Молодость и старость как духовно-нравственные категории: проблемы геронтософии в русском философском романтизме

Является ли старость философской проблемой? Если брать физиологическую сторону этого процесса, то безусловно нет, если духовно-нравственную, то безусловно да. Иначе говоря, в процессе старения надо различать две составляющие: объективную и субъективную. Объективная обусловлена природными, биологическими механизмами, которые протекают независимо от воли и сознания индивида. Исследование этих механизмов -- задача естественных наук. Контроль над биологическим процессом старения зависит от степени его познания и может быть обретен лишь по мере нахождения объективных же способов в него вмешаться. Таким образом, эта сторона дела зависит, прежде всего, от степени развития науки, а не индивида.

Субъективная, духовная сторона поддается сознательному контролю со стороны человека (хотя это не значит, что такой контроль всегда им осуществляется), и тем самым зависит более от степени развития индивида, а не науки. Наука может лишь помочь человеку знанием, но она не может заменить личных усилий со стороны самого индивида. В частности. в задачу наук, исследующих законы человеческого духа (а такова философия), входит выявление духовно-нравственных характеристик различных возрастных периодов человеческой жизни.

Небезыинтересно в этой связи обратиться к идейному наследию романтизма, который в центр своих теоретических и художественных поисков ставил человеческую личность и ее творческую активность. В поле зрения романтизма попадают и некоторые проблемы геронтософии, что нашло отражение в литературно-художественной практике романтиков.

В русском философском романтизма два произведения дают нам наиболее ясное представление о трактовке этих проблем: рассказ «Новый год» В.Ф. Одоевского и «Три дня в двадцати годах» Н.А. Полевого.

Оба рассказа имеют один сюжет, вернее, одну сюжетную схему: трехчастное построение, в котором дается как бы фотографический снимок трех дней жизни героев с интервалов в десять лет. Но это не просто три дня, а три периода в жизни человека, три возрастные категории: молодость, зрелость и жизненный закат.

Герои рассказа Одоевского -- молодые люди, полные творческих замыслов и сил -- собираются на Новый год в бедной студенческой комнатке одного из своих друзей -- Вячеслава, где дают друг другу обещание исполнить свои творческие начинания и встречаться под Новый год для взаимной поддержки и обмена мыслями. Но через несколько лет прежний дружеский круг рассеялся и встреча двух друзей -- самого рассказчика и Вячеслава -- происходит в подмосковном имении последнего. Тон и обстановка встречи иные: не студенческая квартирка, а добротный барский дом; вместо юношеских восторгов и надежд шумного товарищеского круга -- спокойно-трудовая и размеренная атмосфера счастливого семейного гнезда. Вячеслав сознает, что как поэт он не состоялся и все свои надежды переносит на сына, серьезному воспитанию которого он собирается посвятить свою жизнь. Еще через несколько лет тот же рассказчик приезжает по старой памяти встретить Новый год в роскошный петербургский дом Вячеслава. Но хозяин занят: он едет к важному лицу -- приглашен на партию виста; жена уже уехала; сын в сопровождении гувернера на минуту появляется перед отцом, чтобы сказать «до свиданья»; новый год герой встречает один в гостиничном номере.

Рассказ Полевого начинается с беседы близких друзей о цели жизни, высоком смысле дружбы, о будущем поприще. Молодые люди дают клятву верности дружбе и своему высокому призванию: один подает большие надежды как дипломат, другой -- как полководец, третий -- как поэт и литератор; на каждом из этих поприщ они намерены служить целям прогресса, добра и любви к человечеству. Собравшись через десять лет, они уже не те: «Все чувствуют, что отстали от века, выжили из таланта … они недовольны жизнью, недовольны друг другом». Еще через десять лет метаморфоза определяется окончательно: один из них уже сделался «его превосходительством», двое других подличают в его передней, а третий безуспешно хлопочет у своего превосходительного друга по делу сироты, сына одного из их друзей, которого хотят ограбить друзья же отца его …

Что же такое молодость и старость в понимании русских романтиков? Молодость и старость -- это антиподы. Но не просто как противоположные возрастные категории: начало и конец жизни. Романтизм не может рассматривать их только как этапы биологического процесса, потому что для него исходное и истинное начало человека составляет его внутренняя, духовная жизнь. Поэтому для романтизма молодость и старость -- не просто возрастные периоды жизни человека, а нравственные его состояния.

С точки зрения физиологии, молодость -- это расцвет плоти, отсутствие атрофических процессов в тканях и органах, а старость -- увядание, нарастание этих процессов. С точки зрения романтизма, молодость -- это господство духовных элементов жизни над вещественными, а старость, наоборот, господство вещественных над духовными.

В изображении Одоевского и Полевого молодость -- это та эпоха человеческой жизни, которой присущ дух товарищества и коллективизма, духовные и творческие запросы, пренебрежение вещественной стороной жизни: житейскими удобствами, положением, престижем; стремление принести пользу людям, вера в добро и идеалы.

Но мало-помалу сфера деятельности сужается: с общечеловеческого поприща до семейного, а затем заботы о семье заменяются заботой о себе; индивидуализм нарастает и доходит до полного душевного безразличия к бывшим друзьям, их участи, чужим, да и своим детям. На первый план выходит вещественная сторона, исчезает стремление к творчеству и духовному развитию, Жизненный закат характеризуется полной победой вещественных, житейских интересов над духовными и творческими.

Таким образом, для русского философского романтизма молодость есть прежде всего категория духовно-нравственная и ее атрибутами является не свежесть лица и быстрота движений, а творческая активность личности, вера в высшие нравственные ценности и сильно возбужденный общечеловеческий интерес. Отсутствие этих характеристик, замена их на противоположные -- это и есть старость, несмотря на физическое состояние организма. Старость -- не возрастная пора жизни, а момент утраты идеалов, духовное омертвение, господство эгоистических целей и интересов.

С точки зрения романтиков, субстанция молодости -- дух, а не плоть. Тело потому именно не может быть основанием молодости, что оно само преходяще и смертно, а дух -- вечно молод, вернее он не имеет возраста.

