О параллельных процессах в синтаксисе западнославянских островных говоров в Сибири

Размещено на http://www.allbest.ru/

О параллельных процессах в синтаксисе западнославянских островных говоров в Сибири

С.С. Скорвид

Впервые предпринимается сквозное сопоставительное исследование схожих синтаксических явлений в чешском и польских переселенческих говорах, сохраняющихся в Сибири. Устанавливается, что они представляют собой результат сложной интерференции систем исходных диалектов и русского языка, с которым эти говоры находятся в постоянном контакте. Прослеживаются общие направления воздействия на них общерусской системы и региональных диалектных разновидностей языка окружения, представленных в Сибири.

Ключевые слова: чешские диалекты, польские диалекты, островные переселенческие говоры, Западная и Восточная Сибирь, языковой контакт, глагольные и именные синтаксические конструкции, деагентивность.

Предмет описания и постановка проблем. В наши дни закономерно возрастает интерес отечественных и зарубежных исследователей к изучению исчезающих островных говоров представителей западнославянских этносов (польского, чешского) в Российской Федерации. По большей части эти переселенческие идиомы локализуются в Сибири, где их появление было обусловлено миграцией соответствующих групп крестьян с территории европейской части Российской империи в конце XIX - начале XX в.

Наиболее обстоятельно исследованы польские говоры Сибири, один из которых - периферийный, северо-восточный «кресовый» - представлен в настоящее время уже только идиолектом единственной польскоговорящей жительницы села Белосток Кривошеинского р-на Томской области Марии Маркиш 1928 г. р. (см. о нем в статьях Н.Е. Ананьевой [1. С. 96-97] и [2. С. 467-468, 470-471]). Большее число носителей насчитывают другие два сохранившихся до наших дней идиома, это: 1) западносибирский польский, или мазурский, говор (далее ЗСП) в д. Александровка Краснотуран- ского р-на Красноярского края и д. Знаменка Боградского р-на Республики Хакасия (около 60 говорящих в возрасте от 45 до 80 лет - по преимуществу потомки колонистов с Волыни, переселившихся туда ранее из Восточной Пруссии) и 2) восточносибирский польский говор (далее ВСП) в д. Вершина Боханского р-на Усть-Ордынского Бурятского округа Иркутской обл. (около 200 говорящих в основном среднего и старшего возраста, являющихся потомками переселенцев из района Домбровского угольного бассейна на границе Малопольши и Силезии, который до 1918 г. находился в составе России). синтаксис западнославянский говор сибирь

Названные говоры описаны в двух защищенных в Польше диссертациях: оставшейся в рукописи работе Е.В. Ступинского [3] и вышедшем в виде монографии исследовании С.Б. Митренги-Улитиной [4] , а также с разных сторон освещались в ряде других публикаций польских и российских лингвистов (из недавних назову работы Д. Пасько [5], А. Урминьской [6], М. Глушковско- го [7], Н.Е. Ананьевой [8, 9], И.М. Егорова [10, 11] и свою [12]).

Несколько менее подробно изучен западносибирский, или среднепри- иртышский, чешский говор (далее ЗСЧ) в дд. Репинка, Новоградка и Вос- кресенка Репинского сельского поселения Калачинского р-на Омской обл. (около 25 активных носителей в возрасте от 60 до 80 лет, являющихся потомками переселенцев из колонии Чехоград в бывшей Таврической губернии - ныне Новгородкивка Мелитопольского р-на Запорожской обл. Украины). Этот идиом северо-восточночешского происхождения, обнаруживающий естественные генетические связи с чешскими переселенческими говорами на Украине и отчасти на Черноморском побережье Северного Кавказа в России (последние далее обозначаются как СКЧ), охарактеризован в нескольких моих публикациях (в частности, [13-15]) и в магистерской работе выпускницы Карлова университета в Праге Б. Гакеновой [16]. В аспекте межъязыковой интерференции в русской речи носителей ЗСЧ на некоторые признаки этого идиома указала М.А. Харламова [17].

Вплоть до последнего времени почти во всех работах перечисленные переселенческие идиомы либо анализировались по отдельности, либо - при сопоставительном описании - группировались по принадлежности к диалектам того или иного языка (польские говоры Западной и Восточной Сибири, чешские говоры Западной Сибири и Северного Кавказа). Автор этих строк исходит из убеждения, что, несмотря на генетически обусловленную специфику каждого из названных говоров, безусловно требующую их самостоятельного рассмотрения, может быть создана также сравни-тельная типология их развития в ситуации, характеризующейся непрерывным контактом с господствующим языком окружения. Опыт построения такой типологии был предложен мною применительно пока только к фонетико-фонологическому и морфологическому уровням [18].

Проведенный анализ позволил заключить, что на этих двух уровнях все изучаемые идиомы демонстрируют в целом хорошую сохранность первоначальных диалектных систем; хотя и здесь они испытывали и испытывают влияние прежде всего русского языка окружения в его региональных разновидностях (далее РЯО). То или иное воздействие оказывают, в частности, русский тип ударения с редукцией безударных гласных, которая через русизмы распространяется и на сохраняющие место ударения исконные лексемы; русская система мягких согласных и их сочетаемость с по-следующими гласными; русский тип выражения/невыражения категории одушевленности существительных во множественном числе и образования форм прошедшего времени и сослагательного наклонения глагола; русское видоупотребление и выражение разных способов глагольного действия, включая закрепление региональных диалектных типов, таких как глаголы дистрибутивного СГД с префиксом po- и бипрефиксальные с pona- и popo-. Между тем уровню синтаксиса в данных говорах как при сопоставительном, так и при монографическом их описании до сих пор уделялось незаслуженно меньшее внимание.

Достаточно подробный раздел «Синтаксис» содержит только монография С.Б. Митренги-Улитиной о ВСП [4. С. 114-127]. В нем автор, с одной стороны, иллюстрирует на своем материале синтаксические явления, присущие устному разговорно-бытовому стилю речи, в рамках которого реализуется ВСП (неполные и эллиптические предложения, повторы и др.), а с другой - выборочно характеризует особенности строения словосочетаний в составе простого предложения и разных типов сложного предложения, представляющие собой либо малопольское диалектное наследие в об-суждаемом идиоме, либо результаты его взаимодействия с РЯО. Среди последних, фиксируемых главным образом в простом предложении, рассматриваются прежде всего так называемые «нарушения» глагольного управления под влиянием РЯО. Этот термин, возможно, приемлем применительно к случаям типа uucyпi nos polsk 'imu jjzykov'i 'учили нас польскому языку' (дат. п., в общепольском стандарте - род. п. ), однако неточен по отношению к таким примерам, как curka pracuje nauucycelkum a syn k'erofcum 'дочь работает учительницей, а сын шофером' - твор. п.3 (в общепольском именная часть подобного сказуемого вводится при помощи союза jako); тем более не относится к управлению выражение творительным падежом обстоятельства меры при форме сравнительной степени наречия (dv'ema latam'i puzn'i 'двумя годами позже' - общепольск. dwa lata pфzniejj). Не связаны с нарушением управления и случаи замены посессивной конструкции глагола 'иметь' + вин. п. заимствованной из РЯО конструкцией глагола 'быть' + род. п. с предлогом u (uu mn 'e jes jedyn syn 'у меня один сын' наряду с mum cvoro jeci `у меня четверо детей'), а с нарушением согласования по числу - примеры употребления «внечисло- вой» формы глагола 'быть' в настоящем времени (uu mn'e svoje sv'itry jes 'у меня свои свитера есть'): скорее это проникшая из РЯО особенность морфологии данного глагола, точно так же, как фактом морфологии одушевленных существительных, в том числе женского рода, включая названия животных, является обязанная влиянию РЯО возможность совпадения у них форм вин. и род. п. мн. ч. (psyn 'esua dvux curkuf `родила двух дочек'; pas ov'ec `пас овец' - но и m'ou curk'i `имел дочерей', csymaпi my krovy, sv'in 'e, uofcy `мы держали коров, свиней, овец'). Помимо этого автором отмечено распространение в ВСП русских предложно-падежных конструкций и просто русских предлогов:

