История этических учений

Вот как оценивает возможность соотнесения светских и религиозных элементов морали крупнейший современный томист (последователь философии Фомы Аквинского), историк средневековой философии Этьен Жильсон. "Среди томистов - защитников чисто естественной морали явно прослеживается тенденция не сжигать мосты между собой и сторонниками безрелигиозной морали. Это благородное побуждение, как благородно и их желание спасти хотя бы мораль в условиях крушения религии в некоторых обществах или общественных классах. Возможно, участники этой игры не вполне точно рассчитывают размеры ставки. Во-первых, существует риск вызвать ненависть к христианским добродетелям, позволяя называть их именем такие действия, которые лишь подражают им внешне, но в которых иссяк сок христианства. Невозможно "совершать дела любви", не имея любви. Во-вторых, требовать от человека добродетелей во имя одной лишь морали - значит навязывать ему обязательства, лишенные основания".

Глава VI

ЭТИЧЕСКИЕ ИДЕИ ИОАННА ДУНСА СКОТА И УИЛЬЯМА ОККАМА

Замечательный схоластический философ, член францисканского ордена, Иоанн Дуне Скот, прозванный "Тонким Доктором" ("doctor subtilis") за чрезвычайную изощренность своей мысли, разработал оригинальную версию философии воли. Она представлена прежде всего в его неоконченном произведении, составленном на основе лекций, прочитанных в Оксфорде и Париже, - "Ordinatio", и в своде вопросов, выносимых на свободное обсуждение, - "Quaestiones quodlibetales".

Дуне Скот рассматривает соотношение воли и интеллекта в божественной природе, поскольку они являются моделирующими и для человеческого существа. Бог обладает бесконечным интеллектом и бесконечной волей, в их единстве составляющими саму сущность Бога. Интеллект представляет совершенное и истинное познание всего идеально возможного - как настоящего, так и будущего, он не только интуитивно созерцает божественную сущность, но и творит бесконечный мир идей в божественном уме. Правда, интеллект естественно ограничен законами логической необходимости (он не может мыслить-творить абсурд). Воля, которая также входит в сущность Бога, выражает отношение Бога к творению, поскольку Он творит мир своим изволением (бытие самого Бога от Его воли не зависит).

Вот как определяет соотношение между божественным интеллектом и волей сам Дуне Скот: "Божественный разум но необходимости своей природы является созерцательным, и в этом он формально несвободен, пусть даже это [познание] и угодно воле. Ведь Бог есть необходимо знающий, однако он есть знающий не благодаря собственно воле, равно, как по необходимости [своей природы], а не по Своей воле Он есть Бог. Поэтому, когда ты утверждаешь, что если воля не может не хотеть, чтобы разум познавал, то она не является вполне свободной, - этот вывод неверен, ибо ее свобода не есть свобода к внутреннему (которое как бы предшествует ее действию), но свобода ее есть свобода в отношении делаемого, а поэтому необходимо считать первой детерминацией в воле детерминацию в отношении делаемого; но это было бы не так, если бы волю предопределял разум. Более того, в таком случае собственно свобода (а не что-то контингентное) и не могла бы быть сохранена в воле по отношению к делаемому, ибо разум неизбежно предопределял бы волю силой простой природной необходимости, и воля необходимо сообразовывалась бы с разумом".

Из множества возможных версий бытия, представляемых разумом, воля выбирает ту, которая ей более предпочтительна. Вот здесь и открывается вся проблемная сфера волюнтативной метафизики Дунса Скота. Что побуждает волю выбрать именно этот вариант творения, а не другой? Где основание ее предпочтения? Прежде всего заметим, что Божья воля свободно творит, а не рождает мир: в соответствии с догматикой мир не единосущен Богу, рождается только Сын, иначе творение было бы обусловлено естественной необходимостью, как это свойственно рождению. Мир творится не необходимым образом - Дунc Скот употребляет здесь понятие "контингентности" (не необходимости). Воля есть причина контингентная, т.е. не имеющая под собой никакого иного основания, кроме самой себя, это как бы causa sui - ведь выше Бога нет иных причин творения (быть причиной самого себя - значит не иметь никаких причин). Получается, что творящая божественная воля укоренена в самой себе, являясь в то же время последней причиной всего сущего - еще Августин предостерегал от поисков причин самого божественного воления. Дунc Скот утверждает, что божественная воля не зависит в своем выборе даже от разума: "та воля, воление которой беспричинно, тоже является беспричинной" (Ibid. II, 4, 41). Это абсолютно суверенная воля. Тогда и мир в своем существовании будет определен не необходимым образом, как и любая тварь. И еще - единственным мотивом, подвигающим божественную волю к творению именно этого, а не иного мира, оказывается любовь - воля творит то, что ей нравится, чего она желает, никому не отдавая в этом отчет, даже самой себе (это чистая спонтанность - тот самый неутилитарный мотив творения, о котором уже шла речь). Любовь выражает саму сущность воли - ее свободу и своеволие. Кроме того, можно говорить и об автономии божественной воли, ее самозаконодательном характере, поскольку законом бытия становится ее суверенный выбор. Благо - это то, что выбрала божественная воля, но это не значит, что она выбирает благо, - ведь вне нее нет блага (она выражает саму сущность Бога).

Из этой версии творения мы можем эксплицировать не только идею вторичности блага и его производности от самой божественной воли, но и неисповедимость "путей Господних" относительно мира (разум признает продукт деятельности воли задним числом, что позволяет говорить о подлинном творчестве: Бог обнаруживает, что сотворенный Его волей мир хорош, уже после акта творения).

