Что такое "Антинаука"

ЧТО ТАКОЕ “АНТИНАУКА”

Внешне дело выглядит так, будто западные интеллектуалы вознамерились помочь своим советским коллегам в понимании и правильном восприятии хлынувшего наружу в условиях гласности буйного потока публикаций, теле- и радиопрограмм об “иных способах познания” - о мистицизме, астрологии, историях про посещение нашей планеты космическими пришельцами, об исцелении верой и прочих подобных вещах. Точно так же, как в свое время на Западе, среди советской молодежи заметно снижение престижности и интереса к карьере ученого или профессии инженера. Так что можно сказать, колокол тревоги звонит теперь на обоих континентах, призывая нас задуматься над тем, “как суеверия побеждают науку”, если воспользоваться названием одной интересной и поучительной книги.

Нас призывают полагаться на всякое без разбору знание, лишь бы только оно обещало лекарство от общественных болезней и возврат общества в здоровое состояние. А ведь вернуться к здоровому обществу мы, дети просвещенного кровавого века, считаем своими обязанностями и правом, - к обществу, в котором восторжествовали бы идеалы рациональности, прогресса, в котором не было бы места суевериям, средневековым пережиткам веры в чудеса, знамения, колдовство, мистерии, где люди не творили бы себе ложных кумиров и где широко применялись бы достижения науки.

Говоря по совести, я не знаю дороги в подобный рай. И хотя американским ученым есть что сказать на сей счет, исходя из своего интеллектуального и профессионального опыта, все же с самого начала нас подстерегает множество непростых, но неотступных вопросов. В понятии “антинаука” сплелось воедино множество самых разных смыслов и явлений, однако их объединяет общая направленность против того, что можно назвать “просвещением”. В этом агломерате смыслов необходимо различать его основные элементы и, в частности, иметь в виду следующие подразделения: подлинная наука (“добрая”, “злая”, нейтральная; старая, новая, вновь возникающая); патологическая “наука” (т.е. занятия людей, убежденных, что они творят “подлинную” науку, но на самом деле находящихся в плену своих болезненных фантазий и иллюзий); псевдонаука (астрология, “наука” о паранормальных явлениях, откровенная чепуха и суеверие типа историй о “духах пирамид” и т.п.); сциентизм (чрезмерный энтузиазм веры в силу науки, выражающийся в навязывании всенаучным областям культуры “научных” моделей и рецептов; непомерные претензии технократов, слепо уповающих на всесилие и чудотворство науки и техники, как это, например, проявилось в пропаганде проекта “звездных войн”). Есть и другие, менее определенно выраженные формы.

С учетом такого спектра мы сосредоточим свое внимание на одном, но наиболее злокачественном проявлении феномена “антинауки”, - на том виде псевдонаучной бессмыслицы, который выдает себя за “альтернативную науку”, но при этом служит удовлетворению весьма определенных политических замыслов и амбиций. Здесь, пожалуй, советские ученые дадут нам немалую фору, учитывая печальный опыт советской науки, пострадавший от лысенковщины, от нападок на релятивистскую физику и даже на космологию, которую подозревали в отступничестве от догм энгельсовских писаний по поводу науки и диалектики природы.

Таково проблемное поле, требующего от нас тщательного анализа. Мы не должны дать сбить себя с толку видимостям внешней стороны дела, поскольку нередко бывает так, что то, что на первый взгляд кажется антинаукой, на деле таковой не является, а оказывается еще чем то третьим. В качестве наглядного примера я могу сослаться на один не давний выпуск популярного в США и Канаде иллюстрированного журнала “Weekly Word News”. На его обложке красуется аршинный заголовок “Встреча Джорджа Буша с космическим пришельцем!”. Чуть ниже подзаголовок: “Шесть удивительных часов в Кэмп-Девиде”. И правда, там же помещено большое фото (“Совершенно секретно!”) президента Буша, в обнимку беседующего с неким существом. Далее, на внутренних разворотах журнала мы находим еще целую серию снимков “пришельца”, сидящего уже в роскошном лимузине и дружелюбно раскланивающегося с журналистами. Все это снабжено объяснением некоего “специалиста-уфолога”, из которого мы узнаем, что пришелец явился к нам с миссией мира, и что следующий его визит будет к Горбачеву. Такое вот известие.

Для нас в данном случае важно, что этот красочно оформленный еженедельник, как, впрочем, и великое множество других журналов в Америке, заняты вполне безобидной и курьезной погоней за дешевыми сенсациями, питательной почвой для запуска и раздувания которых служит людское невежество и в которых нет ничего, что тянуло бы на весомую квалификацию “антинауки”. Читаешь материалы, публикуемые в журнальчиках подобного рода и ловишь себя на чувстве, будто ты попал в салон какого-то чудака где-нибудь в Европе этак в веке восемнадцатом: “Чудотворная пилюля сделает Вашу жизнь пикантной!”, или “Пойман кузнечик весом в 10 кг!”, или - “У меня пятеро детей, а я все еще девственница (благодаря искусственному оплодотворению)”. Кто-то, наверное, посчитает, что здесь мы сталкиваемся ни с чем иным, как превращенной формой веры в чудотворную силу самой науки. Не исключено. Все мы находимся в начале пути познания этих явлений и не можем опереться в своем понимании антинауки на фундаментальные труды, на развитую традицию в специальной литературе. Ее пока просто нет. Я бы хотел представить на суд читателя свои соображения об этом, без сомнения, важном предмете.

Мы на Западе все еще не отдаем себе ясного отчета в причинах зарождения и культивирования разного рода ложных фантастических и мифических идей. Прежде всего, речь в этом случае должна идти о всеобщей научной безграмотности населения, характерной, в частности, и для современной Америки. Положение дел таково, что конкретные факты и цифры, отражающие его, наверняка будут восприняты советскими читателями с недоверием.

Почему феномен “антинауки” должен вызывать у нас тревогу?

