Языковые средства имплементации мотива: аутопоэтический аспект (на материале творчества Дж. Фаулза)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автореферат диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Языковые средства имплементации мотива: аутопоэтический аспект (на материале творчества Дж. Фаулза)

специальность 10.02.04 - германские языки

Тарабакина Анна Константиновна

Барнаул - 2012

Работа выполнена в Федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Новосибирский национальный исследовательский государственный университет» (Новосибирский государственный университет, НГУ)

Научный руководитель:доктор филологических наук

профессор Проскурин Сергей Геннадиевич

Официальные оппоненты:доктор филологических наук

доцент Лушникова Галина Игоревна

кандидат филологических наук

доцент Кочешкова Ирина Юрьевна

Ведущая организация:ФГБОУ ВПО «Курганский государственный университет» (КГУ)

Защита состоится ____ марта 2012 года в ____ час. на заседании диссертационного совета ДМ 212.011.02 в Алтайской государственной педагогической академии по адресу: 656031 г. Барнаул, ул. Крупской, 108, ауд. 402.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Алтайской государственной педагогической академии по адресу: г. Барнаул, ул. Молодежная, 55.

Автореферат разослан ___ февраля 2012 года.

Ученый секретарь

диссертационного советаКолесов И.Ю.

Реферируемое диссертационное исследование посвящено анализу аутопоэтических языковых средств имплементации мотива на примере архетипического мотива уединенного места в творчестве британского прозаика Джона Фаулза (1926-2005).

Категория мотива на настоящий момент является одной из самых востребованных в различных отраслях гуманитарного знания и прежде всего - в современных исследованиях отечественных филологов. Проблемы мотивики русской литературы активно разрабатываются Институтом филологии CO РАН; повествовательному мотиву в фольклоре и литературе посвящены отдельные монографии и многочисленные диссертационные исследования - более 50 за последнее десятилетие, - выполненные преимущественно на материале русской, а также зарубежной литературы. Категория мотива реинтерпретируется в рамках когнитивной поэтики и продуктивно используется в ходе концептуальных исследований.

Как показывает анализ существующих работ, усилия ученых сосредоточены преимущественно на изучении «плана содержания» мотива - мотивной семантики в ее инвариантном и вариантных проявлениях. В нашем исследовании мы смещаем акцент на «план выражения», рассматривая проблему воплощения мотива в художественном тексте в лингво-семиотическом аспекте. Анализируя языковые средства имплементации на примере архетипического мотива, мы трактуем мотив как аутопоэтическую (саморазвивающуюся) систему и часть «внутреннего языка» писателя в русле таких актуальных направлений исследований, как теория аутопоэзиса (У. Матурана, Ф. Варела) и «глубинная семиотика» (В.В. Фещенко). Данный подход к интерпретации материала позволяет фиксировать «самовыстраивание» языковых средств в устойчивые структуры при воспроизводстве мотивного «плана содержания» в диахронии и представляет несомненный интерес для современной лингвистики, открывая новые возможности исследования активизации процессов языковой автономии в рамках художественного текста. Таким образом, выбранное направление изучения мотива - выявление аутопоэтических способов его формализации в языке художественной литературы - является перспективным и определяет актуальность диссертационной работы.

Целью исследования является анализ аутопоэтических языковых средств имплементации мотива на примере архетипического мотива уединенного места в творчестве Джона Фаулза.

Достижению цели способствует решение комплекса следующих задач:

1) обобщить основные положения современной отечественной и зарубежной теории мотива с учетом исторической эволюции данной категории, показать степень разработанности проблемы языкового воплощения мотива;

2) уточнить понятие «архетипического мотива» и обосновать возможность выявления мифопоэтической основы художественного текста с помощью анализа языковых средств его имплементации;

3) рассмотреть категорию мотива в рамках теории аутопоэзиса и «глубинной семиотики», выделить аутопоэтические способы языковой формализации мотива в художественном тексте;

4) дать определение «аутопоэтической языковой техники»; выявить и проанализировать аутопоэтические языковые техники имплементации архетипического мотива уединенного места в произведениях Джона Фаулза в контексте англосаксонской литературной традиции;

5) выявить и проанализировать индивидуальные особенности языковой имплементации мотива уединенного места в произведениях Джона Фаулза, уделяя особое внимание специфике выбора антропонимов, номинации уединенного места и семиотической признаковой структуре его пространства, взятой в мифопоэтическом аспекте.

В качестве объекта исследования выступает архетипический мотив уединенного места, рассматриваемый нами как аутопоэтическая система. Предмет исследования - аутопоэтические языковые техники имплементации мотива уединенного места в текстах Джона Фаулза в контексте англосаксонской литературной традиции.

Для достижения цели и решения конкретизирующих ее задач на разных этапах исследования использовались следующие методы и приемы анализа: сравнительно-сопоставительный, контекстуальный, семантический, историко-этимологический, семиотический; элементы лингвостилистического и лингвопоэтического анализа художественного текста. В ходе исследования мы также опирались на основные положения методики системного аналитического описания мотива (И.В. Силантьев) и использовали метод анализа художественного имени, предложенный С.Г. Проскуриным и Е.В. Сосниным.

