О презумпции добросовестности в российском праве

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Байкальский государственный университет

О презумпции добросовестности в российском праве

Ю.В. Виниченко

г. Иркутск

Аннотация

В статье рассматриваются дискуссионные вопросы, связанные с пониманием и применением презумпции добросовестности. В частности, предпринимается сопоставительный анализ презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений и гражданско-правового принципа добросовестности, в результате чего делается вывод о необходимости их разграничения, аргументированный указанием на различные сущностные свойства и функциональное назначение правовых презумпций и принципов права. Исследуется вопрос о сфере применения рассматриваемой презумпции. Автор подвергает сомнению общий характер презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений и допустимость распространения её на случаи виндикации, ключевое препятствие для этого усматривая в текстуальном помещении правовой нормы, закрепляющей данную презумпцию, в статью 10 Гражданского кодекса Российской Федерации «Пределы осуществления гражданских прав». В контексте вопроса о сфере действия презумпции добросовестности обращается внимание также на презумпцию добросовестности налогоплательщиков; обосновывается тезис о наличии системной связи между указанной презумпцией и презумпцией добросовестности участников гражданских правоотношений, в связи с чем отмечается необходимость рассмотрения презумпции добросовестности с более широких - межотраслевых - позиций и предлагается именовать её при таком подходе презумпцией добросовестности субъектов гражданского оборота.

Ключевые слова: добросовестность, правовые презумпции, презумпция добросовестности, принцип добросовестности, презумпция добросовестности участников гражданских правоотношений, ст. 10 ГК РФ, виндикация, презумпция добросовестности налогоплательщиков, гражданский оборот, презумпция добросовестности субъектов гражданского оборота

Abstract

About the Presumption of Good Faith in the Russian Law

Yu.V. Vinichenko

Baikal State University, Irkutsk, 664003 Russia

The paper discusses debatable issues related to the interpretation and implementation of the presumption of good faith. The purpose of the study is to form an idea of the content, sphere of application of the presumption of good faith in the Russian law, as well as about its correlation with the principle of good faith. The methods used to fulfill the above-stated purpose are formal-logical, comparative, dogmatic, functional approaches.

As a result of the study, the doctrinal approaches to the understanding of the presumption of good faith and to the definition of its content have been identified. The norm of the Civil Code of the Russian Federation, which establishes the presumption of good faith of participants in civil legal relationship, and the related explanations of the highest judicial instances of Russia have been assessed. The following conclusions have been made: 1) it is necessary to distinguish between the presumption of good faith of participants in the civil legal relationship and the principle of good faith; 2) placement of the rule on the presumption of good faith in Art. 10 of the Civil Code of the Russian Federation gives grounds to doubt the general nature of this presumption in the civil law and the validity of its spread to cases of vindication; 3) the presumption of good faith must be considered from interbranch positions - as a the presumption of good faith of the subjects of civil circulation.

The results obtained are of great importance for the uniform interpretation and application of the presumption of good faith in resolving the emerging conflicts of subjects, including civil-law and tax disputes, as well as to realize the need for a systems approach to resolving issues of the regulatory regulation of civil circulation.

Keywords: good faith, legal presumptions, presumption of good faith, principle of good faith, presumption of good faith of participants in civil legal relationship, art. 10 of Civil Code of Russian Federation, vindication, presumption of good faith of taxpayers, civil circulation, presumption of good faith of civil circulation's subjects

Введение

Несмотря на то, что категория добросовестности неоднократно становилась предметом цивилистических исследований, многие вопросы, связанные с её интерпретацией и применением, продолжают оставаться дискуссионными. Среди них блок вопросов о презумпции добросовестности: в частности, о её содержании и сфере применения, а также соотношении с принципом добросовестности. Анализу указанных аспектов заявленной темы, актуальность исследования которых обусловлена в том числе относительно недавними изменениями соответствующих законодательных положений и руководящих разъяснений высших судебных инстанций, и посвящена настоящая работа.

1. Соотношение презумпции добросовестности и принципа добросовестности

С момента вступления в действие «Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик» 1991 г. презумпция добросовестности в отечественном гражданском праве является легальной (см. п. 3 ст. 6 ОГЗ). С 1 марта 2013 г., когда вступил в действие Федеральный закон от 30 декабря 2012 г. №302-ФЗ (далее - 302-ФЗ), она зафиксирована в п. 5 ст. 10 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее - ГК РФ) следующим образом: добросовестность участников гражданских правоотношений и разумность их действий предполагаются.

