Библейский текст как прецедентный феномен

Так, упоминание о сходстве героини повести Людмилы Улицкой «Сонечка» с библейской праматерью Лией, и, следовательно, о том, что жизненная ситуация, нашедшая художественное воплощение, коррелирует с прецедентной ситуацией «Рахиль и Лия», позволяет читателю и интерпретатору текста осуществить когнитивную ретроспекцию, в результате которой по-новому перечитывается упоминание о близорукости Сонечки («Лия была слаба глазами»), о 17 годах, которые прожил с ней муж, о лишенной ревности «сестринской» привязанности к молодой сопернице. В ахматовской «Рахили» когнитивная матрица библейского текста деформируется в соответствии с законами античной трагедии, т.е. «заблуждения» Иакова. Заметим, что «слабые глаза» Лии, которые в Библии прочитываются либо как «некрасивые» (вероятно, на некрасивом лице), либо как символ «слабости» духовной жизни, в ряде художественных текстов трансформируются в «близорукие», «подслеповатые» (А. Ахматова: «И Лию незрячую твердой рукой…»), - т.е. остаются характеристикой физических качеств. Между тем, уже в Средние века, Лия становится символом деятельной (земной) жизни - в полном соответствии с ее слабым <духовным> зрением, что не сказывается на ее внешней привлекательности. Эту мысль донесла до нас «Божественная комедия» Данте:

Мне снилось - на лугу цветы сбирала

Прекрасная (bella) и юная (giovane) жена,

И так она, сбирая, напевала:

«Чтоб всякий ведал, как я названа,

Я - Лия, и, прекрасными руками (le belle mani)

Плетя венок, я здесь брожу одна.

Для зеркала я уберусь цветами;

Сестра моя Рахиль с его стекла

Не сводит глаз и недвижима днями.

Ей красота ее очей мила,

Как мне - сплетенный мной убор цветочный

Ей любо созерцанье, мне - дела» ( lei lo vedere, e me l'ovrare appaga).

Проявившаяся в русском переводе этимологическая близость корней (Рахиль = со-зерцание; Рахиль смотрится в зеркало, «зерцало») позволила М. Лозинскому придать отрывку неожиданно новую точность и глубину, что, в свою очередь, дало жизнь поэтическим текстам, прецедентно связанным не только с Библией, но - непосредственно - с «Божественной комедией». В русской поэзии концепты `Лия' и `Рахиль' включают соответствующие смысловые кванты (`деятельность' и `созерцательность'). Подтверждение находим у Вяч. Иванова в поэме «Сфинкс» и в сонете «Transcende te ipsum», у О. Мандельштама, почти дословно воспроизводящего мысль Данте в известном стихотворении «Он дирижировал Кавказскими горами: Рахиль глядела в зеркало явлений, А Лия пела и плела венок.

Космический масштаб любого библейского концепта, их изначальная привязанность к религиозному дискурсу, не препятствует, таким образом, их дальнейшему философскому осмыслению и переосмыслению, однако можно утверждать, что ситуации, сюжет которых содержит любовные линии, чаще осмысляются именно в этой парадигме, и в целом ситуация «Рахиль и Лия» генерировала значительно больше текстов, эксплицирующих концептосферу `любовь' (Н. Лесков. Русское тайнобрачие). Ср. у Дилана Томаса для характеристики мучительного любовного разлада душевнобольного: He had not slept with Rachel and woken with Leah (Dylan Thomas. The Mouse and the Woman).

Аналогичным образом идет формирование прецедентности на базе ситуаций «Руфь», «Сарра и Агарь».

Огромное количество библейских прецедентных ситуаций, повествующих о знаковых событиях Ветхозаветной истории, о проявлении Божественного промысла, о борьбе человека со страстями, о его «разговорах с Богом», находит смысловые рефлексии в лирике философского характера. Ситуации Книги Бытие, Книги Исход, пророческих Книг и др. породили большое количество концептов, номинанты которых прочно вошли в лексико-фразеологическую систему и в пословичный фонд европейских языков (запретный плод, фиговый листок, чечевичная похлебка, неопалимая купина, манная небесная, золотой телец, мерзость запустения; чти отца твоего и матерь твою, не сотвори себе кумира, ничто не ново под луной, возвращается ветер на круги своя и многие другие). Как правило, эти номинанты относятся к разряду книжной, иногда устаревшей лексики и в русской лингвистической традиции именуются библеизмами; они широко употребительны в книжных стилях (в художественной речи, в публицистике). В общенародном языке имена концептов могут утрачивать смысловую связь с породившими их прецедентными ситуациями.

Отметим также, что при всей огромной употребительности и популярности этих сигналов прецедентности они редко выступают в функции сюжетообразующего средства в прозаических произведениях. Как было отмечено выше, необходимым условием для переосмысления когнитивной матрицы библейского текста в романе, повести, рассказе, драме является наличие в структуре сюжета женских персонажей. Именно поэтому, например, ситуация «Гибель Содома» подвергается переосмыслению в любовной лирике и прозе (преимущественно с использованием прецедентного потенциала субситуации «Жена Лота»), что нехарактерно для ситуации «Иона пророк», хотя отмечаются бесчисленные обращения к последней в философской и гражданской лирике.