Материал исследования получен в результате сплошной и целенаправленной выборки из прозаических и поэтических текстов Джона Фаулза, включающих его романы «Коллекционер» (1963), «Волхв» (1966; вторая редакция 1977), «Женщина французского лейтенанта» (1969), «Дэниел Мартин» (1977), «Мэггот» (в русском переводе «Червь») (1985); новеллистический сборник «Башня из черного дерева» (1974); сборник стихотворений (1972); эссеистику (автобиографическое эссе «Дерево» (1979), сборник «Кротовые норы» (1998) и дневники писателя, изданные в двух томах (2003; 2007). Общий объем текстов, использовавшихся в ходе исследования, составил более 4000 страниц. Полученные выводы основываются на анализе 160 текстовых фрагментов, репрезентирующих мотив уединенного места в произведениях Дж. Фаулза. Для иллюстрации функционирования аутопоэтических языковых техник имплементации мотива уединенного места в диахронии мы также использовали фрагменты англосаксонской поэмы «Феникс» (VIII в. н.э.), романа Д. Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (1719) и романа П. Акройда «Дом доктора Ди» (1993). Анализ мотива уединенного места в мифопоэтическом аспекте предопределил обращение к древнегерманской мифологии и тексту Библии.

Научная новизна диссертационного исследования состоит в синтезе теоретических и методологических принципов современной теории мотива и художественной семиотики в рамках анализа художественного текста с целью выявления аутопоэтических языковых средств имплементации мотива. Изучение формального уровня выраженности мотива в языке писателя в аутопоэтическом аспекте является новым для лингвистики и дает возможность проанализировать те автономные языковые процессы, которые активизируются в ходе имплементации мотива в художественном тексте.

Теоретическая значимость исследования обусловлена тем, что оно развивает и дополняет базовые положения современной мотивологии на основе теории аутопоэзиса и нового направления семиотических исследований - «глубинной семиотики». В ходе исследования вводится понятие «аутопоэтической языковой техники», которое позволяет объяснить содержательное самовоспроизводство архетипического мотива с учетом автономии формально-языковых средств его имплементации.

Практическая значимость исследования определяется возможностью использования его материалов и полученных результатов в вузе при разработке лекционного курса по истории английской литературы, спецкурсов по интерпретации художественного текста и при написании курсовых и выпускных квалификационных работ.

Основу проведенного исследования составляет следующая гипотеза: имплементация выявленного нами архетипического мотива уединенного места в текстах Джона Фаулза (а также в других литературно-художественных текстах англосаксонской традиции) осуществляется посредством особых языковых техник, которые имеют аутопоэтическую природу, способствуют самовоспроизводству мотива в формальном и содержательном плане в диахронии и формированию в его рамках индивидуально-авторских смыслов.

По результатам исследования были сформулированы следующие положения, выносимые на защиту:

1. Архетипический мотив уединенного места обладает специфической семантической структурой, в которой доминируют эстетически значимые пространственно-временные характеристики, имплицирующие комплекс определенных предикативных действий (уединение, встреча, испытание, получение тайного знания, возвращение в мир, сопровождающееся полной или частичной сменой статуса), связывающих актантов и соотносимых с традицией «обрядов перехода» (инициаций).

2. Архетипический мотив уединенного места является аутопоэтической (саморазвивающейся) системой, которая способна к содержательному самовоспроизводству и смысловому варьированию на основе аутопоэтических языковых техник имплементации.

3. Архетипический мотив уединенного места имплементируется в текстах англосаксонской литературной традиции посредством таких аутопоэтических языковых техник, как аллитерации, криптотипы, семиотическое структурирование пространства на основе повторяющихся лексем. В текстах Дж. Фаулза были также выявлены такие языковые техники, как анаграммирование и реэтимологизация имен.

4. Индивидуальные особенности аутопоэтических языковых техник имплементации мотива уединенного места в произведениях Дж. Фаулза включают: спонтанное анаграммирование имени писателя и слова «solitude» «одиночество» в описаниях уединенного места; реэтимологизацию имен (антропонимов и лексем, называющих уединенное место), которая позволяет установить соответствие между пространственной структурой уединенного места и основными параметрами древнегерманской мифопоэтической модели мира; семиотическое структурирование пространства, основанное на снятии оппозиций «космос - хаос» и «свет - тьма» посредством использования лексем в специфических индивидуальных контекстах; сочетание иконичности и символизации при описании природного «наполнения» уединенного места.

Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования были представлены в докладах, которые обсуждались на межкафедральных семинарах «Актуальные проблемы современной лингвистики» в Новосибирском государственном техническом университете; на IX международной научно-практической конференции «Лингвистические и культурологические традиции и инновации» в ТПУ (г. Томск, 15-17 ноября 2009 года), на международной научно-практической интернет-конференции «Актуальные проблемы филологии и методики преподавания иностранных языков» в НГПУ (г. Новосибирск, 1-30 ноября 2009 года), на II международной научно-практической конференции «Межкультурная коммуникация: лингвистические и лингводидактические аспекты» в НГТУ (г. Новосибирск, 20-21 апреля 2011 года) и отражены в 10 публикациях общим объемом 6 печатных листов.

Общий объем диссертации составил 233 страницы, из них 225 страниц основного текста. Структура диссертации определяется поставленными целями и задачами. Исследование состоит из введения, трех глав, заключения, списка упоминаемой и цитируемой литературы (298 работ, из них 233 на русском, 65 на английском и немецком), источников материала и приложения.

Во введении обосновывается актуальность темы, отмечается ее научная новизна, формулируются цель и задачи исследования, характеризуется теоретическая и практическая значимость полученных результатов, а также описывается методологическая база диссертации и излагаются положения, выносимые на защиту.

Первая глава посвящена обзору существующих теорий мотива в исторической перспективе и на современном этапе развития отечественной и зарубежной гуманитарной науки. Особое внимание уделяется дихотомической теории мотива и семиотическому подходу к изучению исследуемой категории

Во второй главе представлен анализ аутопоэтических языковых техник имплементации архетипического мотива уединенного места в произведениях Джона Фаулза в диахронической перспективе текстов англосаксонской литературной традиции.

В третьей главе рассматриваются некоторые индивидуальные особенности языковой имплементации исследуемого мотива в произведениях Джона Фаулза в мифопоэтическом аспекте.

