Домашнее воспитание девушки-дворянки

Размещено на http://www.allbest.ru/

Домашнее воспитание девушки-дворянки

А. Е. Рыбакова, студентка Ленинградскго государственного университета им. А. С. Пушкина, участница конкурса «Наследие предков - молодым. 2008».

Работа публикуется в журнальном варианте

В первой половине XIX века домашнее образование в России определялось как вид «частного учения» и было весьма распространено среди поместных дворян и духовенства. Представители привилегированных сословий проживали главным образом в поместьях, вдали от городов - центров сосредоточения общеобразовательных учебных заведений. Кроме того, считалось, что в казённых школах уровень воспитательного процесса нередко был ниже желаемого.

Домашнее образование отвечало уже устоявшейся традиции воспитания и первоначального обучения детей «просвещённого меньшинства». Домашнее воспитание ограничивалось грамотой, французским языком, знанием светских манер и пением романсов. Изучив всю эту премудрость, девушка начинала «ловить» женихов.

Постепенно складывался новый идеал образованной дворянской девушки, которой надлежало следить за новинками науки, литературы и искусства, всю жизнь заниматься самообразованием. Такая женщина должна была научиться говорить на любую тему, прекрасно излагая свои мысли, владеть одним-двумя иностранными языками. Родители отдавали девушек в полное распоряжение француженок-гувернанток, рассчитывая, что их дочери будут хорошо говорить по-французски, играть на фортепьяно, танцевать. В моду вошли высокомерное и презрительное отношение ко всему русскому и восхищение перед образованной Европой.

В сравнении с провинциалкой столичная аристократка могла получить лучшее домашнее образование, поскольку у родителей был широкий выбор учителей. План домашнего обучения ни в чём не уступал плану женских учебных заведений. Разумеется, само по себе наличие гувернантки ещё не гарантировало высокого уровня преподавания тех или иных дисциплин.

Обязательным для благовоспитанной девицы стало считаться знание французского, английского и немецкого языков, умение играть на фортепьяно, рукоделие, краткий курс Закона Божия, истории, географии и арифметики, а также кое-что по части истории французской литературы. Ходить по улице одним, без сопровождения воспитательницы и ливрейного лакея, не полагалось не только девочкам, но и взрослым барышням.

В стандартном пособии «Жизнь в свете. Дома и при дворе» указывалось: «Обладающий в высшей степени знанием света и приличия не только бывает человеком изящным, достойным, вежливым, но он уже терпелив, снисходителен, доброжелателен к низшим, почтителен к высшим, он чувствителен, он не оскорбляет никого никогда». Предполагалось с детства воспитывать в детях учтивость, вежливость, благопристойность.

Девочек старались отучить от болтливости, излишней жестикуляции, суеверий и привить осторожность, сдержанность в выражениях, умение внимательно слушать и тихо говорить. Вместе с тем в светском обществе нужно было уметь вести салонную беседу.

Влияние иностранных гувернанток было особенно заметно в строгом подходе к режиму дня и питания. Гувернантка вставала в семь часов утра и приучала воспитанников ложиться спать в девять вечера. Вставали рано и завтракали, обед в час дня, в четыре - одно сладкое блюдо, в восемь вечера - ужин, в девять ложились спать. Всё это происходило отдельно от взрослых. Общение со взрослыми воспринималось как награда. С восьми начинались уроки, потом часов в одиннадцать ходили гулять, затем чтение, в час ланч, уроки до четверти четвёртого. Затем следовало переодеться к обеду. Свободные часы проходили в телесных упражнениях. В семье домочадцы собирались только утром за чаем, гувернантка «показывала родителям отметки за вчерашние уроки, и, смотря по обстоятельствам, они выражали своё одобрение или порицание: "хорошо, братец, порадовал меня", а если баллы плохи, то детям выражали недовольство. Поэтому они очень ценили похвалу и очень уважали своих родителей».

Хорошие манеры были обязательны: нарушение этикета, правил вежливости, внешнего почёта к старшим не допускалось и строго наказывалось. Дети и подростки никогда не опаздывали к завтраку и обеду, за столом сидели смирно, не смея громко разговаривать или отказываться от какого-нибудь блюда. Впрочем, это нисколько не мешало процветанию шалостей вроде тайной перестрелки хлебными шариками или толчков ногами.

Гувернантки строго следили за питанием воспитанниц и позволяли давать не более пяти блюд, которые должны состоять из супа, пирожков к нему, жаркого, овощей и десерта. Все остальное считалось совершенно лишним. Пища должна быть проста, без пряностей и особенных подливок. Если воспитанница брала слишком большие порции, её стыдили за жадность; когда это не помогало, жаловались родителям. Время еды регулировалось: между каждым приёмом пищи должно было пройти около четырёх часов. В остальное время есть девушкам не позволяли.

В первых десятилетиях XIX века одним из условий правильного воспитания считалось приучать детей есть всё без разбора. Отвращение к неприятной пище уничтожали по большей части страхом и наказаниями.

Физическое состояние молодых дворянок также не оставалось без внимания. Девушек из богатых дворянских семей воспитывали по-спартански: холодные обтирания по утрам, плавание, узкая жёсткая походная кровать. Чрезвычайно важными для поддержания хорошей физической формы были прогулки. Гулять ходили обычно в центр города или подальше от городского шума в лес, где иногда девочкам позволялось побегать. Особую роль в воспитании играло ограничение физической активности и подвижности девочек, особенно запрещалось лазить по деревьям.

Во время прогулки с молодой девушкой разговаривали как можно больше и считали, что именно отношение воспитателя к прогулке формирует любовь или нелюбовь воспитанницы к ней. Прогулки совершались ровным шагом, не спеша и не торопясь, при этом гувернантка держала воспитанницу за руку. Если же девушка решала идти одна, то гувернантка шла, не опережая и не отставая от неё. Во время всей прогулки гувернантка и молодая дворянка разговаривали о том, что встретится на пути достопримечательного: о церквях, монастырях, музеях, библиотеках, арсеналах, дворцах, парках, больницах.

