2.1 Онтологический аспект общественная опасность в уголовном праве

Без преувеличения можно сказать, что во второй половине ХХ века вопрос о сущности, содержании, формировании понятия общественной опасности занял одно из центральных мест в теории уголовного права и по-прежнему продолжает привлекать к себе пристальное внимание исследователей. Это вполне закономерно, поскольку в зависимости от того, как ими истолкована эта категория, формируется видение некоторых важных уголовно-правовых институтов и понятий.

Обращение к множеству рассуждений и предлагаемых определений, относящихся к данной теме, свидетельствует, что, с одной стороны, в теории наметилась устойчивая тенденция рассматривать общественную опасность как объективное свойство деяния, с которым связывается уголовная ответственность. С другой стороны, общественную опасность предлагают рассматривать: как определенное объективное антисоциальное состояние преступления как вредоносность общественно опасного деяния как способность деяния причинять существенный вред (ущерб) охраняемым уголовным законом интересам. Предлагается также различное толкование понятий характера и степени общественной опасности.

Если поставить вопрос несколько шире: а что собой в реальной действительности представляет тот объект, который является носителем этой общественной опасности, коль именно этому объекту призвано противостоять уголовное право.

Если обратится к науке психологии, изучающей этот объект. Психология понимает поведение как присущее живым существам взаимодействие с окружающей средой, опосредствованное их внешней (двигательной) и внутренней (психической) активностью. Она же поведение человека трактует как имеющую природные предпосылки, но в своей основе социально обусловленную, опосредствованную языком и другими знаково-смысловыми системами деятельность, типичной формой которой является труд, а атрибутом общение. Поведение и деятельность, их разновидности (хорошие, плохие) сами являются свойством, присущим такому предмету (объекту) как личность. Личность, в свою очередь, предстает перед нами как индивид, субъект социальных отношений и сознательной деятельности. Поэтому нужно признать, что объектом, заключающим, несущим в себе свойство общественной опасности, является именно отдельная личность, обладающая своей индивидуальностью. Именно личность, основу которой образует сознание, предстает объектом воздействия всей системы уголовного права, и только на сознание личности, а не на ее поведение как свойство этой личности, уже производное от сознания, может воздействовать и воздействует институт наказания деяние, поведение служат только показателем общественной опасности индивида. В.В. Мальцев, касаясь вопроса общественной опасности личности преступника (правонарушителя), указывает, что это и есть реализуемая в преступлении (правонарушении) способность лица к выбору антисоциальной формы поведения путем виновного совершения общественно опасного деяния, направленного на причинение ущерба охраняемым уголовным правом общественным отношениям.

В затронутой теме представляет интерес соотношение уголовного права и криминологии, которые объединяет между собой такое явление социальной реальности, как преступность. Если криминология пытается выявить ее причины и условия (т. е. выступает как своеобразная социальная диагностика), то уголовное право является одним из средств воздействия на эту социальную патологию.

И.И. Карпец в одной из своих работ приводит множество определений феномена преступности, даваемых разными учеными в разные времена. Например, в одних случаях под преступностью понимают всю совокупность преступлений, совершенных в определенное время и на данной территории страны в целом, области, района, города. В других случаях ее толкуют то, как один из параметров общества, то так социальную систему, то, как стремление подражать другим и т. д. Характерно, что каждое из приводимых автором определений имеет право на существование, поскольку по-своему отражает какую-то отдельную черту этого многоликого явления. Поэтому с таким же правом можно сказать, что преступность как объект изучения науки криминологии -- это определенная совокупность индивидов, совершивших деяния, предусмотренные уголовным законодательством. Здесь криминологию главным образом интересует: в силу, каких социальных причин эти люди совершили преступления, и чем они отличаются от так называемых законопослушных граждан? В свою очередь уголовное право вырабатывает систему мер репрессивного воздействия на эту группу индивидов. Отсюда еще один вопрос: почему бы современной отечественной теории уголовного права не поставить точки над i», не назвать вещи своими именами, не сказать прямо, что система уголовного права призвана противодействовать личности, которая совершает деяние, а не деянию, которое совершает личность?

