Соотношение правового регулирования и правового воздействия: методологические ошибки

Размещено на http://www.allbest.ru/

Волгоградская академия МВД России Российская Федерация

Соотношение правового регулирования и правового воздействия: методологические ошибки

В.В. Попов, доцент кафедры теории и истории права и государства, кандидат юридических наук, доцент

г. Волгоград

Аннотация

Актуальность исследования проявляется в том, что сообразная объективной реальности теоретическая реконструкция правового регулирования позволяет создать полноценную теоретическую основу для формирования государственного управления.

Постановка проблемы: в настоящее время можно констатировать наличие весьма серьезных ошибок в научной и образовательной сферах, касающихся построения средствами метаязыка права теоретических моделей правового регулирования. Это предполагает исследование таких понятий, как «правовое регулирование» и «правовое воздействие».

Цель исследования: выявление формальнологических ошибок при исчислении объемов понятий «правовое регулирование» и «правовое воздействие», а также ошибок в определении идентифицирующих признаков, конституирующих смысл данных понятий.

Методы исследования: анализ, синтез, индукция, дедукция, моделирование, формализация.

Результаты и ключевые выводы: в юридической науке формулируется один родовой термин («правовое воздействие» либо же «правовое регулирование в широком смысле») и также лишь один, но теперь уже видовой термин («правовое регулирование в узком смысле» либо просто «правовое регулирование»), что является ошибкой. Попытка отнесения к отличительным признакам нормативного правового регулирования жесткости, властности, результативности и контролируемости также является ошибкой. Во всех рассматриваемых теоретических моделях с различением правового регулирования и правового воздействия было бы правильно использовать не два, а как минимум три термина. Родовой - «правовое регулирование», видовые - «предписывающее правовое регулирование» и «непредписывающее правовое регулирование». Кроме того, в предписывающем регулировании следует выделять два подвида - нормативное и индивидуализированное правовое регулирование.

Ключевые слова: правовое регулирование; правовое воздействие; правовое влияние; предписывающее правовое регулирование; управление; средства управления; непредписывающее правовое регулирование; нормативное правовое регулирование.

Annotation

Correlation of Legal Regulation and Legal Impact: Methodological Errors

V. V. POPOV,

Candidate of Law, Associate Professor, Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State,

Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia

Russian Federation, Volgograd,

The relevance of the study is manifested in the fact that the theoretical reconstruction of legal regulation, consistent with the objective reality, allows to create a full theoretical basis for the formation of public administration.

The problem statement: at present, it can be stated that there are very serious errors in the scientific and educational spheres concerning the construction of theoretical models of legal regulation by means of the metalanguage of law. This involves the study of concepts such as «legal regula- tion» and «legal impact».

The purpose of the study: to identify formal and logical errors in the calculation of the scope of the concepts of «legal regulation» and «legal impact», as well as errors in the definition of identifying features that constitute the meaning of these concepts.

The research methods: analysis, synthesis, induction, deduction, modeling, formalization.

The results and key conclusions: in legal science formulated one generic term («legal impact» or «legal regulation in the broad sense» ) and also only one, but now the specific term («legal regulation in the narrow sense» or simply «legal regula- tion»), which is a mistake. An attempt to attribute rigidity, authority, effectiveness and controllability to the distinctive features of normative legal regulation is also a mistake. In all the theoretical models under consideration with a distinction between legal regulation and legal impact, it would be correct to use at least three terms instead of two. Generic - «legal regulation», species - «prescriptive legal regulation» and «non-prescriptive legal regulation». In addition, prescriptive regulation should identify two subspecies - normative and individualized legal regulation.

Key words: legal regulation and legal influence; legal influence; legal regulation prescribing; management; management tools; not prescriptive legal regulation; normative legal regulation.

0шибки в построении понятийного аппарата теории управления (в том числе теории государства и права) вполне могут рассматриваться как устойчивые предпосылки весьма серьезного системного управленческого кризиса, признаки которого в наше время проявляются особенно отчетливо, причем не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Подмечаемая некоторыми учеными реификация понятий юридической науки [20, с. 166] обусловлена, в числе прочего, не всегда явно признаваемым фактическим изгнанием теории управления из юриспруденции (при том, что, например, теорию государства и права было бы правильно рассматривать как частный случай теории управления).

В связи с этим целью настоящей работы является анализ ошибок в построении терминологического аппарата, описывающего «правовое регулирование», «правовое воздействие». Данная цель конкретизируется в задачах выявления формально-логических ошибок исчисления объемов указанных понятий, ошибок в атрибутировании данным понятиям собственных признаков и определения путей устранения выявленных ошибок.

Проблематика правового регулирования привлекала пристальное внимание отечественных ученых как в советский, так и в постсоветский периоды жизни нашего общества [1]. Важно отметить, что в ходе проводимых исследований было сформулировано понятие «правового воздействия», которое принято отличать от по нятия «правовое регулирование», хотя можно сделать оговорку о том, что некоторые ученые считают такой подход лишь одной из трех тенденций в характеристике правового регулирования [19, с. 15].

