Постмодернизм и историческая наука

Вместе с тем «модернизм» классической модели отличается от «модернизма» неклассической. Классическая модель была порождением культуры Нового времени и дискурса Просвещения, для которых были характерны универсальный детерминизм, упование на прогресс, выработка общеобязательных стандартов поведения и мышления и унификация общества.

В историческом познании это нашло выражение в сциентистской (классической) модели исторического исследования, для которой была характерна жесткая разделенность субъекта и объекта познания, основанная на признании возможности «абсолютного» субъекта познавательной деятельности, лишенного аксиологических пристрастий, способного к получению объективного знания и достижению истины. В предмете исторического познания приоритет отдавался исторической необходимости, историческим закономерностям и историческому прогрессу. Случайное, уникальное, традиционное в истории объявлялось несущественным, недостойным внимания исследователя. Поэтому предметную область исторического познания составляла прежде всего надындивидуальная историческая реальность, как определяющая доминанта общественной жизни и детерминанта в системе «общество - человек», «социум - индивид».

Историческая наука в ее сциентистском варианте - это социальная наука, ибо в ее рамках дилемма «общество - человек», «социум - индивид» решается на основе позитивистского принципа социологизма, реализуемого в двух вариантах:

1) индивидуальное сводится к социальному или

2) индивидуальное выводится из социального. «Социологизм» классической исторической науки в методологическом плане вел к созданию исторических теорий репрессивного типа как по отношению к изучаемой исторической реальности, так и по отношению к исследователю. Историческая реальность собиралась в соответствии с социальным каркасом, который априорно задавался историческими теориями, претендовавшими на эпистемологическую универсальность. Исследовательская деятельность историка стандартизировалась в духе той или иной монистической интерпретации истории.

Неклассическая историческая наука, оставаясь в рамках познавательного монизма, критиковала характерное для классической науки стремление к универсальному детерминизму, унификации и стандартизации общественной жизни. В эпистемологическом плане это нашло выражение в критике позитивистской исторической науки со стороны историков, ориентировавшихся в методологическом плане на идеи неокантианства или философии жизни. Критике подвергались различные принципы исторического познания, считавшиеся ранее классическими.

Во-первых, отрицалась возможность «абсолютного» субъекта познавательной деятельности. Историк рассматривался не как нейтральный наблюдатель, а как носитель определенной культуры, занимающийся в силу своей профессии изучением людей иной культуры. Хотя разделение субъекта и предмета исторического познания сохранялось, но оно уже не было таким «жестким» и «абсолютным». Это разделение стало оформляться в «диалог культур», задачей которого было «вживание» историка в культуры прошлого и ее «постижение».

Во-вторых, в предмете исторического познания приоритет стал отдаваться «повседневному», случайному, уникальному смыслу жизни. Поэтому историческая наука стала больше ориентироваться на изучение индивидуальной реальности как доминанты и самоценности повседневной жизни. Неклассическая историческая наука становится наукой гуманитарной, признававшей антропоцентристский принцип организации общественной жизни. В методологическом плане в исторической науке началась переориентация с теорий глобального дедуктивно-репрессивного типа к концептам локального индуктивно-ассоциативного характера. Историческая реальность перестала быть иллюстрацией, она приобрела самодовлеющую познавательную ценность, перед которой исследователь стал испытывать благоговение. Поэтому, сохраняя связь с модерном Нового времени, неклассическая историческая наука вместе с тем резко контрастирует с ним, и в этом плане она как бы предвосхищает те тенденции, которые появились в историческом познании в эпоху постмодерна. Однако дух монизма, господствующий в эпоху модернизма, задавал для историка методологические стандарты, с той лишь разницей, что социологический подход уступил место культурологическому.

В рамках постмодернистской парадигмы исторического мышления радикальной критике подвергается классическая модель исторического исследования и ее базисное положение о возможности получения объективно истинного знания. Это, по мнению многих современных ученых, имеет серьезные последствия для понимания профессии историка. Критикуются прежде всего такие принципы классической модели, как эмпиризм, объективизм и холизм.

В классической науке эмпиризм проявлялся, с одной стороны, в том, что основой исторического исследования провозглашались факты как «кирпичики» эмпирического знания об объективной исторической реальности. С другой стороны, факты, обосновывая историческую теорию, делают ее доказательной и общезначимой. Представители классической науки утверждали, что научное историческое исследование начинается с открытия исторических фактов и обнаружения связей между ними. Поэтому в классической науке уделялось большое внимание работе с историческими источниками как потенциальными носителями исторических фактов. При этом «аутентичное» прочтение исторических источников основывалось на предположении о том, что в ходе внешней и внутренней их критики можно получить достаточно репрезентативную историческую информации, обнаружив при этом и тот смысл, который вкладывали в тексты их авторы. Отделяя субъективные моменты в этой информации, можно получить объективные факты. Но для этого требуется соответствующее научно-исследовательское мастерство.

Критикуя представителей классической науки, Х. Уайт пишет, что «многие историки продолжают относиться к «фактам» так, как если бы они были «данными», и отказываются признать, в отличие от большинства ученых, что факты не столько «найдены», сколько «сконструированы» типами вопросов, адресуемых исследователем изучаемому феномену. То же самое представление об объективности обрекает историков на некритическое использование хронологических рамок в своих повествованиях».

