Вишневый сад (А.П. Чехова)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Теория художественной символики

Символ - одна из универсалий культуры, к теоретическому и культурно-историческому изучению которой обращаются различные области гуманитарного знания, хотя все разнообразие подходов и методов его анализа может быть объединено в две мало связанные друг с другом группы.

С одной стороны, это анализ конкретной социокультурной, религиозной, политической или художественной символики, интерпретация которой, в силу разнообразия ее теоретических оснований, представляет собой различные языки описания. символ чехов мимезис

С другой - теоретический анализ символа с позиций логико-философских или семиотических исследований, чаще всего рассматривающих его как разновидность знака. Последний подход, ставя задачу создания языка описания разных символических систем, нуждается в уточнении исходных теоретических положений. Дело в том, что семиотические процессы, выявляя строение человеческого сознания и механизмы его функционирования, могут стать инструментом его изучения, если будет решена задача выявления структуры самого семиозиса в сложном взаимодействии составляющих его элементов и уровней, какими, на наш взгляд, являются символические и знаковые образования. Поэтому научная актуальность проблемы заключается не только в более точной теоретической и культурно-исторической дифференциации знака и символа, но и в рассмотрении их как двух существенных составляющих коммуникативного пространства современной культуры и сознания человека. Задачей теоретического описания символа является комплексное исследование, имеющее конечной целью осмысление взаимодействия человеческого сознания и мира, а также форм существования сознания.

Актуальность теоретического анализа и исследования культурно-исторической феноменологии символа заключается в следующем.

* Символика является существенной частью коммуникативного пространства культуры, способом представления для сознания носителя культуры ее ценностей и смыслов. Поскольку культура переходного периода характеризуется преобладанием континуальности над дискретностью (в парадигме знания, в социальном устройстве, в социокультурной аксиологии), выражением чего является символ, его исследование представляет собой важнейший инструмент ее анализа. Вместе с тем, поскольку культура современной России может быть описана в терминах переходности, изучение символики может стать основанием социального прогнозирования, определяя границы и возможности суггестивного воздействия на сознание человека, а также выявляя пути формирования человеческой личности.

* Особую значимость исследование символа представляет в контексте изучения природы межэтнических, межкультурных и межрелигиозных взаимодействий и конфликтов, характеризующих современную культуру. Механизмы восприятия и воздействия символики являются средством проникновения в глубинные основания этих взаимодействий, определяемых часто логически недифференцированными, амбивалентными ценностями и смыслами.

* Актуальным является обращение к анализу феноменологии эстетического в его исторической динамике и в его связях с природой и эволюцией символических форм, поскольку символ, являясь одним из механизмов формирования и функционирования аксиосферы, становится также и основанием становления и дифференциации эстетических ценностей. Это определяет значимость исследования символики и в контексте ее взаимодействия с миром художественных ценностей и художественной деятельностью.

* Очевидно, что построение теории символа предполагает взаимосвязь историко-культурного и теоретического исследования. Однако такое исследование само по себе представляется достаточно проблематичным, если не обосновывается более широким контекстом. Конечная цель исследования (которая, отметим, не может быть достигнута в рамках одной работы) должна быть сформулирована как выявление сущности человеческого сознания и механизмов понимания, без учета которых невозможно построение целостной теории культуры. Ни эмпирическое описание символики, ни исторический подход, взятый изолированно от других, не способствуют достижению этой цели. Напротив, историко-культурная интерпретация символа предполагает наличие теоретических оснований для его определения, хотя, с другой стороны, эти теоретические основания должны опираться на конкретный историко-культурный материал.

Теоретический анализ символа невозможен без истории его изучения. Однако, поскольку эта задача в существенной степени решена исследованиями Ц. Тодорова, К.А. Свасьяна, В.М. Лейзерского, а также работами по истории семиотики В.В. Иванова, Г. Косикова, Г.Г. Почепцова, И. Чередниченко и др., в нашей работе она не ставилась. Проблема заключается в том, что исследование символа предполагает в качестве своего основания позицию внешнего по отношению к своему предмету наблюдателя. Однако, встав на такую точку зрения, исследователь вынужден опираться преимущественно на знаковые проекции символики: феноменологию искусства, языка, философские теории, то есть на результат интерпретации и семантизации символических смыслов. Вместе с тем анализ герменевтической ситуации предполагает и анализ позиции носителя культуры - его восприятия, переживания, оценки символики. Это определяет необходимость широкого круга источников: текстов, в которых носитель культуры непосредственно представлен в акте саморефлексии. Дело осложняется тем, что такая саморефлексия становится возможной на достаточно поздних этапах развития культурного и личностного самосознания, в то время как на протяжении этого развития непосредственное переживание символики сопровождается опытом ее теоретического осознания. Опыт такого осознания представлен в трудах богословов и религиозных философов, в литературной и эстетической теории и эссеистике, в биографических свидетельствах. Анализ символа с позиций философского знания, на ранних этапах развития научного мышления связанный с богословским и религиозно-философским подходом, представлен в трудах неоплатоников Порфирия, Ямвлиха, христианских мыслителей Оригена, Климента Александрийского, Дионисия Ареопагита, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Григория Паламы и других. При этом теоретическая интерпретация символа во взаимодействии с интерпретацией его семантики и эмоционального восприятия, составила необъемлемую часть собственно культурного символизма.

