Элементы логического знания

Размещено на http://www.allbest.ru/

1. Аналогия как метод познания. Традуктивные умозаключения

Традукция - логическое умозаключение, в котором посылки и заключения являются суждениями одинаковой общности.

Аналогия (традукция) -- прием, в котором из сходства двух явлений в одних условиях делается вывод о сходстве этих явлений в других условиях. В логике аналогия рассматривается как форма получения выводного знания, как умозаключение, в котором на основании сходства предметов в одних признаках делается вывод о сходстве этих предметов в других признаках.

Традуктивное умозаключение или умозаключение по аналогии (рассуждение от частного к частному) -- это вывод о принадлежности определенного признака исследуемому единичному объекту (предмету, событию, отношению или классу) на основе его сходства в существенных чертах с другим уже известным единичным объектом.

Умозаключению по аналогии всегда предшествует операция сравнения двух объектов, которая позволяет установить сходства и различия между ними. При этом для аналогии требуются не любые совпадения, а сходства в существенных признаках при несущественности различий. Именно такие сходства служат основой для уподобления двух материальных или идеальных объектов.

По характеру уподобляемых объектов различают два вида аналогии: (1) аналогию предметов и (2) аналогию отношений. (1) Аналогия предметов -- умозаключение, в котором объектом уподобления выступают два сходных единичных предмета, а переносимым признаком -- свойства этих предметов (дом - большой муравейник). (2) Аналогия отношений -- умозаключение, в котором объектом уподобления выступают сходные отношения между двумя парами предметов, а переносимым признаком -- свойства этих отношений (кровообращение - инфраструктура общества). Ошибка - поспешная аналогия. Условия состоятельности выводов по аналогии Заключения, полученные в выводах по аналогии, бывают неодинаковыми по своей обоснованности: в одних случаях они носят проблематичный характер, в других -- могут претендовать на достоверность.

Эпистемическая ценность заключений определяется характером исходного знания о сравниваемых объектах: зависимости между признаками сходства и переносимым признаком. (1) Сходство уподобляемых объектов. Вывод будет состоятельным лишь в том случае, если выявлено и зафиксировано действительное сходство, которое должно быть не приблизительным, в общих чертах и не случайным, а строго определенным и конкретным сходством в существенных признаках. Отсутствие такого сходства делает умозаключение по аналогии несостоятельным. (2) Учет различий между уподобляемыми объектами. В природе не бывает абсолютно сходных явлений: самая высокая степень сходства всегда предполагает различия. Значит, в любом случае уподобления имеют место и различия между сравниваемыми предметами. Различия эти по-разному влияют на процесс вывода по аналогии.

Свойства, препятствующие переносу признака с одного предмета на другой, являются существенными различиями. Как правило, они несовместимы с переносимым свойством или отношением. (3) Знание о наличии связи между сходными и переносимым признаком.

В зависимости от характера этой связи различают:

- строгую аналогию, дающую достоверное заключение, и - аналогию нестрогую, заключение которой носит проблематичный характер.

Условия, которые способствуют повышению вероятности достижения истины в умозаключении по аналогии и в логике называются правилами аналогии.

Основные правила аналогии:

* сравниваемые предметы и явления должны быть связаны между собой не формально, а по существу. Чем существеннее сравниваемые признаки, тем достовернее и точнее выводы.

* сравниваемых существенных признаков должно быть по возможности больше.

* общие признаки сравниваемых предметов должны быть по возможности более разнообразными.

* чем менее существенны различия между сравниваемыми предметами, тем также выше вероятность заключения.

* наличие отношений причинной зависимости между признаками сходства у сравниваемых предметов с переносимым признаком.

Ложная аналогия возникает в тех случаях, когда у сравниваемых предметов обнаружено малое количество сходных признаков, когда связь между сходными и переносимыми признаками установлена в слабой форме. Ложные аналогии возникают тогда, когда не выполняются правила аналогии. Ложные аналогии иногда делаются умышленно, с целью ввести кого-то в заблуждение.

Метод аналогии широко используется в моделировании, так как модель -- аналог объекта, изучаемого посредством моделирования.

аналогия традуктивный аргументация

2. Аргументация при помощи аналогии

Образные аргументы являются специфически риторическим и одним из самых сильных типов эмоциональных аргументов. "Речь, составленная из одних рассуждений, - пишет П.С. Пороховщиков, - не может удержаться в голове людей непривычных; она исчезает из памяти присяжных, как только они прошли в совещательную комнату. Если в ней были эффектные картины, этого случиться не может. С другой стороны, только краски и образы могут создать живую речь, то есть такую, которая могла бы произвести впечатление на слушателей."[96, 49]

Образные аргументы в речи чаще всего принимают форму сравнения или метафоры, которые имеют прямое отношение к аргументации, поскольку выступают средством выражения аналогии. Различают аналогию буквальную и фигуральную. С помощью буквальной аналогии сравниваются предметы, вполне сопоставимые по своим характеристикам. Это сугубо логический прием, когда на основе общности ряда признаков двух явлений делается умозаключение о совпадении других их признаков. Фигуральная аналогия построена на сравнении совершенно не схожих предметов, между которыми усматривается чисто символическая связь. Такая аналогия не может служить логическим доказательством, она лишь активизирует внимание слушателей. У Плутарха, например, есть рассказ о римлянине, который решил развестись с женой. Друзья осуждают его за это и твердят: "Разве она не целомудренна? Или не хороша собой? Или она бесплодна?" На это римлянин отвечал, выставив ногу, обутую в башмак: "Разве он не хорош? Или он стоптан? Но кто из вас знает, где он жмет мне ногу?" Жена и башмак совершенно не похожи, однако они одинаково портят жизнь человеку, что и дает возможность для построения аналогии. Жена и башмак здесь оказываются членами аналогии, а то, что их объединяет (отравление жизни) - термином аналогии. Фигуральная аналогия - это собственно риторический прием, имеющий целью воздействие на эмоциональную сферу человека.

