17

Размещено на http://www.allbest.ru/

Герменевтические возможности исследования правового текста

Б.И. Карипбаев

Объектом нашего исследования выступает право в его текстуальной форме существования. В этом смысле мы рассматриваем право как отчужденную форму бытия сущности человека. Каковы формы этого отчуждения? Деструктивно ли это отчуждение? Может быть это отчуждение суть необходимой объективации? Насколько текст права отражает суть и значимость регулируемых отношений и как читать и воспринимать этот текст? Таков вектор нашего исследования.

Человек в праве выступает как объект воздействия внешних сил, а не как субъект воления. Мир человека отчужден от самого человека во взаимоотношениях человека с обществом. И поэтому право в дальнейшем мы будем исследовать как отчужденную форму бытия сущности человека.

Точки зрения на проблему отчуждения достаточно мозаичны и носят порой взаимоисключающий характер. Как правило, представления об отчуждении отражают внутреннюю противоречивость этого феномена. Одни исследователи признают знаковость отчуждения, его неизбежность, закономерность и, соответственно, объективный характер подобного взаимоотношения человека с миром, его окружающим. Другие говорят об отчуждении как о катастрофе современного мира и призывают к "священной" войне с ним. Достаточно вспомнить слова Э.В. Ильенкова "Вопрос действительно стоит ребром - либо это человечество в целом (а не только та или другая страна или нация) сможет взять и действительно возьмет в свои руки все главные рычаги управления колоссально разросшимися производительными силами, либо эти производительные силы, лишенные разумного управления и контроля, окончательно взбесятся и начнут давить, мять и кромсать живую человеческую плоть вместе с неотделимым от нее человеческим духом уже не только в местных, а и в глобальных (а может статься, и в космических) масштабах. "¹. Можно, конечно, отнести подобные представления к вопросу о взаимоотношениях человека с им же произведенным материальным миром. Но в целом такое неприятие отчуждения характерно для оценки всей среды (и материальной и нематериальной), окружающей человека. Чего больше в подобных представлениях - страха за человека, за потерю его индивидуальности и свободы или же непонимания сути проблемы отчуждения? Мы не беремся оценивать такие подходы с точки зрения их гносеологической несостоятельности. Однако, оценивая право как некий отчужденный субстрат, мы должны признать, что оно не может существовать иначе, как отчужденное бытие самого человека. Мы не беремся также оценивать объективность правового отчуждения с точки зрения позитивности или негативности этого процесса. Это есть. И наша позиция определяется необходимостью в этой надобности найти нечто, помогающее человеку понять самого себя. И только в рамках такого понимания мы сможем уменьшить (если появится такая необходимость) степень отчужденности самого права. Отчужденная форма бытия права дает человеку право посмотреть на себя со стороны, а значит, дает потенцию для роста, если хотите, для самосовершенствования. История этого вопроса достаточна мозаична.

Наиболее реальное философское развитие эта категория находит, прежде всего, в классической немецкой философии. И. Кант рассматривает отчуждение, по преимуществу, в гносеологическом аспекте. Реальность, безотносительно к ее познанию, является "вещью в себе", непознаваемой. Внешний искусственный, сотворенный человеком мир противостоит ему как продукт отчуждающего творчества его собственной деятельности. Отчуждение, по Канту, преодолевается единством творческой деятельности и познания. Отметим кардинальную идею Канта о диалектическом единстве, с одной стороны, творческая деятельность творит отчуждение, а с другой - она способна познать его, а стало быть, преодолеть. Видимо, Кант был первым мыслителем, который понял именно деятельный аспект отчуждения и, в сущности, самый главный. Какие бы системы социального познания (от гегелевского универсализма до фрейдовского психоанализа) ни рассматривали отчуждение, всегда просматривался в качестве главного его деятельностный характер.

