Открытие Сибири и история взаимоотношений власти и малых коренных народов Севера

Размещено на http://www.allbest.ru/

ОТКРЫТИЕ СИБИРИ. ИСТОРИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ВЛАСТИ И МАЛЫХ КОРЕННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА

«Этот край кажется причудливой мозаикой. Он составлен из многочисленных народностей, совершено не изученных и, по какой-то странной игре случая, оставленных вне научного внимания. Обычно на этнографических картах эти народности бывают известны под общим названием тунгусов, самоедов и других, а между тем, при более близком знакомстве, они делятся на многочисленные группы часто резко отличающиеся друг от друга по языку и быту. Хотелось бы искренне верить, что Всесоюзная Академия наук обратит свое внимание на этот пестрый цветник народностей, на этот позабытый оазис между Енисеем и Леной», - так писал А.А. Попов, исследователь культуры таймырских народов, автор нескольких фундаментальных трудов о нганасанах и долганах.

Уникальная культура немногочисленных северных народов издавна привлекала внимание европейцев. Начало освоения Сибири традиционно связывают с именем Ермака. Если речь заходит об открытии Сибири, то первая дата, которая вспоминается сразу, это, конечно, 1581 год, когда Ермак и его дружина перешагнули Каменный пояс, оставили позади уральский хребет и двинулись на восток, к Иртышу.

Земли, расположенные восточнее Урала, привлекали внимание русских людей и ранее. Новгородцы-ушкуйники еще в XIV веке принесли на Русь полулегендарные, во многом фантастические сведения о «человецех незнаемых в Восточной стране»... Сказание начинается так: «Над морем живут люди самоедь зовомые молгонзеи. А ядь их мясо оленье да рыба. Да между собою друг друга ядят. А гость к ним откуды приидет. И они закалают дети свои на гостей, да тем и кормят. А который гость у них умрет и они того снедают, а в землю не хоронят, а своих також. Сияж люди невеликы взърастом. Плосковидны. Носы малы. Но резвы велми и стрельцы.скоры и горазды. А ездят на оленях и на собаках. А платие носят соболие и оленье...

В той же стране иная самоедь такова ж... Лете месяц живут въ мори. А на сусе не живут того ради, занеж тело на них трескается и они тот месяц вь воде лежат, а на берег не смеют вылести.

В той ж стране есть иная самоедь. По пуп люди мохнаты до долу, а от пупа въ верхь яко ж и прочии человеци. А ядь их рыбы и мясо. А торги их соболи и песцы и олении кожи.

В той ж стране иная самоедь. Въверх рты на темени, а не говорят, а образ в пошлину человечь. А коли ядят, и они крошят мясо, или рыбу да кладут под колпак или под шапку, и как почнут ясти и они плечами движут въверхь и вниз.

В той ж стране есть иная самоедь. Якож и прочии человеци. На зими умирают на два месяца. Умирают тако, как где которого застанет въ те месяцы, тот там и сядет. А у него из носа вода изойдет как от потока да примерзнет к земли и кто человек иные земли неведанием поток той отразит у него и сопхнет с места и он оумрет, то уже не оживет. А не сопхнет с места, той оживет, и познает и рече ему о чем мя еси друже поуродовал. А иные оживают как солнце на лето вернется. Тако на всякый год оживают и умирают...

В той же стране иная самоедь. По обычаю человеци, но без глаз. Рьты у них межи плечми. А очи въ грудех. А ядь их головы олении сырые. А коли им ясти и они головы олении возметывают себе в рот на плечи и на другый день кости измещуть из себя тудаж, а не говорят. А стрельба же их трубка железна въ руце. А в другой руце стрелка железна. Да стрелку туж вкьладает въ трубку. Да бьет молотком вь стрелку...

Вверх тоя ж рекы великия Оби есть люди ходят поподземлею иною рекою день да нощь съ огни. И выходят на озеро и над тем озером свет пречюден. И град велик, а посаду неа у него. И кто поедет кь граду тому и тогда слышити шюм веник въ граде том. Как и въ прочих градах. И как приидут в него и людей в нем нет и шюму не слышити никоторого. И ни иного чего животна. Но въ всякых дворех ясти и пити всего много и товару всякого кому что надобе. И он положивь цену противу того, да возьмет что кому надобет и проч отходят. А кто что без цены возьмет, и прочь отидет и товар у него погыбнет. И обрящется пакы вь своем месте. И как проч отходят от града того и шюм пакы слышети какь и въ прочих градах...»

Фольклорные рассказы о диких людях продолжались и позднее. В феврале 1685 года «почала быть словесная речь меж всяких чинов, будто в Енисейском уезде, вверх по Тунгуске-реке явились дикие люди об одной руке и ободной ноге».

Однако никакие слухи о диких людях и чудовищах неизведанного Севера не могли остановить движение землепроходцев в поисках неведомых земель и народов в «Восточной стране», в таинственной Сибири.

Как и другие старинные и общеупотребительные географические названия, например Волга, происхождение термина «Сибирь» и его смысл вызывали и до сих пор вызывают дискуссии.

Одно из таких толкований: слово «Сибирь» европейцы услышали впервые во времена Марко Поло, когда до них дошли увлекательные рассказы о чудесах далеких стран великого хана. Название «Сибирь», как полагают некоторые ученые, производное от монгольского слова «шевер» (шавар) - «болота» и первоначально означало лесостепь и лесные районы, куда не проникали монгольские кони Чингисхана. Непреодолимыми препятствиями для них стали болота и таежный гнус.

Есть гипотеза, что слово это родилось в еще более далекие времена, почти две тысячи лет назад, когда Азия, «далекая и таинственная», выплеснула с востока на запад волны переселяющихся народов. В крови и зареве пожаров рождалась новая, варварская Европа. Гунны сражались с защитниками Рима на Каталаунском поле. И тогда прозвучало чуждое европейскому уху имя одного из азиатских племен, родичей гуннов, савиров. Всего вероятнее, что по этому племени и получила Сибирь свое имя, поразившее слух потрясенной Европы на рубеже античной и феодальной эпох.