Одной из наиболее типичных форм предъявления фигуральной аналогии является сравнение. "Вопреки известной французской поговорке, сравнение часто бывает превосходным доказательством. В речи по делу крестьян села Люторич Ф.Н. Плевако говорил по поводу взрыва накипевших страданий и озлобления со стороны нескольких десятков мужиков: "Вы не допускаете такой необыкновенной солидарности, такого удивительного единодушия без предварительного сговора? Войдите в детскую, где нянька в обычное время забыла накормить детей: вы услышите одновременные крики и плач из нескольких люлек. Был ли здесь предварительный сговор? Войдите в зверинец за несколько минут до кормления зверей: вы увидите движение в каждой клетке, вы с разных концов услышите дикий рев. Кто вызвал это соглашение? Голод создал его, и голод вызвал и единовременное неповиновение полиции со стороны люторических крестьян..." Нужно ли прибавлять, что эти два сравнения сделали для доказательства мысли защитника больше, чем могла бы сделать целая вереница неоспоримых логических рассуждений?"[96, 55]

Таким образом, сравнение - это сопоставление двух явлений для того, чтобы пояснить одно из них при помощи другого. Основное назначение сравнения - обратить внимание слушателей на какую-нибудь особенность описываемого предмета. Причем для сравнения лучше выбирать предмет совершенно непохожий во всех других отношениях на наш. Чем больше различия в предметах сравнения, тем неожиданнее черта сходства, тем ярче и удачнее сравнение. Например, если про несговорчивого человека сказать: "он упрям как мой сосед", это не произведет впечатления, как бы плох ни был этот сосед, поскольку сравниваются однородные предметы (люди). Если же оратор говорит: "он упрям как осел" - это понятно всем.

Нужно обязательно следить за тем, чтобы в сравниваемых предметах общий признак выступал ярко и был действительно характерен для них. Иначе может возникнуть недоумение и сравнение окажется непонятным. Например, когда М.Ю. Лермонтов говорит: "Под ним Казбек, как грань алмаза, снегами вечными сиял", мы видим удачное сравнение, потому что алмаз - действительно, образец блеска. А вот другой пример: "На втором этапе конституционной реформы мы подготовили, опубликовали, приняли за основу проект Конституции Российской Федерации, который, может быть, сверкнул быстро, как молния, но пробудил в наших гражданах интерес к конституционализму." (О.Г. Румянцев). Здесь речь идет о невыразительном, не очень удачном варианте конституции, вся заслуга которого в том, что он пробудил у россиян интерес к конституционной деятельности. Сравнение такого проекта с молнией кажется неоправданным, потому что молния - это не только образец недолговечности, но и образец яркости. Поэтому с молнией можно сравнивать только незаурядные, выдающиеся явления. Ср., например: "Наши молодые фигуристы, олимпийские чемпионы Екатерина Гордеева и Сергей Гриньков сверкнули, как молния, на нашем спортивном небосклоне и ушли в профессионалы". ("Известия")

Помните и о том, что если вы хотите вызвать положительное отношение к предмету, его нужно сравнивать с высокими, благородными предметами, а если отрицательное - то с низкими, неприятными. "От того, где вы будете искать объект сравнения (то, с чем сравниваете), во многом зависит оценка вами предмета речи. Здесь возможно: а) улучшение (проявление положительной оценки), если вы находите объект сравнения среди заведомо "хороших" явлений (например, мечту сравниваете с птицей) и б) ухудшение - объект сравнения выбирается из ряда "отрицательных" явлений: мечту называют и мыльным пузырем (см. выше наш пример о глазах - плошки и звезды)."[70, 216-217]

И еще одно замечание. Члены сравнения лучше подбирать из той сферы, которая близка и понятна слушателям, т. е. опираться на опыт аудитории. Так, обращаясь к спортсменам, стараемся подыскать объект сравнения из области спорта; обращаясь к ученикам старших классов - из школьной жизни; к женщинам - из области бытовых и семейных отношений и т. п. Этот совет не следует понимать слишком буквально. Школьникам, конечно, можно привести сравнение не только из школьной жизни, но и из области спорта, эстрадного искусства, бытовых отношений, но нежелательно, как правило, строить сравнения на материале балета или металлургического производства.

Смысл сравнения должен быть понятен аудитории с первого взгляда, в противном случае оно не только не выполняет своей роли, но и отвлекает внимание слушателей, ср.: "Выходит, что сегодня некому дать правовую оценку этому вопросу, потому что Конституционный суд пока не избран и под большим вопросом его избрание. Это то же самое, что, например, показать концерт в еще не построенном клубе." (Б.Ч. Михайлов) Может быть, и есть общий признак, который сближает трудный процесс избрания Конституционного Суда и показ концерта в недостроенном клубе, но с первого взгляда этот признак не виден. А ведь слушатели не имеют возможности остановиться и подумать над сказанным. Следовательно, приведенное сравнение неудачно. Такие сравнения только затрудняют понимание речи.

