Неоконченный роман в стихах Павла Когана "Первая треть": контекст, поэтика, традиции

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ

ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет гуманитарных наук

Программа подготовки бакалавров по направлению

ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ РАБОТА

Неоконченный роман в стихах Павла Когана «Первая треть»:

контекст, поэтика, традиции

Бакулина Виктория Сергеевна

Введение

Замысел неоконченного романа в стихах «Первая треть» возник у Павла Когана в 1939 году. К этому времени поэт был уже достаточно известен в литературных кругах, его стихотворения были литературным ориентиром для товарищей по поэтическому ремеслу и во многом воспринимались как голос поколения. Датировка начала работы несколько условна, поскольку Коган мало рассказывал о своей идее даже друзьям-ифлийцам. Роман, изначально имевший название «Владимир Рогов», не был окончен: из запланированных тринадцати глав Коган успел написать лишь четыре. Впервые роман в стихах был напечатан уже после смерти поэта в составленном В.А. Швейцер коллективном сборнике «Сквозь время» (1964), посвященном четверым молодым поэтам, погибшим во время Великой Отечественной войны: Павлу Когану, Михаилу Кульчицкому, Николаю Майорову и Николаю Отраде.

При жизни поэта не было опубликовано ни одно из его произведений. Они стали появляться в печати лишь во второй половине 1950-х гг. и вошли в сборник «Гроза» (1960). Издание было дополнено, и в 1989 году увидела свет вторая «Гроза». На данный момент наиболее полным изданием текстов П.Д. Когана является сборник «Разрыв-травой, травою-повиликой…» Коган П. Разрыв-травой, травою-повиликой… / П. Коган. - М.: Совпадение, 2018. - 440 с. Здесь и далее цитируется по данному изданию. Страницы указываются в тексте в квадратных скобках., подготовленный внучкой поэта Л.Б. Сумм к столетию с года его рождения. В него включены многие сохранившиеся и не публиковавшиеся до этого фрагменты (ранние стихи, черновики, фотографии) из семейного архива.

Творчеству Павла Когана уделялось мало внимания со стороны историков литературы. Оно, как правило, рассматривалось лишь в контексте поэзии авторов, погибших во время Великой Отечественной войны. При таком подходе акцент смещается с поэтики на биографию, и если в целом раннее творчество поэта встраивается в контекст советской поэзии 1930-х гг., то отдельные, более поздние тексты отражают сложное соединение различных влияний. Так, например, в стихотворении «Ракета» (1939) присутствует ряд подтекстов: от М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина до уже запрещенного к тому моменту Н.С. Гумилева, что говорит о сложности поэтики творчества Павла Когана, которая, вероятно, не смогла реализоваться в полной мере.

Существующие комментарии «Первой трети» рассматривают текст довольно поверхностно. Так, комментарий в антологии «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне» носит базовый характер и дает исключительно реальную справку, нужную для понимания исторический реалий, утерянных или забытых значений. Комментарий, подготовленный Л.Б. Сумм, расширяет зону интерпретации «Первой трети»: в него вплетена биографическая составляющая и названы некоторые литературные аллюзии, тем не менее, он все равно не являет полного, многогранного осмысления текста романа. Некоторые идеи по поводу жанрового контекста романа «Первая треть» были высказаны А.С. Немзером в статье «Поэмы Давида Самойлова», где он замечает, что «наиболее важными ориентирами для Когана служили все-таки "Евгений Онегин" (начало и точка отсчета для той разновидности поэмы, что зовется "романом в стихах") и "Спекторский" (самый близкий, влиятельный и "взывающий к ответу" образчик жанра)» Немзер А.С. Поэмы Давида Самойлова // Давид Самойлов. Поэмы. - Москва : Время, 2005. - C. 357.. Эта же мысль присутствует во вступительной статье И. Сухих к сборнику «Советские поэты, павшие на Великой отечественной войне» Сухих И.Н. От стиха до пули // Советские поэты, павшие на Великой отечественной войне. - Санкт-Петербург : Академический проект, 2005. - С. 32.. Но опыта последовательного прочтения неоконченной поэмы ранее не предпринималось.

Отсюда следует цель данной работы - проанализировать поэтику романа в стихах Павла Когана «Первая треть», его исторический и жанровый контексты. Исходя из поставленной цели, можно выделить следующие задачи:

Рассмотреть исторические условия, в которых был задуман и написан роман в стихах;

Исследовать жанровые влияния на роман;

Прокомментировать текст романа.

Задачи определяют структуру данного исследования, которое будет состоять из трех глав. Первая глава посвящена историческому контексту романа в стихах «Первая треть». В ней рассмотрен концепт поколения, который актуализируется революцией и становится чрезвычайно важным аспектом мировоззрения «поколения сорокового года». Во второй главе предпринимается попытка рассмотреть «Первую треть» в жанровом контексте «романа в стихах», то есть в соотнесении с «Евгением Онегиным» А.С. Пушкина и «Спекторским» Б.Л. Пастернака. Третья глава представляет собой непосредственно комментарий к тексту Когана.

Методологическим ориентиром работы является жанр комментария, позволяющий соединять биографический, текстологический, жанровый и культурно-исторический подходы к произведению.

Глава 1. Исторический контекст

Первые отрывки из будущего романа в стихах были прочитаны Павлом Коганом осенью 1940 года. Давид Самойлов в «Памятных записках» подробно восстанавливает место и обстоятельства этого события: читка произошла после поэтического состязания «сельвинцев» (Когана, Наровчатова, Слуцкого, Самойлова) с «уткинцами» - молодыми поэтами под руководством Иосифа Уткина, который в итоге признал поражение своего семинара. Именно после этой встречи, на антресолях Дома литераторов, Павел Коган впервые поделился с друзьями большими кусками из своего стихотворного романа, который тогда еще был безымянным. После этого поэту было дано чуть больше полугода на работу над текстом, которая, видимо, продолжалась и в 1941 году.

За этим событием последовало заседание семинара, на котором уже в официальной обстановке обсуждались первые две части будущей «Первой трети». В сборнике «Сквозь время» приводится выдержка из протокола, где секретарем изложено первое впечатление И. Сельвинского от работы Когана: «…Мне кажется, что мы присутствуем при рождении очень значительного произведения. Мы столкнулись с явлением, которое, очевидно, определит на некоторое время движение нашей поэзии. Это произведение имеет значение не только для творчества самого Когана, но и для литературы. <…> Есть кое-где пережигание материала, особенно там, где чувствуется влияние Пастернака. Есть очень чистые лирические звучания. Подражания здесь нет. Герои изображаются в плане советско-культурном. Хорошо, что есть и влияние Пушкина. Поэма не только повествовательна: очевидно, она будет проблемной и полемичной. Поэма в основном явление интеллектуальное. Не риторика, а самая настоящая советская лирика» Сельвинский И. «Однажды ко мне…» // Сквозь время: Сборник. - Москва: Советский писатель, 1964. - С. 17..