1) пространственных типа f tajge 'в тайгу' - общепольск. do tajgi ;

2) временных типа po subotam 'по субботам'6, za lato 'за лето', posпe * f KJ 'll vojny после войны ;

3) временных с числительными типа fp 'in 'j go jin 'в пять часов', аналогично V iпe 'во сколько?' (общепольск. opiqtej, o ktorej):

4) обозначающих средство передвижения типа pojexaпi my na pocupgu 'мы поехали на поезде'8 при сохранении польской конструкции с беспредложным твор. п. v'ezпi ixpocupg'im 'их везли на поезде/поездом'.

Фиксируются также заимствованные из РЯО беспредложные конструкции типа xoruvoyem grypym 'я болел гриппом' (в данном случае наряду с польской na toto xoruvou 'этим он болел').

В сложном предложении исследовательница указывает на такие русизмы, как разделительный союз iпi... iпi (наряду с польским cy ... cy) и калькированный - с модификацией - союз причины potak'imu ze 'потому что' (наряду с польск. bo).

Е.В. Ступинский в диссертации о ЗСП затрагивает только «элементы синтаксиса» в главе, посвященной в основном лексике [3. С. 126-127]. Также и он приводит примеры употребления проникающих из РЯО пространственных предложно-падежных конструкций типа jezjiua f Pol se 'ездила в Польшу' и твор. п. при глаголе со значением «письменной регистрации»: psesali se N'emcami 'писались немцами' (в общепольском стандарте именная часть сказуемого и в этом случае вводилась бы союзом jako)9. В сложном предложении автор обращает внимание на адаптированный русский союз причины 'потому что', выступающий в ЗСП в виде potemu co (при аналогичном вопросительном слове pocemu 'почему'), и в том же ряду на союз цели cobi 'чтобы' и простой союз co в придаточных типа dobze co psyjexali 'хорошо, что приехали' (в общепольском стандарте ze). На это можно возразить, что употребление союза co - наряду с ze и что для существительного в дат. п. Н. Е. Ананьева трактует как фонетикосинтаксическую адаптацию.

7 Точно так же в ЗСП и ЗСЧ проникли русские предлоги после, во время и временной союз пока, вытеснив, полностью или частично, соответствующие исконные служебные слова.

8 Ср. в ЗСП na aft'obuse ti jexau? `ты на автобусе ехал?' и в ЗСЧ: nemд na com prijet `ей не на чем приехать', jela sem tam na vlaku `я ехала туда на поезде' и даже jд sem prilitla driv na letadlu `сначала я прилетела на самолете'.

9 Полное высказывание информантки Ступинского в завершающей его работу подборке текстов содержит также иной вариант выражения именной части сказуемого при том же глаголе (с русским союзом как = польск. jako): mi psesali se fsystk'e na ojca N 'emcami... mi to jus n 'i, a starsi jeci psesali se kak N 'emce, a nas to psesali Polakam 'i ` мы все писались по отцу немцами; мы-то уже нет - старшие дети писались как немцы, а нас писали поляками', а высказывание другой диалектоносительницы - вариант с существительным в им. п. при этом глаголе: a mi fse Polaki... u mn 'e i tak'e jeci se psiso Polaki `а мы все поляки, у меня так и дети пишутся - поляки' [3. С. 228, 166]. Аналогично в материалах нашей экспедиции 2013 г.: on se napsisau Polak'em, i u n'ego vojennyj b'iп'ed byu Polak (...) i on xcau bic Polak'em i zapsisau se Polak 'он записался поляком, у него военный билет был (с записью) - поляк, и он хотел быть поляком и записался - поляк'. Любопытно, что форма им. п. в наших записях встретилась и в составе сказуемого с глаголом 'работать': vopsem uot robzuum'ixan'zator 'в общем, вот он работал механизатор(ом)'.

даже ize - в придаточных изъяснительных предложениях было известно и мазурским говорам на их исходной территории, ср.: i se pal'i dom <...> i suiso, co on tak vresci, ze ma do stodoui se dostac `и горит дом... и слышат, что он кричит, чтобы в амбар угодило (букв. что должно угодить)'; ojcove suova, co on ma znajфmф vzфsc `отцовы слова, что он должен знакомую взять (в жены)' и moziu, ize takфzonk'e ma vzosc, jeko jo zna `он говорил, что такую жену он возьмет, которую он знает' [19. С. 72-74]. В то же время Ступинский верно подметил наблюдающееся в ЗСП копирование строя ряда русских фраз, в частности включающих co в качестве вопросительного местоимения в функции частицы и оптативные частицы с элементом bi и без него, например: da ti co?! 'да ты что?!' , xofbi psяjexau! 'хоть бы приехал!',xoc' ti rop coxce(s) 'хоть ты что хочешь делай'11.

