Идея государства

ГОСУДАРСТВО

Государство есть действительность нравственной идеи - нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает. В нравах она имеет свое непосредственное существование, а в самосознании единичного человека, его знании и деятельности - свое опосредованное существование, равно как самосознание единичного человека посредством умонастроения имеет в нем как в своей сущности, цели и продукте своей деятельности свою субстанциальную свободу.

Примечание. Пенаты - это внутренние, низшие боги, народный дух (Афина) есть знающее и волящее себя божественное; пиетет - чувство и действующая в области чувства нравственность; политическая добродетель - воление в себе и для себя сущей мыслимой цели.

Государство как действительность субстанциальной воли, которой оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в себе и для себя разумное. Это субстанциальное единство есть абсолютная, неподвижная самоцель, в которой свобода достигает своего высшего права, и эта самоцель обладает высшим правом по отношению к единичным людям, чья высшая обязанность состоит в том, чтобы быть членами государства.

Примечание. Если смешивать государство с гражданским обществом и полагать его назначение в обеспечении и защите собственности и личной свободы, то интерес единичных людей как таковых оказывается последней целью, для которой они соединены, а из этого следует также, что в зависимости от своего желания можно быть или не быть членом государства. Однако на самом деле отношение государства к индивиду совсем иное; поскольку оно есть объективный дух, сам индивид обладает объективностью, истиной и нравственностью лишь постольку, поскольку он член государства. Объединение как таковое есть само истинное содержание и цель, и назначение индивидов состоит в том, чтобы вести всеобщую жизнь; их дальнейшее особенное удовлетворение, деятельность, характер поведения имеют своей исходной точкой и результатом это субстанциальное и общезначимое. Разумность, рассматриваемая абстрактно, состоит вообще во взаимопроникающем единстве всеобщности и единичности, а здесь, рассматриваемая конкретно, по своему содержанию, - в единстве объективной свободы, т.е. всеобщей субстанциальной воли, и субъективной свободы как индивидуального знания и ищущей своих особенных целей воли, поэтому она по форме состоит в мыслимом, т.е. в определяющем себя всеобщими законами и основоположениями, действовании. Эта идея в себе и для себя - вечное и необходимое бытие духа. Что же касается того, каково же или каково было историческое происхождение государства вообще, вернее, каждого отдельного государства, его прав и определений, возникло ли оно из патриархальных отношений, из страха или доверия, из корпорации и т.д., как постигалось сознанием и утверждалось в нем то, на чем основаны такие права, как божественное или позитивное право, договор, обычай и т.д., то этот вопрос к самой идее государства не имеет никакого отношения и в качестве явления представляет собой для научного познания, о котором здесь только и идет речь, чисто историческую проблему; что же касается авторитета действительного государства, то поскольку для этого нужны основания, они заимствуются из форм действующего в нем права. Философское рассмотрение занимается только внутренней стороной всего этого, мыслимым понятием. В области выявления этого понятия заслуга Руссо119 состоит в том, что он определил в качестве принципа государства тот принцип, который не только по своей форме (например, социальный инстинкт, божественный авторитет), но и по своему содержанию есть мысль, а именно само мышление, воля. Однако ввиду того что он понимал волю лишь в определенной форме единичной воли (как впоследствии и Фихте120), а всеобщую волю - не как в себе и для себя разумное в воле, а только как общее, возникающее из этой единичной воли как сознательной, то объединение единичных людей в государстве превращается у него в договор, основанием которого служит, таким образом, их произвол, мнение и решительно выраженное по их желанию согласие, а из этого вытекают дальнейшие чисто рассудочные выводы, уничтожающие в себе и для себя сущее божественное, его абсолютный авторитет и величие. Поэтому, обретя власть, эти абстракции, с одной стороны, правда, явили нам впервые за все время существования человеческого рода невероятное зрелище - ниспровержение всего пребывающего и данного, для того чтобы создать конституцию великого действительного государства с самого начала и из мысли, стремясь дать ему в качестве основы лишь мнимо разумное; однако, поскольку, с другой стороны, все это были только лишенные идеи абстракции, они привели эту попытку к ужасающим и вопиющим событиям. В противовес принципу единичной воли следует напомнить об основном понятии, которое заключается в том, что объективная воля есть в себе в своем понятии разумное, вне зависимости от того, познается она или не познается единичным человеком, соответствует или не соответствует она его желанию; напомнить, что противоположное, субъективность свободы, знание и воление, - субъективность свободы, которая одна только утверждается упомянутым принципом Руссо, содержит только один, поэтому односторонний момент идеи разумной воли, которая такова лишь потому, что она есть столько же в себе, как и для себя. Другой противоположностью мысли, согласно которой государство постигается познанием как для себя разумное, является мнение, принимающее внешние черты явления - случайность нужды, потребность в защите, силу, богатство и т.д. - не за моменты исторического развития, а за субстанцию государства. Здесь принципом познания также служит единичность индивидов, однако даже не мысль этой единичности, а, напротив, эмпирические единичности со стороны их случайных свойств - силы и слабости, богатства и бедности и т.д. Подобное допущение, совершенно упускающее из виду бесконечное в себе и для себя и разумное в государстве и изгоняющее мысль из понимания его внутренней природы, нигде не выступало, пожалуй, в столь чистом виде, как в Restauration der Staatswissenschaft господина фон Галлера, ибо во всех попытках постигнуть сущность государства, как бы односторонни или поверхностны ни были их принципы, само это намерение постичь государство влечет за собой мысли, всеобщие определения; в данной же работе автор не только сознательно отказывается от разумного содержания, которое есть государство, и от формы мысли, но и со страстным пылом нападает на то и на другое. Далеко распространившимся влиянием своих основоположений, как утверждает г. фон Галлер, его Restauration обязана отчасти тому обстоятельству, что в своем изложении он сумел освободиться от всякой мысли и таким образом создать единое целое, не обремененное мыслью, вследствие чего исчезают путаница и помехи, ослабляющие впечатление от изложения, в котором к случайному примешивается напоминание о субстанциальном, к чисто эмпирическому и внешнему - воспоминание о всеобщем и разумном, и тем самым в сфере скудного и бессодержательного напоминается о высшем, бесконечном. Поэтому это изложение также и последовательно, ибо поскольку за сущность государства принимается вместо субстанциального сфера случайного, то при таком содержании последовательность и состоит в полной непоследовательности бессмысленности, которая движется без оглядки и чувствует себя так же хорошо и в противоположном тому, что оно только что одобряло.*