С 1 же марта 2013 г. добросовестность, как известно, получила своё закрепление в ст. 1 ГК РФ также в качестве принципа гражданского права (точнее, в качестве основного начала гражданского законодательства). Но ещё до отмеченной легализации принцип добросовестности выделяли в отечественной доктрине. При этом достаточно широкое признание получила точка зрения, согласно которой добросовестность следует относить к принципам-презумпциям (либо презумпциям-принципам) (см., например, [1, с. 328-329; 2, с. 3, 11; 3, с. 9, 18-19]).

Можно заметить, что указанную позицию разделяют и отдельные зарубежные авторы. Так, Ф. Терре, анализируя принцип добросовестности в контексте вопроса об основных началах французского контрактного права, приводит правило ст. 2274 Французского гражданского кодекса, согласно которому добросовестность всегда презюмируется, и именно тому, кто ссылается на недобросовестность, надлежит её доказывать¹; учёный заключает, что «это особенное положение вместе с другими переходит в разряд принципов конституционного значения: везде предполагается добросовестность. Она - естественный оплот свободы, если не следствие порядочности»² [4, с. 320]. Более того, понимание принципа добросовестности как презумпции в отдельных государствах получило законодательное закрепление. Например, в ст. 2 Гражданского кодекса Республики Беларусь (далее - ГК РБ) «Основные начала гражданского законодательства» в перечне принципов, определяющих и регламентирующих гражданские отношения, указано: добросовестность и разумность участников гражданских правоотношений предполагается, поскольку не установлено иное (принцип добросовестности и разумности участников гражданских правоотношений). Буквальное толкование приведённой формулировки позволяет заключить: во-первых, добросовестность и разумность рассматриваются в качестве одного (общего, единого) принципа Как представляется, на это указывает форма единственного числа термина «принцип», использован-ная в норме ст. 2 ГК РБ; в то же время в иных нормах кодекса содержится выражение «принципы добросо-вестности и разумности» (п. 3 ст. 573, абз. 2 ст. 633), в связи с чем позиция белорусского законодателя по поводу соотношения добросовестности и разумности как принципов гражданского права остаётся не вполне ясной. Заметим, что вопрос о соотношении принципа добросовестности с разумностью и справедливостью в российской цивилистической доктрине также является дискуссионным., а во-вторых, суть данного принципа составляет презумпция добросовестности и разумности участников гражданских правоотношений.

Подобному восприятию, полагаем, обоснованно противостоит позиция, согласно которой добросовестность не может одновременно рассматриваться и как принцип права, и как правовая презумпция. В цивилистике данный тезис отстаивает, в частности, Т.В. Дерюгина [5, с. 242]; то, что правило о добросовестности лиц, закреплённое в ст. 10 ГК РФ, не является принципом гражданского права, отмечает А.В. Волков [6, с. 277]; как корреспондирующие друг другу, но «абсолютно разные понятия» рассматривает принцип и презумпцию добросовестности участников конституционных правоотношений С.А. Мосин [7, с. 12, 18-20].

В качестве аргумента при этом справедливо указывают на опровержимый характер презумпций (см., например, [5, с. 217, 243; 7, с. 12]) - свойство, которое принципам права как наиболее общим руководящим положениям права [8, с. 74], основным началам гражданско-правового регулирования общественных отношений [9, с. 27], действительно, присуще быть не может. В противном случае придётся признать, что определённый принцип права, в частности принцип добросовестности, может быть опровергнут или, по крайней мере, подвергнут сомнению, а это не только не способствует решению проблем, возникающих при его реализации, но и подрывает, как представляется, всю систему «концептуальных оснований» (выражение Н.П. Асланян [10, с. 33]) права и, таким образом, правопорядок в целом.