На территории Сибири живут представители различных языковых групп, каждая из которых имеет свою историческую судьбу. Многочисленные тюркоязычные народности представлены здесь, начиная с потомков кучумовых татар в Западной Сибири и кончая самыми северными в мире тюрками - якутами и долганами. Вдоль склонов Урала на побережье арктических морей живут и теперь финноугры и ненцы. В том числе среди сибирских угров-уральцев есть близкие родичи венгров - ханты и манси, которые прежде назывались обскими остяками и вогулами. В Прибайкалье начиная от Нижнеудинска и далее у Байкала и за Байкалом расселены монголо-язычные буряты.

В тайге от Хингана до Ледовитого океана живут многочисленные группы, говорящие на тунгусском языке, в том числе амурские племена нанайцы и ульчи.

Наконец, ученым еще в XVIII веке стали известны загадочные «палеоазиаты», чьи языки непохожи на все другие и вместе с тем резко отличны друг от друга: чукчи, коряки, ительмены и юкагиры на северо-востоке, нивхи на Амуре, кеты на Енисее.

Говоря о народах Сибири, мы нередко применяем термин «коренные народы», «аборигены», подразумевая под этим словом потомков населения Сибири, обитавшего здесь до прихода русских. Разумеется, этот термин условен. За четыреста лет русские стали таким же коренным населением Сибири, как и все другие ее обитатели. Они внесли огромный вклад в жизнь и культуру ранее живших там народов.

История Сибири, следовательно, есть история не только огромной страны, не только колоссальных ее пространств и их освоения, но и всего этого разноязычного и разнокультурного множества племен и народов. А вместе с тем история их сложных связей и отношений с народами не только соседних, но нередко и весьма отдаленных стран Востока и Запада. Короче, это неотъемлемая, значительная часть всемирной истории.

Еще в XVII-XVIII столетиях определились различные направления исторической мысли, часто контрастно противоположные друг другу.

Первое направление - европоцентризм. Оно нашло выражение уже в первом обширном сочинении о Сибири и соседних с ней странах, которое принадлежало одному из видных ученых-гуманитариев конца XVII - начала XVIII века, другу Петра Первого Н. Витзену. Труд его имел название «Описание Северной и Восточной Татарии». Витзен, пораженный художественными изделиями из драгоценных металлов, найденными в сибирских курганах, не мог поверить, что такие вещи, отмеченные печатью творческой фантазии и тонкого вкуса, созданы предками проживающих в Сибири «диких и злых язычников».

В том же веке благодаря трудам путешественников Д. Мессершмидта и его спутника Ф. Табберта-Страленберга ученый мир Запада узнал об удивительных и загадочных памятниках древности на Енисее. В том числе о стелах с какими-то странными изображениями и надписями на неизвестном языке, о высоких курганах, огражденных вертикальными каменными плитами. И тогда же французский ученый, аббат Бальи пришел к неожиданному выводу о стране мудрых атлантов и самой Атлантиде. По мысли Бальи, именно атланты Платона, а вовсе не предки сибирских племен оставили после себя и эти курганы - целую страну курганов, и стелы с надписями...

Всего ярче такие взгляды на рубеже XVIII и XIX веков выразил крупный историк с европейским именем А. Шлецер. Автор «Нестора» - монументального исследования русских летописей и «Всеобщей северной истории», А. Шлецер, как и другие его современники, не допускал мысли, что у северных народов может быть собственная история. Он писал: «Каков был етот север до его открытия? Ето никому не известно, да и никто знать етого не может. Как населявшие его люди жили подобно диким, без всякого сношения с иноплеменными, не имея средства, ежели бы и делали что-нибудь достопамятное, сохранить в чистоте память онаго хотя через один ряд человеческого века, то как же предполагать возможность, чтобы об них существовала история, хотя такая история наполняла бы азбуку в наших исторических системах?»

«Все эти, частично древнейшие, многочисленные и далеко распространенные нации (исключая одних мадьяр), однако, никогда, - развивает он свою мысль, - на арене народов не играли никакой роли. Они не принадлежат к империозис популис. Они не произвели ни одного завоевателя. Но, наоборот, были добычей своих соседей. К тому же не имели они и никаких собственных летописей, но вся, целиком, их история заключена в истории их победителей».

Второе направление в историографии выдающийся востоковед академик Н. Конрад назвал «азиацентризмом». Сторонники этого направления стремятся преувеличить историческую роль какого-то одного азиатского народа за счет принижения роли других. С их точки зрения, все эти народы являются народами «второго сорта», неполноценными, неспособными создавать собственные культурные ценности, народами «неисторическими».

Яркую и сильную речь в защиту кочевников Азии произнес 6 марта 1891 года на заседании Русского антропологического общества выдающийся общественный деятель и ученый Сибири, демократ по убеждениям Н. Ядринцев. «Задавшись целью коснуться кочевого быта и его значения в истории человеческой культуры, - говорил он, - мы должны сказать несколько слов о тех предубеждениях и ходячих взглядах, какие по рутине установились на жизнь кочевников. Эти воззрения составляют характерную черту оседлого человека, смотрящего на всякую другую форму быта как на крайнее заблуждение и дурную привычку. Кочевник обыкновенно выставляется противоположностью культурного оседлого человека, его антиподом и антагонистом. Все свойства кочевника выдаются как враждебные культуре и цивилизации. Кочевник считается варваром, угрожающим оседлому быту. Некоторые его называют «врагом природы» и приписывают кочевому быту опустошение лесов и превращение плодородных мест в степи и пастбища».

«К сожалению, враждебный взгляд на кочевников, - продолжал Ядринцев, - усвоили не одни ретивые культуртрегеры, но иногда проникались им и неосмотрительные ученые. Ясно, что ученые заражались здесь теми же предрассудками культуртрегеров и не хотели вникнуть в экономическую сторону быта кочевников, как равно упускали из виду точку зрения, которая побуждает смотреть на различные формы быта в их последовательном историческом и культурном развитии, от форм менее совершенных к более высшим». Он совершенно справедливо писал, что охотникам и кочевникам принадлежит заслуга создания собственной материальной и духовной культуры. Еще будучи охотником, человек создал «массу усовершенствованных орудий, доказывающих продолжительный опыт и упражнение в занятиях».