Здесь мы затрагиваем более фундаментальную проблему, касающуюся самого характера творения в христианской доктрине. В отличие от античной метафизики, по существу сводившей творение к созерцанию (у Плотина "творить - значит наполнять все созерцаниями"), христианское учение может быть охарактеризовано как метафизика воли, поскольку в нем воля предстает как особое начало, отличное от интеллектуальной интуиции, даже если это божественная интуиция (в этом смысле позицию Спинозы, отождествлявшего волю с разумом, можно считать языческой). О новом понимании функции воли говорит и различение статуса сущности и существования в теологии Фомы Аквинского - сущность (идеи вещей в божественном уме) не может естественно-непроизвольно претвориться в существование (получить бытие, стать творением) без акта воли (трактат "О сущем и сущности"). Только воля сообщает идее реальное существование. Тот же мотив, правда, в совсем ином контексте, прослеживается и в противопоставлении божественной природы и энергии (природы и воли) в учении Григория Паламы, ставшем с XIV в. чуть ли не официальной доктриной православия (здесь воля не входит в божественную природу, но необходимо участвует в творении мира).

Существенные свойства божественной воли и интеллекта переходят и к человеку - позже Р. Декарт, тоже приверженец августиновской традиции, скажет, что человеческая воля, бесконечно уступающая божественной в своем реальном могуществе, тем не менее формально равна ей в том, что способна принять или отвергнуть все, что захочет. Дунc Скот в концепции человеческой воли прибегает к уже известному нам различению в воле двух способностей. Первая выражает некоторую внутреннюю необходимость, обусловленную естественным стремлением (appetitus naturalis) воли к блаженству: "воля необходимо и неизменно всеми силами стремится к блаженству, и что касается необходимости, это ясно, ибо если устранить эту наклонность, устранится и сама ее природа". В нем находит свое выражение исконное совершенство воли как воли доброй, не затронутой грехом. И эта свобода, как мы видим, совместима с необходимостью, но не с принуждением - ничто не может заставить волю делать то, что она не желает, т.е. чего не желает ее природа. Поэтому Дуне Скот присоединяется к тому определению свободы, которое дал Ансельм Кентерберийский - "сохранение праведности воли ради самой праведности". Вторая же способность воли может быть охарактеризована как "свободное стремление, сопряженное с разумом" - это то, что мы называли "свободным выбором". В нем воля выступает в чистой самодетерминации, принадлежит самой себе и сама себя определяет. Здесь воля властвует над разумом. Но опять же в духе христианской традиции в этой возможности выбирать между двумя противоположностями (libertas oppositionis - заметим, что по Сартру эта возможность избирающей воли в свою очередь становится для нее необходимостью) Тонкий Доктор видит некоторое "несовершенство", выражающее "пассивную потенциальность воли и ее изменчивость" - например, в противоположность ей, Бог в выборе не нуждается. Свободно избирающая воля способна и грешить, а "абсолютно совершенная воля" лишена этого качества. Соответственно, Дунс Скот различает благое действие и греховное умаление. Но это возможно только потому, что сама по себе свободная воля является некоторым "субстратом", данной от Бога позитивной способностью, которая, однако, или действенна (праведна), или умалительна (порочна).

Указанная способность есть отличительный признак воли, т.е. Дунс Скот считает, что ничто, из которого сотворено все сущее, не может рассматриваться как непосредственная причина злого акта воли. Задолго до Канта он утверждает: "чтобы сохранить свободу человека", надо найти другую причину воления, нежели разум, поскольку "разум движим объектом в силу природной необходимости, воля же движет себя свободно" (Ibid. V, 2, 8). То есть разум подчинен предметной логике, неопровержимости истины, а воля может все это отвергнуть - она может отвернуться даже от блага (несовершенная воля). Великий схоласт настаивает на том, что грех может заключаться только в формально злом акте воле, для которого все последующее - мысль, слово и дело - есть только материя, а потому вменяется в вину только волевая интенция. Кроме того, только волевой акт находится во власти делающего (стоическая идея, перешедшая и к Августину). Воля властвует над склонностями, над разумом и над самой собой, поэтому "нравственное расположение" (habitus mor-alis) находится только в ведении воли.

Классификация добродетелей (наряду с "virtus" - добродетелью Дунс Скот говорит о "bonitas" - благости) также подчиняется названному различению естественных стремлений воли и свободного выбора: существует естественная благость и собственно нравственная благость. Нравственная благость включает в себя: действия, совершенные по отношению к подобающему объекту (подать милостыню); затем те же действия воли, но совершенные с учетом всех обстоятельств, диктуемых здравым рассудком (подать именно нищему, который нуждается в ней), и, наконец, третьи, действия совершенные из чувства любви к Богу, а не просто из естественного милосердия, - именно последние обнаруживают благодать и заслуживают награды. Как мы видим, Дунс Скот различает теологическую мотивацию нравственного действия и собственно моральную, но только первое он считает "благостью" (например, непокаявшийся грешник, подающий милостыню по естественному милосердию, не может быть относим к благим людям). Поскольку благость волевого действия должна совершаться с учетом множества обстоятельств, одна цель еще не обеспечивает его полной моральности, а требуется еще "завершенное предписание здравого рассудка".

Различаются три вида актов воли: благие, злые и безразличные. Безусловно благим является любое действие, если оно делается из любви к Богу (это высший критерий нравственного действия), безусловно злым - совершаемый из ненависти к Богу, остальные деяния являются как бы "средними", безразличными: в них не заключается должная мотивация, но нет и той "неупорядоченности", которая делала бы их греховными, "ведь человек не обязывается всегда актуально относить свои действия к Богу". Тогда получается, что для Дунса Скота упомянутый им грешник совершает действие не безнравственное, но морально безразличное. Соответственно, среди злых поступков одни просто представляют собой лишенность блага, т.е. они упраздняют саму благость, другие же противоречат благу. Зло в смысле лишенности (privative) может быть действием, совершаемым относительно подобающего объекта, но без должной упорядоченности (без правильной мотивации, или просто по склонности) - его также можно отнести к морально безразличному. Стать действительно злым поступок может, только если он противоположен (соп-trarie) благу, т.е. мотивирован целью недостойной, например, подать милостыню из тщеславия. В нем уже есть нечто сверх простой лишенности, т.е. неподобающая мотивация (Ibid. V, 7).