* Названная книга вследствие упомянутого только что ее характера оригинальна. Неудовольствие автора могло бы для себя отличаться некоторым благородством, поскольку оно вызвано упомянутыми, исходящими преимущественно от Руссо ложными теориями и главным образом попыткой их реализации. Однако, стремясь спастись, г. фон Галлер устремился в другую крайность, которая представляет собой полное отсутствие мыслей и в которой поэтому о содержании не может быть и речи, а именно впал в ожесточенную ненависть ко всем законам, всякому законодательству, ко всем формально и юридически определенным правам. Ненависть к закону, праву, выраженному в законе, есть тот признак, по которому открываются и безошибочно познаются в их подлинном выражении фанатизм, слабоумие и лицемерие добрых намерений, во что бы они ни рядились. Оригинальность такого рода, как та, которая содержится в книге фон Галлера, - явление, достойное внимания и читателей, еще не знакомых с этой книгой; я приведу из нее несколько примеров. Установив свой главный принцип (с. 342 и след. т. I), а именно "что, подобно тому как в неодушевленной природе более крупное вытесняет более мелкое, сильное - слабое и т.д., тот же закон в более благородных формах (часто, пожалуй, и в менее благородных?) встречается у животных, а затем и у людей, и, следовательно, вечный, неизменный, установленный Богом порядок состоит в том, что тот, кто сильнее, господствует, должен господствовать и всегда будет господствовать"; уже из этого, а также из последующего очевидно, в каком смысле здесь имеется в виду сила; это не сила справедливого и нравственного, а случайная природная сила. Таким же образом он доказывает свой принцип и в дальнейшем и среди других доводов приводит и тот (с. 365 и след.), что природа с удивительной мудростью установила, что именно чувство собственного превосходства неизменно облагораживает характер и способствует развитию именно тех добродетелей, которые наиболее необходимо идут на пользу подчиненным. С высот школьной риторики он задает вопрос: "Кто, сильные или слабые, злоупотребляют в области науки своим авторитетом и внушаемым ими доверием для достижения низких своекорыстных целей и во вред уверовавшим в них людям; мастера ли науки являются среди законоведов крючкотворами, которые обманывают надежды доверчивых клиентов, делают белое черным, а черное белым, превращают законы в орудие неправа, доводя тех, кто нуждается в их защите, до нищенской сумы, и раздирают их, как голодные коршуны невинную овечку?" и т.д. Здесь г. фон Галлер забывает, что он прибегает к подобной риторике именно для защиты того положения, согласно которому господство сильных есть вечный порядок, установленный Богом, порядок, в соответствии с которым коршун раздирает невинную овечку, и, следовательно, более сильные благодаря знанию закона поступают совершенно правильно, грабя нуждающихся в их покровительстве более слабых. Но требовать, чтобы две мысли были сведены воедино там, где нет ни одной, было бы чрезмерным. Что г. фон Галлер - враг законоуложений, понятно само собой; гражданские законы, по его мнению, с одной стороны, "не нужны, поскольку они само собой понятны из естественного закона", - сколько усилий, которые потрачены со времени основания государств на законодательство и составление кодексов и тратятся на это, а также на изучение права по сю пору, было бы сохранено, если бы с давних пор успокоились на глубокой мысли, что все это понятно само собой, - "с другой стороны, законы, собственно говоря, даны не частным лицам, а в качестве инструкций для помощников судей, чтобы ознакомить их с волей высшего судьи. Законодательство ведь и вообще (см. т. I, с. 297; ч. 1, с. 254 и в других местах) не есть обязанность государства, а благодеяние, помощь, оказываемая более сильными и представляющая собой нечто дополнительное; среди средств обеспечения права это не наиболее совершенное, а скорее ненадежное и неопределенное средство, которое наши ученые юристы только и оставляют, лишая нас трех других средств, именно тех, которые наиболее быстро и надежно ведут к цели и которые милостивая природа дала человеку для обеспечения его правовой свободы". И этими тремя средствами являются (что бы вы думали?): "1) собственное следование естественному закону и внушение его другим, 2) противодействие неправу, 3) бегство, если невозможно обрести помощь" (как немилостивы, однако, ученые юристы по сравнению с милостивой природой!). Естественный же божественный закон, который (т. I, с. 292) всеблагая природа дала каждому, заключается в следующем: почитай в каждом равного себе (согласно принципу автора, этот закон должен был бы гласить: почитай того, кто не равен тебе, а является более сильным), не обижай не обидевшего тебя; не требуй ничего, что человек не обязан сделать тебе (но что он обязан сделать?), и еще более того: люби ближнего твоего и приноси ему всегда пользу, если можешь. Следование этому закону должно быть тем, что делает излишним законодательство и государственное устройство. Любопытно было бы знать, как г. фон Галлер объясняет тот факт, что, невзирая на это следование закону, на свете все же возникли законодательства и государственные устройства! В III томе, с. 362 и след., автор доходит до "так называемых национальных свобод", т.е. до юридических и конституционных законов наций; каждое определенное законом право называлось в этом великом смысле свободой; об этих законах он среди прочего говорит, "что их содержание обычно очень незначительно, хотя в книгах такого рода документальным свободам и придается большое значение". Когда же затем оказывается, что автор говорит о национальных свободах немецких имперских сословий, о Charta magna121 английского народа, "которую, однако, мало читают, а из-за устаревших выражений еще меньше понимают", о bill of rights122 и т.п., о свободах венгерского народа и т.д., то мы приходим в изумление, узнав, что эти считающиеся столь важными достояния представляют собой нечто незначительное и что у этих наций законам, которые принимались во внимание во всякой одежде, которую носят индивиды, во всяком съеденном ими куске хлеба и ежедневно, ежечасно принимаются во внимание, значение придается только в книгах. Укажем также на то, что особенно плохо г. фон Галлер отзывается о прусском всеобщем уложении123 (т. I, с. 185 и след.), потому что нефилософские124 заблуждения (по крайней мере не кантовская философия, против которой г. фон Галлер особенно ожесточен) оказали свое невероятное влияние среди прочего преимущественно тем, что в этом уложении речь идет о государстве, государственном имуществе, цели государства, главе государства, об обязанностях главы государства, о государственных служащих и т.д. Более всего г. фон Галлер порицает "право облагать налогами частное имущество граждан, их промыслы, продукты или потребление для удовлетворения потребностей государства; ибо в этом случае сам король - поскольку государственное имущество рассматривается не как частная собственность правителя, а как имущество государственное, - а равно и прусские граждане не имеют больше ничего собственного, не владеют ни своим телом, ни своим состоянием, и все подданные являются по закону крепостными, ибо они не могут уклониться от служения государству".