Постмодернисты, исходя из принципа деконструкции, считают, что никакой уровень технического мастерства исследователя не позволяет преодолеть субъективность и неопределенность, непременно присутствующие при чтении и понимании текстов-источников. По мнению постмодернистов, «следует признать тот факт, что, когда дело доходит до исторического документа, то сам он не содержит никаких оснований для предпочтения одного способа реконструкции его смысла другому».

Кроме того, историки, как толкователи текстов прошлых эпох, являются порождением единого интертекста собственной культурной традиции, и поэтому обладают не большей свободой действий, чем авторы этих текстов. Поскольку объективный исторический метод, находящийся вне текста, по мнению постмодернистов, просто невозможен и существует лишь интерпретационная точка отсчета, сформированная из лингвистических ресурсов, доступных толкователю, то можно говорить и о смерти текстуальной критики исторических источников в ее традиционном смысле.

Поэтому историческое сознание, выраженное в текстах-источниках, воспринимается постмодернистами как недоступное для современного понимания, поскольку представления об исторической реальности оказываются у постмодернистов производными от многочисленных систем современной репрезентации. Иными словами, постмодернисты пришла к заключению, что все, принимаемое за историческую реальность, на самом деле есть не что иное, как представление историков о ней, зависящее к тому же от точки зрения, которую выбирает наблюдатель, и смена которой ведет к кардинальному изменению самого представления. Таким образом, восприятие исследователем исторической реальности объявляется обреченным на «мультиретроспективизм», на калейдоскопически меняющийся ряд ракурсов этой реальности, в своем мелькании не дающих возможности познать ее сущность.

При этом, как пишет Х. Уайт, «в каждой репрезентации исторических феноменов есть неизбежная относительность. Относительность репрезентации есть функция языка, использованного, чтобы описать и тем самым конституировать события прошлого как возможные объекты объяснения и понимания». Соответственно, об истории можно говорить лишь во множественном числе и при этом понятой как «лингвистическое образование», принадлежащее порядку дискурса.

Поэтому, считают постмодернисты, бессмысленно ставить задачу получения из источников достоверных сведений о прошлом. Вместо этого постмодернисты предлагают историкам находить в источниках самые разнообразные смыслы, лежащие на перекрестке дискурсов прошлого и настоящего. Требовать большего - значит проявлять, по мнению постмодернистов, наивность или обманывать читателей.

В связи с этим постмодернисты критикуют эмпиризм как основу исторического исследования. С позиций постмодернизма исторические факты не являются «единицами» знания об объективных исторических явлениях, с которыми должно согласовываться мышление историка. Наоборот, мышление историка, находящегося в диалоге с текстами, порождает исторические факты. Исследователи, вступая в обсуждение с другими исследователями, сами решают, какими должны быть исторические факты как «единицы» эмпирического знания. Следовательно, исторические факты - это результат интертекстуальных языковых игр. Поэтому новое историческое знание, считают постмодернисты, появляется не в результате взаимодействия историка и с документами прошлого, а в ходе сопоставления мнений и взглядов («диалога - беседы») исследователей по той или иной проблеме.

В связи с этим постмодернисты подвергают критике такой основополагающий принцип классической модели исторического исследования, как объективизм. С позиций объективизма историческое познание - это адекватное отражение исторической действительности в сознании историка, поэтому объективизм базируется на такой дуалистической онтологии, как «мир - знание». При этом высшей формой исторического познания объявляется историческая наука.

В классической науке принцип объективизма основывался на примате субъектно-объектной дихотомии и необходимости реконструкции исторической действительности такой, какой она была, с помощью научных методов исторического исследования, воздерживаясь при этом от ценностных суждений. Классическая модель исторического исследования исходила из жесткого противопоставления его субъекта и объекта. Она строилась на абсолютизации позиции исследователя как «нейтрального наблюдателя», на допущении возможности преодоления субъективности в процессе воспроизводства объективной реальности в научном сознании.

Постмодернисты рассматривают процесс исторического познания не как диалог между субъектом и объектом, а как диалог между текстами. В ходе этого диалога возникает специфическая власть языка текста, способного своими внутренними средствами создавать самодовлеющий «мир дискурса», в котором презентуется историческая реальность.

В философии понятие дискурса интерпретируется по-разному. Одни исследователи трактуют дискурс как язык - систему «образов (representation), сформированных обществом в целях распространения связного набора смыслов по поводу определенной темы». Другие - как вербально артикулированную форму объективации содержания сознания, регулируемую доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. В рамках коммуникативного подхода дискурс рассматривается как рефлексивная речевая коммуникация, предполагающая самоценную процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации ее аспектов (Ю. Хабермас); как письменный или речевой вербальный продукт коммуникативного действия (Т. Ван Дейк.).

В постмодернизме термин «дискурс» употребляется в том понимании, которое вложил в него М. Фуко, для которого дискурс - это сложная совокупность языковых практик, участвующих в формировании представлений о том объекте, который они подразумевают. Согласно постмодернистскому видению дискурсивных практик, в дискурсе объект не репрезентируется в его целостности, но процессуально осуществляется как последовательная (темпорально артикулированная) спекулятивная (семиотически артикулированная) актуализация последнего. Будучи включенным в социокультурный контекст, дискурс, как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта, не может быть индифферентен по отношению к власти. По словам Р. Барта, «власть (libido dominanti) ...гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия». Поэтому для М. Фуко дискурс означал не только образец использования языка и «некую практику, которую мы навязываем» внешней по отношению к дискурсу предметности, но и форму «власть/знание», указывающую на то, каким образом люди оказываются в плену регулирующих рамок конкретных дискурсов.