Данную идею принято выражать с учетом того, что правовое регулирование идет по различным критериям. В частности, по линии разграничения предметов (А. В. Малько и другие), средств (В. В. Лазарев и другие), инструментов, механизмов (С. С. Алексеев и другие) правового регулирования/воздействия, а также управляемости и самоуправляемости определенных процессов в социальных системах (В. К. Бабаев, В.М. Баранов и другие).

Представляется, что существенных противоречий между данными подходами нет, поскольку все эти подходы скорее выражают различие в выборе аспекта исследования, обусловленное особенностями постановки исследовательских целей и задач, нежели различия в понимании качественного состава предмета (объекта), субъектов, средств и иных характеристик правового регулирования и воздействия.

В связи с этим заметим, что, например, идея А. В. Малько о том, что предмет правового воздействия включает в себя также общественные отношения, не входящие в предмет правового регулирования [11, с. 15], представляется правильной. Вместе с тем столь же правильным представляется и различие в средствах правового воздействия и правового регулирования, поскольку в любом управлении особенности функционирования объекта управления (в числе прочих факторов) предопределяют особенности избираемых (субъектом управления) средств управления. Однако такой подход не затрагивает вопрос о средствах правового воздействия именно на те общественные отношения, которые составляют предмет правового регулирования (как объект управленческого воздействия), при том, что это существенно в рамках настоящей статьи.

Подход, избранный В. К. Бабаевым и В. М. Барановым [4, с. 171], носит фундаментальный, методологический характер, поскольку основан на определенном понимании того, в какой мере общество в целом либо отдельные его подсистемы управляемы, а в какой и самоуправляемы.

По нашему мнению, в имеющих «марксистские корни» представлениях о мере самоуправления в существующих обществах в настоящий исторический период данная мера необоснованно завышена [3]. Впрочем, из этого не следует релевантной целям и задачам данной статьи необходимости вдаваться в дискуссию относительно подобной меры, а потому представляется вполне достаточным признавать саму возможность процессов управления и самоуправления в обществе при том, что оба этих процесса вполне допускают вариативность инструментария реализации.

Таким образом, особо отметим тот факт, что, несмотря на разнообразие теоретических моделей соотношения правого регулирования и правового воздействия, доминирующее влияние имеет мысль о том, что правовое воздействие может иметь более широкие границы, нежели правовое регулирование, и охватывать влияния права на социальную жизнь, сознание и поведение людей [17, c. 622].

При этом практически все ученые обращают внимание на различие средств (инструментов) правового регулирования и правового воздействия, полагая при этом, что правовое воздействие включает в себя гораздо больше таких средств. Например, С. А. Комаров подчеркивает, что при рассмотрении механизма правового воздействия в статическом состоянии в его компонентный состав можно включить всю «правовую надстройку», под которой он понимает всю совокупность юридических явлений, вырастающих над экономическим базисом [9, с. 382].

В общем и целом такой ход мысли, когда выделяется целый спектр правового регулирования/воздействия, представляется довольно верным. Вместе с тем конструктивный потенциал отмеченных идей ослабляется существенной неточностью, присущей практически всем рассуждениям о соотношении правового регулирования и правового воздействия. И эта неточность является более чем терминологической некорректностью.

В частности, как уже отмечалось, значительная часть ученых рассуждает так, что под правовым воздействием понимает родовой термин, включающий в себя содержание термина «правовое регулирование». В числе прочих терминологических форм эту мысль выражают так, что говорят о правовом регулировании в широком смысле, то есть о родовом термине и о правовом регулировании в узком смысле, то есть о видовом термине. Либо ту же мысль выражают несколько иначе, говоря о том, что правовое регулирование есть одна из форм, один из видов правового воздействия и т. д.

Однако в этом и заключается проблема. В данной теоретической конструкции используется неполное родовидовое деление. В частности, формулируется один родовой термин («правовое воздействие» либо же «правовое регулирование в широком смысле»), что само по себе вполне корректно. Однако далее допускается ошибка, когда предлагается также лишь один, но теперь уже видовой термин («правовое регулирование в узком смысле» либо просто «правовое регулирование»). Это не верно для родовидового деления. Становится очевидно, что в таком делении должно быть как минимум два видовых термина (объединяемых родовым), так как предметная область второго видового термина будет дополнять предметную область первого (видового) до полноты предметной области родового термина.

Это означает, что во всех рассматриваемых теоретических моделях с различением правового регулирования и правового воздействия (либо правового регулирования в узком и широком смысле) было бы правильно использовать не два, а как минимум три термина. Один термин будет родовым, например, «правовое воздействие» (либо «правовое регулирование в широком смысле»), два других -- видовыми. Однако в настоящее время мы видим, что в науке фактически используется лишь один термин -- «правовое регулирование» (либо термин «правовое регулирование в узком смысле»), который представлен как видовой.

