Римские философы о психоактивных веществах

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

на тему:

Римские философы о психоактивных веществах

Содержание

Введение

Предыстория римской философии

Римские философы века до н.э.

Римские философы эпохи принципата о психоакивных веществах

Историческое место римской философии в сохранении римских нравов области винопития

Вместо заключения

Источники

Литература

Примечание

Введение

История римской философии начиналась не с нуля. Предшественниками римских мыслителей были философы эпохи эллинизма. В культуре эллинизма психоактивные вещества играли значительную роль, поэтому многие философы обращались к проблемам винопития. История не сохранила многие специальные сочинения о винопитии. В Лету канула книга Аристотеля об опьянении, Антисфен написал книгу «Об употреблении вина»6, сохранившуюся, к сожалению, только в отрывках. Но и то, что донесла до нас история, позволяет ощутить остроту полемики вокруг психоактивных веществ.

В оппозиции к психоактивным веществам стояли киники. Судя по всему, наиболее последовательную позицию из них занимал Кратет Фиванский (конец IV в. до н.э.).7 Согласно Диогену Лаэртскому и Афинею, он пил только воду (Диоген Лаэртский. VI, 5. 90. Athen., X, 422C).

Кратет писал:

«Остров есть Пера среди виноцветного моря порока.

Дивен и тучен сей остров. Владений окрест не имеет.

Дурень набитый и трутень, как и развратник негодный,

Жадный до толстого зада, в пределы его не допущен…».8

Пера - нищенская котомка киника - это альтернатива морю порока. Показателен парафраз гомеровской фразы. У автора «Одиссеи» виноцветное море омывало прекрасный остров Крит, у Кратета - порок имеет цвет вина.

Видимо, Кратет - одна из первых фигур в истории, кто приступает к демонтажу проалкогольного культурного поля. Во времена Кратета была известна анонимная эпитафия, приписываемая Сарданапалу:

«То, что я выпил, что съел и чем удовольствовал похоть, -

Только лишь это при мне, а прочее все миновало».

(Антология. VII, 325).

Кратет противопоставил «Сарданапалу» контрэпитафию:

«Все, что я знал, и все, что я думал, и все, что мне музы

Наговорили, - при мне; остальное развеялось дымом».

(Антология. VII, 326).

Свои позиции Кратет отстаивал весьма радикально. Слова его совпадали с делами. Он говорил: «…распутство и пьянство приводят лишь к безумию» (Диоген Лаэртский. VI, 5. 89). А когда «Деметрий Фалерский послал ему хлеба и вина - он стал попрекать его и воскликнул: «Ах, если бы источники текли и хлебом!» - ибо, конечно, пил он только воду» (Диоген Лаэртский. VI, 5. 90).

Группы интеллектуалов не только формулировали антинаркотические идеи, но и представляли собой своеобразные микроячейки (островки - если взять на вооружение изящную формулировку Кратета) альтернативного образа жизни.

Телет писал о Метрокле: «…раньше он был вынужден носить обувь, да к тому же не на гвоздях, изящную одежду, содержать целую свиту слуг, большой дом для дружеских пирушек, покупать белый хлеб, изысканную пищу, тонкие вина, соответствующие угощения и тому подобные предметы роскоши.» В его прежнем окружении только такой образ жизни считался достойным свободного человека. Когда же он перешел к Кратету, ничего такого не требовалось. …

…как велика и удивительна сила котомки, бобов, овощей, воды! Благодаря им люди могут ни о чем не заботиться и жить свободными от заискиваний и лести».9

Аналогичную альтернативу предоставляла грекам эпохи эллинизма община эпикурейцев.

Средневековая цензура основательно поработала, уничтожив основные сочинения Эпикура (342/341 - 271/270гг. до н.э.), но то, что нам известно, позволяет отнести его к личностям, употребляющим алкоголь чисто ритуально.

Сегодня человек, ведущий образ жизни Эпикура, на бытовом уровне однозначно считался бы трезвенником. Об отношении Эпикура и его окружения к вину достоверно известно два факта. Первый: «кружки некрепкого вина было им вполне довольно, обычно же они пили воду... Он и сам пишет в письмах, что ему достаточно воды и простого хлеба; «пришли мне горшочек сыра, - пишет он, - чтобы можно было пороскошествовать, когда захочется».

Вот каков был человек, учивший, что «предельная цель есть наслаждение!» (Диоген Лаэртский. X, 11).

Итак, эпикурейцы употребляли, как правило, безалкогольные напитки, иногда могли выпить кружку напитка, крепость которого сопоставима с современным пивом или квасом. Второй факт вообще говорит об очень низкой толерантности (то есть переносимости) организма Эпикура к вину. Напиток, соответствующий нашему современному сухому вину, послужил Эпикуру средством ухода из жизни: «Смерть его случилась от камня в почках ...он лег в медную ванну с горячей водой, попросил неразбавленного вина, выпил, пожелал друзьям не забывать его учений и так скончался». (Диоген Лаэртский. X, 15-16).

Впрочем, даже и без изучения жизни философа очевидно, что эпикурейство не имеет ничего общего с попойками. Об этом писал и сам Эпикур: «...когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение (выделено мною - В.Л.), исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе» (Диоген Лаэртский. X, 132).

Наслаждение, считал Эпикур, может быть достигнуто при минимуме материальных затрат: «Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет; даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Поэтому привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет…» (Диоген Лаэртский. X, 130-131).

Но, конечно, общины философов влияли на повседневное поведение очень ограниченного круга людей. Это фактически признавал Антисфен (ок. 444-366гг. до н.э.), утверждая: «Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших» (Диоген Лаэртский. VI,1, 12). Кроме того, даже не все философы придерживались позиций Эпикура и Кратета Фиванского. Например, далека от них была древняя Стоя с ее асоциальной негражданственной непатриотической моралью.10 Диоген Лаэртский сообщает о философе Тимоне (320-230гг. до н.э.): «Был он любитель выпить» (Диоген Лаэртский. IX, 12, 110). Данный факт символичен. По убеждениям Тимон был скептиком. А «...конечной целью скептики считают воздержание от суждений, за которым, как тень, следует бестревожность…» ( Диоген Лаэртский. IX, 11, 107). Отказ от позиции по отношению к психоактивным веществам, отсутствие четкой позиции по отношению к алкоголю косвенно способствовало расширению роли вина в жизни общества. Зачинатель средней Академии Аркесилай (315-240гг. до н.э.) скончался «...оттого, что выпил слишком много неразбавленного вина и повредился в рассудке» (Диоген Лаэртский. IV, 6. 44). Лакид, зачинатель новой Академии и преемник Аркесилая, унаследовал от последнего не только философские идеи, но и образ жизни. Согласно Диогену Лаэртскому, его «...смерть была от удара после чрезмерной выпивки» (Диоген Лаэртский. IV, 8, 61).