В русле такого понимания дискурса текст в постмодернизме наделяется автономным существованием и способностью самостоятельно «прочитывать» историю. Это дает основание постмодернистам говорить об «исчезновении» объекта исторической науки. Принципиальное положение постмодернистов - «вне текста не существует ничего» - ведет к познавательному релятивизму, поскольку сама история в этом случае может быть прочитана только как текст. Отсюда, как полагают постмодернисты, следует, что не существует никакой объективной исторической истины. Истина - это то, что кажется истинным любому индивиду или со-обществу.

Постмодернисты критикуют классическую историческую науку за «холизм». В классической модели исторического исследования холизм - это требование устанавливать всю совокупность исторических фактов, относящихся к данному историческому явлению, и, не ограничиваясь их простым описанием, переходить к обобщению фактов и установлению взаимосвязей между ними. Необходимость перехода от простого описания исторических явлений и отражающих их исторических фактов к установлению существующих между ними связей в классической науке обусловливалась позитивистской «теорией факторов», а также различного рода метатеориями, с помощью которых стремились к целостному воспроизводству исторической реальности.

Постмодернисты, наоборот, считают, что в историческом исследовании достойным внимания является лишь единичное, уникальное, индивидуальное. Поэтому критикуя классическую историческую науку за «холизм», постмодернисты, как пишет Д. Тош, с издевкой относятся к разного рода историческим «метанарративам», присущим классической науке. К числу этих «метаповествований» постмодернисты относят, например, просветительскую «идею прогресса», гегелевскую идею «диалектического развития духа», западноевропейские идеи «эмансипации личности», «генезиса капитализма», «развития свободомыслия» или идею научного знания как способа учреждения «всеобщего счастья». По мнению постмодернистов, эти «метанарративы», или «метаистории», с помощью которых организуется текст научного произведения, заранее структурируют читательское сознание, задают ему набор определенных констатирующих и оценочных предрассудков, обусловливающих движение научной мысли в строго определенном направлении. Кроме того, постмодернисты считают, что все эти «метанарративы» к концу ХХ в. потерпели крах и ныне уже не играют роли «великих метаповествований», выступающих в качестве оправдания «тотализации» наиболее распространенных представлений о действительности, т.е. объединения их в крупные «мировоззренческие комплексы», огромные блоки общей картины мира.

Постмодернисты подвергают также критике когнитивную стратегию классической модели исторического исследования, носящую номотетический характер и направленную на выявление объективных связей между историческими явлениями с целью причинно объяснить исторический процесс. Они считают, что историческая наука способна решать лишь проблемы интертекстуальности, имеющей дело с «дискурсивными» связями между текстами, а не с причинными связями между историческими событиями. Поэтому историческое объяснение, как пишет Х. Уайт, это - пустая химера для утешения тех, кто не способен воспринять мир, лишенный смысла.

3. Предмет и когнитивная стратегия постмодернистской парадигмы исторического познания

мироцелостность постмодернизм философский познание

С постмодернизмом в исторической науке связано переосмысление исходных методологических предпосылок. В результате этого переосмысления в исторической науке сложилась постнеклассическая ситуация, ответом на которую стало формирование постмодернистской парадигмы исторического познания, критика которой затем привела с зарождению неоклассической модели исторического исследования.

Постмодернистская парадигма исторического познания стала прагматичным ответом на постмодернизм в культуре. Одни исследователи называют эту парадигму очередным этапом развития исторической науки, другие - ее альтернативой, третьи - авангардом. Постмодернистская парадигма, несомненно, является альтернативой классической модели исторического исследования. С неклассической моделью она находится в генетическом родстве. Однако, в целом постмодернистская парадигма отношения к науке не имеет, поскольку отрицает базовые принципы научного исследования.

Вместе с тем постмодернистская парадигма - это не столько отрицание предшествующего когнитивного опыта (авангард), сколько мобилизация его отдельных сторон. Подобно модернизму, постмодернизм считает человека центром мироздания и судьей всех вещей, но не все человечество в целом, не какое-то собрание специалистов или «авторитетов», а каждого индивида или, по крайней мере, каждое отдельное со-общество. В этом плане постмодернизм продолжил некоторые тенденции неклассической науки, сохранив ее гуманитарный смысл как «науки с человеческим лицом». В связи с этим, по-видимому, прав британский историк Д. Тош, который подчеркивает, что «постмодернизм - далеко не столь новаторская теория, как порой утверждают его сторонники. Да и сами отношения между постмодернизмом и историей не отличаются таким антагонизмом, как можно было бы предположить».

Если аналитически разделить постмодернистскую парадигму исторического мышления на отдельные части, то окажется, что она во многом аккумулировала отдельные идеи различных направлений предшествующей исторической науки, «нетрадиционные» для своей эпохи. Такими «нетрадиционными», например, для позитивистского XIX в. были идеи релятивистов. Вообще сомнения относительно статуса исторической реальности и возможности ее познания являются одной из традиций западной философии. Определенные параллели можно провести между постмодернистами и «Автобиографией» Р.Дж. Коллингвуда, «Методологией истории» А.С. Лаппо-Данилевского. Даже в отечественном источниковедении профессионально обсуждались такие вопросы, как «стереотипы восприятия общественной жизни и авторские сообщения о ней» (упрощенный аналог «постмодернистского «великого интертекста»), «источник как текст и возможности его герменевтического истолкования» (созвучное положение постмодернистской идее о том, что историк имеет дело не с исторической реальностью, а с текстами).