Концепты библейского истока достаточно явственно распадаются на две группы. Часть из них можно назвать «библейскими» с некоторыми оговорками, поскольку это общеязыковые концепты, сформировавшиеся под влиянием библейской прецедентности. Их формирование началось в глубокой древности и продолжалось на протяжении веков; однако библейский текст сыграл в их судьбе огромную роль. Это концепты Бог, Ангелы, Дух, Дьявол, Черт, Бесы, Сатана, Рай, Ад, Грехопадение, Жертва и Жервоприношение, Евреи, Закон, Клятва, Суд, Вдова, Пост, Покаяние и некоторые другие. Благодаря своему всеобъемлющему общечеловеческому характеру многие из них уже привлекали внимание ученых и нашли рассмотрение в парадигме различных гуманитарных наук, их номинанты прочно вошли в лексическую систему, а сами концепты имеют в настоящее время сложную смысловую многоуровневую структуру. На сохранение близости с библейским текстом указывает не только их функционирование в религиозном дискурсе, не только история развития значений и оттенков значений у имен концептов, но и существование большого количества прецедентных высказываний, связанных с соответствующими прецедентными ситуациями. Ср. концепт `вдова' и связанные с прецедентными ситуациями Библии «лепта вдовицы», англ. widow's mite, польск. pieni№їki wdowy, также lepta (генерировано ситуацией из Нового Завета); «наинская вдова». Подобные концепты относятся к числу тех ментальных образований, которые связаны в Библии с большим, но обозримым количеством прецедентных ситуаций, в формировании когнитивной матрицы которых они участвуют (ср. также жертва, закон, суд и под.). В рамках данной группы выделена также подгруппа концептов, которые не могут быть отнесены к определенным ситуациям в силу поистине глобального смыслового содержания и значимости (Бог, Дьявол, Ангелы, Дух и т.п.). Сложный путь развития их структуры, влияние на этот процесс духовных поисков человечества, библейского текста и национальных лексических систем - все это позволило занять им одно из ведущих мест в концептуальной картине мира и оказать значительное влияние на формирование литературных языков.

Значимость другой, весьма многочисленной группы концептов (обозначенной нами как концепты библейского истока) связана с участием их в формировании когнитивной матрицы конкретных прецедентных ситуаций. Именно текст Библии, становясь прецедентным, обогащает когнитивное пространство носителей европейских языков ментальными образованиями, которые в полном смысле являются концептами библейского истока. Наличие в структуре этих концептов разнообразных смысловых квантов и наноквантов дает возможность бесконечного варьирования как самой ситуации, так и репрезентирующих ее концептов, зачастую видимой утраты связи с библейским претекстом, редукции прецедентной ситуации до одного-двух концептов - и развертывания ее во вновь продуцированные тексты в «искаженном», а по сути в обновленном виде.

Несмотря на их книжный характер, они хорошо освоены языком, показателем чего служит, в частности, их дальнейшее переосмысление: экспрессивно-стилистическое (ироническое) или семантическое (развитие переносных значений). Таков, например, фразеологизм-номинант «золотой телец», восходящий к насыщенной драматическими коллизиями библейской ситуации Книги Исход, повествующей о поклонении евреями во время странствования по пустыни вместо Бога тельцу, сделанному из золота (Исх. 32.1-4). Атмосфера ритуала поклонения столь непристойному объекту точно передана Г.Гейне, который сравнивает пляшущего Аарона с козлом (Wie ein Bock!)

В качестве олицетворения денег, богатства номинант занял прочное место в русском языке с сохранением идущей от библейского текста отрицательной коннотации в значении (Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин и др.) Юмористический эффект в известном романе И. Ильфа и Е. Петрова связан не только с заменой компонента в структуре фразеологизма (библейский, книжный - на русский: телец - теленок), но и с косвенной отсылкой к другим ситуациям Библии (ср. жертва - жертвенный телец, упитанный <жертвенный> телец - о богатой жертве предполагаемого грабежа). Ироническое переосмысление может происходить также без изменения формы фразеологизма.

В современном социально-культурном дискурсе произошла вполне прогнозируемая актуализация концепта, и «Золотой телец» широко используется в качестве эргонима для номинации казино, ресторанов, магазинов и т.п. Связь с библейским текстом окончательно ослабевает, стилистическая принадлежность имени концепта модифицируется (утрачивается как книжный характер, так и ироническая окраска), семантические сдвиги связаны с приобретением положительной коннотации.

Целым кластером субситуаций, ключевые концепты которых широко вербализованы в языке, представлена также ситуация «Адам и Ева»: рай (Эдем), райский (Эдемский) сад, древо познания, не добро быть человеку единому, из ребра Адама, кость от кости и плоть от плоти, оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей, плоть едина, запретный плод, змей (змий)-искуситель, фиговый листок, в муках рожать детей, умножать скорбь, в поте лица (добывать хлеб), (прах и) в прах возвратишься, дерево жизни, изгнание из рая. При этом наличие в структуре концептов огромного числа смысловых квантов предоставляет создателям художественных текстов, как было отмечено выше, широкие возможности для их варьирования. Так, «райский (эдемский) сад» в языковом сознании - один из компонентов концептополя `Рай'; будучи изгнан из Рая и лишен возможности вкусить от древа <вечной> жизни, человек может попасть в Рай только после смерти; неожиданный эпитет («невеселый») к выражению «эдемский сад» в стихотворении Бахыта Кенжеева оживляет в языковом сознании читателя все эти смыслы, в редуцированном (латентном) виде присутствующие в концепте `эдемский сад'. Кроме того, библейская ситуация инвертируется: Адам и Ева съели запретный плод (яблоко) и были наказаны (изгнаны из Рая), а покойные поэты (в стихотворении речь идет об Ф. Тютчеве и Арсении Тарковском), «наказаны» тем, что попадают в Рай (=умирают): И хотя ни один из них не украл ни яблоко, ни гранат, обоих бардов господь прибрал в невеселый эдемский сад.