Но где же причина старения как угасания творческих сил и духовных запросов, утраты человеческого, а не своекорыстного интереса к жизни? Что питает тот всесторонний интерес к жизни, столь свойственный молодости? Таким источником, как это следует из рассказов, является стремление к социально-значимому действию, желание сделать жизнь лучше. Но по мере того как угасает стремление к преобразованию жизни на более высоких, разумных началах, происходит сужение нравственного горизонта и духовное оскудение личности. Отсутствие или утрата такого стремления, разочарование в возможности социальной активности, потеря исторической перспективы, -- вот причины старческого состояния духа.

Вот почему в эпоху общественной реакции, когда возможность свободного и самостоятельного социального действия для большинства закрыта, так широко распространяются настроения старческого безразличия и духовного застоя, даже среди людей, изначально одаренных и деятельных. Можно сделать карьеру, но нельзя при этом остаться человеком. Эта эволюция русского общества в эпоху николаевской реакции и нашла отражение в романтической литературе 30-х годов. (оба рассказа создавались почти одновременно: «Новый год» Одоевского датирован 1831 г., а «Три дня …» Полевого вышли в 1832 г.).

Отсюда следует, что физический и духовный возраст может и не совпадать. Можно быть стариком в молодые годы и сохранять юношескую свежесть мыслей и чувств в преклонные лета. И если наш физический возраст пока еще не в нашей власти, то источник духовной молодости уже известен -- это способность (и возможность) к социальному творчеству. Чем шире поле деятельности, тем шире масштаб личности. И чем больше людей получат доступ к широкому социально-историческому действию, к контролю над процессом собственной жизнедеятельности, тем больше будет молодых энтузиастов, а не старческих скептиков.

О десакрализации старости

Понимание того, что существует нечто, что можно было бы назвать индивидуальным временем, пришло довольно давно. Неравномерность скорости движения по жизненному пути, разная продолжительность жизни, различное самочувствие в разные возрастные периоды, различная степень социального успеха -- всё это делает жизнь каждого из нас неповторимой. И если в начальный период нашей жизни наблюдается некоторая синхронность, то под занавес жизни ни за что нельзя поручится. Наступает старость.

Старость может быть интерпретирована в различных терминах. Физиология, психология, антропология, социология претендуют на адекватное описание интересующего нас феномена. Геронтология претендует на комплексное освещение проблемы. Однако намного раньше всех возможных более или менее рациональных теорий появились различные попытки религиозного осмысления старости. При всей их кажущейся наивности и при всём их разнообразии традиционные религиозные воззрения на смысл старости во многом могут помочь в её понимании. Кроме того, как кажется, даже краткое знакомство с практикой сакрализации старости может оказаться полезным как для более точного определения старости, так и для понимания сущности некоторых современных социальных проблем.

Первое, что бросается в глаза -- это некоторая похожесть понимания старости в различных религиозных доктринах. Старость очень часто интерпретируется как качество, связанное, прежде всего, с религиозной и социальной позицией индивида. Индийская, китайская или европейская традиции равно подразумевают под понятием старости ситуацию выпадения человека из системы социальных связей и приближение его к высшей реальности. Как писал, например, в самом начале 17-го века Хун Цзычэн, поясняя идеал старости с позиций даосизма, только отрешившись от мыслей о славе, богатстве и власти, ты можешь освободиться от пошлости; только отрешившись от мыслей о добре, гуманности и долге, ты можешь приобщиться к мудрости. Индийская традиция рекомендует лицам, принадлежащим к варнам, полное невмешательство в дела общества по достижении ими последней, четвёртой ашрамы. Им запрещено не только говорить. Им не рекомендуется даже участвовать в культовой и обрядовой практике индуизма. Известна и средневековая европейская практика прижизненного отказа от социальных обязательств и прав в пользу наследников будь то через принятие монашества или без такового. Христианский же институт отшельничества вообще практически сходен с соответствующей индийской практикой.

Причина подобных умонастроений и подобных практик может быть угадана, если вспомнить известную поговорку о том, что жизнь прожить -- не поле перейти. Ключевым в ней представляется слово «перейти». Все религиозные системы рассматривают жизнь именно как переход от рождения к смерти и последующему существованию в новом качестве. Желание ускоренного движения по жизненному пути вполне естественно при таком видении ситуации. Крайним выражением подобного стремления являются, кстати, случаи самоубийства на религиозной почве. Особенно всё это становится понятным, если учесть весьма тяжёлые условия существования во времена возникновения и господства вышеописанных воззрений. Так же как и связанную с этими условиями низкую продолжительность жизни среднего индивида.

Конечно, всегда были некоторые механизмы, позволявшие обществу в целом сохранить собственное бытиё через удержание индивидов от чрезмерной торопливости на пути к «смерти для жизни новой» (И.В. Гёте). Это, например, относительно жёсткая привязка различных ритуалов перехода к возрасту индивида. Это всяческое поощрение деторождения в том числе через установление очень раннего (по нашим меркам) вступления в брак, через запрещение контрацепции, через совмещение ритуалов вступления в брак и обретения совершеннолетия или даже через насильственное принуждение к браку.

Несколько в иной плоскости находится традиционная борьба западной христианской церкви с мистицизмом, с «дикими» монашескими орденами или её совместная со светскими властителями борьба с бродяжничеством и нищенством. Однако смысл этой политики церкви примерно тот же -- Удержание дееспособных людей от крайностей аскетизма и обеспечение нормального функционирования общества.

При всём том лица преклонного возраста должны были быть так или иначе интегрированы в общество, хотя с социально-экономической точки зрения они и рассматривались, вероятнее всего, как вполне бесполезные. Последнее легко заметить в индийской традиции. Мужчина, увидевший внука, навсегда должен был покинуть общество и сосредоточится на последней задаче. Конечно, пример принятия различных экзотических обетов в неудержимом стремлении к достижению конечных целей земного бытия весьма способствовал стабилизации всякой религиозной системы, но этого явно недостаточно для объяснения факта наличия уважения к старости практически во всех известных культурах.