В рамках постмодернистской парадигмы историческая реальность из целостной системы превращается в мир социальной «разорванности» и самодостаточности отдельных его фрагментов, становится «зрелищем», «калейдоскопом знаков». Отсюда вытекает общее тяготение постмодернистов ко всему фрагментарному, мимолетному, внутренне надломленному и неустойчивому, «в результате чего в качестве творческой неудачи расценивается, - как подчеркивает Ю.Н. Давыдов, - даже одно только стремление к законченности и завершенности, сама попытка двинуться в этом направлении». Поэтому «правильно» мыслить - означает, с точки зрения постмодернизма, радикальный отказ от тирании целого, осознание того, что всякое поползновение к утверждению целостности потенциально уже является «тоталитаризацией», т.е. движением к тоталитарному обществу.

Вся суть постмодернистской эпистемологии, как считают некоторые исследователи, как раз и состоит «в онтологической отбраковке» целостного субъекта - cogito западной философии, в своего рода «эпистемологической одержимости» фрагментами, или обложками цивилизации - как современной, так и ушедшей в прошлое.

В постмодернистской парадигме знание рассматривается не как «отражение» исторической реальности, а как субъективное выражение интересов и потребностей, стереотипов восприятия и мышления самого исследователя, «вписанного» в гипертекст современности. Поэтому индивидуальная и социальная идентичность в истории, как считают постмодернисты, не воспроизводится историком, а создается в процессе дискурса. Исторические деятели, социальные группы в истории - все это, с точки зрения постмодернистов, не более чем дискурсивные конструкции.

По мнению некоторых постмодернистов, придерживающихся принципа «пересекайте границы, засыпайте рвы» (между различными формами познавательной деятельности - авт.), исторические труды являются соединением определенных исследовательских и нарративных операций. Поэтому в исторических исследованиях материал концептуализируется с помощью тех или иных литературных жанров и тропов как кодов исторического сознания и с использованием в объяснительной стратегии разных фабул - романтической, сатирической, комической и трагической. Содержание исторического исследования, таким образом, всегда находится, по мнению постмодернистов, в рамках определенных риторических правил и определяется в первую очередь эстетическим выбором, который делает историк (чаще всего неосознанно), приступая к работе и формируя дискурсивную стратегию текста. Хотя некоторые исследователи считают, что специфика нарративных операций не сводится только к лингвистическому опыту, она обусловлена также внутренним опытом времени. В связи с этим ряд исследователей полагает, что метафоры также выражают структуры внеязыкового опыта, в том числе и опыта пространства.

В связи с этим исторические труды начинают рассматриваться в качестве вида литературного производства, который, как любой жанр, функционирует в рамках определенных риторических правил. Например, Х. Уайт, анализируя эти правила с точки зрения эстетики, классифицирует исторические труды по 12 стилистическим разновидностям и 4 основным «тропам» (метафора, метонимия, синекдоха и ирония). При этом он делает вывод о том, что характер любого исторического труда определяется не столько исследованиями и идеологией автора, сколько эстетическим выбором, который он делает (чаще всего неосознанно), когда приступает к работе, и который формирует дискурсивную стратегию текста.

По мнению других постмодернистов, исторические труды являются видом идеологического производства, а сам историк должен рассматриваться как вектор направленности диапазона политических позиций, связанных с текущим моментом. Х. Уайт вслед за К. Мангеймом обратил внимание на то, что идеология определяет не столько общественно-политическую позицию исследователя, сколько ракурс исторической интерпретации.

В связи с этим историк рассматривается как вектор направленности диапазона политических позиций, связанных с текущим моментом. Д. Тош пишет: «Поскольку документальные «остатки» прошлого подвержены столь многочисленным прочтениям и поскольку историки используют идеологизированный язык, создание исторических трудов ни в коей мере нельзя считать невинным занятием». Историки укоренены в хаотичной реальности, которую они стремятся представить, а потому всегда несут на себе ее идеологический отпечаток.

В рамках, например, идеологии консерватизма историческая эволюция интерпретируется как совершенствование предшествовавшего исторического этапа. При этом прошлое в консервативном историческом сознании приобретает черты утопического в силу приданных ему положительных характеристик. Либерализм, напротив, критически относится к традиции, помещая утопические характеристики в отдаленное будущее, которое может наступить после реализации либеральной идеи. Радикалы интерпретируют историю, ориентируясь на скорое воплощение своих идеалов и акцентируя внимание на предпосылках, которые делают возможным их осуществление в будущем.

Идеология тем самым превращает историю в «дискурсивную практику, позволяющую людям отправляться в прошлое, думая о современности, копаться там и перестраивать его в соответствии со своими потребностями». Все, что могут историки в таких условиях - это скопировать господствующую или «доминантную» идеологию; или наоборот, отождествить себя с одной из многочисленных радикальных идеологий; но все они одинаково уходят корнями в сегодняшнюю политику. Под этим углом зрения все варианты истории становятся «осовремененными», а не просто политически ангажированными. В связи с этим постмодернисты считают, что истории, которые рассказывают исследователи, и люди, о которых они пишут, - лишь субъективные предпочтения, взятые из бесконечного множества возможных дискурсивных стратегий.

Историки, подвергая тексты-источники многочисленным прочтениям, всегда - хотят они этого или не хотят - используют идеологизированный язык, уходящий корнями в сегодняшние политические дискурсы. Поскольку эти дискурсы разнообразны, а порой имеют взаимоисключающий характер, то научное сообщество историков и диалог между представителями разных взглядов, по мнению постмодернистов, просто невозможны.

