Основные проблемы смысла жизни личности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеративное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

Тамбовский государственный университет им. Г.Р.Державина

Академия гуманитарного и социального образования

Кафедра философии

КУРСОВАЯ РАБОТА

на тему: «Основные проблемы смысла жизни личности»

Студента 4 курса 41 группы

заочного отделения

Волковой Галины Владимировны

Специальность 031401 «Культурология»

Научный руководитель:

Д.ф.н., профессор

О.В. Ромах

Тамбов 2012

Содержание

Введение

Глава 1. Смысл жизни и ее ценность: многообразие понимания

1.1 Лейбниц, Шопенгауэр

1.2 Кант

1.3 Лоцте, Лопатин

1.4 Ницше

1.5 С.Л. Франк

1.6 Л.Н. Толстой

1.7 С.Л. Рубинштейн

Глава 2. Проблема поиска смысла жизни

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Актуальность

Есть вопросы, которые сильнее времени: к ним неприменим критерий новизны или устарелости; есть вопросы, которые становятся перед нашим сознанием с неустранимой необходимостью, пока течет сама жизнь. К числу таких вопросов принадлежит проблема смысла жизни. В действительной современной жизни, захватывающей наше внимание в самых разнообразных направлениях, люди мчатся в неудержимой суматохе житейских забот и поверхностных впечатлений, не способствующих углубленному раздумью над смыслом всего этого. В современном обществе ценности со знаком «минус» сменили ценности со знаком «плюс», что привело к утрате личностью истинного смысла своего собственного бытия. Другими словами, что раньше считалось антинормой в духовном плане, то в сегодняшнем мире стало нормой. Общество переживает глубочайший духовный кризис. Исчезло стремление к прекрасному и возвышенному, уступив место практической выгоде, пустой славе и неискоренимому эгоизму. Опыт настоящего свидетельствует, что невнимательное отношение к традициям своего народа, к его прошлому и настоящему, означает разрушение связи между поколениями и наносит непоправимый урон нравственному формированию личности. Данные обстоятельства делают проблему смысла жизни наиболее важной и актуальной. проблема ценность смысл жизнь

Степень разработанности проблемы:

Смыслу жизни посвящен ряд философских концепций. Пессимистические суждения о смысле жизни высказывал немецкий философ А. Шопенгауэр. Противоположные, оптимистические суждения на эту тему высказывал и наш великий соотечественник Л.Н. Толстой (Л.Н. Толстой. Исповедь. Соч. в 32 томах. Т. 16.), так же данную проблему исследовал З. Фрейд, который пришел к выводу, что нет удовлетворительного ответа на поставленный вопрос. Лейбниц (Лейбниц Г.-В.. Начало природы и благодати. С. 289, 334Лейбниц Г.-В.. Защита бога.), Лоцте (Lotze H. Mikrokosmus. Ideen zur Naturgeschichte und Geschichte der Menschheit. Versuch einer Anthropologie. III. S. 43, 383, 438.,Lotze H. Prinzipien der Ethik. S. 615.), Лопатин (Лопатин Л.Н.. Неотложные задачи современной мысли. С. 31, 41., Лопатин Л.Н.. Положительные задачи философии. Гл. 3.)так же внесли не малый вклад в решение данного вопроса. Кант хоть и не посвятил вопросу о смысле жизни отдельного исследования, тем не менее, мы находим в его собственных изречениях мысли, подкрепляющие возможность поставить такой вопрос. (Kant I. Kritik der praktischen Vernunft. S. 61., Kant I. Kritik der reinen Vernunft. S. 562) Подчеркивая широту и власть чувственных, земных стремлений людей в «Критике практического разума» Кант произносит знаменательную фразу: «Человек - существо полное потребностей, но все-таки он не совсем уж животное…». Проблеме поиска жизненного пути личности не мало работ посвятил Л.С. Рубинштейн (Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957.,Рубинштейн С.Л. Философские корни экспериментальной психологии // Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1976. С. 67-89.

Рубинштейн С.Л. Человек и мир. М.: Наука, 1997. 191 с.).

Объектом исследования является смысл жизни личности

Предмет исследования - проблемы поиска смысла жизни личности

Цель исследования -- смысл жизни как личностный феномен.

В соответствии с указанной целью в данной курсовой работе ставятся и решаются следующие задачи:

1. рассмотрение ряда философских концепций на примере нескольких известных философов, затрагивающих в своих работах вопросы смысла жизни человека;

2. анализ основных проблем, с которыми сталкивается человек при определении смысла своего существования.

Научная новизна исследования:

- детально рассмотрены концепции и теории различных философов, доказывающие необходимость определения личностью смысла своего существования

- установлено, что выявление и решение проблем связанных с поиском смысла жизни является одной из главных потребностей личности.

Методологической основой исследования являются концепции смысла жизни выдающихся философов. Кроме того, используются анализ и синтез, сравнение, историко-философский и философско-антропологический подходы.

Теоретическое и практическое значение работы.

Теоретическое значение работы определяется возможностями использования разработанных теоретических положений в дальнейшей разработке проблемы смысла жизни в философии, а также при решении смысложизненных задач, стоящих как перед обществом в целом, так и перед отдельной личностью. Практическое значение работы заключается в том, что материалы работы могут быть использованы в исследованиях в области философской антропологии, в лекциях и на семинарских занятиях по курсу «философия» и в соответствующих спецкурсах.

Положения выносимые на защиту

В первой главе «Смысл жизни и её ценность: многообразие понимания» рассматриваются особенности подходов к проблеме смысла жизни различными философами, их концепции и теории, а именно: пессимистические суждения о смысле жизни немецкого философа А. Шопенгауэра. Смысл жизни человека он сводит к его страданию. Согласно его теории, человеку приходится вести постоянную борьбу с природой, обществом и другими людьми, его окружающими.

В истории человеческой мысли имеются и противоположные, оптимистические высказывания о жизни, ее смысле. Л. Н. Толстому принадлежат следующие слова: «Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытаний только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас будут жить в нем».