В заключении подводятся общие итоги проведенного исследования.

В приложении представлены фрагменты из произведений Дж. Фаулза, содержащие описания уединенного места и иллюстрирующие функционирование аутопоэтических языковых техник имплементации изучаемого мотива.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

В первой главе «Категория мотива в отечественной и зарубежной гуманитарной науке» в обобщенном виде представлены ключевые положения современной отечественной и зарубежной теории мотива с учетом исторической эволюции категории, а также такие значимые для нашего исследования вопросы, как семиотическая трактовка мотива, проблема его системного определения, степень изученности способов языкового воплощения мотива в художественном тексте в целом и на материале произведений Дж. Фаулза.

В течение последних десятилетий категория мотива является одним из «центров притяжения» в гуманитарной науке и продуктивно используется в рамках различных дисциплин. Мотив как базовая единица повествовательного языка традиции признается необходимым элементом в изучении как фольклорных, так и литературных текстов, однако разнообразие существующих трактовок категории неизбежно создает затруднения при ее использовании в исследовательской практике. Значительно прояснить ситуацию, с нашей точки зрения, помогает возвращение «к истокам». Анализ ключевых положений синкретичной концепции мотива А.Н. Веселовского позволяет увидеть формирование основ практически всех современных подходов к изучению мотивики.

Наиболее значительные результаты при осмыслении природы повествовательного мотива в современной мотивологии были получены в русле тематической и дихотомической теорий (термины И.В. Силантьева). Основы тематической теории, заложенные в работах Б.В. Томашевского и В.Б. Шкловского, в настоящее время развиваются отечественными и зарубежными учеными (В.Е. Ветловская, Н.В. Злыднева, Г.В. Краснов, О.В. Московский, Б.В. Орехов и др.; У. Соллорс, M. Ванхелепуте, T. Вольперс, T. Циолковски). Постулирование тесной связи мотива с содержательным и смысловым планами текста в значительной мере способствовало его становлению в качестве базовой категории интертекстуального анализа (Б.М. Гаспаров, К.А. Жолковский, В.П. Крючков, Ю.К. Щеглов,), а также создало предпосылки для прагматической трактовки мотива как элемента, приобретающего актуальный художественный смысл в системе художественного целого произведения (В.И. Тюпа). В русле дихотомической теории, берущей свое начало в работах А.И. Белецкого, А.Л. Бема и В.Я. Проппа, во второй половине XX в. оформилась концепция дуальной природы мотива, которая сочетает в своей семантической структуре инвариантное и вариантное начала и является единицей как художественного языка, так и художественной речи (Б.Н. Путилов, И.В. Силантьев, Н.Д. Тамарченко).

В рамках нашей работы значимой представляется трактовка мотива на базе достижений структурной лингвистики как иерархического взаимодействия аргументов-актантов и предиката-действия при ведущей роли последнего (Е.М. Мелетинский). Именно на ее основе с учетом других значимых характеристик категории было выработано системное определение повествовательного мотива: мотив - «это а) эстетически значимая повествовательная единица, б) интертекстуальная в своем функционировании, в) инвариантная в своей принадлежности к языку повествовательной традиции и вариантная в своих событийных реализациях, г) соотносящая в своей семантической структуре предикативное начало действия с актантами и пространственно-временными признаками» (И.В. Силантьев). Данное определение является отправной точкой нашего исследования и тесно связано с семиотической трактовкой мотива.

Семиотическое понимание мотива подразумевает целостное рассмотрение знаковой природы категории в аспектах семантики, синтактики и прагматики. В плане семантики изучение структурной схемы сочетается с вниманием к семантической «континуальности» (В.И. Тюпа) и «семантическому полифонизму» мотива (Б.Н. Путилов), механизм которого может быть объяснен с точки зрения вероятностного подхода (И.В. Силантьев). В плане синтактики отмечается тенденция мотивов образовывать - в условиях семантической диффузии - синтагматические «блоки». Прагматический аспект связывает мотив с сюжетным смыслом через героя произведения, эстетическое целое которого формируется и обретает ценность благодаря сюжетно-смысловой актуализации мотива (О.М. Фрейденберг, И.В. Силантьев). Анализ всех трех планов мотива с учетом его интертекстуального функционирования и дуальной природы составляет основу системно-аналитического описания категории (И.В. Силантьев), которому мы следуем при рассмотрении архетипического мотива.

Мотив как знак представляет собой единство плана содержания и плана выражения, означаемого и означающего. Проблема языковой имплементации мотива в художественном тексте в настоящее время остается недостаточно разработанной, несмотря на то, что языковым средствам репрезентации мотива уделяется внимание в связи с категорией концепта (Н.В. Злыднева, Ю.А. Шанталина). На наш взгляд, при изучении языкового воплощения архетипического мотива уединенного места могут быть плодотворно использованы достижения концептуальных исследований в области семиотики культуры на лингвистической основе (С.Г. Проскурин): анализ языковой «формульности» мотива в связи с определенными культурными темами дает нам возможность говорить о способности архетипического мотива к самовоспроизводству и его содержательно-смысловой соотнесенности с мифопоэтической традицией; выявление бинарных оппозиций при семиотическом структурировании пространства уединенного места в сочетании с анализом семантических мотивировок и этимологии базовых лексем помогает проинтерпретировать индивидуальные особенности языковой имплементации мотива в произведениях Дж. Фаулза.