Таким образом, концепты библейского истока обладают необычайной сложностью смысловой структуры, подвижностью, динамичностью. Разнообразие структурно-семантических особенностей имен (номинантов) концептов позволяет классифицировать их также по указанным параметрам.

Однокомпонентные номинанты библейских концептов чаще всего представляют собой имена собственные, в том числе такие, которые эксплицируют прецедентную ситуацию в «парном» виде: Адам и Ева, Молох, Руфь, Самсон, Голиаф, Иов, Иона, Исав и Иаков, Лия и Рахиль, Сарра и Агарь, Содом и Гоморра, Гог и Магог, Вавилон и др. Реже прецедентная ситуация представлена тремя и более именами: Ной, Сим, Хам, Иафет. «Парные» имена могут функционировать асимметрично, например, имя Содом конденсирует ситуацию «Гибель Содома и Гоморры», «Каин» - ситуацию «Каин и Авель».

Многокомпонентные номинанты - фразеологизованные словосочетания, ядро библейской концептосферы, пласт фразеологических библеизмов, неоднократно подвергавшийся изучению в плане выявления соотнесенности фразеологии с дословным текстом Священного Писания, их вариативности, сопоставления универсальных фразеологических библеизмов в разных языках, а также лексикографическому описанию. Чаще всего они возникали на базе атрибутивных словосочетаний, ср. запретный плод, фиговый листок, Аредовы веки, Вавилонское столпотворение, Валаамова ослица, святая святых, египетские казни, Неопалимая купина, манна небесная, золотой телец, обетованная земля, Мафусаилов век, козел отпущения, Валаамова ослица, Иерихонская труба, кимвал звенящий, корень зла, злачное место, юдоль плача, ложь во спасение, глас вопиющего в пустыне, мерзость запустения, краеугольный камень (основание), колосс на глиняных ногах, камень преткновения, хлеб насущный, притча во языцех; также со страхом и трепетом, в поте лица и др. Это концепты, которые в редуцированном виде содержат фабулу множества прецедентных ситуаций или конденсируют в себе более крупные прецедентные единицы более высокого уровня (тексты, высказывания). Дальнейшая структурная редукция может происходить на базе метонимического переноса внутри имени концепта: Неопалимая купина - купина, Вавилонское столпотворение - Вавилон, столпотворение, манна небесная - манна, золотой телец - телец.

Третий вид номинантов - предикативные единицы (высказывания, цитаты, паремии): Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю; Избавь нас от мужа кровей; Отойди ото зла и сотвори благ; Бездна бездну призывает;Не сотвори себе кумира и т.п

В главе 4 «Прецедентные ситуации Ветхозаветного истока и их ключевые концепты» библейская прецедентность представлена как образование, способное к бесконечному динамическому варьированию, что связано в первую очередь со смысловой деформацией концептов Ветхозаветного истока при их дискурсивном перемещении. Используя методику наложения когнитивной матрицы библейского текста на тексты художественной литературы, мы можем наблюдать неполное, частичное совпадение основных когнитивных линий, их искажения, привнесения.

Для анализа были взяты тексты, генерированные двумя рассмотренными в главе 3 типами библейских сюжетов, которые условно обозначены как философские и новеллистические. К первым относятся ситуации «Гибель Содома [и Гоморры]», «Иона пророк», «Жертвоприношение Авраама», «Неопалимая Купина»; вторые представлены прецедентными ситуациями «Руфь» и «Сарра и Агарь».

Прецедентная ситуация «Гибель Содома [и Гоморры]» - одна из самых значимых и трагических в Библии - является также одной из наиболее освоенных русской и европейской литературой и культурой. Эта освоенность проявляется в первую очередь в том, что сигналом данной ПС в различных дискурсах служит концепт `содом', имеющий сложную смысловую структуру, обладающий огромными когнитивными потенциями и подвергшийся значительной семантической эволюции в процессе функционирования. Так, несмотря на то, что многие библейские концепты имеют изначально общий статус в европейских языковых картинах мира, в восточнославянских языках на первом место среди лексических значений номинанта - `шум, беспорядок, суматоха'. Лексема «содом» вербализует как концептополе `беспорядок' (беспорядок, безнарядица, безалаберщина, беспутица, бестолковщина, бестолочь, неустройство, неурядица, ад (!), содом, разгром, столпотворение (вавилонское), светопреставление, кавардак, каша, путаница, кутерьма, пертурбация, катавасия, сутолока, базар, хаос и т.п.), так и концептополе `грех, разврат'. Устойчивые употребления номинанта в последнем значении отмечены в текстах русских классиков, начиная с Пушкина («Проклятый город Кишинев!..» <Из письма к Вигелю> и др.), и в современной беллетристике. Например, в поэтическом тексте Дм. Быкова «Ведь прощаем мы этот содом…» в рассматриваемом концепте закодирован основной смысловой квант `грех', который вербализован большим числом компонентов, эксплицирующих представления о грехе в определенный исторический период (предреволюционная эпоха, начало XX века, Серебряный век русской литературы). Это самоубийство, чтение книг сомнительного содержания, сектантство, болтовня, собственно «содомский» грех и т.д.

В русской, в особенности в диалектной речи зафиксировано огромное количество употреблений слова «содом», его производных, устойчивых сочетаний и паремий, содержащих эту лексему. По данным словаря Даля, эти употребления не связаны с концептуальной основой `грех', т.е. непосредственно с библейской ПС, ср. Такой содом, что пыль столбом; Это не дом а содом; Уток-то на озере содом (=толпа, множество, тмбв., тульск.); За содомом гостей не останется поглодать и костей; Слышь, в кабаке содомят как! (= шумят); содомщик - затейщик ссор, сварливый орала (sic!).

