Как известно, суть концепции правового государства - в том или ином ее варианте - состоит в том, что власть государственных структур ограничивается правом. Немногие исследователи социально-правовой проблематики серьезно возражают против концептуального стержня теории правового государства - оптимального соотношения государственной власти и индивидуальной свободы, универсальным регулятором которого должно выступать право. Таким образом, для анализа теории правового государства, в первую очередь, необходимо определить понятия "государство" и "право", поскольку словосочетание "правовое государство" претендует на статус не просто логического, а именно концептуального соединения указанных терминов и даже служит названием самостоятельной теории.

Как нам представляется, история зарождения и развития учений, занятых поиском социально приемлемых (справедливых) механизмов соблюдения баланса интересов государства, общества и личности, свидетельствует о том, что такого рода попытки всегда осуществлялись на основе собственных представлений конкретного мыслителя о том, что такое "государство", "право", "власть" и каково их соотношение. Таким образом, концепция правового государства есть своеобразный синтез представлений о возможном и желаемом устройстве публичной власти сообразно представлениям о справедливом разграничении индивидуальных и групповых интересов, базирующемся на признании свободы личности как принципиальном постулате подавляющего большинства общественных идеологий и теорий. К этому следует добавить, что развитие представлений о государстве, власти, праве в истории человеческой мысли следует рассматривать конкретно-исторически, с учетом реальной среды, в которой эти идеи возникли и получили распространение.

Данный аспект принципиально важен хотя бы потому, что при всем многообразии взглядов на сущность правового государства можно констатировать общую синтезирующую основу, прямо или косвенно выводимую из большинства учений о правовом государстве, - стремление к справедливому общественному устройству, эпицентром которого является человеческая личность.

Поэтому, рассматривая правовое государство не только как идею, но и как реальную социальную практику, мы полагаем, что в настоящее время приобретает особую актуальность проблема серьезнейшего философско-правового анализа составляющих теории правового государства - учений о государстве публичной власти и праве. Как представляется, это связано с объективно наступающим (отчасти наступившим) этапом переосмысления многих фундаментальных идеологических ценностей современного мира, в том числе соответствия провозглашенных на конституционном уровне принципов правового государства тому, что имеется в реальной действительности. Данное утверждение базируется на анализе целого ряда тенденций, присущих как современным исследованиям в области философии права, социальной психологии, политологии, подкрепленных различного рода методологическими исследованиями, так и исследованиям ученых СНГ, осуществившим серьезный прорыв в философско-правовом направлении на рубеже двух веков. Причем следует отметить, что глубина и масштабность этих изысканий позволили не только по-новому осмыслить саму проблему правовой государственности, но и обозначить источники формирования общественной идеологии, способной на конструктивно-критический анализ современных социальных процессов. В этой связи можно предположить, что в определенные исторические периоды развития общества и, следовательно, на соответствующем этим периодам уровне социально-политических и философско-правовых исследований происходят диалектически закономерные процессы переоценки устоявшихся социальных стереотипов.

Эти процессы, как свидетельствует история, могут объективироваться как в коренном переосмыслении существующих принципов построения общества (научные, политические, идеологические революции), так и путем постепенного (эволюционного) движения общества к признанным идеалам свободы, справедливости, равенства и торжества законов. Современный уровень представлений о государстве, обществе и праве является именно той точкой роста, из которой должна развиться новая концепция реального социального устройства, опирающаяся на объективные (а не идеальные) общественно-политические, экономические и, что немаловажно, социокультурные параметры общества. Следует признать, что в настоящее время в большинстве государств, объявивших себя правовыми, имеется определенный разрыв между предлагаемыми и постулируемыми идеологическими установками, порождающими определенные социальные иллюзии, и действительностью, зримо обнажающей практическое несоответствие реальной практике многих провозглашенных (а подчас получивших нормативное закрепление) идей и принципов.