Думается, что данная проблема вполне может быть решена и наиболее очевидной предпосылкой для такого решения является то, что, по сути, все авторы фактически признают факт наличия предписывающего (через правовые нормы, индивидуальные правовые предписания) и непредписывающего влияния (регулирования, воздействия) права, поскольку фактически все они признают в качестве средств правового регулирования/воздействия, с одной стороны, правовые нормы (предписания общего характера), индивидуальные правовые предписания, а с другой -- все остальные (т. е. непредписывающие) средства регулирования.

В таком случае мы легко получаем три минимально необходимых для родовидового деления термина. Например, если родовым термином будет «правовое воздействие», то двумя видовыми -- «предписывающее правовое воздействие» и «непредписывающее правовое воздействие».

Если родовым термином будет «правовое регулирование», то двумя видовыми -- «предписывающее правовое регулирование» и «непредписывающее правовое регулирование».

Представляется допустимым утверждать, что такие качественные определители особенностей различных видов правового регулирования, как «предписывающее» и «непредписывающее» основаны на качественном различии прескриптивных и иных видов высказываний и при этом вполне достаточны для адекватной реконструкции социально-правовой действительности. Данное замечание связано с тем, что правовое предписывающее регулирование нередко характеризуется несколько иначе, например, через «властность», «жесткость» государственного нормирования (Н. И. Матузов).

Думается, что попытка использования такого признака, как «жесткость», весьма уязвима перед общеизвестностью целого ряда социально-правовых реалий. Речь идет об уязвимости не только перед аргументами сугубо идеологического характера, связанными с дискуссиями о том, что норма права -- это не столько возведенная в закон воля некой социальной группы, сколько выражение компромисса воль социальных групп.

Кроме того, речь может идти о более прозаических аргументах, например, о правоприменительном усмотрении, существенно смягчающие (особенно в семье общего права) жесткость и властность государственного волеизъявления, не говоря даже о проблематике более общего усмотрения, сопровождающего реализацию императивных норм и тем более диспозитивных правовых норм в любых национальных правовых системах.

Именно поэтому думается, что даже в сугубо психологическом контексте термины «жесткость» и «властность» -- не самый лучший методологический выбор для теоретической реконструкции социально-правовых реалий, поскольку избранная терминология далеко не всегда может претендовать на описание приемлемой общности субъективного восприятия. Очевидно, что нарушение, например, чиновниками запрета на хищение и мздоимство во многом красноречиво выражает их жизненную позицию на данный запрет и санкции за его нарушение, не кажущиеся такими уж суровыми. Гораздо жестче и властнее такому субъекту видятся личные потребности, побуждающие его систематически нарушать законодательные предписания.

При этом думается, что вопрос о выборе базового, т. е. родового термина («правовое регулирование» либо «правовое воздействие») представляется вопросом терминологического предпочтения. Поясним.

Сам термин «регулирование» не тождествен «нормативному регулированию», равно как термин «норма» не тождествен термину «регулятор», т. е. термин «нормативное регулирование» не является плеоназмом. Иными словами, не всякое регулирование является нормативным.

Латинское существительное «Norma» имеет следующий смысл: 1) наугольник (anguli ad normam respondents Vtr); 2) норма, руководящее начало, правило и образец [7, с. 515]. Латинское существительное «Regula» -- в русском переводе определяется как: 1) брусок, планка; 2) линейка; 3) норма, критерий, правило, принцип [7, с. 659]. Латинский глагол «Regulo» принято переводить так -- «направлять, упорядочивать (sive dirigere aliquid)». Можно также отметить связь термина «Regulo» с существительными «regulus» -- царь небольшого государства, царек [7, с. 659] и «rex , regis» -- царь [7, с. 672].

Как видно, имеющие латинское происхождение термины «норма» и «регулирование» употребляются в схожих смысловых контекстах. Однако как в силу вероятного различия в смыс- лообразовании и особенностей словоупотребления в среде латинского языка, так и в силу сложившихся в обыденной, профессиональной и академической среде обыкновений словоупотребления современного русского языка, представляется допустимым все же различать данные термины.

В частности, общеизвестно, что в юридической науке социальные нормы считаются одним из регуляторов поведения людей. В силу этого понятие «нормативное регулирование» можно рассматривать как видовое (более узкое, подчиненное) по отношению к родовому (более широкому, подчиняющему) понятию -- «регулирование».

Таким образом, в самой терминологии отражен тот факт, что регулирование не всегда является нормативным и вполне можно различать нормативное и ненормативное (правовое) регулирование. Соответственно, термин «нормативное регулирование» не является избыточным словоупотреблением (плеоназмом).

Кроме того, заметим, что термин «норма» не тождествен не только термину «регулятор», но также и термину «предписание». Это следует из того, что предписывающее (прескриптивное) регулирование делится на два подвида -- индивидуальное и нормативное предписывающее регулирование. Таким образом, понятие «нор-ма» является видовым по отношению к понятию «предписание», т. е. понятие «предписание» является более широким, нежели понятие «норма» (однако не в том смысле, как об этом говорит, например, М. Л. Давыдова [6]). В связи с этим нельзя согласиться с С. С. Алексеевым в том, что термин «предписание» является аналогом термина «норма» [2, с. 59].

