Высокие технологии и эволюция человека

В романе «1984» описывалось то, что мы теперь называем информационными технологиями: залогом успеха огромной тоталитарной империи, установленной в Океании, было устройство, названное телекраном -- плоский дисплей во всю, стену, который мог одновременно принимать и посылать изображения из каждого отдельного дома всевидящему Старшему Брату. Телекран позволил осуществить всеобъемлющую централизацию всей общественной жизни под властью Министерства Любви и Министерства Правды: правительство слышало каждое слово и видело каждое движение своих подданных по вездесущей проводной сети.

В романе «О дивный новый мир» речь идет об иной великой технологической революции -- биотехнологической. Бокановскизация -- выращивание людей не в утробе, но, как мы сейчас сказали бы, «ин витро»; наркотик «сома», дающий людям немедленное счастье; «ощущалки», где ощущения имитируются имплантированными электродами, и модификация поведения -- постоянным повторением на уровне подсознания; а если это не помогает -- тогда введение различных искусственных гормонов. Довольно жуткая получается картина.

Многие технологии, которые провидел Хаксли -- например, оплодотворение ин витро, суррогатное материнство, психотропные средства и генная инженерия для изготовления детей, -- уже есть или маячат на горизонте. Но эта революция только начинается; ежедневная лавина сообщений о прорывах и достижениях в биомедицинской технологии, таких как завершение проекта «Геном человека», предвещает куда более серьезные проблемы.

В романе зло не так очевидно, потому что никто не страдает, -- ведь это мир, где каждый получает, что хочет. Как говорит один из персонажей: «Главноуправители поняли, что насилием немногого добьешься» и что лучше соблазнять, а не вынуждать людей жить в упорядоченном обществе. Из этого мира изгнаны болезни и социальные конфликты, в нем нет депрессии, безумия, одиночества или горя, секс приятен и всегда доступен. Есть даже министерство, которое гарантирует, что время между появлением желания и его удовлетворением будет сведено к минимуму. Никто больше не принимает религию всерьез, никто не уходит в себя и не питает страсти без взаимности, биологическая семья отмерла, Шекспира никто не читает. Но никто (кроме Джона Дикаря, героя книги) без этих вещей и не страдает, поскольку все счастливы и здоровы.

Пусть люди этого мира здоровы и счастливы, но они перестали быть людьми. Они не борются, никуда не стремятся, не любят, не страдают, не совершают трудный нравственный выбор, не имеют семей и ничего вообще не делают такого, что мы традиционно считаем человеческим. У них более нет свойств, дающих человеческое достоинство. И действительно, никакого рода человеческого больше нет, ибо людей выращивают искусственно Главноуправители в виде отдельных каст альфа, бета, эпсилон и гамма и касты эти отличаются друг от друга сильнее, чем люди от животных. Их мир стал неестественным в самом глубоком смысле, который только можно себе представить, потому что изменилось естество человека. Говоря словами специалиста по биоэтике Леона Касса: «В отличие от людей, ущемленных болезнью или рабством, дегуманизированные по типу «Дивного нового мира» не несчастны; они не знают, что они дегуманизированы, и того хуже -- если бы знали, им было бы все равно. Это счастливые рабы с рабским счастьем».

Хаксли был прав, что наиболее серьезная угроза, создаваемая современной биотехнологией, -- это возможность изменения природы человека и в силу того -- перехода к «постчеловеческой» фазе истории.

Человеческая природа существует, и это понятие является существенным. Оно создает стабильную преемственность нашего видового опыта. Человеческая природа формирует и ограничивает все возможные виды политических режимов, и потому технология, достаточно могучая, чтобы изменить нас, может иметь потенциально зловещие последствия для либеральной демократии и самой природы политики.

Может оказаться, что последствия биотехнологии полностью и на удивление благоприятны, и зря мы по этому поводу страдали. Вполне может выясниться, что эта технология окажется куда как менее мощной, чем мы полагаем сегодня, или что люди будут ее использовать умеренно и осторожно. Но одна из причин заключается в том, что в этой технологии в отличие от других научных достижений грань между очевидными преимуществами и вкрадчивым злом провести невозможно.

Могут существовать продукты биотехнологии столь же очевидные по опасностям, которые они представляют для человечества, -- например, сверхнасекомые, новые вирусы или генетически модифицированные продукты питания, дающие токсические реакции. С ними, как с ядерным оружием или нанотехнологней, в каком-то смысле разобраться легче всего, потому что осознав их опасность, можно в дальнейшем рассматривать их как прямую угрозу. Но наиболее типичные угрозы, порождаемые биотехнологией, это те, которые так хорошо описал Хаксли, и они резюмированы в названии статьи романиста Тома Вулфа: «Извините, но у вас просто умерла душа». Во многих случаях медицинская техника предлагает нам сделку с дьяволом; продление жизни -- но со снижением умственных способностей; избавление от депрессии -- но и от творческой силы духа; медикаментозная терапия, стирающая грань между тем, чего мы достигаем сами и чего достигаем с помощью воздействующих на мозг химикатов.

Рассмотрим следующие три сценария, каждый из которых описывает различные варианты, которые могут реализоваться в ближайшие тридцать--пятьдесят лет.

Первый связан с новыми лекарственными средствами. В результате прогресса нейрофармакологии психологам стало известно, что человеческая личность куда пластичней, чем предполагалось ранее. Уже сейчас такие психотропные средства, как прозак или риталин, усиливают некоторые черты характера, например, самооценку и способность к сосредоточению, но они же могут порождать сонмы нежелательных побочных эффектов, и потому их стараются не применять, кроме случаев явной клинической необходимости. А в будущем, когда знание геномики позволит фармацевтическим компаниям делать лекарства на заказ согласно генетическому профилю пациента, нежелательные побочные эффекты будут весьма сильно подавлены. Флегматики станут живыми и веселыми, мрачные люди -- открытыми и общительными. Можно будет носить одну личность в среду и совсем другую -- на выходные. Не будет больше извинений подавленным или несчастливым. Даже «нормально» довольные люди смогут сделать себя еще довольнее, не беспокоясь о привыкании, похмелье или повреждении мозга при долговременном использовании.

