Технология интересов: рынки власти как сети

Размещено на http://www.allbest.ru/

Московский государственный юридический университет имени О.Е. Кутафина (МГЮА)

Технология интересов: рынки власти как сети

И.А. Исаев, заведующий кафедрой истории государства и права

Аннотация

В статье исследуется проблема «государственного интереса» -- важнейшей политико-правовой категории. Проблема непосредственно связана с проблемой государственного суверенитета, сформулированной в эпоху Абсолютизма, но имеющей большое значение при формировании национальной государственности в Европе. Идея «государственного интереса» взаимодействует с теорией и практикой «чрезвычайного положения», наиболее острым и актуальным моментом в государственной политике.

Ключевые слова: суверенитет, государственный интерес, власть, управление, чрезвычайное положение, нормирование, принуждение, насилие.

Abstract

Technology of Interests: Power Markets As Networks

I. A. Isaev, Head of Department of history of state and law of the Kutafin Moscow State Law University (MSAL), Doctor of legal Sciences, Professor

The article examines the problem of "state interest" -- the most important political and legal category. The problem is directly related to the problem of state sovereignty, formulated in the era of absolutism, but of great importance in the formation of national statehood in Europe. The idea of" state interest "interacts with the theory and practice of "state of emergency", the most acute and relevant moment in state policy.

Keyword: sovereignty, state interest, power, governance, state of emergency, rationing, coercion, violence.

Физиократы были убеждены в том, что сама природа «хочет, чтобы весь мир и все его ресурсы были вовлечены в экополитическую деятельность -- производства и обмена». Поэтому природа и вменяет человеку определенные обязанности, каковые для человека есть обязанности почти что «юридические», которые природа и диктует ему: «Торговые связи пронизывают мир, как того и хотела природа и... это создает право всемирного гражданства или торговое право. Право всемирного гражданства есть только повторение человеком в форме долга того, что предписывала природа» (М. Фуко).

В «просвещенном деспотизме» физиократов была сформулирована идея правительственного натурализма: правление ограничивается очевидностью, а не свободой индивидов. Человек может внести свои коррективы и нормативность в систему управления уже позже, с рождением либеральных представлений о власти и экономике, связанных с промышленной революцией.

В XVI--XVII вв. в Европе ансамбль, создаваемый экономикой капиталистического типа и индексированный законом и политическими институциями, имел своим коррелятом технологию соответствующего человеческого поведения, включая руководство индивидами: дисциплинарная сетка, бесконечное регламентация, нормы. Взятое в целом либеральное руководство было одновременно легалистским и парализующим. М. Фуко полагал, что не следует смешивать форму закона, которая всегда состоит в запрещении или принуждении, с его функцией регулирования игры: «Закон -- это то, что должно благоприятствовать игре». Свободный поиск стал представляться панацеей от всех неприятностей дисциплинарного общества и авторитаризма суверенности.

Политик, который в своих действиях ограничен законом, с готовностью технократа сражается с правовым формализмом и также апеллирует к справедливости (которую часто смешивают с целесообразностью) при решении вопросов собственности и защиты правопорядка. Состояние стабильности («застоя») раздражает того и другого, оба настаивают на необходимости динамического развития. (Исторический опыт дает примеры того, как энтузиазм новых революционных законодателей дает им надежду на замену правовых норм исключительно организационными и техническими нормами.)

С середины XVIII в. отмечается становление новых механизмов управления, имеющих целью не столько рост силы и власти государства, сколько «ограничение осуществления способности управлять». Но «вопрос об умеренности правления уже и в XVIXVII вв. волновал политическую мысль, а в начале XVIII в. даже сместился к вполне конкретной проблематике конституций.

С конца XVIII в. и вплоть до наших дней вопрос об умеренности и пределах правления оставался основным вопросом либерализма и рожденной им политической экономии. Мишель Фуко полагал, что режим в самом общем смысле слова, как его употребляли в Средние века, в XVI и XVII вв. стал, по сути, настоящим местом справедливости: это место формирования истины менее всего имело дело с возможными вмешательствами, чтобы сформулировать свою истину и предложить ее правительственной практике в качестве правила и нормы Фуко М. Рождение биополитики. СПб., 2010. С. 48, 80, 325..