Интересны рассуждения Дунса Скота о заповедях Декалога Моисеева. Может ли Бог своей волей отменить установленные им самим заповеди? Необходимо различать те заповеди, которые выражают природу естественного закона, т.е. такого, чьи положения имеют необходимую силу не только для людей, но и для самого Бога (даже Бог не может освободить человека от следования им, например, требовать ненависти к Себе), и те которые относятся к божественному положителъному праву, нарушение которых к противоречиям не приводит. К первым относятся только две главные заповеди - не почитать чужих богов и не упоминать имя Божие всуе, примыкает к ним также заповедь любви к ближнему. Все остальные не являются безусловно необходимыми практическими принципами, хотя и выводятся из первых двух, поэтому могут быть отменяемы Богом в зависимости от определенных обстоятельств, - они не содержат условий, необходимо приближающих к высшей цели (Богу) или отвращающих от нее (например, заповедь "Не убий!" была отменена Богом в случае с жертвоприношением Авраама). Заповеди Декалога оказываются неравноценными по своему смыслу - утверждение двух абсолютных законов может уживаться с отрицанием других: "Для меня возможно желать, чтобы ближний любил Бога, и однако не желать ему телесной жизни и верности супруги" (Ibid. V, 8). И самое поразительное - из заповеди любви к ближнему не следует, что его нельзя убивать, ибо, как говорит Дунс Скот, этот запрет касается лишь его личного блага. Здесь отчетливо обнаруживается, что благочестие (отношение к Богу) представляет абсолютную морально-религиозную норму средневекового сознания (максиму категорическую), нравственность же как отношение к человеку - норму, всегда условную (максиму гипотетическую).

Многие важнейшие этические идеи Дунса Скота развивал другой крупнейший представитель францисканского ордена Уильям Оккам. Его деятельность как богослова, философа и моралиста приходится на десятилетия, последовавшие за фактом осуждения парижским епископом Этьеном Тампье в 1277 г. тех философских учений, которые несли в себе ярко выраженные рациональные элементы, привнесенные в них античной и арабской философией. Интересно, что в список осужденных университетских преподавателей попал и Фома Аквинский. Видимо, бросались в глаза моменты влияния интеллектуального наследия Аристотеля на его этику и богословие. В противовес подобного рода "интеллектуализму" в философии и теологии и, что особенно важно, в этике начала формироваться традиция так называемой "волюнтативной теологии" или "теологии воли", в которой идея индетерминизма и всемогущества божественной воли стала определяющей. В этом смысле весьма значимым был пример Дунса Скота.

Уильям Оккам в своем учении опирался прежде всего на первые слова Символа Веры "Верую во Бога-Отца всемогущего". С его точки зрения вещи, как контингентные реальности существуют не необходимым образом, но их бытие зависит от божественной воли. Характерно, однако, что как и у Дунса Скота, всесильная божественная воля для Уильяма Оккама все-таки имеет существенное естественное ограничение логического порядка: "божественному могуществу следует приписать все, что не заключает очевидного противоречия". В данном случае речь идет о возможности интуитивного познания Богом несуществующих объектов.

Следовательно, у обоих францисканских мыслителей мы имеем дело с некоторым приоритетом воли перед разумом, однако примат воли при этом умеряется значимой рациональной посылкой - логическим законом. Хотя такая неожиданная гипертрофия рациональности (недопустимость противоречия в творении, нежелание принимать абсурд) сама приходит в противоречие с торжеством абсурда в учении апологета Тертуллиана, прямо заявлявшего: "Верю, потому что абсурдно".

Интересным является также дополнительное ограничение божественного всемогущества: различение двух божественных потенций - абсолютной и упорядоченной. Первая позволяет Богу делать все, что не заключает в себе противоречия (заметим, что в этом случае Оккам отрицает положения Дунса Скота, утверждая, что Бог мог бы повелеть человеку не любить Его или даже ненавидеть). Вторая упорядоченная потенция допускает, что моральные предписания зависят не только от произвольного выбора Бога, но соизмеряются для человека с "правильным разумением". Это уже создает некоторый естественный порядок моральных отношений в человеческом обществе.

ЛИТЕРАТУРА

Абеляр Петр. Теологические трактаты. М., 1995.

Августин Исповедь. М., 1991.

Августин. Творения: В 4 т. СПб., 2000.

Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.

Ансельм Кентерберийский. Соч. М, 1995.

Антология мировой философии: В 4. М., 1969. Т. 1-2.

Апокрифы древних христиан. М., 1989.

Ауэрбах Э. Мимесис. М., 1976.

Бахтин ММ. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990. Библия.

Болотов В.В. Соч. М, 1999. Т. 1. 2000. Т. 2.

Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. М., 1990.

Бриллиантов А.И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. М., 1998.

Булгаков С.Н. Свет невечерний. М., 1990.

Булгаков С.Н. Агнец Божий. М., 2000.

Бычков В.В. Эстетика поздней античности. II-III века. М., 1981.

Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М., 1980.

Голенищев-Кутузов И.Н. Средневековая латинская литература Италии. М., 1972.

Гусейнов А.А., Иррлитц Г. Краткая история этики. М., 1987.

Добротолюбие: В 5 т. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992.

Донини А. У истоков христианства. (От зарождения до Юстиниана) М., 1979.

Жильсон Э. Избранное: томизм. Введение в философию св. Фомы Аквинского. М., 1999.

История философии. Запад - Россия - Восток: В 4 кн. М., 2000. Кн. 2.

Карсавин Л.П. Святые отцы и учители церкви. М., 1994.

Кефалайа ("Главы"). Коптский манихейский трактат. М., 1998.

Киприан Архимандрит. Патрология I. Париж; М., 1996.

Коплстон Ф.Ч. История средневековой философии. М., 1997.

Кремона Карло. Августин из Гиппона. М., 1995.

Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993.

Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. М., 1992.

Лосский В.Н. Богословие и боговидение. М., 2000.

Лосский В.Н. Очерк мистического богословия восточной церкви. Догматическое богословие. М., 1991.

Майоров Г.Г. Философия эпохи патристики. М., 2001.

Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. М., 1979.

