Идеологическая деятельность государства, ее природа и содержание

Элементом осуществляемых в начале 90-х годов реформ общественно-политического строя России, как показано выше, была деидеологизация деятельности государства, демонстративный отказ политического руководства российского государства от какой-либо деятельности в сфере идеологии. Идеология расценивалась тогда лишь как атрибут социализма, насильственное вторжение государственной власти в спонтанные и саморегулирующиеся процессы эволюции общественного сознания. Тезис об идеологическом плюрализме, как признаке истинно демократического общества, трактовался несколько расширенно - из этого делался вывод о неприемлемости какой бы то ни было деятельности государства в идеологической сфере. Осуществляемый в соответствии с данной посылкой политический курс неуклонно привел к существенному снижению субъектности российского государства в политической системе общества, его способности оказывать необходимое воздействие на происходящие во всех сферах общественной жизни процессы. Многие кризисные явления, переживаемые современной Россией, предопределены именно этим, поскольку уменьшение роли государства, объема и характера выполняемых им функций и ролей, ведет к тому, что автоматически возрастают роль и возможности иных субъектов - политических и финансовых элит, партий, групп давления и т.д. Образовавшийся после ухода государства вакуум в идеологической сфере немедленно занимает узкокорпоративная субъектность со свойственными ей локальными, групповыми интересами и соответствующими им идеологемами.

Неизбежным следствием практически полного ухода государства из сферы идеологического регулирования и идеологической мотивации политической деятельности стало замещение его иными субъектами, идеологемы и ценностные доминанты которых уже не репрезентируют интересы всех социальных групп и общества в целом. В качестве нормативных и общесоциетальных начинают выступать ценности, объективно служащие интересам достаточно узких, элитарных групп населения, пытающихся, тем не менее, представить их как общезначимые и отражающие интересам всего общества.

Впрочем, российские реалии достаточно ясно показали, что массированная пропагандистская деятельность электронных средств массовой информации по внедрению определенных лозунгов и ценностей в массовое сознание не настолько эффективна, как это зачастую ожидается владельцами медиа-империй и рекрутировавшими их группами политической и финансовой элиты. Так, не слишком успешной оказалась деятельность по пропаганде идеи личного обогащения посредством любых средств, как единственной базовой ценности способной консолидировать все российское общество и создать сильное государство. Часть населения не приемлет эти идеологемы, поскольку они радикально отличаются от традиционных ценностей общества, являющихся не только наследием советского этапа отечественной истории, но и порожденных всем историческим опытом страны, самой российской ментальностью. Часть населения, с более высоким уровнем образования и политической культуры, осознает нетождественность приписываемых социуму ценностей реальным интересам общества и своим собственным интересам. Достаточно многие социальные и демографические группы просто раздражены резким ухудшением своего экономического и социального положения и враждебно воспринимают вообще все лозунги и идеи, исходящие от государства. Поэтому коэффициент полезной деятельности здесь достаточно низок, и следствием этого является не искомая консолидация общества, а, напротив, ослабление и утрата связей между личностью и государством. Осознаваемая или ощущаемая населением подмена социально значимых ценностей узкогрупповыми ведет к еще большей степени отчуждения индивида от социума и государства, усилению атомизации общества, стремительному его распаду на противостоящие и слабо взаимосвязанные между собою группы. Поэтому отказ государства от идеологической деятельности не просто существенно снизил его политическую субъектность, а привел к центростремительным процессам в обществе, конфронтации различных социальных групп и соответствующих им ценностных систем, олигархизации государственной власти.

Необходимость исходящей от государства интегрирующей общество идеологии особенно актуализируется в эпохи цивилизационных разломов, когда терпят крах прежние системы ценностей, оказавшиеся неадекватными новым историческим реалиям. Так, переживаемый Россией социально-политический кризис во многом усугублен и духовно-нравственным кризисом общества. Произошло не просто крушение коммунистической идеологии, являвшейся основой прежней государственности, а разрушение былой основы самоидентификации социума, в результате чего обществом было утрачено представление о самом себе, перспективах своего развития и о своем месте в происходящих в мировом сообществе процессах.

Первоначально своего рода идеологией происходящих в государстве реформ были антисоциалистические идеи и либерально-демократические ценности, служащие своего рода социальными ориентирами общественного развития. Но дальнейший ход событий продемонстрировал неприемлемость и этих идеологем для значительной части российского общества. Стало очевидным, что в России демократическое государство и рыночная экономика создаются в условиях не только развала прежней государственности, но и распада общественной нравственности, морально-этических доминант. Если на Западе предпосылкой формирования рынка была отмеченная М. Вебером «протестантская этика», то у российских реформаторов первоначально бытовала ложная посылка о спонтанном рождении рынка, впоследствии выстраивающего соответствующую ему правовую и нравственную надстройку. Следствием этого был практически полный отказ от регулятивного воздействия государства на происходящие процессы, и на экономические, и на духовные, что усугубляло не только социально-экономическое расслоение общества, что само по себе неизбежно в условиях постсоциалистического общества, но и распад прежней его духовной целостности, субъективного ощущения единой для всех Родины.