Строгая машинная логика претендует на научное обоснование существующих в праве элементов долженствования. Налицо стремление устранить из правовой реальности (и тем более из теории) непредвиденные обстоятельства, вытекающие из применения закона, и аффекты, сопровождающие его формирование и исполнение. Такая логика, несомненно, носит дедуктивный характер. При этом толкование нормы приспосабливает ее к изменяющимся обстоятельствам («принцип аналогии»), тем самым постоянно актуализируя ее. (П. Бурдье связывает эти процессы с актом номинации, создающим наименования и «новые реальности»).

Еще в XVII в. речь шла лишь о том, как выяснить, можно ли в основании общества обнаружить некую устойчивую юридическую форму, которая заранее ограничивала бы осуществление власти («естественное право»). Затем, в XVIII в., напротив, налицо было общество, в котором уже существовали феномены подчинения и властвования, и следовало только выяснить, как регулировать эту власть, как ограничить ее в обществе, где уже давно действуют механизмы подчинения. Теперь это была проблема отношений гражданского общества с государством. Начиная же с XIX в. налицо имелась целая серия правительственных рациональностей, среди которых выделялось и искусство управлять соответственно рациональностью самих управляемых Фуко М. Указ. соч. С. 388..

Модернистский и технократический дух сен-симонизма выражал две главных тенденции либеральной политики: экономическое развитие и связанное с ним социальное улучшение, т.е. в конечном счете -- превосходство экономической сферы над политической. Однако государственное вмешательство вполне могло играть роль «благонамеренного мотора социального организма».

Йозеф Шумпетер подметил, что только перед лицом новых возможностей возникают необходимость специфической функции руководства и новый тип лидера -- руководителя. Промышленная революция и новые технологии во множестве порождали этот тип. Причем наиболее важной была здесь не сама деятельность, руководством было влияние на других, оказываемое через эту деятельность.

Правительства оказываются лишь временными монополиями на власть, поочередно они сменяют друг друга. Неизменной остается только функция управления, требующая смены исполнителей. Это и есть настоящий «бог из машины».

Правительство, как полагал Руссо, является не более чем посредником между суверенным и подчиненным (т.е. народом-сувереном и народом подчиненным), функцией правления, но не сущностью власти. Оно скорее технично, чем суверенно. Оно -- такой же инструмент «машины власти», как и все другие инструменты.

Гражданское общество в XIX в. стало тем новым «концептом правительственной технологии, коррелятом технологии управления, мерой рациональности, которые должны были юридически индексироваться экономикой, понимаемой как процесс производства и обмена». Это -- уже настоящая «юридическая экономия управления», правительственная технология самоограничения, не нарушающие ни законов экономики, ни правовых принципов, «вездесущее правительство, от которого ничего не ускользает, правительство, подчиняющееся правовым нормам, и правительство, которое тем не менее считается со специфичностью экономики» -- такое правительство только и могло руководить нарождающимся гражданским обществом. Оно указывало, как управлять согласно правовым нормам пространством суверенитета, которое теперь уже населено экономическими субъектами, на тот рациональный

принцип и правительственную практику, которая должна заботиться об экономической и юридической разнородности Фуко М. Указ. соч. С. 363--364..

По замечанию Монтескье, «нельзя изменить общество только при помощи декрета», на что явно или тайно рассчитывало «дисциплинарное» общество в XVI--XVII вв. Техницизм Нового времени девальвировал принцип прямого насилия и принуждения, предложив новый метод регулирования, предлагавший наличие определенной степени социального признания и социальной солидарности. Процессы индустриализации не только порождали определенные социальные противоречия («между трудом и капиталом»), но и формировали новые представления о производственном единении разных групп, задействованных в производственном процессе.