Интересную трактовку проблемы отчуждения мы встречаем в творчестве Фихте. По мнению Фихте, субъективным выражением противоречия между тенденцией к расширению собственной власти (которая присуща Я) и между ее ограничением, вызванным сопротивлением внешних предметов, является стремление преодолеть ограничение, которое давит на Я извне, и сделать внешнюю реальность самой собой. Разумеется, эта тенденция сдерживается "сопротивлением" внешних предметов, которые вызывают в Я ощущение ограничения и страха. В стремлении и в деятельности (в которую стремление переходит) бессознательное, инстинктивное Я начинает осознавать различие "внутри" и "вне" собственного тяготения и сопротивления среды, которая сопротивляется и становится поэтому "предметом". Эти положения дают основание Фихте поставить следующую задачу перед человеком и человечеством в целом - человек должен сделать природу и общество идентичными с собою, со своим внутренним естеством самосознающего существа, которое способно преодолеть условия своих побуждений, инстинктов. Отсюда логично Фихте приходит к определению отчуждения как полаганию предметности и преодолению негативных сторон отчуждения через идентификацию человека с миром, его окружающим.

Универсальное и наиболее развитое значение понятия "отчуждение" получило в философской системе Гегеля. Субъектом отчуждения является абсолютная идея. Природа и общество являются различными формами отчуждения абсолютной идеи. Отчуждение преодолевается путем познания идеей самой себя, путем снятия предметности, распредмечивания. Антиподом отчуждения, по Гегелю, является свобода. Однако, по Гегелю, свобода - это не материализованное состояние, а духовное. "Понятие свобода, в сущности, имеет значение только как мышление"². Выдающееся значение у Гегеля имеет второй аспект идеи об отчужденной деятельности как отчужденном труде. Бесспорно, фундаментальное развитие этой идеи принадлежит Марксу. Но именно развитие - сравнительно легко материалистически перевернуть ту идею, которая уже подана. И нам кажется, абсолютизация марксова приоритета в развитии идеи отчужденного труда в советской литературе вряд ли была оправдана. Оправданием могли лишь быть идеологические приоритеты. Гегель улавливает негативные результаты для развития личности в разделении труда, видит отчуждающее влияние на личность этих результатов. "Труд, делающийся вместе с тем более абстрактным, влечет за собой, с одной стороны, вследствие своего единообразия легкость работы и увеличение производства, с другой - ограничение каким-нибудь одним значением и тем самым безусловную зависимость от общественной связи³. Само умение становится вследствие этого механическим и делает возможной замену человеческого труда машиной. Фундаментальная идея Гегеля о частной собственности как основе реальной свободы в обществе - основа формирования и развития личности, т.е. в известной проекции частную собственность можно мыслить как основу преодоления социального отчуждения личности. Таким образом, гегелевская трактовка отчуждения определяется как объективация абсолютного духа в природе и истории.

Значительный вклад в развитие идеи отчуждения внесли идеи К. Маркса. Следует отказаться от идеолого-политических оценок, интерпретаций и преувеличений этого вклада как "революционного переворота" в науке, как вершинности в развитии социальной мысли. Признавая предметную и овнешневляющую природу отчуждения, Маркс осуществляет попытку исследовать отчуждение как исторически преходящий экономический и идеологический феномен, связанный с такими атрибутами, как частная собственность и разделение труда. В смене разделения труда на распределение видов деятельности Маркс пытается найти инструмент преодоления отчуждения. Безусловно, ценным в теории отчуждения Маркса является определенная им связь отчуждения с родовой сущностью человека. В таком контексте сущность отчуждения "проявляется в том, что каждая вещь оказывается иной, чем она сама, что. деятельность оказывается чем-то иным и что, наконец. надо всем вообще господствует нечеловеческая сила"⁴.

Трактовка проблемы отчуждения в теории Дюркгейма осуществляется через сравнительный анализ современного промышленного общества с традиционным. Итогом этого анализа является разработанная Дюркгеймом концепция аномии, объясняющая отчуждение как результат индустриализации, ведущей в свою очередь к потере чувства общности, росту индивидуализма, эгоцентризма. Нетрудно заметить, что дюркгеймовская интерпретация отчуждения напрочь лишает его (отчуждение) объективных оснований и исследуется с чрезмерным негативным пафосом.