По словам Самойлова, «Владимира Рогова» оценивали строго и нелицеприятно: желание Когана создать эпопею, в которой была бы отражена судьба его людей его времени, обгоняло время, отсутствовала та историческая дистанция, которая позволила бы объективно подвести итоги работы этого поэтического поколения.

«Первая треть» не стала литературным фактом: при жизни Когана она не была опубликована и, более того, так и осталась незаконченной, а после его смерти в памяти современников остались лишь малые формы его творчества, в частности, «Бригантина» (1937) и фрагмент «Первой трети» - «Лирическое отступление», который обрел самостоятельную поэтическую жизнь и в 1957 году был опубликован отдельно от основного текста в № 2 журнала «Новый мир». Но несмотря на то, что когановский замысел романа в стихах остался недовоплощенным, он представляет интерес для читателя.

На рубеже 1930-40-ых годов в русской литературе отчетливо формируется тема первого советского поколения - ровесников революции. Переосмысляя позиции своих отцов, это поколение пыталось в литературе, прежде всего, в поэзии, осознать новую реальность, определить себя и свою задачу, как поэтическую, так и гражданскую, в стремительно меняющихся условиях. Тема поколения оказывается ключевой для творчества поэтов ифлийского круга. В стихотворении «Письмо» Коган определяет себя и своих ровесников как «лобастых мальчиков невиданной революции» [249]. Там же он дает характеристику и своему поколению: «В десять лет мечтатели, / В четырнадцать - поэты и урки. / В двадцать пять - внесенные в смертные реляции. / Мое поколение - / это зубы сожми и работай, / Мое поколение - / это пулю прими и рухни…» [249]. Тема поколения звучит и у Михаила Кульчицкого в поэме о России «Самое такое», где есть подглавка с названием «Поколение Ленина», и у Николая Майорова в стихотворениях «Предчувствие» («Без жалости нас время истребит. / Забудут нас. <…> За то, что нами был утрачен / Сан человечий; что, скопцы, / мы понимали мир иначе, / чем завещали нам отцы» Майоров Н. Предчувствие // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 148.) и «Мы» («Мы были высоки, русоволосы. / Вы в книгах прочитаете, как миф, / о людях, что ушли, не долюбив, / не докурив последней папиросы» Майоров Н. Мы // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 164.).

До этого тема поколения в русской поэзии относительно редко становилась предметом осмысления: безусловно, она выходила на первый план в поэзии Лермонтова и ассоциировалась с его трагической гибелью - не только от пули Мартынова, но и от общего состояния «безвременья», николаевской реакции. Значительно меньше эта тема характерна для русской литературы второй половины XIX века и эпохи русского модернизма (блоковское «Мы дети страшных лет России…» или ахматовское «Мы не единого удара не отклонили от себя…» связано, кажется, не столько с поколенческой темой, сколько с реакцией на конкретные исторические события). В первые советские десятилетия тема поколения вновь актуализируется революцией, которая воспринимается как точка отсчета нового времени. Неудивительно, что она выходит на первый план именно у ровесников революции, осознающих себя на пороге новой великой войны. Люди этого поколения, «воспитанные мифом о коммунистическом рае и мировой революции, воспринявшие этот миф как смысл и цель своей жизни» Кузнецов И. О молодость послевоенная // Вопросы Литературы, 2001. - №4. // URL: http://magazines.russ.ru/voplit/2001/4/kuzn.html Режим доступа: свободный; дата обращения: 01.03.2018., были готовы пожертвовать собой ради реализации этого мифа.

Давид Самойлов в «Памятных записках» объясняет такие взгляды своего поколения воспитанием, «проводившимся с убедительным фанатизмом»: «Мы стремились жить не ради настоящего, а ради светлого будущего, ради будущего счастья. А оно, учили нас, может осуществиться только путем жертв, страданий, самоотречения нынешних поколений. Никто из нас не был аскетом или фанатиком, но культ страдания и самоотречения глубоко сидел в наших умах» Самойлов Д. Памятные записки. - Москва : Время, 2014. - С. 195.. Отчасти это убеждение подкреплялось историко-революционной мифологией: младшее поколение детей революции могло или должно было быть принесено в жертву ее великой идее (эта мысль очевидна у Аркадия Гайдара в «Сказке о Военной Тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове», у Эдуарда Багрицкого в стихотворении «Смерть пионерки»). Здесь вряд ли возможно говорить о влиянии, но то что поколение сорокового года осознает свою обреченность (см. «Необходимо падать юным» Кульчицкий М. Самое такое (Поэма о России) // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 89 в «Самое такое» Кульчицкого) - безусловно. Очевидно и то, что погибнуть должны лучшие, что необходимо торопиться жить, чтобы принести себя в жертву великой цели. Именно этот аспект поколенческого мифа, который успеет стать реальностью, отзовется потом в «Песне о Леньке Королеве» Булата Окуджавы или в романе «Дом на набережной» Юрия Трифонова, единственным высоким, подлинным героем которого становится Антон Овчинников - гениальный юноша, погибший на войне Разумеется, миф здесь тесно сплетается с реальностью и подтверждается ей: прототип Антона Овчинникова, Лев Федотов, действительно был необычайно одарен, о чем свидетельствуют его дневники, и погиб на фронте, куда ушел добровольцем. Отметим, что Окуджава и Трифонов несколько младше Когана и Самойлова: Окуджава - 1924, Трифонов - 1926 года рождения..

Близкое воплощенному в стихах Когана, Майорова, Кульчицкого мировоззрение описывает Солженицын, тоже ровесник революции, в рассказе «Случай на станции Кочетовка», где возникает образ героя, который пытается одолеть «Капитал» и не может представить свою жизнь без революции («Его маленькая жизнь значила лишь - сколько он сможет помочь Революции» Солженицын, А.И. Случай на станции Кочетовка // А.И. Солженицын. Малое собрание сочинений. В 7 томах. Том 3. Рассказы. - М. : ИНКОМ НВ, 1991. - С. 187.). Скорее всего, сходство здесь исключительно типологическое, но важно то, что герой Солженицына хоть и готов принести себя в жертву великой идее, и «революционная совесть» не позволяла ему остаться в стороне, он все-таки не может эту идею не обдумывать («Все сделано было, кажется, так, как надо. Так, да не так…») Из воспоминаний Самойлова видно, что «поколение сорокового года» тоже обдумывало все происходящее, пыталось разгадать и найти логическое обоснование тому, что происходило в стране в 30-е гг.