Девушке не позволялось заглядываться по верхам и бессмысленно перебегать глазами с одного предмета на другой, толкать прохожих, спотыкаться или терять свою шляпу. Прогулка превращалась в тяжелое испытание. «Меня с детства приучали всегда смотреть вперед и наблюдать, не идёт ли кто-нибудь из знакомых», - вспоминала Наталья Борисовна Долгорукая.

Прогулки зависели от погоды, и лишь англичанки готовы были совершать их при любых условиях. В плохую погоду физические упражнения делали в помещении или в специально оборудованной для этого комнате. Девушки ежедневно занимались гимнастикой, но их ограждали от излишнего рвения, ограничивая нагрузку, чтобы избежать травм.

Девушек учили верховой езде и плаванию, приглашая специальных учителей. Из игр наиболее полезной считали лапту. Катание на санках с горки из-за высокого травматизма считалось занятием скорее вредным, чем полезным. Было не принято играть с детьми в азартные карточные игры. Им прививали отвращение к картам, рассказывая поучительные истории о разорившихся игроках и прочих бедствиях от пагубной страсти к карточной игре. Среди полезных выделяли игру «Гусёк»: в развлекательной форме детей знакомили с названиями городов, местностей и именами исторических лиц.

В жизни юных дворянок немаловажное место занимали развлечения. В то время дети получали много подарков от родителей, родных и друзей дома. По произведениям художественной и мемуарной литературы мы хорошо представляем себе, как проводили досуг в аристократических семействах.

Гувернантки сопровождали детей в театры, на балы и концерты. В жизни дворянства бал - это не просто вечер танцев, а своеобразное общественное действо, форма социальной организации дворянского сословия. На балу совершались сделки, завязывались романы, здесь составлялось общественное мнение о человеке. Танцы были организующим звеном бального ритуала, определяя и стиль общения, и манеру разговора.

«Устраивались специальные детские балы, на которые съезжалось от 60 до 80 детей. Сопровождавшие гувернёры и гувернантки усаживались за отдельным столом, а хозяева дома, где устраивался бал, ужинали с отцами и матерями приглашённых». Такое вращение в обществе с детства приучало девушек к большому свету. Если небольшой бал устраивался в родительском доме, дети 10-12 лет не только присутствовали на нём, но и танцевали вместе со взрослыми.

Вывозить в большой свет девушку начинали с 16-17 лет. К этому времени она уже прекрасно умела не только танцевать, но и вести себя в специфической обстановке бала. Первый бал был первым официальным раутом, в котором девушка участвовала на правах взрослой, она должна была заявить о себе и начать завоевание положения в свете.

Родители часто организовывали досуг для детей, особенно если жили в усадьбе, вдали от столичного шума. Очень часто старшие играли в карты, а домашняя молодёжь, к которой присоединялись юные гости обоего пола, от души веселилась в зале и гостиной, устраивала шарады и другие игры, танцевала под аккомпанемент кого-либо из своих. Устраивались и домашние музыкальные вечера.

Летнее время было свободно от классных занятий, однако его проводили с пользой. Занимались разведением цветов, собирали гербарии, наблюдали за работой ветряной и водяной мельниц, учились у крестьян разводить домашнюю птицу. Так воспитанниц учили видеть прелесть окружающего мира и благодарить за всё это Бога.

Одним из обязательных компонентов воспитания было обучение девочек живописи и музыке. Дети высокопоставленных аристократических семей брали уроки не просто у хороших учителей, а непосредственно у композиторов, видных художников как у себя на Родине, так и за границей. В силу своего положения высшее сословие само являлось заказчиком и главным потребителем произведений искусства.

Этой культурой был пронизан весь его быт: архитектура дворцов-усадеб, их интерьер, насыщенность непосредственного общения с музыкой и литературой как обязательными атрибутами высшего света.

В конце XVIII -- первой половине XIX века домашнее воспитание получило широкое распространение в семьях провинциального дворянства и должно было в наибольшей степени отражать качество реального воспроизводства дворянского культурного этоса. Именно домашнее воспитание, включавшее в себя наряду с собственно “воспитательным” еще и “учебный” аспект, сообразовывалось прежде всего с представлениями родителей о подобавшем их дочери образовании, а эти представления определялись, помимо прочего, обычаями, существовавшими в среде российских дворян, в том числе и живших в провинции. Анализ материалов частных архивов тверского дворянства, в первую очередь, переписки, мемуарных и литературных источников, делает актуальной проблему культурной природы домашнего воспитания русской провинциальной дворянки, а именно: соотношения в нем “корневого” и “иноземного” начал.

К числу основных причин, по которым целенаправленному воспитанию подрастающего поколения придавалось важное значение, следует отнести то обстоятельство, что в рамках традиционной дворянской культуры существовало особое отношение к детям. Начать с того, что само понятие “семья” твердо ассоциировалось у представителей российского дворянства с ее детским контингентом: “Мое семейство умножается, растет, шумит около меня” ^[1]. Именно с наличием детей (причем, по-видимому, немалого их количества) провинциальные дворяне, такие, как, например, Логгин Михайлович Манзей, Александр Михайлович Бакунин, связывали свое представление о жизненном благополучии: “...не отчаиваюсь, что напоследок судьба будет мне благосклонна, и, что я спокойно... беспечно проведу остатки дней моих, окружен малыми детьми...” ^[2]; “Кто с милою женой на свете // И добрыми детьми живет, // Тот верует теплу на свете // И Бог ему тепло дает!” ^[3]. Судя по стихотворным свидетельствам одной юной особы из рода тверских дворян Квашниных-Самариных, имя которой, к сожалению, остается неизвестным, и того же А. М. Бакунина, рождение и воспитание детей составляло главный видимый смысл повседневной жизни провинциальных дворян-супругов (“Так в детстве нашем жили мирно // Мы в милой родине моей. // Отец и мать сидели смирно, // Забыв весь свет кроме детей” ^[4]; “Покоев нету в доме праздных, // А длинных детских комнат ряд...” ^[5] и являлось важной нравственной ценностью непосредственно внутри самой дворянской семьи.

