Глубина мысли, тонкий психологизм и богатство лексики в произведениях Ф.И. Тютчева

Размещено на http://www.allbest.ru/

61

МИНИСТИРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ ПЕНЗЕНСКОЙ ОБЛАСТИ

Государственное образовательное учреждение среднего профессионального образования «Белинский многопрофильный колледж»

ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ РАБОТА

Тема: Глубина мысли, тонкий психологизм и богатство лексики в произведениях Ф. И. Тютчева

Галкина Ольга Федоровна

Специальность 050301

Русский язык и литература

Курс 5, группа Б

Форма обучения: очная

Научный руководитель:

2010г

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. Ф. И. ТЮТЧЕВ И ЭПОХА 19 ВЕКА

1.1 Жизнь и творчество Ф. И. Тютчева

1.2 Особенности лирики Тютчева

ГЛАВА 2. ОСНОВНЫЕ ТЕМЫ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

2.1 Тема природы

2.3 "Денисьевский цикл" в жизни Ф. И. Тютчева

ГЛАВА 3. ПСИХОЛОГИЗМ ЛИРИКИ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ПРИЛОЖЕНИЕ

Введение

В наши дни даже странно представить, что были времена, когда его творчество Ф. И. Тютчева не казалось бесспорной ценностью, а его имя ставилось после имен пиитов, которых безвозвратно поглотила Лета.

Но времена такие были. Хотя вряд ли повторятся вновь - доколе суждено существовать русскому носителю культуры, Тютчев уже намертво впаян в отечественную литературу где-то между Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и их наследниками: Фетом, Островским, Достоевским, двумя Толстыми - Львом Николаевичем и Алексеем Константиновичем - связав своей долгой жизнью разные эпохи истории, три так непохожих друг на друга царствования, испытав в отрочестве вместе с Россией восторг от побед 1812 года, а в зрелом возрасте - позор от поражения войны года 1854, ныне полузабытой, однако бывшей когда-то саднящей раной не только для Тютчева.

Кто из нас знает лицо молодого Федора Ивановича Тютчева? Почти никто. Мы помним его облик на склоне лет: серьезные грустные глаза, высокий лоб, седые редкие волосы, сухие от страданий губы, длинные пальцы

Да, мы помним его зрелым и серьезным человеком. И таким он пришел в поэзию - зрелым и серьезным.

Принято считать, будто публикацией двадцати четырех стихотворений в третьей и четвертой книгах пушкинского «Современника» в 1836 году Тютчев дебютировал в поэзии. Эта аберрация исторической памяти - один из парадоксов, сопровождавших Тютчева при жизни и сопровождающих его до сих пор. Однако иначе, кажется, и быть не может с этим единственным в своем роде поэтом-философом.

Ему как бы было предназначено свыше стать певцом двух величин -- Космоса и России -- равно требующих не просто недюжинного, особого таланта. А в этих условиях конкретность биографии певца определяющего значения не имеет. Он и сам становится величиной, где мелочи и детали быта пропадают, стираются, исчезают в небытии.

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами;

Настанет ночь, и звучными волнами

Стихия бьет о берег свой.

То глас ее; он нудит нас и просит...

Уж в пристани волшебный ожил челн;

Прилив растёт и быстро нас уносит

В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звёздной

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

Чтобы так видеть неохватное Мироздание, так остро чувствовать его, так просто и доходчиво сказать о Космосе и человеке в нем, для этого надо жить в самом Космосе, среди летящих из бесконечности в бесконечность планет, а не рождаться в ноябре 1803 года в усадьбе Овстуг Орловской губернии и не умирать в июле 1873 года в Царском Селе.

В Космосе Тютчев, по сути дела, и жил, будучи, по словам Л. Н. Толстого, «одним из тех несчастных людей, которые неизмеримо выше толпы, среди которой живут, и потому всегда одиноки».

Но еще Тютчев жил и в России, воплотив в плотском своем существовании те духовные и душевные метания, что принесла России европейская культура в наиболее высоких своих достижениях. Кроме того, он был живым человеком, которому свойственны все слабости и ошибки. Вот на этой стороне его жизни мне хочется остановиться подробнее. В своём реферате я покажу Тютчева не как певца Космоса и России, а как певца и ценителя женской красоты. Таким образом, целью своей работы ставлю: показать влияние любовного чувства на творчество поэта, определяю следующие задачи: рассмотреть любовную лирику Тютчева, а именно "Денисьевский цикл"; раскрыть образ Музы Тютчева, Е. А. Денисьевой, привести факты из их биографии.

Глава I. Ф.И.Тютчев и эпоха 19 века

1.1 Жизнь и творчество Ф. И. Тютчева

Федор Иванович Тютчев… Неразгаданная загадка и проникновенная песнь России…его стихи - признание в любви своей земле и вдохновенный полет чувств, сиянье снегов под солнцем и выси гор, лазурь морских волн и таинственная тишина сумерек, когда «все во мне, и я во всем». Ему были открыты все стихи мира: земля, вода, огонь, воздух. Он не скрывал своего пристрастия к земле и земному:

Нет, моего к тебе пристрастья

Я скрыть не в силах, мать-Земля!

Духов бесплотных сладострастья,

Твой верный сын, не жажду я.

И вместе с тем, сын земли, он был одним из самых одухотворенных русских поэтов, воспаривших к горным и небесным высям, к звездам, к мирам, растворившимся «в воздушной бездне голубой».

От земной реальности он восходил к возвышенным мечтам, к беспредельности. И в этом и естественном переходе от земли к небу, от плоти к духу, от частного к всеобщему, его сопровождала мысль. Мысль всепроникающая, глубокая, пытливая.

Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября 1803 года в родовом имении Овстуг Брянского Уезда Орловской губернии. Домашнее воспитание его направлялось самозабвенно преданным литературе поэтом С.Е.Раичем, который вспоминал о своем ученике: «По тринадцатому году он переводил уже оды Горация с замечательным успехом». В Московском университете Тютчев слушал лекции известного словесника А.Ф.Мерзлакова, который и представил юного поэта в Общество любителей российской словесности.

По окончании университета Тютчев поступает на дипломатическую службу и весной 1822 года покидает родину, чтобы вернутся лишь через 22 года. За границей (в Мюнхене, затем в Турине) он живет вне русской языковой стихии, к тому же обе жены поэта (на чужбине Тютчев женился, овдовел, женился вторично) были иностранками, не знавшими русского языка. Французский язык был языком его дома, его службы, его круга общения, наконец, его публицистических статей и частной корреспонденции. По-русски писались только стихи.

