВА 1. К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ПОНЯТИЯ «МЕТОДОЛОГИЯ»

Как явствует из данного слова, оно состоит из двух основополагающих терминов: «метод» и «логос», которые обозначают, во-первых, то, что назьгоается определенным способом деятельности субъекта для достижения практической либо познавательной цели, и, во-вторых, «логос» обозначает закономерность бытия, выраженную в слове. Таким образом, термин «методология» в буквальном смысле означает теорию, или учение о методе. Именно в таком смысле он и функционировал в науке с момента ее зарождения, и продолжает пониматься до сих пор многими учеными в нашей стране, в том числе М.В. Мостепаненко, В.П. Тугариновьш, В.П. Кохановским и многими другими, в особенности учеными-практиками. Чтоб не быть голословным, приведу их недвусмысленные высказывания. Так, В.П. Тугаринов, в частности, писал: «Методология это теория метода» [1, 181]. М.В. Мостепаненко отмечал: «Методология учение о методах и принципах познания» [2, 18]. Примерно в этом же ключе определяет понятие методологии В.П. Кохановский. Вот что он пишет: «Методология как общая теория метода формировалась в связи с необходимостью обобщения и разработки тех методов, средств и приемов, которые были открыты в философии, науке и других формах деятельности людей» [3, 170]. Поскольку научное познание никогда не стоит на месте, а непрерывно расширяется и углубляется, то естественно, что столь же интенсивно возрастает и количество методов и средств познания, которые используются обществом. Постепенно они стали составлять особую систему в области науки, при этом относительно самостоятельную. Вполне логично, что все элементы этой качественно своеобразной системы взаимодействуют между собой, взаимо-влияют и обуславливают друг друга, поддерживая жизнеспособность системы в целом. На определенном этапе развития науки учеными стала осознаваться необходимость специального изучения этой сложной системы методов и средств научного познания. Как утверждает В. Гайдуков, стало формироваться так называемое методологическое сознание, объем которого непрерывно увеличивается. К настоящему времени это сложное образование превратилось в трудно обозримую совокупность разноречиво обсуждающихся проблем, регулирующих познавательную деятельность людей, включающих в себя не только осмысление многочисленных методов, их эвристическую эффективность в системе научного знания, но и многочисленный ряд других факторов и детерминант, влияющих на успехи познавательной деятельности людей. А те люди, которые их специально разрабатывают, получили название методологов. Наиболее яркими их представителями за рубежом являются М. Полани, К. Поппер, Т. Кун, И. Локатос, П. Фейерабенд и многие другие, а в России П.В. Копнин, И.Д. Андреев, B.C. Стенин, В.Н. Садовский и т.д.

Факт выделения профессионалов-методологов еще раз говорит в пользу мнения о существовании особой сферы в сознании общества методологическом сознании.

На наш взгляд, в дальнейшем эти общие рассуждения, касающиеся природы понятия методологии, станут более понятными через достаточно последовательный анализ понятия «метод», которое лишь на первый взгляд кажется простым. Внимательно проанализировав характер его определения в разного рода энциклопедических и философских словарях, мы столкнулись с тем, что в большинстве случаев его определяют как путь исследования, что, по нашему мнению, не совсем правильно, так как и гипотеза, и теория это тоже своеобразные пути исследования, однако не называются методами, а соответственно гипотезой или теорией. Они, конечно, могут выполнять так называемую методологическую роль, но о них разговор особый.

По-видимому все же прав П.В. Копнин, который, говоря о методе научного познания, считает, что это есть способ достижения определенных результатов в познании и практической деятельности.

Обращаясь к его природе, видимо, следует признать, что генетически первыми были именно практические, материально-преобразующие средства достижения каких-либо целей и лишь затем они, по мере развития культуры и познания в частности, приобрели и идеальную форму, как, например, у Г. Галилея так называемый мысленный эксперимент. В этой связи не лишними будут достаточно авторитетные замечания П.В. Копнина, который подчеркивал, что в своем большинстве каждый метод оказывается синтетическим единством материального и духовного начала. Итак, какова же главная роль любого научного метода? А она, на наш взгляд, сводится к следующему к регулированию познавательного процесса, к его упорядоченности, в соответствии с определенными требованиями, рекомендациями, правилами, или, говоря другими словами, нормами. Поэтому мы едва ли ошибемся, если скажем, что каждый метод выполняет нормативную, интрумен-тальную функцию. По сути дела метод представляет собой особым образом субординированную систему предписаний, правил и рекомендаций, которые должны обеспечить ученому решение конкретной задачи в любой сфере практической и теоретической деятельности.

