Ненадежный рассказчик в русской литературной традиции

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет Санкт-Петербургская школа гуманитарных наук и искусств

Образовательная программа «Филология»

Выпускная квалификационная работа

Ненадежный рассказчик в русской литературной традиции

Панюшина Анна Константиновна

Санкт-Петербург, 2020

Аннотация

Настоящее исследование посвящено анализу особенностей феномена ненадежной наррации в русской литературной традиции. В процессе работы будет показано, что представляет из себя данный прием в целом. Для этого был выполнен анализ литературоведческих источников, посредством которого удалось выяснить наиболее релевантную концепцию рассмотрения приема ненадежной наррации. Также был проведен сравнительный анализ русской художественной литературы XIX и ХХ веков, в которой встречается фигура ненадежного рассказчика. В результате исследования были выявлены характерные особенности использования ненадежной наррации в русской литературной традиции, результаты которого приведены в конце данной работы.

Ключевые слова: ненадежный рассказчик, ненадежный нарратор, рецептивная эстетика, феноменологический подход, русская литературная традиция

The present study illustrates the analysis of the specific characteristics of the unreliable narration's phenomena in the Russian literary tradition. To reach this aim here is shown the general outline of this theoretical concept. Also, here are analyzed the literary sources connected to the topic. Through them, was defined the most relevant concept for considering the definition of unreliable narration. A comparative analysis of Russian fictional texts of the XIX and XXth centuries was also done, and it revealed the specificities of the unreliable narrator's use in the Russian literary tradition, the results of which are given at the end of this work.

Keywords: unreliable narrator, reader-response criticism, phenomenological approach, Russian literary tradition

Оглавление

Введение

Глава 1. Рассмотрение приема ненадежного рассказчика в мировой литературной теории

1.1 Происхождение и изначальное значение термина

1.2 Подходы к рассмотрению приема ненадежного рассказчика

1.3 Проблемы «ненадежного рассказчика»

1.4 Современный подход к рассмотрению феномена ненадежной наррации и рецептивная эстетика

Глава 2. Рассмотрение «ненадежного рассказчика» в русской литературной традиции

2.1 Ненадежный рассказчик в русской литературе ХIX-ого века (На примере произведений Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева и А.П. Чехова)

2.2 «Ненадежный рассказчик» в русской литературе начала ХХ-ого века

2.3 Ненадежный рассказчик в творчестве В.В. Набокова

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Основной проблемой литературной концепции феномена ненадежной наррации является поиск четко обозначенных критериев определения ненадежного рассказчика в литературном тексте. В данной работе приводится подробный анализ теоретических подходов к выявлению основных признаков ненадежного нарратора, а также ее целью является демонстрация критических замечаний и противоречий между ними. Далее в данной работе определяется современный и наиболее релевантный подход к феноменому ненадежной наррации. Здесь будут рассматриваться его основные положения, будут отражены преимущества этой литературоведческой концепции восприятия ненадежного нарратора. Предполагается, что данный теоретический анализ даст наиболее подробное представление о сложности определения ненадежного рассказчика в литературном тексте, а также на основе его можно будет рассмотреть, как представлен «ненадежный рассказчик» в русской литературной традиции.

Следует отметить, что анализ будет основываться исключительно на художественных текстах XIX и ХХ веков, поскольку именно в этот период происходит зарождение и рассвет отражения феномена ненадежной наррации в русской литературной традиции.

На основе обозначенных произведений будут проиллюстрированы основные отличительное особенности ненадежного нарратора в русской литературной традиции. Кроме того, будет отражена мотивировка его «ненадежности», будет проиллюстрировано то, как русские авторы заставляют читателя «считать» «ненадежность» рассказчика, а также то, для чего он вводится в повествование.

Глава 1. Рассмотрение приема ненадежного рассказчика в мировой литературной теории

В данной главе рассматриваются предпосылки и само происхождение литературного феномена ненадежной наррации. Также здесь отображаются различные теоретические подходы к данной литературоведческой концепции и выявляются проблемы и пробелы некоторых из них. Большое внимание уделяется тому, как понимание данного термина изменялось в связи с развитием литературоведения, и тому, как следует воспринимать «ненадежного рассказчика» в современной литературоведческой традиции.

Таким образом, в первой главе данной дипломной работы приводится подробное описание значения приема ненадежного рассказчика в мировой литературе и влияния других литературоведческих концепцией на его определение.

1.1 Происхождение и изначальное значение термина

Термин «Ненадежный рассказчик» (или «Ненадежный нарратор») впервые был введен американским литературоведом Уэйном Бутом в своем эссе в 1952-м году и был полноценно раскрыт им в его главной работе «Риторика художественной литературы» в 1961-м году. Раскрывая значение введенного им термина «Ненадежный рассказчик», Бут описывает его через противопоставление понятий имплицитного автора и ненадежного рассказчика. Исходя из суждений Уэйна Бута, имплицитный автор -- это образ идеального автора, несоответствующий реальному автору произведения и существующий в тексте вне зависимости от желания реального автора, выстроенный читателем литературного произведения. Концепция имплицитного автора занимает важное место в постмодернистской и современной литературной теории, поскольку он является неотъемлемой частью построения коммуникации между автором и читателем.

В своей работе Бут называет имплицитного автора «надежным рассказчиком». Литературовед приравнивает нормы имплицитного автора к нормам самого произведения, считая, что соответствие между ними являет собой «надежность» рассказчика, а несоответствие, напротив, «ненадежность».

Как отмечает А.В. Жданова в своей статье «К истории возникновения литературного феномена ненадежной наррации», следуя логике Бута, если «нормы нарратора и имплицитный автор не совпадают» [Жданова: 2009, 1], это позволяет нам судить о присутствии в тексте ненадежного рассказчика.

В своей статье When ““Disability Demands a Story”: Problems With the “Unreliable” Narrator” Мария Ровито говорит о том, что риторика Уэйна Бута основывается на этическом аспекте. Из его суждений следует, что надежный рассказчик должен следовать представлениям о ценностях читателя литературного текста, а ненадежный, напротив, не соответствовать.