Изредка стихи Тютчева появляются на страницах русских периодических изданий, но это обычно журналы и альманахи второстепенные, малочитаемые («Уралия», «Галатея»).

Только в 1836 году целую подборку его стихов, правда, подписанных не полным именем, а инициалами Ф. Т., напечатал в своем «Современнике» Пушкин. На них обратили внимание такие знатоки и ценители поэзии как В.Л. Жуковский, П.А.Вяземский, И.В.Киреевский.

Вернулся в Россию Тютчев в 1844 году. Это было время, неблагоприятное для поэзии.

После смерти Пушкина, Лермонтова казалось, что «золотой век» русской поэзии завершился, да и в обществе ощутимы были новые веяния, которым отвечала не лирическая поэзия, «положительная» проза. Все меньше печатается стихов, как будто бы спадает интерес к поэзии. Впрочем, Тютчев никогда не стремился стать профессиональным литератором: издателям и поклонникам его творчества приходилось всякий раз уговаривать его дать стихи для печати. В 40-е годы Тютчев не печатается почти десять лет, естественно, помнят его лишь малочисленные почитатели. И только в 50-х годах Некрасов и Тургенев как бы извлекают стихи Тютчева из небытия, опубликовав большую подборку их в «Современнике». В 1854 году выходит в свет первый поэтический сборник Тютчева, а незадолго до возвращения на родину, вспоминая свою московскую юность, Тютчев писал родителям: «Не подлежит сомнению, что я еще на этой исходной точке, я совсем иначе устроил бы свою судьбу», Мы не знаем, что имел в виду поэт, но дипломатической карьеры он не сделал. Однако вовсе не из-за отсутствия интереса к политике - напротив, внешнеполитические вопросы всегда составляли один из главнейших интересов в жизни Тютчева. Свидетельства тому - его публицистические статьи, его письма, воспоминания современников. Россия, ее положение в мире, ее будущность - предмет неослабного внимания, беспокойного и глубоко личного интереса Тютчева: «Думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченным тем, что до нее относится».

Поражение России в Крымской компании 1855 года было воспринято поэтом как личная катастрофа поэта и заставило его пересмотреть отношение к Николаю I и всему 30-летнему правлению этого «царя-лицедея», человека «чудовищной тупости».

Внутриполитические взгляды Тютчева были вполне традиционны, однако, принцип просвещенного самодержавия, согласно его взглядам, должен был удовлетворять, в сущности, идеальным условиям, а именно: государственным чиновником. За 70 лет жизни Тютчева сменились три царя, и ни одно реальное царствование чаяниям поэта не отвечало - об этом можно судить по многочисленным его едким критическим высказываниям. Оставались смутные упования: «В Россию можно верить», упования, основанные на убеждении, что судьбу России решит не «пена, плавающая на поверхности», а те могучие, невидимые силы, которые пока «таятся в глубине». Тютчев имел прекрасную возможность вблизи наблюдать за деятельностью государственной машины - ведь он до конца своих дней находился на государственной службе (сначала старшим цензором при Министерстве иностранных дел, последние пятнадцать лет - председателем Комитета цензуры иностранной).

Кроме того, знание камергера налагало на него обязанность бывать при дворе. Взгляд Тютчева на положение дел внутри страны с течением времени становится все более пессимистическим. «В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию», - вынужден признать он на склоне лет. Политика, Общественные интересы глубоко волновали Тютчева - государственника и дипломата: «Часть моего существа отождествилась с известными убеждениями и верованиями». Этой «части» обязаны своим появлением на свет политические стихи Тютчева, в большинстве своем написанные «по случаю» и в согласии с его принципом «смягчать, а не тревожить» сердца «под царскою парчою». Стихи эти значительно уступают в силе и художественности лирическим его произведениям, которые рождались из таинственных родников, сокрытых в глубине души.

Наследник 18 века, дитя 19 века, он был одним из самых чутких предтеч века 20. И наш век считает этого поэта как своего современника. Он остался в русской поэзии как живое соединение глубокого содержания с воплощенной красотой. За полвека с лишним поэтом написано всего лишь около четырехсот стихотворений. Написано мало, сказано много. Как дорожим мы каждой его строкой!..

Он в наши дни оказался в числе наиболее почитаемых русских поэтов. Естественным и привычным стало сочетание имен Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова и Тютчева.

Истоки его творчества - детство в замечательной семье, природа, удивительный внутренний мир.

Особенности судьбы и характера Ф.И.Тютчева (1803 - 1873) определили неправомерно замедленное распространение его известности не только среди широкой читающей публики, но и среди литераторов-современников. Лев Толстой вспоминал, как в1855 году «… Тургенев и Некрасов едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его таланта». А ведь Тютчев к тому времени уже четверть века печатался. И тем не менее честь «открытия» Тютчева принадлежит Н.А.Некрасову, в 1850 году обратившему внимание читателей «Современника» на стихи уже немолодого поэта, которые он в своей статье приравнивал к лучшим образцам «русского поэтического гения».