Проблему смысла жизни исследовал З. Фрейд, который пришел к выводу, что нет удовлетворительного ответа на поставленный вопрос.

Лейбницу существование человека представляется полным глубокого, прекрасного смысла. Смысл жизни философ видит в совершенствовании, в приближении к богу, и в этом же заключается счастье; но совершенствование, а с ним и счастье твердо обеспечены волею божьей.

Смысл жизни, по мнению Канта, может дать только то, что способно дать полное удовлетворение, а высшей целью жизни, дающей смысл, является высшее благо.

Лотце считает величайшей несообразностью думать, что могут быть у мира цели, о содержании и выполнении которых никто ничего не знает, т.е. что могут существовать безотносительные цели; то, что должно быть целью и ценностью, находит единственное место своего бытия в живом духе и чувстве какого-нибудь духовного существа.

Лопатин цель и смысл мира видит в реализации гармонии всех духовных творений, она «в бесконечном благе всех духовных существ. Жизнь мира может и должна быть лишь осуществлением абсолютного добра».

Ницше в своей теории призывает человека к тому, чтобы он познал себя и стал абсолютно свободным существом.

С.Л.Рубинштейн выдвигает идею о жизненном пути, с одной стороны, как некоем целом, с другой - как некоторых качественно определенных этапах, каждый из которых может благодаря активности личности стать поворотным, т.е. радикально изменить ее жизненный путь.

Во второй главе «Проблемы поиска смысла жизни» рассматриваются и анализируются те аспекты жизни, которые влияют на определение человеком смысла его существования, то чем он руководствуется, делая свой выбор:

1. получение им информации освещающей весь комплекс проблем и деятельности окружающего его общества, тех общественных интересов и приоритетов, которые этим обществом поддерживаются;

2. осмысление получаемой им информации, как фактора, отражающего состояние общества, его интересы и перспективы развития;

3. осмысление своего места и своих возможностей участия в этой деятельности с учетом личных интересов, интересов своей семьи и, может быть, той общественной ячейки, к которой он принадлежит;

4. наличие определенных степеней свободы с тем, чтобы решение могло быть не только принято, но и осуществлено;

5. наличие ориентиров о сути происходящих событий, позволяющих сравнивать их с аналогичными ситуациями, имевшими место в прошлом или происходящих где-то в настоящем, достаточно основательных для прогнозирования последствий принятия тех или иных решений.

1. Смысл жизни и её ценность: многообразие понимания

1.1 Лейбниц, Шопенгауэр

Борьба между различными течениями по поводу ценности и смысла мира и жизни принимала в истории человеческой мысли самые разнообразные формы, и уже в прошлом выявились резкие противоположности полного отклонения зла и бессмыслицы и полного признания за ними реального существования.

Из переливов философской мысли, склонявшейся то к пессимизму, то к оптимизму, для иллюстрации, как более или менее типичные, мы выберем два противопоставляемые друг другу течения: оптимизм Лейбница, утверждающего, что этот мир лучший из всех возможных миров и пессимизм Шопенгауэра, придерживающегося совершенно противоположной точки зрения. Сопоставляя этих двух учителей жизни, мы получаем картину ярких, на первый взгляд, противоположностей, и от отрицательного ответа одного мысль с уверенностью переходит к положительному убеждению другого.

Существование человека представляется Лейбницу полным глубокого, прекрасного смысла не только потому, что все от бога и дано в наиболее совершенной форме, но и оттого, что личность - дух, некоторое подобие бога, который не только воспринимает, но и «сам способен производить нечто подобное» восприятием дел божьих [1]. Смысл жизни философ видит в совершенствовании, в приближении к богу, и в этом же заключается счастье; но совершенствование, а с ним и счастье твердо обеспечены волею божьей. К убеждению о гармонии мира Лейбниц присоединяет убеждение о воле бога, «чтобы все достигли познания истины, чтобы все обратились от пороков к добродетелям, чтобы все были спасены» [2]. Он глубоко убежден в действительном перевесе добра и счастья над злом и страданием, как он об этом неоднократно заявлял [3]. Таким образом, с точки зрения Лейбница, можно сказать, что великий положительный неиссякаемый смысл мира кроется в чистой любви к богу.

Совершенно же иной позиции придерживался Шопенгауэр, и никакие усилия не могли спасти абсолютный пессимизм от притока оптимистических веяний. Правда, как энергично Шопенгауэр ни отклонял, то, что он называет историзмом, эта идея выявилась и у него в довольно яркой степени. И действительно, как можно было отклонить идею развития, и при том все повышающегося, когда весь мир расположился, в толковании Шопенгауэра, по направлению к небытию. В этом самосознании достигла просветления не только личность, но и весь мир; злой обманщик все-таки пришел к саморазоблачению и, следовательно, к коренному устранению зла. И это не иллюзия только потому, что все это способно привести к реальным следствиям абсолютно положительного свойства, а именно: к уничтожению мира. Если мир абсолютное зло и бессмыслица, то тем больше ценности и смысла в его уничтожении. Жизнь личности таким путем обрела ясный смысл и у Шопенгауэра, и при том смысл прямого космического значения: через свое просветление и отказ в себе от воли к жизни она спасает мир от мук и бессмыслицы, хотя бы уничтожением всего. 

В полном согласии с этим всплывает оптимистическая черта Шопенгауэра и во взгляде на человека. Чем ближе он подходит к человеку и к тем главам своей философии, где затрагиваются вопросы императивного характера, тем яснее там слышится голос высокой оценки разума и познания человека; там он везде зовет к самоуглублению, к самосознанию личности, как спасительному фактору не только метафизически, но и житейски[4]. Личность со всех точек зрения возводится в ранг первостепенного фактора, почти абсолютной ценности. Идея личности и ее самосознания привели Шопенгауэра к бреши в пессимизме в коренном пункте: несмотря на свою радикально пессимистическую оценку principium individuationis [5], Шопенгауэр уделил человеческому индивиду совершенно исключительное положение. В то время как Лейбниц, спасаясь от тягостной проблемы зла, увидел себя вынужденным принизить индивида, возложив всю вину на него и его свободу, Шопенгауэр, наоборот, ища выход, как правильно констатирует Фолькельт [6], отвел отдельному человеку место особой идеи, меж тем как в природе идея вообще снисходит только до рода; человек уже выходит за пределы явления и обретает бытие, восходящее к царству вечного и единого: решением его воли, просветленной его постижением, может быть спасен мир или уничтожен. Пусть мир плох, но мощь и значение человека от этого выступают тем рельефнее. 