В западноевропейских языках концепт `содом' сохранил более четкую связь с генерировавшей его библейской прецедентной ситуацией, поэтому в толковании значения номинанта концепта актуализирована сема `грех, греховность', ср. в польском Sodoma i Gomora - `siedlisko wystкpku, gniazdo rozpusty, niemoralnoњci, grzechu, bezboџnoњci'; в английском Sodom - `a sinful wicked place'. Производные (англ. sodomy и т.п.) также характеризуют один из тягчайших грехов.

В поэтическом тексте К.И. Галчинского jeden z Sodomy i Gomory («один из Содома и Гоморры», один из содомлян) - `грешный, слабый человек' (Konstanty Ildefons Gaіczyсski. Notatki z nieudanych rekolekcji paryskich).

Дальнейший анализ когнитивной структуры библейской ПС выявил наличие в ней нескольких основных когнитивных линий, наиболее значимых для данной ситуации, и, соответственно, несколько пересекающихся концептополей, служащих для репрезентации данной ПС (`ангелы', `грех', `пожар', `непослушание'; последняя относится к субситуации, связанной с основной ПС, - «Жена Лота»). Субститутом концепта `жена Лота' служит «соляной столп» - многомерный образ, вбирающий в себя смысловые кванты `неподвижность', `непослушание', `грех'.

В результате совмещения когнитивной матрицы библейского текста с матрицей цикла Инны Лиснянской «В пригороде Содома» и двух прозаических произведений (Борис Литвинов «Она не узнала о своей смерти», Руслан Киреев «Лот из Содома» мы получили следующее соотношение концептов и когнитивных линий.

Концепты `Ангелы', `грех' и `пожар' вербализованы во всех текстах, реализующих библейскую прецедентность. Именно эти структуры можно считать базовыми для данной прецедентной ситуации. Динамическое варьирование связано прежде всего с генерированием в художественных текстах новых концептов, привнесенных в рассматриваемую ПС: `ужас' (И. Лиснянская, Б. Литвинов; в Библии концепт присутствует в имплицитном виде в связи с ситуацией огненного дождя); `память' (Лиснянская), `жертва' (Литвинов), `любовь' (Литвинов, Киреев), `ложь' (Киреев). С другой стороны, в художественных текстах отсутствует экспликация концепта `непослушание <как грех>', важнейшего для религиозного дискурса; субситуация «Жена Лота» интерпретируется иначе.

В XX веке русская и европейская словесность при обращении к ситуации «Жена Лота» делает акцент на выяснении причин непослушания (Ewa Jaskуіa. «Kto to byі?» Їona Lota w poezji XX wieku, czyli rozbijanie stereotypu). В ряде текстов в качестве этой причины указывается любовь к родному городу, нежелание его оставить и - напротив - желание сохранить его в памяти, что способствует выработке новой когнитивной линии `память' в сознании авторов и интерпретаторов текстовой информации. Весьма существенно, что при этом в смысловой структуре концепта `Содом' проявляются положительные коннотации, ср. ахматовское красные башни родного Содома. У Юзефа Лободовского также актуализированы смысловые кванты `память', `любовь' (к городу и дому) и т.п.; жена Лота «застыла в прекраснейший памятник любви» (Zastygіa w najpiкkniejszy pomnik miіoњci) к «родному Содому». Смерть, которая была ценой за «последний взгляд» женщины, поэт также признает «прекрасной»: Mуdlcie siк o њmierж rуwnie piкkn№, / њmierж / za cenк ostatniego spojrzenia.

Прецедентную ситуацию «Гибель Содома» отличает одно важное обстоятельство, доказывающее корректность оснований разделения прецедентных текстов на «новеллистические» («романические») и «философские». Наличие в структуре этой ситуации философского типа женского персонажа (жена Лота) придает ей амбивалентность и возможность вербализации концептов `любовь', `память', `жертва' и т.п.

Применительно к другим рассмотренным нами ситуациям подобного типа экспликация этих концептов нехарактерна. Так, в случае реализации прецедентного потенциала ситуации «Иона пророк» с той или иной полнотой воспроизводятся основные концепты и когнитивные линии библейского текста - грех, непослушание, наказание, возможность раскаяния, неисповедимость Божьего промысла; в смысловой структуре ситуации заключен пророческий символ смерти и воскрешения. Хотя сюжет может быть инвертирован, что связано с чрезвычайной многослойностью ПС, он одновременно легко узнаваем в основных ходах (нежелание Ионы проповедовать, бегство, пребывание в чреве кита, спасение и т.д.). Могут актуализироваться не основные когнитивные линии и латентные смысловые кванты: Все возлежали на муравке подле церкви. Некоторые, подобно Ионе, уже и храпляху (Лесков. Архиерейские объезды), ср. Иона же спустился во внутренность корабля, лег и крепко заснул (Ион. 1.4-5). Непрямые аллюзии на библейскую цитату из молитвы Ионы (во время пребывания в чреве кита!) находим у Ф.М. Достоевского: Пусть он мне даст только три тысячи из двадцати восьми, только три, и душу мою из ада извлечет, и зачтется ему это за многие грехи! (Братья Карамазовы). Ср: … Но ты, Господи, Боже мой, изведешь душу мою из ада (Кн. Ионы, 2: 5-10).

Несомненно, пребывание Ионы в чреве кита - наиболее фундаментальная субситуация данной прецедентной ситуации, а кит - важнейший концепт как религиозного, так и светского языкового сознания. Символический уровень концепта в английском языковом сознании рассмотривался в связи с анализом романа Г. Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит)» («Moby-Dick or, the Whale») [Петровская 1991]. По свидетельству В. Даля, этот волнующий воображение сюжет отражен в загадке «Гроб плывет, мертвец поет?» (Иона-пророк).