К числу доводов в пользу необходимости разграничения презумпции добросовестности и принципа добросовестности можно добавить также указание на их различное функциональное назначение. В прикладном аспекте принципам права отводится важная роль непосредственного регулирования общественных отношений, включающего оценку правомерности последних и разрешение возможных конфликтов между их участниками (см., например, [8, с. 74; 9, с. 27]), в то время как основное функциональное назначение правовых презумпций - вероятностных опровержимых предположений о фактах, основанных на статистически закономерной взаимосвязи между имеющимся фактом и предполагаемым (см. [11, с. 14; 12, с. 121; 13, с. 34, 43]), на наш взгляд, является несколько иным и состоит в облегчении процесса доказывания (см., например, [14, с. 6263]), а также в упрощении (облегчении) гражданского оборота как сферы удовлетворения индивидуальных потребностей членов общества. Впрочем, в юридической (преимущественно общетеоретической) науке немало сторонников точки зрения, согласно которой правовые презумпции выполняют и регулятивную функцию. Так, М.Л. Давыдова отмечает, что законодатель с помощью правовой презумпции «устанавливает общее правило регулирования, а правоприменитель определяет развитие конкретного правоотношения» [15, с. 162]; рассмотрение вопроса о соотношении правовых презумпций с принципами права исследователь завершает выводом, в соответствии с которым «каждая презумпция является по природе своей принципом - принципом разрешения конкретной ситуации неопределённости» [15, с. 165]. По мнению М.П. Прониной, для регулирования общественных отношений презумпции имеют как юридико - прикладное (использование в правоприменительной практике), так и юридико - техническое функциональное значение; их регулятивная функция проявляется в случаях, «когда презумпции являются принципами права» [16, с. 21].

Бесспорно, получая законодательное закрепление, определённая презумпция, в том числе презумпция добросовестности, вовлекается в механизм правового регулирования. Вместе с тем нормативным правовым предписанием, содержательно определяющим модель поведения участников правоотношений, конкретную меру их возможного и должного поведения, то есть собственно правовой нормой, она, тем не менее, не является, о чём свидетельствует хотя бы тот факт, что участниками правоотношений - адресатами устанавливаемых материально-правовых норм - презумпции, с нашей точки зрения, a priori нарушены быть не могут. Отмеченную собственно регулятивную функцию в праве выполняет принцип добросовестности, предписывающий субъектам обязанность добросовестного (честного, добропорядочного) поведения, нарушение которой, в свою очередь, сопряжено с негативными правовыми последствиями.

В данной связи особого внимания заслуживает вопрос о содержании принципа добросовестности, с одной стороны, и презумпции добросовестности - с другой.

2. Содержание презумпции добросовестности

Начнём с указания на то, что в цивилистической доктрине выделяют добросовестность в объективном и субъективном смыслах: в первом случае (объективная добросовестность) она трактуется как «внешнее мерило», масштаб, стандарт оценивания поведения субъектов; во втором (субъективная добросовестность) - как осведомлённость (знание или незнание) конкретного лица о каких-либо фактических обстоятельствах, извинительное незнание о фактах или правах других лиц (см. [17, с. 56; 18, с. 13; 19, § 2 ч. I; 20, с. 3; 21, с. 7; 22, с. 21-24; 23; 24, с. 111-112]). И если с указанных позиций не вызывает сомнений, что в ст. 1 ГК РФ закрепляется объективная добросовестность (явно абсурдным был бы вывод о том, что в соответствии с принципом добросовестности участники гражданских правоотношений должны извинительно не знать об определённых фактах или правах других лиц), то относительно нормы п. 5 ст. 10 ГК РФ, устанавливающей презумпцию добросовестности, такая однозначность отсутствует.

Так, Е.В. Богданов, полагая, что правило ст. 10 ГК РФ о презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений распространяется и на те ситуации, когда в норме права поведение участника характеризуется как недобросовестное, отмечает: «…Понятие недобросовестности является составным, включающим в себя оценку поведения участника правоотношения как с объективной, так и с субъективной стороны» [25]. Иной позиции придерживается, например, Е.А. Суханов, который, указывая на действие презумпции добросовестности в контексте анализа ст. 302 ГК РФ, обращает внимание на то, что «в рассматриваемой ситуации речь идёт о так называемой субъективной добросовестности, т.е. не о добросовестности как этической, нравственной категории, служащей для оценки поведения участников гражданских правоотношений (как она понимается в п. 3 ст. 1 ГК РФ), а о добросовестности в смысле фактического незнания об обстоятельствах, препятствующих законному отчуждению вещи» [26, § 2 гл. 8 разд. IV].