Лейбниц и Шопенгауэр встретились и еще в одной черте. Оба интеллектуалисты, оба отвели познанию и познавательному фактору центральное место, оба ждут восхождения и совершенства от познавательного прояснения. В итоге они оказались также оба в крайне рискованном положении в отношении человеческой личности. В их прямых сознательных заявлениях личность оказалась возведенной на большую высоту, но по существу ее положение в их системах, с другой стороны, оказалось совершенно подорванным. У Шопенгауэра индивидуальные стремления все-таки должны бесследно исчезнуть с этим миром вообще, как и всякие стремления, хотя бы в слабой степени напоминающие волю; исчезает движение, прогресс, жизнь, достигается какое-то неведомое статическое положение, совершенно нестерпимое для личности. Приходится думать, что с миром ее миссия заканчивается и не появляется вновь.

Мало утешительного получается для решения проблемы смысла жизни личности и у Лейбница. Там всеведение и всемогущество бога по существу закрыло все свободные входы и выходы, оно определило все, и, сколько бы Лейбниц ни отрицал этого, для личности не осталось решительно ничего, возможного по ее собственному решению; все, что было, есть и будет, установлено богом, и от него не укроется ничто. В трудных этапах своей философии Лейбниц рекомендует личности тотчас вспомнить о таинственной премудрости божьей и о необходимости положиться на его благость[7]. Недаром у философа вырвалось сравнение человека с «духовным автоматом», потому что все в человеке, как и везде, заранее твердо установлено и определено. Все наши планы и стремления основываются просто на нашей неосведомленности, а если бы мы все знали, то, по мнению самого Лейбница, нам абсолютно нечего было бы желать больше[8]. Это обозначает категорический смертный приговор личности; она сама как таковая утрачивает свое значение, потому что от ее воли и ее самосознания вне общемирового хода ничто не зависит; мы только звенья в общей цепи, способные только строить обманчивые фантазии, что мы можем что-то решить и сделать от себя. Бог у Лейбница возвеличен, но личность оказалась уничтоженной в корне.

Крайний оптимизм и пессимизм неизбежно приобретают характер фатализма, потому что все призывы при неизбежно гарантированном ходе вещей утрачивают всякий смысл; нельзя стремиться к тому, что есть и обеспечено или определенно немыслимо.

Удалось ли крайнему оптимисту и пессимисту прозреть и постичь ход мировой жизни и ее смысл, это большой вопрос, но смысл жизни человека, не как части мира, а как личности, погибает при этом безвозвратно. 

1.2 Кант

Хотя Кант, как это показывают его работы, не посвятил вопросу о смысле жизни отдельного исследования, тем не менее, мы находим в его собственных изречениях мысли, подкрепляющие возможность поставить такой вопрос. Основные черты «Критики…» Канта недвусмысленно говорят, что эта жизнь рисовалась кенигсбергскому мыслителю далеко не в розовом свете. Не трудно понять, что искать смысла в ней как таковой было бы большим, роковым заблуждением. Положительный ответ - если он возможен - может получиться только на почве установления связи личности с неземными целями и помыслами. Если бы человек оставался просто человеком, не становился бы личностью, то жизнь его была бы лишена всякого самостоятельного смысла и ценности. Подчеркивая широту и власть чувственных, земных стремлений людей в «Критике практического разума» Кант произносит знаменательную фразу: «Человек - существо полное потребностей, но все-таки он не совсем уж животное…»[9]

В своих изречениях, философ энергично и решительно выступает против гедонизма. Он не стремился, правда, к полному уничтожению «естественных склонностей», а только требует их обуздания [10]. Потребность в счастье признается им за необходимую потребность всякого разумного существа, но эта потребность далеко от обоснования смысла жизни. Кант везде пользуется случаем подчеркнуть нравственно опасный характер стремления к счастью как самодовлеющей цели. Ценность этой жизни только в том, что мы таким путем открываем возможность иного, более достойного существования. Если бы целью жизни было счастье, то лучше было бы выбрать в руководители природный инстинкт, а не разум.

То, что человек может породить «я», поднимает его на неизмеримую высоту над всеми земными существами - такой мыслью начинается кантовская «Антропология». Автор требует от человека революционного перелома в настроении и образе мыслей и считает этот факт, может быть, необъяснимым, но все-таки возможным путем свободы.

Понимая под моральной свободой «в практическом смысле» независимость воли от принуждения со стороны требований чувственности, Кант наделяет этой свободой человека и этим отводит ему в мире и жизни совершенно особое место, приписывая ему почти космическое, основное значение. Мыслитель сделал из субъекта своего рода философскую Архимедову точку, на которую у него опирается вообще все его миросозерцание. Таким образом, это приводит нас к очень важному выводу, что цель жизни, смысл ее, если он есть, он внутренне присущ личности, что высшее благо не вне личности, а в ней самой. Уже здесь напрашивается ясный вывод, что «царство небесное истинного смысла» может быть только «внутри нас».

Не смотря на это, Кант не забывает о чувственности, об этом «радикальном зле», заложенном в человеческой натуре. Этим объясняется то, что он фактически далек от мысли возлагать чересчур большие надежды на собственные силы человека. «Из столь кривого дерева, из которого сделан человек, - говорит философ [11], - нельзя построить ничего вполне прямого. Только приближение к этой идее возложено на нас природой».

