Всякий писательский дневник - рассказ о себе. Однако и о других. Это рассказ художника о его встречах с окружающим миром, комментарий к ним, их разъяснение и с истолкование.

Дневник ^[1] Кафка начал вести дневник с 1910 года и вел его-иногда с продолжительными перерывами-по 1923 год. Самую большую часть составляют записи 1911 и 1914 годов; 1918 год вообще отсутствует: записей за 1919, 1920, 1921, 1922, 1923 годы немного, и они приведены нами полностью; из записей остальных годов здесь представлено около половины текста. Выбранные записи, как правило, даются без купюр.

Отдельную часть "Дневников" составляют путевые дневники, которые Кафка вел во время путешествий по Швейцарии, Франции и Германии (1911 и 1912 годы), в наше издание они не включены. Выборка и перевод сделаны по книгам: Franz Kafka. Tagebucher 1910-1923. S. Fischer Verlag, Frankfurt am Main, 1951; Das Kafka-Buch, Fischer-Bucherei, 1965. Кафки - преимущественно рассказ о встречах с самим собой. Там содержится много незавершённых литературных набросков или вариантов позднее написанных вещей. Подробно пересказываются сны или даже видения наяву: "Страшным видением сегодня ночью был слепой ребенок, как будто дочь моей ляйтмерицкой тети, у которой вообще нет дочерей, а только сыновья, один из них однажды сломал себе ногу. Во сне существуют какие-то связи между этим ребенком и дочерью д-ра М., превращающейся, как я недавно заметил, из красивого ребенка в толстую, чопорно одетую маленькую девочку. Оба глаза слепого или плохо видящего ребенка прикрыты очками, левый глаз под довольно сильно выпуклым стеклом молочно-серого цвета, выпученный, другой глаз сидит глубоко и прикрыт вогнутым стеклом. Для того чтобы стекло сидело оптически правильно, необходимо было вместо обычной заложенной за ухо дужки применить рычажок, головку которого никак нельзя было прикрепить иначе, кроме как к скуле, так что от стекла к скуле спускается проволочка, уходящая в продырявленное мясо и кончающаяся на кости, из которой выступает другая проволочка, заложенная за ухо". Я сегодня был настолько слаб, что даже рассказал шефу историю про ребенка. Теперь я вспоминаю, что очки, виденные во сне, принадлежат моей матери, сидящей вечером возле меня и во время игры в карты не очень приветливо поглядывающей на меня сквозь пенсне. Правое стекло ее пенсне - не помню, чтобы я раньше замечал это, - ближе к глазу, чем левое". А другой раз Кафка видит, как его вешают в прихожей и потом тянут "окровавленного, растерзанного сквозь мебель, стены, и чердак" (Br. F., 495)

Целые страницы посвящены жалобам на состояние здоровья. На первых страницах "Дневника" в записи от 28 мая 1910 года читаем: "Я занимаюсь гребным спортом, езжу верхом, плаваю, загораю. Вследствие этого мои икры в хорошем состоянии, бедра выглядят неплохо, живот тоже, но грудь уже имеет жалкий вид". Это констатация хорошего здоровья и в то же время тревоги за будущее.

15 августа следующего года он находит утешение в том факте, что он больше не стыдится своего тела, когда идет плавать в бассейнах Праги или окрестностей. Но ипохондрия не замедляет появиться вновь. Так,20 октября 1911 года он пишет: "Я, несомненно, болен, со вчерашнего дня у меня ноет все тело. Пополудни все лицо мое горело всеми красками, так что я даже боялся, что парикмахер, который меня стриг, заподозрит серьезную болезнь. Отношения между моим желудком и моим ртом также несколько испорчены: какой-то комок, тяжелый, словно гульден, то поднимается, то опускается, то остается внизу и производит распространяющее давление, которое сильно давит на грудь". Кафка никогда не переставал быть внимательным к своему телу. Однако он не мнимый больной: его здоровье в эти годы ухудшается. Плохое ли состояние здоровья питает его невроз или же невроз в конце концов подрывает его здоровье? Как в этом разобраться? Сам он придерживается первого мнения. 22 ноября 1911 года он записывает: "Бесспорно, что главным препятствием к успеху является мое физическое состояние. С таким телом ничего не добьешься. Я должен буду свыкнуться с его постоянной несостоятельностью /. /. Мое тело слишком длинно и слабо, в нем нет ни капли жира для создания благословенного тепла для сохранения внутреннего огня, нет жира, которым мог бы иной раз подкрепиться измотанный потребностями дня дух, не причиняя вреда целому. Как может это слабое сердце, так часто болевшее в последнее время, гнать кровь через всю длину этих ног? Только до колен - и то ему хватило бы работы, а в холодные голени кровь толкается уже только со старческой силой". Многократно он намекает на короткие обмороки, которые старается скрыть от окружающих. С течением времени он чувствует себя все более нервным и слабым; он потерял, по собственному выражению, большую часть своего спокойствия, которым некогда так гордился. Узнав однажды, что ему предстоит прочесть небольшую лекцию, чтобы представить своего друга актера Исаака Леви С Исааком Лёви Кафка особенно подружился, его имя часто встречается в "Дневниках"., он был охвачен неудержимыми спазмами, пульсирование артерий вызвало что-то вроде маленьких искр по всему телу, колени дрожали под столом. Избранный им ритм жизни не годился для того, чтобы компенсировать эти расстройства. С другой же стороны, нет уверенности, что врачи одобрили бы вегетарианский режим, которому он подчинил себя и достоинства которого не прекращал восхвалять. Правда, он не питал никакого доверия к врачам.