В сочетании со всей этой невероятной жестокостью особенно комично выглядит то умиление, с которым г. фон Галлер описывает невыразимое удовольствие, доставленное ему его открытиями (т. I, предисловие), - "радость, которую способен ощутить лишь тот, кто любит истину, когда в результате добросовестного исследования он обретает уверенность, что он как бы (в самом деле как бы!) постиг изречение природы - само слово Божие (между тем слово Божие отчётливо различает свои откровения от изречений природы и природного человека), - "как он, преисполненный восхищения, готов был пасть ниц, поток радостных слез потек из его глаз, и с того момента в нем зародилась живая религиозность". Религиозность должна была бы скорее побудить г. фон Галлера оплакивать это как тягчайшую Божию кару, ибо тягчайшее, что может постигнуть человека, - это отдалиться от мышления и разумности, от почитания закона и познания бесконечной важности, божественности того, что обязанности государства и права граждан, так же как права государства и обязанности граждан, определены законом, - отдалиться настолько, что абсурдное представляется ему словом Божиим.

Прибавление. Государство в себе и для себя есть нравственное целое, осуществление свободы, и абсолютная цель разума состоит в том, чтобы свобода действительно была. Государство есть дух, пребывающий в мире и реализующийся в нем сознательно, тогда как в природе он получает действительность только как иное себя, как дремлющий дух. Лишь как наличный в сознании, знающий самого себя в качестве существующего предмета, он есть государство. В свободе надо исходить не из единичности, из единичного самосознания, а лишь из его сущности, ибо эта сущность независимо от того, знает ли человек об этом или нет, реализуется в качестве самостоятельной силы, в которой отдельные индивиды не более чем моменты: государство - это шествие Бога в мире; его основанием служит власть разума, осуществляющего себя как волю. Мысля идею государства, надо иметь в виду не особенные государства, не особенные институты, а идею для себя, этого действительного Бога. Каждое государство, пусть мы даже в соответствии с нашими принципами объявляем его плохим, пусть даже в нем можно познать тот или иной недостаток, тем не менее, особенно если оно принадлежит к числу развитых государств нашего времени, содержит в себе существенные моменты своего существования. Но так как легче выявлять недостатки, чем постигать позитивное, то легко впасть в заблуждение и, занимаясь отдельными сторонами, забыть о внутреннем организме самого государства. Государство - не произведение искусства, оно находится в мире, тем самым в сфере произвола, случайности и заблуждения; дурное поведение может внести искажения в множество его сторон. Однако ведь самый безобразный человек, преступник, больной, калека - все еще живой человек, утвердительное, жизнь существует, несмотря на недостатки, а это утвердительное и представляет здесь интерес.

Идея государства обладает:

непосредственной действительностью и есть индивидуальное государство как соотносящийся с собой организм, государственный строй или внутреннее государственное право;

она переходит в отношение отдельного государства к другим государствам - внешнее государственное право;

она есть всеобщая идея как род и абсолютная власть, противополагающая себя индивидуальным государствам, дух, который сообщает себе в процессе всемирной истории свою действительность.

Прибавление. Государство как действительное есть по существу индивидуальное государство, и сверх того еще и особенное государство. Индивидуальность следует отличать от особенности: индивидуальность есть момент самой идеи государства, тогда как особенность принадлежит истории. Государства как таковые независимы друг от друга, и отношение между ними может быть лишь внешним, поэтому над ними должно быть связующее их третье. Это третье есть дух, который во всемирной истории сообщает себе действительность и представляет собой абсолютного судью над нею. Несколько государств, образуя союз, могут, правда, составить суд над другими государствами; между государствами могут возникнуть объединения, как, например, Священный союз125, но эти союзы всегда только относительны и ограниченны, подобно вечному миру. Единственный абсолютный судья, который всегда выступает, и выступает против особенного, есть в себе и для себя сущий дух, выступающий во всемирной истории как всеобщее и как действующий род.

Внутреннее государственное право

Государство есть действительность конкретной свободы; конкретная же свобода состоит в том, что личная единичность и ее особенные интересы получают свое полное развитие и признание своего права для себя (в системе семьи и гражданского общества) и вместе с тем посредством самих себя частью переходят в интерес всеобщего, частью своим знанием и волей признают его, причем признают его именно как свой собственный субстанциальный дух и действуют для него как для своей конечной цели; таким образом, ни всеобщее не обладает значимостью и не может быть совершено без особенного интереса, знания и воления, ни индивиды не живут только для особенного интереса в качестве частных лиц, но волят вместе с тем во всеобщем и для него и действуют, осознавая эту цель. Необычайная сила и глубина принципа современного государства состоит в том, что оно предоставляет принципу субъективности достигнуть полного завершения в качестве самостоятельной крайности личной особенности и одновременно возвращает его в субстанциальное единство и таким образом сохраняет его в самом этом принципе.

Прибаление. В новое время идея государства отличается той особенностью, что государство есть осуществление свободы не по субъективному желанию, а согласно понятию воли, т.е. согласно ее всеобщности и божественности. Несовершенные государства - те, в которых идея государства еще скрыта и где ее особенные определения еще не достигли свободной самостоятельности. В государствах классической древности уже обнаруживается, правда, всеобщность, однако частность еще не была в них отпущена и освобождена и не была возвращена ко всеобщности, т.е. ко всеобщей цели целого. Сущность государства нового времени состоит в том, что всеобщее связано в нем с полной свободой особенности и с благоденствием индивидов, что, следовательно, интерес семьи и гражданского общества должен концентрироваться в государстве, но что при этом всеобщность цели не может достигаться без собственного знания и воления особенности, которая должна сохранять свое право. Следовательно, всеобщее должно деятельно осуществляться, но вместе с тем субъективность должна обрести полное и жизненное развитие. Лишь благодаря тому, что оба момента пребывают в своей силе, государство может бить рассмотрено как расчлененное и подлинно организованное.