Таким образом, постмодернистская парадигма исторического исследования ориентируется на «науку с человеческим лицом» не только в онтологическом, но и методологическом плане. Историк-постмодернист, признавая несводимость и постоянство плюральности человеческих миров, в процессе познания прошлого исходит из признания собственного «суверенитета» по отношению к производству знаний. Он выступает в роли прежде всего интерпретатора, задача которого состоит в том, чтобы облегчить коммуникации между социокультурными сообществами.

Когнитивные вопросы типа - «как я могу интерпретировать прошлый мир», заменяются посткогнитивными:

1) «какой это из миров»;

2) «что с ним надо делать»;

3) «какое из моих Я должно это делать». Для историка-постмодерниста главный вопрос - куда поместить прошлое и как идентифицировать его, зная, что оно является лишь одним из возможных и что изучение этого прошлого вряд ли приведет к открытию всеобщей истины

Вместе с тем в постмодернистской парадигме окончательно преодолевается разделенность субъекта и предмета исторического познания, поскольку признается непосредственная «вовлеченность» исследователя в изучаемые тексты-источники. В постмодернизме до логического конца была доведена идея индивидуализации исторического исследования, сформулированная в рамках неклассической науки. В результате «субъект-объектные» или «субъект-субъектные» отношения потеряли всякий когнитивный смысл и были заменены в постмодернизме провозглашением субъекта (историка) в качестве репрессивной инстанции по отношению к производству исторической реальности. В историческом познании упала роль авторитета, кроме мнения самого исследователя.

Множество возможных интерпретаций истории, считавшихся в модернизме недостатком, становится основой и определяющей чертой постмодернистского исторического познания. Возможности плюралистической интерпретации истории обусловлены, с одной стороны, плюральностью прошлого, с другой - плюральностью субъекта исследования. Предмет исторической науки рассеивается: большая история заменяется малыми историями. Историк-постмодернист стремится использовать конец целого и единого для развития множественности познавательной деятельности и утверждения легитимности плюралистического видения истории. Принцип культурной несводимости превращает историю в «разгул» знаков и служит поводом для интеллектуальных игр.

Таким образом, сознательно форсируемый плюрализм, реализуемый в практике познавательной деятельности как положительная задача, составляет сущность постмодернистской парадигмы исторического мышления. В этом плане постмодернизм предоставляет большие возможности историку для творчества, которое, однако, может завершиться виртуализацией исторической реальности. В этом случае исследователь не только выбирает свою реальность, но и начинает творить ее, веря в то, что ему удобно. Он начинает усердно отрицать неудобные для него исторические факты, присваивать историческим героям общие имена - либералы, консерваторы, фундаменталисты, лишая их человеческого облика. Все ограничения сняты. О них можно говорить все, что угодно. Сразу находятся и книги, и политики, которые будут играть на заблуждениях. Видение исторической реальности становится одним большим искажением и все пребывают в счастливом неведении.

В постмодернизме идея реконструкции прошлого была заменена идеей конструкции истории. В отличие от объективизма, который придерживается принципа реконструкции прошлого в историческом сознании (знании), конструктивизм базируется на ином принципе: историческая реальность производится множеством видов социальной практики, в том числе и познавательной, обусловленных культурой. Поэтому истинность или ложность исторических знаний зависит от социальных контекстов, в которых они выступают. Истинность или ложность исторических знаний определяется соответствием суждений социально санкционированным понятийным схемам, охватывающим всю сферу культурного опыта, которому приписывается статус фактуальности. Окончательным арбитром истинности (ложности) выступает общая система идей, образующих конкретную культуру.

В силу этого постмодернисты факты исторической науки рассматривают в качестве результата социального производства, а не открытия. Исторические факты - это удачно сконструированные объекты культуры. Поэтому в состав исторических фактов входят концепции, социальный и конвенциональный характер которых замаскирован с помощью риторических стратегий, а степень определенности предмета исторического исследования зависит от упорядочивания его в соответствии с избранной схемой или концепцией.

В конструктивизме историческое знание считается результатом множества социальных взаимодействий: «Мир вне культуры и общества не играет никакой роли в процессе конструирования знания». Поэтому социально-политические обстоятельства играют роль существенного фактора презентации любого фрагмента исторической реальности. В силу этого значение самой исторической действительности сводится лишь к множеству случаев установления социальных конвенций относительно определенных исторических явлений или ситуаций. В силу этого «давление» так называемых неопровержимых исторических фактов не может быть настолько сильным, чтобы заставить людей, в том числе ученых, принимать одну из возможных интерпретаций исторической реальности в качестве «истинной».

С точки зрения конструктивизма любое историческое знание является идеологическим, и оно потому не может быть нейтральным в отношении структур человеческой деятельности. Все исторические концепции базируются на определенных критериях доказательности, которые, в свою очередь, основываются на других посылках, которые никак не связаны с изучаемым предметом.

Конструктивисты считают, что «наука - это одна из множества возможных и существующих форм жизни, которая нисколько не является трансцендентным основанием всей остальной культуры». Поэтому с позиций конструктивизма историческая наука не обладает привилегированным доступом к прошлому, находящемуся вне культуры. Историческая наука не является трансцендентным основанием исторического сознания. Историческая наука - одна из равноправных форм исторического познания, наряду с религией, здравым смыслом, литературой и т.д.