Изучение символа в русле фундаментальных проблем современного научного знания связано с изучением физиологии высшей нервной деятельности (К.В. Судаков и его школа), включая сюда и анализ сенсорных оснований восприятия в процессе формирования человеческого мышления, в частности, «двойного кодирования» реальности (А. Пайвио). Существенное значение для изучения символа имеют когнитивные исследования (Н. Хомский, Д. Лакофф, У. Матурана, У.В.О. Куайн, Е.С. Кубрякова, Р.И. Павиленис, Н.И. Рябцева); исследования структуры человеческого сознания, в частности, его уровнего строения, соотношения в нем континуального и дискретного (В.В. Налимов). В свете проблематики диссертационной работы существенное значение имеют результаты психологических (Л.С. Выготский, А.А. Леонтьев, А.Н. Леонтьев, Ж. Пиаже) и психоаналитических исследований (Ж. Лакан, 3. Фрейд, Э. Фромм, К. Юнг). Наличие языковой символики определяет необходимость обращения к результатам лингвистических исследований (А. Вежбицкая, Б.М. Гаспаров, М.М. Маковский, Е.В. Падучева, Ю.С. Степанов), к исследованиям дискурса и текста (Н.Д. Арутюнова, Т.А. Ван Дейк), среди которых большое значение имеют работы по анализу СМИ и современного политического дискурса (В.Г. Костомаров, А.П. Чудинов). Одним из направлений анализа символа в современном научном знании является семиотика (работы Р. Барта, Ж. Деррида, Ж. Женнета, К. Леви-Строса, Ю.М. Лотмана, Ч.У. Морриса, Ч.С. Пирса, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского, P.O. Якобсона). Большое значение имеют также результаты исследований связей вербального и визуального начал в структуре человеческого мышления, в культуре, в различных видах искусства (В.Н. Альфонсов, Н.Д. Дмитриева, М.С. Каган, Г.-Э. Лессинг, А. Пайвио); а также результаты изучения чувственно воспринимаемых форм художественной деятельности (Н.В. Серов, Л.И. Таруашвили).

С точки зрения функционирования символа в коммуникативном пространстве современной культуры особое значение представляют данные социологических и социально-психологических исследований. Появившийся в XIX веке интерес к часто не управляемым действиям больших масс людей, связанный с осмыслением итогов войн и революций, определил значимость изучения механизмов стихийных движений и возможностей воздействия на них, начиная с работ Г. Лебона и Г. Тарда до исследований западноевропейских и американских социологов (П. Бергер, Г. Блумер, Д. Мид, Т. Лукман, Н. Луман, Ю. Ха-бермас), а также исследований исторических форм массовой психологии и современной массовой культуры (Б.В. Поршнев, Н.А, Хренов).

Символическая феноменология культуры неоднократно становилась объектом конкретно-исторических и типологических исследований в области этнологии, фольклористики, исторического знания, искусствоведческих дисциплин, а также исследований символических оснований (категорий) культуры (А.Я. Гуревич, В.П. Даркевич, Л.А. Юрганов), как и изучения семантики конкретного исторического факта французской школой «Анналов» (М. Блок, Ж. Ле Гофф, Ж. Дюби и др.) и исследования символической образности искусства (Ю.Н. Звездина, В.Н. Лазарев, Я. Мукаржовский, Э. Панофский, В.И. Сахаров, М.Н. Соколов, Ш.М. Шукуров и другие).

Методологические подходы, определяющие основные стратегии этой работы, позволяют сформулировать один из существенных вопросов, ответом на который должно стать предпринятое исследование. Это вопрос о том, какова онтологическая природа символа. Решение его, основанное на признании аксиологической сущности символа, заключается в выявлении природы его функционирования в коммуникативном пространстве культуры, в определении его места в системе социокультурного семиозиса. Символ представляет собой деятельность символизации, ценностно-ориентационный процесс, осуществляемый как проекция смыслов и ценностей и их восприятие и интериоризация. Поэтому неправомерен вопрос о том, является ли символ структурой сознания или некоторой реальной вещью, наделенной символическим смыслом: как и категория ценности, символ представляет собой категорию, обозначающую диспозиционное отношение1. Являясь результатом взаимодействия человека и мира, феноменом в его понимании Э Гуссерлем и М. Хайдеггером, символ закрепляет значимость этого взаимодействия для человека посредством аффектов и эмоций. Являясь коммуникативным событием, социокультурное функционирование символа включено в системы различных дискурсов, поэтому проблема существенной мере опирается на решение вопроса о соотношении чувственно воспринимаемого и вербального в мышлении и коммуникации. Символ как предмет исследования представляет собой единый процесс символизации и интерпретации, включающий в себя ряд ценностных, смысловых, познавательных компонентов. Единство восприятия и понимания, суггестивного воздействия и интерпретации в символе определяет специфику предмета исследования: им должна стать не герменевтика отдельных символических форм, значений и смыслов, а герменевтическая ситуация как таковая.

Эвристичной представляется следующая постановка проблемы.

* Поскольку собственно предметом исследования являются не отдельные символы или даже система символов, а культурно-историческая эволюция герменевтической ситуации, анализу подлежит взаимодействие культуры и ее «наблюдателя», изменение позиции которого ведет к изменению интерпретации символа, а потому и к изменению самой символики;

* Поскольку в процессе социокультурной коммуникации символ становится элементом семиозиса, входя в коды и языки культуры, исследование его должно быть направлено на:

* взаимодействие основных форм его текстовой интерпретации (теоретической и а-теоретической), что обусловлено смысловой асимметрией, которая является необходимым условием осознания символики;

* взаимодействие в рамках этой асимметрии семиотических репрезентаций символического -- собственно языков культуры: визуальной, вербальной, аудиальной его форм.

На становление художественно-образной символики проливает свет теория мимезиса(подражания), активно разрабатывавшаяся еще в античности. Подражание в широком смысле слова - это изначальный и весьма распространенный факт в жизни любых высокоорганизованных существ - не только человека, но и животных. На подражании движениям, поведению взрослых основывается весь комплекс передачи опыта от старших к младшим. Сохранение и передача опыта, необходимого для жизни рода, осуществляется во многом путем подражания.

Изучая механизмы создания воображаемых смыслов, можно отметить близость искусства и магии. Магические действия имеют целью возбудить определенное эмоциональное состояние и тем самым оказать воздействие на вещи и цели, которыми человек хочет овладеть. В основе как мимезиса, магии, так и искусства лежит механизмэвокации. Речь идет об определенных приемах и средствах, позволяющих заражать человека нужным переживанием. Магия и связанные с ней основы художественной деятельности в первобытном обществе первоначально базировались именно на этом фундаменте. Возбуждение определенного состояния происходит по принципу: подобное вызывает подобное, изображение того или иного явления вызывает чувства, связанные с этим явлением, животным или человеком.