Основным фактором, несущим смысл жизни, является у Канта идея, в которой он, строгий формалист, не ограничивается одним формальным определением, а дает слияние формы и содержания. Этим солнцем, освещающим, с его точки зрения, всю жизнь и личность, является нравственный закон, доведенный до полноты понятия высшего блага. В утверждении смысла жизни приходится отвести основную, почти исчерпывающую роль нравственному закону, осуществлению чистой, безусловно, доброй воли. Кант считает возможным мыслить такую волю даже в роли общеобязательной, абсолютной законодательницы, нравственный закон - как мировой закон. Эту мысль о центральном положении нравственного закона Кант повторяет и подкрепляет везде. «Для людей, - говорит он, - нет никакого иного спасения, как вобрать теснейшим образом подлинные нравственные основоположения в свой образ мыслей». «Если справедливость погибнет, то нет смысла в существовании людей на земле». [12]

Смысл жизни, по мнению Канта, может дать только то, что способно дать полное удовлетворение, а высшей целью жизни, дающей смысл, является высшее благо. Нравственный закон должен вполне удовлетворять этому условию. Кант, правда, ранее отверг счастье как цель жизни, но только для того, чтобы потом вернуть его в облагороженной, нравственно оправданной форме. 

В конце «Критики практического разума» он говорит о том, что «человеческая природа предназначена стремиться к высшему благу». Приобщиться к этому высшему благу должен стремиться каждый человек, но он должен всегда помнить, что это приобщение соразмерно не его поступкам как таковым, а «нравственной ценности его личности»[13]. Таким образом, блаженство определяется верностью нравственному закону и должно рассматриваться только как его необходимое следствие.

То, что Кант видел смысл жизни в моральном совершенстве, усложненном до полноты высшего блага, подтверждается всем характером его рассуждений в практической философии. Об этом ясно говорит и его философия религии. «Каждая вещь в природе, - говорит он, - действует по законам; но только разумное существо обладает способностью действовать по представлению законов, т.е. по принципам, или обладает волей». Именно в силу этой двойственности человека Кант отводит ему место своего рода посредника между двумя мирами, чувственным и умопостигаемым, свободой и необходимостью, между «небом и землей». Главу «Переход от обычного нравственного познания к философскому» в «Метафизике нравов» Кант начинает словами: «Нигде в мире, да и вообще вне его немыслимо ничто, что можно было бы без ограничения считать добром, кроме только доброй воли». Таким образом, Кант возлагает на человека колоссальную ответственность, потому что в его воле должна достигаться вершина добра.[14] Уже здесь слышится приближение той мысли, которую потом абсолютировал Фихте, именно, что мир - это материал для нравственной воли.

Введение понятия бога в произведениях Канта, в сущности, не спасает положение, а наоборот ухудшает его. Хотя бог Канта постулирован на основе этических мотивов, и его этика обосновывает религию, а не наоборот, к этому понятию применимо обычно простое выражение, что все усилия людей являются или тщетными, если они идут вразрез с волей божьей, или же излишними, если стремятся к тому же. Кант сам говорит, что если бог является фактором, определяющим все, тогда «человек - марионетка…». Кантовский бог, правда, не исключает свободы человека, но он также не устраняет глубоко смущающего сомнения, к чему усилия человека, нуждающиеся все равно в пополнении божеством, когда бог с его всемогуществом все осуществит безупречно и твердо.

1.3 Лотце, Лопатин

Из новейших философских систем учение Лотце подходит особенно близко к вопросу о смысле жизни и мира. Это объясняется не только жизненным, религиозно-активистическим духом Лотце, но и тем местом, которое он уделяет в своей философии ценностям и целям. По его убеждению, даже если бы нам удалось построить всю систему причин, мы все-таки не могли бы обойтись без понятия цели, потому что тогда перед нами еще более остро встал бы вопрос о том, почему причины, дающие определенный результат, комбинируются так, а не иначе. Понять, по его учению, значит почти определенно оправдать, т.е. отнести к определенным целям и ценностям, а это в свою очередь выдвинуло другую идею, необычайно важную в решении вопроса о смысле мира и жизни: Лотце считает величайшей несообразностью думать, что могут быть у мира цели, о содержании и выполнении которых никто ничего не знает, т.е. что могут существовать безотносительные цели; то, что должно быть целью и ценностью, находит единственное место своего бытия в живом духе и чувстве какого-нибудь духовного существа[15].

Став на почву ограниченного агностицизма, Лотце непоколебимо убежден в положительном смысле мира и рисует нам следующую картину на основе своего религиозно-окрашенного предчувствия. Весь мир, в его понимании, сразу приходит в движение и оживляется, потому что и материя у него получает двоякое существование: внешне она обладает известными свойствами телесного вещества, внутренне же она оживлена подлинной духовной подвижностью. Лотце так иллюстрирует свою мысль: «Ведь в театре мы наслаждаемся сценой, не видя самостоятельной цели в машинах, которыми она обслуживается»[16]. Таким образом, человеческая личность получает в этом мире не только вечную живую подпочву, но и оправданный во всем его богатстве и полноте мир -- мир не бесцветный и бездушный, а полный именно тех красок, которые радуют человека и создаются при его непосредственном участии. 

С точки зрения решения вопроса о смысле жизни особенно тяжелой оказалась основная мысль Лотце во взгляде на познание. Он решительно отверг возможность познания и встал на точку зрения догадки, укрепленной верой в бога. В итоге личности остаётся лишь верить, что какие-то цели существуют, что мы идем в какую-то неведомую даль и из неведомого места и что в этой неведомой дали кроется что-то ценное и абсолютно важное, но что оно, это для нас остается вечной тайной.

В тесном, глубоком родстве с Лотце стоит русский философ Лопатин. Их сродняет общий колорит их философского учения и особенно общий уклон к оптимистическому решению проблемы смысла мира и жизни, а также на сущность души человека и его микрокосмическое значение. Цель и смысл мира он видит в реализации гармонии всех духовных творений, она «в бесконечном благе всех духовных существ. Жизнь мира может и должна быть лишь осуществлением абсолютного добра».