Во втором сценарии успехи исследований стволовых клеток позволят ученым регенерировать практически любую ткань тела и ожидаемая продолжительность жизни перевалит далеко за сто лет. Если человеку потребуется новое сердце или печень, их просто вырастят в теле коровы или свиньи; повреждения мозга от болезни Альцгеймера или инсульта станут обратимыми. Единственная проблема здесь -- что есть множество тонких и не слишком тонких аспектов старения человека, которые биотехнологическая индустрия еще не до конца придумала, как лечить: у человека развивается умственная окостенелость, он фиксируется с возрастом на своих взглядах, и как бы люди ни пытались, им не повысить свою сексуальную привлекательность и не добиться успеха у партнеров репродуктивного возраста. Хуже всего то, что они не захотят уходить с дороги не только своих детей, но и внуков и правнуков. С другой стороны, так мало людей будут иметь детей или какую бы то ни было связь с традиционным размножением, что это вряд ли будет важно.

В третьем сценарии богатые стандартным образом проверяют эмбрионы до имплантации и таким образом заводят себе оптимальных детей. По внешнему виду и интеллекту юноши или девушки все четче определяется их социальное происхождение; человек, не отвечающий социальным ожиданиям, обвиняет в этом не себя, а генетический выбор своих родителей. Человеческие гены пересаживают животным и даже растениям -- для научных целей и для создания новых медицинских препаратов; животные гены добавляются некоторым эмбрионам, чтобы улучшить их физическую выносливость и сопротивляемость болезням. Ученые не решаются изготовлять полномасштабные химеры, полулюдей-полуживотных, хотя и могут, но молодые люди начинают подозревать, что их товарищи по школьной скамье, сильно от них отстающие, генетически не вполне люди. Тем более что так оно и есть.

Томас Джефферсон под самый конец жизни писал: «Общее распространение света науки открыло каждому взгляду ту истину, что массы человеческие не рождаются с седлом на спине, как не рождаются немногие избранные в сапогах со шпорами, чтобы законно ездить на них верхом милостию Божией».

Мы весьма различаемся как индивидуумы, но обладаем общей человеческой сутью, той, которая открывает каждому человеку возможность общаться с любым другим человеком на планете и входить с ним в некие моральные связи. И окончательный вопрос, который поднимает биотехнология, таков: что случится с политическими правами, если мы действительно сможем вывести две породы людей; одну -- с седлами на спинах, а другую -- со шпорами на сапогах?

Как должны мы реагировать на биотехнологию, которая сочетает обещание колоссальных потенциальных выгод с угрозами, как физическими и явными, так духовными и весьма скрытыми? Ответ очевиден: мы должны использовать силу государства, чтобы эту технологию регламентировать. А если регламентация ее окажется не по силам любому отдельно взятому национальному государству, потребуется международное регулирующее законодательство. И надо начать конкретно продумывать, какие необходимо создать институты, чтобы отличать хорошие применения биотехнологии от плохих и как заставить эти законы работать на национальном и международном уровнях.

Этот очевидный ответ не столь уж очевиден многим участникам современных биотехнологических дебатов. Дискуссия завязла в трясине несколько абстрактных споров об этичности таких процедур, как клонирование или исследование стволовых клеток, и спорящие разделились на два лагеря: одни согласны все разрешить, а другие хотели бы запретить обширные области исследований и приложений. Эти споры с далеко идущими последствиями, конечно, важны, но события развиваются так быстро, что нам скоро понадобятся более приближенные к практике правила, регламентирующие будущие направления с той целью, чтобы технология осталась служанкой человека, а не стала его госпожой. Поскольку равно маловероятным кажется, что будет разрешено все вообще или что удастся запретить многообещающие исследования, надо будет найти середину.

Создание новых регламентирующих институтов -- не такая вещь, к которой можно отнестись легкомысленно, учитывая неэффективность, сопровождающую все усилия по регламентации. В последние тридцать лет в мире наблюдалось похвальное движение за дерегулирование больших секторов экономики каждой страны, от авиалиний до телекоммуникаций, а более глобальная цель -- сузить область деятельности правительств и уменьшить ее масштаб. Возникшая в результате глобальная экономика -- куда более эффективный генератор богатства и технологических новшеств. Излишняя регламентация в прошлом выработала у многих людей инстинктивную враждебность к вмешательству государства в любом виде и это отвращение на уровне коленного рефлекса будет одним из главных препятствий, мешающих взять биотехнологию человека под политический контроль.

Но важно понять следующее: то, что годится для одного сектора экономики, в другом будет бесполезно. Например, информационная технология создает для общества очень много удобств почти без вредных эффектов и потому подвергается лишь поистине ничтожному правительственному регулированию. С другой стороны, расщепляющиеся материалы и токсические отходы являются объектом жесткого государственного и международного контроля, поскольку свободная торговля ими явно была бы опасна.

Одна из самых больших трудностей при создании каких-либо правил для биотехнологии человека состоит в общем мнении: даже если желательно остановить развитие технологии, это все равно невозможно. Если США или любая другая страна попытается запретить клонирование человека или генную инженерию зародышевых путей, или любую другую процедуру, то люди, которые хотят этим заниматься, просто переедут в страну с более либеральной юрисдикцией, где запрета не будет. Глобализация и международная конкуренция в биомедицинских исследованиях не оставляют сомнений, что страны, стреножившие себя этическими ограничениями на исследования или биотехнологическую промышленность, будут за это наказаны.