На наш взгляд, в равной мере допустимо интерпретировать презумпцию добросовестности и как предположение извинительного незнания определённым лицом каких-либо фактов и обстоятельств (предположение субъективной добросовестности), и как предположение того, что участники гражданских правоотношений соблюдают принцип добросовестности, то есть д ействуют добросовестно при установлении, осуществлении и защите гражданских прав и исполнении гражданских обязанностей (предположение объективной добросовестности).

Итак, учитывая сущностные свойства, а также функциональную роль правовых презумпций и принципов права, презумпцию добросовестности участников гражданских правоотношений, закреплённую в ст. 10 ГК РФ, необходимо отграничивать от провозглашённого в ст. 1 ГК РФ гражданско-правового принципа добросовестности, имея в виду в том числе нетождественность их содержания (в ст. 1 ГК РФ добросовестность понимается в объективном смысле, в то время как презумпция добросовестности может означать предположение как субъективной, так и объективной добросовестности субъектов).

3. Сфера действия презумпции добросовестности

1. Прежде всего, речь идёт о пределах применения презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений, которая, повторим, зафиксирована в ст. 10 ГК РФ.

Вследствие законодательных поправок редакция нормы, закрепляющей данную презумпцию, претерпела изменения, что сразу же нашло отражение в юридической литературе⁴. В частности, новая редакция соответствующей нормы была оценена как долгожданная новелла, вследствие которой в ст. 10 ГК РФ «введена (полужирное выделение наше. - Ю.В.) презумпция добросовестности» [30, с. 15] (см. также [31, с. 175; 24, с. 86]), охарактеризованная как «об - щая⁵ (здесь и далее курсив наш. - Ю.В.) презумпция добросовестности действий участников гражданского оборота, которая, к сожалению, отсутствовала в прежнем гражданском законодательстве» [33, с. 15].

Не можем не указать на некоторые неточности, содержащиеся в вышеприведённых суждениях. В первую очередь вызывает возражения утверждение, что презумпция добросовестности была именно введена (то есть появилась впервые) в ст. 10 ГК РФ с принятием 302-ФЗ, поскольку она закреплялась в данной статье кодекса ранее, хотя и в иной формулировке. Кроме этого, неточным является обозначение рассматриваемой презумпции: и в ранее действовавшей, и в новой редакции ст. 10 ГК РФ буквально говорится о презумпции добросовестности (1) участников (2) гражданских правоотношений, а не о презумпции добросовестности их действий (термин «действие» относится к презумпции разумности) либо презумпции добросовестности участников гражданского оборота (убеждены, что понятие «участник гражданского оборота» по сравнению с понятием «участник гражданских правоотношений» является более широким, поскольку включает в свой объём участников всех отношений, образующих гражданский оборот, то есть урегулированных нормами не только гражданского, но и иных отраслей права).

Однако в целом можно согласиться с тем, что новая формулировка правила о презумпции добросовестности, действительно, даёт основания для вывода о расширении сферы действия последней. Так, в прежней редакции ст. 10 ГК РФ (в п. 3) устанавливалось: в случаях, когда закон ставит защиту гражданских прав в зависимость от того, осуществлялись ли эти права разумно и добросовестно, разумность действий и добросовестность участников гражданских правоотношений предполагаются. Исходя из этого, учёными делалось обоснованное, на наш взгляд, заключение об отсутствии на тот момент в ГК РФ общей презумпции добросовестности, об ограничении сферы действия презумпции добросовестности исключительно теми случаями, когда закон ставит защиту гражданских прав участника гражданских правоотношений в зависимость от его добросовестности (см., например, [34, с. 21]). Теперь такие ограничения из текста закона исключены, вследствие чего, на первый взгляд, презумпция добросовестности обрела отмеченный «общий» характер, что подтверждает и разъяснение Верховного суда Российской Федерации (далее - ВС РФ), содержащееся в Постановлении Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. №25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации». В частности, в абз. 3 п. 1 названного Постановления указано следующее: оценивая действия сторон как добросовестные или недобросовестные, следует исходить из поведения, ожидаемого от любого участника гражданского оборота, учитывающего права и законные интересы другой стороны, содействующего ей, в том числе в получении необходимой информации; далее, назвав норму п. 5 ст. 10 ГК РФ общим правилом, высший судебный орган отметил, что согласно этому правилу добросовестность участников гражданских правоотношений и разумность их действий предполагаются, пока не доказано иное (ППВС).