По отношению к ЗСЧ попытка обозначить некоторые более общие линии развития его синтаксической системы в условиях контакта с РЯО была сделана в моей статье 2013 г. [13. С. 134-135]. С определенными изменениями выработанная тогда схема представляется применимой и при сопоставительном описании синтаксических особенностей ЗСЧ (а также СКЧ) и польских говоров в Сибири. На материале ЗСЧ были выявлены следующие тенденции, иллюстрируемые ниже отчасти новыми примерами из того же идиома:

1) вытеснение посессивных конструкций с глаголом `иметь' конструкциями русского типа с глаголом `быть' и именем обладателя в род. п. с предлогом и, ср. mn 'eli vosum defeat <...> i u Яexn'ex sou ted det'i `у них было (букв. они имели) восемь девочек... и у всех теперь дети'; jak ti prazn 'ini souu skolacu... `когда у школьников каникулы...' и т. п.;

2) некоторое ослабление тенденции к заполнению позиций объектных актантов глагола (O) анафорическими местоимениями (uotkril kolbasnyj cex, dal kolbosu i uozil na bazar `открыл колбасный цех, делал колбасу и возил (O = 0) на базар' наряду с uon hleda tadik nevj'estu - vem ji, ja ti ji dam `он тут ищет невесту - возьми (букв. ее, O = Pronacc), я тебе ее (O = Pronacc) при сохранении тенденции к подстановке местоимения в позицию формального субъекта предложений так называемого типа es-Satz (vot takovi to bilo u nas `вот так (букв. такое это) у нас было' и т.п.);

3) экспансия безличных конструкций русского типа, в частности, с заимствованным модальным предикативом nado/nada, с которыми сосуществуют чешские конструкции с личными формами модальных глаголов, в том числе выступающими в обобщенно-личном значении, как в РЯО, ср. musts jet -- a kam pojedes, jesli jct nohi mctm kaleki, a jet nada 'ты должен/должна ехать, а куда поедешь, если у меня ноги - калеки, но ехать надо';

4) конкуренция конструкций с возвратным компонентом se и русского типа обобщенно- и неопределенно-личных предложений с формами 2-го л. ед. и 3-го л. мн. ч. глагола, например: uwarej se kartoski <...> a potom takovejmadle kouskama t'esto udelas i takovej jak listejcek narezes, knedlicki hodis a sliuki, dis se prepouscej <...> prepustis tima sliukama `(с)варят картошку (букв. сварятся картофелины), а потом вот такими кусочками тесто сделаешь, такой как бы листочек нарежешь, клецки бросишь - и сливки, когда припускают (букв. припускаются), то припустишь с этими сливками'; v dvanctjjiod'in noci zdelavali vjenek... vot posle, jak se zd'elct ujenec, pat'om paz'alusta `в 12 часов ночи снимали венок... вот после, как снимут (букв. снимется) венок, потом пожалуйста'.

Второй группы явлений я коснулся в сопоставительном плане в статье [20. С. 186-187], где констатировал, что проблема (не)употребления анафорических местоимений актуальна только для чешских говоров в России, но не для польских, изначально близких в данном отношении к РЯО, подтвердив это примерами из ЗСП типа yleba mama napsece, nam da s sobov `мама хлеба напечет, даст (O =0) нам с собой'. Немало таких случаев отмечается и в ВСП, ср.: Janeg, brad mocsy <...> zayorovou. <...> Do boпnicy potym juz uuv'ezпi, topuzno byuo 'Янек, младший брат, заболел... В больницу потом уже отвезли (O = 0), да поздно было' [4. С. 181]. Ввиду этого указанная черта ниже не рассматривается, как и тип предложений es-Satz, не представленный в польских говорах Сибири (хотя известный польским диалектам, см. [21. С. 61]).

В дальнейшем изложении я сосредоточусь на разнообразно проявляющейся в переселенческих западнославянских говорах Сибири конкуренции личных и безличных, глагольных и именных конструкций, в том числе с инфинитивом, причастиями, посессивных и др., а также копулятивных и некопулятивных (связочных и бессвязочных) предложений.

Инфинитивные конструкции: модальные, целевые, оптативные и др.

Распространение русского типа конструкций с инфинитивом в СКЧ под Новороссийском и Анапой прослеживалось в статье, написанной мною совместно с Д.К. Поляковым [22. С. 330-335], и в работе последнего [23. С. 141-142]. На сравнимую с чешской конкуренцию личных, с модальными глаголами, и безличных конструкций с модальным предикативом и инфинитивом в ЗСП было обращено внимание в моей статье [20. С. 181-183]. Впрочем, сравнение показывает, что в польских переселенческих говорах, в отличие от чешских, такая конкуренция - типа jutro mam jexac, brag zdac p'asporty na v'ize 'завтра я должна ехать, надо сдать паспорта на визы' в ЗСП или csa byuo se uucyc, to my museTi cuqgnun'c sank 'i `нужно было учиться, вот мы и должны были тащить санки' в ВСП [4. С. 182] - является наследием исконного диалектного состояния. Влияние РЯО сказывается здесь только в случаях употребления прямых заимствований, в том числе адаптированных, например, в ЗСП: A jek podukti vam, n'e nuzno kupac? `А как продукты, не нужно вам покупать?'; MuseTi se potcin 'ac <...> Fsako, po r'aznomu se prixojiuo zic '(Мы) должны были подчиняться. Всяко, по- разному приходилось жить'; в ВСП: puzn'i se psysuo izza tvavmy uun's `позже пришлось из-за травмы уйти' [Там же. С. 179].

То же касается целого ряда других типов инфинитивных конструкций, примеры которых из СКЧ, приведенные в [23], находят соответствия и в ЗСЧ; ср. особенно употребление инфинитива со значением цели: a vobjedi vona esce vezla <...> nu lid'um do pole jist `и обеды она еще везла - ну, людям в поле есть', в том числе в придаточном предложении: tet'kej molodos ut'ikд uocдt', abi nedelat `сейчас молодежь бежит отсюда, чтобы не работать', а также в придаточном условном или развившемся из такого придаточного оптативном предложении: jesi uotat jet k n'im, to <...> v'izu votkrejvat nada `если отсюда ехать к ним, то визу открывать надо', a dis fsexnejx sebrad bi esce i pomluvit! `а если бы собрать еще всех и поговорить!', vot Tondu bi vzat esce Bartosoviho! `вот взять бы еще Тонду Бартоша!' Невозможные в чешском языке, подобные конструкции, напротив, либо обычны в польском языке (инфинитив в придаточных предложениях с союзами aby/zeby 'чтобы', gdyby 'если бы' и оптативных с частицей oby 'о если бы'), либо известны польским диалектам (ср. sekyra dzevo rombac 'топор дрова рубить', vozom do m 'asta spsedac `возят в город продать' [21. С. 63]). Тем самым, если и признавать русизмом употребление инфинитива в случаях типа a n 'itk 'i to n 'i ma ap 'aj zamotac `а нитки-то нет опять замотать' в ВСП [4. С. 177] или psyzezes na bazar ofce ci co, psedavac n'enso `привезешь на базар овцу или что, продавать мясо' в ЗСП [3. С. 172], то это заимствование, легшее на диалектную почву. Уже довольно заметный отрыв от нее в силу выражения семантического субъекта действия в придаточном предложении существительным в дат. п., впрочем, демонстрирует такой пример из ЗСП: se xcauo by kan'esno dla skofy <...> Tit'eratury, cobi mozna biuo jecam zjnteresom se zajmivac ' `хотелось бы, конечно, для школы литературы, чтобы детям можно было с интересом заниматься' [Там же. С. 236].