«Наряду в иерархической регулятивной интенцией верховной государственной власти и централизованной регулятивной инстанцией рынка, т.е. наряду с административной властью и собственным интересом, в качестве третьего источника общественной интеграции выступает солидарность». Техника бессловесна и требует ответственности и единения. (Преимущество технического мышления заключено в высокой рациональности. В свое время идеологический спор между теистами и номиналистами (Дуис Скотт, а позднее Френсис Бэкон) завершился победой эмпирического подхода и индуктивного метода. Это стало интеллектуальным фактором для победы индустриализма именно в Англии.)

Согласно либеральным воззрениям, смысл правопорядка заключен в том, что в каждом конкретном случае он позволяет установить, какие права принадлежат отдельным индивидам. По республиканским воззрениям эти селективные права обязаны своим появлением некоему объективному правопорядку, который гарантирует целостность автономии и основывается на взаимном уважении к совместной жизни: «В первом случае правопорядок конституируется, исходя из субъективных прав, во втором -- первенство отдается объективно-правовому содержанию» Хабермас Ю. Вовлечение другого : Очерки политической теории. СПб., 2001. С. 385--386..

Правовые нормы вырастают из большого комплекса частных и неофициальных проблем, которые решают многочисленные агенты, способные придать этим проблемам статус «социально значимых», это требует их обязательной правовой формализации. В более развитых политических обществах эти требования поддерживаются организованными (редко -- спонтанными) формами публичного волеизъявления. Машина законотворчества работает, переводя статистические элементы в регулярность, в более устойчивую правовую форму. Этот рутинный ритм составляет важную черту «машины власти».

Потенциал решений в такой системе имеет ограничения, которые сами становятся источниками власти, проявляясь в двух типах: как власть, «блокирующая властные цели», которая ни на что не воздействует, но многому препятствует; и как власть, устраняющаяся от принятия решений: «политически конституируемая власть постепенно перестает функционировать как единый технический субститут суверенитета, регуляции и лидерства».

Вместо этого развиваются технические институты самой власти, принимающие, например, формы «внушения массам ощущения успеха». Власть начинает демонстрировать свою неспособность реализовать свои собственные возможности, расхождение между возможным и действительным возрастает, и проблема переходит в сферу «кризисной техники» Луман Н. Власть. М., 2000. С. 131 -- 134..

Сен-Симон рассматривал классовую структуру индустриального общества как состоящую из трех классов: собственников, лишенных собственности и ученых мужей. Легитимация политической роли среднего класса в этой модели должна была соотноситься с мерами по подавлению недовольства неимущих классов. Идея «социальной республики», возникающая в ситуации революционного брожения первой половины XIX в., часто оборачивалась режимом бонапартизма. Радикальные революционные и националистические тенденции, нарушавшие равновесие «машины власти», отражали альтернативные антисистемные настроения в обществе.

В такой ситуации именно «республиканский» концепт («общее дело», Res Publicum) привязывает легитимность законов к демократической и технической процедуре их порождения, связывая практику «самоопределения народа» с безличным господством законов. Здесь право выступает как ограничение господствующей политической воли, тогда как для либералов некоторые из прав основываются на некоем «высшем законе», установленном за пределами политического: именно они обеспечивают существование внешних по отношению к ним структур и необходимое обуздание властей, приводя к согласию конфликтующие интересы Хабермас Ю. Указ. соч. С. 386--387..

(Юрген Хабермас полагал, что «согласно республиканским воззрениям формирование политической воли осуществляется по модели не рынка, а диалога». Здесь главная власть -- не административная -- исполнительная, а коммуникативная -- законодательная, «выражающая в своем духе дух народа». Коммуникация предполагает взаимное признание субъектов и поэтому не требует наличия каких-либо высших авторитетов. Общество устанавливает внутреннюю связь между дискурсами этического самопонимания и юридической справедливости. Такая «теория дискурса» переносит центр власти на парламент, в рамках которого и протекает коммуникация свободной общественности и одновременно вырабатываются постановления для администрации) См.: Марков Б. В. В поисках другого // Хабермас Ю. Указ. соч. СПб., 2001. С. 12--13..