Да, будучи выключены из повседневности в силу немощности тела и ума, будучи близки к смерти, пожилые люди с религиозной точки зрения близки к совершенству, если ведут подобающий образ жизни, конечно. Да они уже не от мира сего. Да, они честно уступают место последующим поколениям, уходя к предкам. Но вместе с тем они лишаются не только прав, но и обязанностей. Они обретают свободу от мира и тем самым свободу воздействовать на мир. И не только через демонстрацию религиозного рвения, но и через нравственное и интеллектуальное влияние.

Если отвлечься от некоторых крайностей, присущих классической индийской традиции, то мы обнаружим, что существует и несколько вполне внятных мотивов для занятия лицами пожилого возраста исключительного положения в большинстве традиционных обществ. Само их положение гарантирует известную долю беспристрастности в суждениях. Они не могут рассматриваться как конкуренты или, тем более, как враги. Они вполне заслуживают доверия окружающих. Они естественным образом оказываются носителями социальной памяти, осуществляющими необходимую связь между поколениями. Кроме того, например, в патриархальной традиции часто оказывается так, что человек до глубокой старости сохраняет возможность владения движимым и недвижимым имуществом и тем самым возможность контроля жизни младших поколений посредством института завещания. Словом есть причины, по которым уважение к родителям в любых обстоятельствах является важнейшей обязанностью детей.

Последнее, конечно, относится к внутрисемейным отношениям. Но вполне можно предположить, что отношение к старости вообще исторически формируется по модели внутрисемейных отношений с благословения религий. Можно так же предположить, что общество каким-то образом пытается формировать более или менее оптимальную систему отношений между поколениями. Особенно, если учесть, что в обычных условиях большая часть «ответственных» должностей занята относительно «зрелыми» людьми, на долю которых, видимо, и выпадает задача согласования интересов всех поколений. Неслучайно же польские студенты обещали в начале 90-х годов нашего века своим чиновникам пенсию, адекватную стипендиям учащихся.

Как бы то ни было, в любом случае не будет большим преувеличением сказать, что понимание старости в различных культурах изначально было связано с религией, что сегодня мы, таким образом, в связи с общим процессом секуляризации присутствуем при исчезновении привычных моделей старости. Внешне это обнаруживается в существенном увеличении числа лиц преклонного возраста, в приближении сроков дееспособности к средней продолжительности жизни. Даже внешне старость стала трудноразличимой. Она попросту исчезает из видимости. Возможно, что она и стремится к этому. Ведь сегодня в обществе не слишком котируются отрешенность от мира и сосредоточенность на потустороннем.

С другой стороны -- наблюдается растущий уровень образования молодёжи, её относительная материальная независимость и высокая социальная мобильность. Как следствие -- всё более обостряется конфликт между поколениями, распадаются большие семьи, рушится привычный быт.

Есть и ещё одно немаловажное обстоятельство. Коренным образом меняется положение женщин как в обществе вообще, так и в семье в частности. Смысл этого процесса не совсем понятен, если иметь в виду отдалённые перспективы. Уже сегодня в так называемых «северных» (читай -- развитых) странах прекрасной половине человечества принадлежит примерно половина же недвижимости. Не думается, что патриархальный тип семьи и традиционное понимание старости способны устоять против такого натиска.

Таким образом, десакрализация брачно-семейных отношений и старости, ставшая практически свершившимся фактом ставят современное общество перед необходимостью изыскания принципиально нового способа интеграции лиц пожилого возраста. Их активное участие в конкурентной борьбе может вызвать непредсказуемые последствия как для них самих, так и для общества в целом.

В чём причины «кавказского» долголетия или о человеческих слагаемых продолжения жизни

Удивительно слышать, что здоровье и продолжительность жизни людей зависят в первую очередь от экологических условий. Но ведь вот на наших глазах происходило и продолжается интенсивное вымирание русскоязычного населения в самостийных национально-государственных образованиях и деградация и вырождение населения в малых городах России. И это при прекрасной экологии, низких (относительно Петербурга) ценах на рынке, куда меньшей криминализации жизни. В чем же дело? Именно в отрыве от целого, в испарении мифа, придающего макросоциальный смысл целым поколениям, в давлении агрессивного национального «большинства», угроза национальной идентичности, распад традиционных структур социально значимой деятельности и несформированность новых, крайне низкие зарплаты, в которых не может не проявляется столь же низкая социальная оценка труда и всей жизни людей. Все это накладывается на неподготовленность людей к условиям автомизированного существования, избыток социоцентрических и дефицит космоцентрических ориентаций, что проявляется в невозможности компенсировать утрату или сокращение социальных связей.

Иначе говоря, благополучие человека зависит от качества социальных отношений на всех уровнях (макросоциальном, среднем, микро уровне), как подлинно человеческой среды обитания. Этому не стоит удивляться, если вспомнить соотношение между «высшими» и «низшими», формами движения материи. Для меня эти соотношения рельефно обрисовались в период известных политических голодовок в Ольстере, в ходе которых погибли десять молодых людей, протестовавших против английского присутствия. Они подтвердили более высокий статус социальной формы движения, подавив во имя политических целей мотивы низшей биологической формы. Подавив, но не отменив ее. И в свое время последняя мощно о себе напомнила. Таким образом, высшая форма при всей своей специфике и не сводимости к низшей форме существует на базе последней и в ее рамках, ставших пределом развитию высших форм. Но и низшая форма испытывает на себе огромное влияние высшей формы, а в нашем случае биология является прямо-таки функцией социальной системы. Особо это касается стариков, у которых все сокращено, психологическое пространство, жизненные силы, здоровье, резервы, но избыток болезней, жизненных трудностей, неблагоприятного жизненного опыта и, возможно, отрицательных эмоций. Наблюдая жизнь нескольких семей, я прихожу к выводу, что в первую очередь продолжительность жизни зависит от ближайшего социального окружения. Когда-то И. Кант одной из последних в его жизни членораздельных фраз выразил мысль, что он еще не утратил способности осознавать свою принадлежность к человечеству. Старикам крайне нужен собеседник (cупруг, сын, дочь, сосед): который ежедневно подтверждал бы им эту самую принадлежность, их высокий человеческий статус, через который они узнавали бы в себе человека.

