Философские воззрения Достоевского Ф.М.

Часто считают, что в “Легенде о Великом Инквизиторе” особенно сурово и жестко рисует Достоевский ничтожество человека, которому не по плечу “бремя” христианской свободы. Но забывается, что слова о том, что Христос “судил о людях слишком высоко”, что “человек создан слабее и ниже, чем Христос о нем думал”, - что это все слова Великого Инквизитора - нарочито им сказаны, чтобы оправдать то превращение церковного народа в рабов, которое он затевает. Неверие в человека у него как раз и отвергается Достоевским, хотя “Легенда” и содержит в себе так много глубочайших мыслей о проблеме свободы. Основной истиной о человеке остается для Достоевского то, что человеку невозможно прожить без Бога - и кто теряет веру в Бога, тот становится (хотя бы не доходя до конца) на путь Кириллова (“Бесы”), то есть ступает на путь человекобожества. Кто отвергает Богочеловечество, как откровение о человеке, находящем свою полноту в Боге, тот неизбежно ударяется в человекобожество...

Уже несколько раз было подчеркнуто, что в антропологии Достоевского, и самом восприятии человека у него на первый план выступает этическая категория. Действительно, размышления на этические темы, заполняющие его произведения, определяются этим изначальным этицизмом мысли Достоевского. Его этический максимализм, вся страстная напряженность этических исканий, придающая такую глубокую значительность его основным художественным образам, - все это вытекает из того, что в нем доминирует над всем проблематика добра и путей к нему. Он был глубоко самостоятелен в этических его исканиях - и именно в этой области особенно велико влияние Достоевского на русскую философскую мысль - кто только в последующих поколениях русских мыслителей не испытал на себе глубочайшего влияния Достоевского. Достоевский преисполнен этического пафоса и едва ли не главный корень его философских размышлений лежит в сфере этики.

Когда Достоевский (по возвращении с каторги) стал высказываться и в публицистических статьях, и художественных произведениях на темы этики, то он считался, прежде всего, с тем упрощенным, можно сказать, плоским пониманием моральной сферы в человеке, которое мы знаем по Чернышевскому, Кавелину и другим представителям утилитаризма или полупозитивизма. Сам Достоевский был отчасти (но лишь отчасти) близок к этим течениям в тот период жизни, когда он увлекался социализмом. Достаточно вспомнить патетические страницы, посвященные этому периоду в воспоминаниях о влиянии Жорж Санд (в Дневн. Писат. за 1876 г., Июль). Но элементы натурализма, шедшие через Фурье от Руссо сохранились лишь в религиозных взглядах Достоевского (в том, что мы называем “христианским натурализмом” у него), в понимании же этической психологии это совершенно исчезло у него после каторги. В такой ранней вещи, как “Записки из подполья”, мы встречаем исключительно острую, беспощадную критику утилитаризма и морального рационализма. В “Преступлении и наказании” этическая тема встает уже в такой глубине, которая была новой не для одной русской мысли. Мы уже видели при анализе антропологии Достоевского, что он вскрывает решительную неустранимость этической установки в человеке, вскрывает внутреннюю диалектику добра в человеческой душе.

Этический максимализм у Достоевского получает исключительно яркое и сильное выражение. Весь бунт Ивана Карамазова против Бога определяется именно этическим максимализмом, не принимающим мира потому, что его “будущая гармония” имеет в основе страдания. Особенно страдания детей - мотив, чрезвычайно волновавший Достоевского - неприемлемы для морального сознания. Не под влиянием ли этих страстных речей Ивана Карамазова задумал Владимир Соловьев свое “Оправдание добра”? Во всяком случае, в Достоевском этический максимализм достигает наиболее глубокого и сильного своего выражения и входит уже дальше неустранимым элементом в этические построения последующих мыслителей.