1.2 Особенности лирики Тютчева

Истинное величие Тютчева обнаруживается в его лирике. Гениальный художник, глубокий мыслитель, тонкий психолог - таким представлен он в стихах, темы которых вечны: смысл бытия человеческого, жизнь природы, связь человека с этой жизнью, любовью. Эмоциональная окраска большинства тютчевских стихотворений определяется его мятущимся , трагическим мироощущением. Как жесточайшее бедствие и тяжкий грех ощущал поэт самовластье «человеческого Я» - проявление индивидуализма, холодного и разрушительного. Отсюда бессильные порывы Тютчева к христианству, особенно к православию с его выраженной идеей «соборности», смирением и покорностью судьбе. Иллюзорность, призрачность, хрупкость человеческого существования - источники постоянной, внутренней тревоги поэта, Тютчев - мятущийся агностик - в поисках устойчивого мировоззрения не мог пристать ни к одному берегу. Так, он неоднократно декларировал пантеизм («Не то, что мните вы, природа…», «Полдень»), но внутренней убежденности, стойкой веры в божественное начало, благотворное и разлитое повсеместно, не было. Если для пантеистического мировоззрения А. К. Толстого характерен оптимизм, вызванный уверенностью, что «в одну любовь мы все сольемся вскоре…», то у Тютчева перспектива «слияния» рисуется весьма безрадостно. В стихотворении «Смотри, как на речном просторе…» «человеческое Я» уподобляется тающими льдинами, которые Все вместе - малые, большие, Утратив прежний образ свой, Все - безразличны, как стихия, - Сольются с бездной роковой!.. Спустя двадцать лет, в последние годы жизни образ «всепоглощающей миротворной бездны» снова возникает в стихотворении поэта «От жизни той, что бушевала здесь…». В общем ряду явлений природы человек в поэзии Тютчева занимает непонятное, двусмысленное положение «мыслящая тростинка». Мучительная тревожность, тщетные попытки понять свое предназначение, ужасающие подозрения относительно самого существования загадки «природы - сфинкса» и наличия «творца в творении» неотступно преследуют поэта. Его угнетает сознание ограниченности, бессилия мысли, которая упорно стремится постичь вечную загадку бытия, - «длань незримо - роковая» неуклонность пресекает ее напрасные и обреченные попытки. Во многих стихах Тютчева незримо присутствует терзавшая Паскаля мысль: «Меня ужасает вечное молчание этих бесконечных пространств». Вообще философия Паскаля чрезвычайно близка мироощущению Тютчева. В его поэзии немало образов и понятий, встречающихся у французского философа, но едва ли не самое основное - это убеждение Тютчева, что «корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а я настроении его сердца», созвучном одному из основных положений философии Паскаля: «Сердце имеет свои законы, которых вовсе не знает разум». Чувство тревоги особенно обостряется ночью, когда исчезает призрачная награда - видимый мир - между человеком и «бездной» с ее «страхами и мглами». У лишенного зрения «ночного» человека обостряется слух, услышит он «гул непостижимый» или вой ночного», которые напоминаю ему о «родном», но не менее от того жутком изначальном хаосе. О том, как остро ощущал поэт, что «ночь страшна», красноречиво свидетельствует «Альпы», лишенное в отличии от других его произведений на тему «день и ночь» философского звучания, но тем более поражающее мрачными образами, найденными Тютчевым для спящих гор: Помертвелые их очи Льдистым ужасом разят.

Тютчев-поэт страстной, беспокойной, предельно растревоженной мысли. Отсюда крупные историко-философские планы его лирических миниатюр - восемь двенадцать строк как выход в Галактику. Он видит песчинку и созерцает звездные миры. Он не только любуется ими От любования Тютчев движется к постижению. Не Умозрительному, отвлеченному, а поэтическому, чувственному постижению. Песчинка и звезда выступают у Тютчева в их живом единстве. Он певец беспредельности мира. У него океан объемлет шар земной, он раздвигает зримое до незримого, воображаемого, предчувствуемого.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывем, пылающей бездной

Со всех сторон окружены.

Процитировав в своей статье о поэте это стихотворение, Некрасов писал: «Последние стихи удивительны: читая их, чувствуешь невольный трепет». В стихах Федора Ивановича Тютчева удивительным образом, очень гармонично сочетается архаика и современность. Они чисты, воздушны и удивительны.

Для поэтов "чистого искусства" характерны высокая культура, преклонение перед совершенными образцами классической скульптуры, живописи, музыки, повышенный интерес к искусству Древней Греции и Рима, романтическая тяга к идеалу красоты, стремление приобщиться к "иному", возвышенному миру.

Рассмотрим, как в лирике Тютчева отразилось художественное мироощущение. Любовная лирика пронизана мощным драматичным, трагедийным звучанием, что связано с обстоятельствами его личной жизни. Он пережил смерть любимой женщины, оставившей в душе незаживающую рану. Шедевры любовной лирики Тютчева родились из подлинной боли, страданий, чувства невосполнимой утраты, ощущения вины и раскаяния.

Наивысшим достижением любовной лирики Ф. И. Тютчева является так называемый "Денисьевский цикл", посвященный любви, пережитой поэтом "на склоне лет" к Елене Александровне Денисьевой. Этот удивительный лирический роман длился 14 лет, закончившись смертью Денисьевой от чахотки в 1864 году. Но в глазах общества это были "беззаконные", постыдные отношения. Поэтому и после смерти любимой женщины Тютчев продолжал винить себя в ее страданиях, в том, что не сумел оградить ее от "суда людского".

Стихотворения о последней любви поэта по глубине психологического раскрытия темы не имеют себе равных в русской литературе:

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней...

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!

Огромная сила воздействия на читателя этих строк коренится в искренности и безыскусности выражения глубокой, выстраданной мысли о скоротечности огромного, неповторимого счастья, которого уже не вернуть. Любовь в представлении Тютчева -- это тайна, высший дар судьбы. Она волнующа, причудлива и неподконтрольна. Смутное влечение, таящееся в глубине души, неожиданно прорывается взрывом страсти. Нежность и самопожертвование могут нежданно превратиться в "поединок роковой":

Любовь, любовь -

гласит преданье -

Союз души с душой родной -

Их соединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И... поединок роковой...

Однако подобная метаморфоза все-таки не способна убить любовь; более того, страдающий человек не желает избавиться от мук любви, ибо она дарит ему полноту и остроту мироощущения.

Со смертью любимой женщины ушли жизнь, мечты, желания, померкли ее прежде яркие краски. Точное до боли сравнение, уподобляющее человека птице с поломанными крыльями, передает чувство потрясения от тяжелой утраты, опустошенности, бессилия:

Любила ты, и так, как ты, любить --

Нет, никому не удавалось!

О Господи!.. и это пережить..

Глава II. Основные темы произведений

2.1Тема природы

В творчестве поэта представлены следующие темы: жизнь природы, связь человека с этой жизнью, любовью. Природа для Тютчева - живое существо, неповторимый мир.

В отношении к природе Тютчев проявлял как бы две ипостаси: бытийную, созерцательную, воспринимающую окружающий мир « с помощью пяти органов чувств, и духовную, мыслящую, стремящуюся за видимым покровом угадать великую тайну природы.

Тютчев-созерцатель создает такие лирические шедевры, как «Весенняя гроза», «Есть в осени первоначальной…», «Чародейкою зимою…», и - множество подобных, коротких, как почти все тютчевские стихи, прелестных и образных пейзажных зарисовок.