Отрыв идеологии от конкретных условий, в которых функционирует то или иное государство, может быть объяснен желанием аналитиков подстегнуть социальные процессы к движению в направлении достижения общественных идеалов, тем более что эти цели широко известны, а общество, безусловно, вправе рассчитывать на материализацию выстраданных за свою многовековую историю идей. Однако, как показывает практика, в каждый исторический период общество едва ли принципиально приближалось к реализации прогрессивных идей своего времени по сравнению с предыдущим периодом. Данное утверждение неизбежно вызовет немало возражений конкретно-исторического порядка, и тем не менее сам факт разрыва между декларируемыми идеями (имеются в виду идеи гуманистического толка) и их реальным воплощением вряд ли может быть серьезно оспорен. Иллюстрацией этого тезиса может служить фундаментальное исследование видного русского философа права П.И. Новгородцева, на рубеже XIX и XX вв. пришедшего к выводу о кризисе современного ему правосознания (правопонимания). Чутко уловив разочарования в обществе, связанные с несбывшимися надеждами приверженцев идеалов Французской революции и последующего этапа в развитии политико-правовых учений, Новгородцев отмечал, что "смысл переживаемого нами поворота политических понятий имеет гораздо более глубокое значение: мы имеем все основания утверждать, что это - кризис правосознания". Иными словами, мыслитель полагал, что поскольку правовым идеалам не суждено было сбыться, необходим поиск иных, надправовых социальных регуляторов, и в этом поиске, отчасти под влиянием В.С. Соловьева, он приходит к выводу о том, что "правовое государство не есть венец в истории и не есть последний идеал нравственной жизни; это не более как подчиненное средство, входящее как частный элемент в более общий состав нравственных сил. право по отношению к полноте нравственных требований есть слишком недостаточное и грубое средство, неспособное воплотить чистоту моральных начал".

Если рассматривать результаты материализации идеи правового государства с точки зрения социальных ожиданий, такой вывод вполне закономерен. Однако рискнем предположить, что указанные планы объективно не могли сбыться не только на рубеже XIX-XX вв., но и ранее, как, впрочем, не в полной мере сбываются и сейчас. И причина здесь, по нашему мнению, вовсе не в ограниченных возможностях правового государства как идеи, а в том, что цель идеологии правового государства как обеспечения гармонии интересов личности и государства недостижима в принципе, так как между личностью и государством перманентный и взаимоприемлемый компромисс объективно невозможен.

Правовое государство как воплощение справедливого, гармоничного устройства общественной жизни, покоящегося на народном суверенитете, - это социальный идеал, и в этом смысле этико-онтологические поиски оптимального жизнеустройства в известной степени оправданы, тем более что справедливость - категория скорее этическая, нежели социально-правовая. Рассмотрение теории правового государства как концепции должного устройства общественной жизни (т.е. идеала) позволяет снять многие сомнения, обусловленные социальными разочарованиями в возможности полностью реализовать гуманистический потенциал правового государства. Как представляется, откровенное признание права и правового государства как категорий, имеющих преимущественно идеальный характер, должно являться следующим логическим шагом современной философско-правовой науки, однако, в отличие от Канта и Гегеля, восхищенных близостью результатов своего творчества к божественным откровениям (право как конечная цель всемирной истории, государство как воплощение нравственной идеи), этот следующий шаг современной философии права будет, безусловно, скромнее, ибо он обусловлен вполне земными притязаниями и пониманием невозможности полностью воплотить идеал в действительность.

Справедливости ради надо констатировать, что практически все исследователи тем или иным способом оттеняют идеальную составляющую концепции правового государства. Так, по мнению М.Н. Марченко, концепция правового государства "выступает в качестве некоего государственно-правового идеала, своего рода законченного государственно-правового штампа, идеологизированного и идеализированного варианта развития того или иного государства, стремящегося к совершенству". Несколько иначе сходная мысль выражена Л.С. Мамутом, который, анализируя высказанное в литературе мнение о том, что модели правового государства являются неким индивидоцентричным идеалом, не без иронии отмечает: "пригодилась бы инвентаризация политико-юридического знания на предмет выявления в нем моделей правовой государственности, сконструированных не в виде "некоего индивидоцентричного идеала".

С точки зрения Е.А. Лукашевой, в исторических реалиях не было еще правового государства, выражающего его изначальный замысел и предназначение. С этим утверждением согласен А.А. Матюхин, отмечающий, что "теоретические построения о правовом государстве как исторической реальности используются в качестве осмысления идеала, который к тому же практически никогда не может быть достигнут".В.С. Нерсесянц подчеркнул, что конечная цель теории и практики правового государства "состоит в утверждении правовой формы и правового характера взаимоотношений (взаимных прав и обязанностей) между публичной властью и подвластными как объектами права, в признании и надлежащем гарантировании формального равенства и свободы всех индивидов, прав и свобод человека и гражданина".

В философско-правовых публикациях встречаются и иные, крайние воззрения, косвенно подтверждающие чисто теоретически характер тех или иных конструкций. Так, Д.И. Нурумов пишет, что "права человека не существуют в традиционном обществе, как их понимают на Западе, они не сконструированы космологически, а скорее всего присутствуют, причем структурно неопределенно, в ценностной шкале традиционного общества. Они уже есть суть гармоничного человеческого существования. Они есть продукт бесконечного становления жизни, без определений, являющихся только обманом и абстракцией, которые скорее определяют структуру или даже сами себя, нежели жизнь в ее неповторимом качестве".