Мифы народов мира: В 2 т. М., 1992. Т. 2 (ст. "Павел").

Немезий Эмесский. О природе человека. М., 1998.

Новая философская энциклопедия: В 4 т. М., 2000.

Посное М.Э. История христианской церкви (до разделения церквей - 1054). Киев, 1991.

Праги. Иоанн Мейендорф. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. Введение в изучение. СПб., 1997.

Св. Бернар Клервоский. О благодати и свободе воли: Средние века. М., 1982. Вып. 45.

Св. Григорий Нисский. Об устроении человека. СПб., 1995.

Св. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. М., 1996.

Св. Иоанн Домаскин. Точное изложение православной веры. М., 1998.

Соколов В.В. Средневековая философия. М., 1979.

Сочинения древних христианских апологетов. СПб., 1895.

Творения преподобного Максима Исповедника. М., 1993. Кн. 1-2.

Теста Бенедетто. О таинствах церкви. М., 2000.

Трофимова М.К. Историко-философские вопросы гностицизма. М., 1979.

Трубецкой С.Н. Учение о Логосе в его истории. М., 1906.

Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983.

Уколова В.И. Античное наследие и культура раннего Средневековья. М., 1989.

Философия природы в античности и в Средние века. М., 2000.

Философская энциклопедия: В 5 т. М., 1960-1970.

Флоровский Г.В. Восточные отцы IV века. М., 1992.

Флоровский Г.В. Восточные отцы V-VIII веков. М., 1992.

Флоровский Г.В. Догмат и история. М., 1998.

Фома Аквинский. Соч. М., 2002.

Фома Аквинский. Сумма против язычников. Долгопрудный, 2000.

Фома Аквинский. Сумма теологии I-П. Вопрос 18 // Вопросы философии. 1997. № 9.

Хоружий С. К феноменологии аскезы. М., 1998.

Хосроев А.Л. Александрийское христианство. М., 1991.

Швейцер А. Жизнь и мысли. М., 1996.

Gihon E. Introduction a l'etude de Saint Augustin. P., 1949.

H.Urs хюп Balthasar. Kosmische Liturgie. Freiburg im Breisgau. 1941.

Patrologiae Cursus Completus. Ace. J.P. Migne. Series latina. Series graeca.

Раздел шестой

ЕВРОПА: НОВОЕ ВРЕМЯ

ВВЕДЕНИЕ

Основополагающей и центральной тенденцией философии Нового времени, и в частности, моральной философии было возвеличивание достоинства человека и обоснование его суверенности как родового и в конечном счете ответственного лишь перед самим собой существа.

В своих отдельных проявлениях моральная философия Нового времени обнаруживает себя в антитезах трансцендентализма и реализма, номинализма и утилитаризма, интеллектуализма и сентиментализма, альтруизма и эгоизма и т.д. Однако они все обрамляют фундаментальную заботу новоевропейского духа - утверждение самоценности свободного индивида. На протяжении трех-четырех столетий философия наращивает идейно-теоретический потенциал, призванный обеспечить перенесение начал добродетели с небес на землю и укоренение их в потребностях естественного человека, т.е. человека как такового, независимо от его конкретных определенностей. Даже тогда, когда религиозно или перфекционистски ориентированные мыслители представляли подлинность добродетели человека в ее обращенности к Богу, - действительная моральность обращенного к Богу человека и достоинство его добродетели увязывались с фактом его личного выбора - самостоятельного и осознанного.

Есть разные символические события и даты, по которым можно отмечать начало эпохи Нового времени. Одним из таких символов для многих является событие, случившееся 31 октября 1517 г., когда Мартин Лютер собственноручно вывесил на воротах Виттенбергской церкви "95 тезисов". По букве своей они были направлены против торговли индульгенциями. По духу утверждали новый фундамент религиозности. Но по своему культурно-историческому смыслу они знаменовали разрыв со старым миром, в котором сердце человека был подчинено Богу, а тело - князю или общине. Лютер как будто бы говорил еще на старом языке и отстаивал исконную веру. Но одновременно он провозглашал всеобщее священство: каждый верующий признавался священником, т.е. служителем Христовым и тем самым на каждого возлагалась ответственность за тот мир, в котором он живет.

Это умонастроение рождается не сразу. Оно возникает исподволь и развивается на протяжении более полутора столетий, начиная с Данте, Петрарки и других итальянских гуманистов, для которых достоинство человека - одна из центральных тем творчества. Но для того, чтобы возвысить достоинство человека в поэзии и философии, требовалось переосмысление судьбы и предназначения реального человека - требовалось увидеть в нем творца, по меньшей мере созидателя себя. Здесь завязывается один из проблемных узлов новоевропейской этики. Одно дело достоинство как благородство и признание отмеченной титулами родовитости и другое - достоинство как то, что обеспечено личными заслугами человека перед обществом и другими людьми, и то, что ценится независимо от происхождения, социального статуса, богатства и т.д.

Пройдет немного времени, как эти идеи гуманистов претворятся в философские рассуждения о независимости моральных способностей человека от его социального происхождения, образования, религиозных взглядов, а морального суждения или мотива - от мнения авторитета, сообщества, стечения обстоятельств и т.д. Казалось бы, вот питательная почва для пресловутого новоевропейского индивидуализма. Но ведь наряду с таким ограничением источников моральных решений этика Нового времени последовательно отделяет последние от утилитарных, пруденциальных и гедонистических соображений. В перспективе в практической философии И. Канта эта идея предстанет в утверждении абсолютной свободы и самостоятельности воли. Но воли доброй. Устанавливающей законы. Устанавливающей их для самой себя.

Несомненно, новоевропейская этика в отдельных своих версиях оказывалась апологией индивидуализма. Но это был индивидуализм, рождавшийся, с одной стороны, из противодействия различным формам социального угнетения, а с другой - из интеллектуального освоения той общественной практики, которая становилась каждодневной реальностью новых хозяйственных отношений.

