Проблемы взаимодействия литературы и экономики в жизни и творчестве Н.А. Некрасова 1838-1869 годов

Размещено на http://www.allbest.ru/

ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЭКОНОМИКИ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ Н. А. НЕКРАСОВА 1838 - 1869 ГОДОВ

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Макеев Михаил Сергеевич

Москва 2009

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Официальные оппоненты доктор филологических наук А.П. Ауэр

Доктор филологических наук Г.А. Шпилевая

Доктор филологических наук Н.Л. Вершинина

Ведущая организация Институт русской литературы РАН

Защита диссертации состоится 20 октября 2009 г. в 15 часов на заседании диссертационного совета Д-501.001.26 при Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова

Адрес: 119992, Москва, Ленинские горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Автореферат разослан «__» ________ 2009 года

Ученый секретарь

диссертационного совета

кандидат филологических наук,

доцент А.Б. Криницын

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Темой настоящей диссертации является взаимодействие литературы и экономики в творчестве и жизни Николая Алексеевича Некрасова. «Двойственность» Некрасова, его способность сочетать в себе поэта с успешным предпринимателем хорошо известна. Однако до сих пор эта двойственность не стала объектом содержательного анализа. В лучшем случае она вызывала удивление современников поэта, а также его поздних биографов и исследователей, и интерпретировалась ими как «противоречие» его личности.

Оставляя в стороне вопрос о «личности» Некрасова, мы исходим в нашей работе из противоположных предпосылок, из представлений о том, что практики (поэтическая и коммерческая), в которые одновременно был вовлечен Некрасов, не были отделены у него друг от друга непроходимой пропастью, не противоречили одна другой, но органично взаимодействовали. Учет этого взаимодействия позволяет во многих случаях решать историко-литературные проблемы, не поддающиеся разрешению в рамках имманентного подхода к творчеству поэта. Случаи такого взаимодействия не описываются одной формулой, единым алгоритмом, они разнообразны и разнонаправленны. Тем не менее, механизмы этих взаимодействий могут и должны быть изучены, создание их научной типологии - задача, поддающаяся решению. Это и есть те положения, которые мы выносим на обсуждение и доказательству которых посвящена наша работа.

Некрасововедение к настоящему времени накопило очень большой фактический материал, касающийся не только творчества, но и издательской деятельности, коммерческих проектов Некрасова. Этот материал представлен в «некрасовских» томах «Литературного наследства» (49-54), в 14-ти «Некрасовских сборниках», а также в полном собрании сочинений Некрасова в 15-ти томах (Л.; СПб., 1981-2000), прежде всего в томах XIII -XV, содержащих массив документов, далеко не всегда находящих себе место в академических изданиях: таких как редакционные объявления, ведомости, расписки.

Тем не менее, концептуально этот материал почти не разработан. Некрасову-издателю, Некрасову-предпринимателю посвящено очень мало научных работ. Обычно мы имеем дело с «упоминаниями» или общим «обзором» его издательской и предпринимательской деятельности в монографиях, посвященных жизни и творчеству поэта (например у Н.Н. Cкатова или В.Н. Жданова), или небольшими статьями, предваряющими публикацию деловых документов Некрасова или короткими комментариями к ним. Едва ли не единственной монографией, посвященной деятельности Некрасова как издателя и литературного предпринимателя, является книга Б.В. Мельгунова «Некрасов-журналист. Малоизученные аспекты проблемы» (Л., 1989).

Еще меньше исследований, прямо касающихся нашей темы - взаимодействия экономики и творчества, коммерции и поэзии у Некрасова. Чаще всего они представляют собой размышления о «противоречиях» в личности Некрасова. Это относится и к «классической» статье К.И. Чуковского «Тема денег в творчестве Некрасова», долгое время остававшейся единственной, прямо посвященной этому вопросу. В последнее время эта проблема стала привлекать некрасововедов (нужно назвать в этой связи недавние работы Н.Н. Пайкова), однако и современные исследователи не избегают «психологического подхода» к проблеме, стремятся объяснить «противоречия» личности Некрасова.

Отсутствие серьезных достижений в разработке вопросов, касающихся Некрасова поэта и предпринимателя, на наш взгляд, связано с слабой теоретической разработкой общей проблемы взаимодействия литературы и культуры с коммерцией. Эта слабость свойственна, прежде всего, отечественной науке о литературе. Немногочисленные работы, созданные в рамках формальной школы в конце ее существования (например, Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. М., 1929), представляют подбор материала, но не содержат метода работы с ним. Неудачей закончились поиски методов исследования такого взаимодействия, предпринятые школой, получившей прозвище «вульгарно-социологической» (таких ее представителей, как Д.Д. Благой, В.Ф. Переверзев и др.) в значительной степени из-за слабости ее теоретических предпосылок. Представителям этого направления было свойственно слишком буквальное и упрощенное понимание связи между материальными интересами человека и его творческой деятельностью, негибкое использование понятий классов и классовой борьбы, понятия «обусловленности», трактуемого ими слишком прямолинейно.

В результате (хотя имеются и другие причины этого) не только метод, но и сама проблематика была до некоторой степени скомпрометирована в отечественном литературоведении. Всякое стремление связать каким-то образом высшую культурную деятельность человека сферой материальных интересов вызывали устойчивую ассоциацию с философской традицией марксизма, а значит идеологическое неприятие, нежелание связывать себя с «скомпрометированной» традицией.

Существенно ближе к пониманию механизмов взаимодействия литературы и экономики подошла западная филология. Прежде всего, это касается другого вида марксистской критики - так называемого западного марксизм, получившего распространение в сороковые-пятидесятые годы 20-го века. Прежде всего, нужно выделить работы Дьердя Лукача и его последователя Люсьена Гольдманна. Эти критики искали более сложные и опосредованные связи между культурой и экономикой, менее жестко понимая термины «экономический интерес» и «классовое сознание». Однако их подход характеризуется обычным для марксизма «объективизмом», верой в существование классовых противоречий, в литературу как «отражение» этих противоречий. Эти черты присущи и работам англо-американских неомарксистких критиков, таких как Терри Иглтон и Фредрик Джеймисон.