Создание регламентации, которая позволит обществу разных стран контролировать биотехнологию человека -- задача не простая: она потребует от законодателей всех стран мира взять на себя ответственность и принять трудные решения по сложным научным вопросам. Вид и форма новых институтов, предназначенных для внедрения новых законов, -- вопрос полностью открытый. Устроить их так, чтобы они не создавали заметных трудностей для полезных разработок и в то же время могли эффективно следить за выполнением законов -- задача весьма трудная. И еще труднее и важнее вопрос о создании общих законов на международном уровне, выработка консенсуса среди стран с различной культурой и взглядами на основные вопросы этики. Но политические задачи сравнимой сложности уже успешно решались в прошлом.

Человеческая природа не определяет жестко поведение человека, но ведет к большому разнообразию в способах воспитания детей, правления, добывания средств к существованию и так далее. Постоянные усилия человечества по культурному самоизменению -- вот что создает человеческую историю и прогрессивный рост сложности и разветвленности человеческих институтов.

Одной из основных движущих сил исторического процесса было и остается развитие науки и технологии и оно определяет горизонты производительных возможностей экономики, а потому и весьма во многом -- структурные характеристики общества.

Однако нет гарантии, что технология всегда будет давать столь положительные политические результаты. В прошлом многие технологические достижения ограничивали свободу человека. Например, развитие сельского хозяйства привело к возникновению огромных иерархических обществ, в которых существенно проще стало ввести рабство, чем в эпоху охоты и собирательства. Ближе к нашему времени: Эли Уитни изобрел хлопкоочистительную машину и хлопок стал в начале девятнадцатого столетия главной товарной культурой американского Юга, что привело к реанимации там института рабства.

Не может быть конца истории без конца современной науки и технологии. Мы не только не видим сейчас такого конца, но, кажется, стоим на старте периода, невиданного в истории прогресса технологии. Биотехнология и более глубокое понимание наукой человеческого мозга будут иметь существенные политические последствия -- они заново открывают возможности социальной инженерии, от которой отказались общества, обладавшие технологиями двадцатого века.

С сегодняшней точки зрения, средства социальных инженеров и авторов утопий прошлого столетия выглядят неимоверно грубо и ненаучно. Ни один из них не основан на знании неврологической структуры или биохимической основы мозга; ни в одном нет понимания генетических истоков поведения, а если есть, то нет никаких средств на них воздействовать.

И все это в ближайшие лет тридцать--пятьдесят может перемениться. Нет необходимости постулировать возвращение евгеники или генной инженерии на государственном уровне, чтобы увидеть, как это может случиться. По мере того как мы открываем не просто корреляцию, но фактические молекулярные связи между генами и такими чертами личности, как разум, агрессия, сексуальная идентичность, преступные склонности, алкоголизм и тому подобное, все яснее становится, что эти знания можно применить для конкретных социальных целей. Такое применение ставит ряд этических вопросов, встающих перед конкретными родителями, а также политический вопрос, который может подчинить себе всю политику. Если перед богатыми родителями вдруг откроется возможность усилить ум своих детей и их последующих потомков, то мы имеем основания не только для моральной дилеммы, но и для полномасштабной классовой войны.

Существуют многочисленные вопросы политического характера, возникающие в связи с наступлением биотехнологии -- вызванные, например, завершением проекта «Геном человека», -- которые надо решать быстро. Среди них -- вопрос о генетической дискриминации и о тайне генетической информации.

В начале восемнадцатого века в Европе половина всех детей погибала, не дожив до 15 лет. Французский демограф Жан Фурастье указывал, что дожить до возраста 52 года было тогда достижением, поскольку удавалось не всякому и человек, который смог это сделать, вполне мог назвать себя долгожителем.

Рост продолжительности жизни -- это только половина того, что случилось с населением развитого мира в конце двадцатого столетия. Второй важный факт -- резкое падение коэффициента рождаемости. В таких странах, как Италия, Испания и Япония, общий коэффициент рождаемости (среднее число детей, рожденных женщиной за всю жизнь) лежит между значениями 1,1 и 1,5 -- то есть намного ниже значения 2,2, обеспечивающего воспроизведение. Средний возраст населения США был около 19 лет в 1850 году и поднялся до 34 лет к девяностым годам двадцатого века. И это еще пустяки по сравнению с тем, что произойдет в первой половине двадцать первого века. В Соединенных Штатах средний возраст доберется почти до сорока, но в Европе и в Японии, где коэффициенты миграции и рождаемости еще ниже, дело будет хуже. Демограф Николас Эберштадт на основании данных ООН предполагает, что если не произойдет неожиданного скачка рождаемости, средний возраст населения в Германии составит 54, в Японии -- 56 и в Италии -- 58. Следует заметить, что в этих оценках не предполагается существенного роста ожидаемой продолжительности жизни. И если что-то из обещаний биотехнологии в этом смысле будет выполнено, то тогда половина населения развитых стран окажется не моложе пенсионного возраста.

Сейчас «поседение» населения развитых стран обсуждается в первую очередь в контексте социального обеспечения, перед которым оно ставит проблемы. Нависший кризис достаточно реален: например, в Японии, где к концу двадцатого века на каждого пенсионера приходилось по четыре работающих, примерно лет через тридцать будет два или меньше работающих на одного пенсионера. Но есть и другие политические следствия.

В то время как некоторые развивающиеся страны подошли к барьеру рождаемости, не обеспечивающей воспроизводство населения или даже перешли его, и их население стало уменьшаться, многие бедные страны, в том числе ближневосточные и страны околосахарской зоны, поддерживают высокие темпы роста населения. Это означает, что разделительная линия между первым и третьим миром начинает разделять не только доходы и культуру, но и возраст: в Европе, Японии и частично в Северной Америке средний возраст будет около 60, а у их менее развитых соседей -- между 20 и 30 годами.