Особенно часто признак, лежащий в основе сравнения, забывают сообщить в тех случаях, когда речь идет об оценке лица. Так, основанием для сравнения человека со свиньей является нечистоплотность, основанием для сравнения с ослом - упрямство и т. п. Справедливость подобных сравнений должна быть подтверждена в тексте речи. Однако в спекулятивных целях сравнение "своих" людей и предметов с положительными реалиями, а "чужих" - с отрицательными может производиться без указания такого основания, служить лишь опорочиванию или оправданию объекта сравнения. Например: "И мы, пожалуй, так и не увидим имеющуюся якобы у Чехова видеозапись выступления Черномырдина в его поддержку. Кина не будет! Хотя кокетничали и интриговали нас этой видеозаписью очень уж театрально, что тоже показательно для чеховских идеологов, которые, подобно сусликам, припасают "жирок" на зиму." (В. Княжеченко) Из текста этой цитаты (как и всего выступления в целом) совершенно не вытекает оправданность сравнения "идеологов" с сусликами на том основании, что они отказались от показа видеозаписи выступления Черномырдина, какими бы резонами они при этом ни руководствовались. Единственное назначение такого сравнения - опорочивание противника. На правильность подобного вывода указывают и другие сравнения этого автора, порой доходящие до полного абсурда. Ср., например: "Похож ли Чехов на Статую Свободы? Если нет, то почему тогда пресса, поющая ему дифирамбы, назначает себя свободной?" Беспристрастный читатель вполне способен создать несложное умозаключение: поскольку Шабунин (защищать которого взялся оратор) тоже нисколько не похож на Статую Свободы, г. Княжеченко ни в коем случае не может претендовать на роль представителя свободной прессы. Этот вывод хорош по крайней мере тем, что полностью соответствует действительности

3. Диалогическая природа высказывания и речи

Предметом логического знания является форма обосновывающего рассуждения. Элементами логического анализа рассуждения являются высказывания. Но высказывания не есть нечто определенно данное. Они производятся в ходе беседы посредством совершения речевых актов. Речевые акты производят высказывания, которые аналитическая логика рассматривает как самостоятельные сущности. Но они таковыми не являются. Высказывания - продукт диалога [3]. Диалогическая природа речи констатируется уже на первых этапах формирования логического знания.

С самого начала исследования обосновывающего рассуждения обнаруживаются два аспекта убедительности обоснования. Первый - убедительность, в основе которой лежит демонстрация формальной правильности рассуждения, то, что часто называют монологической формой обоснования. Второй аспект - убедительность, в основе которой лежит диалогическая форма обоснования, то есть движение участников диалога к взаимопониманию, согласование исходных посылок, их толкование, когда демонстрация формальной правильности аргументации не может служить достаточным основанием убедительности.

Эти два аспекта убедительности и соответствующие методы ее достижения проходят через всю историю логики. Их осознал и явным образом различал уже Аристотель, говоря о научных силлогизмах и диалектических силлогизмах, об аналитике и диалектике. Аристотель не называл то, что он создал, логикой, и вряд ли согласился бы с таким именем. Для него ????? не мог быть использован для образования имени того, чем он занимался [4]. К тому же - что самое главное - он не создавал логики, а искал ответы на определенные вопросы. Чтобы ответить на вопрос, что такое логика для Аристотеля, важно определить его круг фундаментальных вопросов, поиск ответов на которые и есть то, что мы сейчас называем логикой. Например, как возможно аподиктическое рассуждение в науке и как возможно обоснование сказываемого для другого.

Аристотель исследовал аподиктический способ перехода от одних высказываний к другим, то есть такую форму перехода, «в которой, если нечто предположено, то с необходимостью вытекает нечто отличное от положенного в силу того, что положенное есть» (Аристотель. Первая аналитика. I. 1, 24b, 15-20), которую он называл силлогизмом. Это определение относится и к научному и к диалектическому силлогизму. Диалектический же силлогизм отличался от научного, прежде всего, качеством посылок и местом применения. Один применяется в науке, благодаря чему посылки его истинны, а то, что утверждается в заключение, определенно существует, здесь нет обращения к собеседнику, нет собеседника, нет диалога. Другой употребляется как средство убеждения, обращен к собеседнику и потому его посылки лишь более или менее правдоподобны, а то, что утверждается в заключение, приемлемо для слушателя, если для него приемлемы посылки. Но форма рассуждения неизменно правильна, независимо от того, достоверны посылки или правдоподобны, и, значит, с необходимостью переносит указанные качества с посылок на заключение. Аристотель уже в Топике ясно различает позиции философа и диалектика, то есть того, кто строит доказательство, и того, кто стремится убедить другого. «Пока дело идет о нахождении [подходящего] топа, исследование одинаково у философа и у диалектика. Но установить, в каком порядке и как задавать вопросы, - это задача одного лишь диалектика, ибо все это обращено к другому лицу (курсив мой. - А.М.); философа же, то есть ведущего исследование для себя, это нисколько не занимает, лишь бы были истинны и известны [посылки], посредством которых делается умозаключение, хотя бы отвечающий и не соглашался с ним, поскольку они близки к [положенному] вначале и он предвидит то, что из них воспоследствует; скорее философ будет стараться, чтобы положения были возможно более известны и близки к началам, ибо из них получаются научные умозаключения» (Аристотель. Топика. VIII. 1, 155b 7-15). Для Аристотеля доказательство - то есть научный силлогизм - строится из посылок, которые в принципе не могут быть предметом обсуждения, толкования, соглашения. Они не могут быть поставлены под сомнение, поскольку их предоставляет наука. Аналитический силлогизм имеет место только в науке. Во-первых, потому что только в науке есть бесспорные истины. Во-вторых, в научном тексте нет диалога. Научное рассуждение - это доказательство, которое строится уже за пределами естественного языка. Оно строится не для другого человека, поскольку в нем используются термины и высказывания, строгое значение которых задано теорией, в рамках которой только и может строиться корректное с точки зрения науки рассуждение. Понятно, что различное толкование терминов недопустимо, ибо если это случается, то такая ситуация свидетельствует о том, что, по крайней мере, один из собеседников находится за пределами теории, не владеет ее языком. Другое прочтение, другое толкование термина неприемлемо, поскольку из любых двух толкований, по крайней мере, одно ложно. Такого рода научные тексты, как справедливо заметил М. Хайдеггер, не нуждаются в переводах: «их не переводят, а просто говорят сразу на одном и том же математическом языке» [5]. Язык геометрии понятен всем, кто знает язык геометрии, то есть язык, на котором говорят геометры независимо от их национальности.