Как - то раз Кафка видит во сне, что его вешают в прихожей и потом тянут "окровавленного, растерзанного сквозь все потолки, сквозь мебель, стены и чердак". (Br. F., 495).

Перед нами символы его душевных терзаний. Ведь даже о своей действительной болезни - туберкулёзе - Кафка говорил, что "рана в лёгких является только символом раны, воспалению которой имя Ф. " Из Дневников. т.е. Фелиция Бауэр.

Недоверие к самому себе будет расти, остатки энергии будут исчезать. Эта глава могла бы называться "Вызревание краха". Начнет развиваться невроз, долгое время протекавший скрытно. В предыдущие годы он оставался под контролем или был скрыт благодаря, несомненно, всем любовным приключениям без последствий, а также благодаря, может быть, новизне работы. Теперь установилась рутина, будущее кажется таким же мрачным, как и настоящее. Гораздо позднее, лишь за несколько месяцев до смерти, Кафка напишет Максу Броду Брод Макс (1884-1968) - австрийский писатель и критик; ближайший друг и душеприказчик Кафки, автор книги о его жизни и творчестве: "Franz Kafka. Eine Biographic" (первое издание книги вышло в 1937 году в Праге, третье, дополненное новыми материалами,-в 1954 году во Франкфурте-на-Майне, в издательстве Фишера). , вспоминая путешествие, которое они совершили вместе в 1911 году по Северной Италии: "Если я не пишу тебе, это вовсе не потому, что я не стремлюсь снова найти с тобой откровения, такого, которого, как мне кажется, у нас больше не было со времени итальянских озер (есть определенный смысл в том, чтобы сказать об этом, потому что между нами тогда была эта поистине невинная невинность, которая, может быть, не заслуживает того, чтобы испытывать по ней ностальгию), но силы зла лишь слегка облизывали проходы, заранее радуясь, что позднее ворвутся через них".

В "Дневнике" можно найти записи о невозможности или неспособности творить: "То, - пишет он 17 декабря 1910 года, - что я так много забросил и повычеркивал, - а это я сделал почти со всем, что вообще написал в этом году, - тоже очень мешает мне при писании. Ведь это целая гора, в пять раз больше того, что я вообще когда-либо написал, и уже одной массой своей она прямо из-под пера притягивает к себе все, что я пишу". И в тот же день в письме Максу Броду: "Центр всего моего несчастья в том, что я не могу писать, я не написал ни одной строчки, которую мог бы принять, наоборот, я вычеркнул все, что написал еще с Парижа - впрочем, это не Бог весть что. Все мое тело настораживает меня по отношению к каждому слову; каждое слово, прежде чем я его напишу, начинает осматриваться вокруг себя; фразы буквально ссыпаются под моим пером, я вижу, что у них внутри, и тотчас вынужден останавливаться". И Кафка обращается к "Дневнику" как средству против сухости стиля - таким образом он заставляет себя писать.

Немало уделяется и отношениям с отцом, своему положению в семье.

