Поэтика драматической сказки Евгения Шварца "Дракон"

К средствам создания образов пьесы относятся, например, психологизм, портретные зарисовки, числовая и религиозная символика однако так как все элементы поэтики цельного текста взаимосвязаны, один и тот же образ в «Драконе» чаще всего создан с помощью комплекса средств.

В качестве доказательства рассмотрим, какими средствами Е.Л.Шварц рисует образ заглавного героя - самого Дракона - в его визуальном аспекте. Описание внешности того персонажа известно из диалога Ланцелота и Кота. «Ланцелот. Сколько у него голов? Кот. Три. Ланцелот. Порядочно. А лап? Кот. Четыре. Ланцелот. Ну, это терпимо. С когтями? Кот. Да. Пять когтей на каждой лапе. Каждый коготь с олений рог. Ланцелот. Серьезно? И острые у него когти? Кот. Как ножи» [Шварц Н]. Следовательно, одним из использованных драматургом приёмов для создания облика Дракона является градация - три головы, четыре лапы, пять когтей. Однако это увеличение дроблением - голова больше лапы, а коготь - меньше: градация получается двойной - и возрастание, и убывание. Смысл этих деталей таков: головы - пародия на Троицу, лапы - стороны света и стихии (возможно, учитывая роль в пьесе христианской символики, отсылка и к количеству евангелистов, которые писали от руки), когти - пентаграмма и число пальцев на руке (опять же, пентаграмма этимологически связана с пальцами через греческие корни со значением числа «пять» и существительного «буква»). Согласно такой расшифровке, Дракон даже внешне представляет собой искажение христианских ценностей, уже в таких, казалось бы, чисто сказочных деталях соотносясь с дьяволом, переводящимся с греческого как «клеветник». Продолжение описания внешности Дракона «Ланцелот. Ага. В чешуе он? Кот. В чешуе. Ланцелот. И, небось, крепкая чешуя-то? Кот. Основательная. Ланцелот. Ну а все-таки? Кот. Алмаз не берет» [Шварц Н] представляет собой отсылку к ветхозаветному Левиафану, о других соотношения с которым было написано выше. А ремарка «пожилой, но крепкий, моложавый, белобрысый человек, с солдатской выправкой. Волосы ежиком. Он широко улыбается» [Шварц Н] - это отсылка к внешности, характерной для арийской расы, к наследникам и представителям которой относили себя фашисты. Об интерпретации «Дракона» как антифашисткой пьесы достаточно подробно написано в первой главе. Сам Дракон объясняет этот свой облик так: «Я сегодня попросту, без чинов» [Шварц Н], что намекает на манеру тоталитарных лидеров типа Гитлера и Сталина порой вести себя с подвластным им населением запанибратски, демонстрируя ложную близость к народу. На основании анализа этого фрагмента можно убедиться, что портретная характеристика, как средство создания образа Дракона, составлена с помощью нескольких приёмов поэтики.

Связь таких средств создания образа в «Драконе», как числовая символика и символика религиозная, подтверждается прежде всего важнейшей ролью сакрального числа три, начинающейся ещё с количества действий данной пьесы Е.Л.Шварца. Возможно, для соблюдения единства действия пьесы и чтобы подчеркнуть динамизм этого действия, автором «Дракона» не выделяются явления (моменты, когда на сцене появляются новые персонажи), так как «основным элементом драматического произведения является поэтически изображённое действие, иногда действие-поступок, выраженное в ремарках, иногда действие-слово». Волькенштейн В.М. Драматургия. М.: Искусство, 1937. С.9 Так, у Эльзы три подруги, у Дракона три головы, которым Николай Акимов предполагал «придать облики Гитлера, Геббельса и Риббентропа». Исаева Е.И. Драматургия Евгения Шварца. С. 61. Ассоциативная связь Дракон-демоническое начало позволяет увидеть в них также головы Дантовского Люцифера (Ад, XXXIV, 8-3). ....увидел три лица на нем; <...>

46 Росло под каждым два больших крыла, <...>

49 Без перьев, вид у них был нетопырий;

Он ими веял, движа рамена...