Республиканская институциональная схема -- это «запутанная структура обязательной подотчетности держателей власти перед теми, под кем эта власть осуществляется. Должностные лица других ветвей контролируют “сдержки и противовесы”; при этом подразумевается что защита народа -- это некий побочный продукт невидимой руки» Шандро И. Политика против господства. М., 2019. С. 136..

Поскольку процесс конструирования и формулирования представлений узаконивается правом, он получает силу всеобщности и универсальности, заключенную в юридической технике и средствах принуждения, которые она позволяет мобилизовать. Юридическая формализация может быть успешной, если она основывается на уже существующей практике. Здесь рационализация (в форме юридического комментирования) помогает преодолевать некоторые «темные» зоны и лакуны, неизбежно возникающие в правовой реальности. Техника позволяет избежать как аффективных излишеств правоприменения, так и логистической узости юридического толкования. Коммуникативный аспект права открывает новые возможности для власти.

Прежнее «полицейское государство», уступающее свое место новой политической технологии, было правлением, смешанным с администрированием, правлением всецело административным и администрацией, весомость которой заключалась исключительно в руководстве. Этому интегральному руководству в виде противовеса придавалась система судебных инстанций, что ограничивало государственные интересы: власть как правление, ограниченное соблюдением истины, сама формулировалось как соблюдение истины в терминах закона о соблюдении (М. Фуко). В конкретном виде эта проблема постоянно обнаруживалась в поднимаемых в XIX в. вопросах экономического законодательства, разделения правительства и администрации, становления административного права. И все же общей проблемой по-прежнему оставалось точное техническое определение юридических пределов осуществления государственной власти. «Машина власти» требовала теперь уже более четких легальных границ для себя.

Для ее разрешения предлагалось два пути: кри- тически-дедуктивный, путь Французской революции и Руссо, который исходил не из методологии правления и его необходимого ограничения, но из феномена права в его классической форме, из сферы суверенитета и пределов права на суверенитет. Это была проблема легитимности и неотъемлемости прав, которая заново поднимала проблему государственного права, противопоставленного еще в XVII--XVIII вв. государственным интересам: проблема проистекала из аксиоматики прав человека.

Другой путь исходил не из права, но из самой правительственной практики, из фактических ситуаций и пределов, которые спонтанно приходят из истории и традиции: этим путем и стал путь утилитаризма как особых технологий руководства. Закон мыслился здесь только как результат сделки, полюбовно разделяющей сферу вмешательства государственной власти и сферу независимости индивидов. Иногда даже авторитарные системы склонялись к эгалитарности, когда экономически они были бедны.

Либеральная тенденция реактивировала частное, или гражданское, право, базирующееся на экономике, тогда как государственное право (особенно во второй половине XIX в.) возрастало в противовес частному праву как правовой регулятор бюрократической системы. С одной стороны, являлась концепция свободы, которая, по сути, есть концепция юридическая: всякий индивид изначально располагает определенной свободой, с другой -- свобода не мыслилась только как осуществление некоторого количества основополагающих идей, она воспринималась просто как легализованная независимость управляемых от управляющих См.: Фуко М. Указ. соч. С. 61--64. (представители чикагской школы будут прямо отождествлять свободу с рынком).

Технологическое мышление было склонно к созданию организаций. Оно неспособно создавать институты, но может организационно преобразовывать уже существующие институты, приспосабливая их к техническим принципам. Технический прогресс не воспринимает немобильные структуры, поэтому с подозрением относится к «консервативным» институтам, демонстрирующим устойчивость и стабильность. (Уже физиократы боролись с цеховым устройством, мотивируя это необходимостью свободно развивать промышленные методы производства. Манчестерская школа выступила против любых устойчивых форм законодательного регулирования труда, ориентируясь исключительно на полную свободу рынка и безудержное развитие технического прогресса.)