Секрет «кавказского долголетия» состоит, разумеется: не в особенностях, горного воздуха, хотя это и может иметь какое-то значение. Но в особенностях, жизненного уклада горцев, в особенностях социальной организации и культуре. Когда младшие поколения с утра до ночи возносят хвалу главам многочисленных семей, а тем более кланов, убеждают значимости их особ, окружают их всесторонним почетом и помощью, то старики и впрямь пребывают в состоянии несокрушимой уверенности в значимости их персоны.

На этом как не заметить зияющих пробелов в нашей культуре. Из прошлых веков доходят до нас душе раздирающие хоры «Не отверзи меня в старости». Но и сейчас с пенсионным обеспечением положение стариков, доживающих в нуклеарных семьях, часто не намного лучше. Сколько из них при жизни заживо похоронены в задних комнатах без радио, без телевидения, без ласкового и доброго слова, без макровпечатлений, потому что они не могут ходить, выйти на улицу без посторонней помощи. Нет помощи в организации питания, в бытовых вопросах: некому вовремя подать таблетку от склероза и высокого давления.

Отдав конкретную помощь старикам на откуп морали их потомков, европейская и американская культуры проигрывают восточным, например, японской, где, как известно: попечение о старых родителях возлагается на плечи старших сыновей или мужей старших дочерей в качестве обязательного (императивного) социального требования. В основе же извращенных явлений нашей культуры, на мой взгляд, лежит отступление от принципа тропоцентризма в пользу социоцентризма, трудоцентризма, в результате чего человек стал представлять ценность только в период активной трудовой деятельности на благо общества, а не сам по себе.

А вот сохранение трудоспособности и деятельной активности является, на мой взгляд вторым человеческим условием долголетия. Дело в том, что любая осмысленная деятельность, не говоря о трудовой и творческой, требует мобилизации всех физических и духовных сил человека, обостряет и тренирует его способности, поддерживает его социальный статус. Не случайно академик Павлов говорил, что «человек без цели убийца». Но кто развернет перед старшим поколением перспективу непрерывного ценностного прогресса, кто предложит им структуру нужной и полезной общественной деятельностной активности, возвышающей стариков? Уход из жизни систематического труда часто обнаруживает дефицит космоцентрического мышления, оставленного в далекой античности. Этот дефицит не дает найти альтернативные формы деятельности на основе объемного мышления и видения мира. Кстати, избыточная боязнь экологических факторов проистекает, на мой взгляд, из того же источника: недоверия к природе и оторванности от нее.

Еще одним, чисто человеческим фактором долголетия является свобода. К ней стремится все живое: так коровы, не владеющие категорией «свобода», но чувствуют ее своей шкурой и реагируют на нее двойным удоем на пастбищном содержании по сравнению со стойловым. Для человека важнейшим (но не исчерпывающим) аспектом свободы является выбор (форм жизни, целей, способов их достижения). Для пожилого человека очень важен выбор условий существования в соответствии с его ценностями, которые остаются с нами. Все остальные сферы выбора резко и неизбежно сокращаются. Но что происходит на деле? Однажды мне довелось с лекцией посетить «Дом престарелых». Мне показалось тогда, что это одно лицо тиражированное в десятках экземпляров, отдыхает на скамейках, разгуливает по дорожкам, выглядывает из окон. У этих несчастных нет будущего, нет выбора. У них одна дорога -- движение к смерти. Власть беспощадно отняла у них их квартирки, пенсии, вещи -- всего того, с чем могли быть связаны другие варианты проживания. Размещены они по больничному принципу, в палатах по несколько человек вместе с тяжело больными.

Впрочем, в такой обстановке, где все приравниваются к больным, разница между здоровыми и нездоровыми быстро утрачивается, все быстро становятся тяжело больными. Все их личное имущество умещается в больничной тумбочке. То есть, всеми способами подчеркивается безвариантность их будущего. Не случайно эти бедные старушки так завидовали одной своей товарке, которой неслыханно повезло, сын приехал за ней. Там, в миру была подлинная жизнь (ибо там появляется выбор).

А ведь есть апробированные культурой другие способы проживания пожилых людей: сохранение их квартир, какое-то денежное довольствие, чтобы старики могли выехать к родственникам, обогатить себя макро впечатлениями. Есть возможность даже на весну-лето, когда происходит прибыток сил, возвращать стариков в их квартиры, к их маленьким садовым или приусадебным участкам, проживание по гостиничному типу, по возможности в отдельных комнатах (тут дело вкуса), наконец, обставление их комнат той мебелью, которая была свидетелем их жизни и с которой они срослись.

Таким образом, к «человеческим» факторам долголетия я отношу: постоянное очеловечивание долгожителей их ближайшим окружением, сохранение деятельной активности, наличие социального выбора. При широком осознании этих идей подобное осуществимо уже при настоящем уровне экономического развития общества.

Образ русского старчества

Христианская культура создала достаточно определенные образы служителей церкви и закрепила стереотипы их поведения в массовом сознании. Естественно, что в православии и католицизме есть общие черты, так как они черпают свои силы из одного источника, но есть и важные различия в монастырском укладе и образе жизни священнослужителей. И в православии, и в католицизме говорится о представителе Церкви как о Пастыре. Но в католицизме Пастырь выступает именно как Проповедник, как человек поучающий людей с кафедры, будь то кафедра в храме или в университете. Потому что для католиков была важна идея подражания Христу, свой личный пример [1].