Конечно же, метод организует и дисциплинирует поиск истины, позволяет в случае правильности экономить силы и время, двигаться к цели наиболее коротким и надежным путем. Именно эти стороны метода имел в виду выдающийся русский физиолог XX в. И.П. Павлов, когда он говорил: «Метод самая первая, основная вещь. От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследователя. Все дело в хорошем методе. При хорошем методе и не очень талантливый человек может сделать много. А при плохом методе и гениальный человек будет работать впустую и не получит ценных, точных данных» [4, 21].

История развития науки достаточно наглядно показала, что использование, применение тех или иных методов может носить либо стихийный, либо сознательный характер. Естественно, что только осознанное использование методов, основанное на понимании их эвристических возможностей и соответствующих границ, превращает деятельность ученых, при прочих равных условиях, в более рациональную и эффективную.

Выше мы уже упомянули, что каждый метод структурно-логически, определенным образом организован в виде необходимых для выполнения требований. Например, правила и рекомендации собственно исторического метода начинаются с необходимости установления действительной реальности тех или иных событий, либо явлений, поскольку истории известны и такие события, которые в реальной действительности не имели места. Затем обязательно требуется выяснить причины и истоки возникновения и становления того или иного социального явления, его условия развития, выявить то, что способствовало его дальнейшему существованию, какую роль оно илрало в жизни общества и, наконец, к каким последствиям это привело. Конечно, этот перечень детерминант, обуславливающих познание, может быть недостаточен, но в первом приближении им можно и ограничиться.

Примерно такие же требования содержатся и в методах естественно-научного познания. Их полнота и степень совершенства зависят от степени компетентности субъекта познания. Но от чего зависит способность метода давать действительно объективные знания? На наш взгляд, в первую очередь, от объекта познания, его предметного содержания. Отсюда возникает необходимость разобраться с диалектикой объективного и субъективного моментов в содержании каждого метода, а оно, естественно, противоречиво. Этим самым мы хотим сказать, что каждый научный метод выступает как противоречивое единство, с одной стороны, объективных начал, а с другой субъективных. Субъективность выражается хотя бы в том, что требования, правила, принципы метода формируются познающим субъектом (индивидом, коллективом безразлично). Его эвристическое совершенство несомненно, субъективно. Но, с другой стороны, каждый метод в то же время и объективен, так как обусловлен, в первую очередь, объектом познания, его реальными закономерностями в каждой области исследования, сугубо специфическими (в этом выражена предметность исследования). Действительную природу метода следует искать, конечно, не в головах людей, а в объективной действительности, ее закономерностях. Однако в последней как бы мы ни старались мы не найдем никаких методов, четко организованных и сформулированных, а отыщем лишь объективные законы бытия природы и общества. При этом надо реально понимать, что научный метод, будучи субъективным отражением предметной действительности, не есть непосредственное знание о ней. Метод относится к форме познания, так как раскрывает не содержание знания о предмете, а указывает, как должно осуществляться это познание. Эту сторону метода подчеркивал и Г. Гегель, когда в «Науке логики» говорил, что «метод может ближайшим образом представляться только видом или способом познавания, и он в самом деле имеет природу такового» [5, 298]. Таким образом, мы вправе сделать заключение, что каждый метод представляет собой сложное диалектическое единство субъективного и объективного при главенствующей, определяющей роли второго. И последнее замечание к характеристике того, что мы называем методом, имеющим принципиально важное значение. Вот эта включенность субъекта в «тело» метода фактически делает понятным творческий характер каждого метода, помогает объяснить действительный момент развития в каждом из функционирующих методов. Недаром тот же Г. Гегель не преминул подчеркнуть, что метод есть орудие, некоторое стоящее на стороне субъекта средство, через которое он (субъект) соотносится с объектом.