Столь же острое, непревзойденно глубокое выражение находит у Достоевского и тема свободы, как последней сущности человека. То понимание свободы, которое с такой силой отвергает Великий Инквизитор, есть поистине самое высокое проникновение в тайну свободы, открывшуюся во Христе: никто в этом не стоит выше Достоевского. Но и всю проблематику свободы никто не раскрывает с такой силой, как Достоевский. Можно сказать, что никто - ни до, ни после Достоевского - не достигал такой глубины, как он, в анализе движений добра и зла, то есть в анализе моральной психологии человека. Вера в человека у Достоевского покоится не на сентиментальном воспевании человека, - она, наоборот, торжествует именно при погружении в самые темные движения человеческой души.

Надо признать большим преувеличением то, что писал Гессен об этических взглядах Достоевского. Но верно то, что Достоевский отвергал не только этику рассудочности, но и этику автономизма, что он сознательно защищал этику мистическую. Прежде всего, это означало для Достоевского, что моральные движения определяются не чувствами, не рассудком, не разумом, а прежде всего живым ощущением Бога, - и где выпадает это ощущение, там неизбежен или не знающий пределов цинизм, ведущий к распаду души, или человекобожество. С другой стороны, Достоевский (и здесь он примыкал к учению славянофилов) очень глубоко чувствовал неправду самозамыкающегося индивидуализма (“обособления”, по его любимому выражению). Достоевскому принадлежит формула, что “все виноваты за всех”, что все люди связаны таинственным единством, потенциально заключающим в себе возможность подлинного братства. Достоевский горячо принимал идеи Н. Ф. Федорова о духе “небратства” в современности - достаточно вспомнить его беспощадные слова в “Зимних заметках о летних впечатлениях”. Вот эти слова: “Кто, кроме отвлеченного доктринера, мог бы принять комедию буржуазного единения, которую мы видим в Европе, за нормальную формулу человеческого единения на земле?” Да, идея подлинного братства была в основе раннего социализма у Достоевского, она продолжала жить всю его жизнь, -- и она определяла собой ту религиозную утопию, которой окрашено было мировоззрение Достоевского (утопию превращения государства, то есть всего земного порядка в церковь).

Мистическая основа морали выражена с большой силой и смелостью в предсмертных речах старца Зосимы (“Бр. Карамазовы”). “Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле... и взошло все... но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего к таинственным мирам иным”. “Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным”. Это все - формулы мистической этики у Достоевского: действительно, живое и подлинное отношение к жизни для нас измеряется лишь любовью, переступающей границы и рассудка, и разума. Любовь становится сверхразумной, подымаясь до ощущения внутренней связи со всем миром, даже мертвым, даже с вещами (“Братья, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну постигнешь в вещах”). Этот универсализм любви весь держится все же живым чувством Бога.

В ранние годы Достоевский много думал о “назначении христианства в искусстве”. В этой обращенности его духа к вопросам эстетики нельзя не видеть влияния Шиллера с его культом эстетического начала в человеке и с его глубокой верой в единство добра и красоты. Думаю, что здесь сильно было и влияние Ап. Григорьева, бывшего сотрудником “Времени”. Как раз тогда Достоевский писал такие, например, строки: “мы верим, что у искусства - собственная, цельная и органическая жизнь... Искусство есть такая же потребность для человека, как есть и пить. Потребность красоты и творчества неразлучна с человеком... человек жаждет красоты, принимает ее без всяких условий, а потому только, что она красота”. “Красота присуща всему здоровому... она есть гармония, в ней залог успокоения”. “Красота уже в вечности...” пишет Достоевский в той же статье (из “Времени” в 1864 г.).

И еще отметим одну мысль, которую позже развивал Достоевский в “Бесах”: “если в народе сохраняется идеал красоты, значит, в нем есть потребность здоровья, нормы, а следовательно, тем самым гарантировано и высшее развитие этого народа”. “Без науки можно прожить человечеству - заявляет старик Верховенский (“Бесы”), без хлеба, - без одной только красоты невозможно. Вся тайна тут, вся история тут”. Воплотимость идеала, возможность его осуществления в исторической реальности, по Достоевскому, “гарантируются” тем, что в мире есть красота. “Народы движутся - читаем так же в “Бесах” -- силой, происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Это... есть начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как они же отожествляют; -- искание Бога, как называю я его проще”. Эстетические переживания оказываются по существу мистическими, поскольку они движут нашу душу к Богу. В новых материалах, ныне публикуемых, находим такую мысль: “Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознание гармонии и, стало быть, неуклонное стремление к ней”.