Характеризуя духовно-идеологическую обстановку в современном российском обществе, А.И. Солженицын пишет о «духовном помутнении» в нем. Страстное стремление уйти от коммунизма и вера в неизбежно следующие из этого позитивные перемены ныне сменилась посткоммунистическим недоумением, растерянностью, усталостью. Общество лишено всяких ориентиров, веры во что бы то ни было. «Растерянная Россия» - такое название, по его мнению, в наибольшей степени характеризует состояние умов. При этом, А.И. Солженицын достаточно скептично пишет о способности православной церкви занять данную нишу, оспаривая мнение многих российских ученых и публицистов о предназначении православной церкви играть консолидирующую роль в обществе. Церкви, по его мнению, для этого недостает гражданской активности, к тому же она запятнана грехом многовекового сервилизма в отношении государства и его элиты. И единственная национальная идея, возможная и необходимая современной России - это Сбережение России, именно так, по А.И. Солженицыну, именно с заглавных букв.

Констатируя наличие некоего ценностного вакуума в современном российском обществе, следует отметить также существенное сходство современной России с рядом государств прошлого, также переживавших не только острый социально-политический, но и острейший идеологический кризис. Так, в отечественной публицистике последних лет достаточно частотным стало сопоставление постсоветской России с веймаровской Германией, вследствие чего даже появился и обрел популярность термин «Веймаровская Россия».

Сторонники данной аналогии склонны рассматривать происходящее в России в конце XX века в свете первой и неудачной попытки немцев создать республику, базирующуюся на либеральных ценностях, и находить тревожное множество сходных черт и признаков. Так, Веймаровская республика, появившаяся в ноябре 1918 года, вследствие военного поражения Германии в Первой мировой войне, была государством, базовые ценности которого части населения были совершенно непонятны, а существенной части просто чужды. Если определенная часть немцев, более образованная, считала либеральные ценности абсолютно чуждыми германскому национальному духу и насильственно внедряемыми в общественное сознание странами-победительницами, своего рода духовной аннексией, то для большей части населения они были просто непонятны и непривычны, и, в силу этого, просто чужды. Государственная символика не пользовалась признанием и уважением большей части граждан - официальный государственный праздник воспринимался скорее как день национального унижения, поражения страны в войне, новый флаг с черной, красной и желтой полосами назывался не иначе как «черно-красно-куринопометным». Государственный аппарат также испытывал такой же разброд умов, как и общество в целом. Поэтому оппозиция власти пользовалась несомненной благосклонностью со стороны чиновников, суда и полиции. Борцы против «ноябрьских предателей» расценивались всеми скорее как национальные герои, а не как государственные преступники. Не случайно нацисты, руководители «пивного путча» 1923 года, получили чисто символическое наказание за неудавшуюся попытку государственного переворота (пятилетний срок тюремного заключения Гитлера, отбытый им менее, чем наполовину), хотя по Имперскому уголовному законодательству это каралось пожизненным тюремным заключением. Чиновничество активно занималось разворовыванием государственных средств, непривычным прежде для законопослушных немцев занятием. Руководители Веймарской республики расценивались подавляющей частью населения как изменники Родины, служащие иностранным интересам, и способствующие национальному унижению немцев. Государство, таким образом, оказалось неспособным сформулировать и донести до населения цели, перспективы и направления развития немецкого общества, выработать идеологемы, разделяемые большей частью немцев, вследствие чего оно и просуществовало всего 14 лет, завершив свою историю 30 января 1933 года назначением Гинденбургом коалиционного кабинета рейхсканцлера Гитлера.

Все, или почти все из приведенных черт свойственны и постсоветской России. Добавим к вышесказанному наличие острейшего экономического кризиса в Германии, попытки руководителей Веймарской республики купить лояльность подданных посредством провозглашения не соответствующей реальным возможностям социальной политики, бегство из страны иностранных инвесторов, резкое урезание расходных статей бюджета в 1930 году канцлером Брюнингом, уход рейхстага от политической ответственности за стабилизационные меры и переход к президентскому указному праву, министерскую чехарду, что также имеет несомненные параллели с современной Россией. Не случайно многие иностранные аналитики считают наиболее вероятным сценарием ее дальнейшего развития отказ от большинства провозглашенных демократических ценностей и переход к чисто авторитарной модели государственности.