Прежде чем продолжить наши рассуждения о методе научного познания, мы считаем необходимым «развести» понятия «метод» и «методика», близкие по значению, но не тождественные, поскольку любая методика, в конечном счете, определяется требованиями того или иного метода. Методика представляет собой совокупность либо мыслительных, либо физических операций, следующих в определенной, строго соблюдаемой последовательности, чтоб добиться желаемой цели. В методике подробно и скрупулезно разрабатывается процесс проведения эксперимента (как метода), составляется вполне определенная последовательность проведения операций, измерений и наблюдений, подробно описывается каждая деталь в отдельности с учетом возможностей избранных средств, обосновываются методы контроля качества операций, обеспечивающих надежность и точность.

В методиках предусмотрены особые формы журналов со всеми градациями для фиксации хода измерения и результатов операций. Важным разделом методики является также выбор способов обработки и анализа экспериментальных данных. Наконец, при разработке плана эксперимента необходимо стремиться к его упрощению и наглядности без потери точности и достоверности, к использованию математических средств и электронно-вычислительных машин.

При подробном анализе содержания метода вскрывается достаточно много любопытных сторон и свойств последнего, таких как связь теории и метода, соотношение абсолютного и относительного моментов в его применении и т.д. Они, несомненно, имеют отношение к проблеме связи метода с методологией, но по существу для нас первостепенное значение имеет так называемая нормативная, рекомендательная связь, через осознание которой легче понять современное содержание методологической проблематики. На наш взгляд, именно этот нормативно-рекомендательный характер сыграл решающую роль в формировании всех современных идей так называемой методологии научного познания.

Эти идеи не сводятся всецело к обсуждению конкретных методов научного познания, а затрагивают широкий перечень всевозможных ограничений и норм, которыми руководствуются ученые самых различных сфер научного знания и которые носят порой самый общий характер, достаточно отвлеченный от учения о методе. Это могут быть рассуждения о том, каких принципов следует придерживаться в построении фундаментальной научной теории, какие запреты и рекомендации следует соблюдать на эмпирическом и теоретическом уровнях познания и т.д.

Таким образом, диапазон методологической проблематики необычайно расширился. Вот это противоречие между современным содержанием понятия методологии и традиционным привело к оживленной дискуссии в конце XX в., в особенности в отечественной философской науке, когда методология сводилась то к учению о методе научного познания, то к теории метода, то к философскому методу, требованиям материалистической диалектики. Так, например, в работах В.А. Штоффа неоднократно утверждалось., что методология «исследует познавательные процессы, происходящие в науке, методы и формы научного познания» [6, 24]. B.C. Украинцев под методологией подразумевал «теорию взаимодействия материалистической диалектики с методами всех других наук» [7, 257]. Ж.И. Абильдин и Т.Д. Кшибеков полагали, что материалистическая диалектика, понимаемая как логика и теория познания, и есть действительная подлинно научная методология познания [8, 12]. Можно было бы этот перечень продолжить, но, по нашему мнению, наиболее близко к современному истолкованию методологии подошел в то время болгарский философ Н. Стефанов. В своей книге «Теория и метод в общественных науках» он верно отмечал (но, правда, для исторической науки), что «методология это не особая наука, а теоретическая специальность, система отдельных теоретических положений (законов, понятий и т.д.), используемых историками как руководящие принципы их работы». И далее он пишет: «Все это приводит к необходимости приступить к решению кардинальной проблемы, ... к построению целостной системы методологии, к ее созданию как единого аппарата научного исследования» [9, 27]. Фактически эти же идеи, но только для всей совокупности научных знании выражал и отечественный философ В. Гайдуков.

Основываясь на предварительном широком анализе, бытовавших и существующих до сих пор определений понятия «методология», мы склонны подразумевать под ним систему общих, основополагающих идей, принципов, из которых обязан исходить и которыми должен руководствоваться каждый исследователь в своей познавательной деятельности.

Естественно, что эти исходные основополагающие принципы могут обладать различной степенью общности и в связи с этим методологический уровень знаний, на который можно опереться, может быть общим (в том числе всеобщим, в случае использования философских принципов) и менее общим, в соответствии с особенностями специально теоретического порядка. Например, когда концептуальные положения Г. Селье о стрессах кладутся в основу исследований физиологических процессов, или, например, теоретические выводы академика Б. Д. Грекова, касающиеся генезиса и развития феодализма в России, используются в качестве руководящих установок для исследования частных сторон общественной жизни на Руси, относящихся к тому периоду времени.