Важный шаг к пониманию реально сложного взаимодейсвтия экономики и литературы был сделан в трудах французского социолога Пьера Бурдье и его последователей. Главное достоинство их работ в том, что они не только показали писателя, критика, издателя как равноправных и активных (а не пассивно подчиняющихся идеологическим, классовым, экономическим детерминациям) агентов литературного процесса, но и вернули интерес к специфике поля литературы, обратив внимание на то, что взаимодействие экономики и культуры не может быть понято без учета того, что литература существует по своим правилам, что у нее есть своя специфика «ценообразования», что в какой-то момент именно позиция бескорыстия, незаинтересованности художника может быть воплощением вполне четкой экономической стратегии. Бурдье показал, что в культурном поле существуют свои особые стратегии и свои особые цели, экономический характер которых не виден «с первого взгляда». Однако его недостаток заключается в том, что он придал этой специфике слишком большое значение. Его модель «культурного поля» избыточно сложна и в своей полноте непригодна для исследования взаимодействия экономики и литературы.

Все выше оисанные подходы учтены и их теоретические достижения до некоторой степени использованы в диссертации. Однако методологической основой работы стали подходы, разрабатываемые научной школой, в настоящее время складывающейся в западном (прежде всего, англо-американском) литературоведении и получившая название «новой экономической критики». Не будучи ни в каком смысле «неомарксистами», избегая жесткого детерминизма, обусловленности, критики, работающие в этом направлении, показали, насколько многообразно воздействие, которое экономика оказывает на литературу. Исследователями, принадлежащими к этой школе, в текстах, совершенно не касающихся экономики, обнаруживаются экономические метафоры, принципиально важные для их содержания (например, в работах П. Делани). Такие критики демонстрируют воздействие, которое оказывает, например, изменение рыночной цены печатной продукции и величины авторского гонорара на поэтику литературных произведений (от объема и жанра до языка и стиля) (См. работы М. Вудманзи); показывают влияние экономических условий существования писателя на его искусство (Марк Шелл); делают успешные попытки увидеть в тропах, риторических фигурах аналог экономических инструментов, а в художественных структурах - аналог экономических систем обмена и рынка (Марк Остин). Сделан ряд работ, в которых исследуется воздействие института авторского права на формирование философской эстетики (Вудманзи), влияние становления системы персонального кредита на художественное воображение (Брентлингер), воздействие экономического понятия цены на понятие эстетических ценностей (Горвиц). Критиками, работающими в этом направлении, очерчено проблемное поле, в котором нужно исследовать взаимодействие экономики и литературы. Несмотря на разнообразие конкретных способов и направлений этого взаимодействия, оно, как показала «новая экономическая критика», может быть сведено к двум основным видам:

1. Воздействие экономики на собственно писательскую практику. Выделим две его, с нашей точки зрения, наиболее общие и фундаментальные разновидности. Первая - «идеализация». Под этим понятием мы имеем в виду следующие процессы. Во-первых, трансформация экономических отношений между участниками литературного процесса (издателями, редакторами, книгопродавцами, писателями), то есть отношений, основанных на деньгах, в отношения «символические». Постоянное присутствие такой «идеализации» обусловлено общим человеческим стремлением претворять грубые материальные отношения в отношения «культурные», «идейные». (Аналогом того, о чем мы говорим, является ассоциирующееся прежде всего с Марксом понятие демистификации - обнаружение за культурными или политическими явлениями их экономической подоплеки. В нашей работе нас интересует обратный процесс: как экономические явления преобразуется в культурные факты.) Во-вторых, это интеграция экономических стремлений, интересов, терминов и понятий в язык и содержание литературных текстов. (При этом мы исходим из близкого к формалистскому понимания поэтического языка как постоянно расширяющегося, интегрирующего в себя все новые и новые пласты нелитературной, разговорной речи. Поэтическое же содержание расширяется за счет непрерывного освоения все новых и новых пластов душевной жизни (Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997.). Экономический язык и экономические стремления остаются в середине 19-го века именно таким еще не до конца освоенным поэзией пластом языка и душевной жизни)

Вторая, противоположная, разновидность взаимодействия экономики и писательской практики - «материализация». Это взаимодействие, подобное взаимодействию теории и практики. «Идеальные» теоретические конструкции или символические образы стремятся воплотиться в жизнь, например, когда читатель как функция самого текста («идеальный читатель») поэмы переосмысляется как реальный покупатель содержащей поэму книги. При этом как ориентация теории на преобразование практики неизбежно приводит к изменению самой теории, так и превращение идеального читателя в материального покупателя ведет к преобразованию самой литературы, обретению ею нового качества. Необходимость для литератора «материализовывать» свои «идеальные» объекты обусловлена, естественно, самим характером книги как товара, подчиняющегося закону спроса и предложения.

2. Воздействие экономики на сферу «непроизводственную», окололитературную, сферу суждений о литературе, говоря проще, сферу «эстетики». Выражение экономической стоимости - деньги. Будучи универсальным средством представления нейтральной exchange value, меновой стоимости любого товара, они не являются естественным мерилом эстетических ценностей. Соответственно, еще один процесс, связывающий во взаимной циркуляции литературу и рынок, - это процесс соотнесения, «согласования» (или, наоборот, размежевания) материальных и эстетических оценок.