Проповедник как бы повторял на личном примере подвиг Христа и нес евангельскую проповедь в массы. Среди представителей множества монашеских орденов выделялись нищенствующие монахи-проповедники, которые иногда ходили из города в город с проповедью бедности. Здесь можно вспомнить и братьев-миноритов, и фратичелли, радикальное крыло францисканцев. И, в первую очередь, Святого Франциска Ассизского -- основателя ордена францисканцев. Создание первых Университетов в Европе и профессиональное изучение богословия еще больше закрепило в сознании образ Проповедника. Сюда же можно отнести и работу отцов-инквизиторов, которые также проповедовали, но весьма изощренными способами, покаяние и любовь к ближнему. Проповедник более экстравертирован и более нацелен на мир, чем интровертированный Старец.

В православии образ проповедника также можно найти, но более актуальным был образ Старца. Православное монастырское старчество, а затем и русское старчество, стало главным оплотом внутренней духовной жизни Церкви. Православный мир очень поздно приобщился к Университетам. Православие никогда не видела в Университетах своего оплота, так как их появление в России стало результатом секуляризации образования и обмирщения культуры. Несмотря на это очень многие люди обращались за духовной поддержкой именно к старцам, вступали с ними в переписку. Старцы обладали порой даже большей властью, чем светские и церковные официальные власти.

Монастырское старчество как институт возникло еще в Византии около 1500 лет назад вместе с первыми монастырями в Египте и Сирии. Затем оно закрепилось на Афоне, откуда уже по всему православному миру распространились идеи и традиции старческого наставничества, учительства и духовного врачевания. Появление русского монастырского уклада привело к появлению русского старчества. Старчество в русской культуре занимает одно из почетных мест.

На вопрос «кто такие старцы?», можно ответить словами Достоевского: «Старец -- это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю… Обязанности к старцу не то, что обыкновенное «послушание», всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным».

Значит, здесь мы можем говорить о власти безграничной и беспредельной. Понятно, что не каждому монаху под силу в духовном плане стать старцем. Старец должен обладать духовной силой, которая одновременно наделяла бы его властью и в то же время не разрешала бы ему злоупотреблять своей властью.

Тогда получается следующий план роли старца:

· властитель души и тела, ибо никто, даже Константинопольский патриарх не может разрешить тот обет, который наложил на послушника старец;

· старец -- врач, ибо своими словами он обличает грехи и утешает;

· старец -- наставник, так как дарует душеспасительные и полезные наставления и советы;

· старец -- учитель, так как образовывает своих духовных чад и учит их тем премудростям, которые способствуют духовному росту и совершенству.

Несомненно, старцем мог быть только тот человек, который не просто обладал определенными знаниями и богатым жизненным опытом. А именно тот, кто мог рассуждать здраво, кто знал образ жизни и обычаи всех социальных слоев, так как непосредственно общался со многими людьми разного пола, статуса и иногда разной национальности.

Такой образ старца особенно характерен для XIX в., когда переписка между старцами и их духовными детьми была делом обычным. Вспомнить хотя бы Святителя Феофана Затворника или Святителя Игнатия Брянчанинова, Паисия Величковского, или письма Святогорца со святой горы Афон. Тогда старец становился причастным к повседневной жизни своих духовных чад, был поверенным семейных тайн и помыслов. Это давало ему богатую пищу для знания всех движений души.

Опыт старцев часто позволял им с первого взгляда понять, что за проситель к ним пришел, что его терзает. Исследование человеческого ума, умение сосредотачиваться, осознание своей ответственности за судьбу своего духовного чада -- вот один из секретов власти старца над душами людей. При этом бескорыстное служение своему ближнему, беспристрастное суждение о каждом человеке.

В отличие от приходского священника, который выслушивает прихожан и помогает им увещевание или советом, старец на протяжении всей жизни своего духовного чада наставляет его и корректирует его жизнь. Связь между старцем и его духовными детьми нерасторжима. Здесь взаимное доверие и уважение, здесь покорность и послушание, доброжелательность и любовь. Старец присутствует при каждом шаге своего чада: брак, рождение детей, болезнь, смерть. Со старцем советуются в трудной ситуации, ждут утешения в печали, принимают осуждение при неосторожном поступке и т.п. Любые радости и успехи своих духовных детей старец делит с ними.

Само старчество, созревшее в стенах монастырей, стало своеобразной внутри монастырской организацией. Старцы всегда выступали главными ревнителями веры и хранителями традиций.

Преподобного Иоанна Лествичника «Слово особенное к Пастырю, научающее, каков должен быть наставник словесных овец» [2] состоит из пятнадцати глав и раскрывает образ Старца как истинного православного Пастыря. Истинный пастырь -- тот, кто взыскует погибших. Пастырь должен как лекарь, приступающий к больному, вооружиться пластырями, порошками, глазными примочками, питиями, губками, орудиями для кровопускания и прижигания, мазями, усыпительными зельями, ножами и перевязками, а главное -- небрезгливостью.

Пластырь есть врачевство на страсти видимые, или телесные, а приемы лекарства внутрь -- врачевство против страстей внутренних, и очищение от невидимой скверны. Порошок есть уязвляющее бесчестие, врачующее гнилость возношения. Глазная примочка есть очищение душевного ока, или ума, смутившегося от движения гнева. Питие врачебное есть выговор огорчающий, но скоро врачующий болезнь. Кровопускание есть скорое извлечение скрытого гноя. Кровопускание есть сильное и жестокое нападение на недугующих, для их спасения. Под губкою разумеются кроткие, тихие, мягкие слова, которыми врач как бы отирает больного, после кровопускания или резания. Прижигание есть определенное наказание или епитимья, для покаяния человеколюбиво назначаемая на время, а мазь есть предлагаемое больному или приятное слово, или небольшое телесное утешение.

Усыпительное зелье значит принять на себя бремя послушника, и через его повиновение подать ему спокойствие, сон бессонный, святую слепоту, чтобы он не видел своих добродетелей. Перевязки означают, расслабляемых и ослабленных тщеславием утверждать и укреплять терпением до самой смерти. Наконец нож есть определение и приговор об отсечении от общества члена умершего душою и сгнившего, чтобы он не передал другим своей заразы.