Повторяющиеся приемы через изображение чего-либо знакомого целенаправленно вызывать нужные эмоции постепенно «затвердевают» в форме определенного ритуала. Своеобразный ритуал как определенный конструктивный принцип лежит как в основе мимезиса, магии, так и в основе художественной выразительности. Особенность художественного подражания состоит в том, что субъективный отбор образов отражаемой действительности не должен в конечном счете перечеркиватьобъективность художественного мира. Объективность и общезначимость художественно-образного выражения как раз и обеспечивает присущий образам символический код, тонко шлифуемый мастером, а также устойчивость повторяющегося конструктивного принципа, хранимого жанром, стилем, и т.д.

Уже в античной теории мимезиса было обращено внимание на то, что обычное воссоздание окружающего мира средствами искусства не интересно, ибо в этом случае оно захватывает много случайного и побочного. В искусстве привлекает такое отражение мира, такая его «конфигурированность», которая ориентирована не просто на правдоподобие, а на выражение глубинной сущности мира, т.е. правды. Под правдой (в отличие от правдоподобия) Аристотель понимал возможность проникновения сквозь внешнюю оболочку явления в его истинную природу. Парадокс художественного познания в том и состоит, что для передачи смыслов, не лежащих на поверхности, необходимо художественное пересоздание действительного мира, когда на художественной территории знакомые вещи и явления вступают в непредсказуемыеотношения.

Таким образом, искусство добывает истину не путем простого подражания действительности, а через сгущение, уплотнение, модификацию реальной предметности, особую организацию пространственной и временной композиции произведения. Уже античная эстетика не сомневается в том, что художник может поступиться точностью деталей, если этим обеспечивается большая выразительность произведения. Этим объясняется и многократно повторяющееся в эстетике утверждение, что бытие художественного образа часто оборачивается более реальным существованием, чем жизнь самой натуры. Целые поколения строят свою жизнь по образцу поведения художественных героев - произведение искусства оказывается более подлинно, чем сама жизнь. М. Горький вспоминал толстовские слова об И.С. Тургеневе, который «написал удивительные портреты женщин. Может быть, таких, как он писал, и не было, но когда он написал их, они появились. Это верно, я сам наблюдал тургеневских женщин».*

Правота печальной мудрости воспринимается как непреложная. Поэтическая форма сообщает ей убедительность, не требующую иных аргументов.

Отношения художественного правдоподобия и художественной правды можно представить соответственно через соотношение таких понятий, как целое ицелостность. Произведение искусства как целое - это любое повествование, имеющее начало и конец, целостность же означает органику, спаянность, взаимопереход всех компонентов, их тесную слитность в произведении. Произведение искусства, живущее в веках, - это всегда определенный тип художественной целостности, в которой ничего нельзя добавить и из которой ничего нельзя исключить. Особая соотнесенность всех элементов языка, внешнего и внутреннего планов рождает в художественном содержании невыразимое «колдовство поэзии», не поддающееся понятийной расшифровке, предназначенное к разгадке временем. Это - сама жизнь, где царят свои законы, не терпящие внешнего вмешательства.

Другую, более многочисленную группу произведений составляют те, в которыхсодержание смыкается с изображенным, оказывается тождественным воплощенным коллизиям и интриге. Чаще всего это произведения массового искусства, где от публики не требуется владения специальной художественной лексикой, чувством формы. Исследователи этого феномена справедливо говорят о диффузности художественного и реального мира в массовой беллетристике, кинематографе, телесериалах: знакомые жизненные ситуации переносятся на художественную территорию почти дословно. Это объясняет, почему для художественного качества телесериалов не имеет существенного значения количество их компонентов-серий - 12, 40 или 130.

Если проследить судьбу понятия мимезиса в европейской художественной теории и практике, то можно обнаружить, что движение художественного творчества шло по пути поиска все более опосредованных связей между окружающим миром и теми смыслами, которые стремился генерировать художник, осваивая его предметно-чувственную фактуру. Уже на исходе античной культуры, в раннем христианском искусстве образ все более приобретает обозначающий характер, его изображение и смысл начинают связываться воедино не стихийно, а во многом конвенционально:символику образа надо разгадать, его иконография (внешний облик) зачастую «шифрует» содержание, обозначающее не перетекает естественно в обозначаемое.Достаточно подробно эзотерическая природа художественного образа была разработана в философии ранней патристики (см. главу 3). Все перечисленные тенденции сближали понятия образа и знака.

Чем выше семантическая (смысловая) плотность содержания, располагающегося захудожественным образом, тем сильнее его знаковый характер. К примеру, средневековый человек (до эпохи Возрождения) не понимал, что значит «просто» любоваться пейзажем. Поскольку идеальными эстетическими объектами в то время выступали невыразимые и скрытые сущности, постольку и язык искусства подчинялся определенной культурно-исторически установленной семантике и синтаксису.Сгущение знаковой природы художественного образа в любую эпоху предполагает существование некоего единого, для членов данного социума исчислимого «алфавита знаков» и правил их сочетаемости.

Изучением знаковой природы художественного творчества занимается специальная научная дисциплина - семиотика искусства. Вполне закономерно, что интерес науки к тому, как та или иная ментальность переплавляется в язык искусства, связан с вниманием к наиболее «семиотическим» жанрам искусства. По точному наблюдению Ю.М. Лотмана, «натюрморт обычно приводят как наименее «литературный» вид живописи. Можно было бы сказать, что это наиболее «лингвистический» ее вид. Неслучайно интерес к натюрморту, как правило, совпадает с периодами, когда вопрос изучения искусством своего собственного языка становится осознанной проблемой».