Чтобы читатель мог составить себе представление, о чем идет речь, я из всей обширной литературы на эту тему сошлюсь лишь на самую последнюю публикацию - доклад советника президента США по науке Д.А. Бромлея, представленный в Конгресс и озаглавленный: “На пороге 2000 года: мировое первенство”. В нем отмечается, что научная грамотность американского общества находиться на следующем уровне: половина опрошенного взрослого населения не знает, что Земля обращается вокруг Солнца за один год. По результатам других исследований, например, И. Миллера “Уровень общественного понимания науки и технологии в США” (1990), стала известна, что менее 7 % взрослых американцев обладают некоторым эталонным уровнем научной грамотности в широком смысле этого понятия; только 13 % обладают, по крайней мере, минимальным уровнем понимания смысла и целей научного познания; за то целые 40 % не согласны с утверждение, что астрология - это вообще не наука. В своем исследовании И. Миллер, в частности, отмечает: “Профессия учителя переживает кризис... В настоящее время на одного новичка, посвятившего себя преподаванию математики или естествознания, приходиться 13 учителей по этим дисциплинам, на всегда покидающих свою профессию”. Процент же учителей, прошедших за время обучения в университете стандартный минимум по курсам наук, распределился следующим образом по биологии - 21 %, по химии - 31 %, по физике 12 %. Для почти 30 % всех высших школ США типичной является ситуация, когда курс физики вообще не включен в учебную программу. Только 20 % всех выпускников университетов США прошли какой либо курс физики. “Согласно последним сравнительным оценка состояния мировой науки, учитывающим положение в 12 странах, наши студенты оказались на 9-м месте по физике, 11-м по химии и последним по биологии... В области математики наши 13 % специализирующихся в ней студентов уступают другим странам, где специализируются не менее 25 %”.

Приведенные результаты свидетельствуют, что со времени публикации в 1983 году важного правительственного доклада “Нация в опасности: императив реформы образования” не произошло каких-то решающих перемен.

В том, что лишь столь незначительная доля населения США, всего 7 % взрослых может быть признана научно грамотной, и это в наши дни, когда поражающие воображения достижения науки и техники как никогда ранее наглядны и красноречивы, - можно усмотреть не только своего рода иронию истории, но и серьезную проблему, требующую внимательного изучения. К чисто теоретическому значению этой проблемы добавляется и политический аспект: при демократическом устройстве общества все граждане, как бы малограмотны и невежественны они ни были, имеют законное право на участие в принятии решений, существенное место в которых в современных условиях принадлежит научно-технической стороне дела. В этом обстоятельстве кроется возможность крупных политических ошибок и дестабилизации общества. Как я постараюсь показать дальше, история уже неоднократно доказывала, что невнимание к роли и значению науки недоучет и прямое игнорирование научного миропонимания могут повлечь за собой самые опасные последствия, открыть дорогу самым зловещим общественным силам.

Но и противоположное положение дел, - когда народ “безмолвствует”, пребывает апатии и пассивности, - не добавляет обществу безопасности и стабильности. Надо со всей ясностью осознать: нравиться кому-то современная наука или не нравиться, но без постоянной поддержки государством и общественными институтами научных исследований и разработок, без участия интеллектуалов-экспертов в принятии политических решений человечество никогда лучше жить не станет. Ни какого нежно-томного полинезийского рая или патриархального аграрного эдема нам не видать. Зато чудовищные катастрофы отнюдь не исключены. Мы должны помнить, что глобальная ситуация на нашей планете далека от равновесия, а наличный уровень наших знаний и способ практического вмешательства в природу, судя по всему, далеко не достаточны, чтобы обеспечить человечеству надежное будущее.

Таковы, вкратце, те мысли, на которые наводит тема антинауки и которые беспокоят сегодня многих западных интеллектуалов академических профессий.

Сами по себе все эти астрологи, спириты и тому подобные мелкие паразиты на духовном теле современной культуре могут вызвать разве что холодное недоумение или снисходительную усмешку, нежели рассматриваться как серьезное общечеловеческое явление. Это так, но все же мы должны уметь видеть за всем многообразием данного феномена, - который неразрывно связан, помимо всего прочего, еще и с исторической, географической и т.п. безграмотностью, о чем здесь лучше вообще не вспоминать, - нечто такое, что способно внушить нешуточную тревогу, а именно, некий фатальный провал обморок самосознания современного человечества. Еще в начале нашего столетия О. Шпенглер внушал ошарашенной публике, что идеи новейшей науки, самый тип ее сознания пропитаны смертельным ядом распада, неотвратимо ведут к закату западной цивилизации. В качестве причины он ссылался на некую “метафизическую усталость” Запада. Другой влиятельный мыслитель М.Вебер, сравнил метод естествознания с процессом совлечения с мира покровов тайны и очарования, что, по его словам, ведет к утрате чувства “всякого смысла, выходящего за грань чисто практического или технического интереса, о чем с такой силой сказал в своем творчестве Лев Толстой”. Как могло случиться что к исходу ХХ столетия недопонимания подлинного значения науки, - которое само по себе столь обыкновенно и всеобще, - стало причиной и симптомом культурного упадка?

Было бы грубым упрощением думать, что все дело сводиться к сложностям социального развития, хотя и этот фактор не стоит упускать из виду при всестороннем анализе. Ссылка на “усталость” цивилизации имеет под собой определенные исторические основания. Глубокий анализ этой концепции, аналогичных процессов в древней истории содержится в последней главе (“Страх свободы”) книги Е.Р. Доддса “Греки и иррациональное”. Расцвет древнегреческого просвещения в VI веке до н.э., последовавший за гомеровской эпохой, характеризуется этим автором как “прогрессивный переход греков от мифологического к рациональному мышлению”. К концу периода правления Перикла маятник качнулся в обратную сторону, и преподавать астрономию или высказывать в скептическом духе по поводу сверхъестественного стало в греческом полисе небезопасно. Всевозможные культы, астрологические пророчества, магическое врачевание и тому подобные практики стали симптомом наступившего длительного периода реакции и упадка, которые Доддс назвал “возвратом к Иррациональному”. Встает вопрос: не вступаем ли и мы, как когда-то древние греки, в заключительную фазу второго великого эксперимента с рационализмом, отсчет которого начался с Научной революции и Просвещения? Нельзя ли усмотреть в современной культурной ситуации некие параллели с процессами, приведшими античность к краю пропасти, - а именно с таким, например обстоятельством: “после того как греческие интеллектуалы стали все глубже погружаться в свой внутренний мир (начиная со времени позднего Платона), общественное сознание оказалось покинуто своим прежде строгими пастырями на произвол судьбы, без защиты, без руководства; лишенный требовательных наставников обыватель, надо думать, не без чувства облегчения вернулся к радостям и удобствам допотопного миропонимания”.