Когда по-юношески максималистский Рим всерьез встретился с великой эллинской культурой, уже четыре поколения греков прошли школу интеграции в восточные алкогольные обычаи, начало которой положил Александр Македонский своей политикой смешения нравов. Образ жизни подавляющего большинства населения эллинистических государств включал в себя регулярное употребление психоактивных веществ, а поведение философов было некой диковинкой.

И как символично, что в 42 году до н.э., всего за несколько лет до поглощения последнего эллинистического государства Римом, на надгробии египтянки Та-Имхотеп, жены верховного жреца Пшерени-Птаха, появилась надпись. Из загробного мира верная жена благословляла супруга на продолжение раскованного хмельного поведения: «О мой брат, о мой муж и друг, жрец бога Птаха! Пей, ешь, упивайся вином, наслаждайся любовью! Проводи свои дни в веселье! Днем и ночью следуй зову своего сердца. Не допускай, чтоб забота овладела тобой».11

Предыстория римской философии

В Риме ранней республики «Рабам, женщинам и свободнорожденным юношам до 30-летнего возраста запрещалось пить вино; нарушение же этого со стороны женского пола наказывалось наравне с тяжелейшими проступками. Отец никогда не обедал без сына вне дома, чтобы оба во взаимном присутствии не могли позволить себе никаких излишеств». 12

Об отношении к вину первых римских философов, а также проживавших в Риме философов иноземных можно судить только на основании косвенных данных. Например, были символичны поминки Сципиона Младшего. Правда, Н.Н.Трухина оценивает их с современной точки зрения: «Поминки Публия прошли неудачно: устройством трапезы занимался второй племянник покойного - Кв. Элий Туберон, педантичный стоик-сухарь. Будучи поклонником древней простоты, Элий поставил деревянные скамьи, покрытые козлиными шкурами, и выставил на столах глиняную посуду. Народ оскорбился такой неуместной воздержанностью и на ближайших выборах лишил чересчур усердного философа претуры»13. Однако «неудачливый» Элий и другие деятели последних веков республики сумели удержать традиционный римский порядок под натиском греческих нравов в области винопития.

Даже известная поговорка «In vino veritas» - греческая (ее автор Зенобий), а не древнеримская, как это принято ныне считать многими. В римской «транскрипции» она появляется только в средние века.14 В Риме существовал пересказ Плиния «Общепринято вину приписывать правдивость».15 Кстати, сам Плиний Старший (23/24 - 79гг.) воспроизводит эту поговорку - volgoque veritas iam attributa unio est (Plin, XIV, 28, 22) - в контексте издержек алкоголепотребления. Другой вариант перевода средневековой латинской поговорки: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» более адекватно воспроизводил бы мысль Плиния. Иначе говоря, вино отрицает такую важную характеристику культуры, как самоограничение.

Впрочем, греческие соседи римлян транслировали на потомков Ромула нравы, несколько отличные от обычаев метрополии. Один из героев Цицерона утверждает: «Некогда Италия была набита пифагорейцами, во власти которых находилась так называемая Великая Греция; поэтому некоторые даже утверждают, что пифагорейцем был и наш царь Нума Помпилий, который жил на много лет раньше самого Пифагора…» (Цицерон. Об ораторе. Книга вторая. 154 (37). Герой Цицерона, конечно, впадает в пропагандистский азарт, утверждая, что пифагорейцы находились у власти, но само это преувеличение не случайно. Оно могло объясняться попыткой осмыслить причины скромных масштабов винопития в раннем Риме. Влияние Пифагора давало такой ключ.

Образ Пифагора (ок. 540 - 500гг. до н.э.), отраженный мыслителями Греции и Рима, носил черты яркой антиалкогольной направленности. По одним сведениям, собранным Диогеном Лаэртским, «...пьянство именует он доподлинно пагубой и всякое излишество осуждает» (Диоген Лаэртский. Кн. VIII. 1. 9). А «...сам же он, как повествуют некоторые, довольствовался только медом или сотами или хлебом, вина в дневное время не касался» (Диоген Лаэртский. Кн. VIII. 1. 19). Согласно другим сведениям, Пифагор стоял на более радикальных - на трезвеннических позициях. Как пишет о нем Диоген Лаэртский: «...запрещая животную пищу, он приучал и принорав-ливал людей к простой жизни, чтобы они пользовались тем, что нетрудно добыть, ели невареную снедь и пили простую воду, так как только в этом - здоровье тела и ясность ума» (Диоген Лаэртский. Кн. VIII. 1. 13).

Пифагор, согласно Ямвлиху, сделал следующее: «…виды пищи, которые враждебны непорочному состоянию и замутняют как другие представления душевной чистоты, так и те, которые имеют место в представлениях, возникающих во время снов, он отвергал тоже.

Эти предписания относительно пищи он установил для всех, отдельным же наиболее преуспевшим в созерцании и потому достигшим высших ступеней знания философам он запретил раз и навсегда ненужные им и неправедные виды пищи, предписав им никогда не есть мяса одушевленных существ, совсем не пить вина…» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. XXIV. 107).

На закате Римской империи именно образ трезвенника Пифагора станет моральной опорой тех деятелей, которые будут противостоять разложению римской государственности.

Римские философы I века до н.э.

Собственно писанная история римской философии начинается в I веке до н.э. Выдающийся оратор и государственный деятель Марк Туллий Цицерон (106-43гг. до н.э.) «...был одним из главных, если не самым главным, участником процесса зарождения римской философии».16 Как и при жизни Цицерона, споры о значении его трудов не утихают и по сей день.