Обзор основных работ зарубежных и отечественных исследователей, посвященных творчеству Джона Фаулза, также позволяет констатировать недостаточную изученность как мотивики произведений писателя, так и языковых средств воплощения мотива в его текстах. Внимание филологов сосредоточено прежде всего на философской, этической и эстетической проблематике романов (П. Вульф; И.Б. Картузова, А.А. Пирузян, В.Г. Тимофеев); реализации юнговских архетипов (К. Барнум, С. Онега, K. Тарбо); анализе экспериментально-инновационной природы фаулзовской прозы в русле философии и эстетики постструктурализма и постмодернизма (Р. Берден, Р. Хафэйкер, Л. Хатчеон, Д. Лодж, M. Салами, T. Уилсон; Е.Н. Губанова, И.П. Ильин, М.И. Марчук, К.Б. Солодовник, Т.В. Федосова); интертекстуальных прочтениях творчества писателя (С. Онега; О.Б. Вайнштейн, Э.Г. Годованная, Д.С. Папкина). Изучение «мотива поиска/пути» (quest motif) на материале фаулзовских романов зарубежными филологами (К. Барнум, С. Онега) тесно связано с архетипическим комплексом мотивов инициации и выделяемым нами мотивом уединенного места, однако, языковые средства имплементации мотива остаются вне фокуса исследования. Значимость уединенного замкнутого пространства в творчестве Дж. Фаулза признается отечественными авторами (Е.Н. Губанова, К.Б. Солодовник), но анализируется преимущественно в рамках постмодернистской философско-эстетической парадигмы. С нашей точки зрения, семантика мотива уединенного места обнаруживает свойства мифопоэтического пространства, что демонстрируется нами в ходе рассмотрения языковых техник имплементации данного архетипического мотива в произведениях писателя.

Вторая глава «Аутопоэтические языковые техники имплементации архетипического мотива уединенного места» посвящена анализу аутопоэтических языковых техник имплементации исследуемого мотива в текстах Дж. Фаулза в контексте англосаксонской литературной традиции и в связи с пространственно-временными параметрами мифопоэтической модели мира.

При рассмотрении архетипического мотива одной из основных остается проблема его определения. Отсутствие достаточной теоретической четкости в данном вопросе обусловлено изначальной тенденцией к смешению понятий «архетип» (в трактовке К.Г. Юнга) и «мотив», обладающих сходными свойствами (сочетание инвариантности и вариативности, фиксация повторяющегося опыта, динамичность, образность). В рамках нашего исследования, с учетом работ Е.М. Мелетинского, мы определяем архетипический мотив как составную единицу «сюжетного архетипа», обладающую всеми базовыми характеристиками мотива, обусловленную в своей инвариантности как биологическими, так и социально-культурными факторами и способную к самовоспроизводству в литературной традиции. При наличии других терминов для обозначения интересующего нас явления («архаический/мифологический/первичный мотив») мы отдаем предпочтение именно «архетипическому мотиву»: связь с архетипом, заданным, по К.Г. Юнгу, прежде всего биологически, позволяет фиксировать близость мотива уединенного места к живым, саморазвивающимся системам.

Органическая самообусловленность и внутренняя автономность мотива отмечалась в работах А.Н. Веселовского, Э.Р. Курциуса, В.И. Тюпы. Как нам представляется, эта особенность мотива (и прежде всего - архетипического) может быть объяснена в контексте нового направления художественной семиотики - «глубинной семиотики» (термин В.В. Фещенко) и теории аутопоэзиса.

Художественная семиотика, представляющая собой синтез семиотики, поэтики и эстетики, традиционно рассматривает проблемы природы и структуры произведения искусства, художественного знака и художественной коммуникации, уделяя особое внимание восприятию эстетического сообщения получателем (модель К. Бюлера). В последние годы акцент смещается в область исследования творческого аспекта семиотического процесса, динамики художественного опыта в личностном измерении. Данная линия семиотических изысканий, получившая название «глубинно-семиотической», сосредоточена в первую очередь на изучении «внутреннего человека» и «внутреннего языка» в процессе творческого порождения языка художественного через градацию уровней, представленных «именами», «символами», «(внутренним) ритмом», «внутренней формой» («внутренним образом») и «внутренним словом» (В.В. Фещенко). С опорой на классические работы Л.С. Выготского и А.Р. Лурии и концепцию «языка внутренней речи» Н.И. Жинкина, В.В. Фещенко определяет «внутренний язык» следующим образом: «Система знаков внутреннего человека - внутренних образов - образует то, что называется внутренним языком, или внутренней речью». Отсутствие четкой дифференциации между внутренними языком и речью обусловлено особенностями исследуемой области индивидуального вербального сознания, где традиционное различие «язык - речь» не обнаруживается, а язык является только языком данной речи, приспособленной к данной ситуации.

В контексте современной научной парадигмы обращение к «внутренним горизонтам» творческой личности ориентируется на рассмотрение художественных систем в целом и художественного текста в частности как сверхсложной структуры-процесса, находящейся в определенной области творческой среды и способной перемещаться по ней, реконструироваться, развиваться и самодостраиваться за счет возникновения новых связей и самоконфигурации внутри самой системы. Такой ракурс исследования сближает «глубинную семиотику» с синергетикой и теорией аутопоэзиса (или «само-производства», от греч. бхфп «само» и рпЯзуйт «созидание», «деятельность»), введенной в научный обиход чилийскими биологами У. Матураной и Ф. Варелой. Сущность аутопоэзиса заключается в свойстве живых систем сохранять автономность (операциональную замкнутость) и самообновляться при функционировании. Рассматривая клетку в качестве «аутопоэтического единства первого порядка», основанного на динамических взаимодействиях внутриклеточных метаболических процессов и мембраны («границы»), У. Матурана и Ф. Варела намечают контуры его постепенного эволюционного усложнения на базе механизма структурного сопряжения со средой: от клетки к метаклеточным единствам и далее к социальным явлениям и языку, который определятся как «координация действий по отношению к действиям, принадлежащим самой лингвистической области», т.е. область, позволяющая нам описывать самих себя и свои обстоятельства. Необходимым условием этой органической эволюции признается сохранение устойчивости структурной конфигурации системы (своего рода инварианта) в сочетании со структурными вариациями, которые возникают в процессе самовоспроизводства. Таким образом, в русле теории аутопоэзиса к «живым системам» относят не только биологические организмы, но и индивидуальное сознание, социальные группы и язык. «Глубинная семиотика» также предлагает рассматривать в качестве аутопоэтической организации «внутренний язык» автора-творца и отдельное художественное произведение.