Также Уэйн Бут приводит в своей «Риторике художественной литературы примеры надежного и ненадежного рассказчика.

Надежным, на его взгляд, является Ник Каррауэй -- герой романа «Великий Гэтсби» Френсиса Скотта Фицджеральда. В своей статье “Defining the reliable narrator: The (mostly) marked status of first-person fiction” литературовед Терренс Мёрфи называет пять ключевых факторов, почему Бут причисляет Каррауэя к надежным рассказчикам.

Первый фактор заключается в том, что Ник находится, как говорит Мёрфи, в «безопасной» локации -- “Back home”. Литературовед говорит о том, что это место, «место, которое сигнализирует о его позиции достигнутой личной свободы, психической стабильности и этической правильности» (“A place that signals his stance of achieved personal freedom, mental stability and ethical rightness”) [Мёрфи: 2012, 14].

Второй фактор, говорящий о Каррауэе как о надежном рассказчике по версии Уэйна Бута, состоит в том, что Ник прекрасно владеет речевыми нормами повествования, а значит, внушает доверие на уровне своего дискурса.

Третье, что называет Терренс Мёрфи -- это то, что этот герой занимает позицию рассказчика-наблюдателя (“observer-narrator”). С точки зрения Бута такой статус рассказчика предполагает его нахождение несколько «в стороне» от истории и так он воздерживается от излишней оценки других персонажей романа. Четвертым признаком надежности Ника является «его опыт значительного морального испытания, из которого он вышел победителем и изменился» (“his experience of a significant moral trial from which he has emerged triumphant and changed”) [Мёрфи: 2012, 15]. Уэйн Бут считает, что его участие в Первой Мировой Войне «сделало его зрелым» (matured him) и превратило его в «закаленного морально философа жизненной испорченности, безвкусицы и показухи» (hardened moral philosopher of life's corrupt and gaudy pageantry) [Мёрфи: 2012, 16].

Наконец, последнее, о чем говорит Мёрфи -- это то, что на надежность Ника указывает его «ретроспективная переоценка Джея Гэтсби в кульминации романа» (retrospective re-evaluation of Jay Gatsby at the novel's climax) [Мёрфи: 2012, 16].

Таким образом, мы убеждается, что признаки надежности Ника Каррауэя исходят из морально-этического контекста. Исходя из перечисленного Мёрфи, можно сделать вывод о том, что хороший -- в классической риторике -- персонаж-рассказчик является надежным.

В качестве ненадежного рассказчика Уэйн Бут приводит в пример “Уайти” (“Whitey”) -- парикмахера, персонажа рассказа Ринга Ларднера “Haircut”. В рассказе героем описываются события смерти Джима Кенделла, являвшегося известным человек в небольшом городке, где происходят события повести.

Терренс Мёрфи в вышеупомянутой статье также, ссылаясь на Бута, обозначает пять причин, по которым “Уайти” можно назвать ненадежным рассказчиком.

Первое, о чем говорит Мёрфи -- это то, что персонаж “Уайти” представляется перед глазами читателя не полностью. Ринг Ларднер изображает парикмахера за спинкой кресла и “помещает” читателя на место клиента и отождествляя его с ним, и такое положение рассказчика, по мнению Бута, не внушает ощущения его надежности.

Вторая причина заключается в том, как говорит “Уайти”. Мёрфи пишет о том, что в его стиле повествования отчетливо прослеживается просторечность, зачастую передаваемая автором за счет замен некоторых букв апострофом (“Meanw'ile”, “gloatin'”, “mornin'”), и полна «разговорных и грамматически неправильных высказываний» (“colloquial and grammatically ill-formed utterences”) [Мёрфи: 2012, 17].

Третье, о чем говорит Мёрфи -- это то, что “Уайти”, являясь рассказчиком-наблюдателем, нарушает границы подобного вида наррации, снабжая свое повествование рассказом о мыслях, мотивах и внутренних переживаниях героев. Рассказчик, повествует о них так, словно это истина, хотя доподлинно он этого знать не мог. Ларднер показывает это за счет таких вводных слов, как “Of course”, и утвердительных конструкций в речи рассказчика, описывающего внутренние монологи других персонажей. Терренс Мёрфи называет этот признак «несоблюдением этического кодекса рассказчика- наблюдателя» (“Violation of the ethical code of the observer-narrator”) [Мёрфи: 2012, 18].

Четвертым признаком Мёрфи называет то, что рассказчик «не испытал собственного формирования характера» (“has undergone no character-forming experience of his own”) [Мёрфи: 2012, 18]. Автор статьи говорит о том, что в рассказе не представлено ничего, что бы говорила читателю о способности личности “Уайти” к внутренней эволюции, чтобы заставить читателя поверить в правдивость его рассказа.

Наконец, Мёрфи говорит о том, что хоть в рассказе и не происходит некого обличения героя, которое могло бы показать реальную картину событий, описываемых “Уайти”, его манера повествования оставляет у читателя крайне скептическое отношение к рассказчику. Открытая концовка после очевидно искаженного рассказа оставляет возможность реинтерпретации за читателем.

Таким образом, можно сказать о том, что Уэйн Бут выстраивал свою теорию ненадежности рассказчика на этическом аспекте. Исходя из анализа его теории, проведенного Терренсом Мёрфи можно сказать, что Бут выделяет пять признаков, которые могут указать на надежность или ненадежность наррации. Это такие признаки, как: местоположение рассказчика (если рассказчик находится в открытом читателю и комфортном, и безопасном для него самого месте, то это должно сказать нам о его надежности), стиль его речи, роль и степень его участия в описываемых им событиях (По мнению Бута, рассказчика-наблюдателя редко можно причислить к ненадежным. Персонаж Ринга Ларднера “Уайти” является скорее исключением за счет нарушения «этических границ» в своем повествовании), его персональный имидж (Бут, считает, что для надежности нарратора необходимо показать события из его личного жизненного опыта, чтобы положительно охарактеризовать его как персонажа). Последний признак, о котором говорят Бут и Мёрфи, также указывает на некую точку обзора рассказчика на описываемые события. Говоря о Нике Каррауэе как о надежном рассказчике, Мёрфи ссылается на его ретроспективное переосмысление Джея Гэтсби в конце своего рассказа. Это говорит нам о том, что Ник сам делает выводы по ходу своего рассказа, что внушает доверие читателю к его повествованию. Парикмахер “Уайти”, заканчивая историю о Джиме Кендалле, как ни в чем не бывало, сменяет тему своего повествования, ни делая никаких выводов ни для себя, ни для читателя, перекладывая на него переосмысление истории. Из этого можно сделать вывод, история должна эмоционально затрагивать не только того, кому она рассказывается, но и повествующего, что также может косвенно охарактеризовать его как надежного рассказчика.