По словам Самойлова, Коган верил, «что судьба его поколения станет легендой» Самойлов Д. Памятные записки. - Москва : Время, 2014. - С. 173.. Этот мотив прослеживается в его «Лирическом отступлении»: «Есть в наших днях такая точность, / Что мальчики иных веков, / Наверно, будут плакать ночью / О времени большевиков» [308]. Поэтому Коган и задумывает именно роман в стихах о поколении - им движет желание создать «эпопею», в которой была бы отражена судьба людей его времени. Эту идею имеет смысл рассматривать рядом с нереализованным замыслом Самойлова - романом «Поколение сорокового года» Параллель, отмеченная А.С. Немзером в статье «Поэмы Давида Самойлова». Немзер А.С. Поэмы Давида Самойлова // Давид Самойлов. Поэмы. - Москва : Время, 2005. - С. 353., упоминания которого появляются во время войны в его «Поденных записях». 22 октября 1943 он записывает в свои планы роман «Поколение сорокового года» Самойлов Д. Поденные записи. В 2 т. Том 1. - М. : Время, 2002. - С. 157.. 25 июня роман занимает первую позицию в его планах, тогда же он задумывается о создании «портрета Павла» Там же. - С. 165.. Здесь весьма закономерно встает вопрос: почему поколение именно сорокового года? У Самойлова читаем: «Не помню, кто первый сказал: “Мы - поколение сорокового года”. Это было после Финской войны и с тех пор стало термином, обозначающим “нас”» Там же. - С. 163.. Сороковые, скорее всего, потому, что они осознаются как «роковые, свинцовые, пороховые», когда «война гуляет по России, / А мы такие молодые!» Самойлов Д. Сороковые, роковые… // Д. Самойлов. Избранные произведения. В 2 томах. Том 1. Стихотворения. - М. : Худож. лит., 1989. - С. 328., то есть как рубеж, на котором поколение ровесников революции должно погибнуть.

Глава 2. Жанровый контекст

Жанровое определение «Первой трети» - «роман в стихах». По воспоминаниям современников поэта, «Владимир Рогов» должен был стать «Евгением Онегиным» XX века. Такой замах не кажется неожиданным: А.С. Пушкин был одним из «учителей» ифлийцев, а в связи с недавним «юбилеем смерти поэта» он стал поистине культовой фигурой советского мифа. Отметим, что Когану в 1939 двадцать два года - практически тот самый рубеж, на котором Пушкин начинает работу над «Евгением Онегиным».

Послереволюционная советская поэзия актуализирует жанр поэмы - с одной стороны, лирический, субъективный, с другой стороны, эпический, с большими нарративными возможностями. Именно поэма становится меркой состоятельности литератора - по преимуществу, поэмным является послереволюционное творчество Маяковского; к жанру поэмы (и «романа в стихах») во второй половине 1920-ых обращается Пастернак («Высокая болезнь», «1905 год», «Лейтенант Шмидт» и «Спекторский»). Характерно, что именно в конце 1930-ых жанр поэмы выходит на первый план в творчестве Ахматовой, тоже связываясь с опытом и памятью поколения («Путем всея земли» («Китежанка»), «Поэма без героя»). Разумеется, ее замыслы не могли быть Когану известны. Но кроме Маяковского и Пастернака в его поле зрения, конечно, входили и Есенин («Пугачев», «Черный человек»), и Асеев, в чьем «Лирическом отступлении» тоже возникает сознание рубежа времен: «Как я стану твоим поэтом, / Коммунизма племя, / Если крашено / рыжим цветом, / А не красным / время?» Асеев Н.Н. Лирическое отступление // Н. Асеев. Избранное. - Москва : Худож. лит., 1979. - С. 370.. Вероятно, Коган был знаком и с поэмами Багрицкого («Дума про Опанаса», «Февраль»), Павла Васильева («Свадьба»), Бориса Корнилова («Триполье», «Моя Африка»). Бесспорной была значимость поэмы и среди близкого круга Когана: его друзья делают «мощные поэмные заявки» Немзер А.С. Поэмы Давида Самойлова // Давид Самойлов. Поэмы. - Москва : Время, 2005. - С. 357.. В 1939 Д. Самойлов пишет небольшую поэму «Мангазея» («Падение города»), Михаил Кульчицкий в 1940 - «поэму о России» «Самое такое».

Можно предположить, что Павел Коган дает жанровое обозначение «Первой трети» «роман в стихах» как раз полемизируя с множеством поэм своих современников, поскольку они не отражают проблему нового революционного поколения, которая перед ним возникает, и не отвечают тем задачам, которые ставит перед собой Коган. Самойлов пишет о замысле романа Когана: он «был сложно задуман, черты автобиографические переплетались с историей времени и с патетическим предвидением будущего» Самойлов Д. Памятные записки. - Москва : Время, 2014. - С. 176.. Если поэма - это идея нового эпоса, то Коган ориентируется на идею максимально эпическую - ему нужна не поэма, а роман в стихах. Поэма слишком узка для его замысла. Жанр стихотворного романа, с одной стороны, явственно отсылает к эпической форме, наиболее подходящей для воссоздания трагической отечественной истории XX века. С другой - важным элементом становятся лирические впечатления самого Когана, которые нашли широкое отражение в тексте романа. Таким образом, поэма отвергается Коганом, скорее всего, потому, что он намерен описать не определенный случай из жизни частного лица, который находится в центре изображения романтической поэмы, а историю своего поколения. Важно и то, что жанр романа в стихах предполагает более сложную, чем в поэме, взаимосвязь между автором и героем.

Отдельно необходимо сказать о высоких образцах жанра. Роман в стихах одновременно окликает дальнюю («Евгений Онегин» Пушкина) и ближнюю («Спекторский» Бориса Пастернака) традиции, оказавшие мощное влияние на формирование Когана как поэта.

«Евгений Онегин» как произведение, с которого началась история развития жанра романа в стихах, послужил одним из наиболее важных ориентиров для «Первой трети» Павла Когана. Это факт, который мы знаем из воспоминаний современников поэта - Наровчатова, Самойлова, Сельвинского.