Интерпретация мотива как своего рода «живой системы», существующей по своим внутренним законам и постоянно воспроизводящей свою инвариантную конфигурацию в сочетании со структурными вариациями, на наш взгляд, наиболее адекватно передает суть архетипического мотива, тесно связанного - через обусловленность архетипом - с биологическими основами человеческой психики и человеческого существования в целом. В случае с Джоном Фаулзом мы также видим в мотиве уединенного места ключевой образ «внутреннего языка» писателя, способный к аутопоэтическому воспроизводству своих базовых элементов через имена, ритм, символы и т.д. и созданию аутопоэтической связности всего корпуса фаулзовских текстов посредством специфических языковых техник. При этом самообновление мотива подразумевает не только сохранение устойчивого инварианта, но и обогащение новыми индивидуальными смыслами, возникающими на основе творческого и жизненного опыта писателя.

Переходя непосредственно к характеристике мотива уединенного места, выявленного нами на материале текстов англосаксонской литературной традиции, отметим, что в самом общем виде он представляет собой образ места/пространства, преимущественно природного (варианты - остров, лесная поляна, вершина горы и т.д.), отграниченного от окружающего мира. С данным местом неизменно связан ряд событий в жизни героя, который туда попадает, а именно: уединение, встреча, обретение тайного знания, часто сопряженное с символической смертью, и последующее (всегда возможное, но не всегда реализуемое) преображение, предполагающее смену социального и - чаще - духовного статуса. Такая схема закономерно вызывает ассоциации с обрядами перехода (фр. rites de passage, англ. rites of passage) и их специфической разновидностью - обрядами инициации (от лат. initio «начинать», «посвящать»), которые существовали в первобытном обществе, до сих пор сохраняются в архаических племенных культурах и подразумевают совокупность ритуальных испытаний и наставлений, целью которых является радикальная смена статуса посвящаемого (неофита) и включение его в замкнутую группу (А. ван Геннеп, М. Элиаде). При этом изоляция индивида с целью прохождения обряда, согласно этнографическим данным, всегда связана с его уходом в уединенное сакральное место (поляна/дом в лесу, подножие горы, пещера/грот, безлюдный остров), куда имеют доступ только неофиты и наставники.

Близость сценария инициации к повествовательному инварианту фольклорной и литературной традиции неоднократно привлекала внимание исследователей (В.Я. Пропп, Е.М. Мелетинский, М. Элиаде). Наиболее полно данная идея воплотилась в концепции В.И. Тюпы о формуле «мирового археосюжета» (обособление - (новое) партнерство - лиминальная фаза испытания смертью - преображение), которая обнаруживается исследователем на разнообразном материале - от «Слова о полку Игореве» до «Евгения Онегина». В итоге, архетипический мотив уединенного места может быть соотнесен как с «протосюжетом» инициаций, так и с «археосюжетом» фольклорной и литературной традиции (фаза обособления).

По сравнению с повествовательным мотивом, мотив уединенного места обладает особой семантической структурой: ведущая роль в ней принадлежит эстетически значимым пространственно-временным характеристикам, которые устойчиво имплицируют определенный тип актантов («неофит», «наставник») и комплекс действий-предикатов (уединение, встреча, испытание и т.д.), что приводит к значительной семантической диффузии исследуемого мотива с мотивами уединения, встречи и т.д. в рамках сюжета. Это сочетание в семантике мотива «образа» и «действия» при доминирующей функции первой составляющей обусловлено его архетипической природой и укорененностью в иконически-пространственном языке мифа (Ю.М. Лотман).

Пространственно-временные признаки мотива уединенного места характеризуются иконичностью и воспроизводят целостный образ мифопоэтического пространства-времени. Вслед за В.Н. Топоровым, мы рассматриваем данные параметры как неотъемлемую часть мифопоэтической модели мира и, несмотря на безусловную значимость времени, признаем ведущую роль пространственного компонента. Мы также учитываем такие базовые характеристики мифопоэтического пространства, как конечность, заполненность и вещность, обусловленность параллелизмом микро- и макрокосма (антропоморфность и одухотворенность) и качественная неоднородность, которая подразумевает выделение сакрального центра (мировое древо, мировая ось, алтарь) и профанной периферии, связанных образом пути. Опираясь на опыт исследования лингвистических особенностей воплощения мифопоэтической концепции пространства, предложенного В.Н. Топоровым на материале романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», мы считаем возможным - посредством анализа языковой имплементации архетипического мотива уединенного места - соотнести некоторые тексты англосаксонской литературной традиции (включая произведения Дж. Фаулза) с пространственным аспектом мифопоэтической модели мира как индоевропейской культуры в целом, так и ее ареальных вариантов (германского и англосаксонского).

