Философские воззрения Достоевского Ф.М.

Размещено на http://www.allbest.ru/

4

Федеральное государственное автономное

Образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

«СИБИРСКИЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Институт Архитектуры и Дизайна

Кафедра «Градостроительство»

Доклад по теме:

«Философские воззрения Достоевского Ф.М.»

Руководитель

Липнягова А.И.

Студент АФ 10-51

Аникина Е.А.

Красноярск 2014

Содержание

1.Введение

2.Биография Достоевского

3.Ранний Достоевский и идеи социалистического гуманизма

4.Зрелый Достоевский и идеи христианского гуманизма

5.Систематический анализ идей Достоевского

6.Отношение Достоевского к различным философским течениям

7.Заключение

8.Литература

1. Введение

Федор Михайлович Достоевский (1821- 1881) принадлежит столько же литературе, сколько и философии. Ни в чем это не выражается с большей яркостью, как в том, что он доныне вдохновляет философскую мысль. Комментаторы Достоевского продолжают реконструировать его идеи, -- и самое разнообразие этих комментарий зависит не от какой-либо неясности у Достоевского в выражении его идеи, а, наоборот, от сложности и глубины их. Конечно, Достоевский не является философом в обычном и банальном смысле слова, -- у него нет ни одного чисто-философского сочинения. Он мыслит как художник, -- диалектика идей воплощается у него в столкновениях и встречах различных “героев”. Высказывания этих героев, часто имеющие самостоятельную идейную ценность, не могут быть отрываемы от их личности, -- так, Раскольников, независимо от его идеи, сам по себе, как личность, останавливает на себе внимание: его нельзя отделить от его идеи, а идеи нельзя отделить от того, что он переживает... Во всяком случае, Достоевский принадлежит русской -- и даже больше -- мировой философии.

Творчество Достоевского сосредоточено вокруг вопросов философии духа, -- это темы антропологии, философии истории, этики, философии религии. В этой области обилие и глубина идей у Достоевского поразительны, -- он принадлежит к тем творческим умам, которые страдают от изобилия, а не от недостатка идей. Не получив систематического философского образования, Достоевский очень много читал, впитывая в себя чужие идеи и откликаясь на них в своих размышлениях. Поскольку он пробовал выйти за пределы чисто-художественного творчества (а в нем, несомненно, был огромный дар и темперамент публициста), он, все равно, оставался мыслителем и художником одновременно всюду. Его “Дневник Писателя”, оригинальный по своему стилю, постоянно заполнен чисто-художественными этюдами.

Становление философских воззрений Достоевского происходило под воздействием многих факторов - воспитания в детстве, ближайшего круга общения, литературы философского, естественно-научного и исторического плана, которую изучал писатель в течение жизни, а также зигзагов судьбы, главным поворотным моментом в которой стало увлечение идеями кружка Петрашевского и отбывание наказания на каторге.

Философия Достоевского - это, прежде всего, философия человека. Вся жизнь писателя свидетельствует о том, с каким отчаянием и неуемным вдохновением он искал ответ на главный вопрос, так волновавший его: Что есть человек? Какова его природа и сущность? Поэтому философскую систему Достоевского можно назвать антропоцентричной. Он считал, что качества человеческой личности, отражающие его положительные и отрицательные стороны, нужно рассматривать через их антиномию и цельность.

социологический гуманизм христианство философия духа

2. Биография Достоевского

Федор Михайлович Достоевский родился в семье военного врача, жившего в Москве. Детство его протекало в благоприятной обстановке; приведем собственные слова Достоевского: “я происходил из семейства русского и благочестивого... Мы в семействе нашем знали Евангелие, чуть ли не с первого года; мне было всего лишь десять лет, когда я знал почти все главные эпизоды русской истории".

По окончании “подготовительного” училища, Достоевский, вместе со старшим братом, поступил в Военно-Инженерное Училище в Петербурге. В эти годы в его семье произошла тяжелая драма -- его отец был убит крестьянами его деревни (мстившими ему за свирепость). “Семейное предание гласит, - пишет по этому поводу дочь Достоевского, -- что с Достоевским при первом известии о смерти отца сделался первый припадок эпилепсии”. В годы пребывания в Инженерном Училище Достоевский свел дружбу с неким И. Н. Шидловским, романтиком, обратившимся позже на путь религиозных исканий”, имевшим несомненное влияние на Достоевского. “Читая с Шидловским Шиллера, -- писал Достоевский брату, -- я поверял на нем и благородного, пламенного Дон-Карлоса, и маркиза Позу... имя Шиллера стало мне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний...”. В эти годы Достоевский жадно впитывает в себя влияния романтической поэзии.

В 1843-ем году Достоевский окончил офицерские классы Инженерного Училища, получил место в инженерном ведомстве, но недолго оставался на службе и скоро вышел в отставку. Жил он все время очень бедно и даже когда получал из дому довольно значительные суммы, очень быстро эти деньги у него расходились. В 1845-ом году он печатает свое первое произведение “Бедные люди”, сразу выдвинувшее его в первоклассные писатели. С этого времени Достоевский с упоением отдается литературной деятельности, -- впрочем, следующие за “Бедными людьми” произведения вызвали у его почитателей разочарование и недоумение.

В это же время в жизни Достоевского назревает крупное событие - его сближение с кружком Петрашевского, приведшее позже к ссылке на каторжные работы в Сибирь. В жизни Достоевского это было настоящим переломом, - во втором периоде творчества (открывшемся “Записками из Мертвого Дома” , 1855) мы встречаем уже иной строй мысли, новое, трагическое восприятие жизни.