Работы в русле «новой экономической критики» (за очень редкими исключениями) практически не касались материала русской литературы. Исключение составляет сделанная М. Гронасом подборка статей в журнале «Новое литературное обозрение» (2002. № 58. С.7-86), в которой был представлен ряд работ, демонстрирующих возможность применения таких подходов к русским писателям 19-го века. Таким образом, взаимодействие литературы и экономики в русской литературе в целом и у Некрасова в частности является мало и очень фрагментарно изученным. Это определяет новизну нашей работы.

Очевидно, что исследование, подобное нашему, является назревшим и необходимым, поскольку коммерческая, экономическая сторона жизни и деятельности Некрасова играет важную роль в его целостном облике человека и поэта, и вопрос о том, как эта сфера воздействовала на него как на поэта, не может оставаться неизученным. Необходимо также перенести модели, складывающиеся у новой экономической критики, на материал русской литературы, на которую коммерция воздействовала не менее активно, чем на литературу западную. Это говорит об актуальности предпринятого в работе исследования.

Цели и задачи исследования. Именно в проблемное поле, очерченное «новой экономической критикой», мы помещаем Некрасова в нашем исследовании. Мы не претендуем на создание его целостного портрета как предпринимателя и поэта, в том числе и потому, что не ставим задачу психологического типа, не стремимся показать, как поэт и предприниматель сочетались в его «душе» или его «личности», рассматриваемых как нечто статичное и поддающееся исчерпывающей характеристике. Поэтому Некрасов в этой работе не «личность», а своего рода медиум, в деятельности которого поэзия и коммерция вступают во взаимодействие. Мы стремились достичь целостности иного плана - показать на его примере все типы и способы, какими взаимодействуют литература и экономика. Многообразие и коммерческой, и поэтической деятельности Некрасова делает эту задачу осуществимой. Как поэт, ориентированный на инновации, он экспериментировал с образами, метафорами, взятыми из сферы экономики. Одновременно как лирик Некрасов вводил в сферу интимной поэзии и эту сферу душевного опыта. Как редактор «прогрессивных», даже радикальных изданий, он вынужден был «идеологически» оформлять материальные отношения с сотрудниками. Как литератор и издатель собственных книг, ориентированный на коммерческий успех, Некрасов стремился учитывать конкретного читателя, вовлекаясь в процесс «материализации» поэтических тем и образов. В начале пути, в роли литературного пролетария, Некрасов столкнулся с проблемами несовпадения эстетических и материальных оценок, принужден был осознать и включиться в игру гетерогенных факторов, определяющих стоимость эстетического продукта. С теми же проблемами он сталкивается и как издатель журналов и альманахов. Все эти проблемы и способы, которыми их разрешает Некрасов, мы и хотим показать в нашей работе. Мы хотим подчеркнуть, что не ставили задачу открыть какие-то новые факты, касающиеся собственно экономики издательского дела. В центре нашего внимания именно проблема взаимодействия экономики и литературы, его видов и результатов.

Главная задача работы - продемонстрировать, как знание аспектов коммерческой деятельности Некрасова обогащает наше понимание Некрасова-литератора. В частности, мы хотим показать, что во многих случаях только приняв во внимание экономическую практику можно разрешить историко-литературные проблемы, связанные с жизнью и творчеством Некрасова.

Принцип отбора материала. Поставленная задача определяет отсутствие необходимости исчерпывающего описания всего пути Некрасова как поэта, издателя и предпринимателя. Такое описание в принципе невозможно для одной работы и может стать только перспективной задачей для целого направления исследований. Соответственно, мы не используем весь возможный фактический материал. Мы выбрали условный период от начала творческого (и коммерческого) пути Некрасова от 1838 до 1869 года, то есть от первого литературного и издательского проекта Некрасова, сборника «Мечты и звуки», до начала издания им «Отечественных записок». Выбор определяется тем, что данный условный период представляет собой время, насыщенное издательскими проектами (в это время Некрасов предпринял практически все типы изданий: сборники собственных стихотворений, альманахи, журналы, собрания сочинений), характеризующееся напряженной творческой эволюцией (прошедшей, как минимум, четыре этапа: эпигонская романтическая поэзия сборника «Мечты и звуки», «фельетонная» поэзия и проза первой половины 40-х годов, «отрицательная» (по собственному выражению Некрасова) поэзия второй половины 40-х - середины 50-х годов, «идеалистическая» поэзия второй половины 50-х годов, сатира первой половины 60-х). За это время несколько раз меняется позиция Некрасова на литературном рынке (неудачливого искателя литературного покровителя, затем литературного пролетария, наконец издателя альманахов и журналов). Последующие годы в жизни Некрасова также, конечно, не страдают отсутствием издательских проектов и литературных достижений. Однако таких проектов меньше и эволюция Некрасова в это время не протекает так бурно. Поэтому именно выделенный нами хронологический отрезок дает достаточный и даже избыточный материал для решения поставленной нами задачи - показать все способы и виды взаимовлияния литературы и экономики, создать целостную картину того, как взаимодействовали эти две сферы в жизни и творчестве Некрасова.

Поставленные задачи определяют структуру работы. Работа имеет историко-литературный характер. Поэтому и композиционно мы стремились к выделению именно этой стороны нашего исследования. Диссертация состоит из десяти глав, вступления и заключения. Каждая глава строится как комментарий к конкретному некрасовскому тексту (художественному, публицистическому, эпистолярному, дневниковому) или биографическому эпизоду, представляющему историко-литературную проблему. В некоторых случаях это проблема, уже ставившаяся в литературе о Некрасове, в некоторых - поставленная впервые. Работа представляет собой, таким образом, разбор нескольких «случаев», «эпизодов», «примеров» взаимодействия экономики и литературы в жизни и творчестве Некрасова. Каждый из этих примеров позволяет выявить определенный тип такого взаимодействия. Вместе они создают целостную картину того, как и какими способами происходило взаимодействие коммерции и литературы в практике Некрасова-поэта и Некрасова-предпринимателя.