В ходе исследования нам удалось установить, что для языковой имплементации выбранного архетипического мотива характерна специфическая аутопоэтическая «формульность» и воспроизводимость в диахронии, которые сохраняют мифопоэтическую цельность образа природного уединенного пространства, его ключевые признаки (сакральная центральность) и связанные с ним ценностные смыслы, а также наделяют их эстетической значимостью. При сопоставлении описаний уединенного места в прозе Джона Фаулза и некоторых других текстах (поэма «Феникс», романы Д. Дефо и П. Акройда) мы обнаружили их значительное сходство в языковом плане - наличие повторяющихся лексем, участвующих в семиотическом структурировании пространства и его основных признаков, и близость фонетической организации текстовых фрагментов. Языковая воспроизводимость мотива, на наш взгляд, не могла быть объяснена в рамках теории интертекста. Именно так мы пришли к «глубинно-семиотическому» пониманию архетипического мотива как аутопоэтической системы, способной к активному языковому самовоспроизводству и самодостраиванию помимо сознательных усилий писателя.

На основе наблюдений над «формульными» особенностями фонетической и лексической организации описаний уединенного места мы считаем целесообразным ввести для их обозначения термин аутопоэтическая языковая техника. Под аутопоэтической языковой техникой мы понимаем устойчивый способ воплощения мотива на различных уровнях языковой системы, обеспечивающий его формальное и содержательно-смысловое самовоспроизводство в диахронии. При выборе термина («языковая техника») мы опирались на трактовку языка как идеологии и техники, предложенную В.И. Абаевым. С точки зрения ученого, системообразный характер языка и его преемственность и стабильность в качестве средства общения возникают благодаря процессам «технизации» и специализации ядерных элементов «семантических комплексов» за счет сужения идеологических функций. Языковые техники имплементации мотива могут рассматриваться как проявление описанного языкового процесса, который способствует системному формальному воспроизводству архетипического мотива, его устойчивости и преемственности в литературной традиции посредством своего рода языковой инерции, экономии сил. При этом «технизация» плана выражения неразрывно связана с сохранением семантики мотива и обеспечивает прежде всего стабильность его содержательно-смыслового плана в диахронии.

В ряд аутопоэтических языковых техник имплементации мотива уединенного места мы включаем: 1) аллитерации; 2) криптотипы; 3) анаграммирование; 4) реэтимологизацию имен; 5) семиотическое признаковое структурирование пространства на базе повторяющихся лексем.

Лингвистические особенности явлений, обозначенных нами как «аутопоэтические языковые техники имплементации мотива», неоднократно становились объектом исследовательского внимания. В кратком обзоре существующих трактовок мы суммируем основные положения, значимые для нашей работы. архетипический мотив имплементация фаулз

При рассмотрении аллитераций в контексте англосаксонской литературной традиции мы учитываем прежде всего их мотивирующую силу, которая находит выражение в семантической сопринадлежности сходно звучащих слов и обеспечивает смысловую целостность создаваемого поэтического мира (О.А. Смирницкая). Криптотип (в нашем случае - криптофонема), звук/группа звуков, иконически сближающая лексемы и указывающая на их смысловую соотнесенность, вслед за С.Г. Проскуриным и О.М. Ореховой, интерпретируется нами в аутопоэтическом аспекте: ключевая криптофонема является маркером самовыстраивающейся структуры матричного типа, фиксируя на уровне звука некоторое количество семантических связей. В случае с анаграммой в центре внимания оказываются формально-семантическая природа надстрочных созвучий, основанная на ведущей роли содержания (В.А. Лукин, В.Н. Топоров), и их самодостаточность в качестве языкового явления, которое реализует внутреннюю закономерность текста и не обязательно осознается автором (В.А. Лукин, Т.М. Николаева, А.В. Пузырев, В.Н. Топоров). Реэтимологизация имен, «оживление в речи… этимологических связей слова» (О.Н. Трубачев), в том числе окказиональных, рассматривается в контексте теории «множественной этимологии» (В.Н. Топоров, М.М. Маковский), концепции «идеосемантики», познавательных и эмоциональных представлений, сохраняющихся в семантической структуре слова и выявляемых посредством этимологического анализа (В.И. Абаев), и представлений о внутренней форме слова (А.А. Потебня, А.Ф. Лосев, О.И. Блинова). Анализ реэтимологизации художественных имен предполагает признание их связи с мифом, целостным смыслом именуемого и художественным образом, а также соразмерность научной этимологии и художественного воплощения имени (С.Г. Проскурин, Е.В. Соснин). Наконец, семиотическое структурирование пространства на основе базовых лексем трактуется как языковая техника через актуализацию опыта исследований текстового воплощения категории пространства в лингво-культурно-семиотическом аспекте (В.Н. Топоров, С.Г. Проскурин). Изучение структурирования мифопоэтического пространства в рамках мотива уединенного места на основе бинарных различительных признаков должно вестись не только ради выявления и анализа ключевых лексем самих по себе, но с учетом смысловой системы пространственных представлений индоевропейской культуры и ее ареальных вариантов.

При сравнительном рассмотрении художественных текстов англосаксонской литературной традиции, принадлежащих разным авторам разных исторических эпох и объединенных мотивом уединенного места, анализ языковых способов самовоспроизводства мотива позволяет нам выявить его семантический инвариант. В качестве иллюстрации использованы три текстовых фрагмента. Аллитерирующие согласные выделены в отрывках подчеркиванием, криптотипы - подчеркиванием и полужирным шрифтом.

1. Daniel Defoe «Robinson Crusoe» (1719)

At the end of this march I came to an opening where a country seemed to descend to the west; and a little spring of fresh water, which issued out of the side of the hill by me, ran the other way, that is, due east; and the country appeared so fresh, so green, so flourishing, everything being in a constant verdure of flourish of spring that it looked like a planted garden. I descended a little on the side of that delicious vale, surveying it with a secret kind of pleasure, though mixed with my other afflicting thoughts, to think that this was all my own.

2. John Fowles «The French Lieutenant's Woman» (1969)

On the far side of this shoulder the land flattened for a few yards, and there was her `secluded place'.