Между романом в стихах и романом, между «поэтическим и прозаическим моделированием одной и той же действительности, даже при сохранении той же тематики и проблематики» Лотман Ю.М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин»: Спецкурс. Вводные лекции в изучение текста // Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки, 1960--1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. - СПб.: Искусство-СПБ, 1995. - С. 394., - «дьявольская разница», которая хранит в себе гораздо больше, чем просто поэтическое или прозаическое выстраивание текста. Ю.Н. Чумаков среди жанровых признаков романа в стихах выделяет «переключение из плана автора в план героев и обратно» Чумаков Ю.Н. Жанровая структура «Евгения Онегина» // Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкин. - СПб. : Гос. Пушкин. театр. центр, 1999. - С. 68.. Две этих категории в статье С.Г. Бочарова «Форма плана» названы «роман автора» и «роман героев» Бочаров С.Г. Форма плана. / С.Г. Бочаров. Филологические сюжеты - Москва : Яз. славянских культур, 2007. - С. 25-54.. «Роман героев», Татьяны и Онегина, подразумевает повествование «в третьем лице», что говорит читателю о форме обычного, привычного романа. Однако наряду с ним читатель встречается и с речью «в первом лице» - это «роман автора», который маркирует лирическую составляющую жанра романа в стихах. Получается, что «лирика пушкинского романа <…> в том, как охвачен эпос героев образом авторского сознания» Бочаров С.Г. Филологические сюжеты - Москва : Яз. славянских культур, 2007. - С. 31..

Все это верно и по отношению к «Первой трети». В ней так же, как в «Евгении Онегине» сосуществуют два плана выражения: «план героев» и «план автора» Чумаков Ю.Н. Жанровая структура «Евгения Онегина» // Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкин. - СПб. : Гос. Пушкин. театр. центр, 1999. - С. 66-69., которые постоянно переключаются между собой. Эти два художественных мира выстроены и объединены авторским сознанием. Во второй главе (строфы 13 и 14) Коган показывает два параллельных эпизода, связанных с любовными переживаниями, один из которых относится к «роману автора»:

И он навеки незапятнан,

Тот вечер. Дождик моросил

На Александровской. На пятом

Я на руках тебя носил.

Ты мне сказала, что не любишь.

И плакала… Здесь и далее курсив мой. - В.Б. [294-295] -

а другой - к «роману героев», Владимира Рогова и Марины Заречиной:

Он должен ей сказать, что очень…

Что он не знает, что сказать. <…>

И ты ни слова не умеешь

И ходишь не в своем уме,

И все эпитеты из Мея,

А большее нельзя уметь… [295]

Второй приведенный отрывок интересен еще и тем, что здесь авторское сознание, как и у Пушкина, приобретает качество демиурга, творца, знающего все о «романе героев», который оно изобретает. Переживания Рогова, который не может решиться на признание в любви, понятны автору настолько, что он не описывает их от «третьего лица», как сторонний наблюдатель, а объясняет их самому герою, обращаясь к нему на «ты».

Евгений Онегин и авторское я - это разные, не равные друг другу люди, тем не менее, существующие в мирах-двойниках, которые проецируются один на другой и совмещаются. Однако я «Первой трети» не противопоставляется Владимиру Рогову, как Евгений Онегин - сознанию автора, они, скорее, связаны. На уровне синтаксиса это выражается в том, что Коган довольно часто в одной строфе переходит от повествования «в третьем лице» к повествованию «в первом», например, в строфе 3 второй главы:

Так возвращается Владимир

К весьма условной теплоте.

Не соразмерив пыл и имя,

Он только комнатой владел.

Семиметровая обитель

Суровой юности! <…>

Там крепко думалось, едва ли

Нам лучше думалось потом. [151]

В таком случае примечательно, что в качестве первого лица выступает местоимение множественного числа, «мы», - это можно объяснить особенностями мировоззрения «поколения сорокового года» и Когана, в частности: прослеживается формула, ключевая для его поэтики - «мыслите себя как людей поколения». Через местоимение «мы» в ряд этих людей вписывается Владимир Рогов, и Коган получает возможность изобразить себя со стороны как часть поколения, передать свои переживания, при этом отстраняясь от собственной юности.

Несмотря на сомнения в дальнейшем развитии жанровой традиции русского романа в стихах после «Евгения Онегина», за ним следует группа произведений, представляющих самостоятельную ценность. Так Ю.Н. Чумаков отмечает «Свежее предание» Я. Полонского, «Возмездие» А. Блока, которые имеют некоторые жанровые признаки, характерные для романа в стихах, и появившихся в 20-е годы «Пушторг» И. Сельвинского и «Спекторского» Б. Пастернака. Подзаголовок последнего - «роман в стихах» - непосредственно отсылает читателя к пушкинской традиции.

Ключевой жанровый признак романа в стихах - соединение плана автора и плана героев, постоянно сменяющихся между собой, который уже отмечался ранее в «Первой трети», наследует от «Евгения Онегина» и «Спекторский». Эти планы обозначают взаимодействие лирического и прозаического в стихотворном романе, и здесь интересно отметить новаторское для данного жанра решение Пастернака. «Задуманное Пастернаком произведение должно было составлять сложный конгломерат из поэтических и прозаических частей: несколько глав, написанных стихами, затем повествование в прозе о "годах безвременщины" и вновь стихотворное заключение» Сергеева-Клятис А.Ю. «Спекторский» Бориса Пастернака : замысел и реализация. - Москва : Совпадение, 2007. - С. 7., - отмечает А.Ю. Сергеева-Клятис. Таким образом, прозаический элемент у Пастернака оказывается одновременно и заключенным в стихотворной форме (отношения Спекторского с Ольгой Бухтеевой и Марией Ильиной), и вынесенным за ее пределы как повесть.

В отличие от «Евгения Онегина», отправной точки жанра романа в стихах, «Спекторский» был для Когана наиболее близким образцом данного жанра. Более того, этот роман имел для Когана и биографическую значимость: в томик «Спекторского» он вкладывал любовные записки для своей жены Елены (сообщено нам Л.Б. Сумм). Очевидно, что Коган постоянно держит «Спекторского» в голове: это видно не только по ряду стилистических и фонетических подражаний лирике раннего Пастернака, которые появляются на протяжении всех четырех глав романа («Восторженных оваций лава. / Облавы. Лавку на засов» [302], «А ларчик просто - я к подруге. / Ночую. Рядом. За углом» [292]), но и по системе образов.

Сергей Спекторский является воплощением неприемлемой для «поколения сорокового года» жизненной позиции, которая выражена в емкой характеристике, данной ему его сестрой Наташей:

«Вот видишь ли, ты - молод, это плюс,

А твой отрыв от поколенья - минус.