Некоторые типы инфинитивных конструкций в анализируемых поль-ских идиомах, однако, обязаны своим появлением исключительно влиянию РЯО. Многие из них представлены и в чешском переселенческом говоре, ср. особенно: jek muzic 'как сказать' в ЗСП и jak uдm riet 'как вам сказать', tak po ceski riet 'так по-чешски сказать' в ЗСЧ; spsevac spsevali m 'oiodos ' петь молодежь пела' в ЗСП [Там же. С. 159], b'ijnoz n'igdy n'e b'ili `бить нас никогда не били' в ВСП [4. С. 184] и von 'i jej votv'ecaj na ruskim a rozumitЯeeko rozumi ' они отвечают ей на русском, а понимать всё понимают' в ЗСЧ. Отдельные типы отмечены, напротив, только в одном идиоме: например, частый в ЗСП тип mn 'e nazivac Tas'a Sysk'o ' меня звать Тася Шишко' [3. С. 225].

Конкуренция обобщенно-, неопределенно-личных предложений и возвратных конструкций. Расширенное под влиянием РЯО употребление обобщенно-личных предложений со сказуемым в форме 2-го л. ед. ч., подобное фиксируемому в ЗСЧ, констатировала для ВСП Митренга-Улитина, ср. ty k'edy uum 'iros, to csa psedac drug'imu ' когда ты умираешь, надо передать (свои умения) другому' «вместо типично польской безличной формы» (в данном случае umiera siз), как это сформулировано в ее монографии [4. С. 121]. При этом в прилагаемой автором подборке текстов удается найти всего один реальный пример конкуренции конструкций с русского типа формой 2-го л. ед. ч. и с польской возвратной формой 3-го л. ед. ч.: Jak urok, csa uonueke na eopke uojoc, no popluje se csy razy. A to jesse cseba do goreka naloc vody <...> Ji uo tym se uobecses, tum vodum, poplujes... `Если сглаз, надо портянку надеть на шапку, ну и сплюнуть (букв. сплюнется) три раза. А еще надо в кружку налить воды... И вот этим оботрешься, этой водой, сплюнешь...' [Там же. С. 183]. В остальном с такими возвратными конструкциями в ВСП конкурируют конструкции с неопределенно-личными формами 3-го л. мн. ч. и с личными формами глагола, ср.: Uu nos tak'e v'elk'e eebzyk 'i byl'i, ze nalol'i vody ji tam my vuazil'i jedyn za drug'im. Ji vode se tro%e jino dolyvauo, n'e m 'in 'auo se tak, jak teros, eo se pod dusym myje `У нас были такие большие лохани, куда наливали воды, и мы залезали туда один за другим. И воду только немного доливали, не расходовали так, как сейчас, когда под душем моются' (букв. доливалось, не расходовалось, моется); Rob'ili ze my darym toto. A tero uot eo to psysuo, ze tyn, p'ens'ije m 'i jakum dajum. Rob'iuo se, rob 'iuo <...> No pserob'iuam eauy svuj v'ek, a teroz muv'e <...> N'e v'im, jak se byje dal'i zyuo `Работали мы даром. А сейчас вот как вышло, что это, пенсию мне какую дают. Работала, работала (букв. работалось), проработала я весь свой век, а теперь говорю... Не знаю, как дальше буду жить (букв. будет житься)' [Там же. С. 179, 180]. Аналогично в ЗСП: r'esyli Jenis ''ej zeqksy zrobzic i to der 'evn 'e zatopsic <...> i ubrali te der 'evn 'e, te m 'ejsce fso zatopsiuo se 'решили Енисей сделать больше и эту деревню затопить... и убрали эту деревню, это место всё затопили (букв. затопилось); i tera mn'e <...> zrobzuu tak'e t'uk'i sano, a ono pozne, uon'e robziпi jesce one obv 'aue biuo, jek te tuk 'i se skren'ciuo 'и сейчас он мне сделал такие тюки сена (букв. сено), а оно позднее, когда они делали, оно еще вялое было, когда те тюки связали (букв. связалось)' [3. С. 163, 212-213].

Как показывают эти примеры, в ВСП и ЗСП в целом сохраняется структурная и семантическая специфика польских возвратных безличных конструкций, отличающая их от соотносительных конструкций чешских и русских, которые также разнятся между собой, однако по крайней мере у прямообъектных глаголов имеют схожий пассивный характер: объект-пациенс занимает позицию подлежащего, и возвратная форма согласуется с ним по числу и иным релевантным категориям . Этого не происходит в польских конструкциях, ср. в ВСП vode (вин. п. ед. ч.) se dolyvauo, в ЗСП te tuk'i (вин. п. мн. ч.) se skren'ciuo при форме 3-го л. ед. ч. ср. р. в обоих случаях, в отличие от потенциальных соответствий в рус. подливалась вода или - с заменой вида - связывались тюки. Иногда, однако, из-за омонимии форм вин. и им. п. бывает непросто отделить наследие исходного диалекта от русизмов. Проиллюстрирую это тремя извлечениями а) из ВСП, б) и в) из ЗСП:

а) no a toto tak barjo jus se n'e pam 'into, bo to us tyle lot psesuo `но это уже не очень-то и помнится, ведь уже столько лет прошло' [4. С. 180], где можно видеть как польскую конструкцию, так и калькированную русскую;

б) mn 'e tera fspomn'ina se fsystk'e uot moje d'ectvo 'мне вот сейчас вспоминается всё мое детство' [3. С. 226], где русское происхождение кон-струкции выдает выражение семантического субъекта действия формой дат. п. местоимения;

в) tera ja juz zabaciua po polsku <...> tak jeg bi se robziuo, to bi trosk'e se fspom 'inauo 'сейчас я уже забыла польский... вот если бы работала, то по-немногу бы вспоминала (букв. работалось, вспоминалось)' [Там же. С. 150] - здесь налицо типично польская конструкция с возвратными формами безобъектного и безобъектно употребленного глаголов.

В то же время в ЗСП встречаются примеры необычной для польского языка (включая диалекты, в том числе мазурские) возвратной конструкции пассивного типа с трансформацией объекта переходного глагола в субъект (подлежащее), которая только в отдельных случаях может быть возведена напрямую к РЯО, ср. в материалах нашей экспедиции 2013 г.: i psesn'e spsevaпi fso napolsk'im <...> duzo copozabacauo se, a uot jednapam 'inta se 'и песни мы пели все на польском... многое позабылось, а вот одна помнится'. В других случаях в такой конструкции находим возвратные формы глаголов: либо совершенного и несовершенного вида рядом: od g je sano skosцne, tam te po tym kosйn'u tedi taka maya trafka... jek ona skosi se, a rйncan'i se kosi to vops'e maya trafka <...> i tedi te i te pyaskunk'i <...> poroscelali 'вот где сено скошенное, там после этого скашивания такая маленькая травка... когда ее скосят (букв. она скосится), а маленькая травка вообще-то руками косится, вот тогда посконь расстилали', либо только совершенного вида, ср. из записей Ступинского 2002-2006 гг.: i na tey bikay... tak'i sn 'eg v zime buy, te biki se zavalo, fstan'es, vezm 'es yopaty i odvalas, droge robzis tem bikam `и на быках... такой снег зимой был, этих быков завалит (букв. эти быки завалятся), встанешь, возьмешь лопаты и отваливаешь, дорогу прокладываешь этим быкам'; u mn 'e za scano m 'ed'ig zije <...> mipr sezili... tutaj ten dom se postroiy i yot un'e pr sesli i mipr sesli 'у меня за стеной живет женщина-медик... мы прожили... тут этот дом построили (букв. построился), и вот они перешли (сюда), и мы перешли' [3. С. 161, 186]. Возможно, подобные примеры отражают периферийное развитие конструкции, заимствованной из РЯО, под влиянием структурно отличной от нее польской конструкции, не знающей ограничения глаголов по виду.