По нашему мнению, вводимое нами определение понятия методологии позволит преодолеть многолетние споры между крайностями в науке о том, может ли существовать наряду с философской методологией так называемая частная методология научного познания. Мы убеждены, что может. Именно об этом и свидетельствуют вышеприведенные примеры.

В рассматриваемом нами плане понятия «методология» и «метод» близки друг к другу по функциональной своей значимости. Однако они не тождественны, не однозначны. Если любой метод в структурно-логическом плане определенным образом организован в виде системы требований, которые должен строго выполнять исследователь для того, чтобы прийти к желаемому результату, то методология научного познания выступает в виде совокупности самых общих теоретических установок, без которых нельзя начать никакого, сколько-нибудь успешного исследования в любой области познания. На наш взгляд, К.П. Петряев верно выразил сущность методологии в познании, указав, что если методология генеральный путь познания, то методы определяют, как идти этим путем, т.е. методология не выдает конкретных рекомендаций (это задача методов), как надо исследовать, а в конечном итоге определяет лишь общее направление движения дальнейшего познания.

Понятие методологии в логическом плане значительно шире по объему, чем метод, поскольку содержит в себе элементы не только члсто методического характера, но и проблемы возможных форм познания, степени их адекватности и многое другое, вплоть до ценностных ориентации.

Общее между методом и методологией заключается в их регулятивной функции. И метод, и методология являются руководством к познавательной деятельности человека, но на разных уровнях ее и этапах.

Значение методологии в научном познании можно уподобить компасу в руках путешественника, определяющего себе путь через незнакомую местность. Пользуясь им (руководствуясь показаниями стрелки в отношении стран света), путник определяет общее .направление своего дальнейшего движения. Именно в этом заключается объективная значимость компаса и, стало быть, методологии для исследователя любой области действительности. А вот придет ли путник к обозначенному пункту, к полагаемой цели, будет зависеть от массы других конкретных обстоятельств, в том числе и от умения путника мастерски пользоваться компасом.

Эвристическая роль методологии ясно проявляется как в естественно-научном, так и в гуманитарном познании. Примером может служить факт открытия «нейтрино» швейцарским физиком В. Паули. При анализе процесса бета-распада или бета-превращения нейтрона в протон и электрон Паули обнаружил, что появляющиеся при бета-распаде частицы (протон и электрон) обладают в сумме меньшей энергией, чем нейтрон до распада. Будучи твердо убежденным в надежности закона сохранения энергии в области микромира (т.е. энергия не превращается в ничто), В. Паули делает заключение: недостающую энергию уносит какая-то новая частица, не зафиксированная в данном опыте, т.е. теперь, опираясь на новые методы исследования, требуется только ее обнаружить. То же самое можно сказать и о гуманитарном исследовании. В конце XIX в. в России между социологами разных направлений шли дебаты по поводу того, пойдет или нет Россия по капиталистическому 1тути развития. В.И. Ленин, опираясь на марксово учение о признаках развития капитализма и на анализ российской действительности и в особенности в деревне, делает убедительное заключение, что пора прекратить бесполезные споры, поскольку Россия уже вступила на капиталистический путь развития, но со своими особенностями.

В заключение рассуждений о методологии и ее роли в научном познании необходимо заметить, что если зависимость познания от методов исследования осознается всеми учеными, то от методологических принципов далеко не всегда. Более того, в науке известны и такие случаи, когда даже выдающиеся исследователи фактически отрицали эвристическую пользу научной методологии. Например, видный физик XX в. М. Борн писал: «Я убежден, что в науке нет философской столбовой дороги с гносеологическими указателями. Нет, мы находимся в джунглях и отыскиваем свой путь посредством проб и ошибок, строя свою дорогу позади себя по мере того, как мы продвинулись вперед» [10, 374].

Верные исходные методологические посылки, несомненно, способствуют успешному проведению научного поиска, приобретению истинных знаний. Но в то же время следует понимать, что если будут нарушены элементарные принципы научного исследования, если недобросовестно будет обработан эмпирический материал, а тем более если последний не будет носить достоверного характера, то при любых методологически выдержанных и верных посылках результаты исследования окажутся ошибочными.

Все вышесказанное позволяет достаточно обоснованно подойти к верному истолкованию того, что следует понимать под методологией исторического познания. По нашему мнению, под методологией исторической науки, главного предмета для любого историка, который посвятил себя изучению исторического прошлого, следует понимать систему наиболее общих, основополагающих теоретических принципов, которыми руководствуется историк в своей конкретной исследовательской деятельности.