Размышляя о взаимодействии искусства и действительности, о природе художественного мимезиса, нельзя не коснуться проблемы реализма. До недавнего времени это понятие имело оценочный характер, т.е. не просто служило обозначением определенного художественного течения, а противопоставлялось всем иным стилям, направлениям и течениям. Критерии реализма всегда были размытыми, ведь то или иное сопряжение искусства и действительности можно обнаружить у кого угодно. В идеологических целях в реалисты зачисляли и Рембрандта, и Н.В. Гоголя, и М.Ю. Лермонтова.

Интересные идеи на этот счет высказал французский эстетик Р. Гароди. В работе «О реализме без берегов» он обосновывает положение о том, что не существует критериев реализма в искусстве, которые выступали бы как внеисторическая норма. «Подобно тому, как о ценности научного исследования невозможно судить, исходя лишь из уже известных законов диалектики, так и о ценности художественного произведения нельзя судить на основе критериев, выведенных из предшествующих произведений».* Когда говорят о реализме, то подразумевают, что его образный строй целиком основывается на образах окружающего, видимого мира. Это, разумеется, не означает, что реалистические произведения имеют приоритет в толковании, интерпретации, понимании природы человека. Историческая жизнь искусства демонстрирует, что одни приемы художественного видения сменяют другие, позволяющие судить о мере проникновения художника в явные и неявные стороны мира. Отсюда следует, что сам по себе термин «реализм» нельзя рассматривать ни как поощрительный, ни как ругательный. Это понятие, объединяющее большой массив произведений и художников, располагается в череде иных, обозначающих тенденции искусства до и после реализма.

Виды художественной символики

По своему характеру образы могут быть трагическими (Гамлет, Ромео и Джульетта, Король Лир Шекспира), комическими (Коробочка, Собакевич М Гоголя)

По месту в произведении образы могут быть главными, второстепенными, эпизодическими. Онегин и Татьяна в романе Пушкина "Евгений Онегин" - главные, Ленский и Ольга - второстепенные

По отношению автора образы могут быть положительными и отрицательными. В комедии Ивана Карпенко-Карого «Хозяин»: Золотницкий, Соня, Калинович - положительные образы, а Финоген, Лихтаренко - отрицательные.

По способу создания (типом ассоциирования) образы делят на зрительные, слуховые, осязательные, вкусовые, запаховые. Мы воспринимаем мир органами чувств, через них писатель доносит до нас свой художественный мир.

По уровню художественного обобщения разделяют микрообразы (тропы, фигуры, фоника), макрообразы (характеры, символы, картины), мегаобразы (Вселенная, природа, бытие, человек).

По предмету изображения образы делятся на:

образы-персонажи (Иван Палийчук, Мария Гутснюк из повести М. Коцюбинского "Тени забытых предков");

образы-пейзажи (картина летнего поля в новелле М Коцюбинского "Intermezzo");

образы-вещи (кружка, веник, мотовило в повести И. Нечуя-Левицкого "Кайдашева семья");

образы-эмоции (радость, любовь, ненависть, гнев);

образы-понятия (честь, слава, долг, судьба)

По типу соотношение между чувственным образом и его идеей образы делят на автологических и металогический Греческое autos - сам, logos - слово.

Автология - употребление слов в прямом смысле. Автологическим образ называют "самозначущим", "самодостаточным", чаще - образом-типом.

Разновидностью автологических образа является образ-гротеск. Гротеск - один из самых старых типов образности Французское grotesque - необычный, странный, итальянское - gratta - грот, пещера Особенности гротеска:

1) тяготение к необычным, эксцентричных, искаженных форм;

2) сочетание в одном предмете несовместимых, контрастных явлений (возвышенного и грубо натуралистического, комического и фантастического, реального и фантастического);

3) отрицание установившихся норм (связь гротеска с бурлеском, пародией, травести);

4) стилевая неоднородность (сочетание "высокого" и "низкого", грубого и поэтического) С помощью гротеска писатель создает причудливый образный мир Гротеск использовался в литературе со времен античности. Сначала гротеском называли тип орнамента, найденный в гротах (пещерах). В нем сочетались растительные и животные формы. Гротеск плодотворно использовали Аристофан, Плавт, Лукиан, Шекспир, Эразм Роттердамский, Свифт, Гофман, Салтыков-Щедрин, Шевченко.

В металогический (греч meta - через, после, logos - слово) образе чувственный образ и идея принадлежат к разного круга явлений. Металогический образами есть символ, аллегория и подтекст

Аллегория (греч. all язык называют эзоповым Аллегория основывается на ассоциативном переосмыслении сущности явлений аллегорические есть персонифицированные образы: Вера, Надежда, Любовь, Добро, Зло, Несправедливость, Правдравда.

Близким к аллегории и символа есть подтекст (лежащий под текстом). Подтекст намек на определенные события, людей:

Кроме образов-персонажей выделяют образ автора и образ читателя. В каждом роде литературы образ автора имеет свои особенности полно раскрывается образ автора в эпических произведениях. В лирике образ автора воплощается в лирическому герою, в субъекте лирики, и в лирическом персонажу. Образ автора - это смоделировано им представление о себе. В произведениях классицистов образ автора - это прагматический гражданин-интеллектуал. В произведениях романтиков - это пророк, мессия, изгнанник. Образ читателя - это авторское представление о том, к кому обращен его произведение. Как отмечает В. Смелянская, мнимый адрес т "может иметь мало общего с реальным читателем. Но сила воздействия действительно талантливого произведения на реальную читательскую массу такова, что когда в действительности не существует желаемого автору читателя, то произведение, в котором и неординарная авторская личность, со временем своего читателя сформирует. "В эпических и лиро-эпических произведениях может быть образ рассказчика. Он наблюдает и оценивает события со стороны, как чужую жизнь. Это своего рода посредственным между автором и героями Его позиция может совпадать с авторской или не совпадать Он имеет возможность сравнивать различные оценки и взгляды. Рассказчик выступает в форме первого лица. Рассказчик есть в новелле Мико Хвылева «Я (Романтика) ". В произведениях Марка Вовчка рассказчиком часто выступает женщина.