К концу V века до н.э. “крепнущему рационализму интеллектуалов противостояли симптомы регресса общественного сознания”, “рецидивы так и не изжитых верований”; и разрыв между ними расширялся, приближаясь к черте, за которой должно было последовать “полное отчуждение”. Лишенные интеллектуального водительства и опеки в период “сумерек кумиров”, Массы стали легкой добычей воспрянувшей астрологии и подобных ей вещей. Во многом это произошло из-за политических причин и условий: этот период пришелся на тревожные десятилетия, предшествующие завоеванию Греции Римом, когда жизненно важно было прогнозировать ближайшие события. До этого на протяжении целого столетия свободный грек вполне комфортно чувствовал себя в условиях интеллектуальной свободы. Но вот все переменилось, все предстало в совсем иной, пугающей перспективе: уж лучше строгая предопределенность астрологической Судьбы, чем это гнетуще-тягостное ежедневное бремя выбора и ответственности, чем эта свобода, которая не несет ни ясности, ни надежности.

Как ни услышать за этой “логикой” грозного голоса Великого Инквизитора из “Братьев Карамазовых” Ф.М. Достоевского? Позволю себе цитату из этой книги: “Ни какая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою судьбу к ногам нашим и скажут нам: “Лучше поработите нас, но накормите нас”... Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастья, - это силы: чудо, тайна и авторитет”.

Можно, наверное, несколько ослабить тягостное впечатление от этой мрачной картины, указав, например, на такую роль немаловажную вещь, как практически всеобщий энтузиазм и очарованность достижениями высоких технологий в развитых странах в наши дни. Обнадеживают и такие факты: хотя меньше половины взрослого населения США убеждены в эволюционном происхождении человека из органического мира; хотя каждого второго взрослого ставит в тупик задача определить одну сторону квадрата при известной другой его стороне, - все же американское общество в своем большинстве при ответах в различных социологических опросах выражают значительно большую уверенность в потенциальной возможности науки и техники творить добро, чем выражают ее в ходе аналогичных опросов жителей других индустриальных стран, таких, в частности, как Франция и Япония. Интересно, что на сохранении довольно высокого уровня интереса и уважения к науке со стороны общественного (далеко не всегда компетентного) мнения не сказывается непосредственно весьма противоречивое отношение простых людей к самим ученым. А ведь оно не столь уж благожелательно. В Америке конца ХХ века отнюдь не наука, а религия, как и во времени пилигримов XVII века, остается, судя по всему, наиболее влиятельной силой как в частной, так и в общественной жизни. Положение в точности такого, как его описал еще Токвилль в 1830-х гг. Около одной трети взрослого населения (из которого большая часть принадлежит к евангелическим сектам) подтверждает, что верит в воскрешение; более половины - верят в возможность повседневных чудес благодаря молитва; 60 % - заявляют, что верят в буквальное существование Ада для проклятых. Финансовые дотации, выделенные в 1990 году на поддержку религиозных организаций, составили круглую сумму в 54 млрд. долларов.

Во всех этих фактах я вижу проявление полного отсутствия в общественном сознании чувствительности к противоречиям, - и это при том, что современное, основанное на науке, мировоззрение в основной своей части возникло именно как реакция на подобные противоречия; впрочем, оно до сих пор еще не в состоянии навести мосты над пропастью между двумя непреложными императивами - знанием и верой. Но, не смотря на это подавляющее большинство простых американцев вообще не испытывает ни какого внутреннего разлада или неудобства от конфликта между этими разнородными силами.

Аналогичным образом, хотя в США широко распространены взгляды, обычно признаваемые за антинаучные (например, вера в НЛО), все же есть веские основания считать, что и они не суть что-то монолитное и однородное. Точнее было бы рассматривать как комплексы, где слитно сосуществуют потенциально противоположные идеи и формы сознания. А это, как мы увидим ниже открывает возможность поиска путей направленного влияния на сознание людей и изменения их взглядов. Подобно тому как различные тектонические пласты Земли дрейфуют в противоположных направлениях, вызывая время от времени стихийные катастрофы, так и разнородные элементы, образующие структуру мировосприятия обыкновенного человека нашего времени, далеко не образуют единого гармонического целого. Как понимал уже Великий Инквизитор Достоевского, либеральное, взлелеянное эпохой Просвещения сознание заблуждается, считая, что уже может праздновать победу. Ведь и в самом деле, “пронаучная” картина мира конца ХХ века представляет взгляды и позицию зыбкого, уязвимого, отнюдь не могущественного общественного меньшинства. Ситуация усугубляется еще и тем, что ученые и другие интеллектуалы не образуют сплоченной социальной группы; Они не смогли выработать достаточно эффективных социальных институтов или каких-то иных организационных форм, чтобы обсуждать и регулировать разногласия и конфликты даже в собственной среде, не говоря уже о дискуссиях с другими слоями общества - например, о границах и возможностях науки ее отношениях с другими формами духовной и культурной жизни общества. Не простые взаимоотношения по линиям “наука - технология - общество” даже внутри большинства ведущих университетов - лишь одно из подтверждений этого печального диагноза, недостатка внимания к сложившемуся положению.