Данте Алигьери. Божественная Комедия. Пер. с итал., прим. М. Лозинского. СПб.: Кристалл, Респекс, 1998. С.179. Уже отсюда очевидно, что число три может нести различный смысл. Причём не всегда только лишь связанный с христианством: допустим, головы Дракона - это традиционное для сказочного змея число голов, а подруги Эльзы, которые фактически мало отличаются друг от друга - у них даже нет своих имён, как было сказано выше, реализация приёма утроения условного персонажа. Ещё одна из реализаций приёма утроения в данном тексте - слова Бургомистра, когда он учит сына правильно хвалить Дракона: «чудушко-юдушко, Душечка-цыпочка, летун-хлопотун?» [Шварц Н], которые отсылают, во-первых, к сказкам и былинам (первый член перечисления), во-вторых, к лексике ухаживаний («душечкой» называют небезызвестную чеховскую героиню, и то ласкательное по отношению к девушке, как и «цыпочка»), в-третьих, к такому жанру фольклора, как детские потешки, чаще всего рифмованные. И вновь мы наблюдаем, как в одном элементе пьесы автор использует сразу несколько средств создания образа.

Деление же пьесы на три действия имеет более глубокий смысл. Это число, так или иначе связанное с Троицей, также может соотноситься с гегелевской философией, где развитие мыслится как стадиальный процесс, состоящий из трёх ступеней: Гегель. http://www.pravenc.ru/text/Гегелю.html тезис - антитезис - синтез. Если, по Гегелю, первое действие - тезис, то в пьесе тезис таков - Дракон властвует над городом. Антитезис - дракон побеждён. Синтез - победа неполна, так как ещё необходимо уничтожить дракона в себе. Так троичное начало оказывается ключевым для логики сюжета пьесы и обоснования того, почему первая победа над Драконом оказалась неполной. Отсылая одновременно и к сказке (где для победы над злом часто недостаточно единственного сражения), и к философским концепциям, и к христианским мотивам, символика числа три как средство создания образа пьесы, очевидно, служит одним, если не самым главным, элементом её общей поэтики.

Средством создания образов пьесы «Дракон» служит и её жанр сказки. Он важен не только по названным в первой главе причинам - эзопов язык и возможность передачи простых, но глубинных истин читателю любого возраста, не только потому, что драконы встречаются только в сказках. Значительную роль этот жанр играет в возможности использовать с его помощью такое средство создания образов, как литературные аллюзии, отсылки, особенно к авторским сказкам и особенно к Андерсену. Одним из наиболее ярких примеров таких отсылок стоит считать выращиваемые Садовником цветы. Например, перед планируемой свадьбой Эльзы и Бургомистра-президента Садовник говорит героине: «Позвольте поднести вам колокольчики. Правда, они звенят немного печально, но это ничего. Утром они завянут и успокоятся» [Шварц Н]. Колокольчик как цветок для Эльзы помогает ассоциировать её с Дюймовочкой, которую пытаются взять в жёны такие малосимпатичные персонажи, как Крот и Майский Жук, чья «респектабельность» в их кругах похожа на респектабельность Бургомистра-президента. Андерсен Г.К. Дюймовочка // Андерсен Г.К. Сказки и истории. Т.1. Кишенёв: Лумина, 1974. С.53-64. Кроме того, важна символика растений: колокольчик - как колокол, когда бьют в набат, производя тем самым оповещение или тревожный сигнал для сбора народа. Со сказками Андерсена Е.Л. Шварц был знаком, так как перелагал в пьесы его тексты, например, «Снежную Королеву», откуда ещё одна параллель Андерсен - Шварц: цветы из сада женщины, которая умела колдовать, Андерсен Г.К. Снежная Королева // Андерсен Г.К. Сказки и истории. Т.1. Кишенёв: Лумина, 1974. С.289-319. и также у датского сказочника встречались говорящие растения, к примеру, в «Цветах Маленькой Иды». Андерсен Г.К. Цветы Маленькой Иды // Андерсен Г.К. Сказки и истории. Т.1. Кишенёв: Лумина, 1974. С. 45-52.