По отношению к сферам частного права и частного блага, семьи и гражданского общества, государство есть, с одной стороны, внешняя необходимость и их высшая власть, природе которой подчинены и от которой зависят их законы и их интересы; но, с другой стороны, оно есть их имманентная цель, и его сила - в единстве его всеобщей конечной цели и особенного интереса индивидов, в том, что они в такой же степени имеют обязанности по отношению к нему, как обладают правами (§155)126.

Примечание. Выше уже было замечено (§3, прим.), что и мысль о зависимости частноправовых законов от определенного характера государства, и философское воззрение, что часть следует рассматривать лишь в ее отношении к целому, первым высказал и попытался развить в отдельных моментах Монтескье в его знаменитом труде "О духе законов". Так как обязанность есть прежде всего мое отношение к чему-то для меня субстанциальному, в себе и для себя всеобщему, право же, напротив, есть вообще наличное бытие этого субстанциального, тем самым сторона его особенности и моей особенной свободы, то на формальных ступенях эти два момента оказываются распределенными между различными сторонами или лицами. Государство в качестве нравственного, в качестве взаимопроникновения субстанциального и особенного, содержит в себе, что мое обязательство по отношению к субстанциальному есть вместе с тем и наличное бытие моей особенной свободы, т.е. что обязанность и право соединены в нем в одном и том же отношении. Но далее, поскольку в государстве вместе с тем различенные моменты достигают свойственных им образования и реальности и тем самым вновь выступает различие между правом и обязанностью, они, будучи в себе, т. о. формально тождественны, одновременно по своему содержанию различны. В частноправовом и моральном отсутствует действительная необходимость отношения и, следовательно, налично лишь абстрактное равенство содержания; то, что в этих абстрактных сферах есть право для одного, должно быть правом и для другого, и то, что есть обязанность одного, должно быть и обязанностью и для другого. Названное абсолютное тождество обязанности и права имеет здесь место только как такое же тождество содержания, в определении, что само это содержание совершенно всеобще, а именно единый принцип обязанности и нрава, - личная свобода человека. Рабы не имеют обязанностей, потому что не имеют прав, и наоборот (о религиозных обязанностях здесь речь не идет). Но в конкретной, развивающейся в себе идее ее моменты различаются, и их определенность становится одновременно различным содержанием; в семье сын не обладает но отношению к отцу правами такого же содержания, как содержание его обязанностей по отношению к отцу, а гражданин не обладает правами такого же содержания, как содержание его обязанностей по отношению к государю или правительству. Понятие единения обязанности и права представляет собой одно из важнейших определений, и в нем заключается внутренняя сила государств. Абстрактная сторона обязанности останавливается на том, что игнорирует особенный интерес как несущественный и, более того, недостойный момент и устраняет его. Конкретное рассмотрение, идея, показывает, что момент особенности столь же существен и что удовлетворение его совершенно необходимо; индивид должен каким-либо образом находить в исполнении своей обязанности также и свой собственный интерес, свое удовлетворение или расчет, и из его отношения к государству для него должно возникнуть право, благодаря которому всеобщее дело становится его собственным, особенным делом. Поистине, особенный интерес не должен быть отстранен или даже подавлен, а должен быть приведен в согласие со всеобщим, благодаря чему будет сохранен он сам и сохранено всеобщее. Индивид, по своим обязанностям подданный, находит в качестве гражданина в исполнении этих обязанностей защиту своей личности и собственности, внимание к особенному благу и удовлетворение его субстанциальной сущности, сознание и чувство, что он член этого целого, и в этом исполнении обязанностей как свершений и дел на пользу государства государство обретает основу своей прочности и своего пребывания. С абстрактной стороны интерес всеобщего состоял бы только в том, чтобы его дела, свершения, которых оно требует, выполнялись как обязанности.

Прибавление. Все дело - в единстве всеобщности и особенности в государстве. В древних государствах субъективная цель полностью совпадала с волением государства, в новейшее время мы требуем, напротив, собственного воззрения, собственного воления и собственной совести. У древних всего этого в таком смысле не было, последним была для них воля государства. В то время как в азиатских деспотиях у индивида не было своего внутреннего оправдания в себе, человек современного мира хочет, чтобы его уважали в его внутренней сущности. В соединении обязанности и права содержится та двойственная сторона, что то, чего государство требует как обязанности, есть непосредственно и право индивидуальности, поскольку государство и есть не что иное, как организация понятия свободы. Определения индивидуальной воли приводятся государством в объективное наличное бытие и только благодаря ему достигают свой истины и своего осуществления. Государство есть единственное условие достижения особенной цели и особенного блага.

Действительная идея, дух, сам себя разделяющий на две идеальные сферы своего понятия, на семью и гражданское общество, как на сферы своей конечности, чтобы, пройдя через их идеальность, быть для себя бесконечным действительным духом, предоставляет тем самым этим сферам материал этой своей конечной действительности, индивидов в качестве множества, таким образом, что в применении к единичному человеку это предоставление являет себя как опосредованное обстоятельствами, произволом и собственным выбором своего назначения (§185 и прим.).

Прибавление. В платоновском государстве субъективная свобода еще не действует, поскольку власти еще указывают индивидам их занятия. Во многих восточных государствах это распределение занятий определяется рождением. Между тем субъективная свобода, которую следует принимать во внимание, требует предоставления индивидам свободного выбора занятий.

В этих сферах, в которых моменты духа, единичность и особенность, обладают своей непосредственной и рефлектированной реальностью, дух есть как излучающаяся в них объективная всеобщность, как власть разумного в необходимости (§184), а именно как рассмотренные в предшествующем изложении институты.

Прибавление. Государство как дух дифференцирует себя на особенные определения своего понятия, своего способа бытия. Если привести пример из царства природы, то следует указать на нервную систему как на собственно ощущающую систему, она есть абстрактный момент бытия у самой себя и обладания в этом тождества с самой собой. Но анализ ощущения показывает только две стороны, и разделение происходит таким образом, что различия выступают как целые системы: первая есть абстрактное чувствование, удержание у себя, глухое движение внутри себя, воспроизведение, внутреннее питание себя, продуцирование и переваривание. Второй момент состоит в том, что этому у - себя - самого - бытию противостоит момент различия, выхода вовне. Это - раздражимость, выход вовне ощущения. Она составляет особую систему, и существуют низшие классы животных, у которых развилась только эта система, а не душевное единство ощущения внутри себя. Если сравнить эти природные отношения с отношениями духовными, то семью следует сопоставить с чувствительностью, а гражданское общество - с раздражимостью. Третий момент - это государство, нервная система для себя, организованная внутри себя, но она жива лишь постольку, поскольку в ней развиты оба момента, здесь - это семья и гражданское общество. Законы, которые ими управляют, суть институты излучающегося в них разумного. Основание же, последняя истина этих институтов есть дух, их всеобщая цель и знаемый предмет. Семья, правда, тоже нравственна, однако цель еще не есть в ней как знаемая; в гражданском обществе, напротив, определяющим является разделение.