Апробация работы. Основные результаты исследования были представлены как в монографиях и статьях (их список см. в конце автореферата), так и в выступлениях на российских и зарубежных конференциях. Наиболее важные из них: Третьи Майминские чтения (Псков, 2000); 2002 AAASS National Convention (Pittsburgh, Pennsylvania, 2002); AATSEEL Annual Meeting (San Diego, California, 27-30 December 2003); XXXII Некрасовская конференция (ИРЛИ РАН, Санкт-Петербург, 28-29 января 2004 года); Critical Exchanges: Economy and Culture in the Literature of Russia (Northwestern University, Evanston, Illinois, 7-8 мая 2004 года); Ломоносовские чтения (Москва, МГУ, апрель 2006 года); XXXIV Некрасовская конференция (ИРЛИ РАН, Санкт-Петербург, 28-29 января 2008 года); Ломоносовские чтения (Москва, МГУ, апрель 2008 года); Некрасов в контексте русской культуры: научная конференция в музее-заповеднике «Карабиха» (Карабиха - Ярославль, 3-4 июля 2008 года), Первые некрасовские чтения (ИРЛИ РАН, Санкт-Петербург, январь 2009 года).

Содержание работы

Во Введении излагаются цели, задачи работы, характеризуется история изучения проблематики, формулируется методологическая основа работы, объясняются хронологические рамки, принципы отбора материала, структура работы, ее актуальность и новизна.

В первой главе «Архаические и рыночные модели литературной жизни в творчестве и поведении Некрасова периода сборника «Мечты и звуки» демонстрируется, что понимание Некрасовым литературной жизни как строящейся по модели рынка формируется в том числе благодаря крушению прежней модели, модели архаического типа.

Материал для этого дает одно из наиболее известных событий, связанных с подготовкой Некрасовым к публикации сборника "Мечты и звуки", - его визит к В.А. Жуковскому, которого начинающий поэт посетил в начале 1840 года, непосредственно перед выходом книги. Биографы Некрасова объясняют этот визит в духе «высоких поэтических отношений»: начинающий поэт идет за советом к поэту большому и опытному, выносит на его суд свои стихи. Между тем, в некрасовском рассказе присутствует ряд деталей, которые явно противоречат таким объяснениям и объяснить которые в рамках чисто литературных отношений оказывается невозможно.

Для того, чтобы понять подлинные причины этого визита, необходимо принять во внимание то, что сборник "Мечты и звуки" был для Некрасова коммерческим проектом, от которого он собирался получить серьезную прибыль («славу и деньги», по его собственному выражению). Вопрос состоял в том, какие средства нужны для решения этой задачи. Некрасов стремился достичь цели не путем создания произведений более высокого качества, чем у других поэтов. Еще до приезда в Петербург у него сложилось представление о том, что литература - это не собрание стихотворных текстов, но поле взаимоотношений между литераторами. Именно правильно построенные отношения с другими литераторами или литературными деятелями оказываются ключом к достижению славы и, в конечном счете, денег.

Эти отношения представлялись Некрасову в разное время как строящиеся по трем возможным моделям: «идеалистической» (высокая бескорыстное братство людей одного цеха), «рыночной» (литератор как торговец, издатель как покупатель специфического товара) и «бюрократической». Визит к Жуковскому являлся следствием модели бюрократической. Это модель «покровительства», согласно которой литература представляется в образе своего рода департамента, где есть начальство и подчиненные, где делаются карьеры приблизительно теми же способами, как в департаментах, а значит, награждение выдается в зависимости от чина, установленного порядка и расположения начальства. Такая модель подразумевает понятие «протекции», которая может быть оказана только в том случае, если литератор пишет что-то, начальством одобряемое. Одним из шагов в рамках стратегии начинающего поэта по поиску дружбы и покровительства «главных» литераторов и является знаменитый визит к Жуковскому. Некрасова, судя по всему, не интересовало мнение старшего поэта, его оценка стихотворений. Для него Жуковский - не поэтический арбитр, чье суждение станет для молодого поэта приговором его таланту и решит судьбу книги. Выбор Некрасовым для своего визита именно Жуковского объяснялся, скорее, соединением в нем знаменитого, авторитетного поэта и крупного, влиятельного сановника.

Существовала и другая причина, обусловившая выбор Некрасовым именно Жуковского в качестве возможного покровителя. Незадолго до приезда Некрасова в Петербург (в 1837 году) Жуковский выступил в роли благодетеля А.В. Кольцова, оказав ему серьезные услуги, в том числе и в коммерческих делах. Отношения Кольцова с Жуковским легко проецировались и на жизнь Некрасова, и на его стихи. Видя себя в той же роли, что играл Кольцов, он вполне мог надеяться на повторение Жуковским роли покровителя.

Анализ содержания сборника «Мечты и звуки» показывает, что, будучи эпигоном, Некрасов не просто подражал бездумно всему, что ему попадалось в журналах, но тщательно отбирал и препарировал объекты подражания. В частности, он стремился к тому, чтобы содержание стихотворений соответствовало его представлениям о том, какие требования предъявляет «начальство» к литературе (что видно на примере некрасовского подражания «Думе» Лермонтова, из которой убрано все политическое неблагонамеренное). В свете этого первый опыт Некрасова поэта и предпринимателя можно рассматривать как опыт «материализации» потенциального потребителя литературного продукта. Разбор эпизода помогает увидеть сам механизм этого процесса и приоритет у Некрасова читателя реального перед читателем идеальным.

Неудачу же плана (безрезультатность визита), видимо, можно приписать просто слабости сборника "Мечты и звуки", стихи которого не понравились Жуковскому, несмотря на благонамеренные мысли, в них выраженные. Другая вероятная причина неудачи Некрасова - устарелость, архаичность самой бюрократической модели, ее нерелевантность для современной литературной жизни.