Между тем констатация столь широкой сферы действия данной презумпции (а признание её общего характера означает, что она подлежит применению ко всем гражданским правоотношениям) вызывает некоторые сомнения и возражения. А именно следует обратить внимание на то место, которое отведено Заметим, что, по мнению отдельных авторов, законодательная формулировка и (новой) нормы п. 5 ст. 10 ГК РФ «по сути, содержит правило о том, что добросовестность имеет юридическое значение только в тех случаях, когда это прямо предусмотрено законом» [35, с. 134]. правилу, устанавливающему предположение добросовестности участников гражданских правоотношений, в общей системе гражданско-правовых норм. Будучи закреплённой в ст. 10 ГК РФ «Пределы осуществления гражданских прав», презумпция добросовестности, как представляется, должна распространяться только на случаи осуществления субъективных гражданских прав (и, по аналогии, исполнения юридических обязанностей) и не касаться иных стадий динамики субъективных прав и обязанностей - их возникновения (установления) и прекращения, а также реализации охраняемых законом интересов. Желая распространить действие презумпции добросовестности на случаи установления и прекращения прав и обязанностей, реализацию и защиту охраняемых законом интересов, законодателю, полагаем, следовало закрепить её не в ст. 10, а (как вариант) в ст. 1 ГК РФ, непосредственно после норм п. 3 и 4 данной статьи, устанавливающих принцип добросовестности, содержательно, повторим, сводящийся к обязанности субъектов действовать добросовестно (честно, добропорядочно).

Главным образом по отмеченной - юридико-технической - причине безосновательным представляется распространение презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений и на случаи виндикации.

Как известно, значение правовых презумпций состоит в том числе в распределении бремени доказывания, в освобождении лица, в пользу которого презумпция установлена, от необходимости доказывать презюмируемое обстоятельство. Применение презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений к случаям истребования собственником или иным титульным владельцем (ст. 301, 305 ГК РФ) своего имущества из чужого незаконного владения, таким образом, должно означать предположение добросовестности возмездного приобретателя (незаконного владельца) вещи и, соответственно, возложение бремени опровержения данного обстоятельства на собственника (титульного владельца), изначально находящегося в положении «пострадавшей» стороны как лишившейся владения собственной вещью помимо своей воли.

Кроме того, что такой подход не является бесспорным с точки зрения общеправового принципа справедливости, он уязвим прежде всего с формально - юридических позиций. Так, анализируя ранее действовавшую редакцию нормы о презумпции добросовестности (напомним, была закреплена в п. 3 ст. 10 ГК РФ и устанавливала, что добросовестность участников гражданских правоотношений предполагается в случаях, когда закон ставит защиту гражданских прав в зависимость от того, осуществлялись ли эти права разумно и добросовестно), А.А. Новосёлова усомнилась в правильности применения к незаконному владельцу данной презумпции, совершенно верно акцентировав внимание на таком обстоятельстве: исходя из буквального смысла п. 3 ст. 10 ГК РФ, «следует, что презумпция доброй совести существует лишь постольку, поскольку защищается право (курсив наш. - Ю.В.)», в то время как ответчик в рамках виндикационного иска защищает свой интерес, а не субъективное право [36, с. 106]. Позволим себе утверждать, что, несмотря на текстуальное изменение редакции правила, закрепляющего в ГК РФ презумпцию добросовестности участников гражданских правоотношений, изложенные выше сомнения и выводы сохраняют свою принципиальную актуальность и на настоящий момент, поскольку, как и прежде, противостоящий собственнику (титульному владельцу) возмездный приобретатель вещи в любом случае является незаконным владельцем и, следовательно, лицом, никаких субъективных гражданских прав в данном правоотношении, на наш взгляд, не имеющим

Мы разделяем позицию тех учёных, которые включают в содержание виндикационного правоотношения только право требования виндиканта и юридическую обязанность фактического владельца вернуть имущество; что касается обязанности собственника возместить необходимые затраты (соответственно, прав владельца требо-вать от собственника возмещения произведённых им необходимых затрат на имущество и затрат на неотделимые улучшения), то они входят в содержание самостоятельного деликтного обязательства (см., например, [37, с. 43]).. В связи с этим всё так же отсутствуют основания применения к нему как в общем правил ст. 10 ГК РФ, устанавливающих пределы осуществления, очевидно, имеющихся у лица гражданских прав, так и (частной) нормы, помещённой законодателем в данную статью - правила п. 5, закрепляющего предположение добросовестности участников гражданских правоотношений.