Наказуемыми являются как действие, так и бездействие. Опасность лица обнаруживается наступлением последствий, вредных для общества, или деятельностью, хотя и не приводящей к результату, но свидетельствующей о возможности причинения вреда». По мнению ученых того времени, данный проект представлял собой воспроизведение теорий социологической школы уголовного права, в котором преступление таким образом теряло центральное, наряду с наказанием, положение в системе уголовного права, приобретая значение лишь симптома опасности лица. Они посчитали несомненным достижением, что в редакции принятого УК 1922г. приоритетной стала ст. 4, в которой речь шла, прежде всего, о защите от преступлений и притом путем применения в первую очередь мер наказания. Тем самым формировались два центральных понятия уголовного права -- преступления и наказания. То есть констатировался тот факт, что при создании нового уголовного законодательства социалистического типа концептуальнуо победу одержала в целом классическая школа уголовного права, в основе которой лежит юридическая догма.

Вместе с тем если на данную концепцию взглянуть через призму реальности, то она предстает в весьма парадоксальном виде, поскольку во главу угла в основание уголовной репрессии ставит деяние, поведение, т. е. свойство, присущее личности, а саму личность превращает в придаток этого основания. В то же время в упомянутом проекте, по нашему мнению, была заложена глубокая мысль, что наказание как репрессия предназначено для лиц, представляющих определенную опасность для общества, что показателем опасности должны служить последствия их поведения или деятельность, способная причинять вред.

Таким образом, перед законодателем должна была формироваться вполне определенная социальная задача: определить круг негативных материальных, социальных последствий, очертить типичные признаки поведения индивида, посредством которого причиняются или могут быть причинены эти последствия, и установить наказание, соответствующее общественной опасности такого лица, выявленной на основании этих критериев.

Здесь нужно сказать, что отечественное уголовное законодательство советского периода еще в какой-то степени увязывало репрессию с общественной опасностью лица. В частности, это проявлялось в институтах специальной повторности, особо опасного рецидива, условно-досрочного освобождения от наказания и замены наказания более мягким, освобождения от уголовной ответственности с передачей на поруки и некоторых других. Законодатель уже постсоветского периода стремится, как можно больше избавить содержание уголовного права от влияния феномена общественной опасности личности, периодически внося в уголовный закон изменения. Для начала он упразднил институт особо опасного рецидива. Но, как вполне справедливо отмечают А.И. Алексеев и М.П. Журавлев, в свое время выделение особо опасных рецидивистов в самостоятельную классификационную группу явилось одной из важных частей реформы мест лишения свободы. Это привело к заметному оздоровлению обстановки в исправительных учреждениях, наступившему в результате изъятия особо опасных рецидивистов из общих мест заключения и сосредоточения их в колониях особого режима. Повышенная опасность особо опасных рецидивистов проявляется и в совершении имя наиболее опасных преступлений, и в большей степени реальной угрозы совершения ими новых преступлений, поскольку среди них самый высокий процент рецидивов преступлений после предыдущего осуждения. Это подтверждается многочисленными исследованиями, проведенными в предыдущие годы. В итоге упомянутые авторы в своей статье правильно констатируют тот факт, что разработчики Уголовного кодекса 1996 г. посчитали свои умозрительные построения более значимыми, чем конкретные уголовно-правовые и криминологические исследования, проведенные в ряде научных учреждений страны.

Второй весьма значимый шаг в этом направлении -- упразднение неоднократности и судимости как квалифицирующих обстоятельств преступления. Аргументация за необходимость принятия этого решения весьма подробно изложена Б.В. Волженкяным в одной из его работ. Основные доводы сводятся к следующему: сохранение в уголовном законе данных квалифицирующих признаков приводит к недопустимому переносу тяжести уголовной ответственности на свойства личности преступника, что противоречит принципам равенства граждан перед законом и справедливости. Для устранения сложившегося положения необходим единый подход: преступник наказывается за содеянное, а характеризующие его личность обстоятельства, в том числе судимость, учитываются в пределах относительно определенной санкции, предусмотренной законом за вменяемое лицу деяние.

В поисках ответа на вопрос, вытекающий из той или иной правовой проблемы, многое зависит от избранного метода исследования. С точки зрения формально-логического метода, на который в этом случае опирается Н.Ф. Кузнецова, она права. Раз в гл. З УК РФ нет упоминания о личности преступника, а говорится об общественной опасности деяния, его характере и степени опасности, то такое явление, как личность, не имеет к данной категории никакого отношения. Но не нужно забывать, что нормы уголовного права социально обусловлены и должны адекватно отражать в уголовном законе потребности общества в уголовно-правовой охране. Отсюда и правильность сформировавшихся правовых парадигм должна определяться реалиями социальной практики. А они весьма убедительны.

Так, категория общественной опасности связана с явлением преступления, выступает его производной величиной. Понятие преступления можно определять и с позиции юридической догматики, выделяя такие правовые признаки, как запрещенность уголовным законом, противоправность, наказуемость, а также с точки зрения социальной реальности. При обращении к последней весьма ценными представляются рассуждения Л.И. Спиридонова, содержащиеся в его монографическом исследовании «Социология уголовного права». В частности, он указывает, что по объективным свойствам преступление -- посягательство конкретного человека на установившийся в обществе порядок отношений между людьми, коллективами, между коллективом и обществом. Защитная же реакция общества на возможную дезорганизацию индивидом нормального функционирования социального механизма принимает юридическую форму и выражается в виде правового запрета, сопряженного с угрозой применения санкций. Таким образом, с точки зрения логической последовательности, социологическое понятие преступления предшествует его юридическому определению.

Основываясь на социологии онтологии интересующей категории, сделаны некоторые выводы.

1. Основанием уголовной репрессии (или преступлением) является виновное совершение физическим вменяемым лицом, достигшим возраста уголовной ответственности, деяния, предусмотренного уголовным законом, которое свидетельствует об общественной опасности этого лица.

2. Для правоприменительного органа абстрактная категория «общественная опасность» обретает свою материальную плоть в конкретном физическом лице, предстает в неразрывном единстве проявившихся черт:

- кто совершил, что совершил, какую цель преследовал, какое проявил упорство в достижении этой цели, какие наступили последствия.

И что бы ни писали теоретики, основываясь на уголовно-правовой догме, «привычный», злостный, «последовательно-криминальный» или иной подобный преступник, выделяемый криминологами, представлял, представляет и будет представлять повышенную общественную опасность, что должно находить свое отражение в законе и в соответствующей мере уголовной репрессии.

З. Такой подход дает право истолковывать уголовно-правовой принцип справедливости как соответствие наказания и иных мер уголовно-правового характера общественной опасности лица, привлекаемого к уголовной ответственности, показателем которой являются совершенное преступление и иные обстоятельства, предусмотренные уголовным законом.

2.2 Проблемные аспекты освобождения от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием и примирением с потерпевшими

Судам следует иметь в виду, что деятельное раскаяние может влечь освобождение от уголовной ответственности только в том случае, когда лицо вследствие этого перестало быть общественно опасным. Разрешая вопрос об утрате лицом общественной опасности, необходимо учитывать всю совокупность обстоятельств, характеризующих поведение лица после совершения преступления, а также данные о его личности. При этом признание лицом своей вины без совершения действий, предусмотренных указанной нормой, не является деятельным раскаянием.

При очевидно равном значении норм об освобождении от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием и примирением с потерпевшим обязательных условий применения ч. 1 ст. 75 УК в законе предусмотрено заметно больше, нежели при применении ст. 76 УК. да и терминология, в которой выражено одно из таких будто бы полностью тождественных в обеих нормах условий, в первом случае предполагает по содержанию больший их объем, нежели во втором. Законодатель фактически приравнял по значению явку с повинной, добровольность такой явки, способствование раскрытию преступления и «возмещение причиненного ущерба или иным образом заглаживание вреда, причиненного в результате преступления» (ч. 1 ст. 75 УК) соответственно к примирению с потерпевшим и к «заглаживанию причиненного потерпевшему вреда» (ст. 76 УК). Все это может лишь означать, что во втором варианте в основаниях обязательного условия и менее широкого по содержанию словосочетания лежат более глубокие, более весомые критерии, чем в первом.

Примирение потерпевшего с лицом, совершившим преступление, по закону, тождественно трем упомянутым условиям освобождения от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием как раз по тому, что при освобождении от уголовной ответственности согласно ст. 76 УК речь идет о восстановлении социальной справедливости (ч. 2 ст. 43 ук), обычно нарушаемой в результате посягательства на наиболее важные интересы личности, на основные права и свободы человека)), которые ((неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения)) (ч. 2 ст. 17 конституции российской Федерации). Акт примирения, основанный на мнении потерпевшего о возможном восстановлении социальной справедливости без привлечения виновного к уголовной ответственности и оценке причиненного ему (потерпевшему) и заглаженного впоследствии вреда, есть не что иное, как проявление гуманизма по отношению к лицу, совершившему преступление, и к потерпевшему, которому предоставлено право простить или не простить данное лицо и в то же время в полном объеме защитить свои права человека и гражданина. Большую весомость в гуманистическом аспекте данному акту придает и то обстоятельство, что при нарушении неотчуждаемых и принадлежащих каждому от рождения интересов отказаться от права на их уголовно-правовую защиту, по Конституции Российской Федерации, может лишь лицо, чьи интересы оказались нарушенными преступлением.

На больший гуманистический потенциал нормы, предусмотренной ст. 76 УК. Отсюда и заглаживание имущественного ущерба, по ст. 76 УК, ограничивается рамками устранения неисправностей, повреждений материальных объектов, скорее всего, приведенных в негодность одновременно с причинением вреда личности. В противном случае законодателю не было бы смысла отказываться в ст. 76 УК от термина (возмещение причиненного ущерба), использованного в ст. 75 УК. Не став использовать этот термин в содержании ст. 76 УК, законодатель как бы подчеркнул, что материальная компенсация возможна, но только в границах заглаживания вреда, причиненного личности.

Понятно, что вред, причиняемый личности, нередко заглаживается и путем передачи потерпевшему денег, имущества, других материальных благ. Однако такая компенсация, прежде всего направлена на восстановление социальной справедливости в сфере правоохраняемых интересов личности, на уменьшение, смягчение причиняемого ей вреда (гуманистическим ценностям), а не на возмещение имущественного ущерба, наносимого, допустим, преступлениями в сфере экономики. Сказанное позволяет сделать вывод о том, что принцип гуманизма в содержании нормы, предусмотренной ст. 76 УК, проявляется ярче и глубже, нежели в норме, указанной в ч. 1 ст. 75 УК.

Между тем применительно к последней высказано суждение, фактически отрицающее ее связь с принципами уголовного права.

Ссылаясь на ч. 2 ст. 75 и подразумеваемые в ней статьи Особенной части УК, И. Петрухин далее продолжает: «Как видим, в рассматриваемых статьях, для освобождения от уголовной ответственности, как правило, не требуется явка с повинной, раскаяние, заглаживание вреда и т. д. Значит, все эти случаи не вписываются в понятие деятельного раскаяния, сформулированного в ст. 75 УК. Приведенные примечания -- не акты гуманизма, а способы предотвращения, пре- сечения и раскрытия тяжких преступлений, совсем не обязательно связанные с деятельным раскаянием. Законодатель отступает от принципов неотвратимости ответственности за совершение преступления и равенства всех перед законом во имя спасения людей, имущества, защиты высших государственных интересов и раскрытия тяжких преступлений. Это новый самостоятельный институт уголовного права)).

Из того, что соответствующие примечания к статьям Особенной части УК представляются способами предотвращения, пресечения и раскрытия тяжких преступлений, еще отнюдь не следует, что эти способы (если они действительно эффективны в деле спасения людей, имущества, защиты высших государственных интересов) не могут обладать гуманистическим содержанием. Ведь именно в спасении людей, «обеспечении безопасности человека)) (ч. 1 ст. 7 УК) во всемерной охране его интересов и заключается главное направление реализации принципа гуманизма в уголовном праве. Совсем не нарушает принципа равенства и «институт деятельного раскаяния, так как этот принцип предполагает не только равную ответственность за «абсолютно одинаковые преступления, но и равные основания освобождения от этой ответственности. Поскольку никто не мешал тому второму человеку деятельно раскаяться, как это сделал первый, никто не вправе и упрекнуть законодателя в неравном отношении к этим двум гипотетическим гражданам, о которых пишет И. Петрухин.

Другой вопрос состоит в следующем: насколько весомы основания освобождения от уголовной ответственности, указанные в примечаниях к нормам Особенной части УК, и не ущемляются ли при этом возможности пострадавших, также обладающих правом на равную юридическую защищенность одинаковых интересов? Едва ли следует сетовать и по поводу отступлений от принципа неотвратимости ответственности за совершение преступлений. Установление факта совершения лицом преступления и освобождение его от уголовной ответственности с прекращением уголовного дела -- это и есть тот, хотя и минимальный, но при соблюдении принципов и соответствующих норм уголовного права достаточный уровень уголовно-правового реагирования, при котором вполне обеспечивается реализация положения о неотвратимости ответственности за совершение преступлений.

Весьма сомнительно (даже применительно и к действующей редакции) и утверждение, что «глубинный смысл ст. 75 УК заложен во второй ее части)). Из содержания ч. 2 ст. 75 УК вытекает, скорее всего, только то, что ею допускаются некие исключения, когда возможно освобождение от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием и при совершении преступления иных (нежели небольшой или средней тяжести) категорий. другими словами, норма, сформулированная вч. 1, по отношению к норме, обозначенной в ч. 2 ст. 75 УК, выступает в качестве основной как по обязательности указанных в ней условий освобождения от уголовной ответственности, так и по существенно более широкой сфере применения.

Отыскивая «глубинный смысл ст. 75 УК», И. Петрухин, по-видимому, упустил из виду, что именно часть первая этой статьи полностью самостоятельна по отношению к ее второй части, последняя же, наоборот, зависима от части первой; что как раз норма, описанная в части первой, распространяет свое действие на все совершенные преступления небольшой и средней тяжести, тогда как указанная во второй части -- лишь на «случаи, специально предусмотренные соответствующими статьями Особенной части настоящего Кодекса.

Коротко говоря, вместо того, чтобы считать смыслом ст. 75 УК ее вторую часть, надо в этом аспекте иметь доказательства приоритета дополнительного над основным, исключения над правилом, норм Особенной части над нормами Общей части УК. Пока, правда, представить таких доказательств еще никому не удавалось. Если даже предположить, что вторая часть ст. 75 вместе с соответствующими примечаниями статей Особенной части УК образуют «новый самостоятельный институт уголовного права», то и тогда с гораздо большими основаниями и сферой применения таким же институтом надо будет признать и норму, предусмотренную первой частью ст. 75 УК. Однако это предположение противоречит как соотношению между категориями, институтами и нормами уголовного законодательства (ч. 2 ст. 75 и два десятка норм Особенной части УК не способны образовать самостоятельного института уголовного права), таки воле законодателя, выраженной в части первой ст. 75 УК. Поскольку, однако, коллизии между содержанием ст. 75 и примечаниями к статьям Особенной части УК, предусматривающими специальные случаи освобождения от уголовной ответственности, все же существуют, постольку и разрешаться они должны на основе уяснения истинного смысла принципов уголовного права, норм Общей части УК.

Заключение