Кроме того, дело не просто в том, что в одном случае, в «диалектической логике» [6], мы имеем дело с диалогической речью, а в другом, в аналитической логике, - с монологом. Дело в том, что в одном случае мы имеем дело с живой речью, а в другом - с ее отсутствием. Последнее утверждение может показаться слишком сильным, - преувеличением, гиперболой. Но его нельзя ослабить без потери утверждаемого содержания. Высказывания - продукт производства. Их определенность, как и всякого продукта производства, зависит от ряда факторов, вплетенных в этот процесс как его собственные составляющие.

Аристотель был уверен, что различие языков, на которых люди объясняются, сводится к различию способов высказывания и написания того, что у них в душе. Он не сомневался, что «представления в душе, непосредственные знаки которых суть то, что в звукосочетаниях, у всех [людей] одни и те же, точно так же одни и те же и предметы, подобия которых суть представления» (Аристотель. Об истолковании. I. 16a 6-9). Потому он, посвящая одну из своих работ истолкованию, практически не выходит за пределы формального анализа высказываний. Для него ясно, что высказанное одним не должно пониматься другим отличным от первого образом, если они говорят на одном языке. Если же это происходит, то это ненормальность, то есть не обычное, определяемое природой языка дело, а аномалия, которой не место в науке и которая царит лишь за пределами научного знания. Потому диалектика появляется там, где заканчивается наука, где заканчивается царство научного силлогизма, то есть доказательства. Необходимость диалектики, диалектических умозаключений диктуется необходимостью убедить других, заставить их согласиться с твоим мнением, ослабить их убежденность в их собственной правоте, и необходимость эта возникает лишь потому, что мы покинули поле научного знания и находимся в царстве мнений. Поэтому надо разъяснять, как мир устроен на самом деле, а для этого используются средства разъяснения, которые позволяют продемонстрировать устройство мира и в обосновании выраженного мнения опираются на эту демонстрацию.

Так в Топике Аристотель рассматривает многообразие форм диалектических умозаключений, которые выходят за пределы аналитики именно потому, что они опираются на определенное толкование устройства мира, например, определенную систему права или морали. Здесь уже «противоположности сочетаются шестью способами, а противоположение получается при сочетании четырьмя способами». Отсюда вытекают и соответствующие рекомендации относительно способа обоснования, как для тех, кто доказывает, так и для тех, кто опровергает [9].

Согласно Аристотелю, не образуют противоположения такие противоположности:

«делать друзьям добро - делать врагам зло»

«делать друзьям зло - делать врагам добро»

Но образуют противоположения:

«делать друзьям добро - делать друзьям зло»

«делать друзьям добро - делать врагам добро»

«делать врагам зло - делать врагам добро»

«делать врагам зло - делать друзьям зло»

Ясно, что противоположными эти высказывания делает только определенное знание устройства мира, определенная система морали. Как следует из Топики, знание предмета речи, контекста оказывается важным условием правильности рассуждения. Топика предлагает особую диалектическую форму обосновывающего рассуждения, диалектический подход к анализу правильной формы рассуждения. Умение анализировать контекст выступает необходимым условием выявления формы рассуждения, понимания природы формы.

4. Диалектический логос философов классической античности (Сократ, Платон, Аристотель)

Предметом логического знания является форма обосновывающего рассуждения. Элементами логического анализа рассуждения являются высказывания. Но высказывания не есть нечто определенно данное. Они производятся в ходе беседы посредством совершения речевых актов. Речевые акты производят высказывания, которые аналитическая логика рассматривает как самостоятельные сущности. Но они таковыми не являются. Высказывания - продукт диалога [3]. Диалогическая природа речи констатируется уже на первых этапах формирования логического знания.

С самого начала исследования обосновывающего рассуждения обнаруживаются два аспекта убедительности обоснования. Первый - убедительность, в основе которой лежит демонстрация формальной правильности рассуждения, то, что часто называют монологической формой обоснования. Второй аспект - убедительность, в основе которой лежит диалогическая форма обоснования, то есть движение участников диалога к взаимопониманию, согласование исходных посылок, их толкование, когда демонстрация формальной правильности аргументации не может служить достаточным основанием убедительности.

Эти два аспекта убедительности и соответствующие методы ее достижения проходят через всю историю логики. Их осознал и явным образом различал уже Аристотель, говоря о научных силлогизмах и диалектических силлогизмах, об аналитике и диалектике. Аристотель не называл то, что он создал, логикой, и вряд ли согласился бы с таким именем. Для него ????? не мог быть использован для образования имени того, чем он занимался [4]. К тому же - что самое главное - он не создавал логики, а искал ответы на определенные вопросы. Чтобы ответить на вопрос, что такое логика для Аристотеля, важно определить его круг фундаментальных вопросов, поиск ответов на которые и есть то, что мы сейчас называем логикой. Например, как возможно аподиктическое рассуждение в науке и как возможно обоснование сказываемого для другого.