Как можно заметить, изначальных подход к феномену ненадежной наррации истощил в основном из характеристики персонажа-рассказчика с этической стороны, хотя и предполагал акцентирование на лингвистические и речевые особенности текста (речь идет об анализе особенностей дискурса нарратора).

1.2 Подходы к рассмотрению приема ненадежного рассказчика

С тех пор, как Уэйн Бут ввел термин «Ненадежный рассказчик», теоретический подход к данному литературному приему изменялся и изменяется и по сей день. В сравнении с последующими подходами литературоведов к этой концепции, определение Бута кажется слишком пространным. Последующие несколько лет многие теоретики литературы пытаются каким-либо образом конкретизировать данную концепцию и выделить ее особенности.

В 1982-м году Уильям Ригган выпускает литературоведческую книгу под названием “Picaros, Madmen, Naifs, and Clowns: The Unreliable First-Person Narrator”, где попытался разделить всех ненадежных рассказчиков в литературном произведении на четыре группы: Пикаро (Picaro), Безумец (Madman), Наиф (Naif) и Клоун (Clown).

Как пишет в своей статье Мария Ровито, под Пикаро Ригган подразумевает нарратора, которому свойственны преувеличения, и хвастовство. Также Ригган подчеркивает, что опыт чтения с подобным рассказчиком непременно должен показаться читателю приятным, а самому повествованию такой стиль наррации придает «серьезную социальную, моральную или культурную сатиру или пародию различной степени тяжести» (“Serious social, moral, or cultural satire or parody in varying degrees of severity”) [Ригган: 1982, 78]. Безумцем Уильям Ригган называет рассказчика, который страдает каким-либо ментальным расстройством или недугом, которое искажает его наррацию в глазах читателя и подрывает читательское доверие к нему. Наиф, по мнению литературоведа, это такой рассказчик, ненадежность которого обусловлена его наивностью, незрелостью, неопытностью и, как следствие, неспособностью к более объективной и взвешенной наррации. Как утверждает Ровито, Ригган говорит о том, что такой характер рассказчика, как правило, объясняется тем, что он молод, но также литературовед утверждает, что это вовсе не обязательно. Достаточно будет того, что он наделен ««хорошим и чистым» характером» [Ровито: 2019, 12]. Наконец, последний выделенный Уильямом Ригганом тип ненадежного рассказчика -- Клоун -- являет собой, как замечает Ровито, некую противоположность Наифа. Такой нарратор не воспринимает акт повествования всерьез и обычно целенаправленно, но и иногда случайно, играет с правдой, чтобы запутать читателя.

Кроме того, Ригган утверждает, что «Повествование от первого лица, следовательно, всегда, по крайней мере, потенциально ненадежно, поскольку рассказчик, с такими человеческими ограничениями восприятия, памяти и оценки, может легко пропустить, забыть или неправильно истолковать определенные случаи, слова или мотивы» (“First-person narration is, then, always at least potentially unreliable, in that the narrator, with these human limitations of perception and memory and assessment, may easily have missed, forgotten, or misconstrued certain incidents, words, or motives”) [Ригган: 1982, 19-20].

Литературовед Терренс Мёрфи говорит о том, что Ригган полагает, что в том случае, когда нарратор описывает свои собственные приключения или же, когда ему приходится выступать в роли нарратора-наблюдателя и повествовать о событиях, произошедших не с ним, он в любом случае будет описывать события через призму своего восприятия событий, ведь «он неспособен вникнуть непосредственно в психику главного героя или любого другого персонажа в повествовании» (“He is incapable of penetrating directly into the psyche of the protagonist or of any other character within the chronicle”) [Ригган: 1982, 22].

Таким образом, литературовед полагает, что предложенное им разделения ненадежный рассказчиков по группам применимо ко всем нарраторам в литературных произведениях, поскольку, по мнению Уильяма Риггана, в каждом литературном тексте, где ведется повествование от первого лица, присутствует ненадежная наррация.

Из этого тезиса можно сделать вывод о том, что литературовед определяет ключевым признаком ненадежного рассказчика введение повествования от первого лица. Это утверждение существенно отличает умозаключения Риггана от более ранней риторики Уэйна Бута и меняет парадигму рассмотрения приема ненадежного рассказчика в мировом литературоведении.

Необходимо отметить, что рассуждения Уильяма Риггана были подвергнуты серьезной критике. К примеру, профессор гуманитарных наук Роб Никсон в своей рецензии на книгу Риггана “Picaros, Madmen, Naifs, and Clowns: The Unreliable First-Person Narrator” утверждает, что его исследование лишено текстологического анализа и не опирается на примеры из художественной литературы. Также Никсон говорит о том, что Ригган, ссылаясь в большей степени на Бута, игнорирует прочие авторитетные работы и умозаключения относительно феномена ненадежной наррации, что делает его исследование еще более ограниченным. Также Терренс Мёрфи в своей статье обратил внимание на то, что суждения Риггана остаются не до конца ясными, поскольку он совершенно не раскрывает свое видение концепции надежного рассказчика (“He says virtually nothing about the concept of the reliable narrator”) [Мёрфи: 2012, 6]).