Для определения смысла жизни человеческой личности очень важно вспомнить не только об ее непосредственном участии в творчестве абсолютного добра в космическом процессе как субстанциональной ячейки, но также и о том, что мир сам по себе как существование раздвоен, дуалистичен, и в космическом процессе творится преодоление этого дуализма. Полное его завершение может прийти только тогда, когда «отношение твари к своему бытию совпадает с внутренними тенденциями абсолютного творчества, т.е. когда каждый действительный центр реального существования свободно и от себя будет полагать весь смысл своей жизни в полной и непоколебимой гармонии с жизнью остального мира и с божественной волей ее единственного источника». 

Ответ Лопатина на вопрос о смысле личной жизни лежит в космической, сверхчувственной сфере. В его философии конкретного спиритуализма(от лат. spiritualis -- духовный, spiritus -- душа, дух) -- религиозно-философское течение, в основе которого -- вера в реальность посмертной жизни и возможность общения с духами умерших посредством медиумов) проблема смысла решается на пути совпадения личных идеалов с универсальными задачами. Но и здесь, как это признает сам философ, остается трудная задача совмещения бога и зла, вопрос о том, почему богу понадобился мир, его процесс и слабая мощь человека, к чему и как могла при боге возникнуть «самоутверждающаяся тварь», решающаяся противополагать себя космическим силам и стремлениям. 

Ссылка в трудных случаях на бога как теоретическое объяснение и вообще производит философски безотрадное впечатление, но оно усиливается еще более, когда к ней прибегает крупный философ, сам настаивавший на строгом разграничении того, во что веришь, и того, что знаешь, как этого требовал Лопатин в своем основном труде «Положительные задачи философии». К сожалению, и у Лопатина, и у Лотце, мы получаем в высшей степени ценный призыв личности к творческому активизму, но призыв этот все-таки протекает от неизвестного начала к неизвестному концу, которые ведомы только богу. Таким образом, в решении проблемы смысла создается самое большее - религиозная уверенность в существовании таинственного смысла, но в чем он, мы не знаем, и знать не можем, а это обозначает для нас полное уничтожение смысла.

1.4 Ницше

Среди крупных философских учений своеобразное место заняла философия Ницше. В то время как все рассмотренные нами философы искали и по своему открывали смысл жизни в направлении на трансцендентное (от лат. transcendens -- переступающий, превосходящий, выходящий за пределы) -- философский термин, характеризующий то, что принципиально недоступно опытному познанию или не основано на опыте) бытие или трансцендентное долженствование и в зависимости от этого признавали или отрицали его, Ницше встал ко всем им в горячую, пламенную оппозицию. Отыскивая путь к решению вопроса об истинном смысле жизни, он столкнулся с различными готовыми ответами, освященными веками и тысячелетней традицией. Их несли религия, философия, наконец, сама жизненная традиция в ее многообразной форме. Подойдя к ним с бурной потребностью в жизни, в яркости, в красочности, Ницше вынес от всех них только одно впечатление глубочайшего разочарования.

Истинный мир философов и религиозных проповедников Ницше отожествляет с «erlogene Welt» (мир, добытый ложью), а их идеалы он называет идолами. Таким образом, Ницше категорически отклонил попытку решить проблему смысла жизни на почве трансцендентной, отвлеченной философии. Не стоит удивляться, что гнев Ницше попутно перенесся и на науку.

Из всех человеческих ошибок самой роковой имморалист Ницше признает мораль. Вместо улучшения человека, по убеждению философа, получается только его ослабление: мораль завершает разрушительную работу отвлеченной религиозно-философской мысли и подрывает самые корни жизни; это и есть тот нигилизм, в котором Ницше обвиняет и религию, и философию. 

Благодарность и сострадание являлись для автора «Заратустры» коренными недостатками человека. Объявляя беспощадную войну слабости, упадку и их апологетам, Ницше видит в сострадании только источник глупости и заблуждений. В стремлении смести рассадники слабости, уверенный в безошибочности своей радикальной идеи, он призывает способствовать уничтожению упадочных рас, готов уничтожить Европу и безжалостно раздавить все, что несет в себе систему порабощения и рабских оценок.

Чтобы положить начало своему освобождению от всех этих цепей, человеку необходимо перестать бояться своей собственной тени; пусть он, учит Ницше, только вдумается и поймет, что все это дело его собственного духа; он остался нищим, потому, что позволял себе роскошь быть слишком щедрым, забывая о самом себе и, тоскуя, любовался на то, что дал и создал он сам и что было по праву его; пусть он распознает виновника своих бед и несчастий в себе самом, и все авторитеты и сковывавшие его связи исчезнут как по мановению волшебного жезла [17]. Ницше призывает человека к тому, чтобы он познал себя и стал абсолютно свободным существом.

В прямой, диаметральной противоположности к религиозно-философской и церковной традиции, перевертывая историческое положение, Ницше провозглашает здоровое тело «большим разумом», голос которого единственно призван подлинно решить не только проблему смысла жизни, но и вообще все загадки мира. Предостерегая от слепого подчинения аффектам и призывая к господству над ними, Ницше убежден, что физиологически здоровый человек легче всего пробьется к господству над ними, и потому не сомневается, что самое опасное - это потерять «тонкость слуха к голосу своих инстинктов».

Свою философию жизни Ницше увенчал понятием сверхчеловека, которому и учит Заратустра и в котором сбегаются наиболее важные нити его учения. В нем Ницше дает разгадку вековечной проблемы смысла жизни; в него же он уложил всю силу своего призыва остаться верным земле, в нем он возвестил миру о смерти богов: «Все боги умерли, итак, да здравствует сверхчеловек!». Сверхчеловек Ницше - это творческий гений. Взращивание гения - смысл жизни и отдельной личности, и человечества, и всей его истории, которая должна создать наиболее благоприятные условия для рождения гения.