На протяжении многовековой истории к России присоединились десятки и сотни различных малых и больших аборигенных (коренных) народов, не имевших своей государственности. Первыми в будущий российский этнос влились в XIII-XVI вв. угро-финские и самодийские народы (коми, ненцы, ханты, манси и др.), последними - беженцы из стран ближнего и дальнего зарубежья после распада СССР. Архивные документы свидетельствуют о мирном вхождении большинства народов (прежде всего северных) под стяг России. Так, сохранилась жалованная грамота Великого князя Василия III ненцам, жившим по реке Обь (1525 г.), в которой Великий князь московский (он же и Югорский, и Вятцкий и т.д.) согласился принять в подданство «Самоедь Югорскую» по их просьбе и обещал «вас жаловати и за вас стояти и от сторон (т.е. от врагов) беречи хотим».

Если на Европейском Севере и в Западной Сибири процесс присоединения к Русскому государству новых территорий был связан с войнами (со Швецией, например), открытием морских путей, строительством острогов (Пустозерск, Обдорск), с походом Ермака, то присоединение полуострова Таймыр не было богато событиями.

Правда, на историю Таймыра немалое влияние оказало строительство городка Мангазеи, расположенного недалеко от мест обитания ненцев, энцев, нганасан. Начало строительства Мангазеи в низовьях реки Таз (правый приток Оби) было положено в 1601 году экспедицией под руководством князя Мирона Шаховского и его сподвижника Данилы Хрипунова. Мангазея стала важным опорным пунктом для дальнейшего завоевания Сибири. Этот укрепленный городок был также удачным местом для сбора ясака и торговли с коренным населением, так как оттуда было весьма удобно снаряжать походы в низовья Енисея и дальше на восток.

С нганасанами, самым северным народом мира, русские впервые встретились в 1610 году, когда мангазейские казаки проникли на реку Пясину и обложили ясаком «пясидскую самоядь». Из сообщений сборщиков ясака видно, что нганасаны оказывали сопротивление, случались даже кровавые столкновения. Однако постепенно удалось погасить конфликты, и к середине XVII века западные нганасаны признали правление России и даже помогали русским отражать нападения своих более строптивых соседей.

К концу XVII века уже все нганасаны платили дань в казну. Для сбора ясака и ведения торговли был проложен хатангский тракт с многочисленными станками, который проходил чуть южнее летних кочевий нганасан и связывал Дудинское и Хатангское зимовья. Характерно, что ехавший Хатангским трактом уже в 1907 - 1908 годах лингвист и этнограф К. М. Рычков не встретил нганасан ни в Авамском, ни в Хатангском зимовьях, куда они приезжали обычно раз в год, чтобы сдать ясак или с целью поставок оленей для перевозки чиновников.

Долгое время Таймыр входил в состав Туруханского края. Говоря о присоединении Таймыра к Русскому государству, следует отметить роль в этом православной церкви. Как это происходило и с другими инородцами, православная церковь стремилась обратить коренных жителей Таймыра, язычников, в христианскую веру.

С началом освоения Сибири начинается проникновение в среду туземных народов христианского влияния. Русские казаки стали продвигаться по Верхней Тунгуске и по рекам Таз и Турухан на правобережье Енисея в начале XVII века. С первопроходцами пришла и новая незнакомая вера. Основная масса первопроходцев была и сама неграмотна, лишь единицы были образованны, несли с собой знания и истинную веру. Известно, что даже в Центральной России обыденное сознание русских значительно отличалось от ортодоксально-догматического христианского вероучения, проповедуемого церковью. В крестьянской среде исторически сложился особый бытовой вариант православия (православно-языческий синкретический комплекс), существенную роль в котором играли дохристианские народные верования и традиции. Естественно, что на окраинные регионы русские принесли с собой именно этот вариант православия, ибо их главной задачей было освоение сибирских колоний на Севере, миссионерская же деятельность была второстепенной.

Вслед за первопроходцами на сибирских просторах появляются и христианские миссионеры. Первые церкви в районах, близких к кочевьям аборигенов, строятся в XVIII веке. Они появились в Хатанге и на Енисее, в Дудинке и в Толстом Носе (недалеко от поселка Караул). В урочище Дудинском Введенская церковь была построена в 1770 году. В 1824 году произошло официальное крещение ненцев, которые несмотря на это продолжали поклоняться своим богам и духам, считая, что лишний бог не помешает. Особенно почитали они Николая Чудотворца, покровителя моряков и воинов. Его иконы перед охотой, перекочевкой и другими важными событиями они так же, как и своих идолов, мазали кровью или жиром, прося у Николая Чудотворца защиты и помощи, считая, что он силен, коль помогал русским плавать в суровых морях.

После строительства церквей в конце XVIII века, по признанию самих духовных лиц «успехи распространения христианства более и более ослабились до того, что, к 1850 году при пяти приходских церквях этого края осталось три священнослужителя и три причетника, а остальные храмы запустели». Хатангский причт проживал в Дудинке и выезжал один раз в году, по пути исполняя необходимые требы, в основном имея дело с крещенным населением, больше всего с затундринскими крестьянами, долганами и якутами, которые считались «лучшими крестьянами края».

Судя по «Предписаниям отдельного Туруханского управления о язычниках, принявших святое крещение и о дарованной им трехлетней льготы от уплаты государственного ясака (Начат 19 апреля 1859 года и окончен 21 мая 1865 года)» губернское начальство ревниво следило за успехами миссионеров в деле обращения аборигенов в истинную веру. Вот одно из типичных предписаний: «Смотрителю Дудинского участка Сотникову. Препровождая при сем указ губернского управления от 17 октября с приложением при оном списке о язычниках, принявших православную веру при приходе Дудинской Введенской церкви, предписываю потребовать от священника означенной церкви сведения, под какими номерами инородцы эти записаны. По получении таковой информации донести с применениями и с присовокуплениями, во-первых, номеров, под какими значатся инородцы мужского пола в ревизских сказках и вторые сведения, сколько и на каком из них значится ясачной недоимки, но если такие требования представить невозможно, то представить общее число недоимка на управах ..., причем обязательно иметь за этими инородцами наблюдение. Исполняющий должность отдельного заседателя, 9 апреля 1859 года». Особо указывалось, что «…для успеха дела необходимы миссионеры, хорошо знакомые с языком, обычаями, верованиями, нравами и бытом и обязанные по условиям кочевого образа жизни своих подопечных кочевать вместе с ними. Однако отдаленность и обособленность края, суровость климата, исключительные условия для жизни, с трудом переносимые даже людьми с крепким и здоровым сложением ...при всех заботах епархиального начальства не позволяют улучшить существующий состав миссии, так как немногие соглашаются закабалить себя в какой-нибудь Туруханский край».