Причастные конструкции. Во всех рассматриваемых идиомах распространены также частично синонимичные описанным конструкции со страдательными причастиями. В первую очередь обращает на себя внимание изредка отмечающееся в ЗСП употребление кратких причастных форм им.-вин. п. ед. ч. ср. р. на -no без глагола-связки, не тождественных типичным для польского (литературного) языка неопределенно-личным формам прошедшего времени на - no/-to . В примере tera on dostay drugo m'etrike, to kazano, cu un N'em'ec 'сейчас он получил другую метрику, там сказано, что он немец' [3. С. 167] выступает явный русизм (если не украинизм): польск. kazac имеет значение `велеть' . Сложнее объяснить форму на -no во фразе Cajkofski Janek <...> on psisayi Brik Stasek <...> po rusku psisano, no duzo n'e davali, ratko psisali 'Чайковский Янек, он писал, и Брик Сташек... по-русски писали (букв. писано), но много писать не давали, писали редко' [Там же. С. 190]: семантически она отличается и от польской литературной pisano `писали' с подразумеваемым неопределенным субъектом, и от рус. писано. Вероятно, также и здесь мы имеем дело с периферийным употреблением формы, заимствованной из РЯО, в значении польской возвратной формы pisalo siз, допустимой в данном контексте.

В остальном в анализируемых диалектах возможны, с одной стороны, краткая (ср. р. ед. ч. в ЗСП) и полные формы страдательных причастий в составе сказуемого с глаголом-связкой, а с другой - только полные формы в функции сказуемого без связки.

Конструкции первого типа во всех говорах могли бы считаться исконными, хотя примеры их часто носят заметный отпечаток структурно совпадающих русских соответствий (в частности, и лексический), ср. в ЗСП: V b”ibоiji, tam co je napsisano 'в Библии, там что (букв. есть) написано'; tedy jesce tag bi на pevno zaprescono 'тогда еще такое было, наверное, запрещено', toto kan'esno i zaran'e tezbiuo fso i r'esono 'все это, конечно, заранее было решено'; из записей Ступинского: tera tojs ' n'e nas dom, jest on psedany 'теперь это уже не наш дом, он продан (букв. есть проданный)'; duze nari bili drevn 'ane zrobzone `большие нары деревянные были сделаны' при необычном употреблении ta d'er'evn 'a, xturna tu je, uona biua nacenta V nacaоe tego v'eka `эта деревня, которая тут есть, она была основана (букв. начатая, т. е. началась) в начале того века' [3. С. 178, 165, 215]); в ВСП: tam nary tak'e byuy i dran 'e tak'e byuy posselane 'там были такие нары, и такие тряпки были постелены', kartofle byuy vykopane 'картошка была выкопана'; а также psoji byuy kosule z b 'ouego tovaru syte 'раньше рубахи из белой ткани шили (букв. были шитые) [4. С. 177, 182]; в ЗСЧ bilo zapresceni sem do Ros ”iji co libo uozit 'было запрещено сюда, в Россию, что- либо ввозить'; i na svadbu tam lidi, hdo je bilpozvanej, von'ipomohali druh druhu... vot jesli ja sem nn'ekomu pozvana, jа musim vodnist maso n'aki... ' и на свадьбу люди, кто был приглашен, они помогали друг другу... вот если я к кому-то приглашена, я должна отнести что-то мясное...'; bila takovа krаsna vesn 'ice, fseyno rovn 'e tak posad'eni, kvitka a doma fseyni bili porаdek vobileni, vobarveni 'была такая красивая деревня, все было так ровно посажено, цветы, и дома были всегда побелены, покрашены'; tafinek bil i na fronte... nu, rikaj ze uon bil zrouna na uostok uzatej 'папа был на фронте - говорят, сначала его на восток взяли (букв. он был взятый)'.

Второй тип конструкций с причастиями, вероятно, развился под влиянием русских говоров Сибири. Речь идет о таких случаях, как:

1) в ВСП a tero cseco skoua postav'uno na tym m'ejssu `а теперь третью школу построили (букв. третья школа построенная) на этом месте' [Там же. С. 177]; в ЗСП a sostra jejna vaps'e s Polsy psyzezona 'а сестру ее привезли вообще из Польши (букв. сестра ее привезенная)'; ср. также омонимичную активную причастную конструкцию в ЗСП rojony ja za zyku Jen'is”ej, se rojuu dvajesca drug'im roku `родился (букв. рожденный) я за рекой Енисей, в 22-м году родился' [3. С. 200, 243, 245] и в ЗСЧ narozenа sem v lednu padesаt tret'iho roka `родилась (букв. рожденная) я в январе 53-го года' либо даже mi rodice rozd'oni sou tedik 'мои родители тут родились (букв. рожденные)' с полностью заимствованным из РЯО причастием, оформленным только чешским адъективным окончанием, но с внедрением в конструкцию формы настоящего времени глагола-связки;

2) в ВСП vele Zurka n 'e secune, an'i kartofle n'e plev'une, букв. у Зурека не кошено и картошка не полота (т. е. Зурек этого не сделал, и никто другой за него тоже) [4. С. 183]; в ЗСП u nas fcuqk oplacone na gojine <...> i tedi do nas jus psyxoji tajnuzyk'ant 'мы всякий раз платим (букв. у нас всегда оплачено) за час, и тогда уже к нам приходит музыкант' [3. С. 184].

Подтип 1 в ВСП и ЗСП может иметь также собственно польские корни, ср. Tug boua skoua, ta vypoulцnou 'Тут была школа, ее сожгли (букв. она сожжена)' [21. С. 80]. В то же время вряд ли случайно его сходство с русским диалектным типом Корм-та весь спасёнай [24. С. 157], который широко бытует и в говорах Сибири. Примечательно совпадение приведенных выше сообщений носителей ЗСП и ЗСЧ о рождении (своем и родителей) с примером М.А. Харламовой из аб'ацкава ра'ёна я р'ождена [17. С. 82], в котором, однако, выступает краткая форма причастия.