Антинаука как альтернативное миропонимание: отрицание права науки на истину

Очевидное наличие внутренних противоречий - это основание для того, чтобы перейти к рассмотрению феномена антинауки на другом уровне анализа и постараться понять средствами более точного языка, что в действительности имеется в виду, когда говорят об “антинауки” и что следует из этого для оценки будущего нашей культуры и цивилизации. Мы должны начать с констатации того факта, что нет и никогда не было какой-то особой антинаучной культуры в том смысле, который был бы противоположен типу культурной деятельности, известной как “наука”, определенному, например, в “Американском этимологическом словаре английского языка” следующим образом: “Наблюдение, классификация, описание; экспериментальное исследование и теоретическое объяснение естественных явлений”. Хотя, возможно, с точки зрения философии и методологии науки такое определение выглядит не слишком удовлетворительно, я лично не знаю ни кого из даже самых ярых “антиученых” - дионисийцев, кто бы возразил против отнесения себя к охарактеризованному таким образом роду деятельности. Больше того, феномен антинауки ни в коем случае не представляет собой неполной, ущербной или невежественной версии “правильного” научного мировоззрения, которое, как считает большинство ученых выражает суть нашей цивилизации на данном этапе исторического развития. Ничего подобного. На самом деле, - если оставить в стороне банальные, сравнительно безвредные и невежественные претензии и суеверия, - в своей наиболее глубокой и изощрённой форме так называемая антинаука представляет собой, говоря прямо и без обиняков, заявку на ясное, четкое, конструктивное и функциональное, потенциально всеохватывающее альтернативное миропонимание, в рамках которого декларируется возможность “науки”, весьма отличной от той, которая известна нам сегодня; утверждается, что историческое значение этого альтернативного миропонимания заключается ни в чем ином, как в том, чтобы отвергнуть, развенчать, преодолеть классическую западную науку в широком смысле этого понятия. Причем преодоление и отрицание распространяется как на онтологические, так и на гносеологические основы и принципы науки, и прежде всего на ее традиционные, неотъемлемо и органично присущие ей экспансионистские амбиции определять и указывать смысл и направление прогресса человеческого общества. Иначе говоря, мы сталкиваемся здесь с давним, упорным и неуступчивым внутрикультурным противоборством, разрядки которого вряд ли можно ожидать в обозримом будущем.

Многие ученые, которые не подозревая о подобных вещах, простодушно и беззаветно трудится на узких делянках своих специальных областей знания, по-видимому, не мало удивятся услышав о таких поползновениях против научного познания. Между тем во всех развитых обществах между конкурирующими политическими силами всегда велись острые споры вокруг трех краеугольных категорий социального бытия: власти, производства и веры. Наука, которая представляет собой нечто гораздо более серьезное, чем досужий интеллектуальный спорт элиты в стенах отгороженных от мира лабораторий все глубже и необратимей вовлекается в этот спорт, - глубже, чем едва ли не все остальные из его нынешних участников. Начиная с XVII столетия, наука чем дальше, тем более наступательно и жестко заявляет о своем преимущественном праве судить обо всех трех из названных проблем, - праве, утверждаемом за счет прежних претендентов на монопольную истину и первенство в культуре и вопреки им.

Со времен Ф.Бекона и Ньютона, пообещавших осуществить мечту, соответственно, о всемогуществе знания и всеединстве науки (о чем еще не перестали грезить их последователи), наука и порождаемые ею технологии немало потрудились над тем, чтобы внедриться, подчинить себе и в корне преобразовать эту триединую связку “ власть - производство - вера”. Отнюдь не только на большей точности расчетов планетарных орбит и траекторий орудийных ядер обосновывала наука свою претензию на право первенства в культуре и всеобщего почтения к себе; Свою роль наука утверждала перекройкой всей системы донаучных, традиционалистских представлений о мире. На протяжении уже трех столетий научный разум ставит себе в заслугу проект построения неопровержимой, всеохватывающей, целостной картины мироздания, основанной на принципах и методах рационального познания. В этом наука с самого начала видела свою миссию, свой Святой Грааль. Нечего и говорить, что столь далеко идущие “имперские” амбиции провоцировали традиционно доминировавшие в западной культуре формы духовной деятельности, вызывали их ответное отчаянное сопротивление в борьбе за сохранение своего места под солнцем.

В XIX веке притязания и намерения науки стали уже более трезвыми, меньше напоминали род некого новейшего религиозного фанатизма. Но при этом их амбициозность, по сути дела, не только не ослабла, но даже возросла. Дж.Фрэзер, автор “Золотой ветви”, доказывает, что западная цивилизация прошла в своем развитии последовательно несколько стадий: от мифа через религию к науке. Конечно, взятый буквально, этот вывод ошибочен - ведь сегодня мы по-прежнему существуем как бы в кипящей смеси из всех трех названных духовных комплексов, каждый из которых не прекращает попыток подорвать репутацию всех остальных, оспорить их законность в качестве фундамента нашей культуры. Так, например, романтики XIX века пропагандировали так называемую “визионерскую физику” в противовес классической механике того времени, считая вслед за поэтом У. Блейком, что Ньютон, Локк и Бэкон суть не что иное, как “инфернальная троица”, проводника сатанинского влияния на человечество. На ряду с этими взглядами прошлое столетие стало свидетелем расцвета месмеризма, френологии, спиритического столоверчения и даже попыток гальванического сотворения жизни.

К концу прошлого столетия в Европе возникло и стало шириться движение, провозгласившее “банкротство науки”. Еще и сегодня существует множество всякого рода групп и объединений, пытающихся противостоять тому, что они называют гегемонией науки в нашей культуре. Эти группы не образуют внутренне единого организованного движения и, по сути, мало интересуются делами друг друга. Часть из них фокусирует внимание на эпистемологических проблемах и принципах науки, часть - на технологической реализации результатов научного познания, третьи уповают на возврат к романтизированной домодернистской версии науки и познавательной деятельности. Но всех их объединяет то, что каждая из них на свой лад и толк отстаивает, ни много ни мало, тезис о конце науки в том ее виде и смысле, который сегодня общеизвестен. Это обстоятельство и превращает все хаотическое и рассеянное их множество в некий стихийный консорциум, связанный единством цели.