Родители не стремились к тому, чтобы как-то изолировать от себя детей или, что называется, сбыть их с рук. Напротив, они считали своим долгом их “воспитание и приуготовление к благородному житию” ^[6]. Это выражалось, помимо прочего, в постоянном бытовом общении родителей с детьми, будь то повседневное принятие пищи, когда они сидели за одним столом (“Не драгоценная посуда // Убранство трапезы моей, --// Простые три-четыре блюда // И взоры светлые детей.” ^[7], или семейные вечера в гостиной, когда в полной мере должно было проявляться скромное обаяние жизни в провинциальной дворянской усадьбе, такой, как, например, новоторжское Премухино Бакуниных или вышневолоцкое Боровно Манзей (“Когда вечернею порою // Сберется вместе вся семья, // Пчелиному подобно рою, // То я щастливее царя” ^[8]; “...я помню эти зимние вечера, в которые мы всегда читали “Robinson Crusoe”, и это было для нас таким великим, таким неограниченным наслаждением” ^[9]; “... Миша... нас очень забавляет по вечерам, когда бывает с нами в гостиной, своими выдумками и шуточками...” ^[10]. Именно в такие и подобные им моменты общесемейного единения юные дворяне и дворянки научались, вероятно, от родителей не только правилам поведения и первым знаниям об окружавшем их мире (“Я никогда не забуду этих вечерних прогулок... где вы рассказывали какой-нибудь исторический анекдот или сказку, где вы заставляли нас отыскивать редкое у нас растение... Помню еще один лунный вечер: небо было чисто и усеяно звездами, мы шли в Мытницкую рощу и вы рассказывали нам историю солнца, месяца, туч, грома, молнии и т. д...” ^[11], но и самому главному -- любить свое Отечество и служить ему, чтить свою “малую родину” и сохранять трогательное благоговение перед ней (“...да и какое лекарство может сделать более пользы, как воздух той стороны, где ты родилась?” ^[12], ценить свою семью, родных и близких людей, и проносить через всю жизнь составлявшую незабываемый “аромат” детских лет эмоциональную атмосферу домашнего тепла “родового гнезда”, а позднее воссоздавать ее по возможности для собственных детей с тем, чтобы единая нить культурной традиции никогда не могла быть прервана. В этом, по-видимому, и заключался один из конкретных действенных способов репродуцирования в конце XVIII -- первой половине XIX века дворянской сословной культуры.

Родители были первыми наставниками своих детей в вопросе вероучения. Как показал Н. М. Карамзин в повести “Рыцарь нашего времени”, от матери ребенок впервые узнавал о существовании Бога, именно она учила его молиться: “Мысль о Божестве была одною из первых его мыслей. Нежная родительница наилучшим образом старалась утвердить ее в душе Леона… “Люби и молись ему всякий день”. -- “Как же ему молиться?” -- “Говори: Боже! будь к нам милостив!” -- “Стану, стану, милая!...” Леон с того времени всегда молился Богу” ^[13]. Вместе с родителями дворянские дети проделывали свои первые шаги в деле религиозного благочестия -- постились, читали Евангелие, исповедовались, как это было, например, в семье Бакуниных: “Потом наступал великий пост, и мы вместе с вами говели, и страстная неделя имела для нас что-то неизъяснимое, торжественное... Эта святая торжественность, нарисованная на вашем лице, эти черные ризы, эта мрачная и грустная служба, поздние всенощные... После всенощной мы приходили в гостиную, которая не была еще освещена, Варенька садилась за фортепьяно и брала аккорды, вы говорили нам о страданиях, о Божественной святости Спасителя... Потом, когда подавали свечи, мы вместе читали Евангелие... наступала среда и мы вместе исповедывались и после исповеди собирались вечером к ужину и было так тихо, так свято, так торжественно... Мы не понимали тогда, но чувствовали, что совершается что-то великое... Вы, маменька, сестры, все мы были в одной комнате; тут не было никого постороннего, никто не разрушал своим неуместным присутствием этой святой гармонии... о, все это слилось, неразрывно слилось с нашей жизнью!...” ^[14].

Что касается самого начала жизненного пути девочки из провинциальной дворянской семьи, то оно было отмечено такими культурно значимыми вехами, как “рождение” и “крещение”, и о нем могло сообщаться, например, среди прочей информации в письме тетушки новорожденной к своему мужу, причем на французском языке. Так, Варвара Александровна Дьякова, урожденная Бакунина, писала мужу Николаю Николаевичу Дьякову о появлении на свет их племянницы Любови Гавриловны Вульф, дочери Александры Александровны Вульф, урожденной Бакуниной, и Гавриила Петровича Вульфа: “Alexandrine est heureusement accoucheе d'une fille. Le baptkme est remis jusqu'a dimanche...” ^[15]. Из письма видно, что сама Варвара Александровна с двумя сыновьями находилась в это время в родительском Премухино, куда, наверное, приехала из имения Кушниково специально из-за рождения девочки: “... depuis avant hier je suis а Ргemouchino… et le lundi je repars avec mes deux garcons а вушниково” ^[16]. Вероятно, появление на свет молодой дворянки рассматривалось членами провинциальной дворянской семьи как важное событие, предполагавшее присутствие в доме, по крайней мере, некоторых из них. Особое значение придавалось также таинству крещения, которое “есть духовное рождение”^[17] и которое обычно совершалось “на восьмой или на сороковой день жизни” ^[18]. Можно предположить, что новорожденную Любовь Гавриловну Вульф крестили либо в домовой церкви Бакуниных (“Святая церковь -- флигель южный” ^[1], либо в освященной в 1836 г. Троицкой церкви, “возвышавшейся у въезда в Премухино” ^[20].