Если объективисты ставят вопрос - «как возможно истина в исторической науке», то конструктивисты интересуются - «как и почему» одним группам ученых удается сконструировать такое историческое знание, которое в обществе воспринимается как «истинное», тогда как другим этого не удается?

В рамках объективизма была разработана корреспондентная теория исторической истины, которая базируется на двух положениях: 1) исторические факты являются реальностями, существующими до и независимо от высказываний, которые к ним относятся; 2) высказывания об исторических фактах являются истинными или ложными в той мере, в какой они соответствуют фактам. Конструктивизм разработал консенсуально-когерентную теорию исторической истины. В этой теории критерием исторической истины выступает не соответствие высказываний историческим фактам, а то, являются ли это высказывания согласованными со всеми высказываниями, входящими в систему, которой данные высказывания принадлежит.

Для конструктивизма историческое познание - это диалог культур или игра, которая ведется в культуре с помощью средств самой культуры, это - продукт коммуникативной системы под названием «со-общество», форма ориентации в окружающей среде.

В связи с этим когнитивная стратегия постмодернистской парадигмы исторического познания состоит в том, чтобы, завязав диалог с иными культурами (текстами), «озвучить» эти культуры, которые без помощи исследователя остались бы «неуслышанными». Историк-постмодернист, исходя из собственного «суверенитета» по отношению к производству значений и утверждению «истин», выступает в роли интерпретатора, задача которого - облегчить коммуникации между сообществами и традициями. Процесс проникновения в чуждые культуры происходит одновременно с трансляцией собственного культурного опыта («великого интертекста»). Поэтому, в отличие от представителей неклассической науки, историк-постмодернист является не просто зрителем, наблюдающим за развитием спектаклей на исторической сцене, но и их режиссером. Тем самым в рамках постмодернистской парадигмы исследователь не «воспроизводит» историческую реальность в виде системы знаний, претендующих на истину, а «производит» ее, используя возможности различных тропов.

Таким образом, в постмодернистской науке абсолютизируется роль исследователя, который превращается в репрессивную познавательную инстанцию. Более того, по мнению постмодернистов, историк и не должен пытаться репрезентировать что-либо, кроме своей практики. В связи с этим в исследовательской деятельности падает роль авторитетов (теорий), а исторические работы начинают носить «отпечатки» интеллектуальной индивидуальности самого исследователя.

Для постмодерниста главный вопрос состоит в том, как идентифицировать определенный мир исторической реальности, зная, что он является лишь одним из возможных, и что исследование этого мира вряд ли приведет к открытию всеобщей истины. Множество возможных интерпретаций исторической реальности, считавшихся как в классической, так и неклассической науке недостатком, становится основой и определяющей чертой постмодернистской парадигмы исторического исследования. Поэтому постмодернизм в историческом познании начинается там, где кончается монизм.

Постмодернист сознательно выступает против монополии любой из познавательных парадигм. Он стремится использовать конец холистского взгляда на мир для утверждения легитимности плюралистического видения исторической реальности и для развития множественности познавательной деятельности, а также повода для интертекстуальных языковых игр.

В постмодернистской исторической парадигме акценты можно расставить или на коммуникативных ее функциях, или семантической стороне содержания ее текстов. Когнитивная стратегия постмодернистской парадигмы в значительной степени ориентирована на потребности «постмодернистского» со-общества, для которого характерно многообразие, порой несоизмеримых ценностных ориентаций, горизонтов ожиданий и спектров интересов. В таком со-обществе историческая наука способна выполнять свои коммуникативные функции, если будет сознательно апеллировать к различным слоям потребителей своей продукции. В связи с этим историк-постмодернист должен владеть и языком научной элиты, и языком толпы, поскольку он одновременно обращается по меньшей мере к двум слоям пользователей. С одной стороны, к заинтересованному меньшинству - ученым, «специалистам по профессии», которых в первую очередь интересуют такие специфические сюжеты, как источники информации, методологические возможности выбранных познавательных средств и степень корректности их использования, аутентичность описания в рамках определенной культуры, логичность и оригинальность объяснения. С другой стороны, историк-постмодернист считает необходимым обращаться и к интересующемуся большинству, «специалистам по случаю», которых не занимают специфические научно-исследовательские тонкости, изыски и значения, поскольку их заботит другое - занимательность, убедительность, «легкость» чтения. Поэтому «двойное кодирование» научных текстов выступает одним из основных принципов постмодернистской парадигмы исторического познания.

Истори-постмодернисту надо обладать искусством многоязычия, позволяющим сводить вместе элитарные и популярные, традиционные и современные смысловые коды. Реализовать на практике полиглотную артикуляцию постмодернистской парадигмы исторического познания значительно сложнее, чем, например, классической, «одноязычной». Кроме того, радикальный познавательный плюрализм легко совращает, подбивает на эклектику и вседозволенность. В исследовательской практике это часто приводит к утрате научности и порождает только постмодернистский хит в виде банализированной историко-популярной литературы, написанной наукообразным языком, за которым не кроется никакого исследовательского начала, и где читателю в псевдоплюралистической манере подается всякая мешанина из описания реальных исторических событий, вымыслов, исторических анекдотов, стереотипов и мифов, хаотического нагромождения событий, смыслов и замыслов.