Несмотря на такую объективно-практическую предпосылку нового образа человека, этот образ оказался в конечном счете довольно абстрактным. Образ естественного, или родового человека, или человека самого по себе был определенно интересен в контексте идейного и политического противостояния сохраняющимся рестриктивным институтам феодального общества. Однако как теоретическая модель реального индивида, или эмпирического Я, тем более такого, которое реально соотнесено с Ты или с Мы, она не всегда оказывалась достаточной. Знаменательно, что кантовская философия, будучи очевидной вершиной новоевропейской этической мысли, стала камнем преткновения для многих последующих мыслителей и действительное дальнейшее развитие этической теории опосредовалось критикой Канта и его абстрактного человека.

В истории этики эпоха Нового времени знаменательна преодолением синкретизма морального сознания, углубляющейся спецификацией этических категорий и, что существенно, становлением собственно философского понятия морали. Ведь вплоть до новоевропейского обновления философии как знания дифференцирующегося и специализирующегося понятие "мораль" фактически не известно. Это при том, что само латинское слово "moralitas" встречается в литературе по меньшей мере с IV в.

Формирование новоевропейского понятия "мораль" заняло, может быть, более двухсот лет - именно в XVII-XIX в. Здесь очевиден вклад английских моралистов, впервые заговоривших о специфичности познавательных способностей человека, направленных на восприятие моральных (душевных) предметов. Но и здесь еще нет специфического понятия "мораль". И Дж. Локк, и Р. Прайс сплошь и рядом пользуются термином "rectitude" (честность, прямота, правота, правильность), который (в случае с Локком) переводится современным русским словом "мораль". Этот термин определенно релевантен латинскому термину "honestum", которое по существу ввел в оборот морально-философского рассуждения Цицерон, подобрав, таким образом, аналог греческому понятию "калокагатия". В теоретических опытах английских моралистов были созданы условия для того, чтобы произвести тот концептуальный синтез, в результате которого лишь в середине XVIII в., в частности, благодаря Д. Юму и появляется понятие "мораль" в более менее знакомом нам значении. Однако при сохраняющемся доминировании психологизма у Юма, как и у его последователя в области моральной философии А. Смита, мораль предстает главным образом как способность, как факт индивидуального морального сознания.

Следует отметить, что понятие морали формируется в порядке обобщения тех сторон человеческой жизни, которые обозначались словами "благо (добро) и зло", "добродетель и порок", "справедливость и своенравность" и т.д. Но понятие морали формулируется и как обобщение идейных исканий, направленных на осмысление совершенства, чистоты и прозрачности в человеческих отношениях и - можно добавить - путей обретения этого совершенства. В связи с этим встают вопросы о том, какие способности необходимы человеку для освоения блага, добродетели, справедливости и т.д. и каковы надперсональные формы воплощения блага, добродетели, справедливости и т.д.

На протяжении нескольких веков новоевропейской этики в ней можно отчетливо проследить две тенденции, помимо тех, что названы выше в виде основополагающих антитез этического рассуждения. Первая - понимание человека как общественного индивида и понимание морали как общественной морали, и вторая - понимание человека как устремленной к идеалу личности и, соответственно, понимание морали как пути совершенствования. Как эти тенденции проявились в конкретных этических учениях, можно проследить в нижеследующих очерках.

Глава I

ГУМАНИЗМ И РЕФОРМАЦИЯ

§ 1 Лоренцо Валла

Основное философское сочинение Лоренцо Валлы (Lorenzo Valla, 1407-1457) - трактат "Об истинном и ложном благе", первая редакция которого под названием "О наслаждении" была создана в 1431 г., а окончательная - в 1447 г. В нем через полемику стоика, эпикурейца и христианина Валла высказывает свое представление о высшем благе, синтезирующее препарированные учения эпикурейства и христианства. Б эти же годы Балла создает большинство полемических произведений, принесших ему славу: "О свободе воли" (1439), посвященное критике средневековых взглядов на свободу воли и роль провидения; "Диалектику" (1439), в которой были подвергнуты критике основанные на аристотелизме схоластическая логика и диалектика и предпринята грандиозная попытка очищения латыни от варваризмов, а также острые антиклерикальные сочинения - "О монашеском обете" (1442), опубликованное лишь в 1869 г., в котором подвергается критике монашество, и "Рассуждения о подложности так называемой Дарственной грамоты Константина" (1440), в которой филологический анализ известного документа, лежавшего, как считалось, в основе светской власти Папы, позволил сделать вывод о его подложности.

Как для истинного гуманиста, филология стала для Баллы не просто предметом научных занятий, но и мощным исследовательским методом философско-теологических исследований. Благодаря филологическому анализу, заключавшемуся в критической семантической реконструкции текста, ему удалось продвинуться в понимании Нового завета и по существу заложить первый камень в научное изучение Библии. Этой и другими своими критическими работами Балла внес существенный вклад в переосмысление средневекового мировоззрения и создание предпосылок новоевропейского знания и самосознания. Б своем творчестве он воплотил идеал свободного мыслителя, для которого главным авторитетом является его собственный разум, а стимулом творчества - пытливость беспокойного ума. Критицизм Баллы был выражением его внутреннего достоинства и автономии духа. И за это при жизни ему то и дело приходилось платить высокую цену.

Балла сделал очень много для реабилитации имени и учения Эпикура. На протяжении столетий идеологи христианства представляли Эпикура как проповедника плотских наслаждений и апологета распущенности. Однако в первой трети XV в. в Италии стало возможным знакомство с сочинениями Диогена Лаэртского и Тита Лукреция Кара - источниками аутентичного эпикуреизма, а также христианского писателя Лактанция, который, критикуя Эпикура, одновременно подробно излагал его взгляды. Это создало важные предпосылки для прямого знакомства с наследием Эпикура и его переосмыслением.

Балла не был первым, кто сделал шаг к возвращению эпикурейства в круг философских дискуссий. Большая заслуга в этом принадлежала Л. Бруни и К. Раймонди. Но вклад Баллы был принципиальным. Балла не стал сторонником учения Эпикура ни в этике, ни в натурфилософии. Однако опираясь на учение Эпикура, Балла по-новому отнесся к аристотелизму, стоицизму и христианству и, формулируя критерий морали, связал его с благом личности.