Укажем здесь четырех наиболее одиозных участников этого “контрдвижения”, этой доблестной когорты ниспровергателей научного разума. Если начать с наиболее серьезного из них в интеллектуальном и смысловом отношении, то речь должна идти о том течении в современной философии, которое утверждает, что статус науки не выше статуса любого полезного в практическом смысле, функционального мифа (это выражение введено в оборот профессором Кембриджского университета Мэри Хессе). Я уж не говорю здесь о новейшем крыле в социологии науки, вышедшем далеко за рамки своей вполне разумной исходной задачи и вознамерившемся, по словам Б.Латура, “стереть грань между наукой и вымыслом”.

Следующий персонаж - малочисленная, но довольно - таки влиятельная в культуре группа отчужденных, маргинальных интеллектуалов. В качестве яркого примера тут может служить Артур Кестлер. Для людей этого типа быть обреченным на неведение, непонимание чего-либо - худшее из зол. Но фантастический взрыв объемов и темпов приращения нового научного знания при наших слабых силах пропускать его через себя и усваивать его - не оставляет места для честолюбивого всезнайства, для энциклопедических амбиций. Как честно признал Л.Триллинг, все это может вызвать разрушительное, подавляющее чувство “униженности и оскорбленности”. Отсюда и получается, что выдающиеся по силе ума, но страдающие завышенными притязаниями интеллектуалы, которые в прошлые эпохи стали бы необходимыми партнерами и наиболее ценными критиками науки (каковыми по-прежнему остаются многие мыслящие более конструктивно деятели культуры), сегодня оказываются не у дел, на периферии интеллектуальной жизни, ощущают себя ненужными, выброшенными из круга активных событий в культуре - и в порыве ожесточенного раздражения нападают на науку, “ниспровергают” ее, как это мы видим в поздних книгах того же А. Кестлера.

Третья группа - это переживающее новый вдохновенный подъем движение, которое я называю дионисийством. Ему присуще стремление отыскать соответствие, параллели между мышлением “Нового Века” и восточным мистицизмом, отыскать выход из интеллектуального анархизма наших дней к “хрустально-чистой власти”. Отчасти это умонастроение восходит своими истоками к романтиками XIX в., отчасти - наследует идеи контркультуры 60-х гг. Но все его адепты единодушны, по крайней мере, в том, что одним из тягчайших грехов современного мышления они считают его объективизм.

Четвертую, тоже весьма неоднородную группу образует радикальное крыло одного идейного направления, представленное, в частности, писательницей Сандрой Хардинг, которая недавно заявила буквально следующее: “Сегодняшняя физика - это всего лишь примитивная модель подлинного физического мира”. Как полагают она и ее единомышленники, современная наука несет в себе фатальный изъян “андроцентризма” (т.е. “мужецентризма”). А сознание этого обстоятельства, дающее надежду на его преодоление и помноженное на веру в прогрессивность научной рациональности, должно наводить нас на мысль, что человечество подошло к черте, за которой, по ее словам, может последовать “еще более радикальная моральная, социальная и политическая революция, чем это могли себе вообразить основоположники современной западной культуры”.

Причина, по которой все перечисленные наукоборческие течения смогли привлечь к себе внимание и вызвать известный общественный резонанс, заключается помимо прочего в том, что научно-технический прогресс давно уже вызывает у людей некое тревожное чувство, смутное ощущение опасности. Три различных, но действующих в одном направлении фактора создают для этого благоприятную почву. Два из них носят интернациональный характер, тогда как третий специфичен, пожалуй, только для США. Но все вместе они используются для подкрепления своей позиции теми, кто мечтает ниспровергнуть науку с занятого ею культурного пьедестала. Перечислим эти три фактора.

1.В условиях когда плоды науки и техники так или иначе причастны к жизни современного человека и сопровождают его от рождения и до самой смерти, нет ничего удивительного в широком распространении беспокойства по поводу действительных или мнимых последствий их развития. Нет ничего удивительного и в том, что впервые об этих последствиях задумались и сделали их предметом пристального внимания со стороны общественного сознания сами ученые и инженеры. Интересно, что в наши дни вытеснение человека из процесса материального производства и замена его труда машиной вызывает уже гораздо меньше опасений, чем это было в США в годы Великой депрессии, когда “машинофобия” буквально захлестнула умы. Проблема, как она видится сегодня, получила точную оценку в словах Ф.Д.Рузвельта, произнесенных им в иннаугурационной речи при вступлении в должность Президента на второй срок, а позднее (1937) высказанных им в письме к президенту Массачусетского технологического института К.Т.Комптону. Рузвельт писал о том, что ответственность, ложащаяся на плечи работников науки и техники, подразумевает как учет “социальных процессов”, так и “совершенствование взаимодействия с окружающей средой”. Необходимо, продолжил Рузвельт свою мысль, выработать механизмы, “компенсирующие остроту негативных последствий развития науки”. Сегодняшние критики и оппоненты наступления технологий идут гораздо дальше, опасаясь, что неконтролируемый или ложно ориентированный технический прогресс приведет в итоге к вступлению в эру технолгизированного варварства, угрожающего самой жизни на нашей планете.

Обыкновенный “человек с улицы”, испытывающий безотчетное и немалое чувство страха перед этой опасностью, как правило, плохо информирован о том, что в среде самих ученых в достаточной степени отдают себе отчет о всех угрозах подобного рода.

2.Второй фактор проявляет себя прежде всего в современном массовом экологическом движении. Критики научно-технического пути цивилизации в чем-то раньше ученых осознали, сколь хрупки и тонки взаимосвязи, пронизывающие и регулирующие жизнь на земле. Возможно, их риторика и методология не всегда отличались точностью и основательностью, но сами мотивы экологическо-тревожного сознания по своему духу вполне совпадают с дарвиновским учением о живой природе.