Однако постмодернистская парадигма исторического исследования, базирующаяся на особом типе рациональности, отличается от этого познавательного суррогата тем, что разрушение целого, преодоление монизма не означает выдачу лицензии на хаотизацию и хитизацию. Постмодернизм в исторической науке - это свидетельство, прежде всего, перехода к монистической интерпретации исторической реальности с использованием широкого выбора когнитивных дифференциаций. Историк-постмодернист отличается умением работать не в одном, а в разных познавательных ключах, искусством использовать эпистемологические возможности различных парадигм в зависимости от индивидуально-сознательного замысла, предмета и задач конкретного исторического исследования.

Вместе с тем в рамках рациональной интерпретации постмодернистской исторической парадигмы начинают осознаваться недостатки «безбрежного» плюрализма. В связи с этим заговорили прежде всего о необходимости создания в ней единой символической системы. Однако мета-изыскания в этой области показывают принципиальную невозможность какой бы то ни было унификации познавательного процесса в постмодернизме. В частности, Ж.-Ф. Лиотар с помощью философии языка как раз и показал невозможность такого суперкода. Действительно, любая унификация познания как восстановление целого будет не развитием постмодернизма, а его авангардистским отрицанием.

Постмодернизм в исторической науке создает особое интеллектуальное и смысловое пространство, в котором взаимопересекаются гетерогенные парадигмы познавательной деятельности и инициируется свобода творческого процесса. При этом исследователь-постмодернист стремится одновременно удовлетворить различные познавательные потребности и соответствовать разным аффективным ожидания. В связи с чем он должен «работать» с различными языками, обнаруживая то яркую индивидуальность, то совсем безликую манеру, то сухой «академизм», то экспрессивность и «сочность» массового восприятия.

При акцентации внимания на семантическом содержании научно-исследовательских текстов главным является то, что постмодернистская парадигма исторического познания предоставляет широкий простор для воображения, вымысла и фикции. «Ключевой критерий модерна - функция, дополняется в постмодерне, - как отмечает В. Вельш, - критерием фикции».

Содержание постмодернистских исторических сочинений сильно зависит от утилитарных интересов, оно непосредственно связано с миром современной повседневной жизни. Поэтому эти тексты носят не столько отображающий, сколько изображающий характер, оставляющий на них как «следы» этой повседневности, так и «отпечатки» интеллектуальной и художественной индивидуальности самого историка. Таким образом, при такой расстановке акцентов в историческом познании на первое место выдвигается визионарный аспект.

Постмодернизм обнаруживает недостаточность классического исторического письма, в котором есть автор, повествующий о прошлом. Поэтому постмодернисты говорят о необходимости восстановления связей исторических исследований с риторикой и литературой. В частности, Х. Уайт пишет: «Пока историки продолжают использовать обычные грамотные речь и письмо, их репрезентации феноменов прошлого, равно как и мысли о них, останутся «литературными» - «поэтическими» и «риторическими» - отличными от всего, что считается специфическим научным дискурсом».

В этом плане постмодернистская парадигма исторического познания, наращивая многообразие, требует, чтобы положения исторических текстов не звучали подобно словесным обрывкам, а раскрывали многослойность и многоаспектность предмета исследования и служили решению поставленных в нем познавательных задач, наглядно обнаруживая специфические возможности и границы тех или иных используемых исследовательских средств. В противном случае вместо многоязычия можно получить псевдомодернистские интеллектуальные «постройки», представляющие собой неорганизованный когнитивный хаос.

В связи с этим специфика постмодернистской парадигмы исторического познания заключается как раз в том, что она стремится вернуть потенциал тех познавательных традиций, которые были утрачены в ходе унификации исследовательской деятельности, проведенной модернизмом в сфере исторической науки.

Со времен Гегеля в эпистемологии утвердился трюизм о том, что каков предмет, таковым должен быть и метод его познания. Поэтому вполне естественным выглядит вопрос: если общество в эпоху постмодерна можно изучать с помощью постмодернистского метода, то возможно ли на его основе строить познание прошлых, т.е. «допостмодерных» исторических эпох. С точки зрения модернистской исторической науки, разумеется, нельзя, поскольку репрессивность объекта познания по отношению к его субъекту заставляет искать адекватные познавательные средства. С позиций постмодернистской парадигмы исторического познания, преодолевающей эту репрессивность, такой метод вполне пригоден для изучения истории и даже необходим в плане преодоления всякого рода авторитаризма и монополизма в процессе исторического познания, любых проявлений интеллектуального монизма и вытекающих из него различных репрессивных - как по отношению к объекту, так и по отношению к субъекту - теоретических концепций.

Более того, историческое познание в рамках постмодернистской парадигмы представляет собой процесс «со-творчества» субъекта и предмета исследования (текста), результатом которого в ходе экстериоризации культуры исследователя в историческое прошлое выступают метафоры как определения исторического бытия. Используя при этом различные комбинации познавательных средств, историк-постмодернист добивается в ходе такой игры в «исторический калейдоскоп» многообразного и многоаспектного рассмотрения предмета своего интереса, не утверждая приоритета ни одного из таких рассмотрений.

В этом случае постмодернистская техника исторического познания реализуется в рамках коллажа - приема эклектичного, случайного сочетания разнообразных элементов. Вообще надо отметить, что эклектизм - характерное явление для методики постмодернистского исторического познания. Однако эклектизм в данном случае не следует рассматривать как проявление «дурного» вкуса или беспринципности исследовательской деятельности. С одной стороны, эклектизм свидетельствует об отсутствии методологического единства и целостности в подходе к предмету исторического изучения, и в этом преодолении познавательного монизма как раз и проявляется характерная черта постмодернизма. С другой стороны, эклектизм как способ сочетания разнородных, порой противоположных познавательных парадигм, является той формой, в которой только и может реализоваться такой фундаментальный принцип постмодернизма, как радикальный плюрализм.