Кроме того, возрастная когорта, имеющая право голоса, будет в развитых странах сильнее феминизирована, частично потому, что женщины будут жить дольше мужчин, а частично из-за долговременного социологического тренда к большему участию женщин в политике.

Следовательно, мир может разделиться на Север, где тон в политике будут задавать женщины старшего возраста и Юг, где движущей силой будут сердитые молодые мужчины с развязанными руками.

Развитые страны будут тянуться к экономическому росту, а для его поддержания необходимо определенное население. Это означает, что раздел «Север--Юг» будет повторен в каждой стране, где стареющее коренное население будет жить рядом с культурно иным и существенно более молодым пришлым населением. США и другие англоязычные страны традиционно хорошо ассимилируют культурно отличные группы иммигрантов, но другие страны, такие как Германия и Япония с этим справляются хуже. Европа уже столкнулась с реакционными антииммиграционными движениями, такими как Национальный Фронт во Франции, блок «Влаамс» в Бельгии, «Лега Ломбарда» в Италии и Партия Свободы Йорга Хайдера в Австрии. В этих странах изменение возрастной структуры в связи с увеличением продолжительности жизни вполне может создать основу для роста социальных конфликтов.

Обязательный возраст отставки вошел в моду лишь в конце девятнадцатого века, когда все больше и больше людей стали доживать до старости. Бисмарк, впервые в Европе создавший систему социального обеспечения, установил возраст отставки в 65 лет -- то есть возраст, до которого мало кто в те времена доживал.

Сегодня генная инженерия обычно используется в сельскохозяйственной биотехнологии для создания генетически модифицированных организмов, таких как кукуруза Bt (вырабатывающая собственные инсектициды) или соевые бобы Roundup Ready (устойчивые к определенным гербицидам), -- продуктов, которые стали средоточием возражений и протестов во всем мире. Следующий шаг прогресса, очевидно, применить эту технологию к людям. Генная инженерия человека самым прямым образом поднимает вопрос о новом виде евгеники, со всеми соответствующими моральными последствиями, которыми это чревато в мире, и в результате -- о возможности изменения природы человека.

Но несмотря на завершение проекта «Геном человека», современная биотехнология сегодня очень далека от возможности модифицировать ДНК человека так, как модифицируется ДНК кукурузы или мясного скота. Некоторые утверждают, что на самом деле мы никогда не придем к такой возможности и что дальние перспективы генетической технологии сильно преувеличены амбициозными учеными и биотехнологическими компаниями, ищущими быстрой выгоды. Изменение человеческой природы, по утверждению некоторых, невозможно сейчас и еще долго не будет стоять на повестке дня современной биотехнологии. Значит, нам нужна взвешенная оценка того, каких достижений можно от этой технологии ожидать и ощущение препятствий, с которыми она может в конце концов встретиться.

Проект «Геном человека» был большой работой, финансируемой Соединенными Штатами и другими правительствами, и его целью была расшифровка всей последовательности ДНК человека, как расшифрованы последовательности ДНК низших живых существ, нематод и дрожжей. Проект «Геном человека» не был бы возможен без параллельного прогресса в информационных технологиях, необходимых для регистрации, каталогизации, поиска и анализа миллиардов оснований, составляющих человеческую ДНК. Слияние биологии и информационной технологии привело к возникновению новой науки, известной как биоинформатика. Что станет возможно в будущем -- сильно зависит от возможности компьютеров интерпретировать непостижные уму объемы данных, генерируемых геномикой и протеиномикой для построения надежных моделей такого феномена, как складывание белка.

Просто идентифицировать гены в геноме -- еще не значит знать, что они делают. За последние двадцать лет достигнут большой прогресс в поиске генов, связанных с муковисцидозом, серповидно-клеточной анемией, хореей Гентингтона, болезнью ТеяСакса и так далее. Но это все в некотором смысле простые нарушения, в которых патологию можно проследить до неверной аллели, до кодирующей последовательности в одном гене. Другие же болезни могут вызываться множеством генов, взаимодействующих между собой сложным образом: некоторые гены управляют экспрессией (то есть активизацией) других генов, есть такие, которые сложным образом взаимодействуют со средой, некоторые гены дают два или больше эффекта, а некоторые порождают эффекты, которые нельзя заметить до более поздних жизненных стадий организма.

Когда же дело доходит до состояний и поведения более высокого порядка, таких как интеллект, агрессия, сексуальность и прочее, то сегодня мы знаем лишь по исследованиям генетики поведения, что какие-то генетические причины здесь действуют. Но мы понятия не имеем, какие гены в конечном счете за что отвечают, и подозреваем, что причинно-следственные связи здесь невероятно сложны. Говоря словами Стюарта Кауфмана, основателя и главного научного специалиста группы «БиосГруп», эти гены «составляют в некотором роде химический компьютер с распараллеливанием процессов, где гены все время включают и выключают друг друга в густо переплетенной сети взаимодействий. Пути прохождения сигналов между клетками связаны с путями генетической регуляции таким сложным образом, что мы лишь начинаем его распутывать».

Главным призом современной генной технологии будет «младенец на заказ». Имеется в виду, что генетики найдут «гены» таких свойств, как интеллект, рост, цвет волос, агрессивность или самооценка, и с помощью этого знания создадут «улучшенный» вариант того же ребенка. Упомянутый ген может даже быть взят не от человека. В конце концов, именно это делается в сельскохозяйственной биотехнологии.