По-видимому, азы воспитания дворянская девочка, в буквальном смысле, впитывала с молоком матери. В отношении кормления женщинами своих новорожденных младенцев следует отметить, что в течение исследуемого нами исторического периода ситуация качественно изменялась. Из хранящегося в ГАТО в составе фонда ТУАК и датированного 20 апреля 1785 г. “письма из Данцига неизвестного лица к своей жене” можно сделать вывод о том, что в это время в дворянских семьях еще было принято прибегать к услугам специальной “кормилицы”, после чего только ребенок переходил на попечение матери: “Один артикул твоего письма, М.<илый> д.<руг>, заставил меня весьма серьезно подумать и большую часть ночи, а именно то, что, собираясь отнесть Леонида от кормилицы, боишься его крику; но еще не боишься, а говоришь, что не легок он тебе будет” ^[21]. Однако уже в повести Н. М. Карамзина “Рыцарь нашего времени” содержится указание на принципиально иной порядок вещей: “Тогда не было еще “Эмиля” ^[22], в котором Жан-Жак Руссо так красноречиво, так убедительно говорит о священном долге матерей... тогда не говорил еще Руссо, но говорила уже природа, и мать героя нашего сама была его кормилицею” ^[23]. Не скрывая своего позитивного отношения к этому явлению, Карамзин, вместе с тем, дает понять, что оно не имело достаточно широкого распространения в описываемую им эпоху: “Итак, не удивительно, что Леон на заре жизни своей плакал, кричал, и немог реже других младенцев: молоко нежных родительниц есть для детей и лучшая пища и лучшее лекарство”^[24]. При этом, исходя из его повествования, можно предположить, что в более поздний период, уже в конце XVIII века, женщины-дворянки часто сами кормили своих детей, в том числе и под влиянием знакомства с вышеупомянутым произведением Ж. -- Ж. Руссо. В первой половине XIX века, как показывает пример А. А. Вульф, кормление дворянской матерью новорожденного младенца должно было восприниматься провинциальным сознанием как нечто вполне естественное.

В одном из писем В. А. Дьяковой к мужу упомянуто о таком элементе ухода за ребенком, как прогулка по саду, которую младенец мог совершать, находясь или на руках у матери, или в специальной детской коляске, вошедшей, очевидно, в употребление, в том числе и в усадебном быту: “Пожалуйста, привези мне колясочку для Валериньки. Теперь нам Анниной нельзя пользоваться, потому что она нужна ея детям, и беднаго Валерю надо таскать по саду в руках, что для него совсем нездорово. Пожалуйста, милой Николай, привези, купи в Твери или в Торжке, чтобы только была крепка и надежна...” ^[25]. Следовательно, можно предположить, что и провинциальная дворянская девочка с детства росла, что называется, “на лоне природы”, наблюдение которой с ранних лет должно было составлять как бы особый аспект ее воспитания.

Из “письма из Данцига неизвестного лица к своей жене” видно, что родители могли иметь разные представления о том, как надлежит обращаться с детьми: “Мое равнодушие к детям, которое столько тебе не нравилось, не похоже на меня, ни на мой образ мыслей, оно мне не сродно; но я старался уметь приобресть его единственно для того, чтобы наши дети или лучше мы сами чрез них не отравили ту часть жизни нашей, с которой только мы жить собираемся, мне хотелось бы, чтобы я любил сыну делать добро, помочь ему, когда надобно, любоваться им, когда он любезен, жалеть его, когда он несчастлив, но не бегать на всякой крик, не беспокоиться всяким его каприсом и словом беспрестанным, его няньчиньем не пристраститься так, чтобы его и крик и припадок были беспокойство в доме и в душах наших. Тебя, М.<илой> д.<руг>, воображал я матерью благоразумною, которая детям будет рассудительно делать добро, а не всегдашним и беспредельным добром их несчастие...” ^[26]. При этом дворянская женщина, на которую ложилась основная забота о воспитании ребенка, особенно если муж ее находился на службе, относилась к этому, по-видимому, со свойственной ее мировосприятию эмоциональностью, в отличие от мужчины, подходившего к данному делу с рациональных позиций. Важно отметить, что в других сферах повседневной жизни, связанных, например, с ведением хозяйства, отстаиванием владельческих интересов, дворянка могла действовать не менее “рационально”, чем дворянин. Но в том, что касалось воспитания детей (в силу, вероятно, особой ценностной значимости для нее этого занятия), эмоциональное начало оказывалось преобладающим.

Вместе с тем анализ женских писем позволяет предположить, что в первой половине XIX века воспитание детей (как мальчиков, так и девочек) было для провинциальной дворянки предметом определенной культурной рефлексии. При этом своеобразной питательной средой для ее осуществления могло стать сопоставление собственных представлений о характере воспитания и некоего художественного идеала, внушаемого отдельными произведениями, например, французской литературы. В этом смысле весьма симптоматичными следует признать слова из письма новоторжской дворянки В. А. Дьяковой к мужу: “Alexandrine et sa petite Lubinka se portens bien. N<ou>s faisons des plans pour elever Valerinka et Lubinka comme de nouveaux Paul et Virginie! Посмотри как будет славно. Alexandrine иногда кормит Валериньку и молоко ему очень полезно” ^[27]. Вне всякого сомнения, речь шла об имеющем, по определению современного французского критика, “наивное звучание” ^[28] романе Бернардена де Сен-Пьера (Bernardin de Saint-Pierre) (1737-1814) ^[29] “Поль и Виржини”. Однако в свое время этот роман, по-видимому, производил известное впечатление на умы российских дворянок, в том числе и провинциальных ^[30], и пользовался у них значительным спросом, о чем может свидетельствовать, в частности, то обстоятельство, что “с марта 1836 по декабрь 1838 года в издательстве Л. Кюрмера еженедельно выходили выпуски книги” ^[31].