Несколько с иной стороны подходит к проблеме отчуждения Э. Фромм. Главным объектом его анализа становится социально-психологическая сторона отчуждения. В связи с этим Фромм под отчуждением понимает ощущение самоотчужденности человека. В качестве определяющего фактора Фромм признает следующее: "В случае отчужденной активности я не ощущаю себя как деятельного субъекта своей активности, скорее, я воспринимаю результат своей активности как нечто такое, что находится "вне меня", выше меня, отделено от меня и противостоит мне"⁵. Фромм стремится найти способы разрешения дихотомий человеческого существования, ликвидации различных форм отчуждения. В качестве эффективного способа Фромм предлагает использование "гуманистического психоанализа", позволяющего раскрепостить внутренние способности человека к вере, любви и размышлению.

Даже такой пунктирный анализ подходов к этой проблеме дает возможность заметить, что такой сложный и многоплановый феномен не может быть объектом однозначных трактовок и оценок. Если попытаться перенести эти методологические матрицы на правовой феномен, то мы придем к необходимости анализа форм инобытия права, форм объективно отчужденного права.

Основополагающим положением нашего исследования является положение о том, что право является частью человеческой культуры. Право, как и культура в целом, обязательно обладает знаковой формой, выраженной в определенном языке. Человек онтологически устроен так, что он оперирует целыми смыслами, которые извлекаются им из данного ему бытия. Этот процесс можно представить в виде психологической процедуры преобразования представления, желания (чувственно-схваченного смысла) в понятие. Основным инструментом осуществления этой процедуры является язык. В данном случае мы понимаем язык в достаточно широком смысле как некую систему знаков, допускающих создание их различных комбинаций - текстов. Ценность знака заключается в его функции замены реальных явлений, в его бытии в качестве иного по отношению к миру. В данном случае созданные знаковые модели интересуют нас не со стороны их физических, материальных свойств, а со стороны их значений. На этом уровне мы можем выделить следующий тип взаимоотношений знака и внешнего контекста. Прежде всего, это отношение значения как связь с тем фрагментом материального бытия, который им обозначен. Эта связь не является прямой, а опосредованной идеальным образом внешнего мира, т.е. знак в данном случае является непосредственным выражением идеального. Знак является не просто заменителем обозначаемого фрагмента бытия, но и носителем определенного знания о нем, которое привносится культурным, социальным и языковым контекстом.

В семиотике принято разделение знаков на условные и иконические. Иконическими считаются знаки, связь которых с обозначаемым представляется очевидной, примером тому могут служить фотографии или картины. Связь условных знаков с обозначаемым не вытекает из природы денотата и самого знака. В ходе исторического развития право движется от казуистики к нормам, от ритуально-символических форм к формам естественного языка. С точки зрения текстуальной формы права этот процесс предстает как движение от иконического к условному. Напротив, восприятие правового текста представляет собой мысленное движение в обратном направлении - от нормы к "казусу". При текстуальном оформлении это восприятие порождает новый, более иконический, по сравнению с исходным, текст. В данной ситуации проблема восприятия знаковой формы права исследуется как проблема соотношения знаковой формы права и текстуальной формы результата этого познания.

Все правовые тексты, с определенной долей условности, можно разделить на две объемные категории - тексты нормативных актов и метаправовые тексты, т.е. разного рода высказывания о текстах действующих законов - от философско-правовых теорий до обыденных высказываний и предположений. Чтобы переформулировать классические проблемы теории толкования права в терминах восприятия правового текста и таким образом нащупать гносеологический подход к праву, необходимо, на наш взгляд, проанализировать соответствующие аспекты современной англо-американской философии права.

В современной литературе можно выделить два типа программ восприятия правового текста - семиотические и семантические. Они противопоставляются по характеру контекстов, в которые включается текстуальная форма права. Для семиотических программ этим контекстом являются формально-логические и лингвистические системы. Единственным внесемиотическим моментом здесь является исходная аксиома программ - постулирование некой законодательной воли как логически необходимой посылки существования права. Это позиция аналитического позитивизма, которую можно охарактеризовать словами одного из его основных представителей - Джона Остина " Объект истинной интерпретации есть выявление права, которое законодатель намеревался установить. Буквальное значение слов, в которых выражен закон - первичный ключ к намерению или смыслу его автора". Такая точка зрения в принципе отвергает всякое толкование права. Но, как известно из теории информации, текст самой нормы недостаточен для извлечения всей содержащейся в нем информации. Таким образом, для реализации лингвистически-объективистской программы необходим внешний контекст и в качестве такового выступает общепринятость языка - правовой текст понимается на уровне обыденного словоупотребления. На практике это неизбежно приводит к "игре в слова", т.е. как раз к тому, чего объективистско-лингвистическая программа намеревалась избежать - к искажению смысла нормы.