Во второй главе «Воздействие позиции на литературном рынке на литературную эволюцию Некрасова начала 1840-х годов» ставится вопрос о том, как экономическое положение, ту роль которую автор принужден занять на литературном рынке, влияет на выбор им стилистического и тематического диапазона своего творчества.

Предметом обсужения послужил отказ Некрасова в начале 40-х годов от высокой романтической поэзии и его переход к поэзии пародийной, фельетонной, послуживший для Ю.Н. Тынянова и Б.М. Эйхенбаума иллюстрацией и подтверждением развивавшейся русскими формалистами инновационно-ориентированной концепции истории поэзии. Некрасов предстает в их работах как поэт, остро почувствовавший рутинизацию определенных приемов и быстро отреагировавший на нее отказом от устаревших поэтических форм и их пародированием. Такие представления рассматриваются в нашей работе как формалистский миф, требующий существенной корректировки, исходящей из понимания экономических условий творчества Некрасова этого времени. Однако и объяснения самого Некрасова его отказа от романтической поэзии простым коммерческим неуспехом в сочетании с отсутствием одобрения литературной критики тоже следует отвергнуть как недостоверные и чрезмерно упрощающие суть дела.

Факты показывают, что начало работы Некрасова над юмористическими пародийными стихами никак не связано с коммерческой судьбой книги и приходится на то время, когда читательский успех или неуспех сборника «Мечты и звуки» не определился. С другой стороны, реакция критики на книгу была скорее сочувственной и поощрительной, во всяком случае, количественно преобладали положительные отзывы. Ни то ни другое не повлияло на его решение, о чем говорит тот факт, что еще в течение всего 1840-го года Некрасов наряду с фельетонами продолжает писать стихи в духе и стиле сборника "Мечты и звуки".

При этом мы обращаем внимание на строгую дистрибуцию настоящего имени и псевдонимов, которыми Некрасов подписывает свои журнальные публикации. Первое он использует для романтических стихов, второе - для фельетонной прозы и поэзии. Это обстоятельство указывает на то, что тот капитал, который Некрасов стремился получить от издания первого сборника, - это не богатство в простом денежном выражении, а литературное имя, являющееся продуктом сложной работы не только литератора, критики, но и издателя, редактора. Оно же и продукт, требующий для своего создания большего времени, чем требуется на то, чтобы распродать книгу. Именно неудача в обретении этого специфического литературного капитала, громкого имени автора романтических серьезных стихов «Н.Некрасова» заставила поэта отказаться от продолжения работы в таком направлении, как экономически бесперспективной и просто невозможной.

Злым гением Некрасова, обусловившим его отказ от прежнего творческого пути, является не его собственный талант, не Белинский с его отрицательным уничижительным отзывом, но его первый издатель - Ф.А. Кони. Именно его Некрасов был склонен обвинять в том, что он отказался внести свой вклад в создание и капитализацию его литературного имени, предпочитая иметь начинающего поэта в качестве полуанонимного литературного работника (для эксплуатации, по мнению Некрасова). Причиной этого, как мы стремимся показать, является недооценка Кони поэтического таланта Некрасова, его уверенность, что «вложения» в его романтическую поэзию абсолютно бесперспективны.

Третья глава «Поэтизация экономических стремлений в творчестве Некрасова (на примере стихотворения «Я за то глубоко презираю себя…»)» демонстрирует то, как экономические цели и стремления проникают в некрасовское творчество второй половины 40-х годов и какие трудности при этом возникают из-за разности сфер поэтической топики и языка, на котором говорит коммерция. некрасов литературный творчестко экономический

Материалом для анализа служит загадочная история публикации и комментирования стихотворения «Я за то глубоко презираю себя…». В конце жизни Некрасов сделал к нему на полях книги примечание: «Неправда. <Это слово относится к подзаголовку>. Приписано Ларре по странности содержания. Искреннее. Написано во время гощения у Герцена. Может быть, навеяно тогдашними разговорами. В то время в московском кружке был дух иной, чем в петербургском, т.е. Москва шла более реально, нежели Петербург (см. книгу Станкевича)».

Это примечание ставит ряд вопросов. Во-первых, что вкладывает Некрасов в слово «искреннее»? Очевидно, что он не хочет сказать тем самым, что остальные его стихотворения неискренние, поскольку искренность - это и есть, если можно так выразиться, родовое свойство лирической поэзии. Видимо, слово «искренне» обозначает здесь какое-то специфическое качество этого текста. Какое именно качество имеется в виду? Во-вторых, что, с точки зрения Некрасова, делало содержание стихотворения «странным»? Требует объяснения и еще одно обстоятельство, связанное с этим стихотворением. Написанное в середине 40-х годов, оно было напечатано Некрасовым только в 1856 году в сборнике «Стихотворения Н. Некрасова». При этом из 73 стихотворений, вошедших в книгу, только 17 напечатано впервые, остальные уже публиковались в журналах или альманахах. Подавляющее большинство из напечатанных впервые стихотворений было написано в 55-ом или 56-ом годах, то есть в то время, когда этот сборник уже готовился Некрасовым. И только три текста, впервые напечатанные в «Стихотворениях Н. Некрасова», датируются столь давним временем, как 1846 год. Это «Родина» (1846) (напечатано в сборнике под названием «Старые хоромы»), «Так, служба, сам ты в той войне…» (1846) и «Я за то глубоко презираю себя…». Причины задержки публикации первых двух стихотворений вполне очевидны. Причины умолчания о третьем кроются в его странности и искренности.