Многие болезни человека вызываются взаимодействием нескольких генов; бывает также, что один ген имеет несколько эффектов. Одно время считалось, что каждый ген продуцирует одну информационную РНК, которая в свою очередь продуцирует белок. Но поскольку в геноме человека на самом деле содержится порядка 30 000, эта модель оказывается несостоятельной, так как белков, составляющих тело человека, куда больше 30 000. Это заставляет предположить, что некоторые одиночные гены играют роль в создании множества белков, а потому имеют множественные функции. Например, аллель, ответственная за возникновение серповидно-клеточной анемии, также дает устойчивость против малярии, именно поэтому она обычно встречается у чернокожих, происходящих из Африки, где малярия -- одно из главных заболеваний. А значит, исправление гена серповидно-клеточной анемии может повысить подверженность заболеванию малярией -- пусть это не важно для обитателей Северной Америки, однако способно сильно повредить носителям нового гена в Африке. Гены теперь сравнивают с экосистемой, где каждый фактор влияет на все остальные. Когда ген меняется в результате мутации или заменяется другим, очень вероятно возникновение побочных и быть может неприятных эффектов.

Второе существенное препятствие на пути генной инженерии человека связано с этикой экспериментов на людях. Национальная консультативная комиссия по биоэтике, настаивая на запрете клонирования человека в ближайшее время, выдвигала в качестве главной причины опасность экспериментов на людях. Чтобы добиться успеха с клонированием Долли, потребовалось 270 неудачных попыток. Многие неудачи произошли на стадии имплантации, но все же почти 30% животных были рождены с серьезными аномалиями.

Так означают ли эти ограничения генной инженерии, что какие бы то ни было осмысленные изменения человеческой природы в обозримом будущем не рассматриваются? Есть несколько причин проявить осторожность в высказывании такого решения раньше времени.

Первая связана с потрясающей и во многом непредвиденной скоростью научного и технического прогресса в науках о жизни. В конце восьмидесятых среди генетиков царило твердое согласие, что невозможно клонировать млекопитающее из соматических клеток взрослой особи -- эта точка зрения исчезла после появления Долли в 1997 году.

Еще только в середине девяностых генетики предсказывали, что проект «Геном человека» будет завершен где-то между 2010 и 2020 годами. Фактическая дата, когда новые и весьма автоматизированные программируемые машины закончили работу июль 2000 года.

Невозможно предсказать, какие новые пути уменьшения сложности стоящей перед нами задачи возникнут в последующие годы. Вот пример: мозг есть архетип так называемых сложных адаптивных систем, то есть систем, созданных из многочисленных агентов (в данном случае нейронов и других клеток мозга), действующих по относительно простым правилам, но дающих весьма сложное адаптивное поведение на уровне системы. Любая попытка моделирования мозга с использованием лобовых методов-- то есть таких, которые пытаются воспроизвести все миллиарды нейронных связей -- почти наверняка обречена на провал. С другой стороны, сложная адаптивная модель, пытающаяся моделировать сложность на уровне системы как возникающее свойство, может иметь куда больше шансов на успех. То же самое может оказаться верным и для взаимодействия генов.

То, что генная инженерия даст непланируемые последствия и что она, быть может, не даст тех последствий, на которые многие надеются -- не аргумент в пользу того, что никто не попытается ее осуществить.

Биотехнология ставит перед нами серьезную моральную дилемму, поскольку любые наши возражения против прогресса должны быть умерены признанием неоспоримых положительных перспектив.

Самые твердые основания для протестов против генной инженерии человека дает религия, и потому неудивительно, что большая часть сопротивления всем новым репродуктивным технологиям исходит от людей с религиозными убеждениями.

Согласно традиции, общей для иудаизма, христианства и ислама, человек создан по образу Божию. Это -- особенно для христиан -- имеет важные следствия для человеческого достоинства. Есть резкое различие между человеком и прочими творениями: только человек обладает способностью к нравственному выбору, свободой воли и верой -- именно эти способности придают ему более высокий моральный статус, чем остальным животным. Бог дает ему эти способности посредством природы, а потому нарушение природных норм, таких как рождение детей посредством половой жизни и воспитание их в семье, есть также нарушение воли Божией.

Так же и с биотехнологией. Хотя беспокойство насчет непреднамеренных последствий и непредвиденных затрат вполне разумно, самый глубокий страх перед этой технологией имеет отнюдь не утилитарную природу. Скорее это страх перед тем, что в конечном счете биотехнология принесет нам утрату нашей человеческой сущности -- то есть важного качества, на котором держится наше ощущение того, кто мы такие и куда идем, какие бы ни происходили изменения с человеком за всю его историю. Хуже того, это изменение мы можем провести, не зная, что теряем что-то весьма и весьма ценное. Таким образом, мы можем вдруг очутиться по ту сторону барьера между человеческой и постчеловеческой историей и даже не увидеть, когда мы перевалили водораздел, потому что перестанем понимать, о чем идет речь.

А что же это за человеческая сущность, опасность потерять которую нам может угрожать? Для человека религиозного это, возможно, нечто вроде искры Божией, с которой рождается каждый человек. Со светской точки зрения, это нечто, имеющее отношение к природе человека: специфичные для вида свойства, общие для всех людей как таковых. Вот что, в конечном счете, ставится на карту в биотехнологической революции.

Согласно декрету Совета Европы о клонировании человека: «Использование людей как орудий путем намеренного создания генетически идентичных людей противоречит человеческому достоинству и потому является злоупотреблением медициной и биологией». Человеческое достоинство -- одна из тех концепций, которую политики, как вообще все участники политической жизни, упоминают через слово, но которую почти никто не может четко определить или объяснить.

Некоторые новые технологии с самого начала нас пугают и согласие относительно необходимости установить политический контроль над их разработкой и применением возникает сразу. Когда в Аламогордо, Нью-Мехико, летом 1945 года взорвалась первая атомная бомба, никто из свидетелей этого события не мог не понять, какая страшная разрушительная мощь появилась в руках людей. Итак, ядерное оружие с самого начала требовало политического контроля: частным лицам было не разрешено свободно развивать ядерную технологию или ввозить компоненты, необходимые для создания атомных бомб, а со временем государства, подписавшие в 1968 году договор о нераспространении, согласились контролировать международную торговлю ядерными технологиями.