Эта религиозная интерпретация эстетических переживаний побеждает все соблазны мира, ослабляет всю его неправду, придает всему содержанию культуры высший, религиозный смысл. Это не есть только приятие культуры, это уже ее религиозное освящение, в котором начинается и ее преображение. До Достоевского в России так мыслил только архим. Бухарев, но после Достоевского тема религиозного осмысления культуры, выросшей из “слепого” процесса истории, тема ее освящения станет одной из важнейших тем историософских построений. И уже у Достоевского мы находим типичную для этих исканий черту, -- признание, что ключ к преображению культуры дан в ней самой, заключается в ее глубине и лишь закрыт от нас грехом. Это есть тот “христианский натурализм”, соблазн которого был так силен у Достоевского.

Но у него же очень рано пробиваются и сомнения в том, что “красота спасет мир”. Он сам говорит, что “эстетическая идея помутилась в человечестве” . Уже Верховенский младший говорит: “я нигилист, но люблю красоту” и этим подчеркивает двусмысленность красоты. А в “Братьях Карамазовых” в известных словах Дмитрия Карамазова эти сомнения в творческой силе красоты выражены уже с чрезвычайной силой. “Красота, - говорит он, - это страшная и ужасная вещь... тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Страшно то, что то, что уму представляется позором, то сердцу - сплошь красотой”. Эта моральная двусмысленность красоты, это отсутствие внутренней связи красоты с добром есть в то же время “таинственная” вещь, ибо тут “дьявол с Богом борется, а поле битвы -- сердце человека” . Борьба идет под прикрытием красоты. Уж поистине можно сказать: не красота спасет мир, но красоту в мире нужно спасать.

Мысли Достоевского чрезвычайно присуща диалектическая сила - он вскрывает антиномичность там, где другие успокаиваются на незаконном расширении какого-либо одностороннего предположения. Лишь уяснив антиномии, заключенные в реальности, даже заострив их, он подымается над ними. И везде этой высшей сферой, где “примиряются” противоречия, является “горняя сфера”, область религии. Это постоянное восхождение к религиозным высотам и делает Достоевского вдохновителем русской религиозной философии в дальнейших поколениях (Бердяев, Булгаков и др.). Но у самого Достоевского его религиозные искания достигают наибольшей остроты в его историософии.

Мы уже приводили цитату из “Бесов” о “тайне истории”, о том, что народы движутся силой “эстетической” или “нравственной”, что в последнем счете это есть “искание Бога”. Каждый народ жив именно этим “исканием Бога” (притом “своего” Бога). “Почвенничество” у Достоевского есть, конечно, своеобразная форма народничества, но еще более оно связано с идеями Гердера, Шеллинга (в их русской интерпретации), о том, что каждый народ имеет свою особую “историческую миссию”. Тайна этой миссии сокрыта в глубинах народного духа, - отсюда тот мотив “самобытности”, который так настойчиво проводился так называемой “молодой редакцией” журнала “Москвитянин” и который был близок Достоевскому через Ап. Григорьева. Но почвенничество у Достоевского, как справедливо подчеркнул Бердяев, гораздо глубже - оно не пленено эмпирической историей, но идет дальше - в глубь народного духа.