Так как индивиды, из которых состоит множество, сами - духовные естества и, следовательно, содержат в себе двойственный момент, а именно крайность для себя знающей и волящей единичности и крайность знающей и волящей субстанциальное всеобщности, и поэтому достигают права этих обеих сторон лишь постольку, поскольку они действительны и как частные, и как субстанциальные лица, то они достигают в названных сферах частью непосредственно первой, частью второй крайности; первой они достигают, находя свое существенное самосознание в учреждениях как в себе сущем всеобщем их особенных интересов, второй - в том, что эти учреждения предоставляют им в корпорации занятие и деятельность, направленные на осуществление всеобщей цели.

Эти институты составляют государственный строй, т.е. развитую и осуществленную разумность, в особенном и суть поэтому прочный базис государства, равно как и базис доверия и настроенности индивидов по отношению к нему; они также столпы публичной свободы, так как в них реализована и разумна особенная свобода, и тем самым в них самих налично в себе соединение свободы и необходимости.

Прибавление. Уже раньше было замечено, что святость брака и учреждения, в которых гражданское общество являет себя как нравственное, составляют прочность целого, т.е. всеобщее есть вместе с тем дело каждого как особенного. Все дело в том, чтобы закон разума и закон особенной свободы взаимно проникали друг друга и чтобы моя особенная цель стала тождественной всеобщему, в противном случае государство повисает в воздухе. Собственное чувство индивидов составляет действительность государства, а его прочность заключается в тождестве этих обеих сторон. Часто говорили, что целью государства является счастье граждан; это, несомненно, верно: если гражданам нехорошо, если их субъективная цель не удовлетворена, если они не находят, что опосредованием этого удовлетворения является государство как таковое, то прочность государства сомнительна.

Однако дух объективен и действителен для себя не только как эта необходимость и как царство явления, но также как их идеальность и их внутренняя сущность; таким образом, эта субстанциальная всеобщность есть предмет и цель для самой себя, а эта необходимость есть благодаря этому для себя также и в образе свободы.

Необходимость в идеальности есть развитие идеи внутри ее самой; в качестве субъективной субстанциальности она - политическое умонастроение, в качестве объективной она в отличие от первой - организм государства, собственно политическое государство и его устройство.

Прибавление. Единство водящей и знающей себя свободы существует прежде всего как необходимость. Субстанциальное здесь - как субъективное существование индивидов; но другой вид необходимости есть организм, а это значит, что дух есть процесс в самом себе, расчленяется внутри себя, полагает различия в себе, посредством которых он совершает свой круговорот.

Политическое умонастроение, вообще патриотизм как заключающаяся в истине уверенность (чисто субъективная уверенность не исходит из истины и есть лишь мнение) и ставшее привычкой воление есть лишь результат существующих в государстве учреждений, в котором разумность действительно налична, а также обретает свою деятельность посредством соответствующего этим учреждениям действования. Это умонастроение есть вообще доверие (которое может перейти в более или менее развитое понимание) - сознание, что мой субстанциальный и особенный интерес сохранен и содержится в интересе и цели другого (здесь - государства) как находящегося в отношении ко мне как единичному, вследствие чего этот другой непосредственно не есть для меня другой, и я в этом сознании свободен.

Примечание. Под патриотизмом часто понимают лишь готовность к чрезвычайным жертвам и поступкам. Но по существу он представляет собой умонастроение, которое в обычном состоянии и обычных жизненных условиях привыкло знать государство как субстанциальную основу и цель. Это сознание, сохраняющееся в обычной жизни и при всех обстоятельствах, и есть то, что становится основой для готовности к чрезвычайному напряжению. Но так как люди часто предпочитают быть великодушными, чем правомерными, они легко убеждают себя в том, что обладают этим выдающимся патриотизмом, чтобы избавиться от необходимости ощущать то истинное умонастроение или извинить его отсутствие. Если, далее, это умонастроение рассматривается как то, что может для себя служить началом и проистекать из субъективных представлений и мыслей, то ее смешивают с мнением, так как при таком воззрении она лишается своей истинной основы, объективной реальности.

Прибавление. Необразованные люди находят удовольствие в резонерстве и осуждении, ибо найти достойное осуждения легко, трудно познать хорошее и его внутреннюю необходимость. Начинающаяся образованность всегда начинает с осуждения, завершенная же образованность видит во всем позитивное. В области религии также нетрудно утверждать - то или иное не более чем суеверие, но бесконечно труднее постигнуть в ней истину. Явленность политического умонастроения надо, следовательно, отличать от того, чего люди действительно хотят, ибо внутренне они хотят, собственно говоря, сути дела, но держатся за частности и находят удовольствие в суетном представлении, что их понимание лучше. Люди уверены в том, что государство должно существовать и что только в нем может осуществляться особенный интерес, но привычка скрывает от нас то, на чем зиждется все наше существование. Когда человек в ночное время спокойно выходит на улицу, ему не приходит в голову, что все могло бы быть иначе, ибо эта привычка к безопасности стала его второй натурой и никто не думает о том, что это лишь результат действия особых учреждений. Представление часто мнит, что государство держится на силе, но на самом деле основой этого является только чувство необходимости порядка, которым обладают все.

Свое особенным образом определенное содержание умонастроение черпает из различных сторон государственного организма. Этот организм есть развитие идеи в ее различия и их объективную действительность. Эти различные стороны являют собой различные власти, их функции и сферы деятельности, посредством которых всеобщее беспрестанное - именно потому, что они определены природой понятия, - необходимым образом порождает себя, а так как всеобщее предпослано своим порождениям, то и сохраняет себя; этот организм есть политический строй.