При этом надо, однако, видеть специфику постмодернистского коллажа, его отличие, например, от коллажа авангардистского. Характеризуя авангардистскую технику коллажа, Б. Гройс, отмечает, что ее цель - аутентичное выявление «скрытой», более фундаментальной, чем натуральная, реальности. Постмодернист исходит из того, что он создает метафоры в качестве определения бытия, и поэтому исследователь отказывается от позы мага, превращающего невидимое сущее в видимое. Постмодернист лишь оперирует с готовыми стилями, с известными системами, заново комбинируя их.

Постмодернизм в исторической науке проявляется и в том, что историк, используя методику когнитивного коллажа, в отличие от различных модернистских монистических подходов, заранее не знает, какой результат он получит в ходе исторического исследования. Перебирая, часто случайно, опираясь исключительно на свою эрудицию и интуицию, познавательные парадигмы, историк-постмодернист больше увлечен самой методологической игрой, наслаждением от ожидания того, что может получиться в результате использования порой диаметрально противоположных познавательных средств, чем самим результатом исследования.

Вместе с тем такая методика дает возможность историку-постмодернисту выявить самые различные, порой неожиданные характеристики исследуемого явления. И хотя то, что оказывается продуктом его деятельности, лишено цельности и единства и являет собой, как отмечается в литературе, энциклопедический по охвату коллаж интерпретаций предмета и верификаций этих интерпретаций (которые в определенном смысле также оказываются соответствующей конвенциональной игрой), тем самым исследователь-постмодернист демонстрирует и многосторонность изучаемого предмета, и «прозрачность» различных его трактовок, возможность свободного перехода от одной методологии к другой, а также неадекватность любых «окончательных» и «единственных» решений по любой проблеме исторического познания. Но еще в большей мере исследователь, как отмечает Я.У. Астафьев, демонстрирует глубинную цель подобных изысканий, которая состоит в наслаждении высшей свободой творческой игры в действительность, но в действительность не «натуральную», а находящуюся в снятом, духовно преображенном, фикциональном виде. В связи с этим К. Дженкинс заметил, что «большинство историографических сочинений являются попыткой наложить полную смысла форму произведения на прошлое, которое ничего не значит».

Таким образом, историк-постмодернист, исходя из принципов радикального когнитивного плюрализма и методологической дополнительности исследовательских парадигм, реализуя методику познавательного коллажа, при изучении предмета своего научного интереса должен стремиться использовать максимально большее число методологических концепций при свободном их комбинировании. В этом плане историк-постмодернист, с одной стороны, ориентируется на максимальную широту знаний в области собственных исторических интересов, которые он комбинирует на основе собственных субъективных предпочтений. С другой стороны, он использует эти знания для максимально полного и всестороннего описания, объяснения и понимания изучаемого феномена, не выставляя при этом какую-либо общую его теорию, а создавая коллаж нарративов и теорий.

Некоторые исследователи полагают, что в своем профессиональном поведении историк-постмодернист ближе к энциклопедически образованному человеку, нежели к привычному субъекту науки - специалисту узкого профиля. Однако его своеобразный энциклопедизм не следует понимать в традиционном духе, на манер ученых типа деятелей Возрождения и Просвещения. В отличие от них знания и навыки поведения историка, использующего постмодернистский метод, не систематизированы и не подчинены логике построения какой-либо схемы. Соответственно, полагает Я.У. Астафьев, постмодернист трактует свою дисциплину не как собственную отрасль науки, а скорее, как определенную сферу культуры. Культуры не в распространенном у нас «музейном» понимании - как собрания образцов для подражания, а в этнологическом - в смысле совокупности представлений и ценностей, закрепленных в соответствующих концептуальных средствах и приемах, воплощенных в свою очередь в неких материальных артефактах.

С представлением о том, что постмодернистская парадигма исторического исследования как бы растворяется в культуре, согласиться нельзя, как и с тем, что она превращается в отрасль искусства. Постмодернизм не только не отменяет разнообразные формы социального познания, но, наоборот, провозглашает их когнитивное равноправие и познавательную самоценность. Поэтому историк-постмодернист не трактует свою деятельность как определенную сферу культуры, а сознательно утверждает связь между предметом исторического интереса ученого, выбором познавательных средств, результатом познания и духовными, культурными интенциями собственной, исследовательской деятельности. Но от этого постмодернистское историческое познание не перестает быть исследованием, хотя оно и не укладывается в таком виде в привычные стереотипы научности. Но в этом-то и состоит специфика постмодернистского стиля исторического мышления, который ориентируется на высшую свободу и творчество. Поэтому историк-постмодернист - это не только исследователь, но и художник. Он не «беспристрастный» искатель такой сомнительной вещи как истина, а ее творец-конвенциалист.

Постмодернисты считают, что сближение истории и литературы подтверждает монологическую недостаточность исторического письма. Но тогда историку придется осваивать новую эстетическую реальность: поступиться, например, привычным статусом автора и «расщепить» себя на «автора» и «повествователя» - организатора пространства разноязычного диалога. Но есть и более радикальный путь: отказ от авторского дискурса вообще и предоставление права авторства любому пользователю сконструированного историком документально-историографического комплекса. Историография в этом случае может быть представлена как область интертекстуальных значений, где, по словам М. Бахтина, «нет ни первого, ни последнего слова и нет границ диалогическому контексту... Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения».