Исследование феномена политической власти в российском либеральном государствоведении начала ХХ века

1

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Исследование феномена политической власти в российском либеральном государствоведении начала ХХ века

государственный власть гражданин

Обострение кризиса власти в Российской империи на рубеже XIX-XX вв. явилось своеобразным катализатором интереса философов, ученых, политических деятелей к изучению феномена власти. Значительный вклад в исследование данной проблематики внесли российские государствоведы либеральной (преимущественно кадетской) ориентации, сделав акцент на глубоком, всестороннем рассмотрении политической (государственной) власти.

В работах либералов представлены два подхода к истолкованию понятия государственной власти: формально-догматический и социально-психологический. Сторонники первого - В.М. Гессен, М.М. Ковалевский, Е.Н. Трубецкой, Ф.Ф. Кокошкин, отстаивая волюнтарную трактовку власти, утверждали, что политическая власть - это отношение государственной воли к воле подданных, господство первой над второй. Но, говоря о государственной воле, либералы имели ввиду весьма специфическое явление, качественно отличающееся от воли физического лица и представляющее собой некую искусственную силу, которая возникает из взаимодействия многих индивидуальных воль. Государственная воля для ученых - это характеристика государства как юридического лица, а поскольку политическая власть есть проявление государственной воли, то и сама политическая власть становится категорией юридической, адекватное объяснение которой, с точки зрения либералов, возможно только в рамках формально-догматического подхода.

Против такого понимания государственной власти выступили Н.М. Коркунов и Л.И. Петражицкий. Критика Н.М. Коркунова основывалась на отрицании реальности государственной воли как таковой. Например, либерал, признавая наличие акта воли в законодательной деятельности государства, не усматривал волевого момента при осуществлении функций управления и суда. Государственную власть он считал силой, основанной на сознании людьми своей зависимости от государства. Иными словами, по мнению ученого, государственная власть опирается на коллективное состояние сознания людей, их психическое единение. Государство может властвовать, утверждал Н.М. Коркунов, не обладая ни волей, ни сознанием своей силы.

Л.И. Петражицкий подход к государственной власти как воле считал наивно-проекционным (если речь идет о конструировании единой государственной воли) и наивно-реалистическим (если упор делается на силе и принуждении). С точки зрения либерала, феномен государственной власти не поддается формально-догматической интерпретации, ибо «государственная и вообще общественная власть есть не воля и не сила, вообще не нечто реальное, а эмоциональная проекция, эмоциональная фантазма». В основе последней лежат эмоционально-интеллектуальные переживания правового типа: во-первых, эмоционально-атрибутивное сознание одних своего права повелевать, и, во-вторых, императивно-атрибутивное сознание других, что они должны повиноваться».

Дискуссионным в российском либеральном государствоведении был вопрос о специфических особенностях политической власти, отличающих ее от других разновидностей общественной власти. Основным объектом полемики стало понятие суверенитета, поскольку именно суверенность традиционно признавалась сущностным свойством государственной власти.

Мнения ученых разошлись относительно включения в число характеристик суверенности государственной власти наряду с верховенством по отношению ко всем иным властям, действующим на территории государства, и независимостью на международной арене, принципа неограниченности. Для Г.Ф. Шершеневича и В.В. Ивановского неограниченность политической власти являлась естественным и необходимым следствием ее верховенства. Однако важно учесть, что под неограниченностью власти они подразумевали ее несвязанность какими-либо юридическими нормами, но отнюдь не безграничность в принципе. Согласно концепции Г.Ф. Шершеневича, право не может выполнять роль ограничителя государственного всевластия, поскольку оно вторично по отношению к государственной власти, создающей правовые нормы. На этом основании либерал выступал с критикой теории государственного самоограничения, сформулированной немецкими юристами, прежде всего Г. Еллинеком, и получившей признание у некоторых российских государствоведов, например, у В.М. Гессена. Краеугольным камнем этой теории было утверждение о правовой связанности государства им же самим созданным правом, которое обязательно для государства также как и для граждан. Отрицая эту идею, Г.Ф. Шершеневич писал: «Наивно … предполагать, что верховная власть сама себя ограничивает и что произвол ее сдерживается самоограничением. Кто сам себе ставит границы, тот всегда может их переставить» и еще: государственная власть не может быть подчинена праву, потому что «требование, обращенное к самому себе под угрозою, не имеет никакого значения». Принцип самоограничения, по Г.Ф. Шершеневичу, не только наивен, неверен по существу, но и вреден, ибо будучи образчиком политической романтики, отвлекает граждан от активной деятельности, тогда как общественное мнение и есть та сила, которая наряду с политической целесообразностью ставит рамки юридической неограниченности государственной власти.

Категорически против концепции Г.Ф. Шершеневича, равно как и теории Г. Еллинека, выступал Ф.Ф. Кокошкин. С его точки зрения, ошибочность обоих подходов предопределялась неверной посылкой о первичности государства по отношению к праву. Ф.Ф. Кокошкин же, исходя из обратного, писал: «…право независимо от государства и ему предшествует, …государственная власть основывается на праве и ограничивается правом, …она есть власть правовая, а не сверхправовая». А значит, подытоживал либерал, государственная власть не является неограниченной, откуда следует, что и понятие суверенитета не содержит в себе признака неограниченности.

В рамках дискуссии о сущностных признаках государственной власти особое место занимала проблема трактовки понятия самодержавия, являвшегося с XV века неотъемлемой характеристикой государственной власти в России. Обращаясь к истории данного термина, либералы солидаризировались с мнением В.О. Ключевского, считавшего, что титул самодержца был официально принят Иваном III и являлся славянским переводом византийского императорского титула «autocrator». Первоначально он обозначал властителя, независимого ни от какой внешней силы, никому не платящего дани. Однако уже с Ивана IV под самодержавием подразумевают и неограниченность власти государя в делах внутреннего управления. Таким образом, термин приобрел двоякий смысл.

Каково же его содержание применительно к политическим реалиям конца XIX - начала ХХ века? В российском общественном мнении в целом и в либеральной среде в частности представлены две взаимоисключающие позиции по данному вопросу. Часть либералов, прежде всего Н.И. Лазаревский и В.М. Гессен, отстаивали синонимичность понятий самодержавной и неограниченной власти. Н.И. Лазаревский в соответствующей статье энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона писал: «В настоящее время под самодержавием монарха понимают исключительно абсолютную власть монарха в делах управления, а для обозначения внешней независимости государства употребляют термин «суверенное государство». Для В.М. Гессена самодержавие и неограниченность власти характеризовали два элемента королевского абсолютизма: самодержавие - момент положительный - полноту власти монарха; неограниченность - момент отрицательный - отсутствие представительного учреждения, разделяющего эту власть с монархом.

Прямо противоположную позицию занимали Ф.Ф. Кокошкин, М.М. Ковалевский, В.А. Маклаков и некоторые другие либеральные государствоведы. Для них самодержавность власти означала ее независимость на международной арене, т.е. суверенность.

Важно отметить, что споры вокруг термина «самодержавие» в России начала ХХ века имели отнюдь не академический характер. Особую практическую значимость и злободневность им придавало принятие в 1906 году Основных законов Российской империи, первая статья которых содержала характеристику власти монарха. Известно, что в окончательной редакции данной статьи термин «неограниченный» был опущен, а «самодержавный», напротив, сохранен. С точки зрения Ф.Ф. Кокошкина, это было вполне допустимо, ибо самодержец есть суверенный правитель. К Ф.Ф. Кокошкину присоединился В.А. Маклаков, хотя и сделал оговорку, что ввиду двусмысленности термина «самодержавие», последний лучше было бы не использовать. М.М. Ковалевский, представивший в комиссию по выработке Основных законов ряд поправок, предлагал как самодержавную характеризовать не власть монарха, а саму Российскую империю, чем частично снималась двусмысленность термина. В интерпретации либерала, Государь Всероссийский именовался монархом самодержавной империи. Однако предложение М.М. Ковалевского составителями Основных законов учтено не было. Н.И. Лазаревский термин «самодержец» в Основных законах считал не имеющим юридической силы, поскольку власть российского монарха была ограниченной. Аналогичного мнения придерживался В.М. Гессен. Но если Н.И. Лазаревский соглашался с тем, что термин «самодержавный» имеет в Основных законах какой-то иной смысл, скорее всего означает внешнюю независимость монарха, то В.М. Гессен, ассоциируя самодержавность только с неограниченностью, категорически отрицал право российского царя именоваться самодержцем после «Манифеста 17 октября». Наиболее гибкую позицию занял Б.А. Кистяковский, предлагавший не «зацикливаться» на терминологии, ибо «сами по себе титулы не могут иметь не только решающего значения для государственного строя, но и быть показателем его. Не государственный строй определяется ими, а они определяются государственным строем».

В условиях кризиса власти в Российской империи на рубеже XIX-XX вв., по мнению либералов, особую актуальность приобретал вопрос о мотивации подчинения граждан государственной власти. Глубокое исследование данной проблемы представлено в трудах Ф.Ф. Кокошкина, Б.А. Кистяковского, Г.Ф. Шершеневича, Н.И. Кареева, Н.А. Гредескула.

Важнейшим мотивом послушания власти для либералов выступала традиция. Они замечали, что принятые в обществе нормы и правила поведения, в том числе и в отношении власти, усваиваются индивидом в процессе социализации, а затем воспроизводятся по привычке. В данном случае индивид бессознательно следует раз и навсегда установленным стереотипам поведения. «Человек психологически подчиняется тому, к чему привык, - писал Г.Ф. Шершеневич, - опасается перемен, ибо они могут ухудшить его положение. Поэтому человеку свойственно относиться снисходительно к тому, что давно существует и критически к тому, что только что установилось. С одним мысль свыклась, с другим нет». В этом, по мнению либералов, заключается загадка безропотного подчинения недальновидным политикам и жестоким тиранам, и, напротив, противодействие новому, необычному в политической жизни. «Новый порядок, даже если он лучше прежнего, вызывает критику. Каждая ошибка новой власти для нее опасна, а старой власти прощают даже крупные ошибки», - отмечал Г.Ф. Шершеневич.

Вот почему мысль о необходимости учета силы традиции в процессе реформирования политической системы имела для либералов основополагающее значение. Они неоднократно указывали на то, что устойчивость монархической формы правления зиждется прежде всего на традиционализме. В массовом сознании монархических стран прочно утверждается стереотип о вечности и святости такого порядка власти. Окружающий персону правителя божественный ореол внушает подчиненным мысль о безнадежности борьбы с властью, ибо эта борьба равносильна противостоянию высшим силам, что не только бесперспективно, но и грешно.

Помимо традиции, в качестве мотива подчинения власти либералы называли веру в личные качества политического лидера, в его способность должным образом использовать власть. В этом случае симпатии граждан к лидеру базируются на рациональном расчете. Однако иногда массовое сознание может наделить лидера исключительными, выходящими за пределы обычных человеческих возможностей и якобы дарованными свыше личными достоинствами: необыкновенной силой ума или духа, гениальным даром предвидения, ораторскими способностями и т.п. И тогда, указывали либералы, подчинение власти основывается на слепой вере в руководителя, окруженного ореолом восторга и обожания. Но такая власть, по сравнению с традиционной, является нестабильной, ибо неудачи во внутренней или внешней политике могут подорвать веру в лидера и тем самым лишить власть социальной опоры.

И традиция, и вера в лидера, по мнению либералов, суть проявления бессознательного, инстинктивного, эмоционально окрашенного подчинения власти, рационалистический же элемент выступает на первый план, когда граждане поддерживают власть ввиду правового характера ее деятельности. Здесь меняется сам вектор подчинения: речь идет уже о повиновении не конкретной личности как таковой, а существующей системе законов и установленному ей порядку. Развивая эту мысль, либералы указывали, что поначалу люди поддерживают власть, действующую в пределах права, безотносительно к содержанию последнего, просто исходя из убежденности в необходимости законодательства вообще. Но со временем характер права обретает все большее значение, так что на широкое общественное признание может претендовать только та власть, которая управляет, сообразуясь с законодательными нормами, опирающимися на принцип суверенитета личности и предусматривающими решающее участие всех слоев населения в формировании властных структур.

Предложенный российскими либералами анализ факторов подчинения населения государственной власти, представляется вполне соотносимым с концепцией легитимности власти М. Вебера. Последний, как известно, выделил три способа обретения властью общественной поддержки: традиционный, харизматический и рационально-правовой (легальный). При сопоставлении тождественность подходов Вебера и российских либералов очевидна, разнится лишь терминология, в частности, в трудах российских государствоведов не используются понятия харизмы и легитимности.

Как и Вебер, либералы считали, что в реальной политической жизни подчинение населения власти обеспечивается не каким-либо одним фактором - традицией, авторитетом закона или личности, но их совокупностью, иными словами, легитимности присущ смешанный характер. Вместе с тем, для государствоведов было несомненно, что политическая эволюция идет в направлении утверждения в качестве основного источника признания власти массами рационально-правового начала.

Если традиция, вера в лидера, авторитет закона создают мотивацию добровольного подчинения индивида государственной власти, то, как отмечали либералы, существует фактор, обеспечивающий принудительное выполнение властных велений - страх перед карательной силой государства. В определенные моменты, в неординарной ситуации (война, революция и т.п.), указывал Г.Ф. Шершеневич, власть зачастую держится исключительно на принуждении. Однако использование принуждения психического либо физического в качестве постоянного и ведущего фактора послушания власти ученые считали неприемлемым и, более того, опасным для самих властвующих. Ставка на силу, отмечал Г.Ф. Шершеневич, неизбежно заводит власть в политический тупик, ибо для перманентного устрашения подвластных требуется постоянное увеличение давления, иначе у подданных сложится мнение о недееспособности власти.

В практической плоскости - применительно к российским политическим реалиям рубежа XIX-XX вв. - в работах либералов рассматривалась проблема утраты властью общественной поддержки, т.е. делегитимации власти. По мнению ученых, одной из основных причин этого являлось противоречие между либеральными и демократическими ценностями, все шире утверждавшимися в массовом сознании, и стремлением властвующей элиты сохранить в неизменном виде политический режим. Другую причину делегитимации власти либералы видели в ее бюрократизации и коррумпированности. Помимо того, чрезвычайно опасным для политического режима в целом государствоведы считали отсутствие в политической системе артикуляции интересов различных социальных групп, что способствовало радикализации настроений в обществе и активизации сил, выдвигающих альтернативное видение социального порядка. Указанные обстоятельства, по мнению либералов, являлись симптомами не просто делегитимации власти, но ее глубокого кризиса.

Теоретические построения российских ученых легли в основу программ либеральных партий, предложивших на рубеже XIX-ХХ вв. собственную модель переустройства России, которая, однако, не была востребована властью.

Размещено на Allbest.ru