Аполлон Григорьев писал: «Пантеистическое созерцание, созерцание подчиненное, тяготеет над отношениями к природе великорусской, но это подчиненное созерцание и сообщает им при переходе в творчество их особенную красоту и прелесть. <…> В Тютчеве, например, возводит их, эти отношения, до глубины философского созерцания, до одухотворения природы». Тютчев - мыслитель, обращаясь к природе, видит в ней неисчерпаемый источник для размышления и обобщений космического порядка. Так родились стихи: «Волна и дума», «Певучесть есть в морских волнах…», «Как сладко дремлет сад темно-зеленый…» и т. п. К этим произведениям примыкают несколько чисто философских: «Silentium!», «Фонтан», «День и ночь». Философская лирика Тютчева менее всего «головная», рассудочная. Прекрасно охарактеризовал ее И.С. Тургенев: «Каждое его стихотворение начиналось мыслью, но мыслью, которая, как огненная точка, впихивала под влиянием чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так выразиться, свойства происхождения своего, мысль г.Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченную, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им сама нераздельно и неразрывно». Радость бытия, счастливое согласие с природой, безмятежное упоение ею характерны преимущественно для стихотворений Тютчева, посвященных весне, и это есть своя закономерность. Постоянные мысли о хрупкости жизни были неотвязными спутниками поэта.

«Чувство тоски и ужаса уже много лет как стали обычным моим душевным состоянием» - такого рода признания нередки в его письмах. Неизменный завсегдатай светских салонов, блестящий и остроумный собеседник, «прелестный говорун», по определению П.А.Вяземского, Тютчев был вынужден «избегать во что бы то ни стало в течение восемнадцати часов из двадцати четырех всякой серьезной встречи с самим собой». И мало кто мог постичь его сложный внутренний мир. Вот каким видела отца дочь Тютчева Анна: «Он мне представляется одним из тех изначальных духов, таких тонких, умных и пламенных, которые не имеют ничего с материей, но у которых нет, однако, и души. Он совершенно вне всяких законов и правил. Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокойное». Пробуждающаяся весенняя природа обладает чудодейственным свойством заглушать это постоянное беспокойство, умиротворять тревожную душу поэта. Могущество весны объясняется ее торжеством над прошедшим и будущим, полным забвением бывшего и грядущего уничтожения и распада:

И страх кончины неизбежной

Не свеет с древа ни листа:

Их жизнь, как океан безбрежный,

Вся в настоящем разлита.

Воспевая весеннюю природу, Тютчев неизменно радуется редкой и краткой возможности ощутить полноту жизни, не омраченной предвестниками гибели - «Не встретишь мертвого листа», - ни с чем не сравнимой отрадой целиком отдаваться настоящему моменту, причастности «жизни божески - всемирной». Порой и осенью ему чудится дуновение весны. В противопоставлении, вернее, предпочтении сомнительному райскому блаженству бесспорного, достоверного наслаждения красотою весенней природы, самозабвенного упоения ею Тютчев близок А.К.Толстому, писавшему: «Боже, как это прекрасно - весна! Возможно ли, что в мире ином мы будем счастливее, чем в здешнем мире весной!» Совершенно те же чувства наполняют Тютчева: Что перед тобой утеха рая, Пора любви, пора весны, Цветущее блаженство мая, Румяный цвет, златые сны?. На тютчевских лирических пейзажей лежит особенная печать, отражающая свойства его собственной душевной и физической природы - хрупкой и болезненно. Его образы и эпитеты часто неожиданные, непривычны и на редкость впечатляющи. У него ветви докучные, земля принахмурилась, листья изнуренные и ветхие, звезды беседуют друг с другом тихомолком, день скудеющий, движение и радуга изнемогают, увядающая природа улыбается немощно и хило и «Вечный строй» природы то восхищает, то вызывает уныние поэта:

Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

И перед ней мы смутно сознаем

Себя самих - лишь грезою природы

Но в сомнениях и мучительных поисках истинных взаимоотношений части и целого - человека природы - Тютчев вдруг приходит к неожиданным прозрениям: человек не всегда в разладе с природой, он не только «беспомощное дитя», но он и равновелик ей в своей творческой потенции:

Связан, соединен от века

Союзом красного родства

Разумный гений человека

С творящей силой естества…

Сказки заветное слово -

И миром новым естество

Всегда откликнуться готово

На голос родственный его.

2.2 Денисьевский цикл

О Елене Александровне Денисьевой, последней, пылкой, тайной и мучительной любви Ф. И. Тютчева, поэта и блистательного остроумца - дипломата, неизвестно почти ничего… и известно слишком много!

Она - адресат более пятнадцати его стихотворений, ставших самыми драгоценными шедеврами русской лирики второй половины девятнадцатого столетия. Это - очень много для Женщины, которая беззаветно любила. И - слишком мало для сердца, которое надорвало себя этой Любовью. Вот уже почти двести лет мы читаем строки, посвященные ей, восторгаемся мучительной и жгучей силой чувства к ней Тютчева, вообще - то, человека очень скрытного и презирающего всякую "сентиментальную чепуху", задумываемся над тем, а оправдана ли была такая вот грешная страсть, а грешна ли она - вообще? Мы задаем себе эти вопросы, мы примериваем знакомые со школьной скамьи строки к своей собственной жизни, но мы крайне редко задумываемся над тем, кто же была эта Женщина, что Она собою представляла и чем Она могла на долгие 14 лет приворожить, притянуть, "причаровать" к себе столь непостоянную натуру, жаждущую новизны и смены впечатлений, натуру резкую, быстро разочаровывающуюся, иссущающую самое себя острым и часто бесплодным, беспощадным, бесконечным самоанализом?: Попробуем перелистать страницы немногочисленных воспоминаний, полузабытых писем, пожелтевшие листы чужих дневников: осторожно, ненавязчиво.

Попытаемся воссоздать до сих пор скрытую канву недолгой, мучительно - яркой жизни той, что Поэт называл "моя живая душа".

Елена Александровна Денисьева родилась в 1826 году, в старинной, но очень обедневшей дворянской семье. Рано потеряла мать, с отцом, Александром Дмитриевичем Денисьевым, заслуженным военным, и его второю женою отношения почти сразу не сложились.