Надо иметь в виду, что еще после появления в печати “Бедных людей”, у Достоевского его прежний романтизм сильно накренился в сторону социализма; особенно сильно было в это время влияние Жорж Санд и французского утопического социализма. Этот ранний социализм Достоевского надо считать очень важным, а отчасти даже решающим, фактором в духовных исканиях его: социализм этот был не чем иным, как тем самым “этическим имманентизмом”, который лежал и лежит в основе всякой теории прогресса, в том числе и той философии жизни, которую мы видели у Толстого. Это есть вера в основное и “естественное” добро человеческой природы, в “естественную” возможность подлинного и всецелого “счастья”, устраиваемого “естественными” же путями. Это есть прямое и решительное отвержение учения о “радикальном зле” человеческой природы, говоря терминами Канта, -- отвержение доктрины первородного греха и доктрины искупления и спасения, во Христе принесенного людям. В отношении к духовным исканиям Достоевского, весь этот строй мысли следовало бы называть “христианским натурализмом”, возлагающим все надежды на то христианское озарение человека, которое вошло в мир через Боговоплощение и нашло свое высшее выражение в Преображении Спасителя. Это есть христианство без Голгофы, христианство лишь Вифлеема и Фавора. Конечно, это есть своеобразное, христиански отраженное сочетание руссоизма и шиллерианства, -- это есть вера в “естество” и признание природного, хотя бы и скрытого под внешними наслоениями благородства, скрытой “святыни” человеческой души или, как выражается Достоевский в статье, посвященной Жорж Санд, признание “совершенства души человеческой”.

Идеалистически окрашенный социализм и связал Достоевского с “петрашевцами”. “Я уже в 1846-ом году был посвящен Белинским, - писал Достоевский в Дневнике, -- во всю “правду” грядущего “обновленного мира” и во всю “святость будущего коммунистического общества”. “Я страстно принял тогда все это учение”, -- вспоминает Достоевский в другом месте ту же эпоху. Как увидим дальше, Достоевский всю жизнь не отходил от этого “христианского натурализма” и веры в скрытое, не явленное, но подлинное “совершенство” человеческой натуры, -- это один из двух центров его духовного мира. Во всяком случае, участие в кружке “петрашевцев” закончилось для Достоевского печально, -- он был арестован, присужден к ссылке на каторгу на четыре года. Однако, первоначально было сообщено Достоевскому, как и другим, что они присуждены к смертной казни. Осужденных привезли на площадь, сделали все приготовления к казни, но когда все было готово, тогда было объявлено, что все помилованы, что смертная казнь заменена каторгой... Близость к смерти не могла не потрясти Достоевского, -- но это потрясение было только вступлением ко всему тому страшному, что пришлось еще пережить на каторге. Здесь то и совершился глубокий внутренний и идейный перелом в Достоевском, который определил все его дальнейшие духовные искания.

После освобождения от каторги Достоевский пробыл еще несколько лет в Сибири и здесь он женился, снова вернулся к литературной работе (здесь были написаны “Записки из Мертвого дома”, ряд рассказов). Через несколько лет ему было, наконец, разрешено вернуться в Европейскую Россию (в 1859-ом году) - сначала в г. Тверь, а через несколько месяцев - в Петербург. В 1861-ом году он вместе со старшим братом стал издавать журнал “Время”, программа которого заключалась в развитии новой идеологии “почвенничества” и в упразднении распри западников и славянофилов. В объявлении о подписке на журнал было сказано: “Мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача -- создать себе форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей”. “Мы предугадываем, что... русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, какие развивает Европа” . Главными сотрудниками журнала “Время” были братья Достоевские, Ап. Григорьев, Н. Н. Страхов. В 1863-ем году за статью Страхова, посвященную польскому вопросу и написанную в либеральном духе, журнал был закрыт, -- но через год брату Достоевского было разрешено издание журнала под новым названием. Действительно, в 1864-ом году Достоевские стали издавать журнал “Эпоха”, но денежные затруднения, созданные раньше закрытием журнала “Время”, были столь сильны, что пришлось прекратить издание “Эпохи”. Значение этого периода в развитии творчества Достоевского заключалось в том, что в нем проявился вкус к публицистической форме творчества. Достоевский создал свой особенный стиль публицистики (его унаследовал больше других Розанов), -- и, например, “Дневник писателя” (который он издавал в последние годы жизни) остается до сих пор драгоценным материалом для изучения идей Достоевского. Несмотря на близость к текущей жизни, “Дневник писателя” сохраняет свою значительность и сейчас по богатству идей и по глубине анализов. Мысль Достоевского часто достигает здесь предельной четкости и выразительности.

Но, конечно, главной формой творчества в этот (т.е. после каторги) период было литературное творчество. Начиная с первоклассного произведения “Преступление и наказание”, Достоевский пишет романы один за другим - “Идиот”, "Подросток”, “Бесы” и, наконец, “Братья Карамазовы”. Сейчас уже известны чрезвычайно широкие и философские значительные первые замыслы указанных произведений, -- и тщательный анализ разных редакций их показывает, как много вкладывал Достоевский в свое художественное творчество. Много раз уже указывалось, что под “эмпирической” тканью во всех этих произведениях есть еще иной план, который, вслед за Вяч. Ивановым, часто называют “метафизическим”. Действительно, в главных “героях” Достоевского перед нами не только живая, конкретная личность, но в ее судьбе, во внутреннем логосе и диалектике ее развития Достоевским прослеживается диалектика той или иной идеи. Философское, идейное творчество Достоевского искало своего выражения в художественном творчестве, -- и мощь художественного дарования его в том и сказалась, что он в эмпирическом рисунке следует чисто-художественному чутью и не подгоняет художественного творчества под свои идеи.

Примечательнейшим фактом в жизни Достоевского было его выступление на так называемом “Пушкинском празднике” (май 1880-го года), когда освящали памятник Пушкину в Москве. Все русские писатели приехали на этот праздник, который был действительно праздником литературы, как таковой. Все речи до Достоевского были интересными и восхищали слушателей, но когда Достоевский произнес свою речь, впечатление было столь велико, что в общем подъеме и возбуждении казались исчезнувшими все прежние идейные разногласия. Они как бы потонули, растворились, чтобы слиться в новом энтузиазме “всечеловеческой” идеи, которую с таким необыкновенным подъемом провозгласил Достоевский. Позднее в различных журналах началась острая критика этой речи, но она, если и не начала никакой новой эпохи в русской идейной жизни, то сама по себе является действительно замечательной. А в творчестве Достоевского она означает, в сущности, возврат к той позиции, которую Достоевский занимал в первое время после возвращения из Сибири. Увы, приближалась смерть, прервавшая творчество Достоевского в самом расцвете его таланта. В 1881-ом году его не стало... Смерть Достоевского поразила своей неожиданностью русское общество; искренняя и глубокая печаль охватила сердца всех. На похоронах Достоевского, принявших совершенно небывалый характер, приняли участие дети, студенчество, различные литературные, научные, общественные круги...