Ещё одно средство создания образов пьесы можно рассмотреть также на примере цветов Садовника - львиного зева: «Ланцелот. Вы учили львиный зев кричать: «Ура президенту!»? Садовник. Учил. Ланцелот. И научили? Садовник. Да. Только, покричав, львиный зев каждый раз показывал мне язык. Я думал, что добуду деньги на новые опыты... но...» [Шварц Н] Цветы, таким образом, человечнее, прямее и проницательнее людей, а в аспекте средств создания образов пьесы цветы показаны с помощью олицетворения, которое применяется в этой пьесе даже к продуктам: «Сахар и сливочное масло, бледные как смерть, неслись из магазинов на склады. Ужасно нервные продукты!» [Шварц Н]. 1-я и 2-я горожанка выполняют бытовую функцию: «Подумать только! Воина идет уже целых шесть минут, а конца ей еще не видно. Все так взволнованы, даже простые торговки подняли цены на молоко втрое» [Шварц Н].

К средствам создания образов, помимо перечисленного, можно отнести также речевые характеристики героев - они показывают некоторые ведущие черты психологии персонажей. Например, Генрих, согласно речевой характеристике, постоянно проявляет заочное неуважение не только к отцу, шпионя за ним, но и к Дракону (перед которым в глаза заискивает), называя его за глаза «Старик дракоша» и «старик Дра-дра» [Шварц Н]. Поскольку Дракон как дьявол занимает место Бога (одно из трёх лиц которого - Отец), да и сам Генрих в конце пьесы объявляет себя учеником то ли его, то ли Бургомистра («Меня так учили» [Шварц Н]), что из-за третьего действия даже сюжетно почти одно и тоже, получается, что бывший жених Эльзы регулярно нарушает одну из десяти заповедей Моисея - почитай отца своего. При этом в трудную минуту Генрих ведёт себя как трусливый ребёнок - «Уйдем, папа. Он ругается» [Шварц Н], фактически представляя собой поведенческий архетип трудного подростка, стремящегося к власти над слабыми и пресмыкательству перед сильными, заочно высмеивая их и заодно мечтая обрести их власть. Сравнение «Генрих = капризный и своевольный ребёнок» усугубляется ещё и тем, что из всей истории дружески-любовного общения с Эльзой он вспоминает только эпизод, когда они были детьми и заразили друг друга корью [Шварц Н]. Название болезни созвучно покорности - это покорность порядкам Дракона, ложное смирение, далёкое от своего христианского первообраза, и, разумеется, Генрих никак не может соотноситься с символикой ребёнка в христианстве как носителя нравственной чистоты и идеалов правды.

Как и другие способы изображения в пьесе, речевая характеристика оказывается входящей в комплекс средств создания конкретного образа, например, Бургомистра в первом и втором действии. В качестве доказательства можно привести ответ отца на вопрос сына, закрылось ли заседание городского самоуправления: «Какое там! За целую ночь мы едва успели утвердить повестку дня» [Шварц Н]. Комизм высказывания усилен тем, что персонаж произносит эту оксюморонную (ещё один литературный приём и средство создания образа) реплику одетым в смирительную рубашку, чем в пьесе подчёркивается опасность бюрократии: она безумие, отнимающее время. Речевые характеристики героев, кроме того, показывают, что перед нами не только пьеса-сказка, но и трагикомедия или, по крайней мере, пьеса с заметной долей комического, что не случайно, так как именно смех помогает побеждать страх - и страх перед Драконом тоже.

Следовательно, средства создания образов пьесы - портрет, символика цифр, религиозная символика, различные литературные приёмы, в том числе олицетворение, а также речевые характеристики героев выступают в каждом конкретном образе комплексно, позволяя автору создать, а читателю или зрителю - увидеть поэтику пьесы как единое целое. Это единое целое, как понятно из предшествующего анализа, несёт в себе идею противостояния живой личности, ориентированной на вечные христианские ценности и идеалы, жестокой, но преходящей, пусть и сильно воздействующей на целые поколения людей, идеологии тоталитарного государства.

2.4 Роль фольклорно-мифологических элементов в структуре пьесы

Фольклорно-мифологические элементы в структуре пьесы служат в том числе для включения произведения в широкий историко-литературный контекст с помощью образов-аллюзий. К таким элементам можно отнести, в частности, мотивы дракона, победителя-Ланцелота и Эльзы как принцессы - рассмотрим «происхождение» именно этих персонажей, так как именно они центральны, наиболее влияют на сюжет.