Непокорная и вспыльчивая для новой" матушки" Елена была спешно отправлена в столицу, Санкт - Петербург, на воспитание к тете, сестре отца, Анне Дмитриевне Денисьевой - старшей инспектрисе Смольного института.

Привилегированное положение, которое занимала старейшая из воспитательниц Анна Дмитриевна в этом учебном заведении, знаменитом на всю Россию, позволило ей воспитывать полусироту - племянницу на общих основаниях с остальными "смолянками": девочка приобрела безукоризненные манеры, стройную осанку, отличный французско-немецкий выговор, полную мешанину в голове по курсу естественных наук и математики, солидные познания в области домоводства и кулинарии, и непомерную пылкость воображения, развитую чтением по ночам сентиментальных романов и поэзии, украдкою от классных дам и пепиньерок.

Анна Дмитриевна, чрезмерно строгая и сухая с подчиненными и воспитанницами, страстно привязалась к племяннице, по - своему баловала ее, то есть рано начала покупать ей наряды, драгоценности, дамские безделушки и вывозить в свет, где на нее - изящную, грациозную брюнетку, с чрезвычайно выразительным, характерным лицом, живыми карими глазами и очень хорошими манерами - быстро обратили внимание и бывалые ловеласы и пылкие "архивные юноши" (студенты историко-архивных факультетов Петербургского и Московского университетов, представители старинных дворянских, часто обедневших, семейств).

Елена Александровна, при своем природном уме, обаянии, глубокой вдумчивости, серьезности - ведь жизнь сироты, что ни говори, накладывает отпечаток на душу и сердце, - и очень изысканных, изящных манерах могла рассчитывать на весьма неплохое устройство своей судьбы: Смольный институт был под неустанной опекой Императорской Фамилии, и племянницу, почти приемную дочь, заслуженной учительницы собирались при выпуске непременно назначить фрейлиной Двора!

А там и замужество, вполне приличное ее летам и воспитанию, ожидало бы Элен заслуженною наградой, а старушка - тетушка могла бы с наслаждением предаваться (в тени семейного очага племянницы) столь любимой ею игре в пикет, с каким-нибудь безукоризненно воспитанным и отменно любезным гостем из огромного числа светских знакомых!

К таким, "вполне светским" знакомым принадлежал, разумеется, сперва и Федор Иванович Тютчев.

Его старшие дочери от первого брака, Анна и Екатерина Тютчевы, оканчивали выпускной класс Смольного вместе с Еленой. Они даже были весьма дружны между собою, и на первых порах m-lle Денисьева с удовольствием принимала приглашение на чашку чая в гостеприимный, но немного странный дом Тютчевых. Странный потому, что каждый в нем жил своею, собственной, жизнью, несмотря на чтение вслух по вечерам в ярко освещенной гостиной, на частые совместные чаепития, на шумные семейные выезды в театры или на балы.

Внутренне каждый в этой блестяще - интеллигентной, глубоко аристократической по духу, взглядам, мировоззрению семье был закрыт и тщательно спрятан в свою собственную оболочку глубоких переживаний и даже "потерян" в них.

В доме всегда царила некая внутренняя прохлада и пламя любви, затаенное под спудом сдержанности и аристократической холодности, никогда не разгоралось в полную силу.

Особенно растерянной, неприкаянной в этой "полуледяной атмосфере" казалась Елене жена любезнейшего, всегда чуть-чуть эгоистично рассеянного, Федора Ивановича, деликатная, очень сдержанная Эрнестина Феодоровна, в девичестве - баронесса Пфефель, уроженка Дрездена.

Она всегда старалась быть незаметной, морщилась, когда на нее обращали излишнее, по ее понятиям, внимание, но тонкие, изящные черты ее лица, огромные карие глаза, всегда как бы "зябли" от душевного "cквозняка" царившего в доме, молили о лишнем взгляде или мимолетно обращенном к ней теплом слове. Она безмерно обожала своего Theodora и даже поощряла его увлеченность изящной и живой подругой своих приемных, но искренне любимых дочерей, что очень удивляло Елену на первых порах.

Правда, потом, уже много позже, она разгадала искусный "секрет" Эрнестины Феодоровны - та просто-напросто, не воспринимала ее всерьез!

Умудренной блестящим светским опытом госпоже Тютчевой думалось, что пылкий роман - увлечение ее "пиитического" мужа наивной молодой красавицей - смолянкой будет, хотя и бурным, но недолгим, и что он - гораздо безопаснее, чем все прежние безрассудные "вихри страстей" её Theodora с великосветскими аристократками - красавицами. Любое из этих увлечений в одну минуту грозило перерасти в громкий скандал и могло стоить ее мужу придворной и дипломатической карьеры.

А уж этого никак нельзя было допустить! Но если бы искушенная в великосветских "обычаях" супруга дипломата - поэта только могла представить себе, какой пожар "возгорится" из маленькой искры обычного светского флирта!

Роман развивался пугающе - стремительно! Елене Александровне в ту пору было двадцать пять лет, Тютчеву - сорок семь. О их бурной связи вскоре стало известно управляющему Смольного института, который напал на след квартиры, снимаемой Тютчевым неподалеку для тайных свиданий с Еленой Александровной. Скандал разгорелся в марте 1851 года, почти перед самым выпуском и придворными назначениями. Смолянка Денисьева в ту пору уже ждала ребенка от поэта - камергера! Старшая дочь Елены Денисьевой от Тютчева родилась 20 мая 1851 года. Все надежды на карьеру ее, как фрейлины Двора, а тетушки Анны Дмитриевны, как кавалерственной дамы, разумеется, были тотчас забыты!

Анну Дмитриевну спешно выпроводили из института, правда, с почетной пенсией - три тысячи рублей ежегодно, а бедную Лелю "все покинули". У нее почти не осталось ни друзей, ни знакомых в свете. Ее на новой квартире, где она жила вместе с тетушкой и новорожденной дочерью, тоже Еленой, навещали только две - три подруги, самая преданная из них : Варвара Арсентьевна Белорукова, классная дама Смольного, заботящаяся после смерти Елены о детях и престарелой тетке, да немногочисленные родственники.

Александр Георгиевский писал о Елене Александровне и её судьбе так: "Это была самая тяжкая пора в ее жизни, отец ее проклял и не хотел больше видеть, запрещая всем остальным родным видеться с нею.