Контекстом семантических программ предстает некий содержательный мир (тот самый, от которого абстрагировались семантические программы) - история общества и правотворчества, общие идеи - принципы права. Тенденция к стабильности права выражается в данном случае как историческая программа. Тенденция к динамичности правовой формы выражается при семантическом, содержательном подходе как принципная программа. Для содержательно-принципной программы задача толкования заключается не в том, чтобы обнаружить в законе буквальный смысл слов законодателя, а в раскрытии того идеала, к которому стремился законодатель. Если предположить социальную общность законодателя и его сограждан, то восприятие нормативно-правового текста, по мнению Л. Фуллера, есть процесс приспособления закона к имплицитным требованиям и ценностям общества, к которому закон применяется. Например, истинное толкование текста должно обнаруживать справедливый характер его содержания. Философской основой этого подхода служат теперь связанные с экзистенциализмом методологии - феноменология и герменевтика. Эти методологии обладают также и онтологическим содержанием, которое выступает в этом случае в качестве контекста правового текста. Остановимся пока на инструментарии познания, который предлагает герменевтический подход к правовому тексту.

Герменевтика - собирательное имя для обозначения подходов, ориентированных на имманентное понимание текста в отличие от его историко-генетического объяснения. Основным для герменевтики становится вопрос не об условиях, при которых познающий субъект может нечто понять, а о том, как устроено то сущее, бытие которого состоит в понимании.

Необходимо определиться в структуре механизма возникновения текстов, лежащих в основе коммуникации. Что объединяет по происхождению, например, текст закона и внутренний текст его осознания? За счет чего то, что мы называем правовой ситуацией в обществе, предстает как текст, который может быть прочитан?

Базу текстовой адаптации составляет интерпретация. Смысл этого понятия в самом общем виде может быть представлен как связь-опосредование (знаково-символическое) между субъектом и умопостигаемой реальностью. В этом - широком - смысле понятие употребляется, например, в физике, когда речь идет об интерпретации результатов эксперимента. В герменевтике понятие интерпретации имеет более ограниченный и специфичный смысл. Под интерпретацией понимается определенный класс мыслительных операций, связанных с извлечением из текста прямо не обозначенных в нем смыслов. Интерпретация в ее герменевтическом понимании возможна только по отношению к текстам, в которых присутствует смысловая двойственность. П. Рикер дает нам следующее определение: "Интерпретация. - это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении"⁶. Предложенное определение универсально по отношению ко всем случаям интерпретации социальных явлений (в том числе правовых), поскольку последние многослойны и многозначны.

Если рассматривать правовую ситуацию в обществе как своего рода текст, в котором уже имеют место прямые смысловые артикуляции явлений правового характера (воплощенные в формулировках законов, в типичных мотивациях подчинения им или их нарушении и т.д.), то для различных субъектов эти открытые смыслы являются предметом весьма отличающихся друг от друга интерпретаций. Преодоление "точек разрыва" в правовой культуре связано не только с улучшением социальной ситуации и не только с "подтягиванием" нижних этажей к уровню верхних, но и с усовершенствованием интерпретационных технологий, используемых в сфере законотворчества и законоприменения. Законодатель должен в достаточной степени обладать способностью прогнозирования возможного смыслового развития принимаемых им законов. Достижение целостности смыслового поля в сфере права не связано с устранением самого явления разносмысловости (смысловой раздвоенности). Это в принципе невозможно, поскольку право - феномен культуры, и любое явление в нем обладает, кроме буквального, фактологического, еще и неким символическим значением.