Необходимо отметить, что не существует однозначного и точного перевода имени главного «субъекта», номинанта концепта. В русских переводах Библии это «кит», в переводе на английский язык - «огромная рыба». В одном из программных эссе Дж. Оруэлла, содержащем отсылку к данной ПС («Inside the Whale») [Orwell 1962], принятое употребление слова кит комментируется следующим образом: «It is perhaps worth noticing that everyone, at least every English-speaking person, invariably speaks of Jonah and the whale. Of course the creature that swallowed Jonah was a fish, and was so described in the Bible (Jonah 17), but children naturally confuse it with a whale, and this fragment of baby-talk is habitually carried into later life - a sign, perhaps, of the hold that the Jonah myth has upon our imaginations». В древнееврейском тексте Иону также глотает «большая рыба»; «кит» появляется в греческом переводе, хотя не исключено, что «рыбой» автор назвал именно кита. Диакон Андрей Кураев замечает: «Что такое «большая рыба» религиозного текста - это знают не биологи, а религиоведы. Это и есть техтонические чудовища («драконы», «водные змеи»), которые в мифах всех народов символизируют изначальные, докосмические, неупорядоченные воды. На библейском языке «киты» (греч. khthon; евр. dag) и «драконы» (греч. drakontes; евр. tanninim) - слова взаимозаменяемые <…>. На языке Библии по сути все равно как сказать: «Иону поглотили воды» или «большая рыба» или «смерть».

В огромном количестве примеров прецедентное имя Иона ассоциативно связано с пребыванием в чреве кита, иногда с указанием на физическую невозможность этого поглощения (Н. Лесков, И. Эренбург, Б. Акунин), чаще - с метафорическим переосмыслением «чрева» как тесного и темного пространства: Лоренц в комнате следователя - как Иона в чреве кита: всюду тьма, тьма…. (С. Липкин); Но не выйдет Иона из темного чрева (С. Кекова); Jak w brzuchu wieloryba: nic nie widaж, ciemno, duszno и т.п. Смысловая динамика связана с переносом квантов `темнота' и `теснота' на метафизическое пространство (Лучше быть Ионой во чреве кита, чем соучастником в чем бы то ни было - Л. Аннинский), в том числе с переосмыслением «чрева кита» (смерти!) как безопасного пространства по сравнению с полной опасностями реальностью. Как «прибежище» Ионы рассматривает общественную позицию поэтов Оруэлл, название его эссе («Во чреве кита» 1940) становится прецедентным для современного исследователя английской поэзии (Jerzy Jarniewicz, «W brzuchu wieloryba»); в новейшей русской литературе: расскажи про кита! что рассказывать? Он огромный а в него можно спрятаться во время погрома? - Сухбат Афлатуни; Террористы разрушили башню Вавилонского торгового центра <…> Льют дожди, обещают потоп. А мне тут хорошо в ките… - Алексей Алехин).

В ряде текстов русской культуры прецедентная ситуация «Иона пророк является тексто- и смыслообразующей.

При наложении когнитивной матрицы библейской ситуации на современные тексты можно утверждать, что в прямом, косвенном или инвертированном виде воспроизводятся основные когнитивные линии и концепты этой ПС, при этом доминирующее положение занимает субситуация `Иона в чреве кита'. Эти концепты достаточно сложны, поскольку в ряде случаев отсутствует единое понимание прототекста; также наблюдается изоконцептуальность, т.е. перекрещивание коцептосфер. Так, грех - «атрибут» язычества, в грехах погрязли жители Ниневии; одновременно грех = непослушание применительно к пророку Ионе. Наказание - это пребывание в чреве кита и наказание - то, чего ожидает Иона применительно к Ниневии. Неисповедимость Божьего промысла подразумевает и обязательность подчинения Его воле (иначе говоря, невозможность непослушания).

«Остров Ионы» Анатолия Кима служит продолжением сюжетов его предшествующих произведений (переселение душ, раздвоение и умножение личностей автора и героев, прыжки во времени, родство человека с животными - также через переселение душ); отдельные линии отражают архаическую охотничью мифологию. С такими художественными установками закономерно связаны искажения библейской прецедентной ситуации, что неизбежно влечет расширение концептосфер прототекста за счет включения в них новых компонентов и реализацию новых концептополей. Искажения, инверсии, непрямое воспроизведение прецедентной ситуации «Иона пророк» связаны, как уже указывалось, с художественными установками автора современного текста, «осовремениванием» постмодернистского характера. Ср. рассуждения о мотивах поведения Ионы:

<…>местечковый пророк Иона видел в Боге абсолютную силу всех действий и всепроникновений, но в то же время простодушно полагал, что и Бога можно на время отстранить от себя, обвести Его вокруг пальца, потому что Он зело велик, то есть очень и очень громаден, вельми неуклюж и космически рассеян <…>.

Привнесение камчадальских верований, мифов, легенд как неотъемлемое свойство метаромана А. Кима (ср. «Белка», «Отец-лес» и др.) значительно искажает библейский текст, однако в этом случае можно говорить о творческом преобразовании прототекста, о его колоссальных текстообразующих возможностях.