От полного отчаяния ее спасала только глубокая религиозность, только молитва, дела благотворения, пожертвования иконе Божьей матери в соборе всех учебных заведений близ Смольного монастыря, на что пошли все имевшиеся у нее немногие украшения".

Думается, Александр Иванович Георгиевский несколько ошибается в своих воспоминаниях, говоря о единственном утешении несчастливицы (в светском понимании) - Елены: Боге и православных молитвах! У нее был еще один " Бог" - Федор Иванович Тютчев и еще одно утешение: его Любовь и привязанность к ней! Она так и называла его: " Мой Боженька". Она прощала ему абсолютно все: частые отлучки, постоянную жизнь на две семьи, он не собирался, да и не мог оставить преданной и все знающей Эрнестины Феодоровны и фрейлин - дочерей, свою службу дипломата и камергера, эгоистичность, вспыльчивость, частую, рассеянную невнимательность к ней, а в конце - даже полухолодность, и даже то, что ей нередко приходилось лгать детям и на все их вопросы:

"А где папа и почему он обедает с нами только раз в неделю?" - с запинкою отвечать, что он на службе и очень занят.

Свободной от косых взглядов, презрительной жалости, отчуждения и всего того, что сопровождало ее фальшивое положение полужены - полулюбовницы Елену Александровну избавляло только кратковременное пребывание вместе с Тютчевым за границей - по нескольку месяцев в году, да и то - не каждое лето. Там ей не нужно было ни от кого таиться, там она свободно и гордо называла себя: мадам Тютчева, в регистрационных книгах отелей без колебаний, твердой рукой, в ответ на учтивый вопрос портье, записывала: Тютчев с семьей.

Но - только там!

Для того круга, в котором жила Елена Александровна Денисьева в России, она до конца жизни была "парией", отверженною, оступившейся.

Безусловно, очень умная, все тонко чувствующая и понимающая Елена Александровна прекрасно знала, что занимается самообманом, но ее растерзанное, слишком пылкое сердце тщательно выстроило свою собственную "теорию", благодаря которой она и жила все тяжелые и в то же время самозабвенные, свои долгие четырнадцать лет.

Но иногда эта сдержанно, тихая и глубоко религиозная натура все же не выдерживала креста "смирения и покорности Божьему соизволению", темперамент, яркий и бурный, но придавленный горькими обстоятельствами жизни, время от времени "вскипал" в ней, и тогда в семье Тютчевых - Денисьевых происходили сцены, подобные той, которую описывает Ал. Георгиевский в своих неизданных мемуарах:

"Перед рождением третьего ребенка Феодор Иванович пробовал было отклонить Лелю от этого рискованного шага, и совершенно справедливо, ибо точно знал, что незаконнорожденные дети не имеют никаких прав состояния и будут приравнены к крестьянским. Немало пришлось Феодору Ивановичу потом, после смерти любимой, оббить порогов и поднять на ноги целую толпу великосветских знакомых, прежде чем он сумел пристроить сирот- детей в дворянские учебные заведения; об этом говорят сохранившиеся в архивах усадьбы Мураново документы! Но она, эта любящая, добрейшая и вообще обожавшая его Леля, пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола первую попавшуюся ей в руку бронзовую собаку на малахите и изо всей мочи бросила ее в Феодора Ивановича, но, по счастью, не попала в него, а в угол печки, и отбила в ней большой кусок изразца: раскаянию, слезам и рыданиям Лели после того не было конца.

Однако, автор цитируемых здесь столь часто мемуаров опять заблуждается! И тишайший ручей может, хоть на время, но стать бурной рекой. С течением времени, трещина, надлом в отношениях Тютчева и Денисьевой усиливались, и неизвестно, чем бы завершились их пятнадцатилетние страдания, если бы не внезапная кончина Елены Александровны от скоротечной чахотки в августе 1864 года в возрасте 37 неполных лет!

Владимир Вейдле, историк и публицист, очень много занимавшийся исследованием и творчества и биографии Тютчева писал в своих блестящих психологических очерках - этюдах, анализирующих лирический мир поэзии и саму душу Поэта:

"Тютчев не был "обладателем", но и им нельзя было обладать. Елена Александровна говорила ему: "Ты мой собственный", но, вероятно, именно потому, что ни её, ни чей другой он не был, и по самой своей природе быть не мог. Отсюда то пленительное, но и то "жуткое и беспокойное", что в нём было: и в самой страсти неутрачиваемая духовность, и в самой нежности всё же нечто вроде отсутствия души".

Как бы в подтверждение сказанному Вейдле, в стихотворении "Не верь, не верь поэту!", написанном ещё в тридцатых годах, читаем:

Твоей святыни не нарушит

Поэта чистая рука,

Но ненароком жизнь задушит

Иль унесёт за облака.

Некоторое расстояние должно было всегда чувствоваться, некоторая отчужденность, отъединенность. И вместе с тем у самого Тютчева была огромная потребность в любви, но потребность не столько любить, сколько быть любимым. Без любви нет жизни; но любить для него - это узнавать, находить себя в чужой любви. В стихотворении 30-го года "Сей день, я помню, для меня был утром жизненного дня..." поэт видит новый мир, для него начинается новая жизнь не потому, что он полюбил, как для Данте начало новой жизни, а потому, что

Любви признанье золотое

Исторглось из груди её.

То есть мир преобразился в ту минуту, когда поэт узнал, что он любим. При таком переживании любви неудивительно, что любившие Тютчева оставались неудовлетворёнными его любовью; неудивительно и то, что для него существовала верность, не исключавшая измены, и измена, не исключавшая верности. Тема неверной верности и любви других к нему проходит через всю его жизнь и получает отражение в его поэзии. В Вейдле "Последняя любовь Тютчева". Но всего лучше вырисовывается кризис отношений Поэта со своей последней Любовью в горьком признании Тютчева все тому же А. И. Георгиевскому, посланном через несколько месяцев после смерти Елены Александровны:

"Вы знаете, как при всей своей высокопоэтической натуре, или, лучше сказать, благодаря ей, она в грош не ставила стихов, даже и моих, и только те из них ей нравились, где выражалась моя любовь к ней, выражалась гласно и во всеуслышание. Вот чем она дорожила, чтобы целый мир узнал, чем она [была] для меня: в этом заключалось её высшее не то что наслаждение, но душевное требование, жизненное условие души её... Я помню, раз как-то в Бадене, гуляя, она заговорила о желании своём, чтобы я серьёзно занялся вторичным изданием моих стихов, и так мило, с такою любовью созналась, что как отрадно было бы для неё, если бы во главе этого издания стояло её имя. И что же - поверите ли Вы этому? - вместо благодарности, вместо любви и обожания, я, не знаю почему, высказал ей какое-то несогласие, нерасположение, мне как-то показалось, что с её стороны подобное требование не совсем великодушно, что, зная, до какой степени я весь её ("ты мой собственный", как она говорила), ей нечего, незачем было желать и ещё других печатных заявлений, которыми могли бы огорчиться или оскорбиться другие личности.