Лествичник называет блаженной у врачей небрезгливость, а в наставниках бесстрастие, ибо врачи без отвращения смело приступают к врачеванию всякой смердящей раны, а наставники смело приступают к врачеванию всякой смердящей раны, а сии могут воскресить всякую умершую душу.

«Великий стыд для наставника молиться Богу о даровании послушнику того, чего сам еще не стяжал». То есть пастырь прежде чем приступать к избавлению ученика от страстей сам должен быть бесстрастным. Духовный врач должен совершенно совлечься и самих страстей, дабы мог он при случае притворно показывать какую-либо из них, и особенно гнев. Если же старец совершенно не отринул страсти, то не возможет бесстрастно принимать на себя их личины.

Лествичник говорит, что тогда духовный врач познает данную премудрость от Бога, когда успеет исцелить такие страсти, которых многие не могли уврачевать. По мнению Лествичника, не тот учитель достоин удивления, который способных отроков сделал знающими людьми; но тот, который невежд и тупоумных умудрил и довел до совершенства.

Насколько настоятель видит к себе веру, как послушников, так и мирских посетителей, настолько он обязан со всяким опасением блюсти себя во всем, что делает и говорит, что все смотрят на него, как на главный образец, и все от него принимают за правило и закон. Истинного пастыря укажет любовь. Говоря с братиею наставник должен усваивать себе самому те согрешения, которые ему надо обличить в том или другом из них; таким образом пастырь будет свободен от лишней стыдливости. Кормчий не должен умалчивать о недугах братии. Правда, в некоторых настоятелях бывает как бы природная стыдливость, по которой они часто молчат, когда не и не должно молчать. В таком случае Лествичник советует им письменно излагать наставления, нужные для братии.

Подходы к врачевству братии может быть двояким. Людям, отягченным лютыми грехами и склонными к отчаянию, пастырь должен говорить словами Евангелия от Матфея: иго сие благо и бремя легко. А тем, кто склонен к высокоумию и самомнению, надобно говорить: путь сей узок и тесен. Добрый воевода должен ясно знать состояние и устроение каждого из подчиненных. Может быть, некоторые из его дружины могут вместе с ним перед полком сражаться за всех сподвижников; может быть, есть способные к единоборству, которых должно возводить на путь безмолвия. Не может кормчий один, без помощи корабельных служителей, спасти корабль.

Слова пастыря -- его свирель, которым он будит паству от сна, дабы волк их не пожрал. Пастырь не должен всегда смиряться перед подчиненными; но не должен всегда и возноситься немысленно.

Причины прихода мирских в монашество очень различны. Поэтому и правила для них должны быть различны. Потому что одни приходят как осужденные в это поистине страшное судилище. И таких виновных прежде всего настоятелю должно спрашивать наедине какие именно его согрешения. Это должно делать по двум причинам: для того, чтобы он, всегда убо даемый сею исповедью пребывал бездерзновенным, и чтобы помнил в каких язвах приняла его братия и тем самым возбуждался любить ее. Другие же люди, будучи неповинны, поспешают на делание и служение Богу.

Пастырь не должен быть строго взыскателен за малейшие согрешения; иначе он не будет подражателем Бога. Ибо пастырь обязан иметь самого Бога своим руководителем и наставником во всех своих внутренних и внешних действиях. Наставник отсекает свою волю, водимый мановением Бога. Восприятие пастырского попечения о душах паствы бывает разного рода, как дети бывают законные от первого брака, от второго брака, иные подкинутые или дети рабынь.

Совершенное восприятие есть предание души своей за душу ближнего во всем. Иное, когда пастырь принимает на себя отдельные грехи или лишь тяготу повелений своих. Но и в самом совершенном восприятии, пастырь подлежит суду по тому, сколько принятый им отсекает пред ним свою волю.

Предстоятелю надобно внимательно замечать в некоторых случаях и прекословящих ему братьев; и в присутствии почтенных мужей делает им строгие выговоры. Мысленный грех пастыря на суде Божиим оказывается важнее греха на самом деле совершенного послушником. Пастырь должен научить послушников исповедовать Богу плотские и блудные искушения не по виду, а все прочие согрешения днем и ночью вспоминать подробно. Истинный кормчий обучает словом и собственным примером быть незлобивыми друг к другу, а против бесов мудрыми и осмотрительными. О самых ленивейших надо молиться, чтобы Господь воздвиг их к усердию. Пастырю стыдно бояться смерти, ибо о самом послушании иноческом говорят, что оно есть небоязненность смерти. Пастырь должен освоить сам и усвоить своим чадам чистоту тела и чистоту души.

Все находящиеся под руководством старца по различию телесного своего возраста должны иметь различные занятия и различные жилища. И старец не должен торопить их с выбором монашеского пути. Прозорливость -- признак истинного кормчего. Но самое главное -- очищаться саму и очищать души. Ибо должно паству вести в Небесный Иерусалим.

В русской монастырской среде находились именно такие пастыри, соответствовавшие идеалу, описанном Лествичника. Среди русского монашества особо выделяются старцы Киево-Печерской лавры и Оптиной пустыни -- как две вехи русской монастырской культуры. Старцы Оптиной пустыни почти наши современники. Сейчас, когда происходит возрождение церквей и монастырей, интерес к Оптиной пустыни не ослабевает. Судьба многих насельников Оптиной пустыни была трагичной, но именно их стойкость в минуту опасности так привлекает ищущих духовных богатств. Среди Оптинских старцев особо выделяется Амвросий Оптинский, чья забота о душах своих духовных детей была поистине велика. Несмотря на свою физическую немощь, он всегда был защитником бедных монахинь, которые не могли купить себе келью. Учрежденные им женские обители, в том числе и Шамординская, предполагали бесплатный прием всех желающих подвизаться на монашеском поприще. Ибо истинный старец не только поучениями врачует своих детей, но и реальными делами способствует духовному росту.

Образы русских старцев зафиксированы в литературе и живописи: уже упомянутый Достоевский и картины Нестерова М.В., где на фоне светлых осенних русских пейзажей проходят лики насельников монастырей и столпов старчества (Сергий Радонежский).