В основе всей идейной жизни, всех исканий и построений Достоевского были его религиозные искания. Достоевский всю жизнь оставался религиозной натурой, всю жизнь “мучился”, по его выражению, мыслью о Боге. Поэтому в лице Достоевского больше, чем в лице кого-либо другого, мы имеем дело с философским творчеством, выраставшим в лоне религиозного сознания. Но вся исключительная значительность идейного творчества Достоевского заключалась как раз в том, что он с огромной силой и непревзойденной глубиной вскрывает религиозную проблематику в темах антропологии, этики, эстетики, историософии. Именно в осознании этих проблем с точки зрения религии и состояло то, о чем он говорил, что его “мучил Бог”. В “записной книжке” Достоевского читаем: “и в Европе такой силы атеистических выражений нет и не было. Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла”.

Но эти сомнения рождались из глубин самого религиозного сознания; все они связаны с одной и той же темой - о взаимоотношении и связи Бога и мира. У Достоевского никогда не было сомнений в бытии Бога, но перед ним всегда вставал (и в разные периоды по-разному решался) вопрос о том, что следует из бытия Божия для мира, для человека и его исторического действования. Возможно ли религиозное (во Христе) восприятие и участие в ней культуры? Человек, каков он в действительности есть, его деятельность и искания могут ли быть религиозно оправданы и осмыслены? Зло в человеке, зло в истории, мировые страдания могут ли быть религиозно оправданы и приняты? Если угодно, можно все это рассматривать, как различные выражения проблемы теодицеи. Не только “Бог мучил” всю жизнь Достоевского, но он и всю жизнь боролся с Богом, -- и этот интимный религиозный процесс и лежал в основе диалектики всего духовного процесса в нем. Но Достоевский не со стороны, а изнутри носил в себе и всю проблематику культуры, все ее мечты и идеалы, ее вдохновения и радости, ее правду и неправду. Внутренней разнородности христианства и культуры Достоевский никогда не утверждал, наоборот, в нем была всегда глубочайшая уверенность в возможности их подлинного сочетания. Поэтому мы не найдем у него нигде той вражды к культуре, какую, например, мы видели у Толстого. Но с тем большей силой Достоевский отталкивался от секуляризма -- от разъединения Церкви и культуры, от радикального индивидуализма (“обособления”, как любил он выражаться), от “атеистической” культуры современности. Секуляризм и был для Достоевского скрытым, а чаще -- явным атеизмом.

Когда Достоевский увлекся социализмом, то он “страстно” принял его, но и тогда он не отделял этой “страстной” веры в осуществление правды на земле от веры во Христа. Он потому и ушел вскоре от Белинского (за которым, по его собственному признанию, сначала “страстно” следовал), что Белинский “ругал” Христа. Без преувеличения можно сказать, что увлечение социализмом было связано у Достоевского с его религиозными исканиями. Правда, в дальнейшем мысль Достоевского все время движется в линиях антиномизма, его положительные построения имеют рядом с собой острые и решительные отрицания, но такова уже сила и высота мысли его. Редко кто из русских мыслителей так чувствовал диалектические зигзаги в движении идеи... Но и антиномизм Достоевского коренился в его религиозном же сознании и вне этого религиозного сознания невозможно даже надлежаще оценить антиномизм в его основаниях у Достоевского.

3. Ранний Достоевский и идеи социалистического гуманизма

Центральная философская проблема, поднимаемая Достоевским, - проблема человека. В 1839 году 17-летний будущий писатель в письме к своему брату высказал глубокую мысль: "Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и если будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком" (Достоевский, 1959). Бердяев в работе "Миросозерцание Достоевского" высказывает такую мысль: "Достоевскому дано было познать человека в страстном, буйном, исступленном движении, в исключительной динамичности. Ничего статичного нет у Достоевского" (Бердяев, 1923).

Проблема человека, его психологии, личности просматривается в самых первых произведениях. Все произведения связаны воедино стремлением отыскать человеческое в человеке. Но в каждом произведении есть какая-то главная проблема. В романе "Бедные люди" центральной проблемой является психология человека, в "Двойнике" - сложность человека, в "Господине Прохарчине" - несостоявшаяся личность, в "Хозяйке" - свобода и ответственность человека, в "Ползункове" - проблема "быть и казаться", в "Слабом сердце" - страх человека, в сентиментальном романе "Белые ночи" - проблема соотношения чувств и разума человека, в произведении "Неточка Незванова" - эстетическая деятельность человека, в "Маленьком герое" - проблема "абсурдного человека".

Достоевскому был свойственен особый взгляд на процесс устроения человека как личности. Под выражением "устроение человека" Достоевский понимал сложный процесс, в результате которого жизнь человека должна быть налажена и упорядочена, что, в конечном счете, приведет человека к внутреннему счастью и внешнему благополучию (Краминская, 2001). Эволюция его взглядов шла от социалистического варианта построения личностной модели к религиозному, в котором главными ценностями являются христианские ценности. Зрелый Достоевский считал, что только в христианстве заложен источник нравственного совершенствования личности.

Постулаты церковно-религиозного учения, усвоенные в детстве, Достоевский сохранил до последних лет своего обучения в Инженерном училище (1838-1841 гг.), однако к этому времени в нем гаснет церковная набожность, все ближе его душе становятся социалистические идеи. Но сначала социал-революционное учение понималось им в духе идеализма, подобно духу первого периода христианства. Из статьи, посвященной Жорж Санд, видно, что он воспринимал социализм, как высокое христианское служение, отвергая его материалистическую основу.