Ссылаясь на статистику подушных переписей, исследователь XIX века П.И.Третьяков писал, что среди инородческого населения Туруханского края в середине XIX в. насчитывалось 3059 душ мужского пола и 2703 женского. «Шаманствующих» по официальной статистике было 2114 чел. (в том числе 1198 мужчин и 1016 женщин). Остальные исповедовали православие. При этом он отмечал, что в вероисповедании инородческое население пользуется совершенною свободою, но принимающие христианство получают трехлетнюю льготу от платежа ясака. П. И. Третьяков писал: «Не зная ни одного инородческого языка и не имея переводчика при себе, местные священники, конечно, сами лишают себя возможности смягчить нравы и развивать понятая инородцев истинами христианства… О христианской религии, к которой принадлежит почти половина инородцев, они не имеют никакого понятия и даже христианские свои имена помнят немногие. О крестном знамении инородец разве вспомнит тогда только, когда придется ему войти в жилище начальника, но и в этом случае он будет креститься не образам, а прямо на начальника».

В 1884 году Енисейские епархиальные ведомости очень ярко обрисовали положение Хатангской церкви и прихода: «Церковь эта есть самая отдаленная на севере, и ни один из священников не соглашается жить при ней, а проводят лето в селе Дудинском. Приход разбросан на 2000 верст, и священник объезжает его с декабря по апрель. При такой поспешности едва ли исправно могут совершаться требы, не говоря уже о невозможности религиозного назидания прихожан. Между тем некоторые из торговцев, разъезжая по приходу, развращают инородцев нравственно и до крайности эксплуатируют материально. Инородцы более и более портятся и беднеют». В 1902 году Епархиальный миссионерский комитет пришел к выводу, что «результаты Туруханской миссии, несмотря на ее трехвековое существование, крайне малоплодные: язычников в крае остается еще очень значительное число (до 2000); обращенные в христианство инородцы не могут быть признаны действительными христианами, но до сих пор коснеют в своих языческих традициях».

Тем не менее, следует отметить деятельность священника Михаила Суслова, который с 1869 по 1915 год побывал почти во всех приходах Туруханского края. Он был инициатором постройки в селе Хатангском новой церкви на пожертвования богатых прихожан. В его отчете отмечено обращение в христианство 387 язычников. В Енисейских епархиальных ведомостях описывается миссионерская поездка священника-миссионера, Туруханского благочинного отца Михаила Суслова на озеро Ессей в 1882 году. Он отмечал, что жизнь инородцев, как детей природы, отличается особенною простотою, что многие из них крещены, но, к сожалению, наряду с христианскими понятиями уживаются у них языческие предрассудки и обычаи. Отмечал он и влияние традиционных культов: «Лишь только я подошел к санкам с шайтанами, как бывшие на улице самоедки немедленно побежали в чум. Сюда же вошел и я со священным шаманским ящичком. Находившийся в чуме шаман странно испугался, исказил физиономию и жалобно произнес: «Зачем ты, друг, взял шайтана, - грех»! Находившиеся со мной попутные казаки раскрыли ящик, в котором оказалась песцовая шкурка, а в ней кусок меди с крайне грубым изображением человеческого лица. Кусок меди увешан десятью нитками корольков, а на лбу изображения красовалась бляха. Когда я рассматривал шайтана, то все самоеды, а особенно шаман и женщины, казались взволнованными и постоянно повторяли: «Пожалуйста, пусти… грех!» Я взял идола за нитку и обличал шамана в обмане, показал даже вид, что хочу бросить его в печь. Но шаман настоятельно просил, «пустить» шайтана и не соглашался отдать его даже за деньги, говоря, что он и все самоеды пропадут, если лишатся шайтана. Когда шаман выручил предмет обожания, то поставил к нему караул, чтобы мы снова не могли взять его».

В метрических книгах Хатангской Богоявленской церкви с 1876 по 1919 год, хранящихся сейчас в Дудинском краеведческом музее, зафиксировано крещение одного нганасанина в 1909 году и девятерых в 1919 году. Венчаний, отпеваний и причащений нганасан не отмечено вовсе.

Таким образом, обращение аборигенов в христианство проходило не гладко. Это объясняется рядом причин. Во-первых, кочевой образ жизни при удалении кочевий и зимних стоянок от обитания русского и христианизованного населения затруднял деятельность миссионеров. Во-вторых, отсутствовал достаточный штат миссионеров, а тем более миссионеров, знающих языки коренного населения. В-третьих, миссионеры имели слабое представление о традиционных культах, прежде всего о шаманизме. Нежелание менять веру объяснялось также сохранением родовых пережитков и слабым влиянием русской православной культуры. Наименьший успех христианизация имела среди самоедов. По имеющимся сведениям ненцы, например, не только не хотели креститься, но и преследовали крещеных аборигенов. Ненецкая поэтесса Любовь Ненянг в своем антропологическом очерке «Наши имена» писала: «Не без гордости за своих предков-сородичей могу отметить, что ненцы проявили завидное постоянство в своей вере. Не приняв, как некоторые другие народы, иной веры, они по-прежнему убеждены в могуществе духов и поклоняются идолам».