Другие новые технологии оказались куда более мирными и потому регулируются законодательно намного меньше или не регулируются совсем. Примеры тому -- персональные компьютеры и Интернет: эти новые формы информационных технологий (ИТ) сулят в перспективе создание процветания, распространение доступа к информации (а потому и к власти) более демократическим образом и порождают объединения своих пользователей. Тем, кто хочет найти обратную сторону Информационной революции, приходится сильно напрягать зрение, а найти пока удалось только вопросы так называемого «электронного раздела» (digital divide -- имеется в виду неравенство доступа к ИТ) и угрозы для частной жизни -- ни то, ни другое нельзя назвать потрясением основ справедливости или морали. Вопреки усилиям со стороны наиболее осторожных режимов взять под контроль использование ИТ, эти технологии в последние годы расцветают с минимальным законодательным надзором как внутри государств, так и на международном уровне.

Биотехнологии попадают где-то между двумя этими крайностями. Трансгенные посевы и генная инженерия человека вызывают у людей куда больше беспокойства, чем Интернет и персональные компьютеры. Но биотехнология также обещает многое для здоровья и благополучия человека. Когда ее заранее представляют как средство вылечить ребенка от муковисцидоза или диабета, людям трудно сформулировать причины, почему их тревоги должны встать на пути прогресса. Проще всего было бы возразить против какой-то новой биотехнологии, если бы ее испытание проводилось небрежно или если бы генетически измененные пищевые продукты вызывали опасные аллергические реакции. Однако на самом деле угрозы биотехнологии куда более тонкие, а потому их намного труднее учесть в любых утилитарных расчетах.

Перед лицом проблем, которые ставит перед нами подобная технология, где хорошее и плохое тесно переплетены, существует только одно возможное решение: государства должны политически регулировать разработку и применение таких технологий, организовав институты, которые будут различать технологический прогресс, способствующий процветанию человека и прогресс, составляющий угрозу человеческому достоинству и благополучию. Сначала эти институты должны быть созданы на национальном уровне, а впоследствии -- выйти на международный.

Сегодня в обсуждении биотехнологий выделилось два полярных лагеря. Первый либертарианский, который утверждает, что общество не должно и не в состоянии накладывать ограничения на развитие новых технологий. В этот лагерь входят исследователи, ученые, желающие раздвинуть границы знания, представители биотехнологической промышленности, которые хотят получить выгоды от свободного технологического развития, и в особенности в США и Великобритании, а также большая группа, идеологически приверженная сочетанию свободного рынка, дерегулирования и минимального вмешательства правительства в технологии.

Второй лагерь -- неоднородная группа, испытывающая моральную тревогу по поводу биотехнологий, которая состоит из людей с религиозными убеждениями, энвиронменталистов, верящих в святость природы, противников новых технологий и людей с левыми убеждениями, которых беспокоит возможное возвращение евгеники. Эта группа предлагает запрет на целый ряд новых технологий: от оплодотворения ин витро и исследований стволовых клеток до трансгенных культур и клонирования человека.

Оба подхода -- полное попустительство развитию биотехнологии и попытки широкого запрета различных ее направлений -- ошибочны и нереалистичны. Определенные технологии, такие как клонирование человека, заслуживают полного запрета по причинам как внутренним, так и тактическим. Но почти все прочие формы биотехнологии, возникновение которых мы наблюдаем, требуют более дифференцированного подхода в законодательной регламентации. В то время как многие заняты заявлением своих этических позиций «за» и «против» различных технологий, почти никто не рассматривает конкретно, какого рода институты нужны, чтобы позволить обществу контролировать темпы и масштаб развития биотехнологии.

Сама по себе наука не может определить цели, которым она служит. Наука может открывать вакцины и средства от болезней, но может и создавать инфекционные агенты; может открывать физику полупроводников и физику водородных бомб. Наука как таковая абсолютно безразлична к тому, собирались ли опытные данные при скрупулезном соблюдении интересов людей -- объектов исследования. В конце концов, данные есть данные и часто лучшие данные могут быть получены отступлением от правил или вообще полным отказом от них.

Развитие науки угрожает человеческой цивилизации?

Книги, предрекающие гибель человечеству, появляются достаточно часто.

В 2003 г. в Великобритании вышла в свет одна из таких книг -- книга английского ученого Мартина Риса «Наш последний час». В ней 60-летний ученый предупреждает о самых главных угрозах человечества в XXI веке. В их числе -- ядерный терроризм, искусственно созданные смертоносные вирусы и генная инженерия, которая может изменять человеческий характер.

Автор -- профессор Кембриджского университета, ведущий специалист в таких областях, как физика черных дыр и проблема возникновения и эволюции Вселенной. Кроме того, Мартин Рис известен в научной среде как специалист, никогда не имевший склонности к громогласным публичным высказываниям, способным посеять страх.

И вот именно он озвучивает идею о том, что если человечество хочет предотвратить чудовищные техногенные катастрофы, которые могут унести в этом столетии миллионы и даже миллиарды жизней, то ему, человечеству, необходимо рассмотреть возможность ограничения научных исследований в ряде конкретных областей.

Биотехнологии, компьютерные технологии и нанотехнологии становятся все более сложными, получают все более широкое распространение. Недостаточно обдуманные действия или даже злой умысел ученых либо одного ученого могут повлечь гибель нашей цивилизации. Есть ли у нас шанс выжить? «Думаю, что шансы у нынешней цивилизации на Земле дожить до конца текущего столетия не лучше, чем пятьдесят на пятьдесят», -- уверен Мартин Рис.

Что может ускорить приближение катастрофы? Например, человек уже скоро сможет создать сверхминиатюрных самовоспроизводящих роботов. Они вырвутся из-под контроля и уничтожат все на нашей планете в поисках материалов, необходимых им для воспроизводства. Или еще пример. Физики в одном из экспериментов создадут, случайно или специально, черную дыру или «разрывы» в пространственно-временном континууме, что опять же приведет к гибели планеты.