А. В. Жданова в вышеназванной статье утверждает, что «ненадежная наррация по определению реализуется исключительно при условии перволичного повествователя» [Жданова: 2009, 2], однако она не утверждает, что каждое перволичное обусловлено ненадежностью. Литературовед отмечает, что помимо данного условия, также ненадежный рассказчик должен быть наделен такими характеристиками, как «лживость, забывчивость, неадекватность, желание дать искаженную картину мира, манипулировать читателем в своих интересах» [Жданова: 2009, 1]. Кроме того Жданова, ссылаясь на ряд исследователей, заявляет, что «важным условием ненадежного повествования можно признать ненамеренное самообличение рассказчика» [Жданова: 2009, 1].

Помимо этого, Жданова выделяет еще одну характерную особенность ненадежного рассказчика. Литературовед утверждает, что невозможно говорить о приеме ненадежной наррации без упоминания его «связи с традициями детективного повествования» [Жданова: 2009, 7]. Жданова пишет, что невозможно не принять во внимание, что «Ненадежность нарратора выводится читателем из осознания его желания утаить некую тайну или исказить информацию - следовательно, необходимо наличие некоторого таинственного» [Жданова: 2009, 7], что заставляет читателя разгадывать эту загадку.

Из этого следует, что мы можем заключить, что ненадежный рассказчик с точки зрения А.В. Ждановой может фигурировать только в произведении, где события описываются от первого лица (Но необязательно перволичное повествование обеспечивает присутствие в литературном тексте феномена ненадежной наррации (Здесь заметно расхождение с Ригганом), и мотивы для такого наррации могут быть умышленными, как в случае с детективной риторикой, или же рассказчик может следовать искаженному повествованию ненамеренно, но, в обоих случаях, он должен в конечном счете выдать себя.

Говоря о попытке выделить лингвистические особенности приема ненадежной наррации, в своей статье «Лингвистические характеристики ненадежности нарратора (на материале современной британской литературы), во многом основанной на вышеназванной статье А.В. Ждановой, А.М. Шайхутдинова говорит о том, что «исследователи отмечают их практически полное отсутствие» [Шайхутдинова: 2017, 2], однако она, ссылаясь на литературоведа А. Нюннинга, утверждает, что среди них все-таки можно выделить противоречивость, «экспрессивность, необъективность, большое количество комментариев о самом себе; частые обращения нарратора к читателю в намеренной? попытке «вызвать его сочувствие», а также саморефлексия, размышления о том, какой? степени доверия заслуживает нарратор» [Шайхутдинова: 2017, 3]. Также, как утверждает Шайхутдинова, Нюннинг выделяет еще одну значимую особенность ненадежного рассказчика -- различие «между оценкой нарратора самого себя и оценкой его другими персонажами» [Шайхутдинова: 2017, 2]. Из синтаксических маркеров, способных указать на ненадежного рассказчика, Шайхутдинова выделяет восклицания, повторы и эллипсы.

Наконец, Мария Ровито также говорит о данном термине с позиции этики и предлагает оценивать «ненадежность» рассказчика в литературном тексте, исходя не из читательского представления или авторской интенции, а основываясь на аудитории самого рассказчика в произведении, то есть на других персонажах текста («ненадежный рассказчик - это тот, кто лжет, скрывает информацию, неправильно оценивает нарративную аудиторию, то есть тот, чьи утверждения соответствуют не стандартам реального мира или авторской аудитории, а стандартам собственной нарративной аудитории» ( “an unreliable narrator is one who tells lies, conceals information, misjudges with respect to the narrative audience - that is, one whose statements are untrue not by the standards of the real world or of the authorial audience but by the standards of his own narrative audience”) [Ровито: 2019, 12]). Этот подход также отличается от прочих.

Так удалось проиллюстрировать ход развития литературной теории и подход к рассмотрению феномена ненадежной наррации, обратив внимание на проблему кардинальных противоречий в его трактовке.

1.3 Проблемы «ненадежного рассказчика»

Как мы уже обозначили в ходе рассмотрения литературоведческих подходов к феномену ненадежной наррации, есть определенная трудность в выявлении истинного значения данного термина, поскольку существует целый ряд его трактовок, часть из которых и вовсе можно назвать противоречивыми.

В своей изначальной трактовке «ненадежный рассказчик» описывался Уэйном Бутом как рассказчик, несопоставимый с имплицитным автором и не следующий проиллюстрированным им этическим нормам, приписываемым надежном рассказчику.

Данный подход несложно опровергнуть. Нетрудно заметить, что этическая призма восприятия данного феномена не может быть константой. Она может быть трактована по-разному от читателя к читателю и изменяется в связи со сменой эпох. Это подтверждает А. В. Жданова с своей статье, приводя пример о том, что « безумные, маниакальные рассказчики (новеллистика Гофмана, Гоголя, По) не могли инициализироваться как ненадежные до тех пор, пока в восприятии рядового члена общества безумие, именно как одно из состоянии? человеческои? психики, не было четко отграничено от нормы и очищено от религиозных коннотации?» [Жданова: 2007, 7].

Также об этом в своей статье “Reconsidering the unreliable narrator” Пер Крог Хансен говорит о том, что «Если читатель и рассказчик разделяют мировоззрение, моральные стандарты, ценности или убеждения, рассказчик будет надежным для читателя» (“If reader and narrator share a worldview, a moral standard, values, or beliefs, the narrator will be reliable to the reader”) [Хансен: 2007, 227]. Литературовед приводит такой пример: «Мужчина-шовинист-фетишист, который получает удовольствие от занятий любовью с манекенами, вряд ли обнаружит какое-либо расстояние между его нормами и нормами сумасшедшего нарратора в фильме Яна Макьюэна «Dead as they come» (“A male chauvinist fetishist who gets his kicks out of making love to dummies is unlikely to detect any distance between his norms and those of the mad monologuist in Ian McEwan's ``Dead as They Come'') [Хансен: 2007, 228]. Эту же позицию в своих ранних работах выражает и А. Нюннинг.

Таким образом, можно отметить, что ориентированная на этику призма восприятия феномена ненадежной наррации не работает.

Позднее Уильям Ригган, посвятив свою литературоведческую работу типизации ненадежных рассказчиков, обозначил, что любое повествование от первого лица в какой-то степени является ненадежным. Этот тезис также является крайне спорным, и он был подвергнут множественной критике, в том числе, Робом Никсоном, что уже упоминалось в данной работе.