Отношения Кафки с семьей ухудшились. Именно "Дневник" придает форму ненависти, которую он питает к своим близким. Эта ненависть родилась не накануне, но оставалась скрытой, невысказанной. Главным событием семейной драмы является открытие асбестовой фабрики. Старшая из сестер Кафки к концу 1910 года вышла замуж за некоего Карла Германна, торговца, который станет любимым зятем Германа Кафки. Франц, как он пишет Максу Броду, без особого труда "переварил" своего нового родственника. Но к концу 1911 года Карл Германн решает открыть в Жижкове, пригороде Праги, асбестовую фабрику. Уступая давлению своих родителей, которые не прекращали упрекать его в том, что он зарабатывает слишком мало, Франц Кафка соглашается участвовать в предприятии и с этой целью занимает деньги у своего отца. Он участвует с Карлом Германном в составлении контракта у адвоката, и, похоже, в ходе этих переговоров рождается антипатия между зятем и шурином: "Я изучал лицо Г., который повернулся в сторону адвоката, - говорится в "Дневнике". - Враждебность этого рода должна легко возникать между двумя людьми, которые обычно не привыкли задумываться над их взаимоотношениями и в результате сталкиваются между собой из-за любого пустяка". Есть все основания полагать, что инициал Г. означает здесь Карла Германна. Но, как бы там ни было, Кафка становится совладельцем фабрики, в которой он ничего не понимает, и оказывается втянутым в это дело в гораздо большей степени, чем мог предполагать вначале. Его принуждают - отец посредством упреков, зять посредством молчания, сам он чувством вины - в послеобеденное время контролировать работу предприятия, которое функционирует плохо и для которого Карл Германн вскоре должен будет искать новые капиталы. Кафка повинуется, идет на фабрику, где сразу же отмечает тяжелые условия труда рабочих. Так он оказывается вовлеченным в новую тяжелую работу, которая обременяет его больше всех других, поскольку он чувствует здесь свою полную некомпетентность. Неудивительно, что в дневнике Кафки постоянно проступает тема самоубийства: "разбежаться к окну и сквозь разбитые рамы и стекло, ослабев от напряжения сил, переступить через оконный парапет". Однажды Макс Брод узнаёт об этих мыслях и предупреждает его мать. Это тот случай, когда она, впервые обнаружив грозящую ее сыну опасность, соглашается разыгрывать комедию, убеждая Германа Кафку в том, что его сын каждый день после обеда отправляется в Жижков.

Что остается делать Кафке, остро ощущающему, как угасает его способность творить, расшатывается здоровье, все более ненавистными становятся семейные отношения ("Ненавижу их всех подряд", - пишет он Максу Броду в письме от 8 октября 1912 года).

Каковы его любовные связи? Дневник сообщает о посещениях борделей в Милане, в Париже, но они, можно сказать, вызваны прежде всего любопытством туриста, а также в Праге в конце сентября 1911 года. Немного позднее образы борделя преследуют его во сне: ему снится, что он ласкает бедро проститутки и внезапно обнаруживает, что все ее тело покрыто гнойниками. Или: "Входит девушка, которую я знаю, она перелезает как раз на моём месте через спинку скамьи, спина её, когда она перелезает, совершенно голая, кожа не очень чистая, на коже расчёсанное до крови место величиной с кнопку дверного звонка" (Та., 166).

Это время, когда тема холостяка внезапно выходит на первое место в "Дневнике" и в творчестве. Кафка предпочитает стремиться к семейным устоям, к жизни. Когда однажды он видит зрителей, которые выходят из театра, застегивая свои пальто и убирая бинокли, он завидует тому, что они возвращаются к себе в свои уютные интерьеры. И параллельно он рисует образ холостяка, который возвращается к себе домой, неся с собой ужин, в застегнутом рединготе, в шляпе, надвинутой на глаза, "с фальшивой улыбкой, которая защищает его рот так же, как пенсне защищает глаза", вынужденный нескромно искать убежища в доме других, любоваться детьми других, оставаться запертым в своей пустой комнате. Кафка теперь убежден, что его ждет именно такая судьба. В лучшем случае, думает он иногда, что женится годам к сорока на какой-нибудь дурнушке, на "старой деве со слегка выступающими вперед зубами, открытыми верхней губой". Но чаще всего он не удостаивает себя даже незавидной участью такого рода; он знает, что останется одинок.27 декабря 1911 года он пишет: "Несчастный мужчина, который должен остаться без детей, ужасно замкнут в своем несчастье. Никакой надежды на возрождение, никакой помощи в ожидании лучшей участи. Он должен идти своим путем, отмеченный несчастьем"3 января 1912 года - дата, достойная быть выделенной, - он пишет: "Я не могу выносить никакую женщину, которую любил бы".

Но не только в отношении женщин он открывает свое одиночество - он ощущает его по отношению ко всем. Он стал неспособен, по собственным словам, смотреть людям в глаза, когда его начальник в бюро обсуждает с ним какое-либо дело, очень скоро перед ними возникает легкое ощущение горечи, из-за которого они перестают смотреть друг на друга: "Я пытаюсь этому противостоять, ускоряю скольжение моего взгляда, концентрирую его по преимуществу на его носу и на тенях вдоль щек, мне часто удается удерживать лицо в его направлении, лишь стискивая зубы и поворачивая язык во рту".

И еще в декабре 1910 года: "Я каменный, я свой собственный могильный камень". Именно о погружении в одиночество рассказывает "Дневник" в течение этих долгих месяцев. Постоянно обращенный на себя взгляд, упражнения в писании, даже или в основном, если он обращается к нему только в страдании, ускоряют это добровольное заточение.

Итак, он вслушивался и вглядывался в себя, скрупулёзно отмечал малейшие сдвиги в своих взаимоотношениях с сущим - эти непрестанные качания душевного маятника, изменения тонуса, колебания между полной безнадёжностью и безумной надеждой, окончательным разочарованием и воспалённой самоуверенностью, что была для него горше разочарования.

1.3 Франц Кафка и модернизм