Трудный путь танкиста Ионы к мирной жизни, обретение себя и Бога в душе (Маргарита Хемлин. Про Иону) связывается с многократным возвращением в некое «чрево». Возможность такого понимания рецепции прецедентных импульсов рассматриваемой ситуации дает, во-первых, имя героя, и, во-вторых, прямой вопрос другого персонажа: «Только ты проясни, по какому поводу ты Иона. По тому, которого кит проглотил? Или в честь героя врагов народа Якира?». Самое страшное чрево - внутренность танка - одновременно является местом, где человек находится ближе всего к смерти; неудивительно, что «в 1944-м, под Кенигсбергом, Иона выжил нечеловеческим образом». Фрида, акушерка, которая «освобождает» рождающегося ребенка, не может, однако, «освободить» Иону, который ощущает себя вновь попавшим в чрево (танка-кита). Параллельно наблюдается текстовая экспликация концепта 'море' (как вариант - `река'), весьма важного для рассматриваемой прецедентной ситуации, но при этом слабо связанного с реальным сюжетом повествования (основное действие происходит в сухопутных Чернигове и Москве).

Делая попытку сформулировать неясную мысль о своей идентификации, Иона адресуется к другой прецедентной ситуации Ветхого Завета: <…> мне товарищ разъяснял, что когда евреи с богом встретились лично, они ему присягнули на верность и устав приняли от сих до сих. Однако до полного духовного освобождения Ионе предстоит еще многое, а непосредственным итогом приведенного разговора стало новое тяжелое погружение во чрево, новая «смерть»: В сарае оказалось жарко. Давила крыша, стены. Ионе спьяну показалось, что горит в танке…

Ближе всего к освобождению герой находится в абсолютном конце повести, когда концептосферы `воды-моря' и `чрева-танка' перекрещиваются, окончательно генерируя концепт `кит' и проясняя прецедентные маркеры текста: Во сне ему было хорошо, как никогда… Очнулся и подумал, что он снова в танке, и люк открыть нельзя, потому как сверху вода, целое море. Иона громко, не боясь потревожить соседей, начал требовать от всего сердца (=молиться! - Н.О.):

- Ничего мне не надо, все у меня есть. Только сделай так, чтоб не было воды, чтоб я люк открыл, а то я сойду с ума, а мне еще надо как-то жить, раз уж я родился.

В результате становится возможным совмещение когнитивных матриц, и описание снов Ионы прочитывается как сон непокорного библейского пророка в трюме, как сон духовный. Сон на Троицкой горе связывается с нахождением Ионы на горе в окрестностях Ниневии, что подчеркивается зеркальностью ситуации: библейский город (Ниневия) уцелел, засохло единственное растение, прикрывавшее Иону от зноя; в тексте Хемлин город (Чернигов) полностью разрушен, в Хмельнике, кроме разрушений, герой узнает о гибели всех близких, а в окрестностях Чернигова все живет и цветет.

Рассматриваемую прецедентную ситуацию отличает также высокая степень востребованности современными поэтическими текстами. Последние, в свою очередь, проявляют внутренний динамизм библейского текста в качестве прецедентного, непредсказуемые инверсии и вариативность. Так, при наложении когнитивной матрицы библейского текста на текст стихотворения Олега Чухонцева «Вот Иона-пророк, заключенный во чреве кита…» обнаруживается, что эти линии в целом совпадают, однако вербализация соответствующих концептосфер имеет значительные отличия. Концептосфера `непослушание' акцентирована основным текстовым маркером - строптивость (строптивый), так же, как `неисповедимость Божьего промысла' содержит указание еще на один сюжетный ход библейского текста (…еще встанет растеньице за ночь и скукожится враз). Концептосфера `грех' не эксплицирована (если не считать греха непослушания). Когнитивная линия `Иона в чреве кита' вербализована широко как представление о чреве - темном, тесном и чрезвычайно грязном пространстве: темнота-теснота, фекальи, газеты, (подбитые в гурт) думаки, сливные бачки, скверна. Восприятие интертекстуальных связей художественного и библейского текста во многом зависит от интерпретатора: целевая группа О. Чухонцева - читатели и ценители русской поэзии, поэтому в его стихах отсутствует как пересказ библейского сюжета, так и его прямая цитация (с чем мы сталкиваемся, например, при чтении романа Анатолия Кима). При этом в небольшом по объему поэтическом тексте охвачены практически все концептуальные линии и сюжетные ходы библейского претекста.

Интереснейшие поэтические тексты, смысловая и семантическая организация которых зиждется на прецедентной ситуации «Иона-пророк», - «Плач по Ионе-пророку» и «Герой» Олеси Николаевой.

Композиция «Плача…» - переплетение сюжетных линий библейской ситуации и современности (у Николаевой в большей степени вневременного состояния лирической героини) - обнаруживает некоторое сходство с построением рассмотренного текста Олега Чухонцева, что, впрочем, достаточно характерно для современной поэзии в целом и дает возможность для бесконечного варьирования смысловой структуры концептов ПС. Обратившись к сопоставлению когнитивных матриц, мы обнаружили значимость концептов `грех' (в полном соответствии с матрицей Библии; у Николаевой речь идет преимущественно о `покаянии', теснейшим образом связанном с грехом), `сон', а также `сад', `свет' и `тьма' - концепты общечеловеческого статуса, сформировавшееся под влиянием библейского текста.

В последнем сегменте текста аллюзия на засохшее растение - эпизод, венчающий ситуацию «Иона пророк», - связывается с образом погибшего сада, при этом используется такой прием, как сталкивание в одном контексте различных значений многозначных слов: тыква засохла (иными словами, сгорела в лучах палящего солнца) - сад сгорел (в пламени пожара, который не может озарить тьмы): И сад мой - мертв <…> И все сады - горят. Но пламя их - не озаряет ночи..

В «Герое» Олеси Николаевой прецедентность рассматриваемого сюжета проявляется в еще более сложном переплетении смыслов, смещении акцентов, в результате чего генерируется текст колоссального художественного воздействия.