Необходимость утверждения системно-экологического стиля мышления (как в силу его собственной ценности, так и в силу обозначившихся экологических бедствий) - это довольно новое явление, приобретшее глобальное значение только в последней трети ХХ века и имеющее все шансы стать одним из главных проблемных направлений, которыми будет занято человечество в следующем, XXI веке.

Конечно, и раньше было сделано ни мало на этом пути.

Такие пионеры экологической проблематики, как Дж. Муир, П.Геддс, подготовили ее восприятие общественным сознанием - правда, на более частных и локальных примерах. И даже такой известный эколог, как Р. Карсон, бил тревогу только по поводу загрязнения экосистем некоторыми химикалиями. И все же сегодня мы должны отдать должное усилиям этих людей и оценить их тем выше, что именно они и их коллеги заставили в конце концов всех нас осознать глобальную значимость экологической проблемы, масштабы которой обозначились уже в их специальных работах и публичных выступлениях. Мы знаем теперь, что даже локальное вмешательство в экосистему способно вызвать, - и часто именно так и происходит, - последствия, подобные непредсказуемой цепной реакции и выходящие далеко за рамки начального круга явлений. Здесь уместно вспомнить об опаснейших радиоактивных осадках, выпадавших после испытания атомных бомб в атмосфере; о катастрофических для индийских крестьян последствиях гибели лесов в Непале; о бедствиях людей и ущербе для сельского хозяйства в результате Чернобыльской аварии; о последствиях уничтожения амазонской сельвы; о массированном отравлении вод Рейна и многих других рек; наконец, о самом тревожном явлении на сегодняшний день - как будто сама планета вопиет, взывая о внимании и остерегая нас - о разрушении озонового слоя и усилении парникового эффекта.

Для наглядности я напомню читателю о двух наиболее величественных символических образах, которые могли появиться только в нашем столетии и которое олицетворяют достигнутый им технологический уровень. Первый - это ставший уже столь привычный образ нашей голубой планеты, как она впервые предстала перед взором человека, поднявшегося в космос и увидевшего Землю, окутанную тонкой дымной атмосферы; моря и леса, проглядывающие в разрывах густой облачности, скрывающей континенты. Другой образ - человеческий эмбрион, пульсирующая зарождающаяся жизнь, укутанная в пелену материнских тканей. На первый и равнодушный взгляд, между зеленовато-голубой планетой, скользящей в межзвездном пространстве и розовой, нежно-хрупкой сокровенной плотью зародыша усматривается мало общего. Однако именно в последние десятилетия стало очевидна тесная взаимная связь между состоянием здоровья этих, столь различных внешне, материальных систем. Благополучие обеих отныне взаимообусловлено.

Пренебрежительное отношение к земле, загрязнение биосферы, нарушение ее экологического равновесия мстит вредоносным, пагубным влияниям как на нашу собственную форму жизни, начиная с ее эмбриональной стадии, так и на все прочие формы живого на планете. И наоборот, если ребенок, развившийся из крохотного зародыша, не научится бережному и внимательному отношению к окружающему его миру, то его экологическая невосприимчивость лишь ускорит деградацию планетарного целого.

Нельзя забывать о том, что технологический уровень нашей цивилизации делает в принципе возможным, чтобы усилия даже одного человека в течение нескольких часов вызвали глобальную катастрофу, в которой безвозвратно погибнут, по крайней мере высшие формы жизни. Становиться все яснее и то, что медленное, но широкомасштабное наступление на биосферу способно в несколько десятилетий сделать планету непригодной для нормальной жизни в сегодняшнем понимании этого слова. Короче, и планета как целое, и комочек зародышевого вещества связаны теперь воедино столь глубоко, как никогда прежде в человеческой и земной истории. Таким образом, - отметим еще раз, - те люди, которые уже осознали необходимость принципиально нового этноса глобального поведения человечества, сталкиваются с ситуацией, когда их точку зрения разделяют сравнительно немногие представители мира академической науки и новейших технологий. И уж совсем редки их единомышленники в сфере индустриального производства.

3.И, наконец, последний по порядку, но отнюдь не по значению факта. По мере усвоения и осознания учеными ценности образа жизни американской нации возникло чисто американское отношение к обсуждаемой нами проблеме. Оно может показаться проявление своеобразной идеосинкразии, характерной для этой страны, но по своей глубинной сути оно кажется мне безусловно здравым. Речь идет о скептическом неприятии как научно-технической, так и любой другой формы авторитаризма. Как выразился один проницательный политолог, Дон К. Прайс, американцы обнаруживают особое отношение к науке, корни которого уходят в органично присущую нас политическую философию. С самого начала формирования американского народа его отношение к авторитаризму как принципу социальной организации было однозначно и решительно негативным, а все политические институты Америки формировались с целью предотвращения, блокирования, насколько это только вообще возможно, авторитарных норм и методов правления в общественной жизни. Когда Дж.Пристли, химик-новатор и столь же неортодоксальный теолог и политический публицист, вынужден был бежать из Англии, где темная фанатичная толпа разнесла в клочья его лабораторию и библиотеку, - Т.Джефферсон приветствовал его на американском берегу как диссидента-единомышленника, борца против церковной и королевской тирании. Первые поколения ученых стали преемниками неизбывной и романтической веры в неуклонный общественный прогресс.

Однако, как замечает Прайс, на протяжении нескольких последующий поколений произошел резкий разрыв с этой традицией. По мере того, как число ученых росло, а плоды их труда прямо или косвенно, изменяли облик нашей повседневной жизни, они стали восприниматься обществом уже не в качестве инакомыслящего меньшинства, а как союзники правящих кругов. Таки образом, хотя большинство американцев сегодня все еще склонно видеть в науке позитивную силу общественного развития, те слои ученых, которые медленно осознают смысл описанного смещения акцентов в общественном сознании и рост его тревожности, - все больше становятся объектом подозрительного, недоверчивого отношения к себе со стороны последнего.