Так мы видим, как совершенно разные теоретические подходы не находят подтверждения и разрушаются о логические противопоставления им. На фоне этого ярко вырисовывается проблема поиска универсального теоретического определения ненадежного рассказчика.

Наконец, невозможно не отметить проблему смешения понятий ненадежной наррации и ненадежной фокализации. Освещая данную проблему, А.В. Жданова пишет, что в случае ненадежной фокализации (в отличие от ненадежной наррации) у рассказчика «отсутствует установка на самооправдание в глазах читателя и манипулирование им, не происходит и невольного самообличения рассказчика. Наблюдается лишь объяснимое внешними причинами (например, нечеловеческои? природои? рассказчика, его психическои? неполноценностью, детским возрастом, принадлежностью к инопланетнои? цивилизации и т.п.) ограниченное владение информациеи?» [Жданова: 2009, 4]. Из этого тезиса следует, что литературовед разделяет данные типы рассказчиков, которые не доносят истинную (в рамках произведения) информацию, выделяя тех, кто намеренно обманывают читателя, стараясь извлечь из этого какую-либо выгоду, и тех, кто делает это ненамеренно, исходя из собственного положения или жизненного опыта. Следует заметить, что прочие теоретики литературы не проводят такого разделения и причисляют оба типа рассказчиков к ненадежным, поскольку они так или иначе доносят до читателя ложную информацию.

Это замечание отображает еще одну проблему теоретического подхода к феномену ненадежной наррации: следует ли отделять ненадежную наррацию от ненадежной фокализации и, если да, то на основании чего?

Так нам удалось выявить две основные проблемы, связанные с феноменом ненадежной наррации. Первая состоит в том, что теоретические подходы к определению «ненадежного рассказчика» заметно разнятся и зачастую противоречат друг другу.

Вторая проблема состоит в том, что становится очень трудно отделить ненадежную наррацию от ненадежной фокализации. Данная трудность также возникает в ходе выявления проблемы отсутствия всеобъемлющего определения данного феномена.

Следуя из этого, можно обозначить проблему поиска универсального и общепринятого определения феномена ненадежной наррации.

1.4 Современный подход к рассмотрению феномена ненадежной наррации и рецептивная эстетика

Исходя из вышеперечисленных теоретических подходов к изучению феномена ненадежной наррации, становится очевидной необходимость поиска непротиворечивого и универсального определения «ненадежного рассказчика». Из этого следует, что наиболее релевантным подходом к рассмотрению феномена ненадежной наррации можно назвать подход литературоведа Джонатана Каллера, появившийся уже в ХХI веке.

Джонатан Каллер в своей книге «Теория литературы: краткое введение» говорит о том, что «Ненадежное повествование может возникнуть вследствие ограничения перспективы, когда у нас складывается впечатление, что наблюдатель не может или не желает осмыслить события так, как это сделал бы компетентныи? читатель» [Каллер: 2006, 45]. А.В. Жданова отмечает, что, исходя из данной концепции, «краеугольное в определении Бута понятие имплицитного автора перестает выступать в качестве необходимого или достаточного условия ненадежного повествования» [Жданова: 2009, 1]. Таким образом, угол обзора на «ненадежного рассказчика» перестраивается с авторской интенции на читательское восприятие. Нет сомнения, что Уэйн Бут также высказывался в данном направлении («Все они предъявляют более серьезные требования к силе умозаключении? читателя, по сравнению с надежными рассказчиками» [Бут: 1961, 169]). Однако, Каллер дорабатывает эту идею, выстраивая свою концепцию определения феномена ненадежной наррации.

Из этого следует, что, в современной трактовке, «ненадежный рассказчик» «оказывается результатом читательскои? реконструкции» [Жданова: 2009, 1]. «В процессе чтения читатель выбирает индивидуальную стратегию интерпретации из ряда прочих, опираясь на свои? предыдущии? опыт» [Жданова: 2009, 4].

В этом взгляде отчетливо выражена корреляция с рецептивной эстетикой и феноменологическим подходом, ведь именно в этой литературоведческой концепции восприятие литературного произведения через читателя, и наложение его прочтения конкретного литературного текста на его жизненный и читательский опыт являются ее основой. Вольфганг Изер в своей работе «Процесс чтения: феноменологический подход» говорит о том, что «текст обретает жизнь только в процессе чтения» [Изер: 2004, 202]. Таким образом, можно сказать, что ненадежный рассказчик также возникает только в процессе прочтения литературного произведения и является плодом не столько авторского, сколько читательского воображения. Однако, автор также играет немаловажную роль в процессе определения читателем рассказчика как ненадежного.

А.В. Жданова пишет, что «взаимосвязь между компонентами текста определяется ожиданиями читателя и зависит от них» [Жданова: 2009, 2], но Джонатан Каллер, в свою очередь, отмечает, что «повествователя называют ненадежным, если он предоставляет читателям достаточно информации, чтобы они могли усомниться в предлагаемои? им интерпретации материала, или если у читателя находятся основания для предположения, что повествователь не разделяет взглядов автора» [Каллер: 2006, 44]. В своем научном труде «Теория литературы. Введение» Терри Иглтон, отражая современный взгляд на рецептивную эстетику и феноменологический подход, говорит о том, что власть читателя над интерпретацией текста не абсолютна, и та полная свобода интерпретации, о которой с своих работах говорят Ханс-Роберт Яусс и Вольфганг Изер, невозможна. Изер и Яусс ссылались на то, что восприятие каждого читателя настолько индивидуально, насколько индивидуален его жизненный и читательский опыт, но Иглтон утверждает, что интерпретация не может быть не ограничена дефинициями языковых категорий, речевых оборотов и приемов из-за их устоявших значений. Таким образом, можно сделать вывод, что процесс чтения являет собой свободу интерпретации, но автор все же способен ее ограничивать. Также, как пишет Жданова, «определенная эпоха читает сходным образом, эпохе присуща примерно единая парадигма прочитывания» [Жданова: 2009, 4]. Это очевидно, ведь опыт людей, проживающих в одинаковых временных рамках будет более схож, чем опыт представителей разных эпох и поколений.