ГЛАВА 2. ФИЛОСОФИЯ НАУКИ

Отношение науки к философии

Из всех возможных соотношений с наукой, будь то познание мифологическое либо художественное, обыденно-практическое или игровое и подобное, нас по необходимости должен интересовать совершенно особый аспект отношения науки к философии, и не только потому, что исторически на протяжении веков шло противоборство между ними за приоритетное положение в обществе, а главным образом потому, что предметом нашего изучения должна стать именно философия науки, поскольку содержание кандидатского экзамена составляют именно история и философия науки.

Философия науки, по нашему мнению, относительно молодая область познания, сложившаяся во второй половине XX в., в условиях развернувшейся в мире научно-технической революции (НТР), хотя общее направление «философия науки» возникло несколько раньше, по крайней мере не менее сотни лет назад.

Предметную сферу философии науки составляют достаточно общие закономерности и тенденции научного познания как специфически особой «деятельности по производству научных знаний, взятых в их историческом развитии и рассматриваемых в исторически изменяющемся социокультурном контексте». Это утверждают B.C. Степин, В.Г. Горохов, М.А. Розов в своей работе «Философия науки и техники», изданной еще в 1996 г. в Москве [2],

Как особая дисциплина философия науки испытывает на себе огромнейшее влияние философско-мировоззренческих установок, теорий и концепций. Однако цель философии науки заключается в целостном анализе и широком синтетическом подходе ко всему спектру обсуждаемых в науке и философии проблем, в вычленении тех концептуальных инноваций, которые можно найти в многочисленных авторских проектах и заявлениях современных ученых, занимающихся философией науки. В современной философии науки обсуждение ведется, как правило, не анонимно, как бы безлично, а со ссылками на определенные авторитеты науки и исследовательской практики.

Философия науки имеет характер широкого социокультурного знания, синтезирующего как естествознание, так и социогумани-тарные дисциплины. Когда методолог в силу необходимости изучает проблемы естественных наук, он вовсе не обязан быть исследователем конкретных элементарных частиц или механизмов наследственности. Его должен интересовать характер научного поиска, алгоритмы открытий, причины развития научного знания, наконец, используемые методы и закономерности исследовательской деятельности. Философия науки представляет собой глубокую рефлексию над наукой и способствует расширению границ научной рациональности. Ее нельзя сводить, как это иногда случается, ни к науковедению, ни к наукометрии, ни тем более к социологии науки.

Вслед за В.П. Кохановским и его сподвижниками мы считаем, что все проблемы философии науки можно подразделить на три основных вида. В первом случае имеются в виду все те проблемы, идущие от философии к науке, ее направление отталкивается от специфики философского знания. А поскольку философия всегда стремилась к универсальному постижению мира, к познанию его всеобщих принципов и связей, то эти стремления наследуются и в философии науки. В этом плане она занята в основном рефлексией над наукой в ее предельных глубинах и подлинных первоначалах. Философия науки, таким образом, должна использовать понятийныйаппарат философского знания и вырабатывать в основном мировоззренческие позиции ученых.

Второй вид проблем инициируется внутри самой науки и довольно часто нуждается в «стороннем арбитре», каковым и является философия, которая ближе всего связана с процессом научного познания. В этой совокупности важнейшими оказываются теоретико-познавательные вопросы, которые тесно переплетены с общественной практикой и в основном носят эпистемологический характер, где проявляют себя так называемые философские подсказки в случаях возникновения парадоксальных проблем познания, на которые любят обращать внимание многие довольно видные представители постпозитивизма (К. Поппер, П. Фейерабенд и др.).

К третьему виду мы отнесем тенденции, которые акцентируют внимание на проблемах взаимодействия науки и философии, характеризуют их фундаментальные различия и подчеркивают необходимости их связи и взаимозависимости.

История развития науки наглядно показывает ту огромную роль, которую играет философское мировоззрение в судьбе науки. Особенно это влияние обнаруживается в эпохи научных революций, периодически совершавшихся в обществе.