Например, А.В. Кривокрысенко отмечает, что, согласно представлениям народов мира, «сказочный змей может быть не только «водяным» чудовищем (жить в воде, охранять воду), «Шарлемань: Когда нашему городу грозила эпидемия. Дракон по просьбе лекаря вскипятил воду в озере». «Генрих: Наш старичок нервничает. Когда он вернулся, от него ужасно несло рыбой, что случается с ним всегда, когда он озабочен» [Шварц Н]. но и «огненным» (выдыхать пламя), «Ланцелот: Так. Ну а пламя он выдыхает? Кот: Да. Ланцелот: Ага. В чешуе он? Кот: В чешуе. Ланцелот: Рост? Кот: С церковь» [Шварц Н]. «воздушным» (летать по воздуху), «Кот: Вот уже четыреста лет, как над нашим городом поселился Дракон. Он наложил на город дань» [Шварц Н]. а также «горным» (Змей-Горьныч, либо живущий в горах). «Генрих: Не знаю, в каких притонах - на Гималаях или на горе Арарат, в Шотландии или на Кавказе, но только старичок разведал, что Ланцелот - профессиональный герой» [Шварц Н]. Дракон у Шварца соединяет в себе все эти качества». Кривокрысенко А.В. Нравственно-философские аспекты драматургии Е.Л.Шварца. Ставрополь, 2007. С. 132. Анализируя подобранные исследовательницей цитаты, показывающие связь Дракона со стихиями (в сносках), можно найти ряд конкретных отсылок к текстам Нового Завета. Так, например, упоминание выдыхания Драконом пламени - это параллель с нисхождением на апостолов Святого Духа в виде языков огня, «И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деяния, 2: 2-4). но не с неба, а из ада, подкрепляемая тем, что поедание этим персонажем рыбы, чья символика связана с христианством, может символизировать пожирание Драконом человеческих душ, их свободы воли, личностного начала: первые апостолы также ловили рыбу, увидев что, Иисус обещал им: «Я сделаю вас ловцами человеков» (т.е. душ). Мф, 4:18-19. Таким образом, в пьесе есть соотношение «Дракон = лжеапостол». «Вскипятил воду в озере» - возможная отсылка к «озеру огненному и серному» из Апокалипсиса, «всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою» (Откровение, 21:8) и «а диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков» (Откровение, 20:10). куда будут низвергнуты грешники и сам дьявол после Страшного Суда; место жительства Дракона «над» городом символизирует то, что он занимает в сознании населения место Бога (на небе). Поэтому справедлив тезис А.В. Кривокрысенко, что «драконовские порядки города - религия его жителей». Кривокрысенко А.В. Нравственно-философские аспекты драматургии Е.Л.Шварца. Ставрополь, 2007. С. 137. Для доказательства этого тезиса исследовательница делает акценты и на других деталях текста: «Дракон о трёх головах (но никогда не появляется со всеми тремя головами сразу: един в трёх лицах), Это также является отсылкой к мотиву Змия-дьявола, соперничающего с Богом за души людей. существо мифологическое (злой дух)... наличие второстепенных персонажей пьесы - Бургомистр и его сын Генрих (отец и сын)». Кривокрысенко А.В. Нравственно-философские аспекты драматургии Е.Л.Шварца. С. 137.

Что касается «горной» или земной, стихии Дракона, стоит обратить внимание на названия возвышенностей, упоминаемых Генрихом: все они относятся к мифологизированным регионам планеты. К примеру, Гималаи - Тибет, территория легендарной Шамбалы. Блаватская Е. П. Теософский Словарь. М., 1991 .С.511. Нет никаких сведений, что Е.Л.Шварц когда-либо увлекался теософией. Кроме того, он ещё в детстве утверждал «я православный, следовательно, русский. Вот и всё» (Шварц Е. Телефонная книжка. М.: Искусство, 1997, С. 471) и мог иметь отчетливые сведения лишь об иудаизме (в силу происхождения по отцу). Однако, проживая в Москве в период обучения в народном университете имени Шанявского, будущий драматург мог, довольно много и беспорядочно читая, ознакомиться и с этим учением, весьма популярным в Серебряном веке. Арарат - гора, на которую по легенде, сел после потопа ковчег Ноя. «И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских» (Бытие, 8:4). В горах Шотландии жили ведьмы из Макбета. Шекспир У. Макбет (пер.М.Лозинский) http://lib.ru/SHAKESPEARE/mcbeth4.txt На Кавказе происходит действие лермонтовского «Демона». Лермонтов М. Ю. Демон: Восточная повесть // Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений в 4 т. Т. 2. Поэмы. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1980. С. 374--404. Называя эти места «притонами», что может быть также отсылкой к двусмысленности значения слова «вертеп» - место пребывания разбойников и место рождения Христа - Генрих, с одной стороны, снижает значение священных мест как профан (в его речи и поведении в целом много профанного и при этом высокомерного), с другой, показывает, что Дракон использует мифологизированные регионы как источник информации для грядущего злодеяния.