Трагедия Ницше заключается в том, что он сам, больной и надломленный, предает проклятию больных и слабых и слагает дифирамбы здоровью и цельности; глядя на свою тяжелую жизнь и вспоминая свое одиночество, тоску и несбывшиеся мечты, он поет славу жизни и героизму; сам обреченный на тьму и погружение в бессмыслицу, он неутомимо зовет к свету и на вершины вершин.

1.5 С.Л. Франк

Семен Людвигович Франк может быть признан одним из самых глубоких мыслителей недалекого прошлого нашей страны. Как отмечал Ф. А. Степун, это “быть может, наиболее значительный русский мыслитель рубежа двух столетий и первых десятилетий ХХ века”. С. Л. Франк продолжил традицию фундаментального исследования мировоззренческих проблем, уже сложившуюся в российской философии и представленной трудами В. С. Соловьева, Л. М. Лопатина и др. Идея Всеединства, широко развитая В. С. Соловьевым, нашла в лице С. Л. Франка своего достойного последователя.

Его работа “О смысле жизни” была написана в 1925 году; по словам самого С. Л. Франка, она выросла в связи с беседами и спорами, которые пришлось вести в кругу русского студенческого христианского движения, поэтому в первую очередь она предлагается вниманию молодежи. Этим определен и стиль работы: автор попытался свои религиозно-философские идеи выразить в возможно простой и общедоступной форме.

Рискнем предположить, что данная работа является философским трактатом, где автор самым непосредственным образом выражает свои личные верования, свою точку зрения на поставленную им проблему. Основная тема работы: “Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да - то какой именно?” Автор излагает свое мнение, приводя довольно убедительные аргументы, однако, не призывая при этом разделить его точку зрения. Он лишь высказывает свое мнение, вовлекая читателя в решение вопроса, который мучает в глубине души каждого человека.

Нет смысла говорить, насколько важен этот вопрос в жизни любого человека, по словам Франка, “этот вопрос есть вопрос самой жизни, он еще более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода, поэтому, полагаем, необходимо приступить непосредственно к изложению мнения автора, в чем он видит смысл жизни.

Издавна русский интеллигент привык вопрос о “смысле жизни” ставить в форме “что делать?” Жизнь, так как она непосредственно течет, определяемая стихийными силами, бессмысленна; что нужно сделать, как наладить жизнь, чтобы она стала осмысленной, каково то единственное, общее для всех людей дело, которым осмысляется жизнь и через участие, в котором впервые она может приобрести смысл? Автор отмечает, что на самом деле вера в смысл жизни, обретаемый через соучастие в великом общем деле для спасения мира, необоснованна. Если жизнь так, как она непосредственно есть, насквозь бессмысленна, то откуда в ней могут взяться силы для внутреннего самоисправления, для уничтожения этой бессмысленности? Очевидно, что в осуществление мирового спасения вторгается нечто новое, иное, постороннее эмпирической природе жизни начало, которое вторгается в нее и ее исправляет. Это начало - осознанно или бессознательно - человек, его стремление к совершенству, к идеалу.

Допустим, что мечта о всеобщем спасении, об установлении в мире царства добра, разума и правды осуществима человеческими силами и что мы можем уже теперь участвовать в него подготовлении. Тогда возникает вопрос: освобождает ли нас от бессмысленности жизни, дарует ли нашей жизни смысл грядущее наступление этого идеала и наше участие в его осуществлении? Некогда в будущем все люди будут счастливы, добры и разумны, ну а весь неисчислимый ряд людских поколений, уже сошедших в могилу и мы сами, для чего живет? Для подготовки этого грядущего блаженства? Но ведь они сами уже не будут его участниками, их жизнь прошла или проходит без соучастия в нем - или же она оправданна и осмысленна? Если мы верим в смысл жизни и хотим его обрести, это означает, что мы предполагаем, найти в нашей жизни какую-то ей самой присущей ценность или цель, а не только средство для чего-то другого. Жизнь подъяремного раба, конечно, осмысленна для рабовладельца, который употребляет его как рабочий скот, как орудие своего обогащения; но как жизнь для самого раба, носителя и субъекта живого самосознания, она, очевидно, абсолютно бессмысленна, ибо целиком отдана служению цели, которая сама в состав этой жизни не входит и в ней не участвует.

Думая о жизни и ее смысле, мы должны сознавать жизнь как единое целое. Вся мировая жизнь в целом и наша собственная краткая жизнь - не как случайный отрывок, а как нечто слитое в единство со всей мировой жизнью. “Смысл жизни” - есть ли он в действительности, или его нет - должен мыслиться как некое вечное начало; все, что совершается во времени, все, что возникает и исчезает, будучи частью ее смысла. Всякое дело, которое делает человек, есть нечто производное от человека, его жизни, его духовной природы: смысл же человеческой жизни должен быть чем-то, на что человек опирается, что служит единой, неизменной, прочной основой его бытия. Все дела человека и человечества - и те, которые он сам считает великими, и то, в котором он усматривает единственное и величайшее свое дело, - ничтожны и суетны, если он сам ничтожен, если его жизнь, по существу, не имеет смысла, если он не укоренен в некой превышающей его и не чем сотворенной радушной почве. И потому, хотя смысл жизни и осмысливает человеческие дела, но наоборот, никакое дело не может осмыслить само по себе человеческой жизни.

Единственная религиозно оправданная и неиллюзорная постановка вопроса “что делать?” сводится не к вопросу, как мне спасти мир, а к вопросу, как мне приобщиться к началу, в котором залог спасения жизни. В Евангелии ответы, даваемые не этот вопрос, подчеркивают, что “дело”, которое может привести к цели, не имеет ничего общего с какими-либо внешними человеческими делами, а сводятся всецело к делу “внутреннего перерождения человека через самоотречение, покаяние и веру”. Итак, автор говорит, что вопрос “что делать?” значит: “Как жить, чтобы осмыслить и через то незыблемо утвердить свою жизнь?” Другими словами, не через какое-либо особое человеческое дело преодолевается бессмысленность жизни и вносится в нее жизнь, а единственное человеческое дело только в том и состоит, чтобы вне всяких частных, земных дел искать и найти смысл жизни.