Коренные народы Сибири с самого начала их присоединения к Русскому государству стали объектом эксплуатации в особой форме - форме ясака, доставшейся русским от прежних времен, от прежних владык, форме, органично подходившей к той стадии развития аборигенного общества, на котором оно находилось к моменту прихода русских. Отсюда генеральной линией царизма на всем протяжении XVII - первой половины XIX в. стала политика консервации форм социального строя, жизни и быта, хозяйственных занятий коренных народов, хотя реальные процессы, происходившие обыкновенно помимо желания властей, нередко заставляли их изменять главному направлению своих устремлений по отношению к аборигенам и даже поступать вопреки ему.

Все постановления и указы о сибирских народах первоначально ограничивались сферой податного их обложения, суда, христианизации и взаимоотношений народов с русскими торговцами, промысловиками и прочими местными жителями. Внутренней их жизни, быта, социальной организации власти почти не касались, не считая некоторых мер по определению обязанностей и прав местных князцов.

В частности, сбор ясака по всей Сибири производился на основании наказов, данных сибирским воеводам в конце XVII в., а также указов и постановлений, имеющих место уже в XVIII столетии. Согласно этим документам, требующим от местных властей обращаться с «иноземцами» при ясачном сборе «с ласкою и приветом», аборигены были положены в платеж ясака по душам - облагался каждый мужчина в возрасте от 18 до 50 лет, кроме «увечных и хворых» и обложение это было «не по равному числу, но в разсуждении их достатков и годности к звериному промыслу».

Все ненцы в первой половине XVIII в. находились в неокладном ясаке, платили, «хто сколко ... поволно даст». Власти боялись, что обложение ненцев окладным ясаком может их «ожесточить», заставить уйти в тундры, привести «к шатости».

Хотя указами Москвы размер ясака точно не определялся (последнее предоставлялось на усмотрение воевод), в XVIII в. березовские и сургутские воеводы уже имели точные указания сборных ясачных книг о количестве ясачной подати, положенной «ко взиманию с каждой волости и с каждой души». Тобольским властям оставалось возмущаться, что ясачный оклад березовских «иноземцев» «зело малой, какового по всей сибирской губернии ни в которых волостях нет». Местные воеводы, устанавливавшие первоначальные ясачные оклады, учитывали беспокойный характер подведомственного коренного населения. Опасаясь его «шатости», возможных недоимок, за которые Москва сурово наказывала воевод, они и положили на ясачных минимальные оклады. Последнее создавало также благоприятные условия для собственного обогащения местных управителей и ясачных сборщиков. Ни Москва, ни Тобольск не могли изменить сложившейся ситуации, ибо для этого требовалась ревизия всей ясачной системы, всеобщая перепись коренного сибирского населения.

Колебания в размерах окладов вызывались изменением числа плательщиков - в связи с миграциями, естественной убылью в отдельные годы и пр. Инструкции, даваемые ясачным сборщикам, позволяли им выключать из оклада умерших, старых, «дряхлых и увечных» людей, снижать подати с «несостоятельных», определять на «убылые места» подростков, достигших 18 лет.

В выписке из дел Сибирского комитета о ясаке сообщается, что до 1763 г. ясак вносился «и звериными шкурами, по цене определенной, и деньгами по произволу инородцев». Документы рассматриваемого периода свидетельствуют, что правительство допускало иногда уплату ясака деньгами, но со многими оговорками, ограничениями, ибо «сибирскую мягкую рухлядь ... на Москве по московской цене переценивают и перед сибирскою ценою по московской живет прибыль».

Боярский наказ конца XVII в., действовавший до 1763 г., повелевал ясак взимать пушниной, а будет «ясачные люди учнут сказывать, что им мягкой рухляди взять негде, для того, что они мягкие рухляди не добыли, и с них бы за мягкую рухлядь имать денги, и в том ясачным людям отказывать, а велети им на денги покупати мягкую рухлядь..., а будет ясачные люди учнут сказывать, ... что они мягкой рухляди и купити не добыли, и на ясачных людях за мягкую рухлядь велети имати денгами по прежнему, как с них имывано напредь сего, чтоб ясашным людям было не в тягость». Последнее исключение делалось лишь для районов, бедных «мягкой рухлядью» или вообще ее не имеющих. В Северо-Западной Сибири на всем протяжении 1700-1763 гг. ясак взимался исключительно пушниной, оленьими и лосиными шкурами.

«Мягкая рухлядь» принималась в ясак от аборигенов по оценочной: цене, причем до 1738 г. существовало положение, что если при ее переоценивании в Москве случится уценка, то «та уценка доправлена будет на ... воеводах и ценовщиках». Естественно, что подобное обстоятельство в сильнейшей мере сказывалось на оценке зверей, принимаемых в ясак. Указ от 17 апреля 1738 г. отмечал: «... ценовщики всегда ценят нискими ценами, а, может быть, оттого, ежели он оценит настоящею ценою, а за оную никто не купит, то накладывали на ценовщиков неволно и правили оныя денги с них» и повелевал: «того ради пред оценкою за день ценовщиков приводить к присяге в том, что им ценить правдивою ценою... притом же и то обявить им, ежели хотя какая вещь по той цене, как они оценили и не продасся, а продасся ниже их оценки, и за такие вещи с них... взыскания не будет, как было прежде сего». Указ 1738 г. был подтвержден в 1754 г. Однако он мало способствовал улучшению дела с оцениванием принимаемой в ясак пушнины. В документе 1759 г., например, сообщается, что оценки зверей при сдаче последних в ясак «бывают, конечно, не свыше половинных цен, во что те звери действительно стоят между партикулярными людьми или купечеством покупаютца».

В 1748 г. Сибирский приказ требует от сборщиков в данных им шнурованных книгах против каждого «ясашного» указывать, чем заплачен ясак и во сколько оценен принятый зверь. При этом каждая запись отныне заверялась самим плательщиком - «кто умеет грамоте, подписывать свое имя, а буде, кто грамоте не умеет, чтоб подписывали свои иноземческие тамги». Таким же образом плательщики ставили свои росписи и на «отдаточном звере... дабы... можно б было по тем книгам и по каждому зверю усмотреть, кто чем платил и за какую сумму». Все эти распоряжения не приводили к желаемым результатам. Немалая доля ясачного сбора по-прежнему переходила в карман местной администрации, сборщиков, а правительство оказывалось бессильным в борьбе с ними.