Феномен русского старчества заключается именно в его неисчерпаемой внутренней силе, именно в той филигранной работе, которую оно проводит в душах своих духовных чад. Старцы задействуют тонкие механизмы человеческой психологии и очень бережно ведут человека к обретению Божественной любви и любви к Богу.

Старчество -- это не упадок сил и не отрицание жизни, наоборот, ее утверждение и любовь к жизни. Старчество предполагает духовную молодость и бодрость, расцвет мудрости и сил. Ибо истинный старец достиг вершин духовной зрелости, и в своем чадолюбии стремится привести свой корабль именно к райской пристани.

Очарование старости: комментарии к Марку Туллию Цицерону

Старость -- это, прежде всего возраст, перешедший рубеж в 60-65 лет. Но разве такой формальный подход может сказать что-либо существенное о старости? Конечно, возраст за 60-65 может обладать своими недостатками, но эти недостатки -- это недостатки природы, а не человека. Сципион, 35-летний молодой человек, один из собеседников в диалогах Цицерона «О старости», обращаясь к престарелому М. Порцию Катону Ценсору старшему, которому уже перевалило за 83 года, говорит ему: «Очень часто я с Лелием удивляюсь, М. Катон, как твоей высокой и совершенной мудрости в прочих отношениях, так, или еще гораздо более, что никогда не замечал тебя тяготящимся старостью, которая для многих стариков так кажется ненавистною…». На это Катон отвечает: «Не трудному делу, Сципион и Лелий, вы, кажется, удивляетесь. Кто сам вовсе не имеет средств для доброй и счастливой жизни, тем всякий возраст тяжел; напротив, ищущим в себе самих всего доброго ни мало не кажется злом то, что неизбежно по закону природы. Сюда, по преимуществу, относится старость: все желают до ней дожить; а, доживши до ней, её же винят: такова несостоятельность и несообразность безрассудства!» [1]

Чуть ниже он добавит: «…я часто прислушивался к жалобам моих сверстников, в которых Каий Салинпатор, Спурий Албин, бывшие консулами, почти мои ровесники, обыкновенно изливали свою скорбь, частью, об утрате удовольствий, без которых жизнь считали постылою, частью о пренебреженьи от людей, уважением которых обыкли пользоваться. По-моему, они не на то слагали вину, на что следовало. Если бы это по причине старости с ними случилось, то, по порядку вещей, было бы то же со мною и со всеми прочими пожилыми людьми; а я знавал между ними многих, которые никогда не роптали на свою старость, которые с приятностью чувствовали себя свободными от уз сластолюбия и не были от своих презираемы. Вина всех подобных жалоб заключается в характере, а не в преклонном возрасте. Старики умеренные, нетяжелые, не эгоисты, проводят старость сносную; а взыскательность и эгоизм тягостны во всяком возрасте» [2].

По отношению к ослаблению физических сил Катон философски заявлял: «Теперь равно не желаю и юношеских сил… -- не желаю столько же, сколько, будучи юношей, не завидовал силам вола или слона. Подобает пользоваться тем, что есть и, чем бы ни занимался, действовать сообразно со своими средствами» [3].

Обращаясь к данным современной науки, следует отметить, что и молодость (например, в студенческие годы) отнюдь не лишена своей собственной проблемности. Так, например, Б.Г. Ананьев отмечал: «Несомненно, в студенческом возрасте имеются наибольшие возможности развития; именно в этом возрастном диапазоне расположены сенситивные периоды, которыми еще недостаточно воспользовались при обучении. Тем не менее, непрерывное прослеживание микровозрастных сдвигов в пределах этого возрастного диапазона показало, что этот диапазон более противоречив, чем предполагалось в возрастной психологии и психофизиологии. В сложной структуре этого периода развития моменты повышения одной функции («пики» или «оптимумы») совмещаются не только с моментами стабилизации, но и понижения других функций» [4].

Вероятно, не следует идеализировать молодость, как не следует и называть обязательными признаками старости её слабость и немощь. «Между тем этот самый упадок сил, -- замечает в диалогах Цицерона Катон, -- чаще бывает следствием злоупотребленья молодых лет, чем старости. Сластолюбивая и невоздержанная юность передает поздним годам изнеможденное тело» [5]. Но и в этом случае, как подсказывает нам И.А. Крылов, есть множество способов одолеть свои недуги и нормализовать свои отношения с окружающим миром, и дело заключается лишь в том, чтобы обладать умом и знаниями, чтобы использовать имеющиеся для этого возможности. Великий баснописец так выразил эту мысль:

Мартышка к старости слаба глазами стала, Но от людей она слыхала, Что дело уж не столь большой руки, Лишь стоит завести очки.

Старость защищена опытом тысячелетий и способна, опираясь на этот опыт, преодолевать недуги и невольные лишения. В одних случаях -- это мудрая забота о своем здоровье на основании правильного режима, питания, хорошо организованного умственного труда, интеллектуальной деятельности, в других случаях -- забота о преодолении природой порожденных недостатков за счет новых изобретений в механике и медицине.