Рынок -- вот настоящая форма сети, если у сети вообще есть форма: мерцающие, то появляющиеся, то исчезающие центры (денег, товаров, власти, идей, силы и т.п.) своей динамикой создавали иллюзию стабильности, неизменности и тем самым порождали надежду на то, что сам рынок «все урегулирует». Отсюда проистекает культ автоматичности с ее непогрешимостью. Рынок стал моделью управляющей сети, в которой существовали и действовали автономные субъекты. Из разрозненных действий складывался некий общий вектор («общее благо»), который поддавался расчетам и, как казалось, мог планироваться. На рынке была возможна гегемония, но не господство, появившиеся шансы у всех его участников были равны.

Рынок перестал быть чем-то конкретным, превратившись в абстрактную концепцию, математическую функцию, обезличенный механизм ценообразования, для которого высшими становятся ранее активно участвующие в его судьбе юридические и государственные институции. В либеральной транскрипции времен индустриальной революции любой вид интереса сводится к интересу экономическому. При этом исходят из двух априорных и абстрактных допущений, из представления о всеобщем равновесии (идеи, рожденной в XVIII в.) и теории рационального субъекта, игнорирующего случайные и внерыночные факторы.

Промышленные революции неимоверно усилили нивелирующие силы новой механической цивилизации. Игры политических сил (а до них -- еще и рынка) предшествовали всякому праву, соблюдение которого возможно было только в том случае, если имелась необходимая политическая машинерия для его изменения. В свою очередь, технологическое превосходство порождало политическую гегемонию: Генрих Трипель утверждал, что гегемония является специфическим «типом власти, располагающимся между “господством” и “влиянием”, -- гегемония сильнее влияния, но слабее господства. В отличие от него Антонио Грамши полагал, что «нормальное осуществление гегемонии характеризуется обязательным сочетанием силы и согласия, принимающим различные формы равновесия. При этом делается видимость того, что сила опирается на согласие большинства, выражаемое через так называемые органы общественного мнения. Но речь здесь уже идет не о присоединении союзников к общему делу, а о подчинении противников порядку, им враждебному11.

Технократический подход не может быть ни государственным, ни экономическим по своей сути. Ему свойственно внимание исключительно к механическим и функциональным процессам, т.е. обезличенность и строгая объективность заключений.

Вообще категорию и термин «экономика» в текстах XVIII в. еще достаточно трудно обнаружить: здесь наличествуют только такие понятия, как «торговля» и «политика». Экономика сводилась к политической арифметике, в которой государство представлялось единственным местом приложения инициативы в обществе и доминировало над еще достаточно слабым гражданским обществом, которое существовало лишь на уровне ограниченной социальной деятельности.

Неоклассическая теория не желала учитывать воздействия на экономику властных структур и объективных властных отношений. Однако наиболее успешные экономические стратегии могли осуществляться только с учетом границ и направлений, обусловленных структурными ограничениями. Механистическое представление о рынке сводило роль агентов (подобно ньютоновской физике) к роли материально взаимосвязанных точек, или монад, Лейбница. Модерн вносит серьезную коррективу в картину «силового поля», сформированного индустриальной революцией (спонтанность, обусловленная и ограниченная). Механическая и физикалистская детерминированность корректируется субъективностью принимаемого решения, обдуманного и рационального действия агентов риска мотивируются и направляются некоей объективно-субъективной силой.

«Интересы» -- это как раз то, что правительство извлекало из индивидов, действий, речей, ресурсов, собственности, прав и т.п. Некогда суверен властвовал над вещами и территориями: он считался «владельцем королевства». И меркантилисты все еще отводили такому суверену роль центрального органа, коррелирующего всю экономическую систему. Но если в концепции суверена вплоть до XVII в. имело место нечто непроницаемое -- замыслы Провидения, то теперь такой непознаваемой сферой стали «лабиринты и “излучения экономики” экономического поля» (М. Фуко).