Власти постоянно требовали, чтобы в волости для сбора податей с коренных жителей посылались люди «добрые и пожиточные», «чтоб можно было кому верить». Указ начала 1731 г. гласил: «...ежели те зборщики для каких-нибудь своих прихотей положенного сполна не соберут или в сборе ясаку будут медлить, или какими вымыслы для получения своего и других интересов будут чинить как русским, так и иноземцам ясашным людям обиды и сверх положенного ясаку будут брать с них себе... оное взыскивать с них не токмо со штрафом, но и с отнятием всего их имения, как о том указы повелевают». Уже в сентябре 1731 г. в Сибирь посылается новая грамота Сибирского приказа, имеющая целью противодействовать грабежу аборигенов ясачными сборщиками.

В 1742 г. выходит указ, который подробно регламентировал действия ясачных сборщиков в волостях: они обязывались «явитца у князцов и старшин», потребовать у них немедленной сдачи всего ясака и принимать его «без наималейшего медления... при объявленных князцах», оценивая при этом пушнину «за надлежащую без уменьшения цену, которая плательщику и казне могла быть безобидна». В 1747 г. Москва вновь «наикрепчайшее заказывает» сборщикам, чтобы они под страхом смертной казни не брали в свою пользу с аборигенов пушнины, не взыскивали никаких долгов (по поручению заимодателей) и вообще кроме порученных им сборов «ни в какие дела не вступали».

Само количество указов, касающихся данного вопроса, свидетельствует о тщетности всех попыток правительства остановить грабеж ясачных местной администрацией. Источник середины XVIII в., исходящий от Сибирского приказа, сообщает, что от ясачных сборщиков «происходят непорядки и как от них же, так и от некоторых воевод от взятков многие обиды, разорения, и с ясашными людми торгуют, и себе от того прибыли получают, и сверх того многия сборщики из ясашных людей отлучают от ясашного промыслу, употребляют в работы, а некоторые и укрепляют в вечное холопство... и хотя... прозбы и жалобы бывают, токмо по тем их прозбам не токмо скорейшее удовольствие получают, но еще по долговременному некоторых воеводских канцелярий нерешению, приезжая из далних мест, а живучи в городех много время, несут крайние убытки и разорение».

Естественным было желание правительства избавиться от этой армии грабителей. Еще указ 1727 г. и инструкция 1728 г. С.В.Рагузинского разрешили отдельным родам сибирских аборигенов вносить пушнину через своих представителей без посредства сборщиков. Указы Сената от 1 и 8 февраля 1740 г. повелевали местным властям поощрять аборигенов к уплате ясака непосредственно в уездных городах, которым они «подсудны». В те волости, князцы которых станут исправно доставлять подати в уездные казначейства, сборщиков приказывалось не посылать. В 1742 г. Сибирский приказ вновь требует от сибирских воевод оповестить во всех подлежащих волостях князцов и старшин (с «подписками» последних), чтобы они приносили ясак в города - к воеводам и управителям. Сборщиков предусматривалось посылать лишь в те волости, старшины которых откажутся от доставки пушнины в города.

Огромную работу по упорядочению законодательства в отношении коренных народов Сибири проделал видный государственный деятель XIX века Михаил Михайлович Сперанский. Большую роль в этом сыграло назначение М.М.Сперанского генерал-губернатором и поручение провести ревизию с целью выработать соответствующие законодательные документы для улучшения управления Сибирью. По его предложению был создан Сибирский комитет. Важной составной частью сибирской реформы М.М. Сперанского стал «Устав об управлении инородцев» - самый широкий законодательный акт правительства в отношении народов Сибири, действовавший без существенных изменений вплоть до начала XX столетия.

Стремясь обосновать необходимость изменений и регламентации жизни народов края, члены Сибирского комитета указывали, что существующее законодательство об инородцах «не объемлет многих необходимых потребностей», отчего происходят значительные «неудобства». Последние, по мнению Комитета, сводились к следующему: 1. Отсутствие четких обязанностей родоначальников, отчего «все управление инородцев перешло большей частью в руки земских чиновников и сделалось поводом к великим злоупотреблениям». 2. Существующее законодательство не учитывало изменений в хозяйстве народов края, которые происходили на протяжении XVIII - первой четверти XIX века. 3. Запрещение свободной торговли с аборигенами явилось поводом к установлению монополии чиновников и грабежу нерусского населения. 4. Обычное право аборигенов, на основе которого осуществлялось судопроизводство в родах, не было систематизировано и письменно оформлено, что порождало споры ясачных «о смысле и силе их правил», право это к тому же не всегда соответствовало нормам человеческой гуманности.

В основу проекта нового устава были положены следующие принципы: 1) разделение коренного населения на три разряда в соответствии с родом занятий и образом жизни (оседлые, кочевые, бродячие); 2) ограничение опеки над аборигенами со стороны русской администрации и полиции (власть ее должна была состоять отныне только в осуществлении «общего надзора»); 3) введение свободной торговли с аборигенами, что соответствовало объективным потребностям экономического развития народов Сибири; 4) количество налогов и податей предполагалось привести в соответствие с экономическими потребностями каждого племени и впредь основываться на данных «общей ревизии, по временам производимой».

«Устав об управлении инородцев» был конфирмирован Александром I 22 июня 1822 года. Россия стала одной из первых стран в мире, принявших закон о защите прав коренных народов Севера. «Устав об управлении сибирских инородцев» 1822 г. М.М.Сперанского определил меру вмешательства государства и администрации в традиционное землепользование, самоуправление и судопроизводство северных народов, характер их взаимоотношений с русскими поселенцами в Сибири, меры государственной протекции и помощи этим народам. Этот документ определял характер взаимоотношений власти и малых коренных народов до революции 1917 г.