Впрочем, уточним -- в некоторых случаях с правовым регулированием, а именно в ситуации с применением права, есть смысл говорить скорее не об индивидуальном, а об индивидуализирующем предписании и, соответственно, об индивидуализирующем предписывающем регулировании. Соответственно, общее (нормативное) правовое предписание и индивидуализирующее правоприменительное предписание в определенном аспекте можно рассматривать не как координационно равнопорядковые, а как алгоритмически зависимые (в этом смысле Г. Кельзен говорит об индивидуальных нормах права [8, с. 437]). Однако в контексте нашего рассуждения достаточно констатировать тот факт, что нормативное регулирование является подвидом предписывающего регулирования.

Среди ученых о нормативном и ненормативном предписании имеются различные мнения. Например, Ю. В. Блохин выделяет так называемые нетипичные правовые предписания (формулы, графики, рисунки и т. д.), но при этом отмечает, что ряд этих предписаний может не иметь «традиционной обязывающей регламентации установленного поведения и по форме напоминают справочный материал» [5, с. 13--14].

Думается, что такой подход ошибочен, поскольку сам Ю. В. Блохин, придерживаясь устоявшейся для отечественной юридической науки точки зрения, определяет признаки нормативности предписания как «направленность на регулирование вида общественных отношений, постоянный характер действия и неперсонифи- цированность адресата» [5, с. 6].

Иными словами, из трех признаков нормативности (обязывающий характер, постоянный характер действия, неперсонифицированность адресата) Ю. В. Блохин лишает так называемые нетипичное предписание именно обязывающего характера. Следовательно, эти «нетипичные предписания» (формулы, графики, рисунки и т. п.) являются (по мысли Ю. В. Блохина) предписаниями в том смысле, что они (1) неперсонифицированы и (2) обладают постоянным характером действия. Но при этом Ю.В. Блохин относит их к нетипичным (предписаниям) на том основании, что они лишены третьего признака нормативности -- обязательности. В этом и состоит противоречие -- если лишать так называемые нетипичные право - вые предписания правовой связывающей силы, т. е. лишать их обязательности, то неясно, почему их вообще допустимо относить к предписаниям. Фактически мы получаем абсурдное (т. е. внутренне противоречивое) понятие -- «необязательное предписание».

Думается, что в приведенном примере Ю. В. Блохин несколько недооценивает богатство формального определения нормы права в соответствующей знаковой репрезентации (экспонентах права) [5]. Таким образом, то, что Ю. В. Блохин отнес к «нетипичным правовым предписаниям», может быть отнесено, например, к элементам текста соответствующих нормативных правовых предписаний. В частности, речь может идти не только о буквенно-цифровой, но и о картографической (дополнительной) формализации норм права при установлении, например, правового режима определенного участка территории государства.

Такими же аргументами можно возразить на утверждение, например, Н. Н. Вопленко в том, что к правовым предписаниям можно относить (наряду с нормами права) также декларации, определения [13, с. 51]. На самом деле подобные законодательные формулировки (например, правовые дефиниции) являются либо элементами, т. е. частями, фрагментами текстов норм права, либо вообще не являются самостоятельными правовыми предписаниями (частями предписаний).

Таким образом, если нормативное регулирование является подвидом предписывающего регулирования, то можно увидеть следующую связь явлений объективной реальности: регулирование является более объемлющим явлением, нежели предписание. Предписание же является более объемлющим явлением, чем нормы.

Понятие «регулирование» отражает такую реальность и является родовым по отношению к понятию «предписывающее регулирование». Иными словами, видами регулирования можно считать предписывающее и непредписывающее регулирование, т. е. предписание -- это вид социального регулятора. Можно сказать и так -- любое предписание является регулятором (соответствующего вида), но не каждый регулятор является предписанием.

Таким образом, допустимо говорить не только о ненормативном регулировании, но и о непредписывающем (непрескриптивном) социальном регулировании. Думается, что в силу фундаментальности социального регулирования по отношению к регулированию правовому сказанное в полной мере относится и к правовой сфере, т. е. следует различать предписывающее и непредписывающее правовое регулирование как подвиды правового регулирования.

Далее уточним, что обращение к правовой сфере требует выделения не только видовых (как минимум двух), но также и подвидовых (как минимум двух) терминов, что отражало бы наличие нормативных и ненормативных (индивидуальных, индивидуализированных) правовых предписаний. Иными словами, правильно было бы различать не только нормативное правовое, но и ненормативное правовое предписывающее регулирование.

Таким образом, с нашей точки зрения, правовое регулирование (родовое понятие) включает в себя:

А) предписывающее правовое регулирование (видовое понятие);

Б) непредписывающее правовое регулирование.