Следующая прецедентная ситуация - «Неопалимая Купина» не содержит большого количества когнитивных линий, поскольку является небольшим (но чрезвычайно значимым) эпизодом библейского текста, в котором впервые возникает купина горяаше (ь вЬфпт чбЯефбй рхсЯ, rubus uritur igne).

Неопалимая Купина - чудесный, горящий, но не сгорающий куст терновника, в пламени которого Моисею явился Бог и повелел ему вывести еврейский народ из египетского плена (Исх. III, 2). Это важнейший ветхозаветный прообраз Богоматери, ее чистоты, нетленности, символ непорочного зачатия.

В этом эпизоде эксплицируются концепты `Бог, Божественное начало' и `Божественное пророчество', поэтому `Неопалимая Купина' обладает достаточной смысловой самостоятельностью и одновременно является компонентом концептосферы «Бог». У рассматриваемого концепта может выделяется понятийный уровень, поскольку «неопалимая купина» - народное название ясенца (Dictamnus albus), который может вспыхивать, но не сгорать в сухую, жаркую погоду.

Языковое выражение номинанта концепта обладает богатой внутренней формой в русском и в других славянских языках, связанных с православной культурой (ср. укр. неопалима купина, болг. неопалимата къпина); в европейских языках употребляется более близкое к библейскому первоисточнику имя «горящий куст» (англ. burning bush, франц. buisson ardent, польск. krzak ognisty). Образ этот является одним из самых поэтичных и наполненных глубоким символизмом в русском языковом сознании и в художественных текстах. Несомненна его близкая связь с концептом `огонь', а через него - с концептом `свет'. И огонь, и свет также обладают мощным символическим потенциалом. В художественных текстах концептосфера `Неопалимая Купина' может быть вербализована разными компонентами, иметь косвенную и инвертированную вербализацию или не иметь вербальной экспликации, если концепт выявляется всей прецедентной ситуацией «Моисей в пустыне» (А.Белый, В.Брюсов).

Связь образа Неопалимой Купины с концептом `Бог' обладает большой устойчивостью, и в большом количестве текстов разных авторов Неопалимая Купина символизирует Божественное откровение, пророчество, очищение, нетленность (Мельников-Печерский, Лесков). Многочисленны и разнообразны поэтические тексты, эксплицирующие символический уровень концепта (М. Волошин). Сложной и неоднозначной структурой обладает этот образ в творчестве А. Блока (представлен такими компонентами, как Моисеев куст, Купина, огонь Купины, Купина затлевает). Он может быть вербализован максимально близко к библейскому пониманию как компонент концептосферы `Бог' («Весна в реке ломает льдины…»), символизировать Божественную чистоту, а также отвлеченно-возвышенную женственность («Странных и новых ищу на страницах…»), находить философское переосмысление в духе идей пантеизма («Старушка и чертенята»).

Во многих текстах современной прозы и поэзии при обращении разных авторов к теме Холокоста, к ближневосточной тематике, обычно при описании Израиля, т.е. Святой Земли, где произошло первособытие, отраженное в Библии, при любой творческой установке, художественных задачах, переосмыслениях библейского образа и привнесениях в его смысловую структуру связь с концептом `Бог' является отчетливой и цельной (С. Липкин, И. Лиснянская и др.).

В большом количестве современных текстов изоконцептуальность рассматриваемого концепта концепту `Бог' может быть не выражена отчетливо, хотя в целом сохранена (С. Алтухов, С. Кекова, Евг. Сабуров).

Рассматриваемый концепт обнаруживает текстообразующие возможности в рамках большого текстового пространства в романе Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик», где большая часть действия разворачивается также на Святой земле. Особенность романа в его магистральной теме - поисках Бога, поэтому концепт `Неопалимая Купина' в качестве экспликанта концепта `Бог' чрезвычайно органичен для смысловой структуры текста романа. В то же время его собственная значимость связана с тем, что он служит прямой отсылкой к прецедентной ситуации «Моисей в пустыне», а с этой ситуацией может быть соотнесен текст всего романа и образ главного (и заглавного) героя. Даниэль Штайн - переводчик (пере-водчик). Основное значение глагола «переводить» - `ведя, сопровождая, переправлять через какое-либо пространство', поэтому название профессии Штайна совмещает как минимум прямое и переносное значение (`выражать, передавать средствами другого языка'), включая разные оттенки значения, актуальные для идиостиля Л. Улицкой. Даниэль Штайн - и переводчик в немецкой комендатуре, и «переводчик» богослужения, и «переводчик» в другую веру, и, разумеется, тот, кто вывел, перевел людей из гетто в лес (<…> вывел нас, как Моисей). «Переводу» подверглось также его имя - Дитер; имя Даниэль отсылает к прецедентной ситуации «Даниил пророк».

Поэтому с самого начала мы предполагали, что среди прочих когнитивных структур текста найдет экспликацию концепт `Неопалимая Купина', и это предположение полностью подтвердилось. На протяжении повествования можно наблюдать, как на базе явления реальной действительности (ясенец) возникает номинант концепта, получающий библейское смысловое содержание, а затем символическое наполнение.

Концепт `Неопалимая Купина' обладает большим текстообразующим потенциалом. Подтверждением этого служат как прозаические тексты, озаглавленные именем рассматриваемого концепта, в русской и в европейской литературе (Иван Наживин. «Душа Толстого. Неопалимая Купина»; Kazimierz Nowosielski. Krzak ognisty; Romain Rolland. Le Buisson ardent - IX книга романа «Жан-Кристоф» и др.), так и стихотворные произведения (О. Чухонцев. Однофамилец; А.Кушнер. Кустарник).