Прибавление. Государство есть организм, т.е. развитие идеи в свои различия. Эти различенные стороны образуют таким образом различные власти, их функции и сферы деятельности, посредством которых всеобщее беспрестанно необходимым образом порождает себя, а поскольку оно именно в своем порождении предпослано, то и сохраняет себя. Этот организм есть политический строй: он вечно исходит из государства, так же как государство в свою очередь сохраняется благодаря ему; если оба они расходятся, если различенные стороны становятся свободными, то единство, которое их порождает, больше уже не положено. К ним применима басня о желудке и других частях тела127. Природа организма такова, что если не все его части переходят в тождество, если одна из них полагает себя самостоятельной, то погибнуть должны все. С помощью предикатов, принципов и т.д. так же нельзя достигнуть суждения о государстве, в котором следует видеть организм, как нельзя с помощью предикатов постичь природу Бога, жизнь которого я должен созерцать в самом себе.

То обстоятельство, что цель государства есть всеобщий интерес как таковой, а в нем - сохранение особенных интересов, субстанцию которых он составляет, представляет собой его 1) абстрактную действительность или субстанциальность; но она есть 2) его необходимость, поскольку она распадается на понятийные различия его деятельности, которые благодаря этой субстанциальности составляют также действительные прочные определения, власти; 3) но именно эта субстанциальность есть прошедший через форму образования знающий и волящий себя дух. Поэтому государство знает, чего оно хочет, и знает это в его всеобщности, как мыслимое; поэтому оно действует и поступает в соответствии со знаемыми целями, известными основоположениями и законами, которые являются таковыми не только в себе, но и для сознания; а поскольку его действия относятся к наличным обстоятельствам и положениям, оно действует также в соответствии с определенным знанием их.

Примечание. Здесь следует коснуться отношения государства к религии, ибо в новейшее время часто повторяли, что религия - основа государства, и так как это утверждение притязает также на то, будто тем самым наука о государстве исчерпана, нет утверждения более способного внести такую путаницу, более того, возвести саму путаницу в ранг государственного устройства, в форму, которую должно иметь познание. Прежде всего подозрительным может показаться, что религию рекомендуют и ищут во времена общественных бедствий, разрушения и гнета, что людей убеждают искать в ней утешения против неправа и надежды на возмещение утраты. Если же, далее, считается, что религия предписывает равнодушие к мирским интересам, к течению и делам действительной жизни, между тем как государство есть дух, который находится в мире, то обращение к религии либо окажется непригодным для того, чтобы возвести интересы и дела государства в существенную серьезную цель, либо поведет к тому, что все, касающееся управления государством, представится делом безразличного произвола - для этого достаточно повести речь о том, будто в государстве господствуют цели страстей, неправовой власти и т.д., - либо подобное обращение к религии направлено на то, чтобы в дальнейшем обрести исключительную значимость и притязать на определение и осуществление правового. Мало того, что можно было бы считать издевательством, если бы на все наше возмущение против тирании ответили, что угнетенный обретает утешение в религии; не следует забывать и о том, что религия может принять форму, следствием которой будет тягчайшее рабство в оковах суеверия и деградация человека ниже уровня животного (как это происходит у египтян и индусов, почитающих животных в качестве высших существ). Это явление может во всяком случае обратить наше внимание на то, что не следует говорить о религии вообще и что противопоставить некоторым ее образам необходимо некую спасительную силу, которая занялась бы правами разума и самосознания. Существенное определение отношения между религией и государством устанавливается лишь в том случае, если вспомнить о ее понятии. Религия имеет своим содержанием абсолютную истину, и тем самым к области религии относятся высшие убеждения. В качестве созерцания, чувства, представляющего познания, имеющего своим предметом Бога как неограниченную основу и причину, от которой все зависит, религия содержит в себе требование, чтобы все постигалось в таком аспекте и находило в нем свое подтверждение, оправдание, достоверность. Государство и законы, а также обязанности получают в рамках этого отношения высшее подтверждение и высшую обязательность для сознания, ибо само государство, законы и обязанности суть в своей действительности некая определенность, которая переходит в высшую сферу как в свою основу (см. Энциклопедия философских наук, §553)128. Поэтому в религии содержится такой момент, который при всех изменениях и утрате действительных целей, интересов и достояний дает сознание непреложности, высшей свободы и величайшего удовлетворения *. Если, таким образом, религия представляет собой основу, в которой содержится нравственное вообще и, конкретнее, природа государства как божественная воля, то она вместе с тем лишь основа, и здесь пути религии и государства расходятся. Государство есть божественная воля как наличный, развертывающийся в действительный образ и организацию мира дух. Те, кто хотят остановиться на форме религии, противопоставляемой государству, поступают подобно тем, кто полагают, что обладают правом в познании, останавливаясь на сущности и не переходя от этого абстрактного к наличному бытию, или подобно тем, кто (см. выше, §140, прим.) хотят лишь абстрактного добра, предоставляя произволу определять, чтo есть добро. Религия есть отношение к абсолютному в форме чувства, представления, веры, и в ее всесодержащем центре все выступает лишь как акцидентное, преходящее. Если эту форму сохраняют и в применении к государству, превращая ее и для него в нечто существенно определяющее и значимое, то государство в качестве организма, развитого в пребывающие различия, законы и учреждения, обрекается на неустойчивость, неуверенность и разрушение. Вместо того чтобы определяться как пребывающие и значимые, объективное и всеобщее, законы получают определение негативного по отношению к той форме, которая охватывает собой все определенное и тем самым становится чем-то субъективным, а для поведения человека это ведет к такому следствию: для праведного не существует закона, будьте благочестивы, а в остальном можете делать что вам угодно - вы можете отдаться на волю собственного произвола и страсти, а других, право которых вы тем самым нарушаете, отсылать к утешению и упованию, даруемым религией, или, что еще хуже, можете отвергнуть и осудить как не ведающих религии. Однако, поскольку это отрицательное отношение не остается лишь внутренней настроенностью и воззрением, но переносится на действительность и обретает в ней значимость, возникает религиозный фанатизм, который, подобно фанатизму политическому, выступает против всякого государственного устройства и законного порядка как стесняющих внутреннюю жизнь, как не соответствующих бесконечности души, а тем самым и против частной собственности, брака, отношений и занятий гражданского общества и т.д. как недостойных любви и свободы чувства. Однако поскольку в области наличного бытия и действования решения все-таки должны приниматься, то происходит то же самое, что происходит вообще в субъективности воли, знающей себя как абсолютное (§140), а именно решения принимаются согласно субъективному представлению, т.е. согласно мнению, желанию и произволу. Истинное же в отличие от этой истины, скрывающейся под субъективностью чувства и представления, есть огромное перемещение внутреннего во внешнее, встроение разума в реальность, над чем трудилась вся всемирная история и благодаря чему образованное человечество обрело действительность и сознание разумного существования, государственных учреждений и законов. От тех, кто ищет Бога и, вместо того чтобы возложить на себя труд поднять свою субъективность до уровня познания истины и знания объективного права и долга, внушает себе в своем не ведающем образованности мнении, что они обладают всем непосредственно, - от этих людей могут исходить лишь разрушение всех нравственных отношений, нелепость и гнусность - неизбежные последствия такой религиозной настроенности, которая настаивает исключительно на своей форме и тем самым обращается против действительности и наличной в форме всеобщего истины законов. Однако религиозная настроенность необязательно должна переходить в свою реализацию, она может, сохраняя свою отрицательную точку зрения, оставаться внутренним чувством, подчиняться учреждениям и законам и довольствоваться покорностью и воздыханиями или презрением и надеждой на иное. Не сила, а слабость придала в наши дни религиозности характер полемического благочестия независимо от того, связано ли оно с подлинной потребностью или просто с неудовлетворенным тщеславием. Вместо того чтобы побороть свое мнение с помощью труда и занятий, а свое воление подчинить дисциплине и возвысить его таким образом до свободного повиновения, самое простое, конечно, отказаться от познания объективной истины, сохранить чувство подавленности, а вместе с тем и самомнение, и в самом благочестии обладать уже всем требуемым для того, чтобы проникнуть в природу законов и государственных учреждений, вынести над ними свой приговор и указать, какими они должны были бы и какими им следовало бы быть; поскольку же все это исходит из благочестивой души, то указания эти непогрешимы и безапелляционны, ибо в том случае, когда намерения и утверждения основаны на религии, возражать против них указанием на их поверхностность или на их неправоту якобы невозможно.