Ранний Достоевский считал, что социальную напряженность в обществе можно уменьшить посредством пропаганды и внедрения в общественное сознание утопических идей социализма с элементами христианства. В теоретическом плане он опирался на западноевропейскую утопическую традицию: Сен-Симона, Р. Оуэна и других мыслителей. Наибольшее значение имели для Достоевского идеи социалистов-утопистов Виктора Консидерана, Этьена Кабе и Шарля Фурье. Писатель состоит в кружке Петрашевского и Белинского. Внимание Достоевского привлекали идеи разных участников радикального движения - дворян-декабристов, русских и западноевропейских идеалистов 40-х годов, идеологов типа Нечаева, чье появление Достоевский предсказывал. Как публицист, Достоевский внимательно изучал теоретические работы русских радикалов, отчеты о судебных процессах, в которых они фигурировали. Все это нашло отражение в "Дневнике писателя".

По своим взглядам Достоевский в этот период был близок к сторонникам идеи обмирщения христианства и личности Христа. Вместе с тем он отрицательно реагировал на выпады кого бы то ни было против Христа. И, несмотря на временное отдаление Достоевского от идей христианства, Христос для него оставался непререкаемым и недостижимым идеалом.

Достоевского особо волновали проблемы социальной несправедливости и вопрос о путях к их устранению. Всеобщая справедливость, по мысли писателя, должна основываться на всеобщем единении и солидарности и не может быть достигнута путем механического соединения людей.

Вместе с тем, в определенные моменты жизни Достоевский склонялся к противоречивой мысли, что социализм в идеале - это своего рода трансформация христианского учения, только социализм надеется устроить будущее человека не на духовном единстве, а исключительно на силе разума. Тяга к социализму была связана с поисками ответа на сложнейший метафизический вопрос: как совместить в человеческом разуме идею существования Бога и присутствия зла в мире. То есть одним из основных вопросов, над разгадкой которого работал философ, была идея теодицеи. Разум, по Достоевскому, это вещь чрезвычайная, соблазнительная и страшная, если она оказывается без главенства над ним высшей духовной идеи, без высшего нравственного начала. Таким началом для Достоевского могло быть только христианское учение.

В социалистическом варианте построения личности Достоевский выделяет два главных фактора: атеизм, как отказ от абсолютных нравственных ценностей, и отрицание свободы личности (Краминская, 2001). Поскольку Ф.М. Достоевский был убежден в онтологической связи атеизма и социализма, то он закономерно отвергает социалистический путь устроения человека как путь без Бога, а значит, без нравственности. В качестве примера такого пути, который ведет в пропасть, Достоевский создает в произведениях образы соответствующих героев. Эти люди отказались от идеи совершенствования, ими являются Ставрогин, Свидригайлов, Шигалев, Верховенский.

Достоевский подробно исследует, как безбрежная социальная мечтательность русских революционеров, русских мальчиков ведет к истреблению бытия со всеми его богатствами, доводит до пределов небытия. Социальная мечтательность - совсем не невинная вещь. Ей необходимо противопоставить трезвость, суровую ответственность. Эта революционная мечтательность является болезнью русской души, сущность которой вскрыл Достоевский. Те люди, которые, идя на поводу своеволия, выступали за жалость к человеку, но отвергли Божий мир и хотели создать лучший мир без страданий и зла, сами и породили зло и с роковой неизбежностью пришли к царству шигалевщины (Бердяев, 1923).

Социализм, по Достоевскому, не может быть осуществлен на принципе разумного договора личности по формуле "каждый за всех и все за каждого", потому что не хочет жить человек на этих расчетах. Философский материализм просветителей, взгляды представителей утопического социализма и позитивистов, равно как и абсолютный идеализм Гегеля, неизбежно ведут к фатализму и отрицанию свободы воли, которую Достоевский ставит превыше всего.

Постепенно перед Достоевским возникает следующая антиномия: социализм есть порождение человеческого самоутверждения и своеволия, но он же уничтожает свободу человека. Повсюду у Достоевского свобода социального счастья и социального совершенства требует ограничения свободы человека. Выход может быть найден только в христианстве. В Боге свобода становится благодатной, соединяется с бесконечной любовью, свобода уже не может перейти в свою противоположность, в злое насилие. Отсюда проистекает сходность позиции славянофилов и Достоевского в вопросе об отношении свободы и религии: обращение к православному пониманию свободы, в котором интересы каждой личности учтены.

4. Зрелый Достоевский и идеи христианского гуманизма

Участие в кружке Петрашевского ничуть не помешало Достоевскому с начала 1847 года, после разрыва с Белинским, сблизиться с доктором Яновским, глубоко верующим и церковным человеком. Под его влиянием мировоззрение Достоевского меняется, а философские взгляды становятся более зрелыми.

Со временем Достоевский приходит к противопоставлению христианства социализму, потому что внутренняя основа социализма есть неверие в Бога, бессмертие человека и свободы человеческого духа. Кроме того, тенденции действительности были таковы, что русский социализм размежевался в общественных взглядах с христианством и стал атеистическим, наполнился революционными содержанием и принял на вооружение тактику насилия. Достоевский не мог принять позицию насилия, поскольку считал ее противоречащей идее всеобщего счастья и гармонии, да и христианской идее в целом. Поэтому философские взгляды Достоевского трансформируются в почвеннические, которые отличались как от западнической, так и от славянофильской традиций. Здесь зарождается важное религиозно-национальное чувство Достоевского, которое находит вдохновение и развитие в народной стихии. Достоевский зачаровывается так называемым народным православием, во всем идеализирует его, но вместе с тем проникает в его глубинную сущность.