На русской же почве мотив героя-змееборца выражен в былинах и житии Петра и Февронии Муромских, в котором этот мотив преломляется довольно своеобразно: существует также князь Павел - брат Петра (вероятно по аналогии с парой апостолов Петра и Павла), и это его жену князь спасает от змия, а дева Феврония появляется позже, давая Петру мудрые советы. Иначе говоря, героиня-дева «удваивается»: одну спасают от змия, другая становится женой героя.Повесть о Петре и Февронии Муромских// Библиотека литературы Древней Руси / Том 9 / Сочинения Ермолая Еразма http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5116 Былины «Добрыня Никитич и Змей Горыныч» Добрыня Никитич. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона т. Xa, с. 832--833 и «Алёша Попович и Тугарин Змеевич» Алеша Попович Богатыри. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. т. IV, с. 147--157 важны для шварцевского Дракона тем, что в первой «отчество» Змея говорит о его происхождении от стихий - огня, с одной стороны («гореть»), с другой, от земли («гора»): Дракон как стихийное бедствие. Во второй былине оба отчества показывают на противоборство христианского и демонического начал: потомок священника и потомок змея-дьявола.

Как победитель Дракона-дьявола Ланцелот связан также с образом архангела Михаила, чьё имя значит «Кто как Бог», «богоподобный», что подтверждает то, что сотворение человека по образу и подобию Божьему - один из основных мотивов пьесы, так же, как и борьба с дьяволом в виде дракона. Кроме того, важно, как замечает Е.И. Исаева то, что Ланцелот носит «имя рыцаря Круглого стола из легенд артуровского цикла, ставшего несколько позднее излюбленным героем рыцарского романа». Исаева Е.И. Драматургия Евгения Шварца. С. 60. Однако персонаж называет себя лишь родственником «того самого» Ланцелота, и связано это, вероятно, с некоторыми негативными коннотациями исходного образа. Ланцелот или Ланселот (французская версия имени; в пьесе употреблена «онемеченная», ср. Персеваль - Парцифаль из романов соотвественно Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха Вольфрам фон Эшенбах Парцифаль / Пер. со средневерхненемецкого Л. Гинзбурга // Средневековый роман и повесть. М.: Художественная литература, 1974. (Библиотека всемирной литературы. Серия первая). С. 261--578.) является не только благородным рыцарем, но и нарушителем супружеской верности - он влюблён в королеву Гвиневру, жену короля Артура, и в некоторых текстах состоит с ней в любовных отношениях. См., например Мэлори Т. Смерть Артура. М: Наука, 1974. Родственность же проявляется здесь и в том, что Эльза предназначена в жертву - в некотором смысле в невесты - Дракону, и Ланцелот её от этого спасает. Кроме того, присвоение Бургомистром победы над Драконом представляет собой очередную реализацию известного мотива присвоения одним рыцарем плодов победы другого - например, как в эпизоде из «Тристана и Изольды» в переложении Бедье, где Ангерран Рыжий, трусливый сенешаль короля Ирландии, отца Изольды, присваивает себе голову чудовища, убитого Тристаном, однако обман раскрывается, так как Тристан, отравленный ядом твари и оттого на некоторое время оказавшийся больным, успевает отрезать язык дракона и затем предъявляет его королю и баронам. Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде. М., 1955. С.27-33..