Подтип 2, присущий только польским идиомам в Сибири, видимо, отражает влияние частотной, особенно в северо-западных русских говорах, «конструкции с кратким страдательным причастием, образованным от переходного глагола в его непереходном (абсолютивном) значении», типа вон у ей настирано да развешано [24. С. 154]. Хотя в этой конструкции «посессивное сочетание у + Р» выступает, «как правило, с недифференцированным значением деятеля и обладателя результата действия», встречаются случаи типа с той кучи у кого-то взято (= кто-то взял), когда им выражен субъект действия [Там же. С. 154-155]. Оба эти значения демонстрируют примеры из ВСП и ЗСП выше, которые отличает от диалектных русских употребление полных, а не кратких причастий, но объединяет с ними наличие в принципе не свойственного западнославянским языкам и диалектам «посессивного сочетания у + Р».

Конкуренция конструкций esse- и habere-типа

Можно сказать, что последний подтип рассмотренных причастных конструкций представляет частный случай наблюдаемого во всех изучаемых идиомах вытеснения посессивных конструкций с глаголом `иметь' кон - струкциями русского типа с той или иной формой глагола `быть' ( включая нулевую) и именем обладателя в род. п. с предлогом u или, реже, в дат. п. Выше были приведены некоторые примеры конкуренции названных конструкций в ЗСЧ и ВСП (последние по [4. С. 118]), к которым стоит добавить примеры с наречием в составе той и другой конструкции: cyssutko mum и uu mn 'e tak cyssutko jes 'у меня (так) чисто' [Там же. С. 183]. Аналогичная конкуренция имеет место в ЗСП, ср. пример контаминации обеих конструкций: voji'au dva sini и n'ego bili, букв. 'он имел два сына у него были', а также fso и nas jest `всё у нас есть' и mami fдstk'ego vdovol .'всего у нас вдоволь', jesli u uas cas jest 'если у вас есть время' и n'eduzo casu ma 'у нее немного времени' [3. С. 158, 201-202, 231, 243]. В конструкции русского типа здесь довольно часто отмечается пропуск глагола 'быть' в настоящем времени: u mn 'e tlo jeden brat 'у меня только один брат', psen'c iX u nas sostruf 'пять их у нас, сестер', u n'ego i b'ibl'ija napolsk'em 'у него (есть) и Библия на польском' [Там же. С. 158, 185]; в наших записях 2013 г.: p”ens 'ija u mn 'e tes n'eduza 'пенсия у меня небольшая'.

Помимо того в обоих польских говорах конкурируют конструкции, обозначающие возраст, с глаголами 'иметь' и 'быть' (в настоящем времени последний в ЗСП также обычно опущен), во второй из которых семантический субъект выражен формой дат. п.; например, в ВСП: Moja matka psyjexaua s Polsk'i. M'aua jedynasse lot <...> ji f styrjestym jev'untym uumarua. Cyjessi jev'in'j lot ji byuo... `Моя мать приехала из Польши. Ей было (букв. она имела) 11 лет... и в 46-м умерла. 49 лет ей было' [4. С. 181]; в ЗСП: siua ja n'aua? mama muzi n'e zencej jek tsy lata ti n 'aua, a jek jecuk ma tsy lata, uon ma pam 'en'c dobro <...> i mn 'e tera jus osemjesont dva, o&mjesont tseci rok 'сколько мне было? мама говорит, не больше трех лет тебе было, а когда ребенку три года, у него хорошая память (букв. я, ты имела, он имеет)... а сейчас мне уже 82, 83-й год', nasej cerkv'i jujto jesen 'c lat 'нашей церкви уже 110 лет' [3. С. 192-194] и т. п.

В ЗСЧ конструкция с глаголом 'быть' и выражением семантического субъекта формой дат. п., обозначающая возраст, является исконной; вторичное русское влияние на нее иногда выдает разве только инверсия числительного и существительного при указании на приблизительность (let sest mi bilo 'лет шесть мне было') и употребление при числительных 2-4 и составных с ними формы род. п. мн. ч. существительного и ед. ч. глагола- связки, что, впрочем, возможно и в современном чешском языке: On je mladej, jemu je tricet tri roku, tricet stiri daze `Он молодой, ему 33 года (букв. годов), даже 34' . Пропуск глагола 'быть' наблюдается здесь лишь изредка при повторе, в случаях эллипсиса, и не в качестве системной черты; ср. в прошедшем времени: nu, ji bilo... jesli uona je dvacet prun'iho roka, to ji sedum let... to bil jakej, dvacet vщsmej rok 'ну, ей было... если она 21-го года, то ей 7 лет... это какой был - 28-й год'.

Копулятивные и некопулятивные предложения. Неэллиптическое опущение личных форм глагола-связки `быть' в предложениях, относящихся к плану настоящего (и вневременных), под влиянием предложений аналогичной структуры, характерных для РЯО, проявляется неравномерно в чешском и польских говорах Сибири. В ЗСЧ относительно регулярный пропуск связки ограничивается лишь предложениями отдельных типов. Таковы, в частности, предложения с модальным предикативом nado/nada, о которых была речь выше, и с оценочными наречными предикативами tesko 'трудно' (но также со связкой: teskoje),pjekn'e 'хорошо', spatn'e 'плохо' в восклицании Oj, spatn'e nctm! 'Ой, плохо нам!'. Предложения иных типов без связки нечасты: Mi us start, tak nemozem tak spivatpjekn 'e 'Мы уже старые, поэтому не можем так хорошо петь'; Nu jak vi tadi? 'Ну как вы тут?'; Vot takovej zizn (контаминация чеш. диал. Takovej je zivot с рус. Вот такая жизнь). В подобных случаях, по сути, происходит калькирование русских бессвязочных предложений, при адаптации которых, впрочем, иногда имеет место подстановка ненулевой формы глагола `быть', ср.: A potom fsecko jestestvenno je <...> slunicko, desc i fs'o `А потом всё естественно... солнышко, дождь - и всё'; Vot na Kuban'i <...> uot tam je Xleba, tam uelikej urozaj, a xleba ne jix `Вот на Кубани, вот там хлеб... там большой урожай, а хлеб не их' и т. п.

Польские диалекты (не только переселенческие на территории Сибири), как и вообще польский язык в его устной форме, по распространенности бессвязочных предложений изначально ближе к русскому. Ввиду этого нельзя относить полностью за счет влияния РЯО, например, такие фразы носителей ВСП из текстов, собранных в [4. С. 177-184], как: Voda jije, kanou serok'i `Вода течет, канал широкий'; Uucekojmy, bo tu n'ejv'ic `Бежим, тут медведь'; P'ens'ija mauo, ze zaroboteg byu mauy 'Пенсия маленькая, поскольку заработок был маленький'; popacauy, naxvolyuy, ze tu dobze `посмотрели, расхвалили, что тут хорошо' и т. п. В ряде случаев тем не менее заметен отпечаток русского синтаксиса, характеризующегося в целом более свободным образованием чисто именных предложений, как и более широкими возможностями контекстной актуализации высказывания, ср. Mama ze s'emji Sojuf 'Мама из семьи Соя'; No po rozmov'e to <...> uuny muv'um ze my is pot Krakova `Но по речи... они говорят, что мы из-под Кракова'; Jez n'e byuo co, jedпimy kartofle <...> Za to teros tak'i zdrovy 'Есть было нечего, ели мы картошку... Зато сейчас (я) такой здоровый'.