Большое влияние на формирование религиозных взглядов Достоевского оказал русский священник в Висбадене И. Янышев, один из самых просвещенных православных священников своего времени, ставшим впоследствии ректором Духовной академии. Можно усмотреть некую родственную связь между взглядами о. И. Янышева и одним из антиномических направлений мысли Достоевского о возможности подлинного и всецелого счастья; это направление мысли Константин Леонтьев назвал "розовым христианством". Однако не в меньшей степени на Достоевского повлияли материалы "спора Заволжских старцев" и духовное наследие преподобного Нила Сорского (особенно это видно по образу старца Зосимы в "Братьях Карамазовых"). Глубинный духовный резонанс оставило в Достоевском посещение Оптиной пустыни, прославившейся подвижниками благочестия (Григорьев, 2002).

Некоторые исследователи рассматривают процесс трансформации философских взглядов Достоевского через призму его пребывания на каторге в Омске. Отбывая наказание за участие в организации тайной типографии для печатания воззваний к крестьянам и солдатам и исповедание неугодных власти политических взглядов, Достоевский был ввергнут в ад человеческого бытия. Здесь "«тайна человека» предстала перед ним с ужасной обнаженностью, где она кровоточила, как незаживающая рана, подтверждая несправедливость и дисгармоничность божьего мироустройства" (Кудрявцев, 1991). В обширной монографии "Три круга Достоевского" Ю.Г. Кудрявцев мысленно расчленил творчество философа на три основных периода жизни - досибирский, сибирский и послесибирский. В каждом из них исследователь выделил три круга творчества: событийный, временный и вечный. В некоторых произведениях представлены не все три измерения творчества, а только два, но иногда вечный круг, в котором центральными становятся философские проблемы, намеренно скрыт, завуалирован от читателя.

Суть перемен в своих убеждениях после пребывания в Сибири писатель в самой общей форме сформулировал как возврат к народному корню, к познанию русской души и духа народного. Именно после каторги в его мировоззрении набирают силу почвеннические взгляды. В журналах "Время" и "Эпоха" братья Достоевские выступали как идеологи почвенничества - специфической модификации идей славянофильства. Почвенничество было скорее попыткой очертить контуры некой "общей идеи", найти платформу, которая примирила бы западников и славянофилов, цивилизацию и народное начало. Скептически относясь к революционным путям преобразования России и Европы, Достоевский высказывал эти сомнения в художественных произведениях, статьях и объявлениях "Времени", в резкой полемике с публикациями "Современника". Суть возражений Достоевского - возможность после реформы сближения правительства и интеллигенции с народом, их мирного сотрудничества. Эту полемику Достоевский продолжает и в повести "Записки из подполья" ("Эпоха", 1864) - философско-художественной прелюдии к идеологическим романам писателя.

В досибирском творческом наследии Достоевского были заложены основы философии человека. Многие идеи были обозначены пунктирно. Но проблемы человека, его природы, личности, ее жизненной ориентации, мыслительной и нравственной природы были вскрыты достаточно четко. Не менее смело Достоевский поставил и вопрос о том, что человек выше логики, и "абсурдность" его поведения может быть оправдана. В произведениях послесибирского периода намеченные ранее вопросы были раскрыты в полной мере.

Зрелый период творческой деятельности писателя связан с исповеданием принципов нравственного совершенствования человека на основе православных этических ценностей. Достоевский оперирует понятиями общечеловеческих ценностей (добро, красота, истина, справедливость, свобода), преломляя их через христианские идеи, одновременно доказывая несостоятельность атеизма, несвободы морали, присущих революционному утопизму.

Достоевский доказал несостоятельность социалистического учения, заострив внимание на двух факторах: атеизме и мнимом "рабстве равенства". Главным моментом человеческого существования Достоевский считал отношение человека к Богу, его мистическую взаимосвязь с Творцом, которая проявляется даже в самых элементарных жизненных ситуациях через отношение человека к себе и близким, через восприятие мира, общества в целом.

Убежденный в онтологической связи религии и нравственности, писатель видит путь спасения человека в его духовном совершенствовании на принципах христианства. В понимании философа дух русского православия не закован в юридические нормы и богословские трактаты, не поддается рациональному и логическому объяснению. Его выразителями часто являются не носители высшей церковной власти, а старцы, подвижники, святые, странники и странницы или просто люди из народа, которые ищут правды. Это видно по персонажам произведений писателя - старцы Зосима, Тихон, князь Мышкин.

Достоевский воспринимает Православную церковь, как "всенародное единство", где нет места для разделения Церкви и культуры, подобно западному секуляризму. Само государство, по мысли писателя, должно раствориться в Великом братстве Христа. Здесь есть некое противоречие: Церковь не принадлежит одному народу, с другой стороны, русский народ - это и есть Церковь. С углублением религиозного чувства у Достоевского возникает желание изобразить "положительно прекрасного человека", но вместе с тем он осознает чрезвычайную трудность этой задачи. Для писателя существует одно только положительно прекрасное лицо - Христос, образ которого безмерен, как бесконечное чудо. Так зарождается образ князя Мышкина в романе "Идиот". По своим внутренним чертам образ князя перекликается с образом Христа: он лишен эгоизма, гордыни, способен всех понимать и прощать, поскольку князь живет как бы не в мире, а над миром. Помимо князя Мышкина, к такому типу положительно прекрасных людей, живущих в вере, являющихся совестью своей социальной группы, можно отнести Тихона из "Бесов", Алешу Карамазова, старца Зосиму из более позднего романа "Братья Карамазовы". Все они - обыкновенные грешные люди, которые верят в Бога, любят этот мир и душой открыты миру. Они несут в себе крест страдания и счастья и обрели Царство

Божье уже на земле.

Некоторые исследователи, например, Е.А. Соколова (2004), относят к такому типу положительно прекрасного человека и жаждущую правды блудницу Соню Мармеладову из романа "Преступление и наказание".

Вместе с тем, в философии Достоевского не случаен интерес к природе преступления, то есть материализованному, воплощенному злу, и наказанию. Он связан с отношением писателя к темному началу в человеческой природе. По мнению Достоевского, зло, не обладая качеством абсолютности, может обернуться добром, и зачастую, как показано в его произведениях, зло в душе человека является источником развития и возрождения личности. Природа изображенных в романах Достоевского двойников, в которых персонифицировалось зло, неоднозначна и антиномична. Такой амбивалентностью души можно объяснить революционные события начала XX века, принятые большей частью народа с религиозных позиций.