Ты вне исканий, к моему стыду.

В каком ты стане?...» Сергеева-Клятис А.Ю. «Спекторский» Бориса Пастернака : замысел и реализация. - Москва : Совпадение, 2007. - С. 48.

Для Когана, по воспоминаниям современников, не существовало промежуточных понятий, он делил мир на белое и черное и, в данном случае, разделял раздражение Наташи, вызванное политической аморфностью брата. Так же пережить, а не прожить свое время стремится Олег Заречин. Коган берет образ Спекторского для того, чтобы последовательно развернуть свою точку зрения, намеренно наделяя его чертами еще одного своего героя - Сергея Владимировича Рогова, которому посвящена третья глава романа. Это сопоставление становится принципиально важным для наиболее полного понимания образа Рогова-старшего.

Имя пастернаковского героя появляется в тексте не сразу, первоначально он называется лишь по фамилии, потом - Сережа. В «Первой трети» Рогов-старший впервые появляется в тексте именно как Сережа, и лишь через несколько строк становится Сергеем Владимировичем Роговым. Сомнений в сходстве Спекторского и старшего Рогова не остается после следующих стихов: «И что с того, что были "спецом" / И "беспартийная душа"» - так характеризуется герой «Первой трети». Слово «спец» (или «специалист») употреблялось после Октябрьской революции по отношению к интеллигенции. Спекторский для Когана - герой другого времени, представителя целого типа уходящих интеллигентов, а Рогов, в какой-то степени, есть продолжение пастернаковского героя: он олицетворяет будущее Спекторского как неопределившегося, оторванного от поколения человека. Что может сделать такой герой для родины? Коган дает ответ:

Давай уроки лоботрясам.

В куртенке бегай в холода.

Недоедай. Зубами лязгай.

Отчаивайся. Голодай. [300]

Это формула даже дается в пастернаковской манере и явно коррелирует с занятием Спекторского, которым он зарабатывал на жизнь (ср. «Куда Сережу ждали на урок / К отчаянному одному балбесу» Сергеева-Клятис А.Ю. «Спекторский» Бориса Пастернака : замысел и реализация. - Москва : Совпадение, 2007. - С. 58.).

Таким образом, жанрово-исторический контекст «Первой трети» представляет собой следующее: с одной стороны, в 30-40-е гг. возникает тема двадцатилетних, ровесников революции, которые готовы погибнуть, утверждая революционный идеал, но не готовы его принять бездумно. Их жизнь, как жертва, принесенная для светлого будущего земшарной республики Советов, должна быть вписана в большую перспективу истории. С другой стороны, ни одна из появлявшихся в тот период поэм такую заявку не отражала (словами Самойлова, на такой замах никто из поэтов «поколения сорокового года» ни тогда, ни позже не решался Самойлов Д. Памятные записки. - Москва : Время, 2014. - С. 176.), поэтому Коган чувствовал необходимость такой текст создать.

Глава 3. Опыт комментария

Сюжет: попытка реконструкции. Павел Коган погиб под Новороссийском 23 сентября 1942 года, не успев реализовать замысел своего романа в стихах. В итоге примерный сюжет «Первой трети» достраивается по имеющимся четырем главам и лирическому отступлению. Основное время действия в романе - 1930-е годы, но Коган расширяет временные рамки, обращаясь к событиям прошлого в третьей и четвертой главах: роман ярко и детально представляет быт двадцатых-тридцатых с конспективными вкраплениями более ранней истории. неоконченный роман коган

Первая глава знакомит читателя с главным героем, Владимиром Роговым, молодым поэтом, которого мы находим в момент, когда он дописывает свою поэму и отправляется с ней к своему другу, тоже поэту, Олегу Заречину. Между ними происходит идейный конфликт, поскольку оба придерживаются разных точек зрения насчет того, как люди искусства должны воспринимать окружающую действительность и, самое главное, творить в ее рамках.

За их разрывом следует расставание с любимой, сестрой друга, Мариной Заречиной. Владимир по какой-то причине не может сказать ей о своих чувствах, хотя понимает, что она этого ждет. Марина понимает его нерешительность неправильно: «- Ничтожество. Приспособленец. / Ты струсил папиной беды!» [297]. Отец Заречиных - арестованный адвокат («он адвокат, он наболтал» [284] - черта того времени, которая говорит сама за себя).

В третьей главе Коган вписывает семью Роговых в исторический контекст. Рамкой этой главы является переезд семьи Роговых в Москву в двадцать втором году, а основная ее часть посвящена отцу Владимира, Сергею Владимировичу Рогову.

В четвертой главе Коган обращается к детству главного героя. Ключевым становится эпизод с кукольной революцией в детском саду. По правилам игры куклы - буржуи, а дети - рабочие. Воспитательница тетя Надя предлагает детям взять палки и сокрушить буржуазию. Володя вместе со всеми бьет кукол, но в какой-то момент ему кажется, что «у куклы / Из глаз, как студень, мозг ползет, / И кровью набухают букли, / И мертвечиною несет» [315], поэтому он бросает палку и начинает плакать, за что тетя Надя называет его «неважным октябренком» и «буржуазным гуманистом». Важно и продолжение этого эпизода. По приходе домой Володя рассказывает маме о произошедшем и после слышит ее разговор с подругой по телефону о том, что буржуи и угнетенные - это газетная чушь, которой детям забивают головы, а тетя Надя - «толстая бабища, безвкуснейшая парвеню» [318]. И в мальчике «вдруг просыпается "классовое сознание", а точнее - то же чувство справедливости, рыцарства, которое помешало бить кукол» Советские поэты, павшие на Великой отечественной войне. - Санкт-Петербург : Академический проект, 2005. - С. 33.. Вероятно, этот ретроспективный эпизод должен был стать ключевым для понимания главного героя, его мировоззрения, идеалов и принципов.

Метрика и строфика. Следуя пушкинской традиции, Коган пишет свой роман четырехстопным ямбом. Уход от этого метра, соответственно, ставит определенные строки в сильные позиции. Особое внимание следует обратить на подобную семантизацию в «Лирическом отступлении», где четырехстопный ямб нарушается в предпоследнем стихе «Чтоб от Японии до Англии» («Сияла Родина моя») [309]. Можно предположить, что таким образом Коган попытался сделать акцент на всесветности Республики Советов, о которой мечтало «поколение сорокового года».