Поэтому мы можем смело сказать, что автор способен манипулировать восприятием литературного текста читателем исходя из установленных дефиниций языковых единиц, речевых оборотов и приемов. В особенности ему лучше удается оказать подобное влияние на читателя, если он является представителем той же эпохи, что и автор.

Кроме того, Хансен в своей вышеупомянутой статье пишет о том, что литературовед А. Нюннинг называет концепцию ненадежного рассказчика «одной из самых скользких в аналитической лексике, используемой при изучении повествовательных текстов» (“a concept that has been among the most slippery in the analytical vocabulary used in the studies of narrative texts”) [Хансен: 2007, 228]. Также Нюннинг говорит о том, что, несмотря на то, что многие прочие концепции определения «ненадежного рассказчика» «показали свою уязвимость и свои проблемы» (“have suddenly shown both their vulnerability and their problems”) [Хансен: 2007, 228], «довольно исключительная ориентация на ответственность читателя, кажется, игнорирует тот факт, что феномен ненадежного повествования гораздо более разнообразен, чем позволяет нам увидеть четкая концепция» [Хансен:2007, 228].

Следовательно, исходя из рассуждения теоретиков литературы, приведенных в данной главе, можно сделать вывод о том, что наиболее релевантным подходом к рассмотрению феномена ненадежной наррации можно назвать современный рецептивный подход, при котором каждый читатель при прочтении литературного текста решает, является ли рассказчик в нем надежным или нет. Однако, нельзя не принимать во внимание тот факт, что значение авторской интенции хоть и сводится к минимально возможному значению, тем не менее автор может существенно влиять на восприятие литературного текста и рассказчика в частности читателем, используя определенные речевые средства и дефиниции.

Таким образом, в данной главе нам удалось рассмотреть несколько подходов к феномену возникновения ненадежной наррации в литературном тексте и посмотреть на то, как изменялся теоретический подход к «ненадежному рассказчику». Были проиллюстрированы и проанализированы проблемы данных подходов. Наконец, был отображен современный взгляд на данную литературную концепцию. Мы увидели то, как он перекликается с современным взглядом на рецептивную эстетику и феноменологический подход и смогли установить, что он заключается в том, что в большой степени идентификация ненадежного рассказчика в художественном произведении зависит от читательского восприятия, однако невозможно не отметить, что за автором остается возможность воздействовать на читателя за счет языка произведения, выбираемых им речевых оборотов и конструкций.

Далее, основываясь на собранном в этой главе теоретическом материале, предлагается исследовать отражение феномена ненадежной наррации в русской литературной традиции. 

Глава 2. Рассмотрение «ненадежного рассказчика» в русской литературной традиции

В данной главе предлагается к рассмотрению анализ использования приема ненадежной наррации в русской литературной традиции, основанный на представлении образа ненадежного нарратора в произведениях XIX - ХХ веков, особенно фокусируясь на творчестве Н.В Гоголя, Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева и В.В. Набокова. Исходя из выведенного в предыдущей главе определения ненадежного рассказчика, здесь будет продемонстрировано то, как в данных русских художественных текстах авторы заставляют читательскую аудиторию идентифицировать рассказчика как ненадежного и, как следствие, будет рассмотрено то, какой образ являет собой ненадежный рассказчик в русской литературе. Будет отмечено, присущи ли ему какие-то особенности и детали, а также будет рассмотрен контекст введения такого типа рассказчика в повествование. Также предлагается рассмотреть то, как коррелируют литературные тексты между представителями разных эпох русской литературной традиции, что позволит нам посмотреть на динамику изменения подходов к использованию приема ненадежной наррации в русской литературе.

Прежде чем перейти к подробному анализу текстов также необходимо упомянуть, что в данной работе помимо прочих художественных произведений, будет рассматриваться роман В.В. Набокова «Лолита», языком оригинала которого является английский. Однако, исходя из того, что в данном тексте прослеживается прямое продолжение гоголевской традиции введения ненадежного рассказчика в повествование и «Лолита» была переведена ее автором собственноручно, мы будет считать этот роман продолжением русской литературной традиции в контексте феномена ненадежной наррации.

Таким образом, в данной главе, продемонстрировав особенности образов ненадежных рассказчиков в художественных произведениях перечисленных авторов нам удастся отобразить особенности приема ненадежной наррации в русской литературной традиции.

2.1 Ненадежный рассказчик в русской литературе ХIX-ого века (На примере произведений Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева и А.П. Чехова)

В русской литературной традиции образ ненадежного рассказчика впервые возникает в 1835-м году в повести Н.В. Гоголя «Невский проспект». Об этом в своей статье «Мистика, тщеславие и безумие: петербургские сюжеты в прозе В. Набокова (А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский)» пишет Д.А. Мухачев. Также прием ненадежной наррации используется Гоголем в повести «Записки сумасшедшего». Так в русской художественной прозе ненадежный рассказчик в первую очередь связывается с мотивом безумия.

В «Невском проспекте» сам нарратив построен так, что в процессе чтения становится невозможным доверять рассказчику. Следя за рассказом Пискарева о его влюбленности в брюнетку, встреченную им на улице, читатель постоянно сменяет мнение о ней, то принимая за прекрасную даму, то за женщину из публичного дома, то и вовсе за плод воображения нарратора. Это постоянное «перебрасывание» читателя от одного представления о героине, до другого -- противоположного первому выстраивает представление о рассказчике как о безумном, нестабильном и маниакальном человеке, а его внутренние монологи и вовсе позволяют нам увериться в этом выстроенном в читательском воображении образе.