Особое место в становлении религиозно-гуманистических взглядов Достоевского сыграло изучение Библии. На каторге Достоевский обращается к Библии. Эта книга, подаренная ему женами декабристов в Тобольске по пути в острог, была единственной, разрешенной ему для чтения. Впоследствии, как вспоминала жена писателя, Библия всегда лежала на его письменном столе, и часто, задумав или сомневаясь в чем-либо, Достоевский открывал Евангелие и прочитывал то, что стояло на открытой странице.

В Библии Достоевский черпал силу, бодрость и вдохновение, а вместе с тем и готовность на борьбу с открывающимися перед ним трудностями. Задолго до написания "Братьев Карамазовых", еще в "Преступлении и наказании" Достоевский делает попытку противопоставить Библию тому, что принесла

Западу совокупность знаний во всех областях жизни, добытых в эпоху Нового времени. Слова "Бог есть Любовь" превратились в разумную истину: Любовь есть Бог. Достоевский же исходит в восприятии вероучения не только из Нагорной проповеди, но и из сказания о воскрешении Лазаря, которое знаменует всемогущество Творца и придает глубинный смысл остальным, столь недоступным для человеческого ума библейским словам.

Достоевский приходит к убеждению, что открыть смысл жизни можно, лишь приняв саму жизнь за основу, полюбив "живую жизнь" - Бога - прежде логики, прежде себя. Ведь для "неэвклидова" ума трагедия мира начинается и заканчивается не на Земле. Сам Творец есть Любовь. Любовь же, Добро не могут быть не свободны, а значит, не могут не делать и человека изначально и абсолютно свободным. Человек в этой системе одинаково способен как к добру, так и к своеволию зла. Своеволие же, по Достоевскому, является одной из сторон "эвклидового" сознания: превращая личную свободу в самоцель, из абсолютной свободы делают абсолютный деспотизм, пытающийся насильно создать счастье. Своеволие, свобода самоутверждения неизбежно приводит к отрицанию Бога, общества и себя самого. Этот процесс хорошо виден на примере типа демонического героя, воплотившегося в произведениях Достоевского в образах Шигалева, Кириллова, Ставрогина.

Не случайно Достоевский особенно выделял в Библии Книгу Иова. Подобно Иову, он преодолевает и "каменные стены", и законы природы. Все основные мотивы "Книги Иова" - санкционированное искушение, страдание, бунт и примирение - присутствуют в романе "Братья Карамазовы", но присутствуют дискретно, так как не сосредоточены только в одном каком-то герое, а растворены среди множества персонажей. И в этом тоже можно усмотреть скрытый смысл. Ведь ветхозаветная религия V-IV веков до нашей эры (то есть в эпоху создания "Книги Иова") была религией личного благочестия и индивидуального воздаяния. Человек предстоял перед Богом один на один.

В религиозно-философском восприятии Достоевского тема Иова попала в сферу православия с присущей ему соборностью, что повлекло за собой закономерную трансформацию древней легенды. В Православной Церкви человек не одинок, он спасается не в уединении, а соборно, является членом Тела Христова, разделяет судьбу своих братьев во Христе, оправдывается праведниками и несет ответственность за грехи грешников. Так и в произведениях Достоевского грехи одних героев взаимосвязаны со страданием других, и наоборот.

Проблема страдания, как необходимой деятельности для духовного совершенствования личности, обозначена Достоевским в "Дневнике писателя": "Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа - есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого… У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно" (Достоевский, 2004). Философия человеческого страдания раскрывается практически во всех произведениях зрелого Достоевского.

5. Систематический анализ идей Достоевского

Философское творчество Достоевского имеет не одну, а несколько исходных точек, но наиболее важной и даже определяющей для него была тема о человеке. Вместе со всей русской мыслью Достоевский - антропоцентричен, а его философское мировоззрение есть, прежде всего, персонализм, окрашенный, правда, чисто этически, но зато и достигающий в этой окраске необычайной силы и глубины. Нет для Достоевского ничего дороже и значительнее человека, хотя, быть может, нет и ничего страшнее человека Человек - загадочен, соткан из противоречий, но он является в то же время - в лице самого даже ничтожного человека -- абсолютной ценностью. Поистине - не столько Бог мучил Достоевского, сколько мучил его человек, - в его реальности и в его глубине, в его роковых, преступных и в его светлых, добрых движениях. Обычно - и справедливо, конечно, - прославляют то, что Достоевский с непревзойденной силой раскрыл “темную” сторону в человеке, силы разрушения и беспредельного эгоизма, его страшный аморализм, таящийся в глубине души.

Антропология Достоевского, прежде всего, посвящена “подполью” в человеке. Было бы, однако, очень односторонне не обращать внимания на то, с какой глубиной вскрывает Достоевский и светлые силы души, диалектику добра в ней. В этом отношении Достоевский, конечно, примыкает к исконной христианской (то есть святоотеческой) антропологии. Не только грех, порочность, эгоизм, вообще “демоническая” стихия в человеке вскрыты у Достоевского с небывалой силой, но не менее глубоко вскрыты движения правды и добра в человеческой душе, “ангельское” начало в нем. В том-то и сила и значительность антропологического антиномизма у Достоевского, что оба члена антиномии даны у него в высшей своей форме.

Ценность и неразложимость человеческого существа связаны не с его “цветением”, не с его высшими творческими достижениями, - они присущи и маленькому ребеночку, еще беспомощному и бессильному, еще не могущему ничем себя проявить. Персонализм Достоевского относится к онтологии, а не к психологии человека, - к его существу, а не к эмпирической реальности. Но само восприятие человека у Достоевского внутренне пронизано этической категорией, - он не только описывает борьбу добра и зла в человеке, но он ищет ее в нем. Человек, конечно, включен в порядок природы, подчинен ее законам, но он может и должен быть независим от природы. Как раз в “Записках из подполья” с поразительной силой высказана эта независимость духа человеческого от природы, - и там же провозглашается, что подлинная суть человека - в его свободе и только в ней. “Все-то дело человеческое, кажется, действительно в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он - человек, а не штифтик”, - читаем в тех же “Записках из подполья”. Это самоутверждение есть утверждение своей независимости от природы, - все достоинство человека в этом как раз и состоит.