Интерпретация всегда содержит в себе момент связи между разными смысловыми полями. Текст, возникший в одном ментальном континууме, никогда не становится достоянием другого без сопутствующих операций перевода на язык иных смыслов. Способность интерпретации, освобожденной от влияния этих конкретных факторов, достижима или в относительном отчуждении от непосредственной ситуационной данности, или через сознательное "включение" профессионально наработанных навыков оперирования смыслами в заданном "квадрате" той или иной духовно-интеллектуальной традиции. "Чистая", абсолютно универсальная, удовлетворяющая требованиям всеобщности интерпретация в принципе невозможна, хотя именно на иллюзии ее достижения держатся все тоталитарные начинания. Как мы уже отмечали, одно и то же явление правовой реальности может быть по-разному интерпретировано, и результаты таких интерпретаций облекаются в правовые тексты, которые конкурируют между собой. Одним из самых надежных критериев "проникающей способности" того или иного варианта интерпретации является ее текстовая форма - совокупность тех эстетических качеств, которые сообщают ей особое свойство смысловой императивности.

право текстуальная форма

О. Мандельштам и М. Бахтин в своих эссе о словесной культуре исследовали феномен проникающей способности, основанной на "непрямом говорении". "Орудийность" слова, т.е. его способность "активизировать текст в чужом сознании", определяется той энергией, которая накапливается между словами. Смысл переходит в другое сознание на волне интонации, прорываясь через материю слов к идеальности мысли и образа. Слово, соединяясь с другими словами, только тогда рождает проникающий смысл, когда в этом соединении проступает нечто большее, нежели прямое сообщение. И это "нечто большее" есть те смысловые пласты, которые слово вовлекает с собой в текст и располагает не в его содержании, а в его стилистике, поскольку стиль моделирует саму культуру, а значит, способен транслировать ее смыслы вне прямой манифестации в слове⁷.

Интерпретация в этом смысле лежит в основе текстовой коммуникации, и снятие неопределенности значений не всегда есть необходимое и достаточное условие понимания. Чтобы быть понятым, т.е. переведенным во внутренний план, текст, если, конечно, это не инструкция, должен, кроме всего прочего, обладать свойствами символичности, т.е. презентировать некое смысловое поле, в котором он был рожден и проникновение в которое сопутствует его прочтению. Если текст лишен этого качества, то он не может быть интерпретирован, поскольку в нем все смыслы однолинейны и открыты. Интерпретация в ситуации с правовым текстом есть первый шаг к постижению смысла правовых явлений, правовых текстов в частности. Понимание связано с переведением воспринимаемого текста во внутренний контекст.

От Канта идет традиция различения морали и права по следующему признаку - мораль связана с внутренней регуляцией человеческой жизнедеятельности, а право - с внешней. Но и у Канта и у Гегеля идеалом права является переход правового императива во внутренний план сознания. Необходимым условием такого перехода является понимание. "Оперируя с текстами по нормам коммуникации, присущим определенной культуре, субъект присваивает этот опыт, внедряет его в собственное сознание. Тем самым он понимает текст. Понимать, таким образом, всегда означает с кем-то комму-ницировать", - совершенно верно отмечает Г.А. Антипов⁸.

Именно смысловой и коммуникативный аспекты текстовости дают возможность через трактовку права как текста выявить универсальный культурный смысл всех его феноменов. В правовой норме всегда содержится некое послание, поскольку в ней так или иначе присутствует выходящий за пределы ее буквального значения императив. Закон нацелен на стабилизацию, прояснение социальной коммуникации, на создание единой смысловой основы интерпретации правовых феноменов. В силу того, что познание текста закона представляет осмысление взаимодействия двух языковых систем - системы интерпретатора и правового текста, то его можно описать следующим образом: во-первых, текст читается с известными ожиданиями в направлении того или иного смысла, во-вторых, понимание того, что "стоит" на бумаге, заключается в том, чтобы разработать предварительную проекцию смысла.