Концептуальная структура “картины мира”

Если мы хотим всерьез разобраться в существе многообразного, мозаичного феномена антинауки, то следует усложнить наш анализ, прибегнут к более тонкому методологическому инструментарию, характерному для современной философии науки.

С недавних пор эта задача стала основной в моей личной профессиональной деятельности. Здесь я намерен очертить, несколько упрощая картину, только контуры такого аналитического подхода, только его основные схематизмы.

Можно выделить следующие содержательные блоки нашего анализа:

1.Поскольку поведение и поступки людей в гуще практической, пропитанной конфликтами, социальной жизни не поддаются простому и однозначному объяснению, то следует обратиться к одному важному выводу из научных исследований в области антропологии, психологии, социологии и истории науки, - а именно к выводу о том, что мнения и поступки людей в значительной степени направляются и диктуются некой моделью мира. Эта модель - как правило, в целом здравая и реалистическая - обобщает опыт и сокровенные убеждения человека и выполняет роль своеобразной ментальной карты, с которой он сверяет свои поступки и ориентируется среди вещей и событий реальной жизни.

К. Гиртц напоминает нам об “особенности человеческого воображения, конструирующего образ реальности таким образом, что (как показал это в свое время М.Вебер) события в ней происходят не в некой нейтральной и безотносительной связи и последовательности, но насыщенной смыслом и подчиняются законам этого смысла”.

Примером могут служить результаты проведенных в США исследований по проекту “Личностные ценности”, показывающие, что важнейшими компонентами индивидуально преломленной общей картины мира являются: патриотизм + религия + национальная безопасность + стабильность + нравственность. Это сочетание может быть суммировано в понятии традиционализма.

2.Сочетание базовых убеждений и представлений, образующих ментальную картину мира индивида, совсем не обязательно представляет собой непротиворечивую взаимосогласованную систему. Напротив, в норме чаще всего это сочетание содержит в себе внутреннее противоречия, доходящие до самых нелепых и гротескных форм. Но при этом, однако, устоявшаяся система взглядов, как правило, сопротивляется попыткам рационального пересмотра их на предмет нормализации и устранения противоречий. Из исторических примеров вспоминаются: американская практика рабовладения XVIII-XIX вв., уживавшаяся с верой в то, что “все люди рождаются равными”; участие в нацистском геноциде опытных и искусных врачей, мнящих себя целителями общества”.

3.Индивидуальный комплекс базовых убеждений необязательно является неизменным и стабильным во времени. Он способен к значительным изменениям. Нередко люди совершают духовную эволюцию, преодолевая барьеры между радикально различными системами убеждений. Так, например, императрица Екатерина II в молодости считала себя преданной “ученицей” Вольтера и идей Просвещения; позднее же она как-то под горячую руку велела выбросить его бюст на чердак.

4.Для обозначения совокупности личных базовых представлений о мире, составляющих его идеализированную модель, давно уже были найдены удачные, но в наши дни (по крайней мере, в английском языке) несколько затертые и потускневшие термины “мировоззрение” и “картина мира”.

5.Между любыми двумя индивидуальными картинами мира могут устанавливаться (хотя бы временно) отношения либо совместимости, либо противоречия, либо они могут быть “ортогональны” друг к другу.

6.Для каждого конкретного исторического момента времени и в конкретных культурных условиях справедливо, что отдельные элементы частично совпадающих, совместимых индивидуальных картин мира сохраняют свою качественную специфику и относительную самостоятельность. Для сравнения можно сопоставить взгляды: участников экологического движения и энтузиастов “высокого соприкосновения”;

“традиционалистов” и “индивидуалистов”; людей, «ориентирующихся на семью» и “ориентирующихся на карьеру” и т.п.

7.В силу того, что каждая картина мира состоит из множества разнообразных элементов и допускает широкое многообразие своих индивидуализированных вариантов, ни один из этих вариантов не может рассматриваться в качестве “чистого” случая.

8.Все индивидуальные картины мира, включая и их концептуальное, “научное” ядро, действенны и функциональны только в том случае, если мир воспринимается и деятельность их носителя строится на их собственном, внутреннем языке, - хотя со стороны, с точки зрения какой-то другой картины мира, она может быть сочтена непригодной даже для решения тех проблем, на которые была изначальна призвана дать ответ. Так, например, в навигации местоположение корабля по-прежнему определяется и рассчитывается на основе геоцентрической картины мира. Культура Зинекантеко Майя в Мексике располагает удовлетворяющей ее носителей “теорией” землетрясений, согласно которой неожиданные толчки земной коры производятся движением плеч четырех гигантов, на которых, как они верят, покоится кубическая земная твердь.

Наукообразные идеи в сильной степени “пронаучно” ориентированных детей, а также “научно безграмотных” взрослых подчас образуют запутанную, но вполне “работающую” версию некой первобытной науки.

9.Как я уже подчёркивал, никакая картина мира на самом деле не является антинаучной в подлинном смысле этого слова, поскольку всегда включает в себя в качестве базового компонента рабочую прототеорию о природе физической и биологической реальности.

10.Главшейшая функция картины мира состоит в том, что она выполняет роль связующей силы, направленной на консолидацию человеческого сообщества, на руководство его жизнедеятельностью. Как отмечал Э. Эриксон, “мировоззрение представляет собой универсальную, всеобъемлющую концепцию, которая (если она исторически жизненна) интегрирует, организует коллективное воображение. Согласно этой формуле, мировоззрение фокусирует и дисциплинирует внимание людей на отборе существенных для жизни достоверных фактов; оно усиливает коллективное сознание, расширяет горизонт, направляет его на осмысление исторических реалий, активизирует чувство социальной солидарности, укрепляет и стимулирует волю к труду. В совокупности все эти свойства картины мира позволяют объяснить многие исторические явления, о которых прежде можно было строить лишь интуитивные догадки”. Именно благодаря картине мира, считает Эриксон, “индивид обретает горделивое чувство, будто он пребывает в центре, вокруг которого вращается весь мир, - чувство, придающее силы и уверенность в его делах и трудах”. Аналогичным образом - и для научного, и для любого другого сообщества - мировоззрение, основанное на альтернативных, по отношению к господствующим, воззрениях, выполняет ту же функцию фактора сплочения, консолидации и санкции на деятельность.