То, что презумпция добросовестности, зафиксированная в ст. 10 ГК РФ, не распространяется на добросовестных приобретателя и владельца, упоминаемых в ст. 302 и 303 ГК РФ, не раз отмечалось и иными отечественными правоведами (см., например, обзор доктринальной полемики по данному вопросу [38]); оправданным считают такой вывод также авторитетные представители цивилистиче - ской науки ближнего зарубежья (см., например, [22, с. 23-24]). В пользу этого ранее свидетельствовала позиция высших судебных инстанций РФ, а именно положение абз. 1 п. 38 Постановления Пленума Верховного суда Российской Федерации и Пленума Высшего арбитражного суда Российской Федерации (далее - ВАС РФ) от 29 апреля 2010 г. №10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав», в котором указывалось: приобретатель признаётся добросовестным, если докажет (курсив наш. - Ю.В.), что при совершении сделки он не знал и не должен был знать о неправомерности отчуждения имущества продавцом, в частности принял все разумные меры для выяснения правомочий продавца на отчуждение имущества (ППВСВАС).

Однако с принятием Постановления Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. №25 абз. 1 п. 38 Постановления Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29 апреля 2010 г. №10/22 был признан не подлежащим применению (см. п. 133 ППВС). Тем самым Верховный суд РФ подтвердил распространение презумпции добросовестности и на виндикационные отношения. В данной связи безусловно убедительны будут возражения, что в каждом отдельном случае суд может перераспределить бремя доказывания. Современная судебная практика знает немало таких примеров (наиболее громкие либо показательные из них неоднократно приводились и в юридической литературе Например, дело «Кировского завода», в рамках рассмотрения которого Президиум ВАС РФ расценил нераскрытие генеральным директором акционерам информации об условиях взаимосвязанных сделок как сокрытие информации, указав, что данные обстоятельства не позволяют применить к ответчику презумпцию добросовестности и переносят на него бремя доказывания (ППрВАС № 12505/11); в обоснование тезиса об особенностях возложения бремени доказывания в корпоративной сфере названное дело в качестве иллюстрации приводит, в частности, И.С. Шиткина [39]. Другой пример - Постановление Президиума ВАС РФ от 26 марта 2013 г. № 14828/12 (ППрВАС № 14828/12), в котором сформулирована правовая позиция относительно ситуа-ций, ёмко обобщенных Е.А. Сухановым, а именно таких, как «учреждение самостоятельных юридических лиц (в том числе офшорных компаний) исключительно с целью создания видимости добросовестного приобретения ими имущества, например недвижимости. В этих случаях бремя доказывания своей добросовестности (т. е. знания или незнания об отсутствии у отчуждателя вещи необходимых правомочий) возлагается на такое юридическое лицо - приобретателя, в том числе путём обязания его раскрыть информацию о своём конечном выгодоприобретателе (который может быть аффилированным или даже совпадать с неуправомоченным от-чуждателем), поскольку такая ситуация может свидетельствовать о злоупотреблении правом, влекущим отказ в его защите» [26, § 2 гл. 8 разд. IV] (см. также [24, с. 116-117]).), однако нетрудно заметить, что касаются они споров с участием юридических лиц. В плане же защиты собственников-граждан представляется, что рассматривающие такие дела суды общей юрисдикции, скорее всего (в том числе в силу их колоссальной загруженности), изберут линию наименьшего сопротивления, последовав по тому магистральному направлению, которое им предопределил своим небесспорным в интересующей нас части Постановлением №25 Пленум Верховного суда РФ.

Резюмируем: критически проанализировав норму ГК РФ, закрепляющую презумпцию добросовестности участников гражданских правоотношений, мы склоняемся к выводу о том, что внесённые в неё в декабре 2012 г. и вступившие в действие 1 марта 2013 г. законодательные изменения лишь создают видимость расширения пределов действия данной презумпции. Сохранение (оставление) правила о презумпции добросовестности в рамках ст. 10 ГК РФ, устанавливающей пределы осуществления гражданских прав, даёт основания усомниться как в общем характере этой презумпции в гражданском праве в целом, так и в обоснованности распространения её на случаи виндикации в частности. Впрочем, позиция ВС РФ по данному вопросу, как можно заключить, является иной.