Балла исходил из того, что каждый человек от природы стремится к самосохранению, и в этом смысле благом считается то, что способствует самосохранению. Задача заключается в том, чтобы правильно понять, в чем состоит его истинное благо. Б трактате "Об истинном и ложном благе" Балла рассматривает различные философские позиции относительно блага, добродетели и наслаждения. Б первой книге - обсуждается эпикурейское учение и нравственные проблемы человека как индивида - самоопределяющегося и ответственного перед самим собой, во второй - своеобразно интерпретируемый Валлой стоицизм и нравственные проблемы взаимоотношений человека с другими людьми и сообществом, в третьей - христианство и проблемы отношения человека к Богу.

Балла отталкивается от очевидного и естественного для него предположения, что благо заключается во всем том, что удовлетворяет потребности человека. Наслаждения, которые человек получает от органов чувств, легко удостоверяют, в чем состоит благо. Пренебрежение тем, что подсказывают нам чувства, противоречит природе и личной пользе. Балла признает ценность наслаждения в качестве основополагающей характеристики блага. Вместе с тем, он показывает, что необходима дифференциация способов отношения к наслаждению и в общем отказывается от гедонистической интерпретации наслаждения. Балла убедительно показывает, что дело не только в том, что понимается под наслаждением и к каким наслаждениям человек стремится, но и в том, как он воспринимает наслаждения.

Стоит принять наслаждение в качестве приоритетной ценности, как весь мир оказывается сведенным к наслаждению и страданию. Валла показывает, как сознание человека, ослепленного страстью наслаждений, совершенно меняется, что обнаруживается, в частности, в отношении человека к традиционным добродетелям. Любитель чувственных наслаждений не отвергает традиционные добродетели, он только переиначивает их на свой лад: благоразумием для него оказывается видеть выгодное для себя и избегать неблагоприятного, "умеренность - в том, чтобы воздерживаться от какой-либо одной радости, с тем, чтобы наслаждаться многими и большими..., справедливость - в том, чтобы снискать себе у людей расположение, благодарность и [приобрести] выгоду", скромность же является "средством как-то снискать авторитет и расположение у людей"; для всех этих добродетелей наслаждение становится "госпожой среди служанок". Стремящийся к наслаждению стремится к радостности жизни и разнообразию наслаждений, и все, что он делает, он делает для себя, но не для другого. Такое понимание самосохранения приходит в противоречие с отношениями человека с другими людьми, с его обязательствами как члена сообщества.

Есть и другое понимание блага - как того, что достигается благодаря славе. Этот взгляд Валла приписывает стоикам, говоря о них как о философах вообще. В понимании стоиков, слава - это то уважение, которым одаривают человека потомки, и поэтому стремление к славе вполне можно считать добродетелью. Этому пониманию славы, добродетели и блага Балла противопоставляет мнение, гораздо более созвучное современному пониманию: "Всякая жажда славы происходит из тщеты, высокомерия, а также честолюбия"; в конечном счете стремление к ней представляет угрозу согласию и миру в обществе, потому что порождает неравенство и разобщенность между людьми. Главное для Валлы в критике "этики славы" показать, что благо здесь отрывается от земного человека, живого и чувствующего.

Благо человека заключается в жизни, свободной от страданий и забот, а источником наслаждения является любовь других людей. Добродетель представляет собой умение человека правильно понимать свой интерес и осуществлять должный выбор между большим и меньшим благом. И хотя наслаждение состоит в любви, любовные отношения в интерпретации Валлы оборачиваются отношениями взаимополезности.

Пониманию блага, сводимого к пользе и чувственному наслаждению, Балла противопоставляет другое понимание блага и наслаждения. Это понимание Валла черпает из христианской традиции, прямо ссылаясь на тексты Ветхого и Нового Завета, в которых говорится о наслаждении. Однако христианскую традицию Валла переосмысливает в эпикурейском духе, косвенно указывая тем самым, что обычно христианство понимается в соотнесении со стоической философско-этической традицией. Христианские тексты Валла интерпретирует таким образом, что ищущие блага должны стремиться "не к добродетели, но к наслаждению ради него самого". При этом следует иметь в виду, что наслаждения бывают двух видов: одно на земле, и оно матерь пороков, другое на небесах, и в нем источник добродетели. И "все, что делается без надежды на то последующее [наслаждение], ради надежды на это настоящее, греховно... Мы не можем [наслаждаться] тем и другим, которые между собой противоположны, как небо и земля, душа и тело"; и так в большом и в малом.

Однако смещаясь в точке отсчета с эпикурейской точки зрения на христианскую, Валла парадоксальным образом сохраняет гедонистическую формулу добродетели как служанки наслаждения. И при христианской точке зрения - в интерпретации Баллы - человек должен стремиться к наслаждению, но к наслаждению высшему, т.е. небесному. Основой для достижения блаженства является добродетель. Но это не добродетель стоиков, т.е. (в трактовке Баллы) не любовь к славе, а добродетель христианская -любовь к Богу. Именно она приносит высшее наслаждение, она - путь к добродетели и источник высокой нравственности (honestum).

Таким образом, Валла не приемлет этику наслаждения (Эпикура) и этику славы и пользы (стоиков), хотя одновременно он признает позитивное значение ценностей наслаждения, пользы и славы. Но признание значимости определенной ценности не означает принятия соответствующей этической позиции в целом. Проблемная определенность каждой из трех книг трактата создает впечатление, что в каждой из них Валла как будто говорит на языке отдельной школы, и тем самым все три философские позиции оказываются в результате уравненными. В действительности, как показывает анализ текста, Валла прямо солидаризируется с гуманистически модернизированной им версией христианства, выраженной в третьей книге. В основе этого гуманизма лежит эпикурейская психология, согласно которой наслаждение является действительным позитивным стимулом деятельности человека. Эта психология наслаждения соединена с христианской этикой, высшая заповедь которой состоит в любви к Богу.