В процитированном выше отрывке из письма В. А. Дьяковой важно не только то, что А. А. Вульф сама кормила и свою дочь Любовь, и племянника Валерия, сына Дьяковых, но и то, что это действие вызывало у ее сестры, да и, по-видимому, у нее самой, определенные культурные ассоциации, связанные с жизнеописанием героев романа “Поль и Виргиния”: “Часто, кормя грудью, менялись они детьми. “Друг мой, -- говорила госпожа де-ла-Тур, -- у каждой из нас будет два ребенка, и у каждого из наших детей будет две матери” ^[32]. Для провинциальных дворянок-сестер первой половины XIX века, живших в сельской усадьбе, вместе воспитывавших своих детей и приучавших их с детства к тесному родственному общению, могли казаться привлекательными некоторые идеи французского сентиментализма, в том числе и нашедшие отражение в романе Бернардена де Сен-Пьера, а именно: тихая деревенская идиллия, жизнь на лоне природы вдали от “цивилизации” и светского общества, особое влияние матери на становление личности ребенка, человеколюбие и приверженность добродетели. Однако для них, очевидно, была неприемлема проводившаяся в романе наряду с этим мысль о том, что дети, в которых с ранних лет развивают высокие моральные качества, не нуждаются в получении образования.

Поэтому особое внимание с точки зрения практической реализации педагогических устремлений провинциальной дворянской женщины, как видно далее из письма В. А. Дьяковой, уделялось поиску подходящего учителя: “...получила письмо от Julie через тебя. Она пишет, что готова найти для детей наших учителя кандидата, когда будет уверена, что я нигде более не стану искать, потому что иначе она не может никому дать вернаго слова и может остаться обманщицею, как прошлаго года” ^[33]. К этому поиску подключали разнообразные личные связи ^[34] с тем, чтобы впоследствии иметь возможность выбора между несколькими претендентами. Однако непосредственная договоренность могла быть произведена лишь с одним из них, поскольку с моральной точки зрения дворянка считала для себя недопустимым давать ложные обещания.

Из переписки вышневолоцких дворян Манзей мы узнаем, что в конце XVIII -- первой половине XIX века привычными персонажами в повседневной жизни провинциального дворянства были гувернер и гувернантка. Прасковья Степановна, урожденная Рыкачева, писала 14 июля 1836 г. из Вышнего Волочка жившим в Москве своим тете и дяде, супругам Прасковье Логгиновне и Аггею Васильевичу Абаза, следующее: “Бесценную и милую мою Пашиньку (Прасковью Аггеевну Абаза. --А. Б.) от всего сердца крепко целую и всех сестриц и братцев мысленно обнимаю, и прошу их засвидетельствовать мое почтение любезнейшей моей Mademoiselle Beaud” ^[35]. Судя по ее словам, она с симпатией относилась к гувернантке-француженке, которая, по-видимому, занималась воспитанием детей в семьях рода Манзей. Из письма Марии Логгиновны манзей от 25 мая 1836 г. видно, какими критериями оценки могли руководствоваться провинциальные дворянки при выборе гувернантки для дочери или племянницы: “...мне кажется, что это будет лучше, чем брать неизвестную гувернантку, которая будет стоить гораздо дороже и ничего не выучит...” ^[36]. Для них имели решающее значение ее репутация, стоимость и качество образования, дававшегося юной воспитаннице. Также при выборе гувернера учитывали мнение детей, если таковое могло у них сложиться, и отдавали предпочтение тому, кто доброжелательно к ним относился: “Братец (Николай Логгинович Манзей. -- А. Б.) к вам, моя родная, я думаю еще не скоро отправится, ожидает Гувернера и обоз, который не ранее будет 1^[37]. По-видимому, гувернера находили в столице, откуда он и отправлялся в ту или иную провинциальную дворянскую усадьбу: “...боюсь только, чтоб брат Николай Лог:<гинович> не задержал вас, он дожидает известия из Петербурга о Гувернере...” ^[38]. Однако, как показывает эпизод из рассказа И. С. Тургенева “Однодворец Овсяников”, на практике могли иметь место и достаточно курьезные случаи, когда приглашение учителя для занятий с дворянскими девушками производилось по случайному стечению обстоятельств, и он не только не был специалистом в своем деле, но вообще не обладал необходимыми для этого качествами. Так, некто “m-r Lejeune” “родился... в Орлеане, от французских родителей, и вместе с Наполеоном отправился на завоевание России, в качестве барабанщика” ^[39]. После поражения “de la grande armee” один помещик, случайно познакомившись с ним в тот момент, когда тот находился в весьма затруднительном положении, взял его к себе в дом в качестве учителя для своих дочерей.