2. В контексте вопроса о сфере действия презумпции добросовестности в российском праве нельзя обойти молчанием значительный массив научных работ по налоговому праву, в которых также рассматривается данная презумпция. В них, в частности, упоминается норма п. 7 ст. 3 Налогового кодекса РФ, согласно которой все неустранимые сомнения, противоречия и неясности актов законодательства о налогах и сборах толкуются в пользу налогоплательщика (плательщика сбора, плательщика страховых взносов, налогового агента) (НК РФ), и со ссылкой на разъяснения Конституционного суда Российской Федерации (а именно ОКС №138-О, ОКС №329-О, ОКС №441-О) отмечается, что в сфере налоговых отношений действует презумпция добросовестности налогоплательщиков (см., например, [40-44]).

Безусловно, гражданско-правовой данная презумпция названа быть не может. Однако, учитывая теснейшую связь налоговых и гражданско-правовых от - ношений Это проявляется хотя бы в том, что налоговая политика и вопросы налогообложения зачастую непо-средственно обусловливают поведение участников гражданских правоотношений, не только влияя на выбор ими, например, организационно-правовых форм предпринимательства либо вида заключаемого договора, но и, увы, выступая причиной обхода закона (см. [45, с. 48^9]). При этом как обход закона в гражданском пра-ве квалифицируются действия, связанные со скрытой (подпольной) экономикой, в рамках которой обраща-ются блага, не ограниченные в обороте, поэтому ответственность наступает не за собственно оборот, а за сопутствующее этому обороту неисполнение обязательств (уклонение от уплаты налогов, взносов и иных обязательных платежей) (см. [46, с. 594, 604])., а также то, что в подавляющем большинстве случаев один и тот же субъект (физическое, юридическое лицо) одновременно выступает участником и гражданского, и налогового правоотношения (как правило, сопряжённого с гражданским, вытекающего из него) Уместно привести авторитетное замечание М.Ю. Челышева, который правовой предпосылкой взаи-модействия гражданского и налогового права считал то, что, «сосуществуя в рамках единой системы права»,, на наш взгляд, можно говорить об имеющейся системной связи презумпции добросовестности участников гражданских правоотношений с презумпцией добросовестности налогоплательщиков: логично предположить, что добросовестный участник гражданско-правовых отношений является и добросовестным налогоплательщиком. В конечном счёте отмеченная связь детерминирована фактическим единством той социальной сферы, в которой действуют субъекты соответствующих отношений: и участники гражданско-правовых отношений, и налогоплательщики - это субъекты системы гражданского оборота как сферы имущественного обращения, подверженной правовому регулированию со стороны не только гражданского права, но и норм иных отраслей, в том числе налоговогоони «вызывают необходимость для одних и тех же субъектов (курсив наш. -- Ю.В.) строить своё поведение, руководствуясь нормами обоих правовых образований, и регулируют, хотя и различными приёмами, отно-шения собственности» [47, с. 13]. Так, ещё в 2006 г. Пленум Высшего арбитражного суда РФ указал, что судебная практика разреше-ния налоговых споров исходит из презумпции добросовестности налогоплательщиков и иных участников правоотношений в сфере экономики (курсив наш. - Ю.В.) (п. 1 ППВАС). Данное положение воспроизводится в судебных решениях и в настоящее время (см., например, ОВС, ППААС, РАСРО), в том числе в одном ло-гическом ряду (в одном абзаце) со ссылкой на презумпцию добросовестности участников гражданских пра-воотношений (см., например, РАСИО)..

Учитывая изложенное, считаем необходимым рассматривать презумпцию добросовестности с более широких - межотраслевых - позиций, именуя её при таком подходе презумпцией добросовестности субъектов (участников) гражданского оборота. Помимо прочего (достижения терминологического единообразия российских законов, использования специалистами в области публичного права соответствующих обширных наработок цивилистической науки и практики), предлагаемое понимание презумпции добросовестности подразумевает единство правовой государственной политики в части нормативной регламентации гражданского оборота как социального феномена, что, в свою очередь, означает системное совершенствование положений отдельных отраслей права и законодательства, а также унификацию подходов к интерпретации и практической реализации презумпции добросовестности при разрешении гражданско-правовых и налоговых споров.