§ 2 Джордано Бруно

Джордано Бруно (Giordano Bruno, 1548-1600) - автор значительного числа произведений, философских и космологических. Два его произведения - "Изгнание торжествующего зверя" (1584) и "О героическом энтузиазме" (1985) посвящены непосредственно религиозно-мистическим, этическим и эстетическим проблемам. Однако как его космология, представляющая вселенную как содружество миров, живых, разумных и наделенных достоинством представлять "высшее единство", в определенной степени этична, - так и этика онтологична: обретение человеком высшего блага есть процесс его соединения с божественным началом мира, с первоистиной, процесс его вхождения в порядок природы.

Очерк философского мировоззрения Бруно см.: Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения [гл. XI. Натуралистический пантеизм Джордано Бруно]. М., 1980. С. 264-300; Визгин В.П. Бруно // Новая философская энциклопедия. М., 2000. Т. 1. С. 313-315. О жизни Дж. Бруно и в особенности суде над ним см.: Дж. Бруно и инквизиция // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1950. С. 325-388.

Современное русское издание: Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. Самара, 1997 (по изданию: СПб., 1914).

Современное издание: Бруно Дж. О героическом энтузиазме. Киев, 1996 (с предисловием: Сикирич Е. Джордано Бруно: "О героическом энтузиазме", или о борьбе против бездарности). Здесь ссылки даются по предыдущему изданию: Бруно Дж. О героическом энтузиазме / Пер. с итал. Я. Емельянова (прозаический текст), Ю. Верховского и А. Эфроса (стихотворения). М., 1953.

Общая характеристика этических взглядов Бруно. Главная цель Бруно в трактате "О героическом энтузиазме", как он сам говорит, состояла в том, чтобы показать, что есть "божественное созерцание", или, что то же, в чем состоит "героическая любовь". Эта любовь героическая, поскольку ею человек возвышается над миром и устремляется к божественной истине. Таким образом рассуждение о высшем благе органично претворяется в гносеологию; а в той мере, в какой выясняются внутренние условия и строение познавательных способностей, - в антропологию. Но гносеология и антропология Ноланца - эзотеричны: он говорит о познании трансцендентного и о человеке, вырывающемся из массы людей, устремленном прочь от бренного мира, преображающемся по законам космоса - божественного мира, т.е. обоживающемся.

Героическая любовь представляет собой энтузиазм. У Бруно термин "героический" использовался в изначальном смысле слова "герой": герой греческих мифов - это человек-полубог; он обладает сверхчеловеческими способностями, и боги благоволят ему; он приближен к богам и после смерти может занять место среди них. Так и бруновский энтузиаст героичен, поскольку находится уже на пути к абсолютной истине, высшему благу и первой красоте, своим сознательным усилием приближая себя к Богу. В оригинале трактат Бруно буквально означает "О героическом неистовстве (восторге)". Просто влюбленный и увлеченный телесной красотой тоже может быть восторженным и находится в неистовстве; и Бруно указывает на такое состояние чувственно влюбленного. Однако у увлеченного божественным познанием неистовство иного рода. Энтузиазм - это и есть героическое неистовство, героический восторг, божественное вдохновение. Неистовость и восторженность одинаково присущи чувственно влюбленному и боговдохновенному (боголюбящему). Энтузиазм же присущ лишь последнему.

Этот трактат Бруно - о преодолении человеком себя, о духовном возвышении и перерождении. В какой мере рассуждение об "умирании" человека для этого мира ради возрождения для мира другого можно считать этикой? - Во-первых, в той, в какой всякая последовательно развитая этика содержит в себе концепцию совершенствования. Этика же Бруно - целиком перфекционистская этика, т.е. этика совершенства. Неперфекционистские элементы в ней есть, но они разрозненны и непринципиальны. Во-вторых, учение Бруно императивно насыщенно. Через весь трактат проходит радикальное и оценочно определенное разделение любви чувственной и любви духовно-возвышенной. В нем не только описывается героическая любовь и рисуется героический "любовник" - энтузиаст; героический энтузиаст представлен здесь в качестве личностного идеала, образца для подражания. Мало, кому дано достичь этого идеала. Лишь единицы способны пройти этот путь любви как божественного познания, но "достаточно, чтобы стремились все; достаточно, чтобы всякий делал это в меру своих возможностей...". Так что перед нами не только философия морали, представленная как философия жизни, - но жизненное учение. Если же соотнести это учение с жизнью Бруно, то определенно можно сказать, что в этом трактате дано жизнеучение, осуществленное Бруно в своей жизни.

Два вида любви. В целом трактат, как было сказано, посвящен путям духовного восхождения личности, рождению нового человека. Это рождение происходит в любви и благодаря любви - божественно-энтузиастической, героической любви. Этот трактат (впрочем, Бруно называет свое произведение поэмой) о любви как пути божественного познания, жизненной энергии и творческом порыве. Но вместе с тем он и о любви как таковой - о любви чувственной, пусть она и интересует Бруно лишь негативно, как то, чему противостоит и от чего разнится любовь возвышенная.

Что такое любовь вообще? Любовь - огонь: "Любимое превращается любовью в любящее так же, как огонь, наиболее действенный из всех элементов, способен превратить все остальные простые и составные элементы в себя самого". Это - не гераклитовский огонь. Но сам образ огня и мотив огня проходит через весь трактат Бруно.

Говоря о любви, Бруно обращает внимание на психологические особенности любви. Стрелы любви вмиг пронзают сердце человека. В любви человек становится как бы не от мира сего. Любящий всегда стремится к обладанию объектом любви; любовь будоражит человека, активизирует его, делает его целеустремленным. Любовь властвует над человеком, хотя, конечно, ее власть отличается от власти князей и тиранов: власти любви человек отдается, - насильственной власти тиранов подчиняется. Любовь, несомненно, приятна, и она кажется наградой. Что бы ни было, любящий не желает отказываться от своей любви. Любовь воспринимается как ценность сама по себе; она и есть "героический властитель и вождь самой себе". Любовь как идеал противопоставляется мирской жизни.