По мнению ученого, теперь в науке ни одно решение о проведении эксперимента, способного повлечь катастрофические последствия, не должно приниматься до тех пор, пока население планеты или репрезентативная его часть не придут к выводу, что уровень риска лежит ниже удовлетворяющего всех порогового значения.

Но сколь близким к нулю должен быть риск, чтобы подобного рода эксперименты получили разрешение на проведение? Неужели все настолько серьезно?

Напомним о проекте, вызвавшем многочисленные споры. В Брукхейвенской национальной лаборатории на Лонг-Айленде (США) с помощью ускорителя элементарных частиц физики пытаются получить кварк-глюонную плазму -- очень горячий и плотный «суп» из субатомных частиц, возникший 13,7 млрд лет назад -- сразу после Большого взрыва, давшего начало нашей Вселенной. При проведении этого эксперимента создается очень высокая концентрация энергии. Вот один из вариантов дальнейшего развития события: образуется небольшая черная дыра, которая втягивает в себя все вокруг и уничтожает планету. Конечно, сторонники эксперимента предоставили расчеты, доказывающие, что ничего подобного не произойдет. Кроме того, существуют независимые оценки, показывающие, что подобные уровни концентрации энергии возникают в космическом пространстве естественным путем при взаимодействии частиц космических лучей -- и катаклизмов вселенского масштаба не возникает. Мартин Рис соглашается с тем, что катастрофа очень и очень маловероятна. Но, тем не менее, предупреждает, что нельзя быть на сто процентов уверенным в том, что может реально произойти при проведении такого эксперимента. Стоит ли подвергать риску планету и людей, на ней живущих, даже если шансы возникновения подобной космической катастрофы чрезвычайно малы? Согласно некоторым оценкам, они составляют один на 50 миллионов.

В 2008 году закончилось строительство Большого андронного коллайдера (БАК) -- ускорителя заряженных частиц встречных пучках, предназначенного для разгона протонов и тяжёлых ионов (ионов свинца) и изучения продуктов их соударений. Коллайдер построен в научно-исследовательском центре Европейского совета ядерных исследований, на границе Швейцарии и Франции, недалеко от Женевы. По состоянию на 2008 год БАК является самой крупной экспериментальной установкой в мире.

В начале 20 века в физике появились две основополагающие теории -- общая теория относительности (ОТО) Альберта Эйнштейна, которая описывает Вселенную на макроуровне, и квантовая теория поля, которая описывает Вселенную на микроуровне. Проблема в том, что эти теории несовместимы друг с другом. Например, для адекватного описания происходящего в черных дырах (область в пространствевремени, гравитационное притяжение которой настолько велико, что покинуть её не могут даже объекты, движущиеся со скоростью света) нужны обе теории, а они вступают в противоречие. БАК позволит провести эксперименты, которые ранее было невозможно провести и вероятно, подтвердит или опровергнет часть этих теорий. В БАК физики хотят поймать бозон Хиггса, именуемый также «частицей Бога». На теоретическом обосновании ее существования строятся все современные теории происхождения вселенной. Если «частицу Бога» не найдут, все аккуратно выведенные физиками законы окажутся всего лишь неверными гипотезами.

БАК будет самым высокоэнергичным ускорителем элементарных частиц в мире, на порядок превосходя по энергии своих ближайших конкурентов.

Официальный запуск коллайдера был произведен 10 сентября 2008 года. После аварии в криогенной системе 19 сентября было принято решение, что БАК возобновит работу в июле 2009 года.

Некоторые специалисты и представители общественности высказывают опасения, что имеется отличная от нуля вероятность выхода проводимых в коллайдере экспериментов из под контроля и развития цепной реакции, которая при определённых условиях теоретически может уничтожить всю планету. Из-за подобных настроений БАК иногда расшифровывают как Last Hadron Collider (Последний Адронный Коллайдер). В этой связи наиболее часто упоминается теоретическая возможность появления в коллайдере микроскопических черных дыр, а также теоретическая возможность образования сгустков антиматерии и магнитных монополей с последующей цепной реакцией захвата окружающей материи.

Рис. Большой андронный коллайдер

ОТО в виде, предложенном Эйнштейном, не допускает возникновения микроскопических чёрных дыр в коллайдере. Однако они будут возникать, если верны теории с дополнительными пространственными измерениями. По мнению сторонников катастрофического сценария, хотя такие теории и умозрительны, вероятность того, что они верны, составляет десятки процентов. Излучение Хокинга, приводящее к испарению чёрных дыр, также является гипотетическим -- оно никогда не было экспериментально подтверждено. Поэтому есть достаточно большая вероятность того, что оно не действует.

Ученый приводит список других угроз для человечества -- это, по его мнению, ядерный терроризм, смертельные вирусы, вышедшие из-под контроля машины и генная инженерия, способная менять человеческую личность. Все они могут стать последствием как невинной ошибки, так и злонамеренных действий одного человека. Например, к 2020 году биотеррор или ошибка в биологических исследованиях могут стать причиной смерти 1 млн. человек, считает Рис. В ряд опасных технологий ученый поставил также исследования ДНК, нанотехнологии и клонирование, а также эксперименты с ускорителями частиц.

По мнению Мартина Риса, над человечеством всегда висел дамоклов меч всеобщего уничтожения и чем дальше, тем жить становится все рискованней и рискованней. Вряд ли мы живыми перевалим через следующий столетний рубеж. Если вероятность всемирной катастрофы до 1900 года можно было оценить в 20 % (Рис говорит, например, о всегда висевшей над нами угрозе столкновения с гигантскими астероидами, пандемиях и внезапной активизации «супервулкана», способного затмить продуктами своей деятельности свет на всей Земле), то в наше время при сохранении старых угроз появились новые -- ядерные конфликты, экологические бедствия (в том числе угроза глобального потепления), искусственный интеллект, киборги, биотеррор и «биоеррор» («bioerror» -- катастрофическая ошибка при выведении новых организмов с помощью биотехнологий, распространение смертельных вирусов, созданных в научных лабораториях).