Выработка новых смысловых проекций осуществляется благодаря осознанию тех смыслов, знаков и установок предпонимания, которые имелись в сознании интерпретатора и на которых строились его дальнейшие рассуждения. Г. Гадамер подчеркивает, что "сознанию придется осознавать направляющие понимания предрассудка, с тем чтобы, со своей стороны, вычленилась и заявила о себе традиция - традиция как инаковость. Отличить же, вычленить какой-либо предрассудок как таковой - для этого, очевидно, необходимо прервать его действие, ибо пока нами руководит предрассудок, присуждение, мы не осознаем его как суждение, не знаем его как таковое"⁹.

Процесс осмысления текста диалектичен. Полагаемое в первой смысловой проекции снимается, т.е. отрицается в последующей смысловой проекции, а затем через отрицание отрицания снова выступает как полагаемое, но уже на более высоком уровне относительно принятого исходного пункта диалектического развития. В результате процесса осмысления текста в сознании интерпретатора происходит вырабатывание новых смыслов уже имевшихся знаков и появление смыслов знаков, не известных ранее, в сознании интерпретатора происходит новое осмысление тех фрагментов действительности, которые обозначают знаки текста закона и, как следствие, формируются в правовые картины мира.

Г. Гадамер вопрос о толковании закона ставит в плоскость соотношения юридической догматики и юридической герменевтики. В центре его рассмотрения те системы права, которые имеют в своей основе непрерывающуюся традицию. Об этом свидетельствует и ракурс, в котором он видит проблему толкования закона, и то, что право предлагается исследовать с точки зрения "причастности к преданию"¹⁰. Основная проблема толкования поэтому состоит для Гадамера во взаимодействии правовой традиции и конкретной по делу интерпретации закона. Гадамер приходит к выводу о том, что в каждом судебном разбирательстве необходимо толкование закона. При этом исторические контексты возникновения последнего уступают место современным контекстам, что неизбежно приводит к "продуктивному расширению" закона, поскольку он как бы вбирает в себя новые смыслы.

На иных принципах построена концепция толкования в праве Жана Карбонье. В его "Социологии права" разработана модель социологической экспертизы по делу и социологического толкования закона. В первом случае речь идет об учете мнения экспертов-профессионалов относительно специфических характеристик той предметной области, к которой относится разбираемое в суде дело. Во втором случае оценивается необходимость опереться на общественное мнение по данной группе социальных проблем. Последняя постановка вообще очень интересна. Автор понимает, что тут нужна мера. С одной стороны, судья не автомат, он выполняет общественную функцию, поэтому нет ничего плохого в том, что он в курсе общественных настроений и тенденций, с другой - судья не должен быть зависим ни от чьего мнения. В социологическом толковании закона имеются в виду опросы квалифицированных юристов относительно того, как они толкуют сами закон, на основе которого судья намерен вынести решение. Последнее слово остается за судьей.

О. Хеффе стоит на позициях "буквы закона" в вопросе о понятийной четкости текстов законов и шире - правовых текстов вообще. Автор уделяет особое внимание проблеме определенности толкования: "Чтобы такое пространство свободы могло стать реальностью, каждый должен совершенно точно знать, где оно начинается и где кончается"¹¹. Хеффе настаивает на том, чтобы употребляемые в текстах законов выражения должны быть как можно более досконально и всесторонне определены. Неясности, размытость смысла употребляемых в правовых текстах выражений порождают произвольность толкования. Особое значение, на взгляд Хеффе, имеет однозначность определения понятий естественного права. "Именно здесь мы столкнулись бы с целым рядом актуальных проблем современной правовой политики, в числе которых был бы вопрос о том, имеют ли нерожденные младенцы право на жизнь, а неизлечимые - право на смерть. Аналогичным образом в рамках имущественного права нам пришлось бы четко оговорить, что, в противоположность законам крепостничества и рабовладения, мы полагаем возможной только собственность на вещи, но не допускаем собственности на человека"¹¹.