В этой главе мы показали, что странным и искренним и потому невозможным для печати на долгое время это стихотворение делает не просто выраженное в нем желание лирического героя накопить богатую казну, как считал К.И. Чуковский, но, скорее, нетрансформированность «экономического» желания богатства, которому позавидовал бы некий «умник», в условную поэтическую тему. Это должно было привести к тому, что в этом «умнике» первые читатели неизбежно должны были увидеть намек на Белинского, точнее, отражение замысла Некрасова не включить критика в число соиздателей "Современника". Этот поступок поэта, продиктованный, как известно, объективными экономическими причинами, однозначно воспринимался общими знакомыми Белинского и Некрасова как неэтичный по отношению к критику, которого сам поэт называл своим учителем. Написанное в 1846 году, «во время гощения у Герцена», стихотворение было создано именно тогда, когда план аренды "Современника" Плетнева уже сложился. Если бы оно было опубликовано (в любом виде) тогда же, то неизбежно воспринималось бы в контексте истории с Белинским как намек на происшедшее. Поэтому опубликовать это стихотворение стало возможно только после того, как история с отстранением Белинского от доли доходов "Современника" отошла в прошлое, и стихотворение уже не должно было автоматически к ней отсылать, когда оно перестало быть «искренним», а осталось только «странным», непонятным в новом контексте.

Делало неизбежным именно такое понимание текста отсутсвие в нем художественной дистанции между лирическим героем и реальным автором. Это «отсутствие дистанции» демонстрируется сопоставлением данного некрасовского текста со стихотворением Кольцова «Расчет с жизнью» (1840), подражанием которому является «Я за то глубоко презираю себя...» (впервые это сходство было подмечено Н.Н. Скатовым), а также с другими стихотворениями Кольцова, в которых встречаются те же образы «казны», что и в некрасовском тексте.

Четвертая глава «Взаимодействие эстетических и материальных оценок в практике Некрасова-издателя литературных альманахов» ставит вопрос о том, как соотносятся материальные и эстетические оценки литературной продукции. Диспропорция между тем и другим типом оценок, стремление уравновесить их - одна из важнейших проблем, стоявших перед Некрасовым-издателем альманахов «натуральной школы».

Центральным объектом анализа в этой главе является правка, которую Некрасов внес в характеристику Достоевского, содержащуюся в статье Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (слова «необыкновенный талант заменен им на «сильный», а в печатном варианте на просто «талант»). Будучи, на первый взгляд, мелочной, эта правка позволяет показать соединение и сложное взаимоотношение эстетических и материальных оценок в практике критика и издателя. Оценка степени таланта, сравнительного достоинства произведений современных писателей всегда составляет важную часть работы критиков. Помимо средства манифестации вкусов определенной общественной группы, такие оценки и выстраиваемые на их основе писательские иерархии играют своего рода организационную, структурирующую литературное поле роль. Способы установления иерархий, принципы, по которым даются оценки писателям и их трудам, отражают характерные для эпохи или литературной группы типы литературных отношений и отношений между литературой и «соседними» областями: идеологией, политикой и экономикой.

Поэтому внимательное отношение Некрасова к выбору оценочных эпитетов для характеристики писателя становится понятным, если мы обратимся не только к идеологическим, но и к экономическим аспектам отношений Достоевского с кругом, к которому принадлежал Некрасов. Дело в том, что эти слова имеют важное значение в контексте издательских проектов Некрасова и Белинского (альманахов «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник»), представлявших собой не просто книги, в которых объединились литераторы, исповедующие новые художественные принципы, но и революционную попытку установления новых экономических отношений в литературе, трансформацию соотношения между эстетическими и материальными оценками. Ставилась задача преодоления спекулятивного характера литературного имени, отодвигающего на второй план собственно художественное качество и актуальное содержание произведения.

В основе этой «революции» лежала идея равенства талантов и равного права на оплату, не зависящего от громкого имени и популярности писателя, участвующего в сборнике. Белинский во вступительной статье к первому альманаху («Физиология Петербурга») провозглашает, что все писатели, в нем участвующие, являются носителями «обыкновенных талантов», которые не менее важны для литературы, чем гении, таланты «необыкновенные». Ценность таланта обыкновенного в том, что он может быть мобилизован на раскрытие актуальной темы, в то время как гений прихотлив и идет своей собственной дорогой. Одновременно это решало сразу и проблему материального вознаграждения - все могли претендовать на один и тот же размер гонорара.

В этом контексте характеристика Достоевского как обладателя «необыкновенного таланта», данная ему в первой рецензии на «Бедных людей», оказалась серьезной тактической ошибкой Белинского. Она означала, во-первых, как бы благословение на любые эксперименты с формой и содержанием, во-вторых, позволяла Достоевскому претендовать на исключительные гонорары. И в первом, и во втором случаях Достоевский, с точки зрения Белинского и Некрасова, использовал ту исключительную оценку, которую дал ему критик, во вред складывающемуся литературному направлению. Его литературная эволюция пошла в направлении, враждебном «натуральной школе», поэтому Белинский как критик оказался не в состоянии поддерживать Достоевского как гения, имеющего право на любое изменение: неосторожно вырвавшаяся характеристика «необыкновенный талант» в данном случае освящала и придавала законность тому враждебному направлению в искусстве, которое стал воплощать для критика Достоевский, чуждому новым принципам литературы. Некрасов же как издатель оказался не в состоянии оплачивать, содержать «нового Гоголя». Иметь в своих рядах Достоевского стоило слишком дорого.

Поэтому появилась необходимость дезавуировать характеристики Достоевского, данные ему в начале его творческого пути. Отсюда и не просто отрицательная или очень прохладная оценка следующих за «Бедными людьми» вещей, но и тщательное уточнение тех формулировок, которые были сделаны при оценке первого произведения Достоевского: уже не «необыкновенный», а всего лишь «сильный», а потом и просто «талант». Необыкновенному таланту позволено все, для оценки таланта обыкновенного нужно знать, в правильном ли направлении он идет. Отсюда именно в том месте статьи, где оттачивается формулировка, определяющая степень таланта Достоевского, издатель и критик оказались единодушны, и Белинский легко принимает некрасовскую редакторскую правку, возвращающую “выскочку” в предназначенный ему ряд «обыкновенных» талантов.