Так прошло четырнадцать лет. Под конец Елена Александровна много хворала (она была туберкулёзна). Сохранились её письма к сестре, относящиеся к последним полутора годам её жизни. В них-то она и называет Тютчева "мой Боженька", в них и сравнивает его с неразвлекаемым французским королём. Из них явствует также, что в последнее лето её жизни дочь её, Лёля, почти каждый вечер ездила с отцом кататься на Острова. Он угощал её мороженым; они возвращались домой поздно. Елену Александровну это и радовало и печалило: она оставалась в душной комнате одна или в обществе какой-нибудь сердобольной дамы, вызвавшейся навестить её. В то лето Тютчев особенно хотел уехать за границу, тяготился Петербургом; это мы знаем из его писем к жене. Но тут и постиг его тот удар, от которого он уже не оправился до смерти.

При жизни Елены Александровны жертвою их любви была она; после её смерти жертвою стал Тютчев. Быть может, он любил её слишком мало, но без её любви он жить не мог. Мы точно слышим, как он говорит: "Твоя любовь, твоя, а не моя, но без этой твоей нет жизни, нет и самого меня".

А через два месяца после её смерти он дал в письме к Георгиевскому ключ ко всей своей судьбе: "Только при ней и для неё я был личностью, только в её любви '...' я сознавал себя".

Елена Александровна умерла в Петербурге или на даче под Петербургом 4 августа 1864 года. Похоронили её на Волковом кладбище. На её могиле стоял крест, ныне сломанный, с надписью, состоявшей из дат рождения и смерти и слов: "Елена - верую, Господи, и исповедую". О её предсмертных днях и часах и об отчаянии Тютчева говорят стихи:

Весь день она лежала в забытьи -

И всю её уж тени покрывали -

Лил тёплый, летний дождь - его струи

По листьям весело звучали.

И медленно опомнилась она -

И начала прислушиваться к шуму,

И долго слушала - увлечена,

Погружена в сознательную думу...

И вот, как бы беседуя с собой,

Сознательно она проговорила:

(Я был при ней, убитый, но живой)

"О, как всё это я любила!"

Любила ты, и так, как ты, любить -

никому ещё не удавалось -

О Господи!.. и это пережить...

И сердце на клочки не разорвалось...

В начале октября из Женевы Тютчев писал Георгиевскому: "...Память о ней - это то, что чувство голода в голодном, ненасытимо голодном. Не живётся, мой друг Александр Иванович, не живётся... Гноится рана, не заживает. Только при ней и для неё я был личностью, только в её любви, её беспредельной ко мне любви я сознавал себя... Теперь я что-то бессмысленно живущее, какое-то живое, мучительное ничтожество».

Однажды, вернувшись домой с проповеди епископа Мермийо, он продиктовал младшей дочери, Марии, дневнику которой мы обязаны сведениями о времяпрепровождении Тютчева за границей, стихи:

Утихла биза... Легче дышит

Лазурный сонм женевских вод -

И лодка вновь по ним плывёт,

И снова лебедь их колышет.

Весь день, как летом, солнце греет,

Деревья блещут пестротой -

И воздух ласковой волной

Их пышность ветхую лелеет.

А там, в торжественном покое,

Разоблачённая с утра, -

Сияет Белая Гора,

Как откровенье неземное.

Здесь сердце так бы всё забыло,

Забыло б муку всю свою,

Когда бы там - в родном краю -

Одной могилой меньше было...

В конце ноября или в декабре были написаны стихи:

О, этот юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

- Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет - и не может...

Нет ни полёта, ни размаху -

Висят поломанные крылья -

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья...

Тогда же писал он Полонскому в ответ на его стихи:

Нет боле искр живых на голос твой приветный -

Во мне глухая ночь и нет для ней утра...

И скоро улетит - во мраке незаметный -

Последний, скудный дым с потухшего костра.

Правда, через неделю после этих строк было написано мадригальное стихотворение, посвящённое Н.С. Акинфиевой, но оно свидетельствует лишь о той потребности в обществе, особенно женском, которое Тютчева никогда не покидало. Под этим покровом нежности, общительности, разговорчивости продолжала зиять полная опустошённость, получившая самое глубокое своё выражение в стихах "Есть и в моём страдальческом застое...". Мертвенность души, тупая тоска, невозможность осознать самого себя противопоставлены в них жгучему, но живому страданию, точно так же, как при жизни Елены Александровны противопоставлялось могущество её любви той неспособности любить, которую испытывал поэт, когда сознавал себя "живой души твоей безжизненным кумиром".

В конце июня он пишет М.А. Георгиевской: "Я должен признаться, что с той поры не было ни одного дня, который я не начинал бы без некоторого изумления, как человек продолжает ещё жить, хотя ему отрубили голову и вырвали сердце". Две годовщины помянул он тем летом скорбными стихами: 15 июля в Петербурге написал "Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло...", а 3 августа в Овстуге:

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня,

Тяжело мне, замирают ноги...

Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землёю -

Улетел последний отблеск дня...

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня...

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

В этом месяце Тютчеву было особенно тяжело. Близкие отмечают его раздражительность: ему хотелось, чтобы они выказывали больше участия к его горю. 16 августа он пишет М.А. Георгиевской: "Мои подлые нервы до того расстроены, что я пера в руках держать не могу...", а в конце сентября ей же из Петербурга: "Жалкое и подлое творение человек с его способностью всё пережить", но сам он полгода спустя в стихах к гр. Блудовой скажет, что "пережить - не значит жить". "Нет дня, чтобы душа не ныла..." написано в том же году поздней осенью. Следующей весной Тютчев не хотел ехать за границу и писал Георгиевским: "Там ещё пустее. Это я уже испытал на деле". Летом того же года он жаловался из Царского жене: "Я с каждым днём становлюсь всё несноснее, моему обычному раздражению способствует немало та усталость, которую я испытываю в погоне всеми способами развлечься и не видеть перед собой ужасной пустоты".