Трудно подобрать однозначное определение взглядам Цицерона. Один из исследователей считает: идеи стоика Панэция влияли и после его смерти на римское общество, «…Цицерон во многих своих сочинениях, особенно в трактате «Об обязанностях», теснейшим образом примыкал к его взглядам».17

Влиянию на Цицерона эпикурейцев вообще даются взаимоисключающие характеристики. В советское время Цицерона, сторонника сенатской аристократии, недолюбливали. Такой деятель не мог хорошо относиться к прогрессивному философскому учению: «Сквозь характерную для Цицерона общую эклектическую тенденцию явно пробивается отрицательное отношение к эпикурейскому материализму».18

Но существует и другое мнение об отношении Цицерона к материалистическим тенденциям: он с терпимостью относился к эпикурейцам, сам все больше склонялся к стоицизму, или по крайней мере, к тем элементам учениям Платона, которые вошли в труды Зенона, Хрисиппа и других стоиков. «Что бы не говорили современные критики, мысль Цицерона не развивается в категориях отдельных философских школ и направлений».19

Некоторые зарубежные исследователи вообще отрицают оригинальность Цицерона как мыслителя: «Цицерон был типичным представителем эклектизма в Риме… О Цицероне можно говорить, скорее, как о культурном явлении, чем как о научном…Он, как и многие представители римской философии, не был особенно богат оригинальными идеями».20 Однако как бы ни спорили исследователи о его наследии, один факт остается бесспорным: Цицерон - первый римский философ, творчество которого мы можем изучать предметно. В распоряжении современного исследователя есть многочисленные тексты Цицерона, следовательно, сегодня летопись римской философской мысли в ее отношении к психоактивным веществам может быть начата только с Цицерона.

Потребление вина представляется Цицерону нормальным явлением: «…у хорошего и рачительного хозяина всегда полны винный погреб, кладовая для масла, как и кладовая для припасов, а в усадьбе полный достаток…» (Цицерон. О старости. XVI, 56).

Вино он осмысливает как нормальный земной предмет, вне сверх естественных качеств. О выражениях в переносном смысле Цицерон пишет так: «Этот прием украшения речи очень важен, и к нему приходится часто прибегать. Его мы находим…, … когда мы называем хлеб «Церерой», вино - «Вакхом» (Цицерон. Об ораторе.III. 167(42)).

Именно римский тип винопотребления представляется Цицерону оптимальным: беседа «наиболее сладостна на пирах, как их - мудрее, чем греки называют наши; те говорят о симпосиях и синдейпнах, то есть о совместных попойках и совместных обедах; а мы - о совместном времяпрепровождении, так как тогда более всего проводят время вместе (Cic. Ep. DCCCXX. 3).

Резко критикует он тех политиков и администраторов, кто отличался неумеренным употреблением вина. Например, «… верхом издевательства над Верресом является параграф 28-й … речи, где Цицерон изображает пирушку Верреса в виде битвы, откуда одних выносят «замертво», а другие остаются лежать «на поле сражения»«.21

Например, самый последний бой Цицерона за республику - его кампания против нового диктатора Марка Антония - включал в себя использование антиалкогольных аргументов. Рассмотрим вторую филиппику против Марка Антония, датированную 28 ноября 44г. до н.э.: «На свадьбе у Гиппия ты, обладающий такой широкой глоткой, таким крепким сложением, таким мощным телом, достойным гладиатора, влил в себя столько вина, что тебе на другой день пришлось извергнуть его на глазах у римского народа. Как противно не только видеть это, но и об этом слышать! Если бы это случилось с тобой во время пира, - ведь огромный размер твоих кубков нам хорошо известен - кто не признал бы это срамом? Но нет, в собрании римского народа, исполняя свои должностные обязанности, начальник конницы, для которого даже рыгнуть было бы позором, извергая куски пищи, распространявшие запах вина, замарал переднюю часть своей тоги и весь трибунал!» (Цицерон. Вторая филиппика против Марка Антония. XXV, 63).

В Риме, увидевшем все ужасы гражданской войны, обвинение в пьянстве было оружием! Поразительно! В борьбе с тем же Марком Антонием оно использовалось Цицероном не раз:

«А сколько дней подряд ты предавался в этой усадьбе позорнейшим вакханалиям! Начиная с третьего часа пили, играли, извергали из себя... О чем ранее в усадьбе этой говорили, что обдумывали, что записывали! Законы римского народа, летописи старины, все положения философии и науки. Но когда постояльцем в нем был ты (ибо хозяином ты не был), все оглашалось криками пьяных, полы были залиты вином, стены забрызганы...» (Цицерон. Вторая филиппика против Марка Антония. XL. 104. XLI. 105).

Расход денег на вино - это расточительность, щедрость проявляется в другом: «…есть два рода людей, склонных раздавать: одни - расточительные, другие - щедрые. Расточительные - это те, кто проматывает свое состояние на пирушки, на раздачу мяса, на бои гладиаторов, на игры и на травлю диких зверей - на все то, память о чем они оставят недолгую или вообще не оставят никакой; щедрые, напротив, - это те, кто на свои средства выкупает пленных у морских разбойников, берет на себя долги друзей, помогает им при выдачи дочерей замуж и поддерживает друзей при приобретении ими имущества или при приумножении его» (Цицерон. Об обязанностях. II. XVI, 55).

«Все те, которые стараются приобрести уважение людей, устраивая для них угощения и пирушки и тратя деньги, открыто дают понять, что лишены истинного блеска, придаваемого доблестью и достоинством» (Cic. De re pub. IV.VII. 7).

Винопотребление Цицерон считал уделом только мужчин: «Не должна женщина, которой муж отказал право пользования своим имуществом, оставив ей наполненные вином и маслом хранилища, думать, что все это ей принадлежит, - ведь отказано ей право употребления, а не злоупотребления» (Цицерон. Топика. III. 17).22

Во времена Цицерона наличие многих женщин, не употребляющих вино, считалось само собой разумеющимся. Для одного из его героев данный факт является убедительным аргументом в споре: «Столь большую силу имеет воспитание скромности: все женщины обходятся без вина» (Cicero. De re publica. IV, VI, 6). Тут ярко проявился педагогический оптимизм Цицерона.23

По поводу возникшей еще в Древнем Египте проблемы соотношения истины и опьянения24 Цицерон имел однозначное мнение: опьянение и истина несовместимы.

Люди в горячке или пьяные: «много они видят ложного» (Cic. De div. II. LIX.121).

Кроме того, «...даже из видений безумцев или пьяных можно путем толкования извлечь много такого, что будет выглядеть как относящееся к будущему. Если человек целый день бросает копье, он когда-нибудь да попадет» (Cic. De div. II. LVIII.120).

Можно считать символичным, что Цицерон был убит по приказу Марка Антония, того политического деятеля, чей образ жизни радикально отличался от представлений Цицерона в области винопития.