В эпическом произведении может быть образ рассказчика (рассказчика). Как правило, рассказчик и является автором и персонажем произведения. Рассказчик может быть далеким от автора или выразителем авторских идей. Он может быть соучастником событий, судьей Автор может не называть рассказчика, но, читая произведение, можно представить пол, возраст, социальное положение рассказчика. Образ рассказчика встречаем в рассказе П. Кулиша "Орыся": "Видел я Орысю именно перед свадьбой: хорошая была, как цветок. Видел я снова ее через год в Миргороде - еще стала лучше замужем..."

Использование лица рассказчика дает возможность представить такую точку зрения, которая отличается от авторской. Рассказчик является лицом, знает о всех, а рассказчик знакомит нас с тем, что он видит, или с тем, что с ним происходило.

Специфическим рассказчиком является лирический герой. Это лицо, от имени которого выражаются мысли и чувства в лирике. Образ лирического героя шире образа автора.

Важную роль в художественных произведениях выполняют архетипные образы (греч archetupos - прообраз, модель). Понятие архетипа обосновал швейцарский ученый КГ Юнг. Архетип - это содержательная сторона коллективного бессознательную, которое является итогом жизни рода и присуще всем его представителям. "Я выбрал термин коллективное, поскольку речь идет о бессознательном идентично у всех людей и создает тем самым общую основу духовного каждого, будучи по природе сверхличностный- архетипный образ является способом проявления архетипа сознания. В каждом человеке есть коллективное неосознанное, образованное из сферы инстинктов и их соответствий - архетипов По Юнгу, коллективное бессознательное является отражением опыта предшествующих поколений, сохраненного в структуре мозга в структурах.

Современные авторы дают следующее определение архетипов: "Это архаичные культурные первообразы, представления-символы о человеке, его месте в мире и обществе, нормативно-ценностные ориентации, задающие образцы жизнедеятельности людей, которые проросли через многовековые классы истории и культурных трансформаций и сохранили свое значение и смысл в нормативно-ценностном пространстве современной культуры ". В архетипах фиксируются идеи, образы, мотивы поведения, стабильные комплексы переживаний и представлений, которые повторяются из эпохи в эпоху.

Эпическое произведение (мегаобраз) состоит из нескольких макрообразов. Встречаются примеры, когда в лапидарном стихотворном тексте макрообраз включает в себя значительное число микрообразов и, напротив, один микрообраз может равняться мегаобразу. Среди словесно -- художественных образов, согласно концепции И. Ковалика -- М. Коцюбинской, бывают простые (неразвернутые, однофразовые) и сложные (развернутые) микрообразы (см.: Коцюбинська М. Лiтература як мистецтво слова.

Образ -- это способ и форма освоения действительности, он характеризуется единством чувств, общностью смысловых моментов и относится к исторически изменчивым категориям, проявляя свою красоту в разных литературных жанрах.

В истории литературоведения встречались попытки исследования образа в аспекте его прагматического значения. Сторонники такого подхода рассматривали эту категорию как вещь, бытие, возлагая надежду на то, что образ можно понять и изучить до конца. Если бы такие задачи можно было бы решить, то тогда никакой тайны не осталось бы от Гамлета, Дон Кихота, Эдипа, Каменной Дамы... Сторонники прагматического метода предъявляют претензии героям: что полезного они сделали для семьи, какой вклад внесли в экономику и науку. В связи с этой методологией анализа художественной литературы достаточно вспомнить знаменитые " сапоги" и " Сикстинскую Мадонну" Рафаэля. Известный критик XIX века отдавал предпочтение сапогам, которые оказались выше Рафаэля. Впрочем, критик не додумался " продать" картину итальянского художника и купить много обуви. Художественный образ изучается по эстетическим законам, по законам красоты.

Символизм в литературе

Символимзм (фр. Symbolisme) -- одно из крупнейших направлений в искусстве (в литературе, музыке и живописи), возникшее во Франции в 1870-80-х гг. и достигшее наибольшего развития на рубеже XIX и XX веков, прежде всего в самой Франции, Бельгии и России. Символисты радикально изменили не только различные виды искусства, но и само отношение к нему. Их экспериментаторский характер, стремление к новаторству, космополитизм и обширный диапазон влияний стали образцом для большинства современных направлений искусства. Символисты использовали символики, недосказанность, намеки, таинственность, загадочность. Основным настроением, улавливаемым символистами, являлся пессимизм, доходящий до отчаянья. Всё «природное» представлялось лишь «видимостью», не имеющей самостоятельного художественного значения.

Термин «символизм» в искусстве впервые был введён в обращение французским поэтом Жаном Мореасом в одноимённом манифесте -- «Le Symbolisme», опубликованном 18 сентября 1886 года в газете «Le Figaro». В частности, манифест провозглашал:

Символическая поэзия -- враг поучений, риторики, ложной чувствительности и объективных описаний; она стремится облечь Идею в чувственно постижимую форму, однако эта форма -- не самоцель, она служит выражению Идеи, не выходя из-под её власти. С другой стороны, символическое искусство противится тому, чтобы Идея замыкалась в себе, отринув пышные одеяния, приготовленные для неё в мире явлений. Картины природы, человеческие деяния, все феномены нашей жизни значимы для искусства символов не сами по себе, а лишь как осязаемые отражения перво-Идей, указующие на своё тайное сродство с ними... Символистскому синтезу должен соответствовать особый, первозданно-широкоохватный стиль; отсюда непривычные словообразования, периоды то неуклюже-тяжеловесные, то пленительно-гибкие, многозначительные повторы, таинственные умолчания, неожиданная недоговорённость -- всё дерзко и образно, а в результате -- прекрасный французский язык -- древний и новый одновременно -- сочный, богатый и красочный...[1]

К тому времени существовал другой, уже устойчивый термин «декадентство», которым пренебрежительно нарекали новые формы в поэзии их критики. «Символизм» стал первой теоретической попыткой самих декадентов, поэтому никаких резких разграничений и тем более эстетической конфронтации между декадентством и символизмом не устанавливалось. Следует, однако, отметить, что в России в 1890-е гг., после первых русских декадентских сочинений, эти термины стали противопоставлять: в символизме видели идеалы и духовность и соответственно так его манифестировали, а в декадентстве -- безволие, безнравственность и увлечение лишь внешней формой.