Биотехнология может решить многие проблемы человечества, но может и приблизить его смертный час. «Впервые подвержена угрозе непредсказуемых изменений сама человеческая природа», -- говорит Рис. Продукты биотехнологии и генная инженерия делают как никогда легким путь к пропасти, ведь всё может зависеть от неправильного решения или злого умысла одного-единственного человека или небольшой группы сторонников зловещего культа (вроде японской Аум Сенрикё или всем известной сейчас аль-Кайды). В качестве примера Рис приводит историю с паникой, которая охватила все Соединенные Штаты после 11 сентября 2001 года, когда вдобавок ко всему началось распространение сибирской язвы. Тысячи людей способны теперь проектировать вирусы и бактерии, которые в состоянии принести смерть миллионам. Даже если одна такая «извращённая личность» и не сможет погубить множество людей, этот тип биологического терроризма серьезно изменит нашу повседневную жизнь, предупреждает ученый.

Революция в информационной технологии может также сослужить дурную службу в распространении таких опасностей. Детали научных исследований теперь распространяются по всему свету чуть ли не со скоростью света. В то время как такое положение вещей несет вполне очевидные выгоды (например, астрономы-любители могут делать важные открытия и взаимодействовать при этом в режиме реального времени с профессионалами), то безусловно это палка о двух концах. Если ученые разгадывают генетический код специфического вируса (группа ученых из Университета Британской Колумбии (University of British Columbia) такое проделала недавно с вирусом SARS), то эта информация также может быть обнародована почти мгновенно. «Взаимодействие любительских астрономов безопасно, -- говорит Рис, -- но представьте подобную совместную работу международного сообщества биотехнологов-любителей!»

В список относительно свежих угроз техногенного характера Мартин Рис включил и бурно развивающуюся нанотехнологию. Есть ли хоть какая-то надежда для несчастного обреченного человечества? -- задает сам себе вопрос Мартин Рис. В этом деле он, оказывается, осторожный оптимист. Чтобы попытаться обмануть судьбу, британский ученый призывает к лучшей организации научных исследований и пристальному вниманию общественности к критичным научным данным и экспериментам. «Мы должны держать под контролем тех, кто обладает потенциально опасным знанием», -- напоминает Рис. Он также предлагает срочно предпринять усилия «по уменьшению числа людей, считающих себя чем-то исключительным, осознавшим свою инаковость, у которых может возникнуть желание причинить людям зло».

Теперь появились и иные угрозы. Не только технические изменения в этом столетии будут более быстрыми, чем ранее, это затронет и другие сферы. До сих пор одним из неизменных свойств на протяжении всей человеческой истории оставались человеческая природа и его физические данные; люди сами по себе не менялись, менялись лишь наше окружение и технологии. В этом столетии, похоже, человек изменится за счет генной инженерии, развития лекарственных средств, возможно, даже за счет вживления чего-нибудь в мозг для увеличения его способностей. Многое из того, что теперь кажется научной фантастикой, через сто лет может стать научным фактом. Фундаментальные изменения вроде этих, а также стремительное развитие биотехнологии, возможно -- нанотехнологии, возможно -- искусственного интеллекта, открывают захватывающие перспективы, но также и множество вариантов разрушения общества или даже всеобщего уничтожения.

Мы должны быть очень осторожными, если хотим пережить это быстрое развитие без серьезных проблем. В самое ближайшее время наибольшую угрозу будет представлять развитие биотехнологии и генной инженерии. Официальный доклад Национальной Академии Наук США 2006 года отмечает, что достаточно большое число людей могут получить возможность модифицировать вирусы так, что существующие вакцины будут неэффективны против них, что может привести к эпидемиям.

В марте 2006 года на пресс-конференции в центральном офисе «Интерфакса» в Москве выступил директор научно-исследовательского института (НИИ) вирусологии им. Ивановского РАМН Дмитрий Львов, который заявил, что до пандемии «птичьего гриппа» остался один шаг. «Не хватает одной аминокислотной замены в геноме, чтобы вирус стал передаваться от человека к человеку. И тогда начнется пожар». При этом Львов полагает, что средств от пандемии «птичьего гриппа» нет. «Все те, кто говорит, что можно бороться с распространением этого вируса, вероятно, могут предотвратить и землетрясение, цунами, ураган. Это природный катаклизм и никто не может бороться с этим», -- сказал академик. По его оценке, пандемия «птичьего гриппа» может поразить за короткое время до одной трети населения Земли, и человеческие потери в случае пандемии будут исчисляться десятками миллионов жизней.

Пугает то, что для этого вовсе необязательна огромная террористическая или преступная организация, достаточно лишь одного человека с недобрым складом ума. Такие люди могли бы модифицировать вирусы точно так же, как хакеры изменяют компьютерные программы.

Сама цивилизация приобретает иное качество ввиду своей новооткрытой уязвимости. Нынешняя цивилизация становится хорридной (horrid -- жуткий, ужасный). Хоррор -- это состояние цивилизации, которая боится сама себя, потому что любые ее же достижения -- почта, медицина, компьютеры, авиация, высотные здания, водохранилища, все средства транспорта и коммуникации -- могут быть использованы для ее разрушения.

Если поллюция, угроза природе, исходящая от цивилизации, окрашивала вторую половину XX века, то XXI век может пройти под знаком хоррора -- угроз цивилизации самой себе. На смену экологии как первоочередная забота приходит хоррология (horrology) -- наука об ужасах цивилизации как системе ловушек и о человечестве, как заложнике сотворенной им цивилизации.