В свою очередь, предписывающее правовое регулирование включает в себя:

А-1) (предписывающее) нормативное правовое регулирование. Уточняя терминологию, подчеркнем, что поскольку понятия «норма» и «нормативность» не всегда понимаются исключительно в предписывающей интерпретации, то если не делать соответствующих оговорок заранее, точнее было бы данный вид регулирования именовать полным (в данном случае полнота отражает избранный вариант интерпретации нормативности) набором терминов -- «нормативное предписывающее правовое регулирование»;

А-2) предписывающее индивидуальное правовое регулирование, которое также можно было бы назвать «ненормативное предписывающее правое регулирование» (которое некоторые ученые, например В. В. Лазарев, относят к правовому воздействию [10, с. 40]).

Иными словами, правильно было бы различать правовое предписывающее регулирование, включающее в себя не только нормативное правовое, но и ненормативное правовое предписывающее регулирование.

Кроме того, как отмечалось ранее, индивидуальное правовое регулирование следует отличать от индивидуализированного правового регулирования, которое выражено в актах применения права и лишь в некоторых случаях дополняет механизм реализации нормативного правового регулирования (А-1). нормативный правовой властность

Что же касается идеи о введении или выведении из научного оборота термина «(правовое) воздействие» вместо термина «(правовое) регулирование», то как введение термина «воздействие», так и выведение его из такого оборота, она является вполне корректной, но выражает скорее терминологические предпочтения соответствующих ученых.

Подчеркнем особо, что такие качественные определители особенностей различных видов правового регулирования, как «предписывающее» и «непредписывающее», основаны на качественном различии прескриптивных и иных видов высказываний и при этом вполне достаточны для адекватной реконструкции социально-правовой действительности. Более того, понятие «непредписывающее правовое регулирование» является более точным и емким, нежели характеристика этого специфического правового регулирования как некоего неконтролируемого влияния [17, с. 696], из чего следует, что правовое регулирование (называемое в данной работе предписывающим правовым регулированием) является контролируемым правовым влиянием. Думается, что это очень неточная и малоконструктивная формулировка, хотя она базируется на идеях Н. Г. Александрова, С.С. Алексеева и других ученых о том, что механизм правового регулирования включает в себя средства результативного воздействия права на общественные отношения [1].

Можно предположить, что указанные ученые пытаются описать различаемые ими реальные проблемы управления. Но, как видно, используемая ими терминология мало пригодна для этого. Например, М. Н. Козюк отмечает: «Так, посредством воздействия можно достичь результата обратного от задуманного» [18, с. 696]. По мысли цитируемого автора, такое высказывание призвано прояснить различия между правовым регулированием (контролируемым влиянием) и правовым воздействием (неконтролируемым влиянием). Однако на такую характеристику можно с легкостью возразить словами известного управленца (бывшего председателя Правительства Российской Федерации) В. С. Черномырдина -- «хотели как лучше, а получилось как всегда». Это яркая характеристика некачественного государственного управления (т. е. правового регулирования), результаты которого в недавнем прошлом ощутили на себе множество людей не только в нашей стране. Проще говоря, достичь результата, обратного от задуманного, можно как путем правового воздействия (говоря словами М. Н. Ко- зюка -- неконтролируемого влияния [18, с. 696]), так и путем правового регулирования (путем так называемого контролируемого влияния).

Возможно, что разработанная С. С. Алексеевым теория механизма правового регулирования действительно сыграла большую роль в развитии юридической науки [18, с. 697]. Однако, думается, что юридическая (хотя и не только она) наука не часто играла ожидаемую от нее роль в социальной практике. В связи с этим можно вспомнить, например, слова Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова, сказанные им еще на июньском Пленуме ЦК КПСС в далеком 1983 г.: «Между тем, если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок» [12]. Учитывая, что данные слова были высказаны за семь лет до распада СССР, то их вполне можно рассматривать как справедливый упрек всем гуманитарным наукам, в том числе в части их описывающей, объясняющей и прогностической немощности.

Как уже отмечалось, одной из предпосылок многочисленных дефектов юридической науки является изгнание теории управления из юриспруденции и из иных наук. Не имея возможности решить данную проблему в рамках настоящей работы, попытаемся все же отчасти исправить это в затронутом контексте.

«Воздействовать -- оказав влияние, добиться необходимого результата» [14]. Иными словами, воздействие -- это влияние. Воздействие нацелено на изменение чего-либо, на подталкивание объекта в нужную сторону. Нерезультативного воздействия не бывает. Результат есть всегда. Результат можно интерпретировать как достижение цели (как достигнутую цель). Совершенно прав В. М. Сырых, когда отмечает, что «юридическая практика, как и любая предметно-практическая деятельность людей, их коллективов, носит осознанный характер и осуществляется с определенными целями» [16, с. 120]. Строго говоря, с целеполаганием (более или менее явно выраженным) связана любая деятельность. При этом ее можно интерпретировать как управление (самоуправление).

Отталкиваясь от подобной интерпретации, следует помнить, что в любой теории управления выделяется субъект и объект управления. Субъект при этом может управлять с помощью каких-либо средств, т. е. управляет посредством чего-либо. В частности, можно управлять посредством некой информации.