* Религия, подобно познанию и науке, имеет своим принципом особую форму, отличную от формы государства. Поэтому эти сферы вступают в государство частью как средства образования и умонастроения, частью, поскольку они существенно являются самоцелями, в аспекте внешнего наличного бытия. В том и другом случае к ним применяются принципы государства; во вполне конкретном исследовании государства эти сферы, так же как и искусство, чисто природные отношения и т.д., должны быть рассмотрены в их отношении к государству и с точки зрения положения, которое они в нем занимают. Но здесь, в нашем исследовании, где прослеживается принцип государства в его особой сфере в соответствии с его идеей, о принципах этих сфер и применении к ним нрава государства можно упомянуть лишь вскользь.

Однако поскольку религия, если она истинна, не направлена отрицательно и полемически против государства, а, напротив, признает и подтверждает его, она имеет для себя свое состояние и выражение. Ее культ состоит в действиях и учении; для этого она нуждается во владениях и собственности, а также в индивидах, посвящающих себя служению общине. Тем самым между государством и церковной общиной возникает некое отношение. Определение этого отношения просто. По логике вещей государство выполняет свою обязанность по отношению к общине, всячески содействуя ей и оказывая ей защиту в осуществлении ее религиозной цели, более того, поскольку религия есть интегрирующий момент глубочайших пластов умонастроения, государство должно требовать от всех своих подданных, чтобы они входили в церковную общину, впрочем в любую, так как содержанием, поскольку оно относится к внутренней стороне представления, государство заниматься не может. Обладающее развитой организацией и вследствие этого сильное государство может быть в этом отношении весьма либеральным, не обращать внимания на единичные проявления, которые его касаются, и даже терпеть в своих пределах такие общины (конечно, в зависимости от количества их членов), которые в силу своих религиозных убеждений не признают даже своих прямых обязанностей по отношению к государству; оно передает членов таких общин ведению гражданского общества, его законам, и довольствуется пассивным опосредованным изменением и заменой выполнения прямых обязанностей по отношению к нему *. Но поскольку церковная община имеет собственность, совершает культовые действия и держит для этого на службе определенных индивидов, она переходит из своей внутренней области в область мирского, тем самым в область государства, а следовательно, непосредственно подпадает под его законы. Присяга, вообще нравственные отношения, такие, например, как отношения в браке, влекут, правда, за собой внутреннее проникновение и возвышение умонастроения, которое благодаря религии получает свое глубочайшее обоснование; но так как нравственные отношения - по существу отношения действительной разумности, то утверждены в них должны быть прежде всего ее права, к которым церковное обоснование присоединяется в качестве только внутренней, более абстрактной стороны. Что касается других проявлений, которые исходят от церковного объединения, то в учении внутренняя сторона в большей степени превосходит внешнюю, чем в культовых действиях и в других, связанных с ними обрядах, где правовая сторона во всяком случае для себя являет себя как дело государства (церкви, правда, присвоили и изъятие своих слуг и своей собственности из-под власти и юрисдикции государства, более того, даже право суда над светскими лицами в делах, на которые, как, например, дела о разводе, дела о присяге и т.д., притязает религия). Полицейская сторона по отношению к подобным действиям, правда, более неопределенна, но это объясняется природой этой сферы и проявляется и по отношению к другим чисто гражданским действиям (см. выше, §234). Поскольку религиозная общность индивидов возвышается до общины, корпорации, она находится вообще под высшим полицейским надзором государства. Но само учение относится к области совести, к области права субъективной свободы самосознания, - к сфере внутренней жизни, которая в качестве таковой не подчинена государству. Однако и государство имеет учение, ибо его учреждения и вообще значимое для него в вопросах права, государственного устройства и т.д. по существу в качестве закона облечены в форму мысли, а поскольку государство - не механизм, а разумная жизнь самосознающей свободы, система нравственного мира, то умонастроение, а также и осознание его в принципах представляет собой существенный момент в действительном государстве. В свою очередь учение церкви не есть лишь чисто внутреннее дело совести, но в качестве учения представляет собой высказывание, и высказывание о содержании, которое теснейшим образом связано с нравственными принципами и государственными законами или даже непосредственно их касается. Здесь, следовательно, государство и церковь непосредственно сходятся или противостоят друг другу. Церковь может довести различие этих двух сфер до резкого антагонизма, в результате чего она в качестве заключающей в себе абсолютное содержание религии начинает рассматривать духовное вообще, а следовательно, и нравственную сферу как свою область, государство же - как механизм для достижения недуховных внешних целей; себя - как царство Божие или во всяком случае как путь и преддверие к нему, государство же - как мирское царство, т. е царство преходящего и конечного, тем самым видеть в себе самоцель, в государстве же - только средство. С этим притязанием соединяется затем в области обучения требование, чтобы государство не только предоставило в этой сфере церкви полную свободу, но и относилось бы с безусловным почтением к ее учению, каков бы ни был его характер, ибо это определение является ее безусловной прерогативой. Если церковь приходит к этой претензии на широковещательном основании, что духовная сфера вообще является ее достоянием, а наука и познание также пребывают в этой области и, подобно церкви, развертываются для себя в тотальность своих принципов и поэтому могут с еще большим правом считать, что способны занять место церкви, то наука потребует такой же независимости от государства, которое, являясь только средством, должно заботиться о ней как о самоцели. Для этого отношения, впрочем, безразлично, добились