С приходом к власти большевиков и началом социалистического строительства в стране коренным образом изменяется и жизнь малых народов. В первые годы после революции и гражданской войны Советской власти некогда было заниматься малыми северными народами. Даже после создания комитета по делам Севера и принятия в 1926 году «Временного положения об управлении туземными народностями и племенами северных окраин РСФСР» политика в отношении малых народов оставалась по-прежнему нейтральной. Первая мировая война, интервенция и гражданская война вызвали прекращение торговых связей, упадок рыбного и пушного промыслов, дальнейшее ослабление оленеводческого хозяйства. В 1922 году при Народном комиссариате по делам национальностей был создан специальный Полярный подотдел, решающий вопросы управления туземными народами Севера. Он был призван вести организационную работу на местах, выявляя нужды коренного населения и снабжая его товарами. Работа на местах в первое время сводилась главным образом к организации Советов и кооперативов, оказанию населению медицинской помощи.

Создание Советов проходило сложно. В некоторых районах их пытались создавать по родовому принципу, то есть в Совет входили представители одного рода. Это часто носило формальный характер, так как члены рода кочевали на большой территории, родовые связи уже были утрачены. В некоторых местах коренное население просто приписывалось к Советам, находившимся в старинных русских деревнях. В этом случае оленеводы были в стороне от решения хозяйственных и иных вопросов. Многие плохо понимали задачи новых органов власти.

В 1924 году в Москве был создан Комитет содействия народностям северных окраин (Комитет Севера). Учитывая огромное экономическое и политическое значение северных окраин, с одной стороны,- гласило постановление ЦИК СССР,- катастрофическое положение племен, их населяющих,- с другой, а также принимая во внимание полную неорганизованность и оторванность туземной массы от советского строительства и необходимость законодательной, административно-правовой и экономической защиты их интересов, образовать Комитет содействия народностям северных окраин».

Позднее появились и местные комитеты содействия народностям северных окраин, в том числе при Архангельском и Уральском губернских исполкомах, при Сибирском краевом исполнительном комитете.

Комитету Севера и местным комитетам свою деятельность пришлось начать с подробного ознакомления с жизнью и бытом коренного населения, так как материалы дореволюционной литературы недостаточно освещали экономические и социальные явления, мировоззрение разных народов. Для выяснения истинного положения коренных жителей в данное время на Север снаряжались экспедиции Комитета, давались специальные задания участникам других экспедиций, а в 1926 - 1927 годах по инициативе Комитета Севера одновременно с Всесоюзной переписью населения была проведена специальная, по особой программе. Приполярная перепись населения определила круг народов, обслуживаемых Комитетом, их численность, дала материалы для скорейшей организации их хозяйства на социалистических началах.

За 10 лет существования Комитета была проведена разносторонняя работа по административному и земельно-водному устройству народов Севера, приняты необходимые законоположения, осуществлялось кооперирование коренного населения, началось культурное строительство.

Коренное население плохо понимало сущность происходящих перемен. Не были понятны сами принципы новых органов власти, в частности коллективный принцип руководства. Отмена ясака в некоторых районах была встречена недоверчиво, казалась странной. Большие расстояния затрудняли проведение собраний и разъяснительной работы. У азиатских ненцев плохо обстояло дело с привлечением в Советы женщин, которые прежде никогда не принимали участия в решении вопросов общественной жизни. Местное кочевое и полукочевое население в массе своей было неграмотно, так же, как и председатели Советов.

В 1929 году был образован Ненецкий национальный округ с центром в селе Тельвисочное. Опыт организации Ненецкого национального округа был учтен, и в конце 1930 года в России было образовано еще 8 национальных округов, в том числе Ямало-Ненецкий и Таймырский (Долгано-Ненецкий). Первый в то время входил в состав Уральской области, второй - Восточно-сибирского края. Одновременно с созданием округов были введены новые официальные наименования народностей Севера, основанные на их самоназваниях.

В начале 30-х годов Советская власть переходит к решительным действиям в приобщении северных народов к социалистическому строительству, активно включая их в орбиту коллективизации и раскулачивания.

Прежде чем говорить о процессе коллективизации и раскулачивании в районах Крайнего Севера, необходимо хотя бы вкратце остановиться на особом мировосприятии коренных северян, их особом «северном» менталитете. Близость к природе, даже некое единство с окружающим миром, сохраняющееся даже в наши дни у тундровиков, выстраивало своеобразные отношения с окружающими предметами, а тем более с живыми существами. Особое отношение у всех кочевников тундр было к оленю. Не случайно у ненцев он обозначался как «илебць» - средство к жизни. Нганасаны были убеждены, что произошли от дикого оленя, а землю они считали Оленухой-матерью. Б.О.Долгих, один из выдающихся этнографов, изучавший Таймырские этносы, вспоминал, что у нганасан и у долган в прошлом, когда он сам работал переписчиком Первой приполярной переписи на Таймыре (1926 г.), считалось грехом считать оленей. Пастухи полагали, что пересчитанные и тем более названные точной цифрой животные подвергаются риску со стороны враждебных человеку потусторонних сил. Поэтому он ни разу не получил точного ответа на вопрос о численности оленей во владении того или иного человека. Они утверждали, что пересчет оленей обязательно влечет за собой большой падеж.

В литературе 20-30-х гг. постоянно указывалось, что 112 хозяйств, каждому из которых принадлежит свыше 2 тысяч оленей, владеют четвертью всего оленьего поголовья Приполярной зоны. Во всех этих рассуждениях сквозит элементарное незнание северной специфики ведения оленеводства. На большем протяжении всей тундровой зоны именно 2000-2500 животных в одном стаде лучшим образом управляются, обучаются, воспроизводятся и т.д. 2000 оленей практически для тундры являются тем оптимумом, который и составляет надежность отрасли хозяйства. Идеалом оленеводческого хозяйства была большая семья с числом молодых мужчин-родственников в 6-7 человек активных работников. Если у хозяина стада было такое количество взрослых детей, то со стадом управлялись только родственники и свойственники - сыновья и мужья дочерей. Если же такого количества работников не набиралось, то, соответственно, несколько хозяйств собирали одно стадо, организовывали одно общее стойбище. Люди со средним числом оленей получали, таким образом, возможность содержать собственных животных в благополучных условиях и увеличивать оленье поголовье в более или менее гарантированной ситуации.