Структура рифмовки в «Первой трети», на первый взгляд, кажется произвольной, но, на самом деле, в романе преобладает перекрестная рифмовка, причем очень часто с неточной рифмой, основанной на созвучии (коряги-покоряла, она-финал). На таком фоне примечательны те случаи, когда Коган неожиданно меняет перекрестную рифмовку на кольцевую, таким образом, вынося эти строки в сильную позицию. Это происходит, например, в четверостишиях в начале и в конце первой главы, но это не единственные примеры. В третьей главе, которая, как уже говорилось, обрамлена эпизодом переезда Роговых в Москву в 1922 году, Коган выделяет четверостишия, относящиеся к 1922 году кольцевой рифмовкой.

Что касается строфики, то здесь мы видим сознательное разрушение строфической регулярности «Евгения Онегина». Коган, очевидно, уходит от онегинской твердой формы - количество четверостиший в строфе не подчиняются никакому общему принципу. Поэтому имеет смысл говорить о делении глав в «Первой трети» не на строфы, а на строфоиды.

Первая треть. Под первой третью, вероятно, подразумевается первая треть века. Как Евгений Онегин в стихотворном романе Пушкина показан одним из героев начала XIX века, так и Владимир Рогов, главный герой романа Когана, выступает как герой первой трети XX века. В своем романе Коган хотел отразить судьбу людей своего времени, «поколения сорокового года», которое жило в тревожном предчувствии войны. Со свойственным творческим личностям чутьем совсем еще молодой поэт говорил, что с войны он не вернется. Алексей Леонтьев вспоминает, как Павел весной 1941 года признался ему: «Я с нее не вернусь, с проклятой, потому что полезу в самую бучу. Такой у меня характер» Леонтьев А. Павка // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 34.. Возможно, именно это заставило Когана начать подводить итоги работы своего поэтического поколения тогда, когда его путь еще не подошел к концу, а лишь преодолел рубеж первой трети.

Первая треть - это еще и первая треть жизни, двадцатилетие как рубеж, который обязывает подводить промежуточные итоги пройденного пути. Это и делает Коган в своем романе в стихах.

Изначально Коган выносил имя лирического героя - Владимир Рогов - в заглавие, что говорит об обращении к традиции, которая брала свое начало в «Евгении Онегине». У Пушкина выбор как названия романа, так и имени героя не был случайным, о чем он сообщает в обращении к читателям: «Я думал <…> как героя назову» Лотман Ю.М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий: Пособие для учителя. - СПб.: Искусство-СПБ, 1995. - С. 542.. Известно, что герой с таким именем фигурировал уже в поэме, которую Коган начинал в 1936 году [369]. В комментарии к «Первой трети» Л.Б. Сумм предполагает биографическую мотивировку такого выбора: «само имя Владимир Павлу близко, он хотел назвать этим именем будущего сына (вместо которого родилась дочь Ольга)» [386].

В четвертой главе романа, при описании детских лет главного героя, фигурирует неполная форма имени Рогова - Володя. Это также и домашнее имя Владимира Маяковского, использование которого нельзя считать случайностью, поскольку этот поэт играл значительную роль в поэтической биографии Когана. Такой вариант имени Маяковского возникает в пастернаковской «Охранной грамоте» (1931) в эпизоде смерти поэта: его младшая сестра Ольга появляется у «братниной двери» с криком «Володя!» Пастернак Б.Л. Охранная грамота. // Б.Л. Пастернак. Полное собрание сочинений с приложениями. В 11 томах. Том 3: Проза. - М. : Слово, 2004. - С. 236. Более того, мать Володи в разговоре с подругой называет сына апостолом («Все мой апостол что-то ищет» [318]), что наводит на мысль о поэме Маяковского «Облако в штанах», которая первоначально была названа «Тринадцатый апостол» (здесь играет свою роль и то, что изначально Коганом был задуман роман из тринадцати глав).

Имя Владимир имеет также четкий советский контекст: после революции 1917 года явно прослеживалась тенденция давать детям имена в честь вождей. В.Д. Бондалетов в своей монографии «Русская ономастика» отмечает, что в 1920-30-е гг. самым популярным именем было имя Владимир Бондалетов, В.Д. Русская ономастика. - М. : Просвещение, 1983. - С. 145-146.. Образ В.И. Ленина даже появляется в тексте: «И мальчик в городе Симбирске / Над книгой за полночь сидит» [299].

Тем не менее, в контексте «Евгения Онегина» такая, с одной стороны, революционная, с другой - биографическая мотивировка выбора имени обретает новую грань. Называя своего героя Владимиром, Коган отсылает читателя к созданному Пушкиным образу «поклонника Канта и поэта» Владимира Ленского. Рогов тоже поэт: «Первая треть» начинается с того, что «в последних числах января он дописал свою поэму», которая «стала пачкой листов исписанных» [281]. Самое очевидное сходство Ленского и Рогова и состоит как раз в том, что стихи одного и поэма другого - лишь пачка исписанных листов.

Такой вариант названия, «Владимир Рогов», снимается, вероятно, потому, что Когану важно не выстроить роман об определенном герое, а заговорить голосом своего поколения через этого героя - перейти от «я» к «мы».

С. 281. «…В последних числах сентября…» Пушкин. Первый эпиграф ко всему роману взят Коганом из поэмы А.С. Пушкина «Граф Нулин» (1825).

С. 281. «…Треть пути за кормой, / И борта поседели от пены…» Из ранних стихов Владимира. Второй эпиграф ко всему роману взят Коганом из своего стихотворения «Треть пути за кормой…» (14-15 декабря 1937). Свои стихи поэт отдает своему герою, что позволяет говорить о намеренном сближении с ним лирического «я». Не случайно Д. Самойлов позже сделает вывод: «По существу, его герой - это он сам. Один из тех, кто в двадцать пять лет был внесен в “смертные реляции”» Самойлов Д. Поколение сорокового года // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 37..

Эпиграфы-мистификации, взятые якобы из ранних стихов Владимира, а, на самом деле, принадлежащие самому Когану, тоже связывают «Первую треть» с «Евгением Онегиным»: так, эпиграф ко всему роману с фиктивной пометой «извлечено из частного письма» был придуман Пушкиным Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий: Пособие для учителя. - СПб.: Искусство-СПБ, 1995. - С. 545.. Вообще соседство строк Пушкина и собственных ранних стихов Когана говорит об интенции автора «Первой трети» соединить в своем романе два времени и две традиции. Очевидно, для Когана было важно вывести героя как своего современника, впрочем, такую же цель преследовал и Пушкин в «Евгении Онегине».