Аристотель исследовал аподиктический способ перехода от одних высказываний к другим, то есть такую форму перехода, «в которой, если нечто предположено, то с необходимостью вытекает нечто отличное от положенного в силу того, что положенное есть» (Аристотель. Первая аналитика. I. 1, 24b, 15-20), которую он называл силлогизмом. Это определение относится и к научному и к диалектическому силлогизму. Диалектический же силлогизм отличался от научного, прежде всего, качеством посылок и местом применения. Один применяется в науке, благодаря чему посылки его истинны, а то, что утверждается в заключение, определенно существует, здесь нет обращения к собеседнику, нет собеседника, нет диалога. Другой употребляется как средство убеждения, обращен к собеседнику и потому его посылки лишь более или менее правдоподобны, а то, что утверждается в заключение, приемлемо для слушателя, если для него приемлемы посылки. Но форма рассуждения неизменно правильна, независимо от того, достоверны посылки или правдоподобны, и, значит, с необходимостью переносит указанные качества с посылок на заключение. Аристотель уже в Топике ясно различает позиции философа и диалектика, то есть того, кто строит доказательство, и того, кто стремится убедить другого. «Пока дело идет о нахождении [подходящего] топа, исследование одинаково у философа и у диалектика. Но установить, в каком порядке и как задавать вопросы, - это задача одного лишь диалектика, ибо все это обращено к другому лицу (курсив мой. - А.М.); философа же, то есть ведущего исследование для себя, это нисколько не занимает, лишь бы были истинны и известны [посылки], посредством которых делается умозаключение, хотя бы отвечающий и не соглашался с ним, поскольку они близки к [положенному] вначале и он предвидит то, что из них воспоследствует; скорее философ будет стараться, чтобы положения были возможно более известны и близки к началам, ибо из них получаются научные умозаключения» (Аристотель. Топика. VIII. 1, 155b 7-15). Для Аристотеля доказательство - то есть научный силлогизм - строится из посылок, которые в принципе не могут быть предметом обсуждения, толкования, соглашения. Они не могут быть поставлены под сомнение, поскольку их предоставляет наука. Аналитический силлогизм имеет место только в науке. Во-первых, потому что только в науке есть бесспорные истины. Во-вторых, в научном тексте нет диалога. Научное рассуждение - это доказательство, которое строится уже за пределами естественного языка. Оно строится не для другого человека, поскольку в нем используются термины и высказывания, строгое значение которых задано теорией, в рамках которой только и может строиться корректное с точки зрения науки рассуждение. Понятно, что различное толкование терминов недопустимо, ибо если это случается, то такая ситуация свидетельствует о том, что, по крайней мере, один из собеседников находится за пределами теории, не владеет ее языком. Другое прочтение, другое толкование термина неприемлемо, поскольку из любых двух толкований, по крайней мере, одно ложно. Такого рода научные тексты, как справедливо заметил М. Хайдеггер, не нуждаются в переводах: «их не переводят, а просто говорят сразу на одном и том же математическом языке» [5]. Язык геометрии понятен всем, кто знает язык геометрии, то есть язык, на котором говорят геометры независимо от их национальности.

Кроме того, дело не просто в том, что в одном случае, в «диалектической логике» [6], мы имеем дело с диалогической речью, а в другом, в аналитической логике, - с монологом. Дело в том, что в одном случае мы имеем дело с живой речью, а в другом - с ее отсутствием. Последнее утверждение может показаться слишком сильным, - преувеличением, гиперболой. Но его нельзя ослабить без потери утверждаемого содержания. Высказывания - продукт производства. Их определенность, как и всякого продукта производства, зависит от ряда факторов, вплетенных в этот процесс как его собственные составляющие.

Составной частью диалектики Сократа является метод майэвтики (букв, «повивальное искусство») -- искусство, помогающее знанию, которое, согласно мыслителю, уже имеется в разуме человека, проявиться в ходе диалога.

Таким образом, Сократ положил начало рациональной теории познания. Он указал на познавательную роль общего, осознав, что для понимания единичного необходимо использовать общее понятие. Без понятия нет знания, а есть, лишь мнение.

Убеждение в существовании объективной истины дает основание Сократу признать и объективность моральных норм, т.е. общезначимых моральных понятий или добродетелей. Основными добродетелями он считает справедливость, рассудительность, благочестие и мужество. На практике добродетель проявляется через знание: чтобы делать добро, надо знать, что есть добро (иметь понятие добра), чтобы поступать мужественно, надо знать, что есть мужество. Такой подход получил название этический рационализм, суть которого -- добродетель есть знание. Следовательно, зло происходит от незнания.

Итак, главное у Сократа -- открытие всеобщего как принципа. Без всеобщих понятий невозможно никакое суждение или определение. Но Сократ ограничился лишь поисками всеобщего в сфере морали. Что касается природы, то с его точки зрения, знание природных законов человеку недоступно. Платон, ученик Сократа, идет дальше: он распространяет рациональное познание за пределы сферы нравственности и ставит вопрос о всеобщей природе знания, включающего не только внутренний, но и внешний мир человека -- природу в целом.

5. Речевой акт: его структура, коммуникативные характеристики. Локуция, иллокуция, перлокуция

РЕЧЕВОЙ АКТ, минимальная единица речевой деятельности, выделяемая и изучаемая в теории речевых актов - учении, являющемся важнейшей составной частью лингвистической прагматики.

Поскольку речевой акт - это вид действия, то при его анализе используются по существу те же категории, которые необходимы для характеристики и оценки любого действия: субъект, цель, способ, инструмент, средство, результат, условия, успешность и т.п. Субъект речевого акта - говорящий производит высказывание, как правило, рассчитанное на восприятие его адресатом - слушающим. Высказывание выступает одновременно и как продукт речевого акта, и как инструмент достижения определенной цели. В зависимости от обстоятельств или от условий, в которых совершается речевой акт, он может либо достичь поставленной цели и тем самым оказаться успешным, либо не достичь ее. Чтобы быть успешным, речевой акт как минимум должен быть уместным. В противном случае говорящего ждет коммуникативная неудача, или коммуникативный провал.