Практически одновременно с Цицероном творил наиболее видный представитель римского материализма Тит Лукреций Кар (96-55гг. до н.э.). Его поэма «О природе вещей» превратилась «в своеобразную поэтическую энциклопедию атомистического материализма».25 Он также объяснял особенности вина на рациональной основе.

Если кто «Вакхово предпочитает

Имя напрасно к вину применять, вместо нужного слова,

То уж уступим ему».

(De rerum natura. II.687-688).26

Лукреций - единственный из крупных римских философов, кто интересовался физическими свойствами вина. Формой первоэлементов вина он объяснял вкусовые ощущения при винопитии.

Винная гуща состоит из тех элементов,

«что ни гладкими не назовешь их,

Но не скажешь про них, что они закорючены остро:

В них выдаются скорей лишь углы небольшие наружу,

Так что скорей щекотать они чувства способны, чем ранить».

(De rerum natura. II.426-429).

Эти элементы крупнее, чем те тела, из которых состоит свет.

(De rerum natura. II.389-390).

Вино обладает большей текучестью, чем масло:

«И хоть мгновенно вино, когда цедишь его, протекает,

Но потихоньку идет и сочится ленивое масло».

(De rerum natura. II.391-392)

Возникновение или исчезновение запаха не ведет к уменьшению объема вина:

«Коль букет пропадет у Вакховой влаги, иль если

Вдруг улетучится весь аромат благовонного масла…

Нам не заметить на глаз уменьшение этих предметов».

(De rerum natura. III.221-222, 224).

Мгновенное испарение вина возможно только под воздействием такой экстремальной ситуации, как удар молнии.

Молнии, тончайший огонь из огней,

«Делают так, что вино, - хотя бы кувшин и не треснул, -

Всё испаряется вдруг, потому что, конечно, легко им

Стенки сосуда везде и расширить и редкими сделать,

Их раскаляя огнем, который, внутрь проникая,

Первоначала вина разлагает и живо разносит.

Этого солнечный жар и ввек не способен, как видно,

Сделать, как бы он ни был сверкающим пламенем мощен».

(De rerum natura. VI.231-237).

Личное потребление вина самим Лукрецием никак не проговаривается. Акценты, расставленные в поэме, позволяют предположить отношение близкое к тому, что известно про его кумира Эпикура. Лукреций - человек, стоящий вне алкогольной культуры. Вино и его эффекты он описывает эмоционально нейтрально или увязывает такие описания с негативными эмоциями.

«Жалкий, страдаешь, бедняк, опьяненный заботами вечно

И в помраченьи ума волнуешься ты понапрасну».

(De rerum natura. III.1051-1052).

«Виноградарь, смотря на тщедушные, чахлые лозы,

Век, злополучный клянет, и на время он сетует горько».

(De rerum natura. II.1168-1169).

«Туша грудастая им - «Церера, кормящая Вакха».

(De rerum natura. IV.1168).

Восприятие времени Лукрецием с винопитием не связано. О циклическом восприятии времени мы можем судить по умолчанию, что резко отличает его, например, от Овидия.27 Линейный счет времени Лукрецием однозначно построен вне алкогольных эмоций. Винопитие - явление не вечное, цветущая юность мира винопития не знала, как не знают его и некоторые современные Лукрецию народы.

«...утоленье жажды родилось раньше, чем кубки».

(De rerum natura. IV.850).

Лукреций уверен в существовании доалкогольного периода в истории человечества. Он писал, что во время цветущей юности Мира

«…к утолению жажды источники звали и реки».

[De rerum natura. V. 945].

«…говорят, обработке полей научила Церера

Смертных, а сок из гроздей виноградных выдавливать - Либер.

Хоть и без этих даров продолжалось бы жизни теченье,

Как и доныне живут, по слухам, иные народы».

[De rerum natura. V. 15-18].

Вино, считает Лукреций, не способно решить глубинные психологические проблемы.

Нет счастья у тех, кто проводит жизнь в роскоши:

«Треплется платье у них голубое, подобное волнам,

И постоянно оно пропитано потом Венеры.

Все состоянье отцов, нажитое честно, на ленты

Или на митры идет и заморские ценные ткани.

Пышно убранство пиров с роскошными яствами, игры

Вечно у них и вино, благовонья, венки и гирлянды.

Тщетно! Из самых глубин наслаждений исходит при этом

Горькое что-то, что их среди самых цветов донимает».

(De rerum natura. IV.1128-1135).

В его поэме «О природе вещей» совершена гениальная догадка о природе опьянения:

«Стало быть, надо признать, что и дух разлагается также,

Если глубоко в него проникает зараза недуга.

Ибо и боль, и недуг - одинаково зодчие смерти,

Как убедиться могли на погибели многих мы раньше.

И, наконец, почему, когда внутрь человека проникнет

Едкая крепость вина и огонь разольется по жилам,

Все тяжелеет у нас, заплетаются ноги, коснеет

Тело, шатаясь, язык цепенеет, и ум затуманен,

Мутны глаза, поднимается крик, икота и ссоры,

Да и дальнейшее все, что при этом бывает обычно?

Не потому ль это так получается все постоянно,

Что даже в теле душа возмущается крепостью винной?

То же, что может прийти в возмущенье и быть пораженным,

Явно, конечно, должно, при внедрении несколько большей

Силы, погибнуть, вконец, продолжения жизни лишившись».

[De rerum natura. III. 470-486].

Версия Лукреция может быть отрезюмирована следующим образом: выпить спиртного - это немного умереть. В смутной форме античный мыслитель предвосхитил данные современной науки. Изучение физиологии опьянения с помощью длиннофокусных микроскопов показало, что алкогольные напитки вызывают смерть части клеток головного мозга.

Очень современны представления Лукреция о родстве опьянения и отравления:

«… как вспять повернет источник болезни и в недра

Едкая влага назад, отравившая тело, вернется,

Как в опьяненьи, больной поднимается, мало-помалу

В чувство приходит опять и душа его вновь оживает.

Если и душу и дух потрясают такие болезни…».

(De rerum natura. III.502-506).

Заключительное обращение Лукреция к проблеме вина звучит как предостережение. Оно сформулировано в контексте описания многочисленных опасностей для организма человека:

«Вредного много и в уши идет, проникает и в ноздри

Много такого, что нам и опасно и грубо на ощупь;

Многого наше должно избегать осязанье, и зренье

Остерегаться подчас, да и вкусу противного много.