Конечно, время, как принято выражаться, "делало своё дело". Прошёл ещё год. Упоминание о Елене Александровне в переписке исчезает. Но известно, что осенью этого года на одном из заседаний Совета Главного управления по делам печати, которого он состоял членом, Тютчев был весьма расстроен и что-то рисовал или писал карандашом на листке бумаги, лежавшей перед ним на столе. После заседания он ушёл в раздумье, оставив листок. Один из его сослуживцев, граф Капнист, заметил, что вместо деловых заметок там были стихотворные строчки. Он взял листок и сохранил его на память о Тютчеве:

Как ни тяжёл последний час -

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья, -

Но для души ещё страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучшие воспоминанья.

Прошла ещё одна петербургская зима, потом весна... В июне Тютчев написал:

Опять стою я над Невой,

И снова, как в былые годы,

Смотрю и я, как бы живой,

На эти дремлющие воды.

Нет искр в небесной синеве,

Всё стихло в бледном обаянье,

Лишь по задумчивой Неве

Струится бледное сиянье.

Во сне ль всё это снится мне,

Или гляжу я в самом деле,

На что при этой же луне

С тобой живые мы глядели?

Понимать это следует буквально. Ему не хватало жизни, и ему оставалось не долго жить. Он скончался в июле 1873 года (В очерке о Великой княгине Елене Павловне мною было ошибочно указано: апрель 1873 года - автор!)

Даже в последних его увлечениях: романтических письмах к баронессе Елене Карловне Услар - Богдановой, мадригалах Надежде Акинфьевой - Горчаковой, полушутливых стихотворных строчках Великой Княгине Елене Павловне лежит всего лишь "отсвет", легкое дыхание последней Любви Тютчева, ее всполохи и тени: Это - лишь попытка заполнить ту сердечную пустоту, что образовалась в душе Поэта после ухода Любимой Женщины. Это столь естественно для Поэта.. Столь понятно. Но так - горько!

Тягостно осознавать, что Муза, вдохновлявшая поэта на протяжении 14 лет, ушла. По-человечески жаль Тютчева: он потерял любимую женщину, которой посвятил многие свои стихи. Эта любовь была и странной, и непонятной, но она была! в жизни поэта. Мне трудно судить о глубине их чувств, а также я не вправе осуждать их незаконный союз. Можно только представить, как тяжело им приходилось обоим, особенно Денисьевой, ведь свет всегда в таких случаях обвиняет женщину и оправдывает мужчину. Но результат этой любви - прекрасные тютчевские строки.

"Денисьевский цикл" Тютчева стал нерукотворным памятником его возлюбленной. Она, подобно Беатриче Данте или Лауре Петрарки, обрела бессмертие. Теперь эти стихи существуют отдельно от трагической историй любви, но вершиной мировой любовной лирики они стали потому, что их питала живая жизнь.

Психологизм лирики

Впервые на способность Тютчева выражать внутреннюю жизнь личности в её многообразии указывал в 1859 году ещё H.А.Добролюбов. В отличие от И.С.Тургенева, обратившего внимание прежде всего на то, что поэту знаком и даётся «язык страсти, язык женского сердца», критик отметил более широкие познавательные возможности тютчевского таланта, которому, по его мнению, кроме «уловления мимолётных впечатлений от тихих явлений природы», доступны «и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни». «Зеркалом души» считал поэзию Тютчева В.П.Мещерский. Непосредственно «общую психологию» назвал «исключительной специальностью» поэт П.Крот. Собственно «психологической» - употребляя именно этот термин - впервые, видимо, назвал тютчевскую поэзию Е.Я.Архипов в своём «Опыте системы для изучения философской лирики Тютчева».

Hе отрицается наличие психологизма в творчестве поэта и современными литературоведами. Более того, стихотворения «Бессонница» (1829 и 1873 годов) вызывают профессиональный интерес у некоторых современных психофизиологов, «настолько точно передают они состояние автора». Однако в рассмотрении тютчевского психологизма как художественного явления, значение которого определяется глубиной познания отражаемой им реальности и потому не могущего быть объяснённым лишь теми или иными «необратимыми изменениями в организме», исследователи в большинстве случаев либо ограничиваются общими утверждениями, типа: Тютчева «по праву можно назвать поэтом нюансов, ... ему удаётся передать тончайшие переживания души, её томление, её смятение по любому поводу», - либо довольствуются указанием на «элементы типизации и реалистического психологизма в любовной лирике (Тютчева - И.К.) 50-х годов...», за которым обычно следует то или иное рассмотрение «денисьевского» цикла поэта. Предметом же специального всестороннего изучения данный вопрос так и не стал. Между тем есть все основания утверждать, что в отношении к лирике Тютчева проблема психологизма должна занять особое место, поскольку именно она, как «сокровенная проблема и содержания, и формы», во многом поможет раскрыть своеобразие художественного метода поэта, сущность его творческой индивидуальности, новаторство и значение его творчества. И здесь на первый план выдвигаются три основные вопроса, которым и посвящена данная глава. Это: место психологизма в системе определяющих черт тютчевского поэтического мира; предпосылки его возникновения и развития; конкретные формы функционирования и эволюция психологизма в поэзии Тютчева.

Благоприятной для возникновения психологизма в лирике является и доминирующая в ней ориентированность на реализацию нормативной функции литературы. «Лирика, - отмечает Б.О.Корман, - ...сосредоточилась (...открыто, заявленно) на нравственной стороне проблемы и, верная своей преимущественно нормативной установке, стремилась помочь читателю выбрать достойную позицию в ситуации, когда понимание того, что «в тайник души проникла плесень» (Блок), уже неотменимо». Причём эта установка лирики на определение ценности выражаемого, думается, играет для лирического психологизма ту же роль, что и «чистота нравственного чувства» для психологизма у Льва Толстого 1850-х годов: они служат неким критериальным базисом, той фундаментальной точкой опоры, без которой никакой анализ, в том числе и психологический, невозможен.