В этом смысле высказывания типа «правовое регулирование», «правовое воздействие» и т. п. могут подталкивать к не вполне точному восприятию реальности, поскольку построены так, как будто право само по себе является субъектом управления. Очевидно, что это не так. Право -- это не субъект управления. Равно как и любое иное средство правового влияния -- это не субъект управления. Право -- это средство управления (в рассматриваемом нами контексте) в руках соответствующего субъекта.

Важно отметить, что некая (интерпретируемая как управленческая) деятельность может быть включена в управленческий процесс как его составная часть (например, как деятельность исполнительного модуля). В таком случае не будет ничего удивительного в том, что цель расходится с результатом и управленец (воздействующий субъект) оказывается совсем не в той ситуации, которую он прогнозировал и к которой стремился. В некоторых случаях (например, при серьезной управленческой некомпетентности управленца) с реальностью конфликтует даже не прогноз наиболее вероятного, а вообще осознание некоего результата как вероятностно достижимого.

Поскольку сам термин «управление» предполагает деятельность умышленно-сознательную (управление) и волевую (управление), то управление -- это сознательно-волевая деятельность. Так как в предмет правового регулирования входит лишь сознательно-волевая деятельность, то высказывание о том, что управленческая деятельность является сознательно-волевой, походит на тривиальность. Однако в управленческом контексте это весьма важное замечание, поскольку позволяет довольно отчетливо увидеть те важные обстоятельства, которые и позволяют выяснить, в каком случае деятельность некоего субъекта является собственно управленческой, т. е. он сам есть субъект управления, а в каком -- она лишь включена в объемлющее управление, т. е. сам субъект управления вовсе и не управляет, но является лишь инструментом в руках управленца более высокого ранга. В самом общем виде схема включения кого-либо в число инструментов исполнительного модуля обусловлена конкуренцией управления (несколько субъектов претендуют на управление одним объектом). При этом какой-либо субъект управления сталкивается лишь с двумя объективно возможными вариантами деятельности: 1) создать свою управляющую структуру; 2) использовать имеющуюся, настроив ее под свое целеполагание и требования к качеству управления. Применительно к проблематике правового регулирования это замечание позволяет увидеть, в каком случае некий субъект (осуществляющий правовое регулирование) сам является управленцем, а в каком -- лишь используется (управленцем более высокого ранга) как инструмент (при том, что этот «инструмент» сам использует инструмент -- правовые средства).

В основании разделения управленца и его исполнительного модуля лежит иерархия контуров циркуляции и преобразования информации в процессе осуществления целевых функций управления. Именно поэтому определить, кто перед нами (управленец или исполнительный модуль, инструмент) можно как раз исходя из анализа иерархии контуров информационного обмена о целеполагании и, соответственно, эффективности достижения целей управления, т. е. эффективности деятельности, релевантной целеполаганию. В самом общем виде схема выявления управленца выглядит так -- тот, кто ставит цели, а затем их достигает -- и есть управленец, даже если этот субъект управлял, образно говоря, используя чужие руки. Причем, принимая во внимание взаимосвязь социальных процессов, можно заметить, что субъект управления всегда ситуативно контекстуален.

Вместе с тем следует понимать, что социальная жизнь как совокупность взаимно связанных процессов с неизбежностью предполагает наличие не отдельных разрозненных связок событий, а наличие цепочек подобных связей, причем цепочек весьма длинных. В нашем случае это означает «ступенчатость» пути к цели («лестница к цели», этапы достижения цели). В таком случае то, что было следствием по отношению к одному фактору, будет являться причиной по отношению к другому. При этом каждый этап многогранен и характеризуется набором двух видов параметров -- контрольных и свободных. Контрольные параметры, служащие индикаторами достижения цели (или ее этапа), могут быть также названы целевыми показателями. Свободными являются те параметры, любое значение которых признается допустимым. Очень важно то, что свободные и контрольные параметры (в конкретной ситуации) связаны так, что изменяются через воздействие на управляемые параметры.

Помимо этого, социальная жизнь как совокупность взаимно вложенных процессов предполагает наличие субъективно устанавливаемых порядков (рангов) целей: цель первого порядка, цель второго порядка, цель третьего порядка и т. д. В случае с государственно-правовым управлением такие цели будут представлены через определенные параметры функционирования общества: экономические, медико-биологические, психологические, демографические и т. д. При этом следует отличать субъективно устанавливаемую иерархию целей от объективно существующей информационно-алгоритмической связи: 1) этапов достижения цели, 2) параметров (контрольных, управляемых, свободных), характеризующих и цель, и этапы ее достижения.

Соответственно, при выявлении субъекта управления социальным процессом речь следует вести: а) о точности идентификации данным субъектом целей некой деятельности (через точность характеристической идентификации ее параметров); б) об алгоритмически верной и полной идентификации данным субъектом всех этапов достижения целей (через точность характеристической идентификации их параметров); в) о точности идентификации данным субъектом иерархии целей.