Для России предопределена особая задача в истории, -- в это верили уже славянофилы и Герцен, в это верил и Достоевский, -- и высшей точкой в развитии его мыслей о России была его знаменитая “Пушкинская речь”. Но и через все произведения Достоевского проходит идея всеохватывающего синтеза западного и русского духа, идея о том, что “у нас, русских, две родины - Европа и наша Русь”. Это не исключало того, что Европа была для Достоевского, говоря словами Ивана Карамазова, лишь “дорогим кладбищем”, что критика Европы занимает очень большое место всюду у Достоевского - достаточно, например, вспомнить слова Версилова на эту тему. Россия же сильна своим Православием, - отсюда историософские темы у Достоевского сразу поднимаются до религиозного понимания истории. Особенно много и глубоко на эти темы писал Достоевский в своем “Дневнике Писателя”, - но вершиной его историософских размышлений бесспорно является “Легенда о Великом Инквизиторе”. Это есть исключительный опыт вскрытия проблематики истории с христианской точки зрения. Если русская историософия начинается с Герцена, обнаруживает вообще большую склонность к алогизму, то в то же время она признает, - как это ярче других выразил Михайловский - что смысл вносится в историю лишь человеком. Не только Гегелевский панлогизм, но и христианский провиденциализм отбрасываются здесь категорически.

У Достоевского русская историософская мысль возвращается к религиозному пониманию истории, но так, что свобода человека является, по божественному замыслу, как раз основой исторической диалектики. Внесение человеческого смысла в историю представлено в грандиозном замысле Великого Инквизитора; Достоевский здесь с особенной остротой подчеркивает то, что гармонизация исторического процесса непременно включает в себя подавление человеческой свободы, - и это он считает глубочайше связанным со всяким историософскими рационализмом. Неприемлемость такого подхода к человеку, глубокая защита христианского благовестия о свободе не бросают Достоевского в объятия христианского иррационализма. Для него выход (как и для Влад. Соловьева) заключался в свободном движении народов к “оцерковлению” всего земного порядка.

Гессен справедливо критикует эту схему Достоевского, как форму утопизма, но особенность Достоевского, в отличие от историософии марксизма, а отчасти и софиологического детерминизма, заключается в том, что в его утопии нет ссылки на то, что идеал по исторической необходимости осуществится в истории. Наоборот, Достоевский очень глубоко и остро вскрывает диалектику идеи свободы; фигуры Ставрогина, Кириллова зловеще освещают эту диалектику. Утопизм у Достоевского сохраняется не в элементах философского рационализма (как в указанных построениях), а в том, что он не считается с проблемой искупления; его концепция “спасения”, как мы не раз подчеркивали, проходит мимо тайны Голгофы. Тем не менее, грандиозная и величавая картина, которую набрасывает Великий Инквизитор, является непревзойденной доныне по глубине попыткой понять “тайну истории”.

Правда, насколько силен Достоевский в критике “католической идеи”, всяческого историософского рационализма, настолько же расплывчаты его указания на положительные пути “православной культуры”, но надо признать, что “метафизика истории” освещена Достоевским с такой гениальной силой, как ни у кого другого.

6. Отношение Достоевского к различным философским течениям

В своих трудах писатель ссылался на множество философов. Из философов-систематиков Достоевский упоминает Лейбница, Спинозу и Декарта, а в первом письме к брату после освобождения из острога просит прислать ему "Коран", "Критику чистого разума" Канта и "Историю философии" Гегеля. Встречаются у Достоевского имена философов, занимавшихся социально-историческими вопросами, - Мальтуса, Дж. С. Милля и Карла Маркса.

Из социалистов Достоевский обращался к идеям таких мыслителей, как Луи Блан, Франсуа Бабёф, Пьер Прудон, Этьен Кабе, Шарль Фурье. Утопические идеи и образы, развитые в их работах, со временем проникли в ткань романов писателя.

Такие философские течения, как волюнтаризм, материализм, позитивизм и утилитаризм, сливались в сознании Достоевского в одно целое, которое принимает характер враждебного (Бэлнеп, 2003). Наиболее полно и ярко отношение писателя к этому явлению выражено в "Записках из подполья", но и во всех остальных случаях, когда Достоевский упоминает Конта, Фейербаха или сторонников сциентизма, его тон становится в лучшем случае ироничным, а чаще - язвительным. Галилей, Коперник или Ньютон являются для него не открывателями истины, а просто символами крупнейших достижений человечества.