Чтобы быть осмысленной, наша жизнь - вопреки поклонников “жизни для жизни”, и в согласии с требованием нашей души - должна быть служением абсолютному и высшему благу, есть вместе с тем не потеря, а утверждение и обогащение самой себя, когда она есть служение абсолютному благу, которое есть благо и для меня самого. Или, иначе говоря, абсолютным, в смысле совершенной бесспорности мы можем признать только такое благо, которое есть одновременно и самодовлеющее, превышающее все мои личные интересы благо, и благо для меня.

Итак, для того чтобы жизнь имела смысл, необходимы 2 условия: существование Бога и наша собственная причастность ему, достижимость для нас жизни в Боге или божественной жизни. И необходимо, во-вторых, чтобы мы сами, несмотря на все наше бессилие, на слепоту и губительность наших страстей, на случайность и краткосрочность нашей жизни, были не только творениями Бога, не только его “рабами”, исполняющими Его волю только для него, подневольно, но и свободными участниками и причастниками самой божественной жизни, так, чтобы служа ему, мы в этом служении не угашали и не изнуряли своей собственной жизни, а, напротив, ее утверждали, обогащали и просветляли. Это служение должно быть истинным хлебом насущным и истинной водой, утоляющей нас. Более того: только в этом случае мы для себя самих обретаем смысл жизни, если, служа Ему, мы, как сыновья и наследники домохозяина, служим в нашем собственном деле, если его жизнь, свет, вечность и блаженство может стать и нашим, если наша жизнь может стать божественной и мы сами можем стать “богами”, “обожиться”. Мы должны иметь возможность преодолеть всеобессмысливающую смерть, слепоту и раздражающее волнение наших слепых страстей, все слепые и злые силы бессмысленной мировой жизни, подавляющие нас или захватывающие в плен, для того, чтобы найти этот истинный жизненный путь, который есть для нас и истинная Жизнь и подлинная живая истина.

Искание смысла жизни есть, считает автор, собственно “осмысление” жизни, раскрытие и внесение в нее смысла, который вне нашей духовной действительности не только не мог бы быть найден, но в эмпирической жизни не существовал бы.

Точнее говоря, в вере, как искании и усмотрении смысла жизни, есть две стороны, неразрывно связанные между собою, - сторона теоретическая и практическая; искомое “осмысление” жизни есть, с одной стороны, усмотрение, нахождение смысла жизни, и с другой стороны, его действенное созидание, волевое усилие, которым оно “восхищается”. Теоретическая сторона осмысления жизни заключается в том, что, усмотрев истинное бытие и его глубочайшее, подлинное средоточие, мы тем самым имеем жизнь как подлинное целое, как осмысленное единство и потому понимаем осмысленность того, что раньше было бессмысленным, будучи лишь клочком и обрывком.

Рядом с этим теоретическим осмыслением жизни идет другая сторона нашего духовного перевоспитания и углубления, которую можно назвать практическим осмыслением жизни, действенным утверждением в ней смысла и уничтожением ее бессмыслия.

Что попытка осмыслить мир и жизнь осуществима лишь через отрешение от мира в смысле превозмогания его притязания иметь самодовлеющее и абсолютное значение, через утверждение себя в сверхмерной, вечной и истинно всеобъемлющей основе бытия - есть просто самоочевидная истина, имеющая в области духовного знания значение элементарной аксиомы, без знания которой человек просто безграмотен.

Истинная жизнь есть жизнь во всеобъемлющем единстве, неустанное служение абсолютному целому; мы все подлинно обретаем себя и свою жизнь, когда жертвуем собой и своей эмпирической отъединенностью и замкнутостью и укрепляем все свое существо в ином - в Боге, как первоисточнике всяческой жизни. Но тем самым мы глубочайшим онтологическим образом связываем себя со всем живущим на земле, и прежде всего - с нашими ближними и их судьбой. Человеческая личность как бы снаружи замкнута и отделена от других существ; изнутри же, в своих глубинах, она сообщается со всеми ними, слита с ними в первичном единстве. Поэтому чем глубже человек уходит во внутрь, тем более он расширяется и обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми, со всей мировой жизнью в целом.

Мы рвемся воевать со злом, организовывать нашу жизнь, делать настоящее “практическое” дело: и мы забываем, что для этого нужны, прежде всего, силы добра, которые нужно уметь взрастить и накопить в себе. Религиозное, внутреннее делание, молитва, аскетическая борьба с самим собой есть такой неприметный труд человеческой жизни, закладывающий самый ее фундамент. Это есть основное, первичное, единственное подлинно производительное человеческое дело. Все человечески стремления, в конечном счете, в последнем своем существе суть стремления к жизни, к полноте удовлетворенности, к обретению света и подлинности бытия. Но именно поэтому все внешние человеческие дела, все способы внешнего устроения и упорядочения жизни опираются на внутреннее дело - на осмысление жизни через духовное делание, через взращивание в себе сил добра и правды, через действенное вживание человека в первоисточник жизни - Бога.

Таково то единственное, великое дело, с помощью которого мы действенно осуществляем смысл жизни и в силу которого в мире действительно совершается нечто существенное - именно возрождение самой внутренней его ткани, рассеяние сил зла и наполнение мира силами добра. Это дело - подлинно метафизическое дело - возможно вообще только потому, что оно совсем не есть просто человеческое дело. Человеку здесь принадлежит только работа по уготовлению почвы, произрастание же совершается самим Богом. Это есть метафизический, Богочеловеческий процесс, в котором только соучаствует человек и именно потому в нем может осуществиться утверждение человеческой жизни в ее подлинном смысле.