У Таймырских аборигенов не обнаруживается никаких проявлений коллективной собственности на домашних животных. Олени никогда не были имуществом группы людей любых родственных и свойственных взаимосвязей. Домашний олень назывался иначе, чем дикий, и рассматривался в качестве совершенно иного по происхождению животного.

Диких оленей мать по указанию Земли-матери благоволит к людям, которые промышляют ее потомков и забирают их бренные тела. Убийство дикого оленя, как и убийство любого другого животного вообще, рассматривалось как освобождение души, которая через сферу животворящего влияния Матери диких оленей уходила в идеальный мир и снова воплощалась в земную ипостась по ее воле и по заведенному Природой порядку на Земле. Человеку доставалось лишь тело животного и шло на поддержание именно телесной жизни человека, если тот соблюдал правила поведения на Земле, законы взаимоотношений людей с миром сверхъестественного. Что же касается домашнего оленя, то он был рожден и дан человеку Землей-матерью. Владелец домашних оленей осуществлял по отношению к ним все функции, которые являлись прерогативой Диких оленей матери по отношению к диким оленям. Он определял все жизненные циклы домашнего оленя, он определял предел его земного существования, и он же определял судьбу домашнего животного в общежитии с людьми. Олень всегда рассматривался как личная собственность конкретного человека. У женщины в стаде также были свои собственные олени, которых она привела в качестве свадебного аргиша. Потомство этих же оленей или то же количество оленей оставлялось ей в похоронном аргише. Детям часто дарили домашних оленей не только родственники, а совсем посторонние люди, состоявшие с хозяевами в дружеских отношениях или же просто посетившие их. Эти олени учитывались отдельно, как принадлежащие детям независимо от их возраста.

По принципу личной собственности распределялось и другое имущество. Каждая женщина обладала лично ей принадлежащим жилищем. Любая молодая жена приносила с собой чум - полный комплект шестов и покрышек-нюков. На практике, обычно для молодых редко ставили отдельный чум, если в семье не было слишком много детей. Если молодые поселялись с родителями жениха, то на той стороне, где они жили, ставились шесты, принадлежавшие молодой и покрывались нюки, которые ей достались в приданное. Когда одна семья присоединялась к другой в общем жилище, это не считалось поселением в общем чуме.

Своеобразные права хозяйка чума имела по отношению к пище. Когда охотник добывал дикого оленя, то он должен был доставить его к чуму, но он не мог даже смотреть, как его разделывают. Именно хозяйка определяла, кому, сколько дать пищи. Она могла передать еду и посторонним людям. Она могла продать эту еду. Мужчина не имел на нее никаких прав. Только по отношению к своим личным домашним оленям хозяин сохранял некоторые права собственности, пока мясо или шкура не внесены в чум. Хозяин мог свежевать зверя, мог выделить пай по своему усмотрению. Мог даже продать тушу или ее часть, пока она находилась под открытым небом. Хозяин терял права собственности на любую добычу, как только она оказывалась в сфере собственности женщины - в чуме.

У нганасан в соответствии с общим правилом, по которому все произведенное данным человеком принадлежит лично ему, даже сшитая какой-то женщиной одежда считалась ее собственностью. Так, одежда, изготовленная для мужа, считалась женской собственностью. Когда женщина умирала, то весь запас одежды, кроме смертной парки и основного комплекта, складывался в ее похоронный аргиш.

В личной собственности мужчины, кроме его оленей, находились только орудия промысла, какие он по большей части делал сам. Его личной собственностью были его ножи, топор, нарты, охотничьи ловушки, лодка. Когда мужчина умирал, в его похоронный аргиш клали вещи, необходимые охотнику - инструменты, оружие, нарты, лодку. Их обязательно ломали - выпускали душу.

Интересно отметить своеобразие нганасанского и энецкого оленеводства на Таймыре. Нганасаны и энцы были классическими охотниками на дикого оленя. Однако уже в к.XIX в. они стали известны, как наиболее богатые оленеводы. При этом они забивали очень немного доместифицированных оленей на нужды внутри хозяйства. Нганасанский олень самый маленький во всей Арктике и Субарктике. Он отличается крайней выносливостью. Нганасанские олени способны долгое время «пурговать» - лежать в самую злую многодневную пургу и не разбегаться. Вместе с тем, нганасанский домашний олень слабосилен. Обычная для нганасан запряжка - 3 оленя на 1 нарту зимой, а чаще - 4. Весной запрягали до 7 оленей. При этом в упряжку очень часто ставили важенок. К домашнему стаду относились с меньшей заботой, нежели к охоте на диких оленей. Практически домашнее оленеводство обслуживало транспортные нужды охоты. племя народ Сибирь

Практиковалась у тундровых оленеводов и так называемая «безвозмездная» передача оленей. У обработчиков Переписи сам этот факт трактуется, как некое коварное действо со стороны имущих оленевладельцев по отношению к своим бедным собратьям с целью их закабаления. Между тем, передача оленей одних людей другим соответствовала строгим установкам традиционного общества и регламентировалась обычаем и представлениями о собственности. О распространенности этого явления говорят цифры, полученные организаторами Переписи: безвозмездно отдавалось около 3% животных по хозяйствам, имеющим наемных работников, и около 2% по хозяйствам, не имеющим работников. Официальный учет хозяйств и деление на бедняков, середняков и кулаков вряд ли учитывали все эти особенности. По данным Переписи все хозяйства делились на две категории по социальной оценке: хозяйства «без применения наемной рабочей силы» и «хозяйства с наймом рабочей силы» В хозяйствах без найма рабочей силы состояло примерно 81,5% представителей коренного населения тундры, которые владели 53% всех оленей, а нанимали работников 18,5%, которым принадлежали 47% всего стада. Отсюда делался вывод, что вся масса малооленных людей подвергается подчинению и эксплуатации ничтожного числа кулацких хозяйств. Именно это соображение и легло в основу социальной политики, осуществляемой на Севере.

Большая удаленность от центра, специфика северного региона, чрезвычайно редкая заселенность края и ряд других причин привели к тому, что активные процессы социалистического переустройства в тундровых районах начались несколько позже, чем в целом по стране. Северные регионы Сибири включились в эти процессы в 1931 году.