С учетом изложенного можно признать доктрину правового государства именно доктриной, которая более уместна в декларациях и манифестах как формах официальной объективации содержащегося в этой концепции гуманистического потенциала, нежели в конкретных законодательных актах прямого действия. Данное утверждение не следует воспринимать как отказ от закрепления на конституционном уровне идеологии и принципов правового государства. Вопрос в том, не породит ли в общественном сознании прямое определение государством себя в качестве правового обоснованных сомнений и даже разочарований? Ведь обществу придется смириться с мыслью о том, что то устройство публичной власти, в котором оно (общество) существует, и есть то самое правовое государство, к которому человечество стремилось.

право свобода гражданин человек

Полагаем, что не только молодые суверенные государства на постсоветском пространстве, но и развитые страны Запада и Востока вряд ли вправе считать себя правовыми государствами, полностью воплотившими в социальной реальности идеи индивидуальной свободы, справедливости, равенства, господства правовых законов. И если так, то какова социальная ценность конституционных положений о правовом государстве, являющихся по существу декларативными? Очевидно, сознавая опережающий характер конституционных положений о правовом государстве, видный казахстанский правовед М.Т. Баймаханов отмечает, что "положения о правовом государстве, включенные в Конституцию Республики Казахстан, должны быть отнесены к числу программных, их реализация, очевидно, никак не может быть осуществлена одноразово и предполагает длительную широкомасштабную работу, охватывающую последовательный ряд взаимосвязанных, но не повторяющих друг друга стадий и этапов". Если согласиться с такой трактовкой конституционных положений (а согласиться придется, так как академик абсолютно прав), возникает резонный вопрос: не следует ли облегчить задачу интерпретаторов конституций, указав, что построение правового государства является одной из основных целей? Такая конституционная фразеология, во-первых, более точно отражает современный этап развития многих постсоветских государств и, во-вторых, лишает теоретической основы критиков этого конституционного положения.

Еще одним доводом, вызывающим сомнения в научной и практической корректности прямого закрепления в конституциях положений о правовом государстве, является отсутствие в философско-правовой науке такого определения права, которое являлось бы синтезирующей основой, объединяющей исследователей проблем правового государства. Должно быть очевидно, что в словосочетании "правовое государство" ключевым является слово "правовое", производное от термина "право". И если мы признаем, что на сегодня существуют несколько принципиальных подходов к определению права как такового, то и вопрос о правовом государстве придется решать в зависимости от того, какой позиции придерживается автор. Как правильно отмечает М.Ю. Варьяс, "правопонимание - это, без преувеличения, центральный вопрос теории права. От того, как понимается право, каково его общее понятие и определение, в конечном счете зависит решение всех других проблем и вопросов, входящих в предмет теории права, а в некоторой степени и теории государства".

В литературе высказано и иное мнение, на первый взгляд, вносящее ясность в рассматриваемую проблему и снимающее сомнения по поводу отсутствия единого понимания права хотя бы применительно к концепции правового государства. С точки зрения В.С. Нерсесянца, "различные определения права, представляющие собой разные направления конкретизации смысла принципа правового равенства, выражают единую (и единственную) сущность права". Данный вывод действительно может быть использован для обоснования возможности оперирования "единственной сущностью" права в словосочетании "правовое государство", но это только на первый взгляд. Фактически же тезис о единой сущности права является очередной (и надо признать, небезынтересной) попыткой объединить самые известные подходы к праву, но не более того. Сказанное означает, что право, как и правовое государство являются идеологическими конструкциями, "единственная сущность" которых вряд ли может быть определена объективно.

Единственной реальной сущностью права, если попытаться выделить самое принципиальное его качество, может быть признана роль права как социального регулятора, однако такая характеристика права - это всего лишь определение, не способное ни претендовать на статус концепции, ни иметь реальное практическое значение.

Поэтому, не оставляя попыток философского и социального осмысления феномена права, необходимо признать иллюзорность наличия прочных оснований для конструирования любых теорий, где в качестве краеугольного камня выступает понятие права (в объективном смысле). Эта сторона вопроса представляется весьма существенной, и без ее серьезного анализа вряд ли возможны позитивные результаты в конструировании доктрины правового государства.

Суммируя изложенное, можно сделать следующий вывод: правовая государственность как символ и социальный идеал представляет собой, прежде всего, прогрессивную идеологию гражданского общества, постепенная объективация которой на нормативном уровне обусловлена уровнем общественного правопонимания.

2. Понятие прав и свобод человека