Условия, соблюдение которых необходимо для признания речевого акта уместным, называются условиями успешности речевого акта. Так, если мать говорит сыну: Садись за уроки!, то она тем самым совершает речевой акт, цель которого - побудить адресата совершить действие, обозначенное в используемом для достижения этой цели высказывании. Если уроки еще не сделаны, если сын в состоянии их делать и если это не является обязанностью, которую он обычно выполняет без всяких напоминаний, то данный речевой акт признается уместным, и в этом, коммуникативном, смысле - успешным. При несоблюдении хотя бы одного из перечисленных условий (уроки уже сделаны, или сын лежит в постели с высокой температурой, или сам, как обычно, собирался садиться за уроки), уместность речевого акта матери может быть поставлена под сомнение, и из-за этого он может потерпеть коммуникативную неудачу. Но даже при соблюдении всех условий, обеспечивающих уместность речевого акта, результат, к которому он приведет, может соответствовать или не соответствовать поставленной говорящим цели. Так, в нашем примере результатом речевого акта матери может быть как согласие сына выполнить указанное действие, так и отказ выполнять его. Отказ при этом может быть как мотивированным (например, желанием досмотреть любимую телепередачу или тем, что уроков не задано), так и немотивированным.

Итак, речевой акт - явление достаточно сложное. Теория речевых актов выделяет три уровня, или аспекта анализа речевого акта. Во-первых, речевой акт можно рассматривать как собственно говорение чего-либо. Рассматриваемый в этом аспекте, речевой акт выступает как локутивный акт (от латинского locutio «говорение»). Локутивный акт, в свою очередь, представляет собой сложную структуру, поскольку включает в себя и произнесение звуков (акт фонации), и употребление слов, и связывание их по правилам грамматики, и обозначение с их помощью тех или иных объектов (акт референции), и приписывание этим объектам тех или иных свойств и отношений (акт предикации). Лингвистика на протяжении длительного времени была сосредоточена на изучении именно локутивного аспекта речевого акта. Рассматривая высказывания безотносительно к той коммуникативной ситуации, в которой они были употреблены, фонетика описывала их звуковую сторону, лексикология - их словарный состав, синтаксис - правила соединения слов в предложении, семантика же давала этому предложению интерпретацию, сводя ее к объективному, т.е. лишенному истинностной оценки, содержанию выражаемого предложением суждения, иначе говоря, к выражаемому с помощью предложения пропозициональному содержанию, или пропозиции.

Однако человек, как правило, говорит не ради самого процесса говорения: не для того, чтобы насладиться звуками собственного голоса, не для того, чтобы составить из слов предложение и даже не просто для того, чтобы упомянуть в предложении какие-то объекты и приписать им те или иные свойства, отражая тем самым некоторое положение дел в мире. В процессе говорения (по-латински in locutio) человек одновременно совершает еще и некоторое действие, имеющее какую-то внеязыковую, цель: он спрашивает или отвечает, информирует, уверяет или предупреждает, назначает кого-то кем-то, критикует кого-то за что-то и т.п. Речевой акт, рассматриваемый с точки зрения его внеязыковой цели, выступает как иллокутивный акт. Интегральная, т.е. обобщенная и целостная характеристика высказывания как средства осуществления иллокутивного акта называется иллокутивной функцией, или иллокутивной силой высказывания.

Препарируя содержание высказывания на иллокутивном уровне анализа речевого акта, в этом содержании выделяют две основных составляющих: иллокутивную функцию (F) и пропозицию (P), обобщенно представляя его в виде формулы F(P). Так, содержание высказывания в рассмотренном выше примере раскладывается на пропозициональную часть "ты садишься за уроки" (со снятой утвердительностью, т.е. без истинностной оценки) и иллокутивную функцию "побуждение". Вопрос, выражаемый с помощью предложения Ты садишься за уроки?, имеет то же самое пропозициональное содержание, но другую иллокутивную функцию - функцию вопроса; смысл высказывания Я обещаю сесть за уроки в типичной ситуации его употребления состоит из пропозиции "я сяду за уроки" и иллокутивной функции "обещание"; смысл высказывания Он обещает сесть за уроки в типичной ситуации его употребления складывается из пропозиции "он обещает сесть за уроки" и иллокутивной функции "сообщение".

Наконец, посредством говорения (по-латински per locutio) человек достигает определенных результатов, производя те или иные изменения в окружающей его действительности, в частности и прежде всего - в сознании своего собеседника, причем полученный результат речевого действия может соответствовать или не соответствовать той внеречевой цели, для достижения которой он был предназначен говорящим. Речевой акт, рассматриваемый в аспекте его реальных последствий, выступает как перлокутивный акт. Так, в нашем примере высказывание матери могло, например, отвлечь сына от компьютерной игры и по этой причине вызвать у него недовольство или же удивить его (если мать уже проверила выученные им уроки, но по рассеянности успела об этом забыть) или как-то иначе воздействовать на его психику. Перлокутивный акт и соответствующее ему понятие перлокутивного эффекта - это тот аспект речевой деятельности, которым издавна занималась риторика, изучая оптимальные способы воздействия речи на мысли и чувства аудитории.

Таким образом, главным новшеством охарактеризованной выше трехуровневой схемы анализа речевого действия, предложенной английским философом и логиком Дж.Остином, является понятие иллокутивного акта и соответствующее ему семантическое понятие иллокутивной функции (силы), поскольку они отражают такие аспекты акта речи и содержания высказывания, которые не получили адекватного описания ни в традиционной лингвистике, ни в классической риторике. Естественно, что именно этому аспекту речевого акта в теории речевых актов уделяется основное внимание.

6. Перформативные речевые акты в теории Дж. Остина. Их структура и виды

Дж.Остин, заложивший основы теории речевых актов в своих лекциях второй половины 1950-х годов (они были опубликованы посмертно в виде книги How to Do Things with Words в 1962, рус. пер. вышел в 1986 под названием Слово как действие в 17-м выпуске издания Новое в зарубежной лингвистике), не дал понятию иллокутивного акта точного определения. Он лишь привел характерные примеры таких актов - вопрос, ответ, информирование, уверение, предупреждение, назначение, критика и т.п., отметив, что в каждом языке существует своя номенклатура таких действий. В дальнейшем в теории речевых актов были выявлены отличительные признаки иллокутивного акта: от локутивного акта он отличается по признаку интенциональности, т.е. связанности с определенной целью, намерением, а перлокутивному акту он противопоставляется по признаку конвенциональности, т.е. по наличию определенных правил, действие в соответствии с которыми автоматически обеспечивает говорящему успешное осуществление данного иллокутивного акта. Часть таких правил - это правила языка: в языках мира существуют специальные формальные средства, прямо или косвенно указывающие на иллокутивную функцию речевого акта.