Еще шире представлены бессвязочные предложения в ЗСП. В этом плане примечателен проведенный в ходе нашей экспедиции 2013 г. эксперимент. Жительница Знаменки 1956 г. р. на заданный по-польски вопрос, старый ли ее дом (Czy ten dom jest stary?), отвечала чисто именными фразами N'e, on n'e mocno stari <...> vot z d'ev'an'ostovo goda, to on jesce n'e stari, on f tej uпici samij novi 'Нет, он не очень старый, с 90-го года, так что еще не старый, он на этой улице самый новый' и точно так же сообщила о себе: to ja na puuove mo ma pozejic <...> Polacka `я наполовину, можно сказать, полька'. Когда же ее попросили перевести на родной говор фразу Czy ty jestes Polakiem? 'Ты поляк?', она интерпретировала завершение формы 2-го л. ед. ч. глагола-связки jestes по-своему и предложила перевод Ti tйs Polak? 'Ты тоже поляк?', который затем уточнила, на сей раз употребив унифицированную диалектную форму глагола `быть' без лично-числового показателя: JesTi ja xce uot cuozeka -pr'im 'erno18 zije, jo? i ja - nu, dumam, co uon tйs n 'e rusk'i <...> ja u n'ego spitam se: Ti tйs jest Polak? 'Вот если я хочу человека - например, вижу, да? и думаю, что он тоже не русский, я у него спрошу: Ты тоже (букв. есть) поляк?' Возможный ответ на такой вопрос, по ее словам, звучал бы так: Jo, ja jest Polak. <...> A uot „mi” uze b'ez „jest” - iTi, da-da: Mi jest Polak'i. 'Да, я (букв. есть) поляк. А вот «мы» уже без «есть» - или, да-да: Мы (букв. есть) поляки'. Аналогично: Vi jest Polak'i `Вы поляки', но On'i su Polak'i `Они поляки'. Далее собеседница одобрила составленные интервьюерами предложения Ja jest v domu `Я (букв. есть) дома' и Ci ti tйs jest v domu? `Ты тоже (букв. есть) дома?', но сформулированный по-русски вопрос «Где ты?» перевела так: Ti g je tera? `Ты где сейчас?', т.е. без глагола-связки («личный» характер которого проявляется практически только в форме 3-го л. мн. ч. su19), зато с дополнительной лексической сигнализацией плана настоящего. При явной искусственности части предложений со связкой, сконструированных в ходе экс- перимента как информанткой, так и интервьюерами, показательны ее сомнения при выборе между ними и чисто именными предложениями, которые, по-видимому, отражают реальный колеблющийся узус в ЗСП; ср. хотя бы высказывания той же носительницы ЗСП ja na p''ens'ii jus tera и старшей по возрасту информантки (1924 г. р.) ja jus jest na p''ens'ii i jat na p''ens'ii 'я уже (букв. есть) на пенсии, и дед на пенсии' [3. С. 247].

Вместе с тем также и в польских говорах Сибири наблюдается тенденция к подстановке в некоторые предложения, в русском языке бессвязоч- ные, форм глагола `быть' или восходящих к ним показателей. Ср. в ВСП: Tak cyssutko, tak fs 'o por'adek jes, fs 'o akuratno `Так чистенько, такой порядок (букв. есть) во всем, всё аккуратно'; Jo staro tako baba, tylem lot sama 'Я такая старая баба, столько (букв. я есть) лет одна' и Jo takom staro, fsyskom porob'iua 'Я такая (букв. есть) старая, а всё сделала'; в ЗСП: tak'e mokre prijjem do domu... jeke tam n'el'i jeke obutk'i... peuno vody jest `вот такие мокрые придем домой, какая там у нас была обувка - полно воды (букв. есть)'. В записях Ступинского связка jes(t) встретилась, кроме прочего, в смешанной русско-польской и калькированной фразах: v domu modпitvy <...> spsevaпi lu je kot'oryje jus jest f tak'om v'ozrosce ot psenejesont i starse lat `в молитвенном доме пели люди, которые уже (букв. есть) в таком возрасте, от 50 лет и старше'; try lata jes, jek on pomer `3 года (букв. есть) как он умер' [Там же. С. 237, 176].

Общие выводы. Суммируя изложенное выше, можно заключить, что в синтаксисе описываемых островных западнославянских (чешского и польских) говоров в Сибири происходили и происходят во многом параллельные процессы, специфика которых состоит в непрерывном «осциллировании» между сохранением исходных диалектных систем, с одной стороны, и восприятием как частных, так и достаточно значительных фрагментов системы РЯО в его региональных разновидностях - с другой. Из РЯО неравномерно различными говорами усваивались:

1) инфинитивные конструкции ряда типов, в большей степени в ЗСЧ, тогда как для ЗСП и ВСП многие такие конструкции являлись исконными;

2) обобщенно-личные предложения с глаголом в форме 2-го л. ед. ч. - одинаково во всех говорах, при сохранении достаточной устойчивости исконных для них синонимичных возвратных конструкций;

3) конструкции со страдательным причастием, особенно в полной форме без глагола-связки, распространившиеся главным образом в польских идиомах под влиянием диалектных русских конструкций, известных говорам Сибири;

4) посессивные и другие конструкции esse-типа (вместо habere-типа) - повсеместно, при исконности esse-типа в случае обозначения возраста в чешском идиоме;

5) некопулятивные предложения, в меньшей степени в ЗСЧ, в боль-шей - в польских идиомах, где, впрочем, эти структуры часто можно считать исконными, при отмечаемых во всех говорах обратных случаях подстановки глагола в калькируемые русские предложения без связки.

За многообразием этих явлений просматривается дифференцированно действующая по говорам тенденция к известному ослаблению «глагольности» и личного характера предложения и, соответственно, к усилению в нем под влиянием РЯО именного начала и деагентивности . Разумеется, то и другое проявляется не прямолинейно и не обязательно совпадает, как это имеет место в относящихся к плану настоящего предложениях с предикативом nado/nada в ЗСЧ или в усвоенной из русских говоров Сибири конструкции u nas fcuqk oplacone, vele Zurka n 'e secune в ЗСП и ВСП. Рас-пространившиеся во всех исследуемых идиомах под влиянием РЯО предложения с формой 2-го л. ед. ч. глагола кажутся вполне «личными» на фоне предложений с возвратной формой глагола польского или чешского типа, но в действительности их деагентивность выше, поскольку они не «агентивизируются» даже при внедрении местоимения `ты', как в примере ty k'edy uum'iros из ВСП (такие конструкции с `ты', когда говорящий не подразумевает собеседника, являются псевдоагентивными и «мнимодвусоставными»). Процесс деагентивизации вследствие спонтанного изменения стратегии построения высказывания говорящим-билингвом, выбирающим в итоге русскую модель, можно нередко наблюдать прямо в потоке речи. Так, фразу uojn'au dva sini u n'ego bili носитель ЗСП начал, используя агентивную конструкцию с глаголом `иметь', а в конце преобразовал ее в деагентивную русского типа у него были (что облегчила возможная омонимия форм им. и вин. п. мн. ч. также одушевленных существительных в ЗСП).