В своих произведениях символисты старались отобразить жизнь каждой души -- полную переживаний, неясных, смутных настроений, тонких чувств, мимолётных впечатлений. Поэты-символисты были новаторами поэтического стиха, наполнив его новыми, яркими и выразительными образами, и иногда, пытаясь добиться оригинальной формы, они уходили в считаемую критиками бессмысленной игру слов и звуков. Можно сказать, что символизм различает два мира: мир вещей и мир идей. Символ становится неким условным знаком, соединяющим эти миры в смысле, им порождаемом. В любом символе есть две стороны -- означаемое и означающее. Вторая эта сторона повернута к ирреальному миру. Искусство -- ключ к тайне.

Понятие и образ Тайны, таинственного, мистического проявляется как в романтизме, так и в символизме. Однако, романтизм, как правило, исходит из того, что «познание мира есть познание самого себя, ибо человек -- величайшая тайна, источник аналогий для Вселенной» (Новалис)[3]. Иное понимание мира у символистов: по их мнению, подлинное Бытие, «истинно-сущее» или Тайна -- есть абсолютное, объективное начало, к которому принадлежат и Красота, и мировой Дух.

Вячеслав Иванов в своей работе «Заветы символизма» ёмко и по-символистски образно выразил художественные признаки и эстетические принципы собственно «символического» направления в искусстве (сказанное здесь о поэзии вполне применимо и к остальным видам искусства):

Особенная интуиция и энергия слова, каковое непосредственно ощущается поэтом как надпись неизречённого, вбирает в свой звук многие неведомо откуда отозвавшиеся эхо и как бы отзвуки разных подземных ключей...

В отличие от других направлений в искусстве, использующих элементы характерной для себя символики, символизм полагает выражение «недостижимых», иногда мистических, Идей, образов Вечности и Красоты целью и содержанием своего искусства, а символ, закреплённый в элементе художественной речи и в своём образе опирающийся на многозначное поэтическое слово, - основным, а иногда и единственно возможным художественным средством.

Самое яркое изменение, привнесённое символизмом, касается формы художественного воплощения его поэтики. В контексте символизма произведение любого вида искусства начинает играть именно поэтическими смыслами, поэзия становится формой мышления. Проза и драма начинают звучать поэзией, зрительные искусства рисуют её образы, с музыкой же связь поэзии становится просто всеобъемлющей. Однако, помимо музыкально-поэтических (в широком смысле) принципов воплощения символистских образов, меняется и сама направленность искусства, его цели. Художник, играющий символами, несущими в себе некие тайны и поэтическую многозначность, своим талантом обнажает в этих образах некие вечные соответствия и взаимосвязи мира, отражающегося в нашем сознании, и этим проливает свет на те самые тайны и «идеи», которые, в конечном счёте, и ведут нас к Истине, к постижению Красоты. Строка Бальмонта «мгновенье красоты бездонно по значенью» замечательным образом обобщает как взгляд символистов на искусство, так и их художественные методы: символы призваны своими смыслами выразить некую трансцендентную красоту мироздания, они же заключают её и в форме своего воплощения.

Этот онтологизм символистской поэтики и установка на понимание Бытия как Целого проецируется и на уровень художественной стилистики. Метафора и символ в поэтике символизма оказываются не просто тропами, но способом семиотического моделирования пространства. Так, «соединение двух пространственных рядов в акте синтеза - на семантическом уровне предполагает метафорический перенос признаков одного ряда на другой. В связи с этим пространственные метафоры в поэзии символизма, близки к символам - они связывают разные сферы реальности через “метафорическую номинацию”».

Обобщая, можно сказать, что метод символизма предполагает воплощение основных идей произведения в многозначной и многоликой ассоциативной эстетике символов, т.е. таких образов, значение которых постижимо через их непосредственное выражение единицей художественной (поэтической, музыкальной, живописной, драматической) речи, а также через её те или иные свойства (звукопись поэтического слова, цветовая гамма живописного образа, интервальные и ритмические особенности музыкального мотива, тембровые краски и т.д.). Основным содержанием символистичного произведения являются выраженные в образности символов вечные Идеи, т.е. обобщённые представления о человеке и его жизни, высший Смысл, постигаемый лишь в символе, а также Красота, в нём воплощённая.

Русский символизм поначалу имел в основном те же предпосылки, что и символизм западный: «кризис позитивного мировоззрения и морали» (в России -- в контексте кризиса народнической культурной традиции). Главным принципом ранних русских символистов становится панэстетизм; эстетизация жизни и стремление к различным формам замещения эстетикой логики и морали. «Красота спасёт мир» -- получает новое освещение. Русский символизм, активно впитывая модернистскую литературу запада, стремится поглотить и включить в круг своих тем и интересов все явления мировой культуры, которые, по представлению русских символистов, отвечают принципам «чистого», свободного искусства. Античность, возрождение, романтизм -- эпохи, в которых В. Брюсов, Д. Мережковский, Н. Минский и другие находят художников и поэтов символизма. Само искусство начинает пониматься как накопитель и сохранитель прекрасного (чистого опыта и истинного знания). «Природа создаёт недоделанных уродцев, -- чародеи совершенствуют Природу и дают жизни красивый лик» (К. Бальмонт) Но в русской литературе 2-ой половины XIX века господствовали определенные принципы если не подчинения, то необходимой связи искусства с почвой, с народом, государством и пр. Поэтому первые публикации русских символистов, ещё не адаптированные к русскому духу, встретили более чем холодный приём. У следующего поколения в какой-то степени продолжается напряженная работа над интерпретациями «панэстетизма», но уже не доминирует, смешиваясь со всё более актуальными религиозно-философскими и мифотворческими исканиями.