Прежде всего, существует особый класс предложений, прямо эксплицирующий иллокутивную функцию высказывания, которое производится с их помощью. Это так называемые перформативные предложения. Основу лексико-семантической структуры этих предложений составляет так называемый иллокутивный глагол, т.е. глагол, относящийся к подклассу глаголов говорения и содержащий в своем лексическом значении компоненты, указывающий на цель говорения и те или иные условия осуществления речевого действия, например просить, поздравлять, уверять, обещать и т.п. Однако наличие иллокутивного глагола не является достаточным условием для того, чтобы предложение было перформативным. Для этого необходимо также, чтобы иллокутивный глагол был употреблен не для описания некоторой ситуации, а для того, чтобы прояснить, какой речевой акт совершает говорящий, употребляя данное предложение. Иными словами, иллокутивный глагол должен быть употреблен перформативно (а не описательно).

Семантическая специфика перформативного предложения, его отличие от обычного повествовательного предложения состоит в том, что обычное повествовательное предложение используется с целью представления некоторого положения дел, т.е. с целью описания, сообщения, утверждения и т.п., а перформативное предложение служит не для описания действия, которое совершает говорящий, а для экспликации того, какое именно действие он совершает. Референтом обычного повествовательного предложения, например Я рисую вас, является некоторая ситуация, существующая независимо от речевого акта, а референтом перформативного предложения Я приветствую вас при нормальном для него употреблении является сам речевой акт его употребления. Говоря короче, перформативное высказывание обладает свойством автореферентности. Обычное повествовательное предложение, будучи употребленным, становится высказыванием, которое можно оценить как истинное или ложное, тогда как к перформативным предложениям в типовом контексте их употребления этот вид оценки не может быть применен. Так, можно сказать, что предложение Я рисую вас будет в зависимости от реального положения дел в мире дискурса либо истинным, либо ложным (ср. возможные реакции - Да, это действительно так или Нет, это не так: вы не рисуете, а просто водите карандашом по бумаге / вы рисуете вовсе не меня), но мы не можем сказать того же о предложении Я приветствую вас. В нормальном случае употребления такого предложения вопрос об истинности или ложности слов говорящего не встает. Соответствующее высказывание может оцениваться только как уместное или неуместное, но не как истинное или ложное. В этой связи говорят также о самоверифицируемости перформативных предложений, т.е. истинности их в силу самого факта их употребления.

Классическая форма перформативного предложения имеет подлежащее, выраженное личным местоимением первого лица единственного числа, и согласованное с ним сказуемое в форме изъявительного наклонения настоящего времени активного залога. Например, (Я) обещаю вам исправиться. Однако еще Остин указывал, что перформативное употребление не является исключительной привилегией модели предложения с глаголом-сказуемым в названной форме. Для русского языка к вышеуказанной форме можно добавить следующие, отличающиеся от нее по линии любой из входящих в ее описание грамматических категорий: (1) лицо может быть не только первым, но и третьим, например, в тексте официального послания глагол в третьем лице благодарят употреблен перформативно: Чрезвычайный и Полномочный Посол Российской Федерации и М.П.Иванова благодарят за приглашение…; (2) число может быть множественным; (3) время может быть будущим Напомню вам, что завтра заканчивается срок подписки; (4) залог может быть пассивным Вы назначаетесь моим заместителем; (5) наклонение может быть сослагательным Я посоветовал бы вам остаться. Кроме того, для перформативного употребления глагола не обязательно даже, чтобы он был синтаксической вершиной (сказуемым) предложения, ср.: Хотелось бы поблагодарить выступавших за теплые слова. Спешу поздравить вас с рождением сына и т.п.

В двух свойствах иллокутивного акта - интенциональности и конвенциональности - кроется присущее речевому акту противоречие между двумя неразрывно связанными в нем моментами: субъективным (цель говорящего) и объективным (не зависящие от говорящего способы обеспечения распознавания этой цели слушающим).

Итак, основным признаком иллокутивного акта является его цель. При этом имеется в виду не всякая цель, для достижения которой мы совершаем речевое действие, а только та, которая в соответствии с нашим замыслом должна быть распознана адресатом. Только такая - открытая для распознавания - цель называется иллокутивной, и она, в принципе, может и не совпадать с подлинной целью говорящего. Так, желая выпроводить надоевшего гостя и зная, что он в ссоре с NN и вряд ли захочет с ним встречаться, хозяин может сказать: Вчера звонил NN и сказал, что зайдет сегодня около девяти. Подлинная цель говорящего - побудить слушающего уйти - не может рассматриваться как иллокутивная цель его речевого акта, потому что она скрыта и для ее достижения вовсе не обязательно (а в ряде случаем и нежелательно), чтобы адресат ее распознал. Иллокутивной целью речевого акта в данном случае будет цель предоставления адресату некоторой информации. Эта цель, и в данном случае только она, подана открыто, чтобы быть опознанной как таковая. Поэтому данный речевой акт на иллокутивном уровне анализа будет рассматриваться как сообщение, а не побуждение.

7. Логика и риторика: история возникновения и взаимодействия

РИТОРИКА (греч. rhetorike «ораторское искусство»), научная дисциплина, изучающая закономерности порождения, передачи и восприятия хорошей речи и качественного текста.

В момент своего возникновения в древности риторика понималась только в прямом значении термина - как искусство оратора, искусство устного публичного выступления. Широкое осмысление предмета риторики является достоянием более позднего времени. Ныне при необходимости отличить технику устного публичного выступления от риторики в широком смысле, для обозначения первой используется термин оратория.