Смысл жизни - в ее утвержденности в вечном, он осуществляется, когда в нас и вокруг нас проступает вечное начало, он требует погружения жизни в это вечное начало. Лишь поскольку наша жизнь и труд соприкасается с вечным, живет в нем, проникается им, мы можем рассчитывать вообще на достижение смысла жизни. Единственное дело, осмысляющее жизнь и потому имеющее для человека абсолютный смысл, есть ничто иное, как действенное соучастие в Богочеловеческой жизни. И мы понимаем слова спасителя на вопрос “что нам делать?”, отвечающего: “Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, кого Он послал”[18].

Возвращаясь назад нашей постановке вопроса о смысле жизни, мы должны вспомнить то, что уже достигнуто. Когда человек отдает свою жизнь как средство для чего-либо частного, в чем бы оно не заключалось, когда он служит какой-либо предполагаемой абсолютной цели, которая сама не имеет отношения к его собственной жизни, к интимному и основному запросу его духа, к его потребности найти самого себя в последнем удовлетворении, в вечном свете и покое совершенной полноты, тогда он неминуемо становится рабом и теряет смысл своей жизни. И лишь когда он отдает себя служению тому, что есть вечная основа и источник его собственной жизни, он обретает смысл жизни. Поэтому всякое иное служение оправдано в той мере, в которой оно само косвенно соучаствует в этом единственном подлинном служении Истине, истинной жизни.

Таким образом, внешнее, мирское делание, будучи производным от основного, духовного делания и им только и осмысляясь, должно стоять в нашей общей духовной жизни на надлежащем ему месте, чтобы не было опрокинуто нормальное духовное равновесие. Силы духа, укрепленные и питаемые изнутри, должны свободно изливаться наружу, ибо вера без дел мертва, свет, идущий из глубины, должен озарять тьму вовне. Но силы духа не должны идти в услужение силам мира, и тьма не должна заглушать вечного Света.

Это и есть ведь тот живой Свет, который просвещает всякого человека, приходящего в мир - это сам Богочеловек Христос, который есть для нас “путь, истина и жизнь” и который именно потому есть вечный и нерушимый смысл нашей жизни.

1.6 Л.Н Толстой

С точки зрения русского писателя и мыслителя Л. Н. Толстого - драматизм человеческого бытия состоит в противоречии между неотвратимостью смерти и присущей человеку жаждой бессмертия. Воплощением этого противоречия является вопрос о смысле жизни - вопрос, который можно выразить так: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?». Толстой считает, что жизнь человека наполняется смыслом в той мере, в какой он подчиняет ее исполнению воли Бога, а воля Бога дана нам как закон любви, противостоящий закону насилия. Толстого часто упрекают в абстрактном морализме. Что он из-за сугубо моральных соображений отрицал всякое насилие и рассматривал как насилие всякое физическое принуждение и что по этой причине он закрыл себе путь к пониманию всей сложности и глубины жизненных отношений. Однако это предположение неправильное.

Идею непротивления нельзя понимать так, будто Толстой был против совместных действий, общественно значимых акций, вообще против прямых нравственных обязанностей человека по отношению к другим людям. Совсем наоборот. Непротивление, по мнению Толстого, есть приложение учения Христа к общественной жизни, конкретный путь, преобразующий отношения вражды между людьми в отношения сотрудничества между ними.[19]

Отвергая представление о существовании человека исключительно как биологического существа, всецело подчиненного диктату инстинктов, писатель полностью не отрицал власть «природы» над человеком, а также не возлагал все надежды по усовершенствованию человеческого бытия на деятельность его разума. Наоборот, писатель подчеркивал неоднократно, что чрезмерная рационализация бытия человека ни в коей мере не приблизит его к постижению смысла жизни. Только способность личности возвышаться над своим естеством и опираясь на него как на необходимое условие существования, утверждать разумные, истинно человеческие основания бытия, по убеждению Л.Н.Толстого, есть единственный критерий осмысленности ее жизни.[20]

Обессмысливание представления о жизни, происходящее в результате полного порабощения человека «плотью», служит, по Л. Н.Толстому, самым главным препятствием на пути постижения им смысла своей жизни, в то время как освобождение из-под ее власти вновь возвращает его к самому себе как духовному и нравственному, человеческому существу-Homo moralis. Это открытие человека в себе бесконечности своей сущности, которая и становится единственным реальным основанием бесконечности своей существования, и есть, как утверждал писатель, тот высший смысл жизни, который может стать доступен каждому человеку.

Не следует также считать, что Толстой призывал отказаться от противодействия злу. Наоборот, он считал, что противиться злу можно и нужно, только не насилием, а другими ненасильственными методами. Более того только тогда по настоящему можно противиться насилию, когда отказываешься отвечать тем же. «Защитники общественного жизнепонимания объективно стараются смешать понятие власти, т. е. насилие, с понятием духовного влияния, но смешение это совершенно невозможно». Толстой сам не разрабатывал тактику коллективного ненасильственного сопротивления, но его учение допускает такую тактику. Он понимает непротивление как позитивную силу любви и правды, кроме того, он прямо называет такие формы сопротивления, как убеждение, спор, протест, которые призваны отделить человека, совершающего зло, от самого зла, призывают к его совести, духовному началу в нем, которые отменяют предшествующее зло в том смысле, что оно перестает быть препятствием для последующего сотрудничества.[21] Толстой называл свой метод революционным. И с этим нельзя не согласиться. Он даже более революционен, чем обычные революции. Обычные революции производят переворот во внешнем положении людей, в том, что касается власти и собственности. Толстовская революция нацелена на коренное изменение духовных основ жизни.

Л.Н. Толстой видел смысл жизни не в том, чтобы жить, зная, «что жизнь есть глупая, сыгранная надо мною шутка, и все-таки жить, умываться, одеваться, обедать, говорить и даже книжки писать. Это было для меня отвратительно...» -- писал он. Признать бессмыслицу жизни Толстой не мог, как не мог видеть ее смысл только в личном благе, когда «живет и действует человек только для того, чтобы благо было ему одному, чтобы все люди и даже существа жили и действовали только для того, чтобы ему одному было хорошо...» [22]Жить так, не заботясь об общем благе, по Толстому, может лишь «животная личность», не подчиняющаяся велению разума.