Важно то, что отмеченные характеристики целеполагания не только различаются у разных субъектов (различие глубины идентичности целей), но и не всегда адекватно осознаются как субъектом-управленцем, так и субъектом-инструментом. Используя познавательный потенциал характеристики различных форм вины (как элемента/подэлемента состава правонарушения) в интеллектуально-волевом аспекте, можно сказать следующее. По отношению к одним этапам (промежуточным результатам) достижения цели («этап-1») некий субъект (используемый как инструмент, исполнительный модуль) мог действовать, например, с прямым умыслом (предвидя наступление результата, т. е. «этапа-1» и деятельно желая этого). И в этом аспекте он не отличался от реального управленца. Но по отношению к «этапу-2» он уже мог действовать с косвенным умыслом (предвидя наступление результата, т. е. «этапа-2», но не желая этого, а сознательно допуская). К конечной же цели (непосредственно порождаемой «этапом-2») субъект-инструмент действовал, условно говоря, с неосторожностью (не предвидел, а значит и не желал наступления данного результата, хотя мог и должен был это предвидеть).

В тех ситуациях, когда существует упомянутая ранее конкуренция управления, может иметь место специфическая ситуация, которую можно условно назвать «перехватом управления». В таких случаях объективная управленческая ошибка одного субъекта может являться целью управленческой деятельности конкурирующего субъекта. Образно говоря, в таких случаях один субъект управления подталкивает конкурента к тому, чтобы тот «пилил сук, на котором сидит» («рыл сам себе яму» и т. п.), и превращает конкурента в свой инструмент. В случае же когда у субъекта-инструмента целенаправленно сформирован нужный (субъекту управления) набор предсказуемых (для субъекта управления) стереотипов распознавания и оценки ситуаций, а также поведенческих реакций на данные ситуации (в виде принятия соответствующих решений), то субъект- инструмент будет выполнять чужую волю, достигать чужие цели, оставаясь убежденным в свободе своего волеизъявления. Как видно, в этом случае может иметь место ситуация (фактически описываемая М. Н. Козюком) -- «мы хотели достичь одной цели, а нашими руками (и средствами нормативного правового регулирования), но за пределами нашего понимания, т. е. неожиданно, непрогнозируемо для нас была достигнута иная, нежелательная для нас цель». Следует также учитывать, что цели бывают не только объективными (реальными), но и декларируемыми. И в этом случае вновь может быть аналогичная ситуация.

Так вот, тот из двух субъектов управляющего воздействия (влияния), кто имеет (в контексте изменения соответствующих контрольных параметров конкретного процесса) более низкую глубину идентификации (распознавания) контрольных параметров этапов достижения целей (являющихся причинно-следственными цепочками), тот фактически и будет являться инструментом (исполнительным модулем) в ходе управления, организуемого вторым субъектом. Иными словами, деятельность одного субъекта будет включена (как управленчески целесообразная) в деятельность другого субъекта.

Если некая цель (например, государственный переворот и гражданская война) не ставилась субъектом-инструментом («косвенный умысел», «самонадеянность»), либо ее достижение им даже не прогнозировалось («небрежность»), то в определенном смысле субъект-инструмент (исполнительный модуль) и не контролировал получение результата, хотя объективно работал именно на него, не осознавая в должной мере того, что его деятельность повышает вероятность достижения этого результата (объективной цели, поставленной управленцем более высокого ранга). При этом в определенном смысле процесс достижения цели контролировался иным субъектом (управленцем более высокого ранга), хотя такой контроль вполне может находиться за пределами осознания субъекта-инструмента какой бы официальный властный статус он не имел. Это замечание относительно высоты статуса в бюрократической иерархии является особенно важным, поскольку такой статус может включать в себя полномочия издавать нормы права, т. е. осуществлять правовое регулирование. Из чего следует вполне определенный вывод -- нет никаких оснований говорить, что при управлении посредством нормативного правового влияния управления являются нормы права) происходит так называемое контролируемое/результативное влияние, а при использовании иных средств данное влияние является неконтролируемым/нерезультативным.

Но даже если и не рассматривать ситуацию с взаимной вложенностью деятельности, а рассматривать изолированно лишь деятельность одного субъекта при том, что он, например, «хотел как лучше» и не осознавал того, что «получится как всегда», то очевидно -- такая ситуация есть результат низкой управленческой компетентности субъекта управления, но не использования иных, нежели нормы права, средств правового влияния.

Таким образом, контролируемость/результативность влияния детерминируется как первопричина тем, что средством влияния избраны нормы права. И, соответственно, «неконтролируемым», «нерезультативным» может оказаться влияние посредством как норм права, так и иных средств, т. е. неправильно отличать влияние посредством норм права от других видов правового влияния через такие признаки, как результативность и контролируемость.

Именно поэтому гораздо точнее называть то, что принято именовать правовым воздействием -- непредписывающим правовым регулированием, но не приписывать такому регулированию свойств нерезультативности, неконтро- лируемости. В свою очередь, введение в научный оборот подобного понятия позволит рассматривать целый спектр правовых средств, не относящихся к правовым предписаниям, как результативные средства контролируемого правового влияния, что довольно существенно изменит представления о государственном управлении.

Список литературы

1. Алексеев С. С. Механизм правового регулирования в социалистическом государстве. М., 1966.