Литература

презумпция добросовестность гражданский правоотношение

1. Проблемы юридической техники / Под ред. В.М. Баранова. - Н. Новгород, 2000. - 823 с.

2. Кузнецова О.А. Презумпции в российском гражданском праве: Автореф. дис…. канд. юрид. наук. - Екатеринбург, 2002. - 23 с.

3. Татарников А.В. Принципы разумности и добросовестности в гражданском праве России: Автореф. дис…. канд. юрид. наук. - М., 2010. - 30 с.

4. Основные начала российского и французского права / Под ред. Г.А. Есакова, Н. Ма - зека, Ф. Мелэн-Сукраманьена. - М.: Проспект, 2012. - 424 с.

5. Дерюгина Т.В. Пределы осуществления гражданских прав. - М.: Зерцало-М, 2010. - 246 с.

6. Волков А.В. Теория концепции «Злоупотребление гражданскими правами». - Волгоград: Станица-2, 2007. - 343 с.

7. Мосин С.А. Презумпции и принципы в конституционном праве Российской Федерации: Автореф. дис…. канд. юрид. наук. - М., 2007. - 22 с.

8. Российское гражданское право: в 2 т. / Отв. ред. Е.А. Суханов. - М.: Статут, 2011. - Т. 1: Общая часть. Вещное право. Наследственное право. Интеллектуальные права. Личные неимущественные права. - 957 с.

9. Гражданское право: в 3 т. / Под ред. Ю.К. Толстого. - М.: Проспект, 2013. - Т. 1. - 784 с.

10. Асланян Н.П. Основные начала российского частного права. - Иркутск: Изд-во ИГЭА, 2001. - 270 с.

11. Бабаев В.К. Презумпции в советском праве. - Горький: Изд-во ГВШ МВД СССР, 1974. - 122 с.

12. Алексеев С.С. Право: азбука - теория - философия. Опыт комплексного исследования. - М: Статут, 1999. - 710 с.

13. ПронинаМ.П. Презумпции в современном российском праве / Под ред. А.П. Кузнецова. - М.: Юрлитинформ, 2011. - 148 с.

14. ЧечинаН.А. Норма права и судебное решение. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1961. - 78 с.

15. Давыдова М.Л. Правовые презумпции в системе средств юридической техники // Юрид. техника. - 2010. - №4. - С. 159-170.

16. Пронина М.П. Презумпции в современном российском праве: Автореф. дис…. канд. юрид. наук. - Н. Новгород, 2010. - 29 с.

17. Новицкий И.Б. Принцип доброй совести в проекте обязательственного права // Вестн. граждан. права. - 1916. - №6. - С. 56-90.

18. Дроздова Т.Ю. Добросовестность в российском гражданском праве. - Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2006. - 151 с.

19. Белов В.А. К вопросу о недобросовестности налогоплательщика: критический анализ правоприменительной практики. - М.: Волтерс Клувер, 2006. - 87 с.

20. Жгулёв А.А. Добросовестность при исполнении обязательства. - М.: Инфотропик Медиа, 2011. - 103 с.

21. Мазур О.В. Требование разумности в соотношении с требованием добросовестности в гражданском праве: Автореф. дис…. канд. юрид. наук. - СПб., 2012. - 23 с.

22. СулейменовМ.К. Добросовестность в гражданском праве: проблемы теории и практики // Добросовестность в гражданском праве: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. в рамках ежегод. цивилист. чтений, посвящ. 20-летию Гражданского кодекса

Республики Казахстан (Алматы, 22-23 мая 2014 г.) / Отв. ред. М.К. Сулейменов. - Алматы, 2014. - С. 9-37.

23. Дёмкина А.В. Добросовестность лица и достоверность данных реестра юридических лиц // Гражданское право. - 2017. - №4. - С. 9-12.

24. Принципы гражданского права и их реализация / Под ред. Т.П. Подшивалова, Г.С. Демидовой. - М.: Проспект, 2017. - 351 с.

25. Богданов Е. Категория «добросовестности» в гражданском праве // Рос. юстиция. -