В перечне предметов, которые “m-r Lejeune” должен был преподавать юным особам, значилось всего два пункта -- игра на фортепьяно и французский язык: “Вот, дети, -- сказал он (помещик. -- А. Б.) им (дочерям. -- А. Б.), -- учитель вам сыскан. Вы все приставали ко мне: выучи-де нас музыке и французскому диалекту: вот вам и француз, и на фортопьянах играет...” ^[40]. Очевидно, это был тот условный образовательный “минимум”, приобретение которого в 10-20-е годы XIX века считалось необходимым для провинциальной дворянки. Как пишут И. М. Ободовская и М. А. Дементьев, “знание французского языка, танцы, музыка и регулярное посещение церковных служб -- этим обычно тогда ограничивалось воспитание девушек в дворянских семьях” ^[41]. Вместе с тем им удалось выяснить, что, например, в семье Гончаровых “дети подробно изучали историю (русскую и всеобщую), географию, русский язык, литературу, мифологию и т.д. Нечего и говорить об иностранных языках -- немецкий, английский и особенно французский они знали очень хорошо” ^[42]. Продолжая эту мысль, скажем, что девушки из семьи Александра Михайловича и Варвары Александровны Бакуниных также владели несколькими иностранными языками (“Покоев нету в доме праздных, // А длинных детских комнат ряд, // Где на пяти языках разных, // Учась взаимно, говорят” ^[43], в том числе, немецким, английским, итальянским и французским ^[44]. Это достигалось путем достаточно интенсивных и регулярных занятий. Из письма В. А. Дьяковой к мужу можно сделать вывод о том, что и позднее, в 40-е годы XIX века, дворяне, жившие в провинции, придавали особое значение систематическому (а не эпизодическому) домашнему образованию своих детей: “Nous sommes а Ргйmouchino depuis le<s> jours et les enfans йtudient comme а l`ordinaire. Hier ils sont allus а вашук ^[45] avec Р. Карло... будь пожалуйста покоен насчет детей и их учения. Р. К. ими доволен...” ^[46].

В первой половине XIX века умение изъясняться на французском языке вообще приравнивалось к воспитанию женщины: “Татьяна Борисовна... не получила никакого воспитания, то есть не говорит по-французски...” ^[47]. Обучавшиеся нескольким иностранным языкам юные дворянки лучше владели именно французским. Причина этого кроется в том, что французский язык был в то время для русского дворянства, включая провинциальное, языком разговорным, языком не только светского, но и бытового общения, на котором, в частности, дворянская девушка могла наиболее адекватно выразить свои мысли и чувства (“Итак, писала по-французски... // Что делать! повторяю вновь: // Доныне дамская любовь // Не изъяснялася по-русски, // Доныне гордый наш язык // К почтовой прозе не привык” ^[48]. Не случайно А. С. Пушкин отмечал у “милых предметов” слабое знание родного языка и превосходное владение французским: “Не все ли, русским языком // Владея слабо и с трудом, // Его так мило искажали, // И в их устах язык чужой // Не обратился ли в родной?” ^[49] Вместе с тем в 20-е годы XIX века, причем, по-видимому, не без влияния произведений самого А. С. Пушкина, в круг обязательного и, возможно, более обстоятельного, чем раньше, домашнего изучения дворянской девушки начал входить русский язык. Важно, что в конце XVIII -- первой половине XIX века возможность изучения иностранных языков оценивалась в рамках дворянского этоса как своеобразный критерий сословной дифференциации женщины. В качестве подтверждения этого можно привести такой исторический пример. В. И. Колосов, сообщая о воспитании в семье старицкого помещика Павла Ивановича Вульфа дочери священника, некой Катерины Евграфовны Синицыной, оставившей устные воспоминания о двухнедельном пребывании А. С. Пушкина в январе 1827 г. в сельце Павловское Старицкого уезда ^[50], писал следующее: “И Павел Иванович, и жена его, Фредерика Ивановна, сначала хотели воспитать ее как барышню, выучить ее языкам и т.п., но по совету одной барыни ограничились только тем, что выучили ее читать, писать, немного арифметике, священной истории и еще кое-чему другому...” ^[51].

Однако процесс домашнего воспитания и образования юных дворянок конца XVIII -- первой половины XIX века часто оказывался делом сложным, не сводимым только к усвоению знаний, получаемых от наемных учителей. Жизнь провинциальной дворянской девочки с ранних лет протекала в усадьбе, территориальное пространство которой являлось как бы своеобразным “полем пересечения” различных аспектов культуры того времени, а именно: “социального” и “природного”, “дворянского” и “крестьянского”, “исконного” и “заимствованного”. Переплетение и взаимосвязь этих аспектов, несомненно, должны были оказывать специфическое влияние на формирование культурного облика провинциальной дворянки. Так, родившаяся в Орле Анна Петровна Полторацкая, по первому мужу Керн (1800-1879) ^[52], “с 8 лет до 12-го года” ^[53] воспитывалась в старицком имении своего деда Ивана Петровича Вульфа -- в усадьбе Берново ^[54]. О ее воспитании А. С. Пьянов пишет следующее: “Ласковая няня Пелагея Васильевна, гувернантка из Лондона, учитель -- студент Московского университета составляли домашний мир девочки. Но она знала и другой мир: святочные крестьянские игры, свадьбы дворовых людей, жизнь соседнего цыганского табора” ^[55]. Русская няня и гувернантка “m-lle Бенуа” ^[56] олицетворяли собой две разные, едва ли сопоставимые культурные традиции, результаты влияния которых должны были тем не менее практически “уживаться” в сознании юной дворянки. При этом воспитывавшаяся в провинции дворянская девочка, имевшая вполне отчетливое представление об особенностях народного быта и нравов, могла, судя по словам А. П. Керн, гораздо лучше владеть иностранным языком, нежели родным: “Все предметы мы учили, разумеется, на французском языке, и русскому языку учились только 6 недель во время вакаций, на которые приезжал из Москвы студент Марчинский” ^[57]. Отдельные элементы отечественного культурного наследия усваивались ею, главным образом, интуитивно, в отличие от области собственно “знаний”, которые подлежали более или менее систематическому изучению под руководством специально приглашавшегося иностранного педагога. Особую роль в процессе домашнего образования юной дворянки играло чтение (“...мне удавалось удовлетворять своей страсти к чтению, развившейся во мне с пяти лет” ^[58], предмет которого определялся, как видно из воспоминаний А. П. Керн, имевшимся в усадебной библиотеке выбором книг, представленных в значительной мере французскими авторами: “У нас была маленькая детская библиотека с m-me Genlis ^[59], Ducray-Duminil ^[60] и другими, и мы в свободные часы и по воскресеньям постоянно читали. Любимые сочинения были: “Les veillees du chateau”, “Les soirees de la chaumiure” ^[61]. Упоминание А. П. Керн об особенности восприятия прочитанного может свидетельствовать о характере влияния, которое оказывало знакомство с зарубежной литературой на формирование культурного облика дворянской девочки: “Встречая в читанном скабрезные места, мы оставались к ним безучастны, так как эти места были нам непонятны. Мы воспринимали из книг только то, что понятно сердцу, что окрыляло воображение, что согласовано было с нашею душевною чистотою, соответствовало нашей мечтательности и создавало в нашей игривой фантазии поэтические образы и представления. Грязное отскакивало от наших душ. Они всасывали в себя только светлую непорочную поэзию” ^[62].