Во времена Достоевского наука выражала сугубо позитивистский, рационалистический взгляд на мир. Такая позиция была неприемлема для Достоевского, который утверждал, что одной наукой без морали человек не будет сыт.

К Дарвину Достоевский обращался удивительно редко - и это несмотря на то, каким большим влиянием пользовалось его учение в России. В период расцвета химической науки он ополчается против Либиха и Менделеева - особенно против последнего, обвиняя его в вульгарном материализме. Что касается представителей неврологического учения, то тут, наоборот, русский ученый И.М. Сеченов подвергается критике Достоевского всего пару раз, в то время как на француза Клода Бернара в "Братьях Карамазовых" ведется развернутая атака по всему фронту. Несколько терпимее относился писатель к математическим теориям Лобачевского.

В целом же можно сказать, что с научными достижениями Достоевский знакомился из вторых рук, прежде всего, в годы учения в Инженерном училище, а затем по статьям в научных журналах и трудам таких популяризаторов науки, как Александр Гумбольдт, Карл Фохт, Якоб Молешотт, Джордж Генри Льюис. Встречаются в его сочинениях также имена русских ученых: автора курса общей физики Писаревского, математика и астронома А.Д. Путяты. С последним Достоевский некоторое время вел переписку.

По убеждению Достоевского, основой науки, как и религии, служит мораль. Наука того времени отличалась редукционизмом, то есть пыталась дать упрощенное вульгарно-материалистическое толкование самым сложным биологическим, геологическим, общественным, психологическим и даже духовным явлениям. Достоевский отвергал подобный редукционизм и сопутствуюшие ему позитивистские убеждения, однако полученное им техническое образование и изучение научных работ не могли не повлиять на образ его мыслей и творческую манеру. На данный момент этот вопрос изучен еще недостаточно глубоко (Бэлнеп, 2003).

Вступая в полемику со многими учеными, Достоевский отвергал не науку, а сциентизм - однозначную уверенность, что наука может решить абсолютно все проблемы повседневной деятельности, мышления и человеческой души.

7. Заключение

Таким образом, воззрения Достоевского как философа можно разделить на два основных этапа, сутью которых являются социалистический и христианский гуманизм. Во многом формированию зрелых религиозно-эстетических взглядов способствовало четырехлетнее пребывание писателя на каторге в Сибири и сближение с православными священниками и старцами в Оптиной пустыни.

Философская система Достоевского носит антропоцентричный характер. В своих трудах писатель исследует проблемы соотношения своеволия и внутренней свободы в человеке, наказания и страдания, любви и ненависти. Вместе с тем Достоевский не был в полной мере гуманистом, он, как философ, пошел дальше, исследуя самые сокровенные глубины человеческого духа. "Если гуманизм учил о человеке, как о трехмерном существе, то для Достоевского человек уже четырехмерное существо. И в этом новом измерении открываются иррациональные начала, которые опрокидывают истины гуманизма. В человеке открываются новые миры. И меняется вся перспектива" (Бердяев, 1923).

Литература

Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского.

Бэлнеп Р. Генезис романа "Братья Карамазовы". Эстетические, идеологические и психологические аспекты создания текста.

Григорьев Д.Д. Достоевский и церковь. У истоков религиозных убеждений писателя.

Достоевский Ф.М. Дневник писателя.

Достоевский Ф.М. Письма.

Краминская Н.М. Пути устроения человека в философии Ф.М. Достоевского.

Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского. Событийное. Социальное. Философское.

Соколова Е.А. Проблема человека и поиск социальной гармонии в философских воззрениях Ф.М. Достоевского.

Зеньковский В.В. История русской философии

Достоевская Л.Ф. Воспоминания и исследования о творчестве Ф.М. Достоевского

Размещено на Allbest.ru