Возлюбленная Ланцелота Эльза - дочь архивариуса. Е.И. Исаева в книге «Драматургия Евгения Шварца» пишет, что «имена героини и её жениха намечают немецкую линию». Исаева Е.И. Драматургия Евгения Шварца. С. 60. Немецкое имя героини связывает её с жителями города и с Драконом, в то время как французское имя её отца свидетельствует о том, что потенциально она способна к свободе, Известно, что в массовом создании Германия по крайней мере с фашистских времён, а то и ранее, ассоциировалась не только с порядком, но и доведением этого понятия до абсурда в всеобщих подчинении и иерархичности, Франция же - родина лозунга «свобода, равенство, братство», который близок к идеалам, согласно которым живёт и действует Ланцелот и чему в финале пьесы он вместе с Эльзой должен научить жителей города. какая способность и раскрывается в течение пьесы: под воздействием Ланцелота в ней обнаруживаются ростки критической саморефлексии и героиня горько признается, что «еще вчера была послушна, как собачка» [Шварц Н]. Динамика характера Эльзы видна, к примеру, в этом диалоге: «Генрих. Ножом. Вот он, этот ножик. Он стравленный... Эльза. Я не хочу! Генрих. А господин дракон на это велел сказать, что иначе он перебьет всех твоих подруг. Эльза. Хорошо. Скажи, что я постараюсь. Генрих. А господин дракон на это велел сказать: всякое колебание будет наказано, как ослушание. Эльза. Я ненавижу тебя! Генрих. А господин дракон на это велел сказать, что умеет награждать верных слуг. Эльза. Ланцелот убьет твоего дракона!» [Шварц Н]. Эльза - производное от Елизаветы, а это имя носила русская императрица, которую Ломоносов назвал «царей и царств земных отрада, возлюбленная тишина». Ломоносов М. В. Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений / АН СССР. М.; Л., 1950--1983. Т. 8: Поэзия, ораторская проза, надписи, 1732--1764. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 196--207. Неудивительно, что именно с пробуждением её души от одурманенности идеологией Дракона начинается медленное пробуждение (и в буддистском смысле) города, его путь к миру. Е.И. Исаева также пишет, что имя героини «вызывает в памяти легенду о Лоэнгрине, спасшем Эльзу Брабантскую». Исаева Е.И. Драматургия Евгения Шварца. С. 61. Интересно, что в некоторых версиях этого мифа, более известном благодаря оперной интерпретации Р.Вагнера, рыцарь-лебедь иногда носит имя Элиас, созвучное имени Эльза. Михайлов А. Д. Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики. М.: Наследие, 1995. С. 260-261, 300, 334, 346. Кроме того, имя героини в связи с его соотнесённостью с мотивом рыцаря-лебедя заставляет вспомнить также Элизу - сестру лебедей - из известной сказки Андерсена, Андерсен Г.К. Дикие лебеди. // Андерсен Г.К. Сказки и истории. Т.1. Кишенёв: Лумина, 1974. С. 127-143. а все эти ассоциации сближают девушку и с Царевной-лебедью А.С. Пушкина. Пушкин А. С. Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 4. Поэмы. Сказки Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977. С. 313--337. Таким образом, целый ряд отсылок доказывает читателю или зрителю пьесы, что Эльза представляет собой для Е.Л. Шварца идеал женственности, а Ланцелот - мужественности. Ещё и поэтому Ланцелота и Эльзу, которые в конце пьесы собираются пожениться и остаться в городе, чтоб помочь его жителям «в каждом из них ... убить дракона», можно сравнить с новыми Адамом и Евой, которые должны стать духовными родителями горожан. О соотношении Ланцелота и Христа будет ещё сказано в следующем параграфе.

Исходя из вышесказанного, роль фольклорно-мифологических элементов в структуре пьесы состоит, как мы и заметили в начале параграфа, во включении «Дракона» в литературный и мифологический контекст, словно отражая произведение во множестве зеркал. Наличие фольклорно-мифологических элементов, позволяющих включить пьесу в контекст предшествующих текстов, позволяет утверждать, что с их помощью передается вечная проблематика, свойственная не только авторской словесности, но и народному творчеству, а также христианской культуре от самых её истоков - не только Нового, но и Ветхого Завета. Помимо названных в этом параграфе Ноева Ковчега, Адама и Евы, это и упомянутый в предыдущих рассуждениях Иов, и даже Авраам, которому в виде испытания было предложено убить своего сына Исаака, однако Бог не позволил ему это совершить, убедившись в покорности героя высшей воле (Бытие, 22:3-18).

2.5 Художественная деталь. Символ