В сравнении с провинциальной столичная дворянка могла получить формально более качественное домашнее образование в силу имевшейся у ее родителей возможности относительно широкого выбора учителей и гувернанток. Однако реальное его качество должно было в большей мере зависеть от степени заинтересованности самих родителей в том, чтобы дать дочери полноценное, с их точки зрения, образование. Понятно, что само по себе наличие гувернантки не гарантировало еще высокого уровня преподавания тех или иных дисциплин, а, напротив, отсутствие ее не может быть безусловным свидетельством того, что они не получали всех необходимых, по общепринятым представлениям, знаний. Так, по словам Н. М. Пирумовой, “в отличие от большинства дворянских семей того времени, Бакунины сами занялись воспитанием детей... Варвара Александровна давала детям уроки музыки, Александр Михайлович учил их истории, естественным наукам (физике, географии, космографии), литературе, занимался с ними языками, приобщал к своим занятиям в парке и саду. Следует упомянуть и о живописи, которой с разной степенью успеха занимались дети” ^[63]. Четыре сестры -- Любовь, Варвара, Татьяна и Александра ^[64], -- получили домашнее воспитание и образование непосредственно под руководством своих родителей, стремившихся, насколько возможно, способствовать их интеллектуальному развитию в соответствии с условным педагогическим стандартом 10-20-х годов XIX века. Правда, сами они (а точнее некоторые из них, например Варвара Александровна Дьякова) все же прибегали впоследствии, воспитывая уже собственных детей, к помощи наемных учителей.

Что касается воспитания, которое дворянская девушка получала дома, то оно было ориентировано не на формальную норму, регламентировавшуюся законодательно, а на бытовавшие в среде провинциального дворянства обычаи и культурные традиции. При этом составной частью традиционного дворянского этоса наряду с известными стереотипами собственно сословного поведения и мировосприятия являлась взаимосвязь с народной средой, в частности, девочек-дворянок могли воспитывать няни-крестьянки, умевшие, как и родители (а иногда и лучше последних), привить им важнейшие христианские представления и ценности. В деле домашнего воспитания юных дворянок существенным кажется не только его содержание, но и способ реализации: не формализованный, в отличие от воспитания в институтах, а обусловленный естественным культурно-бытовым укладом жизни провинциального дворянства.

дворянский девушка обучение воспитание

Образование и воспитание дворянских девушек в XVIII - нач. ХIХ века

в статье рассматривается процесс обучения и воспитания дворянских девушек в XVIII - нач. ХIХ века, которое осуществлялось в домашних условиях, либо в государственных учебных заведениях.

Ключевые слова: женское образование, институт благородных девиц, Смольный институт, «Воспитательное общество», образовательная концепция, воспитанницы.

В настоящее время в нашем демократическом государстве юридический статус гражданина не зависит от его половой принадлежности. Сейчас можно говорить о том, что мужчина и женщина имеют равные права и свободы, а также равные возможности для их реализации.

Но так было не всегда, и не так давно женщины стали равны с мужчинами в правах. Говоря, о рассматриваемой нами теме, следует отметить, что не всегда женщины в России имели право на получение образования, так как право на получение образования всегда считалось привилегией мужчин.

Что касается женского пола, то долгое время целью жизни, а одновременно предназначением подавляющего большинства женщин, рассматриваемого периода, было выполнение роли супруги, матери, хозяйки дома. Эти функции, естественно, нельзя сбрасывать со счетов, так как многие женщины играли немаловажную роль в своей семье, а особенно в жизни супруга, помогая, например, в продвижении по карьерной лестнице, способствовали укреплению его общественного положения. Но для того, чтобы качественно осуществлять эту функцию женщине все чаще требовалось наличие образованности. Например, обращаясь к истории, можно вспомнить тот факт, что уже при Петре I такой вопрос, как замужество, был связан с образованием. Своим специальным указом император предписывает: «неграмотных дворянских девушек, которые не могут написать хотя бы свою фамилию, - не венчать»[1].

Однако образование дворянских девушек зависело и от других обстоятельств, среди которых одним из главных аспектов, влияющим на процесс обучения, выступало имущественное состояние семьи, и как следствие ее положение в обществе, а иногда процессу обучения препятствовала и удаленность поместья от городских центров. Таким образом, дворянские семьи, имеющие сравнительно небольшой достаток, занимались обучением своих детей самостоятельно. Этим процессом в основном занимались старшие сестры, братья или родители. М.К.Цебрикова в своей автобиографической статье «Страницы из истории нашего женского домашнего образования» вспоминала, что «русскому языку, т.е грамматике, учила мать, арифметике, географии и истории - отец»[2].