11. Самоопределение и самоутверждение как индивидуальных, так и коллективных картин мира осуществляется путем противопоставления альтернативным образам мира. Этот фундаментальный факт, справедливый уже для лексических единиц, в процессе построения какого-либо тезауруса, хорошо известен историкам науки, которые установили, что на протяжении вот уже нескольких столетий все научные картины мира утверждались и утверждаются путем резкой демаркации и размежевания со своим оппонентами, в роли которых нередко выступали их же предшественники. Примером может служить историческая последовательность “ньютонианство - романтизм - механицизм электромагнетизм-релятивизм-эмпиризм”.

12.Научная картина мира, независимо от того, насколько она “адекватна” или “современна”, обязательно входит в качестве элемента в общую картину мира индивида.

13.Как правило, всегда есть некая правдоподобная взаимосвязь, некий механизм взаимоотношения между общемировоззренческими и научно-техническими элементами индивидуальной картины мира. То, например, что кайзер Франц-Иосиф до конца своих дней категорически отказывался пользоваться автомобилем, телефоном и даже сантехникой, - отнюдь не было капризом старика или причудой самодержца. Просто эти вещи никаким естественным и законным образом не укладывались в его традиционалистской по складу ума голове.

14.Вместе с тем совсем не обязательно, чтобы подобная когерентная согласованность и устойчивость компонентов мировоззрения имела место всегда и в любом случае. Вспомним, например, как часто встречается такое на первый взгляд удивительное и неосязаемое сочетание: “религиозный фундамент + креационизм + почтительное отношение к достижениям высоких технологий”.

15.У большинства людей, в общем, с вниманием относящихся к астрологии, мистицизму, чудотворному целительству, эти явления и увлечения составляют все же лишь поверхностный слой их общего мировоззрения, его побочный или периферийный элемент. Само мировоззрение при этом, как правило, покоится не фундаменте из более реалистических и основательных представлений, заимствованных их общенаучной картины мира и ее специальных разделов. А это уже обусловливает “протонаучный” по общему характеру и внутренним тенденциям тип мировоззрения человека.

16.Картина мира, в которой отсутствуют характерные черты, присущие стандартной картине мира западной науки, как правило, будет восприниматься в качестве альтернативной со стороны той картины мира, в которой эти элементы или черты присутствуют.

17.При этом, однако, ситуация оказывается симметричной: каждая из двух таких картин мира будет альтернативной - контрагентом по отношению к другой.

18.Отсюда следует, что правильнее, по-видимому, было бы говорить не об “антинауке”, а об “альтернативной” науке. Заметим, однако, что при этом термин “альтернатива” создает видимость того, что будто бы такие концепции равноправны в онтологическом и прагматическом смысле и обладают (опять-таки, как бы в одинаковой мере) статусом “настоящей науки”. Поэтому еще более точным следует считать наименование соответствующих концепций “паранаукой”.

19.Тематическое ядро: в центре каждой картины мира, образуя ее важнейшую в эпистемологическом смысле когнитивную структуру, находится совокупность тематических категорий и допущений; они по большей части носят характер бессознательно принятых, непроверяемых квазиаксиоматических базисных положений, утвердившихся в практике мышления в качестве его руководящих и опорных средств. Примерами таких тем, тематических гипотез и тематических предпосылок в специфическом горизонте научной картины мира могут служить следующие схемы: ”иерархия / редукционизм - целосность/холизм”; “физические и математические” модели; ”витализм-материализм”, “эволюция-статизм-регресс”. В религиозной картине мира, как считают Герхард и Рассел, отчет “религиозных тематизмов” должен, очевидно, “начинаться с того, что известно под именем “традиционной доктрины”: Бог, благодать, грех. Переосмысленные в философском ключе, в частности Кантом, они предстали как темы Бога, свободы, бессмертия. В свете запросов современности это может уже выглядеть так: духовность, человечество, Вселенная. Такая триединая тематическая схема, многообразно варьируемая, достаточно репрезентативна, хотя, конечно, далеко не исчерпывает всего содержания этой сферы”.

20.Наиболее показательным и существенным различием, характеризующим альтернативные, оппозиционные картины мира, является именно симметрия тем и антитем: альтернативная картина мира, включает в себя значительное количество антитем, занимающих аналогичное структурное место и выполняющих ту же функцию, что и темы ее оппонента.

21.Картина мира и соответствующая ей альтернативная контркартина могут быть взаимно несовместимыми. Но при этом между ними необязательно должны существовать отношения логической несоизмеримости. Так, например, почти полное расхождение во взглядах К. Сагана, активного сторонника экологического движения, и Э. Теллера, который, в свою очередь, с энтузиазмом верит в технологический прогресс, не мешает им, вообще говоря, вести осмысленный спор и хорошо понимать смысл идей, целей и аргументов друг друга.

22.Пластичность тематического каркаса. Подобно тому, как индивидуальные представления о мире со временем могут изменяться, тематический состав коллективной картины мира так же может претерпевать изменения во времени. Другими словами, влияние тематического состава мировоззрения данного сообщества может ослабевать в одной из составляющих его картин мира, при том, однако, что в другом сообществе, картина мира которого построена на антитематической схеме, эта схема сохраняет свою устойчивость и значение. Таким образом, может оказаться, что кажущаяся “новой” картина мира состоит из выдвинутых на центральные позиции положений, которые в действительности вошли в оборот некогда прежде и в контексте иной картины мира. Важным примером в этом случае служит принятие в 1979 г. Папой Иоанном-Павлом II многих из тех положений, которые были отвергнуты церковью еще со времен суда над Галилеем, - включая сюда признание автономии и равного с верой статуса научного знания и научных открытий.