Надо заметить затем, что много вещей человеку

Может и вред приносить, и быть нестерпимо и мерзко».

(De rerum natura. VI.778-782).

«Если же тело у нас дрожит в лихорадочном жаре,

Может нам запах вина оказаться ударом смертельным».

(De rerum natura. VI.804-805).

В этом заключительном пассаже Лукреция, посвященном винопитию, можно увидеть размышления о смерти Эпикура. Промышленное производство алкоголесодержащих изделий в индустриальную эпоху подтвердило догадку Лукреция о вреде вдыхания паров спирта. Так в официальном советском ГОСТе на спирт этиловый пункт 4.4 гласил «Пробоотборщик должен становиться боком к ветру в целях предотвращения вдыхания паров спирта».28

Поэма «О природе вещей», видимо, существенно увеличила популярность эпикурейства в Риме. Сам Лукреций, творивший во второй четверти I века до н.э., с грустью писал:

«…учение наше

Непосвященным всегда представляется слишком суровым

И ненавистно оно толпе».

(De rerum natura. I.945).

Однако, изучая деятельность его современника, историки приходят к другому выводу: «...популярность и довольно широкое распространение некоторых положений эпикуреизма в среде римского городского плебса…, вероятно, укрепляли негативное отношение Цицерона к этому учению»29

Через полтора века после смерти Лукреция Тацит с большим неудовольствием фиксировал наличие в Риме целого разряда людей, которые предпочитают читать «не Вергилия, а Лукреция» (Тацит. Диалог об ораторах. 23). Наверное, один из секретов привлекательности заключался в том, что «…эпикурейское изображение мудреца нарисовано более светлыми красками, приветливее и радостнее, чем стоическое».30

Луцилий, которого обессмертил его корреспондент I века нашей эры, был близок к эпикурейским взглядам. «Сенека должен был примкнуть к Эпикуру, так как он хотел завоевать друга для своей философии».31 Диоген Лаэртский даже утверждал, что ученики Эпикура составляли крепкую школу, в то время как другие философские школы угасали, но это является преувеличением влияния эпикурейства.32

Осознание взаимосвязи употребления вина и смерти вышло за пределы узкого круга интеллектуальной элиты (потенциальных читателей Лукреция), оно нашло свое отражение и в бытовой, повседневной культуре. Именно в этом смысле и должна быть истолкована мозаика из Помпей, изображающая смерть с кувшинами вина в руках. Данная иллюстрация опубликована, например, в книге Вебера.33 Правда, автор книги дал иллюстрации своеобразную интерпретацию: ее надо-де понимать в духе поговорки «Carpe diem» (т.е. по-нашему, - вроде «лови момент», наслаждайся вином). Но истолкование К.В.Вебера является натяжкой в духе современных алкогольных обычаев. Можно согласиться с А.Ф.Лосевым: эпикуреизму «никогда не везло в смысле его адекватного понимания».34

Причины глубины проникновения Лукреция в суть проблемы винопития.

1. Острота полемики вокруг проблем винопития в его эпоху.

2. Наследие эпикурейской философии, позволявшей посмотреть на проблему глазами человека, находящегося вне алкогольной культуры своей эпохи, а сам предмет - вино - рассмотреть с материалистических позиций.

3. Личностные особенности самого философа.

А.Н.Чанышев в новейшем исследовании по истории античной философии утверждал: «Иероним пустил о Лукреции сплетню… Иероним … утверждает, что Лукреций сошел с ума от любовного зелья. В самом деле, в Риме тогда были распространены любовные приворотные средства, которые были опасными ядами, способные если не убить человека, то повредить его рассудок…Но как тогда «сумасшедший» мог написать «несколько книг»?»35

Г.С.Кнаббе считает, что сведения Иеронима восходят к сочинению Светония «О достославных мужах», что значительно повышает их надежность.36 Бертран Рассел также склоняется к мысли о периодическом умопомешательстве Лукреция.37

Первоисточником по проблеме является следующий фрагмент из сочинения Иеронима: В 94 году до н.э. «Родился поэт Тит Лукреций. Впоследствии от приворотного зелья он впал в безумие (amatorio poculo in furorem versus) и, хотя составил в перерывах между приступами сумасшествия (per intervalla insaniae) некоторые книги, которые впоследствии привел в порядок (emendavit) Цицерон, убил себя собственной рукой в возрасте сорока четырех лет».38

Вполне вероятно, что собственный негативный опыт приобщения к одному из психоактивных веществ обострил внимание исследователя к другим психоактивным веществам.

«Должен ведь что-то придать, или по-новому части расставить,

Или от целого взять хотя бы ничтожную долю

Всякий, кто вздумал бы дух изменять и к тому приступил бы,

Или еще что-нибудь переделывать стал бы стремиться.

Но не потерпит ничто, одаренное жизнью бессмертной,

Ни прибавленья частей, ни смещения их, ни утечки.

Ведь, коль из граней своих что-нибудь, изменяясь выходит,

Это тем самым есть смерть для того, чем оно было раньше».

(De rerum natura. III.514-520).

Лукреций осмысливает винопотребление как проблему отдельной человеческой личности. Им не рассматриваются социальные аспекты винопотребления. Этим римский эпикуреец отличается от многих своих современников. Плинию Старшему, жившему в I веке нашей эры, было известно уже 195 сортов вина.39 В книге своей «Естественной истории» он описывает различные сорта винограда и вдруг словно сбивается на крик: «Как глупо так много денег и труда тратить на изготовление и потребление этого напитка, который похищает у людей их способность соображать и толкает их на глупость и преступления».40

Римские философы эпохи принципата о психоактивных веществах

психоактивный римский философ

Политический режим, установившийся при императоре Августе, обычно называют принципатом. В первые его десятилетия признанной интеллектуальной инициативой обладали стоики. Первым из римских стоиков, чьи труды дошли до нас в значительном числе, стал Сенека (4г. до н.э. - 65г. н.э.).

Винопотребление было органичной частью его образа жизни. Философ с сочувствием цитирует слова Аттала: «Воспоминание об умерших друзьях приятно нам также, как терпкость в некоторых плодах, как очень старое вино, которое тем и вкусно, что горчит» (Seneca. Ep. LXIII, 5.)

Луцилию, когда того мучили частые насморки, Сенека пишет: врач назначит тебе «...срок, когда надо прибегнуть к вину для укрепления сил, когда отказаться от него, чтобы от раздражения не обострился кашель» (Seneca. Ep. LXXVIII, 5.).