Но именно потому подлинное в человеке и состоит лишь в его этической жизни - здесь, и только здесь, человек есть по существу новое, высшее, несравнимое бытие. В этом смысле уже в “Записках из подполья” мы находим такой апофеоз человека, который превращает его если не в центр мира, то в важнейшее и драгоценнейшее явление. Достоевскому совершенно чужд и противен тот “антропологизм”, который мы видели раньше у русских позитивистов и полупозитивистов (Чернышевский, Лавров, Кавелин, даже Михайловский), -- он ближе всех к Герцену с его патетическим утверждением независимости человеческого духа от природы. Натурализм в антропологии высмеян беспощадно Достоевским в “Записках из подполья”, -- и поэтому все его дальнейшее учение о человеке так глубоко отлично от тех (более поздних) учений, которые, сходясь с Достоевским в учении об аморализме в человеке, трактуют это в духе примитивного натурализма. Для Достоевского аморализм, скрытый в глубине человека, есть тоже апофеоз человека, -- этот аморализм -- явление духовного порядка, а не связан с биологическими процессами в человеке.

Но чем категоричнее это онтологическое превознесение человека, тем беспощаднее вскрывает Достоевский роковую неустроенность духа человеческого, его темные движения. Основная тайна человека в том и состоит, по Достоевскому, что он есть существо этическое, что он неизменно и непобедимо стоит всегда перед дилеммой добра и зла, от которой он не может никуда уйти: кто не идет путем добра, тот необходимо становится на путь зла. Эта этическая сущность человека, основная его этическая направленность есть не предвзятая идея у Достоевского, а вывод из его наблюдений над людьми.

Но здесь начинаются парадоксы, в которых раскрывается уже не только эта основная этическая сущность человека, но и вся проблематика человека. Прежде всего, с исключительной едкостью Достоевский высмеивает тот поверхностный интеллектуализм в понимании человека, который достиг наиболее плоского своего выражения в построениях утилитаризма. “Записки из подполья” , в бессмертных страницах, говорят о том, что “человек есть существо легкомысленное”, действующее менее всего для собственной выгоды: “когда, во все тысячелетия бывало, чтобы человек действовал из одной своей выгоды?” Представление о человеке, как существе рассудочном, а потому и благоразумном, есть чистая фикция, -- “так как натура человеческая действует вся целиком, -- всем, что в ней есть - сознательно и бессознательно”. “Хотенье может, конечно, сходиться с рассудком, но очень часто и даже большей частью совершенно и упрямо разногласит с рассудком”. “Я хочу жить, - продолжает свои замечания человек из подполья, - для того, чтобы удовлетворить всей моей способности жить, -- а не для того, чтобы удовлетворить одной только моей рассудочной способности. Рассудок удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотение есть проявление всей человеческой жизни”. Самое дорогое для человека -- “свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы и дикий, каприз”; самое дорогое и важное для человека -- “по своей глупой воле пожить”, и потому “человек всегда и везде, где бы он ни был, любит действовать так, как он хочет, а вовсе не так, как повелевает ему разум и совесть”.

Психологический волюнтаризм переходит у Достоевского незаметно в иррационализм, в признание, что ключ к пониманию человека лежит глубже его сознания, его совести и разума, -- в том “подполье”, где он “сам”. Этический персонализм Достоевского облекается в живую плоть действительности: “ядро” человека, его подлинная суть даны в его свободе, в его жажде и возможности его индивидуального самоутверждения (“по своей глупой воле пожить”). Онтология человека определяется этой жаждой свободы, жаждой быть “самим собой”, - но именно потому, что Достоевский видит в свободе сокровенную суть человека, никто глубже его не заглядывал в тайну свободы, никто ярче его не вскрывал всю ее проблематику, ее “неустроенность”. Бердяев справедливо подметил, что для Достоевского “в свободе подпольного человека заложено семя смерти”. Если свобода дороже всего человеку, если в ней последняя его “суть”, то она же оказывается бременем, снести которое слишком трудно. А, с другой стороны, в нашем подполье, - а “подпольный” человек и есть как раз “естественный” человек, освободившийся от всякой традиции и условности, - в подполье нашем, по выражению Достоевского, ощущается смрад, обнажается внутренний хаос, злые, даже преступные, во всяком случае, постыдные, ничтожные движения.

Вот, например, Раскольников: разложив в работе разума все предписания традиционной морали, он стал вплотную перед соблазном, что “все позволено”, и пошел на преступление. Мораль оказалась лишенной основания в глубине души, свобода оборачивается аморализмом, напомним, что и на каторге Раскольников долго не чувствовал никакого раскаяния. Поворот пришел позже, когда в нем расцвела любовь к Соне, а до этого в его свободе он не находил никакого вдохновения к моральному раздумью. Это вскрывает какую-то загадку в душе человека, вскрывает слепоту нашей свободы, поскольку она соединена только с голым разумом. Путь к добру не определяется одной свободой; он, конечно, иррационален, но только в том смысле, что не разум движет к добру, а воля, сила духа. Оттого-то в свободе, оторванной от живых движений любви, и есть семя смерти. Почему именно смерти? Да потому, что человек не может по существу отойти от Добра, - и если, отдаваясь свободной игре страстей, он отходит от добра, то у него начинается мучительная болезнь души. Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов по-разному, но все страдают от того, что заглушили в себе живое чувство Добра (то есть Бога), что остались сами с собой. Свобода, если она оставляет нас с самими собой, раскрывает лишь хаос в душе, обнажает темные и низшие движения, то есть превращает нас в рабов страстей, заставляет мучительно страдать... Это значит, что человек создан этическим существом и не может перестать быть им. С особенной силой и болью говорит Достоевский о том, что преступление совсем не означает природной аморальности, а, наоборот, свидетельствует (отрицательно) о том, что, отходя от добра, человек теряет нечто, без чего ему жить нельзя. Еще в “Записках из Мертвого дома” он писал: “сколько великих сил погибло здесь даром. Ведь надо уже все сказать: да, это был необыкновенный народ, может быть, самые даровитые, самые сильные из народа”. Несомненно, что это были люди, наделенные не только большой силой, но и свободой - и свобода-то их и сорвала с путей “традиционной” морали и толкнула на преступление. Вот и семя смерти!