(Когда можно принимать в расчет интересы, не нужно приписывать сообществу никаких таинственных солидарностей, никаких глубинных связей, предшествующих заключению договора, никаких «дорациональных глубин». Индустриализм как новая эпоха сен-симоновскиого типа порождал огромное количество ситуаций и сообществ со своими интересами. Движущий ими «теологический» принцип вводит все разнообразные политические организации в сферу универсума объединенным тотальным целевым взаимодействием См.: Андерсон П. Перипетии гегемонии. М., 2018. С. 38, 53. Слотердайк П. Сферы. III. С. 275..)

В перспективе физиократов государь в отношении экономического процесса должен был перейти к существенно большей политической активности: «для политической области, являющейся частью сферы его суверенитета, он должен был стать кем-то вроде геометра», применяющего в политике геометрические реальности Фуко М. Указ. соч. С. 365.. Для него государство и рынок -- уже не «вещи», но сложное и противоречивое математически исчисляемое отношение общества к самому себе, вписанное в специфический способ организации социальных пространств: реорганизация пространства и реорганизация мест принятия решений происходят одновременно.

И в XVIII в. поэтому «вместо того, чтобы с доверием и готовностью принимать свободу рынка, определяемую государством и удерживаемую под государственным надзором» (чем и была первоначальная идея либерализма), стали предоставлять свободу рынка только как организационный и регулятивный принцип государств как инструмента. И уже сам формирующийся либерализм под явным воздействием технологической революции постарался «произвести всеобщую формализацию институтов государственной власти и организацию общества», правда, исходя из идеалов «свободной рыночной экономики». С этой точки зрения государство не должно было вмешиваться во внутренние дела рынка: от государства требовали только необходимого вмешательства в сферу технологического производства. Сущностью же рынка оставалась конкуренция как принцип формализации и как «историческая цель искусства управления, а не какая-то природная данность». Происходило искусственное совмещение рыночных механизмов, упорядочиваемых конкуренцией и правительственной политикой: обмен со стороны рынка, полезность со стороны государственной власти Фуко М. Указ. соч. С. 152--156..

Машина не может обойтись без механической целесообразности, и этот метод переносится на экономический и финансовый механизм общества. Здесь техника вновь диктует свои правила. Механическая закономерная повторяемость причинно-следственных связей (т.е. автоматизм), свойственна организационной работе и функционированию сложных систем. Механические функции ограничивают свободную волю человека. Более того, как функциональная единица человек представляется вполне унифицированным, а следовательно, заменимым, как элементы и деталь в сложной машине. Функциональный характер работы ведет к его механической автономизации и более полному подчинению изолированной личности власти организации. Другой стороной этого процесса автоматизации становится возрастающее сопротивление трудящихся и рождение оппозиционных социальных идей.

Однако с точки зрения морали сам либерализм представлял собой «абсолютно бессердечное, прагматическое мировоззрение, лишенное сострадания, нравственной солидарности и поэтому облекающий общество на деградацию». Рынок с магической убежденностью характеризуется либералами как глобальный тип идеального порядка: и хотя главная цель рыночного общества абсолютно инструментальная, она автоматически гарантирует абсолютно абстрактный порядок, дающий возможность каждому преследовать свои собственные цели.

Сильное же государство, которое критиковали и которого опасались либералы, тоже не ограничивалось только идеей, но исторически строилось как система эффективных институтов и специфических дисциплинарных пространств, в которых осуществлялось формирование крепкого государственного тела. И даже либерализм в своей критике фундаментализма сам неожиданно превращался в сторонника такой государственности: свобода в таком обществе становилась иллюзией, а современное общество контроля само часто оказывалось еще более агрессивным, чем прежнее дисциплинарное общество См.: Марков Б. В. Указ. соч. С. 37--38. Фуко М. Указ. соч. С. 378--379..

Индустриализация реанимировала старый идеологический спор о роли государства в законотворческом процессе. Сторонники государственной централизации полагали, что законодательство создает и формирует моральные нормы, новый этос общества, новые отношения, адекватные требованиям современных технологий. Противники тотального этатизма утверждали, что законодательство лишь кодифицирует и формализует уже существующие неписаные правила и порядки. Но в обоих случаях сама юридическая техника оценивалась только в качестве эффективного инструментария.