Выбранные стихи четко соотносятся не только с названием романа, но и с мироощущением многих поэтов «поколения сорокового года» и самого Когана, в частности. Едва перешагнув порог двадцатилетия, они уже ощущали себя взрослыми, прошедшими через многое - с бортами, которые «поседели [Курсив мой. - В.Б.] от пены».

Уже в стихотворении, строки которого были использованы для эпиграфа ко всему роману, впервые возникают связанные с Троянским циклом древнегреческих мифов образы («В ноябре уходил, / Как Парис в старину за Еленой» [172]), которые проходят через всю первую главу и становятся важными для завершения «паззла» (см. «С. 289. Крушенье личности и Трой»).

Глава I

С. 281. «…Современники садят сады. / Воздух в комнаты! Окна настежь! / Ты стоишь на пороге беды. / За четыре шага от счастья…». Из ранних стихов Владимира. Эпиграф к первой главе взят Коганом из своего стихотворения «Неустойчивый мартовский лед…» (1936). Выбранные строки являются аллюзией на рефрен из стихотворения В.В. Маяковского «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка» (1929): «Через четыре года / Здесь будет город-сад!». Маяковский, В.В. Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка. // В.В. Маяковский. Полное собрание сочинений. В 13 томах. Том 10. Стихотворения 1929-1930 годов и др. - Москва : Гослитиздат, 1958. - С. 128 Здесь также возникает реминисценция из эпизода дуэли Евгения Онегина с Владимиром Ленским, того самого «порога беды» («Хладнокровно, еще не целя, два врага / Походкой твердой, тихо ровно / Четыре перешли шага, / Четыре смертные ступени» Пушкин А.С. Евгений Онегин : Роман в стихах // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 16 томах. Том 6. Евгений Онегин. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. - С. 129-130.). Таким образом, в эпиграфе соседствуют два Владимира: Ленский и Рогов, типологическое сходство которых проясняется по ходу романа.

1

С. 281. В последних числах января… Эта строка является непосредственной аллюзией на стих из пушкинского «Графа Нулина» («В последних числах сентября…»), который также использован в качестве эпиграфа ко всему тексту «Первой трети». Через нее Пушкин выводит читателя на восприятие прозы жизни, которая описана в продолжении этого фрагмента поэмы:

В последних числах сентября

(Презренной прозой говоря)

В деревне скучно: грязь, ненастье,

Осенний ветер, мелкой снег,

Да вой волков… Пушкин, А.С. Граф Нулин // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 16 томах. Том 5. Поэмы, 1825-1833. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. - С. 3.

Коган начинает свой роман в стихах точно так же, меняя лишь месяц. У Пушкина стихотворная форма, подразумевающая возвышенный стиль, вдруг начинает сочетаться с обыденными непоэтическими образами, в то время как у Когана ее «романтический» ореол разрушается с помощью таких образов: «из дебрей вылезшая тема» ломает ноги о коряги, а сама поэма, в итоге, становится «пачкой листов исписанных». Интересно отметить и то, что дуэль Онегина и Ленского так же происходит в январе (Ленский погибает 14 января Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий: Пособие для учителя. - СПб.: Искусство-СПБ, 1995. - С. 483.).

С. 281. Из дебрей вылезшая тема, / Трактуя горе и моря, / Любовь, разлуку, якоря, / Ломала ноги о коряги. / Едва ль он тему покорял, / Скорее тема покоряла. Поэма Владимира Рогова вылезла «из дебрей», а во вступлении романа Пастернака «Спекторский» мы читаем: «[Я писал - Прим. В.Б.] Про мглу в мерцаньи плошки погребной, / Которой ошибают прозы дебри…» Сергеева-Клятис А.Ю. «Спекторский» Бориса Пастернака : замысел и реализация. - Москва : Совпадение, 2007. - С. 20.. В контексте «Спекторского» дебри прозы, имплицированно присутствующие в «Первой трети» Когана, продолжают линию прозы жизни, заданную эпиграфом ко всему роману из пушкинского «Графа Нулина».

«Тема» здесь явно имеет коннотации, связанные с пастернаковской «Темой с вариациями» (1918) (ср. «Его роман / Вставал из мглы» Пастернак Б.Л. Тема с вариациями. // Б.Л. Пастернак. Стихотворения и поэмы. - Л. : Сов. писатель, 1977. - С. 192. и «Из дебрей вылезшая тема»). Встречается и синтаксическое сходство, ср. «В осатаненьи льющееся пиво / С усов обрывов, мысов, скал и кос, / Мелей и миль» Там же. - С. 189. и «Трактуя горе и моря, любовь, разлуку, якоря». Следуя за Пастернаком, для раннего творчества которого аллитерация была ключевым фонетическим приемом, в своем стихотворном романе Коган также обращается к нему:

Из дебрей вылезшая тема,

Трактуя горе и моря,

Любовь, разлуку, якоря,

Ломала ноги о коряги.

Едва ль он тему покорял,

Скорее тема покоряла. [281]

Мотив одушевления темы возникает в поэме В.В. Маяковского «Про это» (1923). Тема у него является большей, чем поэт, силой: «Эта тема придет, / калеку за локти / подтолкнет к бумаге, / прикажет: / - Скреби! -», «Эта тема придет, / прикажет: / - Истина! - / Эта тема придет, / велит: / - Красота! -» Маяковский В.В. Про это. // В.В. Маяковский. Полное собрание сочинений. В 13 томах. Том 4. Стихотворения 1922 года и др. - Москва : Гослитиздат, 1957. - С. 137-138. Вероятно, отсюда у Когана возникает: «Едва ль он тему покорял, / Скорее тема покоряла».

С. 282. Что-де бездна / Стихов, обид и новостей. Данный стих представляет собой ритмико-синтаксическую кальку с пастернаковского «К карнизам прянет чехарда / Чудачеств, бедствий и замет» Пастернак Б.Л. Про эти стихи. // Б.Л. Пастернак. Стихотворения и поэмы. - Л. : Сов. писатель, 1977. - С. 127.

2

C. 282. Работая, как на «гопстопе». В своей книге «Жемчужины босяцкой речи» исследователь блатного жаргона А.А. Сидоров дает следующее определение явлению гоп-стопа: «это уличный грабеж “на испуг”, когда босяк внезапно налетает на жертву, ошеломляя ее, обчищает (часто с применением насилия) - и так же внезапно исчезает» Сидоров А.А. Жемчужины босяцкой речи : Тюремные байки / Фима Жиганец. - Ростов н/Д : Феникс, 1999. - С. 18.. Происходило это обычно либо в пустынных местах, либо поздно вечером или ночью на улице, у прохожих отнимали деньги, часы, одежду, обувь. «Пойти на гоп-стоп», «взять на гоп-стоп» - было распространенной формой преступления в советский период и излюбленным приемом шпаны 20-х, а также 40-х и 90-х.