It was a little south-facing dell, surrounded by dense thickets of brambles and dogwood; a kind of minute green amphitheatre. A stunted thorn grew towards the back of its arena…, and someone - plainly not Sarah - had once heaved a great flat-topped block of flint against the tree's stem, making a rustic throne that commanded a magnificent view of the treetops below and the sea beyond them. […]. The banks of the dell were carpeted with primroses and violets, and the white stars of wild strawberry. Poised in the sky, cradled to the afternoon sun, it was charming, in all ways protected.

3. Peter Ackroyd «The House of Doctor Dee» (1993)

Very soon I came to the top of this hill and…I looked forward over large gardens laid out in elaborate pattern. Here were terraces of fine grass, sweet trees and flowers, alleys of green, delectable shadowed walls of hedges, and a garden with very many fresh bowers, arbours, seats and walls that with great art, cost and diligence had been appointed. Even from the summit of the hill I could smell such sweet fragrancy of odours breathing from the plants and herbs, and could hear such natural melodious music and tunes of birds, and could see such colour and variety among the flowers, that I was moved to speak out, 'God Almighty first planted a garden to be a dwelling place and now I have seen, oh Lord, the beauty of Thy house.' […] I stood entranced within the garden.

She said nothing to that but, laughing, took my hand. `Let us rest ourselves by the side of the silver stream.'

Во всех приведенных отрывках мотив уединенного места реализуется в своих вариантах: долина, окруженная холмами, - vale; поляна в скалах на берегу моря - dell; сад - garden.

Семиотическая признаковая структура пространства уединенного места в мифопоэтическом аспекте. Пространственная организация описаний уединенного места соответствует древнегерманской мифопоэтической модели мира: в вертикальном срезе она соотносится с идеей мирового древа и системой отношений «низ - середина - верх». При этом описываемое место чаще всего тяготеет к «верху». Такая ориентация пространства закономерно связана с идеей сакрального, священного экстаза, соединяющего микрокосм человека с макрокосмом бытия и природы через обретение тайного знания во время встречи. Также в описаниях неизменно появляется источник воды (источник, ручей - little spring, little stream, silver stream), знак присутствия «нижнего» хтонического мира, эквивалентного хаосу. Само же уединенное место в вертикальной развертке может быть соотнесено с мифологемой «middangeard» «срединный мир» и символикой центральной точки мира.

Центральное положение уединенного места подтверждается упоминанием в описаниях всех фундаментальных стихий мироздания: земля/камень - earth, ground, stones; вода - stream, spring, sea; воздух/небо - air, sky; огонь/солнце - sun. Основные стихии (иначе - первоэлементы) могут быть опосредованно соотнесены со «срединным индоевропейским кодом» (С.Г. Проскурин).

В горизонтальном срезе пространство структурируется по принципу «внутренний - внешний»: оно всегда удалено от остального (внешнего) мира и отделено от него естественными преградами (холмы, скалы, море, колючие растения, лес), которые обеспечивают безопасность и защищенность. Уединенное место представляется эквивалентным индоевропейской модели мира как «огороженного пространства» (герм.*midja(n)-gardaz и др.-англ. *friю-geard «зона мира»). Наиболее ярко это отражено в связи этимологии слова garden с и.-е. g^(h)erd^(h) «огороженное пространство».

Мифопоэтическое пространство уединенного места всегда заполнено и конституируется наполняющими его вещами. Для него характерны подробные описания растительного мира с акцентом на изобилие (profusion, abundance) и плодородие (fertility, fruitfulness).

При описании поведения и ощущений героев в уединенном месте воспроизводятся однотипные действия (sit, stand entranced, stare). Действия по преимуществу длительны, статичны, что создает ощущение замедления времени при соприкосновении с тайной. Также доминируют чувственные ощущения, обостренные до предела в момент духовного прозрения (частотны глаголы see, smell, sense; существительные scent(s), sound(s)).

Аллитерации. Для описаний характерно наличие большого количества аллитераций, при этом аллитерирующие согласные могут располагаться в начале следующих непосредственно друг за другом слов (suddenly I savoured the sweetness), образовывать «перекрестные» структуры, повторяясь через слово (south-facing dell surrounded by dense thickets), и фонетически сближать слова в составе словосочетаний, ключевых при описании уединенного места (silver stream). Аллитерации, как и в древних поэтических текстах, сохраняют свою мотивирующую силу и создают условия для смысловой соотнесенности лексем в контексте описания уединенного места (ср. silver stream; fragrancy, fruitfulness, fertility, fresh; grow, grass, green, ground).

Анаграммирование. В отрывке из романа «Женщина французского лейтенанта» имеет место анаграммирование слова «одиночество» (SOLITUDE), присутствующего в тексте и являющегося ключевым при описании уединенного пространства поляны, а также фамилии самого писателя - FOWLES: «pOISED In The Sky, craDLED TO ThE aftErnOOn SUn, IT waS charmIng, In aLL wayS prOTEcTED (SOLITUDE)»; «On thE Far SidE OF thiS ShOuLdEr thE Land FLattened FOr a FEW yardS, and thErE WaS hEr `SEcLudEd pLacE' (FOWLES)». Иконическое сближение имени писателя через аллитерации и анаграммирование с ключевыми словами фрагмента (cр. FOWLES - «Фаулз» и WiLd - «дикий», FLOWErS - «цветы», FErtiLity - «плодородие», SOLitudE - «одиночество»), с нашей точки зрения, подтверждает важность данного мотива лично для Фаулза как человека и для его «внутреннего языка» как писателя. Кроме того, в этом можно увидеть попытку эстетического воплощения и осмысления его собственного одиночества (SOLITUDE - FOWLES), «огораживания» своего пространства в творчестве и в реальной жизни.