На чрезвычайную важность проанализированной «мелочной» правки указывает следующее обстоятельство. Слова «необыкновенный талант» он использовал впоследствии чрезвычайно осторожно. Насколько нам известно, Некрасов как критик удостоил таким определением только одного писателя, находившегося в самом начале своей литературной карьеры, писателя, которого Некрасов первый напечатал в своем журнале. В статье «Заметки о журналах за декабрь 1855 и январь 1856 года» (практически тогда, когда написан загадочный уничижительный отрывок о Достоевском «В тот же день часов в одиннадцать утра…», в котором высмеивались претензии автора «Бедных людей» на величие, сравнимое с гоголевским) Некрасов пишет: «По характеру нашего беглого очерка здесь не место входить в анализ таланта графа Толстого (Л.Н.Т.); но нам приятно заметить, что теперь уже нет ни одного русского читателя, интересующегося успехами родной литературы, которому было бы чуждо недавно обнародованное имя автора повестей «Детство» <...> и, наконец, напечатанной в нынешнем году повести «Севастополь в августе 1855 года». Эта последняя повесть как своими достоинствами, так и недостатками окончательно убеждает, что автор наделен талантом необыкновенным».

В пятой главе «Роль экономических факторов в формировании концепции некрасовского «Современника» в 1847-1855 годах» (на примере формирования направления «Современника»)» показывается процесс «идеализации» - того, как материальные отношения между редактором, сотрудниками и читателями становятся основой концепции журнала.

Вопрос о том, какой была концепция некрасовского "Современника" в первый период его издания (до прихода Чернышевского), до сих пор представляет собой важную историко-литературную проблему. Современники не раз указывали на неспособность Некрасова придать журналу «направление», идейно руководить прогрессивным изданием, на исключительно коммерческий характер предпринятого им издания. И действительно, «Современник» второй половины 40-х - начала 50-х годов производит впечатление достаточно разношерстного и эклектичного и в эстетическом, и в идейном плане журнала. Мы, однако, показываем, что именно коммерческая логика приводит Некрасова к некоторой «концепции», экономическая стратегия порождает стратегию идейную и даже эстетическую, перерастает в них.

Важнейшей чертой, характеризующей журнал как коммерческое предприятие, является зависимость от кредита: с одной стороны, от кредита читательского (то есть доверия к финансовой состоятельности издания), с другой - от прямых заимствований (поскольку сам Некрасов не имел средств, достаточных для издания журнала). Именно решение этой центральной коммерческой задачи и приводит Некрасова к формированию концепции издания.

В ситуации, когда формальные виды кредита в России были чрезвычайно затруднены, единственно возможной формой кредита для Некрасова становится долг, который можно было бы назвать дружеским, основанный на связях внутри круга Белинского-Герцена. «Дружеский» характер имели займы, обещанные Григорием Толстым, 15 тысяч внесенные на издание «Современника« Панаевым, 4000 рублей, предоставленные А.И. Герценом, заем в 5000 рублей, предоставленный Натальей Захарьиной-Герцен, 2000 рублей, позднее ссуженные В.П. Боткиным. К.Т. Солдатенков, предприниматель, близкий к московским кругам, связанным с традициями Белинского и Герцена, в 1855 году предоставил Некрасову заем в 3000 рублей по рекомендации и при посредничестве Грановского.

Этот кредит осмыслялся в духе идей Прудона о необходимости преобразовании этого финансового института. Как известно, Прудон предлагал установление беспроцентного кредита, даваемого прямо для приобретения конкретного товара. Такой кредит, таким образом, не служил бы обогащению ни одной из сторон, но позволял бы берущей его стороне развиваться, реализовывать свои планы, удовлетворять свои потребности, при этом не обедняя кредитующую сторону, дающую деньги, которые у нее самой сейчас в избытке. Так и кредит Некрасову со стороны его друзей осмысляется не как акт благотворительности, но как предоставляемая из избыточных средств возможность осуществления важного и полезного предприятия.

Так обоснованный кредит во многом преодолевает проблематичность отношений между кредитором и должником. Концепция Прудона представляла собой и решение этической проблемы в отношениях кредитора и должника. Отрицая справедливость взимаемой за кредит платы, французский мыслитель упразднял и какое-либо нравственное превосходство кредитора над должником, какое-либо чувство обязанности, нравственного долга должника перед кредитором. По мнению Прудона, кредитор, временно ссужая другое лицо, сохраняет свои деньги, фактически оставаясь их владельцем. Он ничем не жертвует, значит, не совершает никакого благодеяния тому, кому он одолжил деньги. Такое осмысление кредита позволяло Некрасову быть одновременно должником большого количества людей, участвовавших в журнале, и быть их другом и равным им все время

Именно такой «беспроцентный» кредит предоставлялся Некрасову. При этом отношение между кредитором и должником квалифицировалось как дельное (как некий отдаленный аналог «деловых» отношений), дельность означала, прежде всего, способность дать, предложить что-то реально значимое, реально полезное, с другой - использовать заимствование также на что-то важное, по-настоящему полезное. Таким образом друзья и сотрудники Некрасова демонстрировали свою дельность готовностью в трудную минуту предложить деньги (или отказаться временно от гонорара), он же демонстрировал свою дельность тем, что должен был издавать по-настоящему полезный серьезный журнал.