Раскрывая образ ненадежного Пискарева в «Невском проспекте» литературовед С.В. Овечкин в своей статье «Конфликт структур: наррация и история в «Петербургских повестях» Гоголя» говорит о том, что ненадежность Пискарева зачастую выражается тем, что герой сам себе противоречит. В качестве примера Овечкин приводит два отрывка из текста произведения:

«В самом деле, никогда жалость так сильно не овладевает нами, как при виде красоты, тронутои? тлетворным влиянием разврата. Пусть бы еще безобразие дружилось с ним, но красота, красота нежная... она только с однои? непорочностью и чистотои? сливается в наших мыслях» [Гоголь: 1984-- 1986, 77]; ненадежный рассказчик литературный наррация

«Красота производит совершенные чудеса. Все душевные недостатки в красавице, вместо того чтобы произвести отвращение, становятся как-то необыкновенно привлекательны; самыи? порок дышит в них миловидностью» [Гоголь: 1984-- 1986, 33].

Посредством данных отрывков автор статьи показывает то, насколько явно Гоголь демонстрирует несостыковки во внутренних монологах рассказчика так, что «эта «непоследовательность» повествователя не может ускользнуть от внимания читателя» [Овечкин: 2005, 228], и мы видим, как Н.В. Гоголь нарочито демонстрирует нам помутненность рассудка рассказчика.

В «Записках сумасшедшего» невозможно не усомниться в ненадежности рассказчика, обратив внимание на одно лишь название произведения. В самом тексте повествования мы сталкиваемся с сюжетом, который не представляется реалистичным: сначала герой слышит разговор между двумя собаками -- Меди и Фиделькой, а затем и вовсе находит их тайну переписку. Данный нарратив не позволяет читателю принимать этот повествовательный сюжет, как нечто вписывающее во вселенную произведения. От этого читателя останавливает название произведения, которое сразу иллюстрирует картину восприятия главного героя и рассказчика. Интересно, что в данном литературном тексте не только Гоголь обличает нарратора, но и сам Поприщин в финале новеллы доходит до апогея своего безумия, представляя себя королем Испании.

Таким образом, мы можем отметить, что «ненадежный нарратор» в библиографии Гоголя представляет собой образ маниакального безумца.

Далее образ ненадежного рассказа предстает в русской литературной традиции в творчестве И.С. Тургенева в повестях «Призраки» и «Рассказ отца Алексея».

В повести «Призраки» повествование ведется от первого лица страдающего бессонницей рассказчика. Мотив бессонницы в новелле явно обращает внимание читателя на воспаленное сознание главного героя, которое и становится оправдательным элементом его «ненадежности». В таком отражении больного сознаний видится продолжение гоголевской традиции введения в повествование ненадежного нарратора.

Литературовед О.А. Иоскевич в своей статье «Образ ненадежного нарратора в «Таинственных повестях» И.С. Тургенева: Специфика проявления и основные функции» говорит о том, что «центральное место…(в них)…занимает тема сверхъестественного, неумолимо вторгающегося в жизнь человека и, как правило, разрушительно действующего на его судьбу» [Иоскевич: 2008, 35], а тематикой данного цикла рассказов писателя он называет «мысль о том, что судьба человека находится во власти могущественной и необъяснимой иррациональной силы» [Иоскевич: 2008, 35]. Из этого следует, что для передачи подобного замысла писателю необходимо использовать определенные механизмы воздействия на читателя, среди которых Тургенев выбирает специфичность нарративной структуры, а именно прием ненадежной наррации.

В вышеупомянутой статье литературовед Иоскевич говорит о том, что Тургенев «оправдывает» «ненадежность» своего рассказчика ограниченностью его знаний (Рассказчик «не понимает сам и не может объяснить читателю природу загадочных событий и явлений, происходящих в повести» [Иоскевич: 2008, 36]). Автор статьи говорит о том, что такая ограниченность знаний и таинственность событий «приводит к возникновению в произведении атмосферы таинственности» [Иоскевич: 2008, 36].

В «Призраках» невозможно различить реальные события от мистических. Именно достижение этой «невозможности» и является основной причиной возникновения ненадежного нарратора в повествовании. Как уже было сказано ранее, главный герой повести страдает бессонницей. Иоскевич пишет, что благодаря нагнетанию образа «человека с расстроенными нервами» [Иоскевич: 2008, 37] и комментария рассказчика: «Спустя немного я заснул - или мне казалось, что я заснул» [Тургенев: 1981, 191] читатель окончательно запутывается и не понимает, сон перед ним или истина.

Из этого следует, что И.С. Тургенев в повести «Призраки», стараясь погрузить читателя в атмосферу таинственности, и заставятся проникнуться ей, вводит в повествование фигуру ненадежного нарратора, выстраивая вокруг нее образ нервозности, оправдывая это расстроенным психологическим состоянием.

Рассуждая об еще одной повести И.С. Тургенева «Рассказ отца Алексея», где присутствует фигура ненадежного рассказчика, Иоскевич говорит о том, что его структура представляет собой историю в истории. Главный герой «знакомится с сельским священником, отцом Алексеем, который рассказывает ему о своем сыне Якове» [Иоскевич: 2008, 39], но, кроме того, часть повествования ведется от лица покойного сына священника, которая передается через его отца. Именно Яков здесь и играет роль ненадежного рассказчика, передавая историю из своего детства о «зеленом человечке». Затем в студенческие годы к Якову приходит уже «чёрный человек», воспринимаемый им как дьявол, заставивший его разувериться в Боге. Таким образом, в процессе повествования читателю становится крайне трудно определить, является ли пересказанное Алексеем правдой, а Тургенев, в свою очередь «не дает никаких объяснений и комментариев произошедшему, оставляя читателя один на один с «таинственным» текстом повести и «ненадежным» нарратором» [Иоскевич: 2008, 40].

Из этого следует, что И.С. Тургенев снова погружает читателя в атмосферу таинственности за счет использования приема ненадежного рассказчика, наделяя его чертами нервности и параноидальности, тем самым продолжая традицию Н.В. Гоголя в болезненно-психологической нестабильности героя-нарратора.