Криптотипы. При сопоставлении описаний привлекает внимание фонетическая общность слов, являющихся ключевыми при воспроизведении мотива уединенного места. Основные группы лексем, объединенных криптофонемой /s/ и криптогруппой /st/, представлены ниже:

1) sun, sky, stream, sea, stone - основные стихии, первоэлементы;

2) south, east, west - ключевые пространственные координаты;

3) sounds, scents, smell, see, sense - чувственное восприятие;

4) sit, stand, stare, rest, stop - длительные/статичные действия;

5) silent silence, secluded, solitude - одиночество, тишина;

6) strange, astonished, suddenly - странность и внезапность происходящего, удивление;

7) secret, mystery, saint, sacred, ecstasy, existence - тайна, святость, бытие.

Криптофонема активно участвует в формировании в синхронном срезе новой аутопоэтической структуры матричного типа, в которой все элементы характеризуются смысловой отнесенностью к пространству, времени, характерным особенностям и сущности процесса обретения тайного знания в ходе инициации.

Таким образом, мотив уединенного места является частью обширной, реально существующей традиции, которая создает архетипическое «русло» для творческой энергии писателя, задает исходные параметры его индивидуальной модели мира и основное направление развития сюжета. Аутопоэтические языковые техники имплементации мотива делают возможным его формальное и содержательное самовоспроизводство в диахронии.

В третьей главе «Индивидуальные особенности аутопоэтической языковой имплементации мотива уединенного места в прозе и поэзии Джона Фаулза» рассматривается индивидуальная специфика языкового воплощения мотива уединенного места в творчестве британского писателя Джона Фаулза (1926-2005).

Мотив уединенного места в творчестве Джона Фаулза представляет собой одну из важнейших констант его художественного мира, ключевой образ «внутреннего языка» писателя, который имел для него не только эстетическую, но и бытийную ценность. Изучение мотива уединенного места в лингво-аутопоэтическом аспекте позволяет нам выявить «макросмысловую» цельность всего корпуса фаулзовских текстов.

Исследуемый мотив находится в тесной семантической связи с мотивом поиска (quest motif) и в значительной мере соотносится с концепцией целостного видения (whole sight), выработанной Фаулзом на основе философии Гераклита Эфесского: преодоление в себе «варварской» ограниченности и принятие целостного видения, свойственного «аристою», составляет суть возможной трансформации героя, начинающейся в уединенном месте. При этом фаулзовское уединенное место может и должно рассматриваться не только как компонент типично постмодернистской мозаичной картины мира, но и как попытка возрождения мифопоэтического пространства, сохраняющего свои основные признаки и ценностную определенность в новой культурной ситуации.

В рамках исследуемого мотива в произведениях Джона Фаулза в подавляющем большинстве случаев мы имеем дело с природным одухотворенным пространством. Это пространство представлено следующими основными вариантами: остров («Волхв», «Дэниел Мартин», остров Спетсаи в поэзии и дневниках писателя); уединенная ферма/поместье/вилла, обычно окруженная лесом («Волхв», «Башня из черного дерева», «Дэниел Мартин»); сад («Коллекционер», «Дэниел Мартин»); поляна в лесу/холмах/в скалах или вершина горы («Волхв», «Женщина французского лейтенанта», «Дэниел Мартин», «Мэггот»); уединенная долина («Дэниел Мартин»). Природному пространству уединенного места свойственны функции сакрального центра. Это находит отражение в особой аутопоэтической синтактике мотива, который преимущественно обнаруживается в сильных позициях текста (начало, середина, конец, «текст в тексте»). Сакральная центральность уединенного места также подтверждается анализом особенностей его номинации.

Реэтимологизация имен, называющих уединенное место. Реэтимологизация лексем, называющих уединенное место, выявляет «срединность» его положения, в котором амбивалентно сочетаются стремление к «верху» и углубленность «низа», а также позволяет фиксировать ряд потенциальных смыслов, реализующихся в рамках мотива и определяющих характерные черты героев и суть происходящих с ними событий.

Особенности выбора топонимов - имен уединенного места - подтверждают гипотезу об аутопоэтической природе исследуемого мотива. Так сакральная «центральность» уединенного места в романе «Волхв» кодируется в имени греческого острова, где происходит «игра в Бога», - Фраксос (Phraxos). По версии самого Фаулза, название Phraxos этимологизируется как «огороженный (забором)» остров (от греч. цсЬжщ «закрывать»). Уже этот вариант этимологии вызывает ассоциации с индоевропейской моделью мира как огороженного пространства (и.-е. g^(h)erd^(h) «огороженное пространство») и ее англосаксонской версией (ср. др.-англ. geard букв. «ограда», использовавшееся впоследствии для обозначения мира в целом) и усиливает уединенную замкнутость островного мира, подчеркивая важность границы, отделяющей профанную периферию от сакрального центра и создающей пространство, где становится возможным посвящение в тайны бытия. «Центральный» характер этого огороженного пространства выявляется и через значение греч. цсЬжпт англ. «ash»; рус. «ясень; зола, пепел», соотносящего имя острова с священным деревом скандинавской мифологии - ясенем Иггдрасиль, центром и моделью мира как в вертикальной, так и в горизонтальной проекциях, и одновременно древом познания, на котором происходит инициация бога Одина, обретающего мудрость и руны через самораспятие. Идентификация острова - через имя - с мировым древом, открывающим посвященному языческое тайное знание (руны), по существу аутопоэтически моделирует мучительную «инициацию» главного героя романа Николаса (добровольную, как и распятие Одина), приближающегося к постижению тайны любви и свободы через рассказанные и разыгранные в форме «масок» притчи. Последние можно рассматривать как некие «руны», символические знаки, сплетаемые магом Кончисом в не написанный, а «проговоренный», разыгранный и прожитый роман.