Традиционная риторика (bene dicendi scientia «наука о хорошей речи», по определению Квинтилиана) была противопоставлена грамматике (recte dicendi scientia - «науке о правильной речи»), поэтике и герменевтике. Предметом традиционной риторики, в отличие от поэтики, являлись только прозаическая речь и прозаические тексты. От герменевтики риторику отличал преимущественный интерес к убедительной силе текста и лишь слабо выраженный интерес к иным, не влияющим на убедительную силу компонентам его содержания.

Методологическое отличие риторики и дисциплин риторического цикла от других филологических наук состоит в ориентации на ценностный аспект в описании предмета и подчиненности этого описания прикладным задачам. В Древней Руси существовал целый ряд синонимов с ценностным значением, обозначающих владение искусством хорошей речи: благоязычие, доброречие, красноглаголание, хитрословие, златоустие и, наконец, красноречие. В древности ценностный элемент включал и морально-этическую составляющую. Риторика считалась не только наукой и искусством хорошей ораторской речи, но и наукой и искусством приведения к добру, убеждения в хорошем посредством речи. Морально-этический компонент в современной риторике сохранился лишь в редуцированном виде, хотя некоторые исследователи предпринимают попытки восстановить его значение. Предпринимаются и другие попытки - определять риторику, полностью удаляя из определений ценностный аспект. Существуют, например, дефиниции риторики как науки о порождении высказываний (такую дефиницию приводит А.К.Авеличев со ссылкой на У.Эко - Дюбуа). Устранение ценностного аспекта исследования речи и текста приводит к утрате специфики риторики на фоне описательных филологических дисциплин. Если задачей последних является создание полного и непротиворечивого описания предмета, которое допускает дальнейшее прикладное использование (например, в преподавании иностранного языка, создании систем автоматического перевода), но само по себе нейтрально по отношению к прикладным задачам, то в риторике уже само описание строится с ориентацией на потребности речевой практики. В связи с этим столь же важную роль, как и научная риторика, в системе риторических дисциплин, играет учебная (дидактическая) риторика, т.е. обучение технике порождения хорошей речи и качественного текста.

Предмет и задачи риторики. Различия в определении предмета и задач риторики на протяжении ее истории сводились, по сути, к различиям в понимании того, какую именно речь следует считать хорошей и качественной. Сложились два основных направления.

Первое направление, идущее от Аристотеля, связывало риторику с логикой и предлагало считать хорошей речью убедительную, эффективную речь. При этом эффективность тоже сводилась к убедительности, к способности речи завоевать признание (согласие, симпатию, сочувствие) слушателей, заставить их действовать определенным образом. Аристотель определял риторику как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета».

Второе направление также возникло в Древней Греции. К числу его основателей относят Исократа и некоторых других риторов. Представители этого направления были склонны считать хорошей богато украшенную, пышную, построенную по канонам эстетики речь. Убедительность продолжала иметь значение, но была не единственным и не главным критерием оценки речи. Следуя Ф. ван Эемерену, направление в риторике, берущее начало от Аристотеля можно назвать «логическим», а от Исократа - «литературным».

В эпоху эллинизма «литературное» направление укрепилось и вытеснило «логическое» на периферию дидактической и научной риторики. Это произошло, в частности, в связи со снижением роли политического красноречия и повышением роли церемониального, торжественного красноречия после падения демократических форм правления в Греции и в Риме. В Средневековье такое соотношение продолжало сохраняться. Риторика стала замыкаться в сфере школьного и университетского образования, превращаться в литературную риторику. Она находилась в сложных взаимоотношениях с гомилетикой - учением о христианском церковном проповедничестве. Представители гомилетики то обращались к риторике, чтобы мобилизовать ее инструментарий для составления церковных проповедей, то вновь отгораживались от нее как от «языческой» науки. Преобладание «декоративно-эстетического» представления о собственном предмете углубляло отрыв риторики от речевой практики. На определенном этапе сторонники «литературной» риторики вообще перестали заботиться о том, годятся ли их речи для эффективного убеждения кого-либо. Развитие риторической парадигмы в данном направлении завершилось кризисом риторики в середине 18 в.

Соотношение сил изменилось в пользу «логического» направления во второй половине 20 в., когда на смену старой риторике пришла неориторика, или новая риторика. Ее создатели были преимущественно логиками. Они создавали новую дисциплину как теорию практического дискурса. Наиболее весомую часть последней составила теория аргументации. Сферой интереса неориторики вновь была объявлена эффективность воздействия и убедительность речи и текста. В связи с этим неориторику иногда именуют неоаристотелевским направлением, особенно если речь идет о неориторике Х.Перельмана и Л.Ольбрехт-Тытеки.

Неориторика не отвергла результатов, полученных в русле «литературного» направления. Более того, некоторые исследователи риторики по сей день уделяют преимущественное внимание эстетическим качествам речи (сторонники риторики как науки о художественно-выразительной речи: в некоторой степени авторы Общей риторики, В.Н.Топоров и др.). Сегодня можно говорить о мирном сосуществовании и взаимном обогащении «логического» и «литературного» направлений при доминировании первого.

Большинство определений, даваемых риторике различными ее исследователями на протяжении веков, помещают дисциплину в русло одного из двух охарактеризованных направлений. Новые представления о дисциплине отражаются в ряде современных определений риторики.

Определения в русле «логического» направления: искусство правильной речи с целью убеждения; наука о способах убеждения, разнообразных формах преимущественно языкового воздействия на аудиторию, оказываемого с учетом особенностей последней и в целях получения желаемого эффекта (А.К.Авеличев); наука об условиях и формах эффективной коммуникации (С.И.Гиндин); убеждающая коммуникация (Й.Коппершмидт); наука речевых действий.