в связи с этим обстоятельством домашнее женское образование существовало и развивалось в рамках свободного семейного уклада. Само понятие «семья» твердо связывалось с детьми, рождение и воспитание которых составляло главный смысл повседневной жизни провинциального дворянства, видевшего в своем, нередко многочисленном, потомстве подтверждение и залог жизненного благополучия. «Политика» в этой деликатной сфере сообразовывалась, прежде всего, с представлениями родителей о подобающем образовании их дочери, содержание которого во многом определялось дворянской культурой. Таким образом, родители не стремились отдалить от себя детей, напротив, они считали своим долгом их «воспитание и приготовление к благородному житию»[3]. Это выражалось, помимо прочего, в постоянном общении, будь то ежедневный приятием пищи или семейные вечера в гостиной, когда в полной мере проявлялось скромное обаяние жизни в провинциальной дворянской усадьбе. Родители были первыми наставниками девочек в вере. От матери дочь узнавала о существовании Бога, именно она учила ее молиться, соблюдать посты, читать православную литературу. Эти знания были необходимы для духовного и гармоничного развития личности, они хотя бы немного, отстраняли подрастающее поколение от влияния окружающего мира, где приоритетом все чаще служил материализм.

В семье юные дворянки учились от родителей правилам поведения и первым знаниям об окружавшем их мире, а также самому главному - любить свое отечество и служить ему, чтить свою «малую родину», ценить родных и близких людей, пронося атмосферу домашнего тепла через всю жизнь, чтобы позднее воссоздавать ее для собственных детей.

Кроме знаний необходимых девушке для полноценной и счастливой жизни, родители старались обучить общеобразовательным дисциплинам. Обычно к данным предметам относилось обучение навыкам разговора на одном или двух иностранных языках -- чаще, французском и немецком, обучение грамотности, правилам арифметики, начальным сведениям по истории, географии. Также обязательным для молодой дворянки считалось приобретение навыков игры на каком-либо инструменте, рисования, пения, умение грациозно танцевать.

Особую роль в процессе домашнего образования играло чтение, в основном французской литературы. Из книг юные дворянки черпали то, что было понятно их сердцу, соответствовало мечтательности. Образы прекрасных рыцарей, окрыляли юное воображение и согласовывались с душевной чистотой девушки. На примере литературы родители старались провести параллель между отрицательными явлениями поэтического мира, часто схожими с окружающей действительностью, и образами светлыми и непорочными.

Следует отметить, что при всех стараниях и желании родителей заниматься обучением и воспитанием своих детей, часто им не хватало времени на осуществление данной функции и поэтому для девушек нанимали наставниц, т.е. гувернанток, а иногда и учителей.

Так как жизнь дворянской девочки с ранних лет протекала в усадьбе и ограничивалась ее территорией. Приглашенные наставницы девушек, в силу осуществления своей деятельности, обладали знаниями о мире, существующем вне стен «родового гнезда». Они могли поведать девушкам о жизни простых людей, например, о святочных крестьянских играх, свадебных обрядах дворовых людей, или жизни соседнего цыганского табора. Иноземная гувернантка олицетворяла собой другие культурные традиции, результаты, влияния которых должны были формировать в сознании юной дворянки реальные представления об окружающем мире.

Но, к сожалению, приглашение «людей со стороны» невсегда положительно влияло на процесс образования и воспитания юных дворянок. По воспоминанием Г.Ф. Головачева «найти хорошего учителя или учительницу было тогда очень трудно, ибо контингент педагогов наших отечественных был крайне ограничен...» [4].

Вследствие этого обстоятельства, среди воспитателей и учителей дворянских дочерей оказывались иностранцы, которые, к сожалению, часто бывали людьми несоответствующих профессий - актерами, солдатами, иногда даже лакеями, кучерами и парикмахерами. Естестественно, такие люди, не обладавшие педагогическими навыками и, часто даже необходимыми знаниями, мало чему могли научить своих воспитанников. Но даже, если иностранные учителя и были достаточно образованными людьми, тем не менее отсутствие профессиональных знаний сказывалось на преподавании. Конечно, среди иностранных, учителей были и прекрасные педагоги, но их было незначительное меньшинство.

Многое в домашнем воспитании девушек зависило, прежде всего, от материального положения семьи, образованности самих родителей, а также от общего настроя семьи. Этот процесс достигал хороших результатов лишь в тех семьях, где достаточно образованные и просвещенные родители, обладавшие высокими моральными качествами, проявляли заботу о хорошем обучении и нравственном формировании своих детей.

Для наиболее обеспеченных и знатных дворянских семей альтернативой домашнего образования и воспитания девушек, выступало обучение за границей или в государственных учебных заведениях. Тем самым, начало женского институтского образования в России связано с открытием в середине XVIII в. Смольного института благородных девиц в Санкт-Петербурге. Впоследствии во второй четверти XIX в. институты благородных девиц были открыты в Казани, Харькове, Нижнем Новгороде, Одессе, Киеве, Оренбурге и других городах.

Тем не менее, наиболее привилегированным институтом для обучения юных дворянок был Смольный институт благородных девиц или, как его первоначально называли

«Воспитательное общество благородных девиц». Данное учебное заведение было основанно в Петром I был построен Смольный двор, где добывалась смола для нужд Адмиралтейства, а при Елизавете Петровне Летний дворец, получивший название Смольного. Позднее здесь был основан Воскресенский женский монастырь и в 1764 г. часть монастырских корпусов была передана Екатериной II «Воспитательному обществу благородных девиц». В 1797 г. по ряду причин монастырские помещения, в которых располагался институт были закрыты, а в остальных его помещениях было образовано общество дворянских вдов так называемый «Вдовий дом». Но институт вследствие данных обстоятельств не прекратил свое существование. Для него в 1806 -- 1808 гг. было выстроено специальное трехэтажное здание.