Окружающий мир в конкретных науках и в системе философского знания отражается разным образом. Если наука изучает какой-то отдельный конкретный фрагмент бытия, фактически ограничивается отдельными, конечными частями мира (согласно Г. Гегелю погружена в «конечный материал»), то философию интересует мир в целом, она стремится постичь всеобщие связи и отношения, ищет единство в многообразных сущностях. Недаром она содержит в себе многовековой вопрос; «Что есть сущее, поскольку оно есть?» Поэтому вполне справедливо аристотелевское определение философии как знания о первоначалах и первопричинах бытия. Но не менее важным для философии является стремление философии понять, как же мир относится к человеку и как человек относится к объективной действительности. Именно это и хотел подчеркнуть Ф. Энгельс, когда сформулировал основной вопрос всей философской мысли как вопрос об отношении мышления к бытию (человека к миру).

Выше мы уже касались проблем языка науки. Следует подчеркнуть различия между наукой и философией и в этом направлении. Язык философии существенно отличается от языка науки с его однозначными и четкими терминами и несомненной логической строгостью. Философское же знание, направленное на обсуждение всеобщих связей и отношений, нуждается в своих специфических средствах выражения этих знаний. Поэтому она создает и свой собственный язык язык категорий как предельно широких понятий, обладающих свойствами всеобщности и необходимости. Они настолько широки, что не поддаются простому формально-логическому определению через род и видовые отличия. Примерами могут служить понятия материи или необходимости, причины и следствия, возможности и действительности и т.д.

Итак, философия это не наука. Если бы философия и наука были тождественны, не было бы основания подразделять такие формы общественного сознания, как научное сознание и философское. По поскольку философию интересуют проблемы объективности познания, его истинности, причинно-следственные отношения и закономерные связи, она оказывается настолько близка науке, что может приобретать научную форму. Недаром Гегель называл философию «наукой наук», и она достаточно долго фигурировала в такой ипостаси не только в западной культурной традиции, но и в советское время в нашей стране.

И еще два заключительных замечания по вопросу взаимоотношения философии и научного познания.

Если в научном познании ценностные ориентиры отнесены на второй план, они не представляют собой первостепенной важности (хотя в последнее время, особенно в постпозитивистский период, ценностный подход реабилитирован), то в системе философского знания аксиологические мерки достаточно давно утвердились и выполняют одну из важных ролей в познавательном процессе. Одним из зачинателей этой тенденции явился древнегреческий мыслитель Протагор, утверждавший, что именно «человек есть мера всех вещей». Отсюда и особая важность личностного начала в формировании философских систем в любые исторические эпохи, назовем хотя бы Аристотеля и Платона, Ф. Бэкона или Р. Декарта, И. Канта или Г. Гегеля и других вплоть до современных, например Г.-Х. Га-дамера или М. Хайдеггера.

И, наконец, последнее. Общеизвестно, что в системах философского знания чрезвычайно ярко выражено национально-специфическое содержание. Вполне корректно говорить об особенностях греческой, немецкой, французской или русской философии. Но как нонсенс будет понятие «немецкая химия» или «русская биология» и «английская математика».

Для философии науки немаловажное значение имеет вопрос о том, является ли философия наукой, как она довольно часто обозначалась в зарубежной и российской традиции. И выше мы уже предварительно отметили на этот вопрос отрицательно. Однако в то же время мы должны объяснить, почему это периодически происходило и происходит в истории общественной мысли.

В содержании философских построений можно обязательно обнаружить гносеологическую составляющую, в самом общем виде объясняющую процесс познания. Именно поэтому Ф. Энгельс, выделяя вторую сторону основного вопроса философии, спрашивал: «познаваем ли мир? Тем более, что в то время пышным цветом расцвели идеи агностицизма. А если мир познаваем, то наиболее эффективно это осуществляется с помощью науки. Таким образом, наука и философия оказываются в одной упряжке. Они способствуют овладению миром только разными средствами и методами и преследуют различные цели. Особенно сближаются их позиции в самых верхних теоретических эшелонах познавательной деятельности. Теоретизирование это удел и науки, и философии. Видимо, поэтому в периоды успехов научного познания философия отождествлялась с нею, поскольку там и тогда, где философия опиралась на науку и исходила из ее данных, она неизбежно приобретала научный характер. Но существует и другая философия, которая может исходить и из других оснований; религиозных, мифологических или мистических и им подобных, то конечно, такие философские построения будут далеки от науки. Но они существовали, существуют в настоящее время и, видимо, будут существовать далее. Вот почему философию как форму общественного сознания нельзя безосновательно отождествлять с наукой.