ли посвятившие себя службе церковной общине и стоящие во главе ее индивиды существования вне рамок государства, так что государству подчинены лишь остальные члены, или они вообще остаются внутри государства и считают отделенным от государства лишь одну сторону своего положения - свое церковное назначение. Прежде всего следует заметить, что подобное отношение связано с представлением о государстве, в соответствии с которым его назначением является лишь защита и обеспечение жизни, собственности и произвола каждого, поскольку они не наносят ущерба жизни, собственности и произволу других, и государство рассматривается, таким образом, лишь как учреждение, предотвращающее зло. Стихия высшей духовности в себе и для себя истинного вынесена, таким образом, в качестве субъективной религиозности или теоретической науки за пределы государства, на долю которого в качестве в себе и для себя несведущего в данной области остается лишь выражение почтения, и нравственное в собственном смысле совершенно устраняется из его ведения. Что исторически существовали эпохи и состояния варварства, когда все высшее в духовной сфере сосредоточивалось в церкви, а государство было лишь светским правлением, служившим орудием насилия, произвола и страстей, и вышеуказанная абстрактная противоположность служила главным принципом действительности (§359), относится к области истории. Но было бы слишком слепо и поверхностно рассматривать такое положение как истинно соответствующее идее. Развитие этой идеи, напротив, выявило ту истину, что дух в качестве свободного и разумного нравствен в себе и что истинная идея есть действительная разумность, и именно она существует как государство. Далее, из этой идеи вытекает также, что нравственная истина в ней выступает для мыслящего сознания как содержание, разработанное в форме всеобщности, как закон, что государство вообще знает свои цели, познает и проводит их с определенным сознанием и согласно принципам. Как уже было замечено выше, религия имеет своим всеобщим предметом истинное, но имеет его как данное содержание, познанное в своих основных определениях не посредством мышления и понятий; также и отношение индивида к этому предмету есть обязательство, основанное на авторитете, а свидетельство собственного духа и сердца, в чем содержится момент свободы, есть вера и чувство. Именно философское понимание познает, что церковь и государство противоположны друг другу не по содержанию истины и разумности, а по различию формы. Поэтому если церковь переходит к обучению (существовали и существуют церкви, которые ограничиваются культом; другие, в которых он представляет собой главное, а обучение и более образованное сознание - лишь нечто второстепенное) и ее обучение распространяется на объективные основоположения, на мысли о нравственном и разумном, то в этом своем проявлении она непосредственно переходит в область государства. По сравнению с ее верой и ее авторитетом в области нравственного, права, законов, учреждений, по сравнению с ее субъективным убеждением государство выступает как знающее; согласно его принципу, содержание существенно не остается в форме чувства и веры, а принадлежит определенной мысли. Поскольку в себе и для себя сущее содержание являет себя в форме религии как особенное содержание, как особые учения церкви в качестве религиозной общины, они остаются вне области государства (в протестантизме нет духовенства, которое было бы единственным хранителем церковного учения, потому что в нем нет мирян); если нравственные основоположения и государственный порядок вообще распространяются на область религии и не только могут, но и должны быть положены в отношение к ней, то это отношение, с одной стороны, дает самому государству религиозное обоснование, с другой - за ним остается право и форма самосознательной, объективной разумности, право придавать ей значимость и утверждать ее, противопоставляя утверждениям, происходящим из субъективной формы истины, какими бы уверениями и авторитетом она ни подтверждалась. Так как принцип его формы в качестве всеобщего есть существенно мысль, то и оказалось, что от него исходила свобода мышления и науки (тогда как церковь сожгла на костре Джордано Бруно, а Галилея заставила коленопреклоненно молить о прощении за изложение коперниканской гелиоцентрической системы и т.п.).** На его стороне и наука поэтому обретает свое место, ибо она обладает тем же элементом формы, что и государство, ее цель - познание, причем познание мыслимой, объективной истины и разумности. Мыслящее познание может, правда, тоже опуститься из сферы науки до мнения и резонерства но основаниям и, обращаясь к нравственным предметам и организации государства, выступить против принципов государства, причем, высказывая такие же притязания, как те, которые церковь предъявляет в отношении своих учений, может рассматривать это мнение как разум и как право субъективного самосознания на свободу в своем мнении и убеждении. Принцип этой субъективности знания рассмотрен нами выше (§140, прим.), здесь достаточно заметить, что, с одной стороны, государство может относиться с полнейшим равнодушием к мнению именно потому, что оно только мнение, субъективное содержание, и, следовательно, сколько бы оно ни изощрялось, не имеет в себе подлинной силы и мощи, может относиться к нему с таким же равнодушием, с каким живописцы, пользующиеся на своей палитре тремя основными цветами, относятся к школьной премудрости, требующей применения семи основных цветов. Но с другой стороны, государство должно защищать объективную истину и основоположения нравственной жизни против этого мнения с его дурными принципами, поскольку оно делает себя всеобщим и разъедающим действительность наличным бытием и поскольку помимо этого формализм безусловной субъективности претендует на то, что он пользуется в качестве своего основания научной исходной точкой, и стремится обратить установления государства в области обучения в нечто, подобное притязаниям церкви против него, так же как оно должно выступать против церкви, притязающей на неограниченный авторитет, и в данном случае поддерживать формальное право самосознания на собственное понимание, убеждение и вообще на право прийти посредством мышления к тому, что следует считать объективной истиной.