С.282. И чтя традицьи заводил. Такого рода падежное окончание является знаком пастернаковской традиции (например, см. стихотворение «Июльская гроза»: «Во всеоружьи [Курсив мой. - В.Б.] мутных чар / Довольства и оцепененья» Пастернак Б.Л. Июльская гроза. // Б.Л. Пастернак. Стихотворения и поэмы. - Л. : Сов. писатель, 1977. - С. 107 или поэма «Высокая болезнь»: «Как шорох молньи шаровой» Пастернак Б.Л. Высокая болезнь. // Там же. - С. 418.).

С. 282. «Н.С. Заречин, адвокат». Фонетическое сходство с фамилией одного из героев «Евгения Онегина» - Зарецкий.

3

С. 283. Лысел, жил в меру небогато, / Но с Цицероном на шкафу. Упоминание Цицерона в описании отца Олега Заречина тоже отсылает к тексту «Евгения Онегина» (см. восьмая глава: «Читал охотно Апулея, / А Цицерона не читал» Пушкин А.С. Евгений Онегин : Роман в стихах // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 16 томах. Том 6. Евгений Онегин. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937.- С. 165.). Более того, бюстик Цицерона на шкафу наверняка воспринимается Коганом как признак мещанства или дореволюционной интеллигенции. Параллель обнаруживается позже у Ю. Трифонова в «Доме на набережной» (бюстики на шкафу в кабинете профессора Ганчука).

С. 283. Как друга блудного встречали. Эта строка является перифразом евангельской притчи о блудном сыне. Такое переосмысление христианского образа имеет, скорее всего, биографическую подоплеку. Культ дружбы в ИФЛИ имел гораздо большую значимость, чем родственные связи, ифлийцы были друзьями «по оружию, по биографии, по надеждам» Луконин, М. Незабываемый друг // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 120..

С. 283. Ввернуть словцо про Пенелоп. Под Пенелопой подразумевается супруга героя Одиссея, которая около двадцати лет ждала возвращения мужа с Троянской войны. Мотив ожидания появляется и в «Первой трети»: «Мы с Машей вас так ждали, милый…»

4

С. 284. Но отступленье вязнет в датах, / И если сваливать вину - / Сам Пушкин так писал когда-то, / А я ж не Пушкин, entre nous. Коган прерывает ход своих мыслей так же, как Пушкин в строфе XL главы V «Евгения Онегина»: «Я занялся воспоминаньем / О ножках мне знакомых дам. <…> Пора мне сделаться умней, / В делах и в слоге поправляться, / И эту пятую тетрадь / От отступлений очищать» Пушкин А.С. Евгений Онегин : Роман в стихах // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 16 томах. Том 6. Евгений Онегин. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. - С. 114..

С. 284. И так оставим это, право, / Добавив, что Марины нет, / По коридору и направо / Пройдем с Олегом в кабинет. Каламбурная рифма право-направо также говорит о преемственности онегинской традиции (ср.: «Защитник вольности и прав / В сем случае совсем не прав» Там же. - С. 15.).

5

С. 284. Ну что ж, пожалуй, не плохи, / А только и плохих не стоят. В контексте «Евгения Онегина» такая характеристика стихов Владимира Рогова приобретает в качестве адресата еще и Владимира Ленского. Онегин слушал Ленского «с улыбкой», снисходительно, позволяя ему «верить мира совершенству» и заблуждаться, пока тот еще был молод. Олег Заречин, тоже поэт, наоборот, резок в своей оценке поэмы Рогова. Такая честная и прямая реакция может быть обусловлена и особенностями действительности, в которой рос как поэт сам Павел Коган. Среди ифлийцев «разговор о стихах был остроугольный, беспощадный» Самойлов Д. Памятные записки. - Москва : Время, 2014. - С. 175., - вспоминает Д. Самойлов. Сам Коган был особенно требователен к людям, которые были ему небезразличны, - к друзьям и единомышленникам. Им он, например, мог сказать: «Ты поэт хороший и с большими задатками, но последнее твое стихотворение никуда не годится. И вообще, если ты будешь продолжать в том же духе, то, право, пока не поздно, переквалифицируйся на какую-нибудь другую, более легкую специальность» Наровчатов С. Павел Коган // Сквозь время: Сборник. - Москва : Советский писатель, 1964. - С. 8..

С. 284. А пахнут, знаешь, как тарань, - / Приспособленчеством и дрянью. Тарань, или таранка - круто просоленная и провяленная азовско-черноморская рыба - была аналогом воблы. Из-за дешевизны такая рыба была очень популярна в народе, а во время революции и Гражданской войны население по пайкам получало только вяленую воблу Это описано, например, в поэме «Моя Африка» Б. Корнилова: «И все она - сухая рыба - вобла, / все вобла - каждодневно, как назло»., большие запасы которой оказались в Астрахани и Царицыне, крупнейших рыботорговых городах См. Вобла; Рыба. Беловинский Л.В. Энциклопедический словарь истории советской повседневной жизни. - Москва : Новое лит. обозрение, 2015. - С. 120; С. 674-675.. В процессе вяления рыба действительно «пахнет дрянью», более того, рыбный запах невероятно стоек и легко пропитывает многие материалы. «Приспособленчество» возникает здесь, возможно, потому, что плотва - одна из самых неприхотливых рыб, которая может жить как в пруду или речке, так и в большой реке или малосоленом море - Азовском, Черном, Каспийском.

С. 284. Он адвокат, он наболтал, / Ну, анекдотец - Брут на воле. Понятие «советский анекдот» появляется после 1923 года (хотя как явление возникает уже после Октябрьской революции) в эмигрантской среде, где начали публиковать вывезенные из Советского союза или услышанные от людей тексты. Ходили анекдоты и о революции, и о большевиках, но доминантными темами были разруха, голод - «уродливость повседневной жизни». А.А. Архипова, исследовательница советских анекдотов, отмечает, что юмористические фельетоны и анекдоты «во многом считались привилегией людей книжных, людей интеллигентных» Тольц В. (2003) Разница во времени. Советский анекдот: живой героический эпос русской истории / Радио свобода 16 ноября. URL: https:/www.svoboda.org/a/24204201.html. Режим доступа: свободный, дата обращения: 01.03.2019.. Отец Заречина, будучи адвокатом, как раз принадлежал к интеллигенции.