Но главное в старости не её недостатки, которые так или иначе преодолимы, кроме, конечно, строго обозначенного природой её срока, её предела, но прежде всего для нас значимы её преимущества. И первым преимуществом является богатый накопленный духовный опыт, далеко выходящий за границы осмысления исключительно собственной жизни. Старости придает особое очарование именно то, что облик человека в этот период приобретает своеобразную двойственность, которую в диалоге Цицерона не могли не заметить и собеседники Катона -- Сципион и Лелий: с одной стороны -- слабеющее тело, а с другой -- увеличивающаяся, нарастающая духовная сила. Цицерон справедливо отмечает: «…ученые занятия для умных и просвещенных людей растут вместе с летами,- и Солону делает честь его мысль, выраженная в одном стишке… а именно, что он стареет с каждым днем, учася многому: выше этого душевного удовольствия, поистине, никакое другое быть не может» [6]. Конечно, не каждому старцу это свойственно, как и не каждому юноше свойственно блистать своей молодостью. Но тот же Цицерон два тысячелетия тому назад писал: «Хвалю юношу, в котором есть что-то старческое, и старика, в котором есть нечто юношеское. Следуя такому правилу, состаришься телом, а не духом» [7]. Так и в русском языке есть такие словоупотребления как «рано состарившийся», также точно как и «вечно молодой» или «не меняющий своего возраста». Следовательно, для народного сознания эти понятия скорее всего выражают не столько возраст, сколько сложившееся отношение к жизни, состояние души: «старость», «преждевременная старость» -- это выражение апатии, безразличие к окружающему, утрата интереса к жизни; «молодость», «неувядающая молодость» -- это, наоборот, активная реакция на окружающую жизнь, неослабевающий интерес к ней, активная, творческая мысль. Молодость и старость как возраст находятся на противоположных концах жизненного процесса: молодость -- в начале длительного пути, а старость -- в конце; и одновременно: молодость находится в жизненном интервале, менее всего насыщенном знанием и опытом жизни, в то время как старость представляет из себя интервал, переполненный до краев раздумьями и воспоминаниями о прожитом и пережитом в жизни, насыщенный богатым опытом познанного и узнанного.

Любопытно, что сам процесс физиологического старения поддерживает эту версию. Обобщая различный экспериментальный материал, Б.Г. Ананьев писал в 60-е годы: «…внешнее сходство между детством и старостью по некоторым нейродинамическим характеристикам… на самом деле маскирует глубокое различие. В детстве динамичность возбудительного процесса скорее избыточна и явно превосходит работоспособность корковых клеток. В старости инертность возбудительного процесса определяет остальные нейродинамические параметры, но работоспособность кортикальных клеток снижается во много раз медленнее, чем общий тонус коры.

Если это предположение верно, то можно допустить, что собственно корковые потенциалы в старости превосходят возможности ретикулярных активаций, связанных со всеми процессами жизнедеятельности» [8]. Немногим ниже, подводя итог сделанным наблюдениям, он пишет: «Остается допустить, что потенциалы корковой работоспособности в старости превосходят общие ресурсы кортикоретикулярных связей и поэтому, говоря фигурально, сама кора головного мозга стареет не в такой мере, как его ретикулярная энергетическая станция, генерирующая возбудительный процесс. Что касается коры как генератора тормозного процесса, то эта функция коры сохраняется дольше и оказывает сильное влияние на сохранение работоспособности корковых клеток» [9]. Далее, на основании наблюдений, сделанных В.Д. Небылициным в его фундаментальном исследовании о свойствах и типах нервной системы человека, возрастной динамике их развития [10], Б.Г. Ананьев высказывает смелую идею: «Вероятно, -- пишет он, -- необходимо введение дополнительного положения, объясняющего массу случаев, когда кора генерирует оба процесса и сама определяет до известной степени собственный тонус» [11]. Иными словами, многое в состоянии и уровне работоспособности, бодрости духа, творческой активности в старости зависит от самого человека, его характера, тонуса жизни. Один из авторов статьи помнит выступление Б.Г. Ананьева в 60-е годы перед большой ун6иверситетской аудиторией, когда он высказывал мысль о прямой зависимости работоспособного долголетия человека от привычки к напряженной умственной деятельности, привычки к творчеству.

У римского оратора и философа, приверженца стоицизма, мы находим замечательные слова, указывающие на преимущества старости перед юностью, которые, например, заключаются именно в большей рассудительности, внутренней сосредоточенности, спокойствии, стоической невозмутимости и неустрашимости в высказывании своего мнения и правды. Отмечая это, Цицерон писал: «Нет положенного предела старости и хорошо живется в этом возрасте, пока можешь действовать и исполнять обязанности своего призвания. Вот от чего старец спокойнее и неустрашимее юноши. В таком настроении Солон вопрошавшему его Писистрату: “на что он надеется, столь смело ему противоборствуя”, говорят, отвечал: “на свою старость”» [12].

Рассмотрев разные оценки старости и отвергая большинство отрицательных суждений, философ сосредотачивает внимание на её достоинствах и справедливо пишет о том, что влияние человека увеличивается с годами, поскольку именно прожитые годы позволяют почувствовать и ощутить наличие и воздействие того нравственного опыта который накапливается у человека к старости. «Нравственное влияние, -- читаем мы у Цицерона,- вот венец старости» [13]. Мы видим, как удивительным образом догадки Марка Туллия Цицерона, высказанные им около двух тысяч лет тому назад, находят свое подтверждение в науке конца ХХ столетия и перекликаются с наблюдениями и выводами нашего современника, выдающегося ученого, академика Бориса Герасимовича Ананьева.

Но при всей широте подхода к оценке старости Цицерон всё же не охватывает этого вопроса целиком: из его диалога выпадает такой важный для культуролога и современного психолога вопрос, как эстетическая и психологическая оценка старости в качестве визуального, непосредственно-чувственного, созерцательного явления. Правда, Цицерон отмечает: «Не седины, не морщины могут вдруг овладеть нравственным влиянием, но четно прожитый предшествовавший возраст пожинает, наконец, плод нравственного влияния. Почет выражается знаками, по-видимому, ничтожными и обыкновенными: старикам кланяются, делают посещения, уступают дорогу, перед ними встают, их провожают и встречают, с ними советуются: всё это и у нас и в других странах, по мере их высшего нравственного развития, строжайше соблюдается» [14]. Но это рассуждение не затрагивает внешнего впечатления от старости, его созерцательной природы. И даже тогда, когда римский философ пишет об отрицательных впечатлениях, возникающих по поводу поведения и дурных привычек старых людей, то и тут скорее проступает нравственный аспект, чем аспект психологии или эстетики. Да, и такое бывает, что «старики брюзгливы, скучны, раздражительны и взыскательны, а, если вникнуть, то и скупы», но -- замечает по этому поводу Цицерон: «Да ведь это недостатки характера, а не старости» [15].