Русский символизм заявляет о себе в первой половине 1890-х годов. Отправными точками его истории обычно называют несколько публикаций; в первую очередь это: «О причинах упадка…», литературно-критическая работа Д. Мережковского и альманахи «Русские символисты», выпущенные за свой счёт студентом Валерием Брюсовым в 1894 году. Эти три брошюры (последняя книжка вышла в 1895 году) были созданы двумя авторами (часто выступающими в рамках этого издания как переводчики): Валерием Брюсовым (как главный редактор и автор манифестаций и под масками нескольких псевдонимов) и его студенческим товарищем -- А. Л. Миропольским.

В Москве «Русские символисты» издаются за свой счет и встречают «холодный прием» критики; Петербургу больше повезло с модернистскими изданиями -- уже в конце века там действуют «Северный вестник», «Мир искусства»… Однако Добролюбов и его друг и сокурсник по гимназии,В. В. Гиппиус, первые циклы стихов также издают на собственные средства; приезжают в Москву и знакомятся с Брюсовым. Брюсов не был высокого мнения о искусстве стихосложения Добролюбова, но сама личность Александра произвела на него сильное впечатление, оставившее след в его дальнейшей судьбе. Уже в первые годы двадцатого века, будучи редактором появившегося в Москве наиболее значительного символистского издательства «Скорпион», Брюсов опубликует стихи Добролюбова. По собственному, более позднему, признанию, на раннем этапе своего творчества, наибольшее влияние из всех современников Брюсов воспринял от Александра Добролюбова и Ивана Коневского (молодой поэт, чье творчество получило высокую оценку Брюсова; погиб на двадцать четвёртом году жизни).

Самостоятельно от всех модернистских группировок -- особняком, но таким, что нельзя не заметить, -- создавал свой особый поэтический мир и новаторскую прозу Фёдор Сологуб (Фёдор Кузьмич Тетерников). Роман «Тяжёлые сны» писался Сологубом ещё 1880-е годы, первые стихи помечены1878 годом. До 1890-х годов работал учителем в провинции, с 1892 года поселяется в Петербурге. С 1890-х годов в доме писателя собирается кружок друзей, нередко объединяющий авторов из разных городов и враждующих изданий. Уже в двадцатом веке Сологуб стал автором одного из самых известных русских романов этой эпохи -- «Мелкий бес» (1907), вводящий в круг русских литературных персонажей жуткого учителя Передонова; а ещё позднее в России его объявляют «королём поэтов»…

Но, возможно, самыми читаемыми, самыми звучными и музыкальными стихами на раннем этапе русского символизма стали произведения Константина Бальмонта. Уже в конце девятнадцатого века К. Бальмонт наиболее отчетливо заявляет о свойственном символистам «поиске соответствий» между звуком, смыслом и цветом (известны подобные идеи и эксперименты у Бодлера и Рембо, а позже -- у многих русских поэтов -- Брюсов, Блок, Кузмин,Хлебников и др). Для Бальмонта, как например, для Верлена, этот поиск заключается в первую очередь в создании звуко-смысловой ткани текста -- музыка, рождающая смысл. Увлечение Бальмонта звукописью, красочными прилагательными, вытесняющими глаголы, приводит к созданию почти «бессмысленных», по мнению недоброжелателей, текстов, но это интересное в поэзии явление приводит со временем к появлению новых поэтических концепций (звукопись, заумь, мелодекламация); Бальмонт очень плодотворный автор -- более тридцати книг стихов, переводы (У. Блэйк, Э. По,индийская поэзия и другое), многочисленные статьи.

В Петербурге начала века на звание «центра символизма» более всего, пожалуй, подходит «башня» Вяч. Иванова, -- знаменитая квартира на углу Таврической улицы, среди обитателей которой в разное время были Андрей Белый, М. Кузмин, В. Хлебников, А. Р. Минцлова, которую посещали А. Блок,Н. Бердяев, А. В. Луначарский, А. Ахматова, «мирискусстники» и спиритуалисты, анархисты и философы. Знаменитая и загадочная квартира: о ней рассказывают легенды, исследователи изучают здесь проходившие собрания тайных сообществ (Гафизиты, теософы и др.), жандармы устраивали здесь обыски и слежки, в этой квартире впервые публично прочитали свои стихи большинство знаменитых поэтов эпохи, здесь в течение нескольких лет одновременно жили сразу трое совершенно уникальных литераторов, чьи произведения нередко представляют увлекательные загадки для комментаторов и предлагают читателям неожиданные языковые модели -- это неизменная «Диотима» салона, супруга Иванова, Л. Д. Зиновьева-Аннибал, композитор Кузмин (автор романсов сначала, позднее -- романов и поэтических книг), и -- конечно хозяин. Самого хозяина квартиры, автора книги «Дионис и дионисийство», называли «русским Ницше». При несомненной значимости и глубине влияния в культуре, Вяч. Иванов остается «полузнакомым континентом»; отчасти это связано с его длительными пребываниями за границей, а отчасти -- со сложностью его поэтических текстов, кроме всего, требующих от читателя редко встречаемой эрудиции.

В Москве 1900-х годов авторитетным центром символизма без колебаний называют редакцию издательства «Скорпион», где несменным главным редактором сделался Валерий Брюсов. В этом издательстве готовили выпуски самого известного символистского периодического издания -- «Весы». Среди постоянных сотрудников «Весов» были Андрей Белый, К. Бальмонт, Юргис Балтрушайтис; регулярно сотрудничали и другие авторы -- Фёдор Сологуб, А. Ремизов, М. Волошин, А. Блок и т. д., издавалось много переводов из литературы западного модернизма. Существует мнение, что история «Скорпиона» -- это история русского символизма, но, вероятно, это всё же преувеличение.

Родоначальником символизма считают французского поэта Шарля Бодлера. Вершины символизма в литературе Франции - поэзия Поля Верлена и Артюра Рембо.

В русском символизме существовало два потока. В 1890-е годы заявили о себе так называемые «старшие символисты»: Минский, Мережковский, Гиппиус, Брюсов, Бальмонт, Сологуб. Их идеологом был Мережковский, мэтром - Брюсов. В 1900-е годы на литературную арену вышли «младосимволисты»: Белый, Блок, Соловьев, Вяч. Иванов, Эллис и другие. Теоретиком этой группы стал Андрей Белый.