В “Дневнике писателя” за последние годы Достоевский писал: “зло таится в человеке глубже, чем предполагают обычно”. Шестов напрасно видит в этом “реабилитацию подпольного человека”, - наоборот, подчеркивая всю таинственность зла в человеческой душе, Достоевский показывает неустроенность человеческого духа или лучше -- расстройство его, а вместе с тем и невозможность для человеческого духа отойти от этической установки. “Семя смерти”, заложенное в свободе, означает, что расстройство духа имеет корень не на поверхности, а именно в последней глубине духа, ибо нет ничего глубже в человеке его свободы. Проблематика свободы в человеке есть вершина идей Достоевского в антропологии; свобода не есть последняя правда о человеке - эта правда определяется этическим началом в человеке, тем, к добру или злу идет человек в своей свободе. Оттого в свободе есть, может быть, “семя смерти” и саморазрушения, но она же может вознести человека на высоты преображения. Свобода открывает простор для демонизма в человеке, но она же может возвысить ангельское начало в нем. Есть диалектика зла в движениях свободы, но есть и диалектика добра в них. Не в том ли заключается смысл той потребности страдания, о которой любил говорить Достоевский, что через страдания (часто через грех) приходит в движение эта диалектика добра?

Эта сторона в антропологии Достоевского часто забывается или недостаточно оценивается, -- между тем в ней лежит ключ к объяснению той системы идей, которую мы характеризовали выше, как “христианский натурализм” у Достоевского. Приведенные мельком (в “Идиоте”) слова о том, что “красота спасет мир”, вскрывают эту своеобразную эстетическую утопию Достоевского. Все его сомнения в человеке, все обнажение хаоса и “семени смерти” в нем нейтрализуются у Достоевского убеждением, что в человеке таится великая сила, спасающая его и мир, - горе лишь в том, что человечество не умеет использовать эту силу. В “Дневнике Писателя” (1887 г.) Достоевский написал однажды: “величайшая красота человека, величайшая чистота его... обращаются ни во что, проходят без пользы человечеству единственно потому, что всем этим дарам не хватило гения, чтобы управлять этим богатством”. Значит, ключ к преображению, к устроению человека в нем есть, и мы только не умеем овладеть этим ключом.

Старец Зосима высказал такую мысль: “мы не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он предстанет перед нами во всей своей красоте”. В замечательных словах Версилова (“Подросток”) по поводу картины Лоррена выражена та же мысль о том, что свет и правда уже есть в мире, но остаются нами незамеченными. “Ощущение счастья, мне еще неизвестное, прошло сквозь сердце мое даже до боли”. В чудной форме это ощущение святыни в человеке передано в гениальном “Сне смешного человека”. В материалах к “Бесам” находим такое место: “Христос затем и приходил, чтобы человечество узнало, что и его земная природа, дух человеческий может явиться в таком небесном блеске, на самом деле и во плоти, а не то что в одной мечте и в идеале, - что это и естественно и возможно”. Как ясно из этих слов, это основное учение Достоевского о человеке ближе к антропологии Руссо (с его основным принципом о радикальном добре в человеке), чем к антропологии Канта (с его учением о “радикальном зле в человеке”).

Однако, диалектика “естественного и возможного” добра предполагает в человеке религиозную жизнь. “Весь закон бытия человеческого лишь в том - говорит в “Бесах” Стефан Трофимович, - чтобы человек мог преклониться перед безмерно великим; Безмерное и Бесконечное так же необходимы человеку, как та малая планета, на которой он живет”. Несчастье человечества в том, что в нем “помутилась эстетическая идея”; оттого теперь красота стала “страшная и ужасная вещь”, она и “таинственная вещь - тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердце человеческое” (Бр. Карамазовы) Вот это “помутнение эстетической идеи”, в силу которого дьявол овладевает человеком, когда в нем пробуждается эстетический восторг, - и объясняет, почему утеряно людьми “уменье” владеть святыней, открытой его сердцу.

Антропология Достоевского касается последних глубин человеческого духа, вскрывает непобедимую силу этического начала в человеке, но и помутнение человеческого сердца, в силу чего прямой путь к добру закрыт. Свобода вобрала в себя “семя смерти”, в глубине души, замутненной грехом, завелся смрад и грех, - но сила добра продолжает жить в человеке. Лишь через страдания и часто через преступление освобождается человек от соблазнов зла и вновь обращается к Богу. Оттого и говорит Алеша о старце Зосиме: “в его сердце тайна обновления для всех, - та мощь, которая, наконец, установит правду на земле...” Социалистическая мечта прежних лет, романтическая мечта о “восстановлении” добра в людях держалась, таким образом, до конца жизни у Достоевского, его антропология стоит посередине между чисто церковной и секулярной идеей о человеке. Для полного соответствия взглядов Достоевского учению Церкви ему не хватало поставления на верховное место того центрального учения христианства, которое видит в страданиях и смерти Спасителя необходимое предварение спасительного Его воскресения. Мы уже говорили о том, что в христианском миропонимании Достоевского подчеркнуто то откровение о мире и человеке, которое дано нам в Боговоплощении и Преображении, но нет того, что дано в Голгофе... Все же вера в человека торжествует у Достоевского над всеми его “открытиями” хаоса и смрадного подполья в человеке, - и в этом моменте антропология Достоевского пронизана лучами пасхальных переживаний, столь существенных для Православия и его основной тональности. Эстетический гуманизм, столь характерный для русских мыслителей, сохраняется и у Достоевского, только сама природа эстетических переживаний трактуется у Достоевского по-новому.