В этом смысле любовь являет человеку рай. Любовь проясняет и раскрывает интеллект; с любовью приходит к человеку "понимание, усвоение, осуществление самых возвышенных дел". - Но любовь может и ослеплять. Те, кто движим в любви низменными расположениями, не обретают, но теряют разум в любви. Поэтому любовь и возвышает, и подавляет. Иными словами, любовь двойственна.

Бруно говорит о рае, как философ. Рай для него - метафора; как объясняет сам Бруно, "рай обычно обозначает цель, в которой то, что абсолютно в истине и существе, различается от того, что есть подобие, тень и соучастие" (Там же. С. 34-35).

Бруно не только воспринимает платоновскую идею о двойственности любви, но и раскрывает ее в платоновском духе: направленность любви обусловлена характером мотива и побуждения любви. Как нет блага без зла, истины без лжи, "так нет и любви без боязни, без чрезмерного рвения, ревности, обиды и других страстей, происходящих от одной противоположности, которая ее мучает, если другая противоположность дарит ей вознаграждение". Бруно усиливает мотив двойственности любви указанием на то, что супругом Венеры является Вулкан, "отвратительный и грязный". Кузница Вулкана с ее мехами, углем, наковальней, молотами, клещами и прочими инструментами символизирует, по Бруно, любовь низменную. Но, по мифу, именно в кузнице Вулкана куются молнии Юпитера. В низменной любви есть что-то возвышенное. А в любви возвышенной есть что-то, что тянет к земле, поскольку всякая любовь обуреваема страстями (порывами надежд, боязнью, сомнениями, рвениями, угрызениями совести, упорством, раскаяниями). Этой диалектикой взаимопроникающих характеристик чувственной и героической любви опосредуется, но не исчерпывается описание двух, принципиально различных, типов любви.

Имея в виду чувственную любовь, Бруно обращает внимание на важное этически значимое различие - между любовью и доброжелательностью. Любовь чувственная не знает благорасположения и заботы. Вот и получается, что одно дело любить человека и другое - желать человеку добра. Добра желают умным, справедливым и заслуживающим его. Любят же красивых и тех, кто отвечает любовью. При торжестве вульгарной любовной страсти для милосердной любви не остается места.

Как существует два вида любви, так можно выделить, по Бруно, и два вида восторженных, или неистовствующих. Одни - "дики" слепы и неразумны, другие - "божественны", т.е. энтузиасты в собственном смысле слова. Далее, энтузиасты также могут быть двух видов: а) одни обуреваемы божественным духом, но проявляют свою божественность неосознанно, не понимая причины этого; божественное сознание вошло в них, но они не осознали его в себе; б) другие, приняв в себя божественный дух, сохранили разум и сознание. Именно последние и способны пройти так далеко, как только можно, по пути духовного восхождения.

Стезя совершенствования. Бруно - неоплатоник. И он воспринял многое в платоновской трактовке Эрота. Это касается и иерархии красоты (и бытия), по ступеням которой восходит взыскующий ум героического энтузиаста. Героическая любовь выражает устремленность к высшему благу, к полноте и совершенству. Она создает условия для преображения человека. Любовь преображает человека в Бога. Героический энтузиаст преодолевает себя как материально-природное существо и утверждает себя в чистой - богоподобной - духовности.

Одновременно Бруно переосмысливает и развивает платоновскую идею постижения красоты. Божественное познание диалектично: человек не просто возвышается по иерархии красоты от низшего к высшему; - но, приблизившись к высшему и обогатившись высшим, он оказывается способным обратиться и к низшему с тем, чтобы по-новому увидеть красоту тела. При взгляде на мир с точки зрения вечности могут меняться смысл и критерии оценки воспринимаемого: то, что при обычном взгляде видится злом, может предстать в виде добра; то, что обращенный к земным заботам человек воспринимает как страдание и оковы, в свете абсолютного блага может почитаться добром или тем, что ведет к нему.

От человека, охваченного героическим энтузиазмом, требуется внутренняя дисциплина. Бруно отвергал христианский аскетизм как практику подавления страстей и плоти. Но требование дисциплины как подчинения духа задаче движения к свету, предполагало определенную аскезу. Бруноистская аскеза отнюдь не сводится к "умеренности ничтожества"; но "чрезмерные противоположности", которые переполняют душу энтузиаста, "кипящие желания", как и "застывшие надежды", могут оказаться серьезной помехой в постижении божественной истины. Душа энтузиаста раздвоена; она - в борьбе сама с собой. Он сам "больше не принадлежит себе"; он "любит других и ненавидит себя". Его мучает разноголосица; его душа мечется между крайностями. При всей своей критичности в отношении философии Аристотеля, Бруно разделяет аристотелевский критерий добродетели как середины между крайностями. Энтузиасту необходима сила для удержания себя от крайностей порока и сохранения себя для добродетели.

Здесь встает вопрос: что является залогом добродетели? Можно сказать, что Бруно фактически отказывается от христианской идеи божественной благодати. Человек устремляется по пути высшего познания, очарованный самой истиной - божественной истиной. Но может ли человек полностью полагаться на свои силы? Ответ на этот вопрос зависит от того, как понимать Амура - как ангела, т.е. посланника Бога, или как внутренне инициативную и целестремительную энергию самого человека. Если как ангела, то мы имеем ту же идею благодати, только преобразованную. Если как внутреннее другое Я человека, то, значит, в антропологии Бруно можно различить ранний вариант концепции автономии личности. Амур - двойник, другое Я героического энтузиаста, и он его проводник. Энтузиаст привязан к своему двойнику. Амур ведет энтузиаста по пути божественного познания; посредством себя он представляет энтузиасту две формы божественной красоты. Одна "лучом истины" проникает в ум энтузиаста, а другая "лучом блага" согревает его страсть; свет истины входит в энтузиаста через "дверь силы интеллектуальной", свет доброты - через "дверь силы стремления сердца".