К примеру можно привести стихотворение Шарля Бодлера «Альбатрос», написанное в 1859 году. Прекрасный альбатрос олицетворяет свободу, красоту, поэзию. Мир, в котором парит на своих исполинских крыльях альбатрос, противопоставлен миру жестокости и скуки, от которой изнывают матросы, глумящиеся над плененной птицей. Царь высоты голубой становится жертвой насилия. Он уже не может подняться в небо на белых крыльях. И если в небесных просторах альбатрос был могуч и прекрасен, то на узкой палубе, где ради праздной забавы матросы мучают его, он выглядит нелепым и смешным. Судьбу альбатроса Бодлер сравнивает с судьбой Поэта.

Жизнь и творчество А.П. Чехова

Антон Павлович Чехов родился 17 (29) января 1860 года в городе Таганроге. Он был третьим сыном в семье купца третьей гильдии Павла Егоровича Чехова и Евгении Яковлевны Чеховой (урожденной купеческой дочери Морозовой). Сам Антон Павлович считал днем своего рождения 16 января: возможно, в метрической книге была сделана неверная запись, и день рождения записали по дню святого Антония, именем которого ребенок был крещен.

Уже будучи взрослым, Чехов написал о доме на Полицейской улице, в котором родился : «Дивлюсь, как это мы могли жить в нем?» Действительно, в трех крошечных комнатках общей площадью 23 метра к моменту рождения Антона жили, кроме родителей, два его старших брата - Александр и Николай. Младшие - Иван, Мария и Михаил - родились уже на других квартирах.

Детство Чехова прошло в доме на углу Монастырской улицы и Ярмарочного переулка. На первом этаже помещалась лавка отца, на втором - квартира. Когда Антон Павлович говорил: «В детстве меня не было детства», то он подразумевал под этим многое. Прежде всего, режим жизни детей Павла Егоровича был не очень детским, - это был почти каторжный трудовой режим. Лавочка Павла Егоровича торговала с 5 утра и до 11 вечера, заботу о ней Павел Егорович нередко целиком возлагал на сыновей. День его детей распределялся между лавочкой, гимназией, опять лавочкой, бесконечными спевками и репетициями и такими же бесконечными церковными и домашними молениями. Кроме того, дети учились ремеслу, Антоша - портняжному. Антоша должен был с малых лет приучаться и к счетному делу, а главное - к искусству торговли, в которое входило и почтительное обращение с покупателями и знание приемов «обмеривания, обвешивания и всякого торгового мелкого плутовства», - как писал в своих воспоминаниях старший брат Антона Павловича - Александр Павлович.

Павел Егорович воспитывал своих детей деспотически. Порки были частым явлением в семье. И, однако, было бы неправильным рисовать жизнь семьи Павла Егоровича только темными красками. Нельзя забывать о смягчающем влиянии матери, Евгении Яковлевны, как нельзя забывать и о том, что влияние Павла Егоровича на своих детей было далеко не только отрицательным.

Действительность, окружавшая Антошу Чехова, была покушением на его свободу.

Еще более сильным врагом его свободы, чем семейный деспотизм, была гимназия. Таганрогская гимназия была идеальной с точки зрения царского министерства народного просвещения. То была настоящая фабрика рабов.

Со всех сторон наступала на Чехова действительность, стремившаяся сделать из него раба, отовсюду надвигалось на него насилие. Но чем грубее был натиск действительности, тем сосредоточеннее, упорнее становился юноша Чехов в отстаивании своего человеческого достоинства.

Рано началось у Антоши увлечение театром и литературой. Первое известное нам юношеское произведение Чехова написано для театра. Это пьеса «Безотцовщина».

Вместе с увлечением театром шли и первые литературные опыты. Гимназистом четвертого класса Антоша сотрудничал в рукописном журнале, выходившем под редакцией ученика старшего класса. В этом журнале было помещено сатирическое стихотворение Антоши, посвященное инспектору Дьяконову. Завсегдатаем галерки Таганрогского театра Чехов становится с тринадцатилетнего возраста; в исполнении местных трупп и заезжих знаменитостей он имел возможность увидеть на сцене русский классический репертуар, пьесы Шекспира, Современные водевили и мелодрамы. В обширный круг чтения юного Чехова вошли Сервантес, Гюго, Тургенев, Гончаров, естествоиспытатель Гумбольдт, философ Бокль и наряду с ними разнообразные юмористические журналы и сборники.

В 1876 году иллюзии Павла Егоровича о возможности разбогатеть потерпели полный крах. Он не смог вовремя выплатить деньги, взятые в кредит для строительства нового дома, был признан банкротом и обращен из купеческого в мещанское сословие. Павлу Егоровичу угрожала долговая яма, то есть тюрьма, и он вынужден был уехать - фактически бежать - в Москву вместе с женой и младшими детьми, Марией и Михаилом. К тому времени двое старших сыновей уже учились в Москве: Александр - на физико-математическом факультете Московского университета, Николай - в Школе живописи, ваяния и зодчества. Иван и Антон остались в Таганроге, чтобы закончить гимназию. Но уже через год Иван бросил учебу и перебрался к родителям в Москву, так как не находил возможности заработать на жизнь в Таганроге.

Антон остался в Таганроге - без денег, без поддержки, одинокий и свободный. На жизнь он зарабатывал репетиторством. Оставшись один, Антоша распродавал остатки домашней обстановки, бегал по урокам и высылал деньги в Москву. Ему пришлось познакомиться с унизительным ожиданием по месяцам заработных грошей, с косыми взглядами «хозяев», брошенными невзначай на продранные башмаки репетитора, с мучительными мечтами о стакане сладкого чая, который могут подать, а могут не подать.

Одинокая жизнь в Таганроге ознаменовалась написанием пьес «Безотцовщина» и «Нашла коса на камень» и водевиля «Недаром курица пела».