Говоря об образе ненадежного рассказчика в русской литературной традиции нельзя не отметить повести Ф.М. Достоевского «Записки из Подполья» и «Кроткая». В обоих из них Достоевский использует прием ненадежной наррации, но совершенно по-разному. В уже упоминавшейся статье литературовед А.В. Жданова говорит о том, что «Записки из Подполья» являют собой «исповедальное самоопределение «с лазеи?кои?»» [Жданова: 2009 ,6]. Как справедливо замечает С.В. Вировец в своей работе «Динамика исповедального нарратива подпольного героя Ф.М. Достоевского на материале произведений 70-х гг.: роман «Подросток», повесть «Кроткая», рассказ «Сон смешного человека»», «исповедью монологи подпольных можно назвать с трудом». Герои не понимают, зачем им исповедоваться и как им нужно это делать. Именно в этом контексте всплывает образ ненадежного рассказчика в перечисленных произведениях Достоевского. Как в «Записках из Подполья», так и в «Кроткой» читателю кажется, что повествование в данных литературных текстах является исповедью, однако в процессе мы понимаем, что это было лишь иллюзией, спровоцированной неспособностью рассказчика к объективной оценке событий произведения и, как следствие, их ненадежностью. Из этого следует, что автор произведений вводит образы ненадежных рассказчиков с целью отражения человеческой психологии и добивается усиления эффекта субъективного повествования.

Наконец, невозможно не сказать о фигуре ненадежного рассказчика в русской литературе ХIХ-ого века, не упоминая произведения А.П. Чехова.

Говоря о творчестве Чехова, Артур Садеки отмечает, что у Чехова «Ненадежное «сознание» рассказчика и героя-рассказчика открывают новый уровень прочтения, в котором свою нетрадиционную роль должен распознать читатель» [Садеки: 2014, 205], а также предлагает разделить чеховских ненадежных нарраторов на два вида: сознательных и бессознательных. Бессознательный рассказчик у Чехова, по мнению Садеки, «понимает намного меньше, чем читатель, что легко приводит к трагикомическим эффектам» [Садеки: 2014, 205]. Также литературовед отмечает, что его бессознательность, как правило, «оправдывается» его наивностью и непосредственностью. Сознательный же, рассказчик пытается прибегнуть к осознанному обману читателя.

Так бессознательный рассказчик появляется в повести «Добродетельный кабатчик (плач оскудевшего)», где обедневший барин, в отличие от читателя, не догадывается, что кабатчик Цыцыков пытается его обмануть, чтобы забрать в свое владение его поместье. Сознательный нарратор Чехова обнаруживается в рассказе «Размазня». Тут главный герой неверно излагает нарратив с целью обмануть гувернантку. Артур Садике говорит о том, что так «Чехов создает раньше почти неразрешимую загадку, благодаря чему неожиданный финал заставляет читателя задуматься на тему справедливости и борьбы за свои права» [Садеки: 2014, 210].

Наконец, как пишет Садеки, в повестях А.П. Чехова также можно встретить ненадежного рассказчика-наблюдателя. Примером такой повести может являться «Перекати-поле». Также автор статьи говорит о том, что здесь «повествователь создает настоящую модель психического состояния человека, который пытается обмануть самого себя (оправдание при помощи выученных фраз)» [Садеки: 2014, 210].

Таким образом, автор статьи говорит о том, что в рассказах А.П. Чехова «источником ненадежного повествования является прежде всего неправильная теория разума другого человека, созданная рассказчиком» [Садеки: 2014, 210], а используется данный образ в прозе писателя с целью передачи особого психологизма и внутреннего мира героев.

2.2 «Ненадежный рассказчик» в русской литературе начала ХХ-ого века

В своей статье «Функции «ненадежного» нарратора в русском романе 1920-1930-х годов» Г.А. Жиличева говорит о том, что «Важнои? тенденциеи? литературы модернизма является акцентирование «события рассказывания»» [Жиличева: 2013, 32]. Таким образом, можно отметить, что для начала двадцатого века в русской литературной традиции становится характерным особенная фокусировка на личности рассказчика. Мы видим, что происходит «смена аукториального типа повествования на персональный?» [Жиличева: 2013, 32], а на первое место выходит «субъективныи?, «фигуративныи?» нарратор» [Жиличева: 2013, 32]. Это проявление субъективности нарратора не могло не спровоцировать возрастание интереса авторов к приему ненадежной наррации. Необходимо отметить, что термин «ненадежный рассказчик», как и теоретические подходы к нему в начале двадцатого века еще не существовали, однако сама субьективизация нарратива в литературном тексте уже позволяет говорить о ненадежности. Таким образом, мы можем догадаться, что, исходя из развивающейся в модернисткой русской прозе тенденции, субъективизация не могла не перерасти в ненадежность в ряде литературных текстов.

Кроме того, в вышеупомянутой статье Жиличева говорит о таком литературном периоде как «постсимволизм», где «усиливается тенденция «ненадежности» рассказчика» .(Как пишет Н.В. Дзуцева в своей работе «Русская поэзия 1910-1920-х годов», постсимоволизм являет собой некое возрождение Серебряного века, и является характерным для русской литературы (а в особенности) поэзии 10-20-х годов ХХ-ого века).

Говоря о том, какие виды ненадежности наррации присутствуют в русских литературных текстах начала двадцатого века, Жиличева озвучивает несколько возможностей. Во-первых, она говорит о том, что «утверждения повествователя могут не соответствовать друг другу» [Жиличева: 2013, 33], причем как намеренно, так и ненамеренно. Также «вариантом «ненадежности» является некомпе- тентность или непрофессионализм рассказчика» [Жиличева: 2013, 33]. Помимо этого, одним из важнейших составляющих тенденции авторов вводить в повествование прием ненадежной наррации можно назвать «измененное состояние сознания говорящего или его физическую неполноценность» [Жиличева: 2013, 33]. Наконец, автор статьи говорит о том, что «ненадежность» нарратора может также нести комический смысл, направленный на создание «авантюрного повествования» [Жиличева: 2013, 33].

Также Жиличева выделяет основные признаки ненадежного нарратора в литературный произведениях исследуемого отрезка. К ним она причисляет нарушение линейности и «фигуру «ненадежного» нарратора, обладающего оригинальным субъективным кругозором» [Жиличева: 2013, 36].