С этатистской точки зрения государства само гражданское общество не является первичной и непосредственной реальностью, это лишь часть современной правительственной технологии. Это -- то, что реально присутствует в игре и в отношениях власти, но непрестанно от них ускользает, то, что рождается в конвенциональном и, по сути, неустойчивом контакте управляющих и управляемых.

Нельзя учредить или самоучредить общество. Общество уже есть в любом случае, социальная связь не имеет предыстории (Н. Фергюсен); граж-

данское общество служит постоянной матрицей для политической власти, поэтому и факт существования самой власти предшествует учреждающему, открывающему, ограничивающему или усиливающему эту власть праву. Прежде чем власть стала устанавливаться юридически, она уже существовала фактически. Гражданское общество постоянно и изначально вырабатывает власть, которая не является ни его условием, ни его дополнением, ведь «система подчинения столь же необходима людям, сколь и само общество»16. Машина властвования воспроизводится автоматически.

Спонтанно образовавшийся порядок сложился уже до того, как люди начали сознательно оформлять его посредством законодательных норм. Власть иерархии требовала такой рационализации, техницизм еще более и в значительной мере усилил и ускорил процессы конструирования порядка, деформировав его эволюционную и «естественную» природу. (Примером сопротивления этим процессам может служить так называемое общее право.)

Либерализм характеризуется еще и тем, что требует для общества некоего диффузного и непрерывного пространства, тогда как вся неклассическая политическая арифметика было основана на наложении и совпадении политического, юридического, военного и экономического пространств на данной территории: «Весь монархический проект полностью заключался в этой схеме. У него не было иной цели, кроме как формирование данного реального пространства. Он предполагал уподобление понятий «государство» (политическое пространство), «рынок» (экономическое пространство), «территория» (военное пространство) и «нация» (культурное пространство): меркантилизм выразил именно это совпадение.

Но базовый принцип меркантилизма («все подавать и не покупать») с расширением пространства промышленной деятельности и обмена был подвергнут коренному пересмотру. Машинный труд увеличивал объемы выпускаемой продукции, которую следовало реализовывать. Рынок диктовал «закрытому торговому государству» (И. Фихте) «собственные» законы. И государственная «машина власти» в геополитической игре сил была вынуждена отказываться от экономического формализма, уже сыгравшего свою положительную роль.

Либеральная же экономика разбивает прежнее единство, отделяя друг от друга экономическое, политическое и юридическое пространства. Государство здесь уже не ограничивается только производством однородной политической и юридической территории: оно стремится территори- зировать на свой манер и само общество, которое оно рассматривало как свою некую «глубинную территорию». С этой точки зрения власть только тогда имеет смысл, когда она разрушает все промежуточные формы социализации: братства, гильдии, семейные кланы и пр. Тем самым она делает из индивида настоящего «сына гражданского общества» (Гегель), освобождая его от одинокого бессилия перед его лицом, и в этом смысле государство подготавливает «общество рынка», с которым связывается само его существование Розанваллон П. Указ. соч. С. 131 -- 133..

«Машина власти берет под контроль фундаментальные жизненные процессы -- рождаемость, смертность, миграцию, формируя новые модели мировидения. Общественное мнение, которое должно демонстрировать социальную солидарность и поддержку властей, система формирует и формулирует в терминах тех интересов, которые связаны с силами, группирующимися вокруг властного центра. Создается впечатление, что именно власть является той силой, которая формирует сферу социального. Но власть и сама локализуется в сфере социального, более того, она и порождается обществом, которому придает форму. «Машина» формирует новые локусы, опираясь на которые продолжает расширять сферу своей деятельности.