Эта «дельность» редакции и самого журнала в значении «твердого обеспечения» должна была стать и для подписчиков «Современника» своего рода залогом, заменяющим традиционные способы обеспечения кредита, укрепления доверия к журналу. Понятие дельности становится ключевым и для содержания, характера материалов, ожидаемых публикой. Дельность подхода, современность, постановка современных, актуальных практических вопросов становится тем, что получает читатель за свои деньги. «Дельность» становится для Некрасова на первых порах едва ли не единственным критерием оценки произведения, заменяющими и эстетические и идеологические мерки, то есть критерием пригодности вещи для журнала. При этом, будучи достаточно неопределенным (как, впрочем, и любое качественное или оценочное понятие), это слово должно было быть для Некрасова наделено интуитивно понятным значением. Дело в том, что в рецензии на «Петербургский сборник» в №3 «Отечественных записок» за 1846-й год, Белинский назвал именно «дельность» (вместе с современностью) важнейшим достоинства некрасовской поэзии. В данном случае сама краткость суждения очень значима. Не имея возможности подробно обсуждать стихи издателя сборника, в котором он сам напечатался, Белинский тем тщательнее и точнее выбирает слова для их характеристики и оценки.

Так экономические условия (специфика журнала как экономического института, предприятия, основанного на кредите, необходимости прибегать к займу у людей, близких к журналу, в сочетании с неразвитостью частного кредита, юридических и экономических институтов, его обеспечивающих) преобразуются в концепцию «Современника», становятся основой для его «направления». Эта концепция принадлежит и самому Некрасову, и одновременно является плодом коллективного «экономического» и идеологического творчества литераторов, критиков и ученых, близких Белинскому и благословленному им журналу. Это «направление» основано на провозглашенных Белинским принципах «дельности» и «гуманности», но без «идеальничания».

В шестой главе «Роль фактора читательского спроса в издании и характере сборника «Стихотворения Н. Некрасова» (1856)» речь идет о процессе «материализации», демонстрируется то, как идеальный читатель формируется на основе читателя реального, будущего покупателя книги.

Необходимость интерпретировать не получивший до сих пор исчерпывающего прояснения фрагмент из письма Л.Н. Толстому, в котором Некрасов называет издание сборника «Стихотворения Н. Некрасова» «мальчишеством», позволяет показать те условия, которые поэт считал благоприятными для выхода поэтической книги, и те элементы, которые в тексте книги ориентированы на читательский успех в новой литературно-рыночной ситуации.

Эта новая литературно-рыночная ситуация определяется появлением новой публики, проявляющей интерес к поэзии. Эта публика - молодежь. Она, по мнению Некрасова, требует от литературы «идеалистического« содержания, то есть выражения и утверждения литературой высоких позитивных ценностей, идеалов. Кроме того, молодежь, по утверждению самого Некрасова, предъявляет высокие требовании к личности самого поэта. Сам поэт, его личность и судьба, должны соответствовать его проповеди, нести воплощать в себе героическое, «идеалистическое» начало.

В работе утверждается, что Некрасов должен был осознавать, что его поэзия и жизнь не соответствовали до сих пор этим требованиям, что могло привести к тому, что его книга может оказаться отвергнутой молодым читателем. Задача, которая стояла перед ним и имела как бы двойственный, коммерчески-литературный характер, заключалась в том, чтобы и переопределить свою поэзию таким образом, чтобы она вписывалась в новую литературную ситуацию, и придать своей судьбе и личности «героический» характер. В поисках решения одновременно той и другой задачи, Некрасов сначала задумывается над созданием своей автобиографии, которая, как можно предположить, уточняла его собственный облик и характер его поэзии в направлении, близком новому читателю. Однако замысел этот отпадает, заменяясь другим, навеянным знакомством (скорее всего, в изложении В.П. Боткина) с книгой Томаса Карлейля «Герои и героическое в истории». Карлейль представляет в этой книге писателя, литератора как того, кому тоже свойственен определенный тип героизма, проявляющийся в самом характере его деятельности. Основа героизма писателя, по Карлейлю, в его искренности и готовности говорить высокую правду в век цинизма и безверия. Таким образцовым героем в книге Карлейля предстает Роберт Бернс. (Именно книгой Карлейля вызван неожиданный интерес Некрасова к поэзии Бернса, возникший в 55-году. Некрасову, очевидно, импонировал и, видимо, переносился отчасти на себя образ Бернса, созданный Карлейлем, образ поэта-героя, который «переносил изо дня в день массу тяжелых страданий, вел борьбу, как незримый герой…». И суть «героизма» Бернса также могла переноситься Некрасовым на свою собственную поэзию.) Карлейль позволяет представить стихи, построенные на отрицании, скептицизме, но при этом искренние и полные стремления к истине, как специфическое проявление идеализма и одновременно приравнивает создание и публикацию таких стихов в эпоху отсутствия идеалов, цинизма и презрения к истине к героическому гражданскому поступку. Поступком, по Карлейлю, является сама поэзия, становящаяся настоящей героической биографией поэта.

Книга Карлейля наводит Некрасова на мысль предварить сборник поэтическим манифестом, в котором поэт предстает как герой именно в своем творчестве. Таким поэтическим манифестом и становится открывающее книгу и написанное в основной своей части специально для нее стихотворение «Поэт и гражданин». Его связь с книгой Карлейля представляется несомненной. В своих стихах герой стихотворения, поэт, подобно настоящему герою, не чуждался темных сторон жизни, входил в тюрьму и больницу. Значение своего рода подвига, приравнивавшего поэта к гражданину, придавало его поэзии качество искренности - ключевое слово в заключительном монологе поэта. Сами стихи, входящие в сборник, построенные на началах отрицания, таким образом переопределяются как своеобразное проявление идеализма. Такой образ поэта и поэзии должен был, по представлениям Некрасова, импонировать новому читателю. Об этом говорил Некрасову и успех боткинского перевода Карлейля у молодежи, предшествовавший успеху его собственного сборника.