2. Алексеев С. С. Общие дозволения и общие запреты в советском праве. М. 1989.

3. Астахова И. А, Попов В. В. Система права и система законодательства: проблемы толкования объективности системы права // Вестник Волгоградской академии МВД России. № 4. 2016.

4. Бабаев В. К, Баранов В. М. Общая теория права: Краткая энциклопедия. Н. Новгород, 1997.

5. Блохин Ю. В. Критерии отграничения нормативно-правовых предписаний от ненормативных в советском законодательстве: на примере нетипичных предписаний: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 1991.

6. Давыдова М. Л. Нормативно-правовое предписание как начальный уровень правовой нормативности // Конфликтология. 2011. № 4.

7. Дворецкий И. Х Латинско-русский словарь. 10-е изд., стереотип. М., 2006.

8. Кельзен Г. Чистое учение о праве и аналитическая юриспруденция // Российский ежегодник теории права. 2009. № 2.

9. Комаров С. А. Общая теория государства и права: учебник. 3-е изд., перераб. и доп. М., 1997.

10. Лазарев В. В. Сфера и пределы правового регулирования // Советское государство и право. 1970. № 11.

11. Малько А. В. Механизм правового регулирования // Правоведение. 1996. № 6.

12. Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС 14-15 июня 1983 г. М., 1983.

13. О понимании советского права // Советское государство и право. 1979. № 8.

14. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. 4-е изд., доп. М., 2006.

15. Попов В. В. Соотношение права и законодательства: предпосылки рассмотрения через призму семиотического треугольника // Вестник Волгоградской академии МВД России. № 2.

16. Сырых В. М. Логические основания общей теории права: в 2-х т. М., 2000. Т. 1.

17. Теория государства и права: курс лекций / под ред. Н. И. Матузова, А. В. Малько. М., 1997.

18. Теория государства и права: учебник / отв. ред. Н. И. Грачев. Волгоград, М., 2018.

19. ТихомировЮ. А. Правовое регулирование: теория и практика. М., 2010.

20. Честнов И. Л. Постклассическая теория права. СПб., 2012.

References

1. Alekseev S. S. Mekhanizm pravovogo regulirovani- ya v socialisticheskom gosudarstve. M., 1966.

2. Alekseev S. S. Obshchie dozvoleniya i obshchie za- prety v sovetskom prave. M. 1989.

3. Astakhova I. A., Popov V. V. The system of law and the system of legislation: the problem of interpretation of objectivity of the system of law // Journal of the Volgograd academy of the Ministry of the Interior of Russia. № 4. 2016.

4. Babaev V. K, Baranov V. M. Obshchaya teori- ya prava: Kratkaya enciklopediya. N. Novgorod, 1997.

5. Blohin Yu. V. Kriterii otgranicheniya normativ- no-pravovyh predpisanij ot nenormativnyh v sovetskom zakonodatel'stve: na primere netipi- chnyh predpisanij: avtoref. dis. ... kand. yurid. nauk. M., 1991.

6. Davydova M. L. Normativno-pravovoe predpisan- ie kak nachal'nyj uroven' pravovoj normativnosti // Konfliktologiya. 2011. № 4.

7. Dvoreckij I. H. Latinsko-russkij slovar'. 10-e izd., stereotip. M., 2006.

8. Kel 'ten G. Chistoe uchenie o prave i analiticheska- ya yurisprudenciya // Rossijskij ezhegodnik teorii prava. 2009. № 2.

9. Komarov S. A. Obshchaya teoriya gosudarstva prava: uchebnik. 3-e izd., pererab. i dop. M., 1997.

10. Lazarev V. V. Sfera i predely pravovogo regu- lirovaniya // Sovetskoe gosudarstvo i pravo. 1970. № 11.

11. Malko A. V. Mekhanizm pravovogo regulirovani- ya // Pravovedenie. 1996. № 6.

12. Materialy Plenuma Central'nogo Komiteta KPSS 14-15 iyunya 1983 g. M., 1983.

· ponimanii sovetskogo prava // Sovetskoe gosu- darstvo i pravo. 1979. № 8.

13. Ozhegov S. I., Shvedova N. Yu. Tolkovyj slovar' russkogo yazyka. 4-e izd., dop. M., 2006.

14. Popov V. V. ^^^№4 of law and legislation: prerequisites for examination in the light of the semiotic triangle // Journal of the Volgograd academy ofthe Ministry ofthe Interior of Russia. 2017. № 2.

15. Syryh V. M. Logicheskie osnovaniya obshchej teorprava: v 2-h t. M., 2000. T. 1.

16. Teoriya gosudarstva i prava: kurs lekcij / pod red. N. I. Matuzova, A. V. Mal'ko. M., 1997.

17. Teoriya gosudarstva i prava: uchebnik / otv. red. N. I. Grachev. Volgograd, M., 2018.

18. Tihomirov Yu. A. Pravovoe regulirovanie: teoriya i praktika. M., 2010.

19. Chestnov I. L. Postklassicheskaya teoriya prava. Spb., 2012.

Размещено на Allbest.ru