Мыслитель даже предвидел упреки в свой адрес: «Кто-нибудь из любителей облаять философию может задать мне обычный у них вопрос: «Отчего же ты сам на словах храбрее, чем в жизни?.. Почему твои обеды готовятся не по рецептам твоей философии?.. И почему здесь пьют вино, которое старше тебя по возрасту?» (Сенека. О блаженной жизни. XVII. 1-2).

Сенеке так же не повезло в глазах современного общественного мнения, как эпикурейцам. Готфрид Бен пишет о больших проблемах у Сенеки, связанных с его алкоголепотреблением.41 В современной отечественной публицистике можно даже найти утверждения, что он умер от пьянства.42 И для первого, и для второго утверждения оснований нет.

В отличие от Эпикура, Сенеку материальный носитель опьянения почти не интересует. Там же, где такой интерес однажды проявился, описание физических процессов не имело ничего общего с реальностью: «...когда молния расколет винную бочку, вино стоит, не разливаясь, впрочем, однако, не долее трех дней» (Сенека. О природе. II. XXXI. 1). Утверждение о замораживании вина не было единичной оговоркой философа: «Удивительно, что замороженное молнией вино, когда вернется в первоначальное состояние, убивает, будучи выпито, либо сводит с ума. Я размышлял, отчего бы это могло случиться, и вот что пришло мне в голову. У молнии есть смертоносная сила; похоже, что какой-то дух (spiritus) ее остается в жидкости, которую молния уплотнила и заморозила: ведь жидкость не оказалась бы связана, если бы ей не было придано нечто вяжущее» (Сенека. О природе. II. LIII. 1).

Изредка Сенека указывает на негативное влияние пьянства на организм человека: «От пиров портится желудок, от попоек цепенеют и дрожат жилы» (Seneca. Ep. XXIV, 16). Именно желудок, считает Сенека, страдает очень сильно: «Пока здоровый желудок получает здоровую пищу и наполняется ею не перегружаясь, ему достаточно естественных освежителей… когда непрекращающееся опьянение заполнило внутренности и, превращаясь в желчь, жжет грудь, тогда приходится искать что-нибудь такое, что прекратило бы этот пожар, который от воды только сильнее вспыхивает» (Сенека. О природе. IV. XIII. 5). Здесь рассуждения Сенеки приближаются к современным представлениям: именно слизистая оболочка желудка обжигается в результате регулярного раздражения алкогольными изделиями.

Сходные идеи Сенека высказывает и в другом сочинении: «…многие вещи, которые все хвалят и к которым стремятся, приносят вред тем, кто ими наслаждается, вроде обжорства, пьянства и прочих им подобных и губительных удовольствий» (Сенека. О провидении. 3).

Основное его внимание привлекают поведенческие аспекты проблемы: «Пьянство разжигает и обнажает всякий порок, уничтожая стыд, не допускающий нас до дурных дел» (Seneca. Ep.LXXXIII, 19).

Хрестоматийной стала следующая формула Сенеки: «…опьяненье - не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней, - кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче» (Seneca. Ep.LXXXIII, 18-19).

Вино развязывает агрессивность, считал Сенека: «С пристрастием к вину неразлучна свирепость, потому что хмель вредит здравому уму и ожесточает его. Как от долгой болезни люди становятся плаксивыми, раздражительными, так что малейшая обида приводит их в бешенство, так от непрестанного пьянства становится свирепой душа. Когда она часто не в себе, то пороки, укрепленные привычным безумием, возникнув во хмелю, и без него не теряют силы» (Seneca. Ep.LXXXIII, 26).

«Нам говорят: «гнев полезен, ибо делает людей воинственнее». В таком случае полезно и опьянение, ибо делает людей задиристыми и дерзкими; нетрезвый человек скорее хватается за меч. Скажи уж тогда, что и умопомешательство необходимо для придания сил… Но гнев, опьянение, страх и прочие столь же отвратительные и столь же мимолетные раздражения не способствуют укреплению добродетели, ибо она не нуждается в пороках…» (Сенека. О гневе. I. 13).

Сенека осуждал индивидуальное опьянение, но еще более страстно выступал он против опьянения коллективного: «Вспомни, к каким бедствиям приводило общее опьянение! Оно предавало врагу самые храбрые и воинственные племена, оно открывало крепости, многие годы обороняемые в упорных боях, оно подчиняло чужому произволу самых непреклонных и сбрасывавших любое иго, оно усмиряло непобежденных в битве» (Seneca. Ep.LXXXIII, 22).

Пример недопустимости пьянства для политика Сенека находил в недавнем прошлом: «Что погубило Марка Антония, человека великого и с благородными задатками, что привело его к чужеземным нравам и неримским порокам, как не пьянство и не страсть к Клеопатре, не уступавшая страсти к вину? Оно и сделало его врагом государства, и притом слабейшим, чем его враги, оно и усугубило его жестокость, когда к нему за обедом приносили головы первых в Риме мужей, когда он среди изобилия яств, среди царской роскоши пытался узнавать лица и руки убитых по спискам, когда, напившись вином, он жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным» (Sen., Ep.LXXXIII, .25).

Видимо Сенека действительно был склонен рисовать черно-белыми красками.43 Однако как показывает новейшая диссертация С.Н.Ахиева, алкогольная карта активно использовалась в борьбе Октавиана и Антония.44

Сенеку тревожило, что время стало все более восприниматься его современниками в проалкогольном духе: «…прав был тот, кто сказал, что раньше декабрь длился месяц, а теперь - весь год» (Sen. Ep. 18.1).

Он пытался пристыдить тех, кто ведет себя вопреки естественному течению времени: «…стыдно тому, кто лежит в полусне, когда солнце высоко, чье бодрствование начинается в полдень, - да и это для многих все равно что встать до рассвета. Есть и такие, что превращают ночь в день и поднимают отяжелевшие от вчерашнего хмеля веки не раньше, чем приблизится тьма» (Sen. Ep. 122.1-2).

Осуждал он «...тех, у кого нет времени ни на что, кроме вина и сладострастия; ибо нет занятий более постыдных» (Сенека. О скоротечности жизни. VII.1).

Однако жизнь давала ему примеры и достойного отношения ко времени: «Работа зовет лучших. Сенат часто заседает целый день напролет, а в это время люди, не стоящие ни гроша, отдыхают за городом на лужайке, или сидят где-нибудь в кабачке, или развлекаются в веселой компании» (Сенека. О провидении. 5).