Прежнее государство «старого порядка», избравшее протекционистскую политику планирования, при которой администрация, государственная или парагосударственная, заботится о повседневном существовании индивидов, не придавало особого значения рынку: «Эти феномены массовости, феномены унификации, феномены спектакля -- все это было связано скорее с этатизмом... и не было связано по настоящему с рыночной экономикой». государственный суверенитет абсолютизм

Первым и зримым следствием разрушения сети, ткани социальной общности становятся протекционизм, «юридическая экономия» и неограниченный рост государственной власти: «технизация этатистского руководства, контроль над экономикой, а также технизация самого анализа экономических явлений» порождают «вечный сон -- идеологию сен-симонизма» (М. Фуко). Для общества подыскиваются новые схемы рациональности, присущие самой природе, принцип ограничения и организации, который в конечном итоге и приводил к авторитаризму: этот цикл рациональностей влечет за собой новый вынужденный рост государства, становление администрации, которая уже сама «функционирует согласно типам технической рациональности» Фуко М. Указ. соч. С. 149--150..

Сен-Симон предлагал людям, «преданным общему благу и знакомым с существующими отношениями между интересами общества и интересами промышленности», перестать называть себя «либералами», а принять имя «индустриалов». Последователи постарались превратить идею учителя о будущем индустриальном обществе в некое подобие религиозного учения, сохраняя в нем элементы либерального экономизма и утопического революционизма. В какой-то мере они напоминали физиократов, у которых заимствовали догмат пассивного повиновения и безусловного уважения к власти См.: Бланки Ж. А. История политической экономии в Европе. М., 2011. Т. 2. С. 175--176.. Во всяком случае сен-симонисты обратили внимание социальных реформаторов на ту важнейшую роль, которую в социально-политических преобразованиях играют техника и технологии.

Как только государство начинало жить продуктами своей технологии и промышленности, оставалось все меньше оснований опасаться безграничной власти суверена. И тогда механизм его правления становился еще более сложным... он сам оказывался связанным законами своей политической экономии: «правительства функционировали как машины, и чем они были проще, тем надежнее и устойчивей, чем с большим искусством они были выстроены, тем полезнее они были, но тем более они были подвержены и риску поломок» (Джеймс Стюарт).

С XVIII в. происходит разрыв между государственными интересами и принципом рационального ослабления государства, на котором теперь настаивало гражданское общество: «правительство отныне больше не вмешивается, не властвует непосредственно над вещами и над людьми... но основывает на праве и интересах вмешательство, меру которого и обосновывает интерес... Правительство интересуется только интересами, поскольку теперь оно имеет дело преимущественно с явлением политики». Правление в его новом значении больше уже не осуществляется над подданными и, посредством их, над вещами. Руководство теперь осуществляется над тем, что принято называть «феноменальной республикой интересов»: здесь механизмы обмена начинают определять «подлинную» стоимость всего на свете (М. Фуко).

И. Бентам провозглашал: «Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей: страдания и удовольствия». Поэтому известная мера правительства может восприниматься как сообразная с принципом полезности, когда «стремление этой меры увеличить счастье общества бывает больше, чем ее стремление уменьшить это счастье» Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. М., 1998. С. 10--11.. Общий интерес и полезность вовсе не сужали правительственную сферу властной «машины». Напротив, оформлялась новая стратегия ее деятельности с большими объемом проблем и глубиной проникновения в порядок вещей.

С начала XIX в. общая проблема полезности становится определяющей и вбирает в себя все традиционные правовые проблемы, рождая категорию, которая охватывала обмен и полезность -- это «интерес» как принцип обмена и критерий полезности. «Правительственное мышление» в своей современной форме появляющееся в начале XVII в., основной характеристикой уже имело поиск собственного принципа самоограничения и уже функционировало как интерес, но не как «государственный интерес» XV--XVI вв., сосредоточенный на себе самом, своем могуществе и росте.

Теперь интерес, принципу которого подчиняются, как и правительственные интересы, стал представлять собой более сложную игру общественной полезности и экономической выгоды, равновесия рынка и режима государственной власти, основополагающих прав и независимости управляемых. Техника, предложив человеку бытовой комфорт и безопасность, потребовала от него полного доверия к себе и, как следствие, полного подчинения. На государство возлагалась контрольная функция за соблюдением этого договора.

Размещено на Allbest.ru