Из обозначенных теорий следует, что вопросы толкования закона не сводятся только к процедурам прочтения закона. Толкование закона рассматривается этими авторами как особое социальное явление, как своеобразный феномен правовой культуры вообще, составляющий существенный момент развития права. Однако в герменевтическом подходе к проблеме главным остается текстовой момент. Не считая необходимым останавливаться на специально-юридических проблемах толкования текста закона, в частности и права в целом, мы отмечаем, что толкование закона так или иначе предполагает введение его текста в различные контексты. Несомненным атрибутом толкования закона должна стать герменевтическая экспертиза, которую можно определить как исследование социокультурных условий понимания этой нормы, возможностей ее вхождения в правовой менталитет с учетом таких иррациональных факторов приживания нормы, как ассоциации, которые она может вызвать, ее резонансности, созвучности культурным базам правосознания.

Таким образом, мы согласны с тем, что толкование закона - это целостная мыслительная операция, в которой могут одновременно присутствовать самые разные контексты в их взаимодействии. Но это не исключает сознательного, методологического применения специальных способов и технологий толкования.

В существующей литературе по проблемам онтологии права можно выделить два основных направления - правовой концептуализм и правовой реализм. Под концептуализмом традиционно понимается так называемая традиционная философская юриспруденция, включая труды классиков немецкого идеализма. Основные характерные признаки этого направления - признание самостоятельного значения общих теоретических понятий, изучение их соотношений, отнесение права к области должного. Точка зрения правового реализма противоположна. Это направление тесно связано с возникновением позитивизма и проникнуто духом отрицания философской традиции. Для правового реализма право относится к области сущего. При этом сущее рассматривается либо как совокупность правовых текстов, либо как фактическая деятельность правоприменителя, т.е. как фактическое функционирование права.

Реализм может быть разделен, как и весь позитивизм, на социологическую и аналитическую ветвь. При гносеологическом подходе к правовому тексту для нас представляет интерес лишь аналитическая ветвь правового реализма - лингвистическое восприятие текста при аналитическом подходе, когда толкование (восприятие текста) в своих существенных чертах тождественно переводу, т.е. в некотором смысле толкование может быть рассмотрено как перевод с одного языка на другой. При подобном переводе необходим некий мета-текст, выступающий в качестве мира, в котором устанавливается соответствие между двумя языками. Онтологическое бытие мета-текста может при таком подходе получить различную интерпретацию, в том числе и как внешний мир (или как воля законодателя). Нетрудно заметить, что даже самое простое взаимоотношение двух языков в толковании дает относительно сложную ступенчатую структуру их соотношения. Можно заметить, что при аналитическом подходе онтология права кроется в неких "мирах", являющихся чем-то иным по отношению к праву и выступающих в форме мета-языковых образований. Воля законодателя неизбежна здесь в качестве мета-языка, но ее социальный смысл выходит за рамки самого реализма.

Таким образом, ясно, что право не может существовать иначе, чем как текст. Текст не только есть отчужденное право, он еще и расширяет границы права, делает его жизнь, судьбу более длительной. Не случайно, что значимость идеи права почти тождественна и текстуальному перевоплощению. Процесс рождения этого текста должен быть насыщен ценностным содержанием. Это важно, поскольку текст, оторванный от ценностных императивов общества есть мертворожденное дитя. А это неизбежно приведет не только к игнорированию права, но и полному его отрицанию. Сакральность право приобретает лишь в той ситуации, когда оно отвечает общественным настроениям, представлениям о добре, гуманизме, справедливости. А это в свою очередь позволяет адекватную интерпретационную деятельность, лишенную агрессивного субъективизма.

Список литературы

1. Ильенков Э.В. О сущности человека и гуманизме в понимании Адама Шаффа // Философия и культура. - М.: Мысль, 1991. - С 197.

2. Гегель Г. В.Ф. Философия духа // Энциклопедия философских наук. - М., Мысль, 1977. - Т.3. - С.312.

3. Там же. - С.343.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. - М., Политиздат, 1986. - С.564.

5. Фромм Э. Иметь или быть. - М.: Прогресс, 1986.

6. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. - М.: Медиум, 1995. - С.18.

7. См.: БахтинМ.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1986.

8. Антипов Г.А. Текст как явление культуры. - Новосибирск, 1989. - С.17.

9. Гадамер Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. - М., Прогресс, 1988. - С.387.

10. Там же. - С.388.

11. Хеффе О. Политика, право, справедливость. - М.: Прогресс, 1994. - С.257.

Размещено на Allbest.ru