Как Цицерон и Плиний Старший, Сенека также не одобряет расточительность, сопровождающую винопитие: «...нам уже мало старых выдержанных вин, которые можно разливать по кувшинам и сортировать по вкусу и возрасту, и мы изобретаем новые удовольствия, стремимся набить кладовые снегом…» (Сенека. О природе. IV. XIII. 3).

Тем достойнее человек, находящий в себе мужество противостоять неблагоприятным обстоятельствам: «Больше стойкости в том, чтобы оставаться трезвым, когда весь народ перепился до рвоты…» ( Seneca. Ep. XVIII, 4.).

Сенека не идеализирует будущее Рима: «Будет время, когда войдет в честь пьянство и будет считаться достоинством пить вино в самом большом количестве» (Сенека. О благодеяниях. I.10). Можно согласиться с мнением О.В.Батлука: отличие Сенеки от Цицерона - это отличие «педагогического оптимизма» от «педагогического максимализма».45

«Как философ, Сенека принадлежит к стоической школе, но мягкость его собственного характера и долгое изучение эпикурейцев смягчили крайности этой школы. И трудно сказать, что больше пленяет в философии Сенеки: возвышенность и даже некоторая суровость его идеалов или гуманность и теплота при разборе человеческих чувств».46

Сенека основательно изучал эпикурейскую философию: из первых 29 писем к Луциллию 22 Сенека завершает эпикуровской сентенцией, одно - идеей эпикуровской школы.47

Сенека близок к мысли Лукреция о неспособности вина решить глубинные психологические проблемы: «Пусть одурманивается неразбавленным вином, … его ждет на пуховике такая же бессонница, как иного - на кресте» (Сенека. О провидении. 3).

Эпикуреец в сочинении Сенеки критикует сластолюбцев, распутничающих под личиной философии: «...не Эпикур побуждает их предаваться излишествам роскоши: преданные лишь собственным порокам, они спешат прикрыть их плащом философии и со всех сторон сбегаются туда, где слышат похвалу наслаждению. Они не в состоянии оценить, насколько трезво и сухо то, что зовет наслаждением Эпикур» (Сенека. О блаженной жизни. XIII. 2).

И сам Сенека порой критикует рост алкоголепотребления с гедонистических позиций: «…радость - цель для всех, но где отыскать великую и непреходящую радость, люди не знают. Один ищет ее в пирушках и роскоши, другой в честолюбии … Всех их разочаровывают обманчивые и недолгие услады, вроде опьянения, когда за веселое безумие на час платят долгим похмельем…» (Seneca. Ep. LIX, 15).

«Радоваться может только мужественный, только справедливый, только умеренный. - «Что же, - спросишь ты, - разве глупые и злые не радуются?» - Не больше, чем львы, дорвавшись до добычи. Когда они изнурят себя вином и блудом, когда ночь промчится в попойке, когда от насильственных наслаждений, которые не способно вместить хилое тело, пойдут нарывы, тогда несчастные воскликнут словами Вергилия:

Как последнюю ночь провели мы в радостях мнимых,

Знаешь ты сам» (Seneca. Ep. LIX, 17).

Но в сочинениях Сенеки наблюдается уже и размежевание с эпикуровскими идеями. Например, наслаждение понимается в контексте услад винопития: «Добродетель есть нечто высокое, величественное и царственное; непобедимое, неутомимое; наслаждение же - нечто низменное, рабское, слабое и скоропреходящее, чей дом в притоне разврата и любимое место в кабаке. Добродетель ты встретишь в храме, на форуме, в курии, на защите городских укреплений… Наслаждение чаще всего шатается где-нибудь возле бань и парилен, … насквозь пропитанное неразбавленным вином…» (Сенека. О блаженной жизни. VII. 3).

В своей критике издержек алкоголепотребления Сенека делает шаг от гедонизма эпикурейцев к аскетизму: «Пусть не так уж вкусны вода и мучная похлебка и ломоть ячменного хлеба, - но великое наслаждение в том, что ты способен даже ими наслаждаться и ограничить себя пищей, которая не отнимает враждебности фортуны» (Seneca. Ep. XVIII, 10).

Многие современные исследователи высоко ценят философа: «В свое время Сенека считался выдающимся ученым и пользовался как ведущий философ повсеместным уважением».48 О вкладе Сенеки в философию имеются и другие мнения. Так известнейший немецкий историк Теодор Моммзен называл Сенеку «так называемым философом», но при этом добавлял «Сенека не был сильным характером, но никогда Рим не управлялся лучше, чем при нем».49

Последующие представители стоической философии обращаются к вопросам винопотребления значительно реже.

Эпиктет (ок. 50 - ок. 130гг.) писал, что для достижения победы на Олимпийских играх следует «не пить вина когда попало». (Epictet, III, 15, 3).

Он также ставит вопрос о личной ответственности за свой выбор по поводу алкогольных изделий:»На этот вопрос прежде всего должен ты обращать внимание, а именно: никогда не общаться с кем-нибудь из прежних близких или друзей так, чтобы опускаться до его уровня; иначе ты утратишь себя. … Ты не можешь, если не пьешь с теми, с кем пил, казаться им таким же приятным. Так выбирай, хочешь ли ты быть пьяницей и приятным для них, или трезвым - и неприятным» (Epictet, IV, 2, 1, 7).

Нотки капитуляции перед ростом винопотребления звучат в следующем утверждении Эпиктета: «Когда кто-нибудь только одну воду пьет или занимается чем-то, что вырабатывается упражнением, то он по всякому поводу говорит это всем: «Я только одну воду пью». Да разве ты ради этого только одну воду пьешь, разве ради того, чтобы только одну воду пить? Человек, если для тебя целесообразно пить - пей, а если нет - ты смешно поступаешь. А если это приносит тебе пользу, и ты пьешь, - молчи об этом перед теми, кому не по душе такие люди» (Epictet, III, 14, 4-6). Очевидно, что Эпиктет в жизни не раз сталкивался с людьми, принципиально не употребляющими вина, но со своей моралью терпения (если не сказать моралью раба) не признает их право на отстаивание собственной модели образа жизни.

Алкогольная проблема остается за скобками интересов последнего крупного представителя стоической философии.50 В то же время Марк Аврелий (121-180гг.) вплотную подошел к мысли о целесообразности рассмотрения алкогольных изделий самих по себе как таковых без сложившихся вокруг них культурных напластований, что представляло собой еще один шаг по сравнению с формулировками Цицерона и Лукреция: «Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это - труп птицы или поросенка. Равным образом, фалернское вино - выжатый сок винограда…» (Marci Aurel. Ad se ipsum. VI. 13).