Фиксируемый в речи информантов постоянный переход от «своих» (ис-конно чешских или польских) синтаксических конструкций к усвоенным русским и наоборот дает основания говорить о реализующемся во всех таких высказываниях «смешанном способе построения дискурса» [23. С. 143]. Проиллюстрирую это выдержками из записанного в мае 2017 г. интервью с единственной носительницей «кресового» польского говора с. Белосток Томской обл. Марией Маркиш. Говор этого села с изначально значительным белорусским элементом (так, даже в семье Маркиш мать была полька, а отец - белорус) являлся уже в период его формирования более «смешанным», нежели другие западнославянские переселенческие говоры Сибири. В процессе дальнейшего островного бытования в русском языковом окружении такой его характер неизбежно должен был усилиться, что и демонстрирует на синтаксическом уровне идиолект названной информантки. Интервью с ней содержит примеры едва ли не всех рассмот

ренных выше явлений (соответствующие места в оригинале и в русском переводе выделены курсивом): Это именные предложения без глагола- связки, посессивная конструкция с глаголом `быть' и выражением обладателя формой род. п. с предлогом u (глагол `иметь' в данном идиолекте отмечен только в форме с отрицанием n'i ma `нет', входящей в парадигму глагола `быть', а не `иметь'), конструкция с модальным предикативом nada, инфинитивные конструкции, из которых одна чисто русская (или восточнославянская), а вторая - тождественная русской исконно польская, и неопределенно-личные предложения с глаголом в 3-м л. мн. ч. (в другой записи М. Маркиш встретилось и обобщенно-личное предложение jag zayod'is f kos'c 'ol <...> v Tevej stron 'e v uyl'u v 'is 'el `как заходишь в костел... слева в углу висел'); по-видимому, наблюдается также контаминация личной и возвратной безличной конструкций, каким в общепольском соответствовали бы (ja) rozmawialam `я разговаривала' и rozmawialo siз `разгова ривали'. Привожу в заключение этот фрагмент.

Литература

1. Ananiewa N. Zrфznicowanie pokoleniowe polskich gwar kresowych (wybrane zagadnienia) // Gwary dzis 3. Wewnзtrzne zrфznicowanie jзzyka wsi. Poznan, 2006. S. 96-97.

2. Ананьева Н.Е. Типология польских говоров Сибири и результаты их контактов с русским идиомом // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов, Минск, 2013 г. Доклады российской делегации. М., 2013. С. 467-478.

3. Stupinski E. Polszczyzna okolic Krasnojarska. Rozprawa doktorska napisana w Katedrze Dialektologii Polskiej UL. Lфdz, 2009. 246 s.

4. Mitrenga-Ulitina S. Jзzyk polski mieszkancфw wsi Wierszyna na Syberii. Lublin, 2015.

5. Пасько Д. Польский островной диалект жителей дер. Вершина в Сибири // Русско-польские языковые, литературные и культурные контакты. М., 2011. С. 72-80.

6. Uminska A. Gwara wsi Wierszyna (Syberia Wschodnia). Pozostalosci jзzyka polskiego w plaszczyznie fonetycznej i leksykalnej // Slowianskie wyspy jзzykowe i kulturowe. Torun, 2013. S. 27-42.

7. Gluszkowski M. Socio-cultural and Language Changes in a „Cultural Island”: Vershina - A Polish Village in Siberia // Eastern European Countryside. 2014. Vol. 20, Iss. 1. P. 167-188.

8. Ананьева Н.Е. Морфология глагола в польском говоре деревни Вершина Бохан- ского района Иркутской области // Исследования по славянской диалектологии. М., 2013. Вып. 16. С. 203-210.

9. Ананьева Н.Е. Островной польский диалект // Актуальные этноязыковые и этнокультурные проблемы современности. М., 2015. Кн. 2. С. 9-18.

10. Егоров И.М. Фонетические особенности польского переселенческого говора в Республике Хакасия и в Красноярском крае РФ // Полевые исследования студентов РГГУ VIII. М., 2013. С. 98-109.

11. Jegorow I. Zur Sprachsituation und ethnischen Identitдt in zwei von den historischen ostpreuЯischen Masuren besiedelten Dцrfern in Sibirien // Junge Slavistik im Dialog VI. Beitrдge zur XI. Internationalen Slavistischen Konferenz. Hamburg, 2017. S. 97-105.

12. Skorwid S. Skladniki tozsamosci narodowej potomkфw polskich przesiedlencфw z Mazur w Republice Chakasji i Krasnojarskim kraju FR // Acta Neophilologica XVIII/1. Olsztyn, 2016. S. 125-134.

13. Скорвид С.С. Говор чехов Среднего Прииртышья: генезис и своеобразие // Вестник Омского университета. 2013. № 3. С. 129-135.

14. Скорвид С.С. Чешские переселенческие говоры на Северном Кавказе и в Западной Сибири // Славяноведение. 2014. № 1. С. 44-58.

15. Skorvid S. Czech immigrant dialects in the Northern Caucasus and Western Siberia // International Journal of the Sociology of Language. 2016. Iss. 238. P. 127-143.

16. Hakenova B. Jazyk ceskй mensiny ve vesnici Repinka na Sibiri. Magisterska diplomova prace. Filozoficka fakulta Univerzity Karlovy v Praze, Ustav ceskйho jazyka a teorie komunikace. Praha, 2015. 127 s.

17. Харламова М.А. Константы народной речемысли и их лексикографическая интерпретация. Омск, 2014. С. 52-65.

18. Скорвид С.С. К типологии инославянских переселенческих говоров в России // Slovиne = Словіне. International Journal of Slavic Studies. 2017. Vol. 6, № 1.

19. Nitsch K. (red.) Pфlnocno-polskie teksty gwarowe od Kaszub po Mazury. Krakфw, 1955.

20. Skorwid S. Gramatyczne germanizmy rdzennych dialektфw zachodnioslowianskich w gwarach przesiedlenczych na terenie Rosji // Gwary dzis 7. Rocznik poswiзcony dialektologii slowianskiej. Poznan, 2015. S. 177-190.

21. UrbanczykS. Zarys dialektologii polskiej. Warszawa, 1984. Wyd. 7.

22. Скорвид С.С., Поляков Д.К. О проницаемости грамматической системы в ситуации межъязыковой интерференции в говоре потомков чешских переселенцев на Северном Кавказе // Исследования по славянской диалектологии. М., 2013. Вып. 16. С. 305-337.