Данный фрагмент А.К.Гаврилов переводит еще более резко: «Фалернское, опять же, виноградная жижа».51 Других примеров обращения Марка Аврелия к алкогольным проблемам нам найти не удалось. Возможно, тут сказывается и характер основного источника, по которому мы судим о философских взглядах римского императора: в «Размышлениях» ни в коей мере не содержится систематическое изложение его философии.52

В прошлом веке казанский исследователь писал: «Вообще у стоиков было спорным вопросом, можно ли мудрецу пить вино».53 На настоящий момент автор не обнаружил у стоиков мысли, что мудрецу нельзя пить вина. Осуждается пьянство, но не винопотребление как таковое. Видимо, стоики, принимая мир таковым, какой он есть, принимали и царящие в нем алкогольные обычаи. Сенека еще отражал споры по поводу винопития, циркулировавшие в обществе. Ко времени Марка Аврелия разные модели образа жизни перестали быть общественной проблемой. Пьянство ему виделось практической проблемой (соправителя, сына), но не проблемой общественной. Согласно Пьеру Грималю, Марк Аврелий испытал некоторое влияние представлений Эпикура о морали и физике.54 Но на отношении императора к винопитию влияние Эпикура, видимо, не сказалось.

Образ жизни самого Марка Аврелия был очень достойным, однако в противоборстве растущему пьянству он не проявлял и малой толики энергии, отличавшей Цицерона или Сенеку. Соправитель Марка Аврелия Луций Вер «либо пировал, либо готовился к пирам» (Scriptores historiae augustae, V, VIII, 9). «Предаваясь пьянству на всех виллах, Вер захворал и слег в Канузии» (Scriptores historiae augustae, V, VI, 7). Устроил он пир стоимостью в шесть миллионов сестерциев. «Когда Марк услыхал об этом пире, он, говорят, испустил стон и пожалел о судьбе государства» (Scriptores historiae augustae, V, V, 6). Марк отправил его на парфянскую войну, чтоб отучить от такого образа жизни, но безуспешно (Scriptores historiae augustae, V, V, 8).

Можно считать счастьем Марка Аврелия, что он не увидел царствование своего сына императора Коммода. Сведения различных историков о нем поразительно единодушны: «Выражение его лица было бессмысленное, какое обычно бывает у пьяниц…» (Scriptores historiae augustae, VII, XVII, 3). «Пьянствуя до рассвета и расточая средства Римской империи, он по вечерам таскался из кабаков в лупанары» (Scriptores historiae augustae, VII, III, 7). Он отличался такими пьяными бесчинствами (Геродиан, I, 14,8), что когда его отравили и затем додушили, ослабевшего от яда и опьянения (Геродиан, I, 17,8-9,11), то при выносе его трупа, завернутого в дешевое покрывало, пьяная стража не заметила (Геродиан, II, 1,2).

Таким стал сын коронованного философа! Наверное можно сделать вывод, что с Марком Аврелием была исчерпана позитивная роль стоицизма в противостоянии растущей алкоголизации.

Другим известным философским течением эпохи принципата был кинизм: «Во II в. н.э. фигура киника стала обычной принадлежностью всякого сборища, причем настоящего подвижника было трудно отличить от шарлатана».55 Наверное, своих поклонников киники находили больше в маргинальных слоях.

Александр Македонский в речах Диона Хризостома (ок. 40 - 120гг.) восклицает: «Чему же может научиться царь, читая поэмы Гомера? Гомер полезен тем, что описывает героическое и царственное» (De reg. or. II, 44-45). Он учит благородного человека никогда не забывать дела славы, «...пьет ли он или поет, но он постоянно должен быть занят чем-то великим и вызывающим восхищение…» (De reg. or. II, 31).56

Отличие Диогена от многих людей Дион Хризостом видел в следующем: «Поскольку они когда угодно могут пользоваться тенью и пить вдосталь вина, то, лишенные солнца, проводят так все время и никогда не дожидаются, пока появится естественная жажда. Подобно женщинам, большую часть времени они проводят дома, сидят без дела, не зная, что такое физический труд, с одурманенной от пьянства головой…

Что касается Диогена, то он только тогда принимался за трапезу, когда его посещало чувство голода и жажды, считая, что именно это и есть самая лучшая и острая приправа к еде. Поэтому для него ячменная лепешка казалась вкуснее любого самого изысканного блюда, а проточную воду он пил с большим удовольствием, чем остальные фасосское вино. Диоген смеялся над теми, кто, испытывая жажду, проходил мимо источников и рыскал повсюду в поисках места, где можно было бы купить вино с Хиоса или Лесбоса. «Эти людишки глупее скота, - замечал он. - Любое животное, когда ему захочется пить, не пройдет мимо родника или ручья с чистой водой, а когда испытывает голод, не откажется от нежных побегов или травы, способных его насытить» (Дион Хризостом. VI. 11, 12-13).

Согласно Диону Хризостому, Диоген о персидском царе писал: «Он не получает удовольствия от еды, хотя ему подают изысканнейшие блюда, и даже драгоценное вино не в состоянии заглушить в нем тревогу. Нет дня, который бы он прожил беззаботно и не претерпевал бы величайшего страха. Когда он трезв, то мечтает напиться допьяна, чтобы забыться от всех треволнений, но, напившись, считает себя конченым человеком, ибо становится беззащитным» (Дион Хризостом. VI. 36-37).

Традиционна для эпохи мысль об ограниченности психотерапевтических свойств вина: «Осужденные на смерть преступники знают, когда им предстоит умереть, а тираны даже того не ведают… Когда приходит время для развлечений, даже в минуты акта любви, в миг наивысшего напряжения страстей, они не забывают о смерти, опасаясь быть убитыми своими возлюбленными. С этим же чувством они пьют с ними вино и ложатся в постель» (Дион Хризостом. VI. 43-45).

К концу жизни Дион был обласкан властями: «Император Траян привез его в Рим на золотой колеснице, которая служит царям при триумфальных шествиях по окончании войн. Часто, обращаясь к Диону, он признавался: «О том, что ты говоришь, не мне судить, но я люблю тебя как самого себя»« (Флавий Филострат. Жизнеописания софистов. I, 7).