Если говорить о смысловой эволюции концепта `Неопалимая Купина' в языковом сознании носителей русского языка и в текстах русской литературы, то в самом общем виде она выглядит следующим образом.

Тексты русской классики эксплицируют его наиболее близко к библейскому пониманию. В современных текстах эта близость в целом сохраняется, однако может наблюдаться достаточно свободное обращение с когнитивными линиями прецедентной ситуации, ее искажения, привнесения в ее структуру, косвенное воспроизведение и т.д. Традиция обращения к образу Неопалимой Купины не прерывалась в тексте советской литературы, однако произошло закономерное ослабление связи этого концепта с базовым концептом `Бог', исходное словосочетание, служившее именем концепта, подверглось фразеологизации. Устойчивое сочетание неопалимая купина фиксируется в БАС со значением `в библейской мифологии - горящий, но чудом не сгорающий куст'. На базе исходной семантики в текстах развиваются оттенки `огонь, который не способен уничтожить, - в прямом и переносном смысле; испытания; мужество, стойкость, подвиг' и т.п.

Поэтичность образа Неопалимой Купины, богатая внутренняя форма фразеологизма, являющегося номинантом концепта, - все это предопределило его устойчивость и употребительность в текстах самого разного содержания и художественных направлений. В пространстве советской литературы он продолжал выполнять текстообразующую функцию, хотя мог практически утратить связь с библейской прецедентной ситуацией и сохранить значение «сильный <очищающий>, грозный огонь». Далее развиваются смысловые коннотации: любые испытания (важнейший элемент концептуальной картины мира советского общества) - стойкость, мужество (= подвиг), проявленные в этих испытаниях. В военной и послевоенной прозе и публицистике нередки примеры такого рода. Особую значимость приобрел рассматриваемый концепт в украинском языке. Так, Максим Рыльский (поэма «Неопалимая купина», 1943) предрекает врагам еще не освобожденной Украины смерть в «вечном огне» и рождение новой жизни из этой «неопалимой купины». Неопалимая купина именуется также «священной» и «благоуханной», картины украинской истории и грядущей мести приобретают почти библейский масштаб. При этом призывом к мести послужило «слово партии»: І партії почувши слово, Стобратні рушили війська <…> І туманіють вражі зграї, І сонце з хмари вирина, І з-над пожарів виникає Благоуханна купина. Другой авторитетный текстовый источник - киноповесть Александра Довженко «Украина в огне» - также способствует актуализации смысловых квантов и наноквантов `подвиг', `страдание', `непобедимость' и т.п.: І стоїть Україна перед нашим духовним зором у вогні, як неопалима купина. Эта цитата используется либо в качестве интертекстуального фрагмента, либо без ссылок на источник, но с твердой уверенностью ряда современных авторов в том, что Неопалимая Купина - национальный символ Украины: Біблійний вислів «Неопалима купина» став національним символом. Згадаймо Довженкове: «І стоїть Україна перед нашим духовним зором, як неопалима купина»; значенні словотвір неопалима купина <…> символізує незнищеність рідної землі; Неопалима купина - поетичне відображення долі України та українського народу.

Такую символику концепт не приобрел ни в русском, ни в белорусском языке. Из текстов советских авторов, кроме публицистических, наиболее значимым представляется повесть Бориса Васильева «Неопалимая купина», содержательно также связанная с темой Великой Отечественной войны, через которую прошла навсегда «опаленная» ею героиня, «реликт эпохи военного коммунизма», проявляющая в мирное время удивительную стойкость и мужество и в финале гибнущая во время пожара. Ситуация гибели героя романа Л. Улицкой Даниэля Штайна отмечена чертами поразительного сходства со смертью героини Б. Васильева. Ср. у Васильева:

А из горящего комода <…> раз за разом били по ней пули из патронов к «вальтеру» <…>… ее вдруг бросило на стену, и в ослепительно полыхавшем пламени она ясно-ясно увидела улыбающегося Васю. - и у Улицкой:

Огонь взмыл вверх двумя густыми рукавами, машина медленно перевернулась, нашла единственный провал между двумя каменными грядами и загрохотала вниз, вильнув красным шлейфом. От места ее приземления вверх, к дороге побежал огонь <…> .

По-видимому, можно говорить об устойчивых смысловых ассоциациях, связанных как с прецедентной ситуацией «Моисей в пустыне» (Бог, говорящий из горящего куста, - чудо - смертный человек не может не сгореть в огне), так и с внутренней формой номинанта концепта (Купина горит, но не сгорает - есть нечто нетленное, то, что сильнее смерти).

Прецедентная ситуация «Авраам и Исаак» является одной из важнейших в Книге Бытие. Ситуация обладает огромной значимостью в иудаизме, христианстве, мусульманстве. Среди всех когнитивных линий, развертывающихся в рассматриваемой прецедентной ситуации, абсолютно сильную позицию обнаруживает линия `жертва, жертвоприношение' и соответствующий ключевой концепт, в формировании и семантической эволюции которого библейские тексты сыграли огромную роль и который занимает значительное место как в языковой и концептуальной, так и в художественной картине мира. Именно поэтому к рассматриваемому сюжету традиционно обращается религиозная философия, рассматривающая под разными углами зрения концепт `жертва', не познаваемый с позиции простого смертного. Мы имеем в виду в первую очередь С.Кьеркегора, для которого ситуация «Авраам и Исаак» послужила фундаментом его построений о вере.

Концепт `жертва' с наибольшей полнотой репрезентирует прецедентную ситуацию «Жертвоприношение Авраама» и находит экспликацию в текстах, созданных на разных языках, различных по жанру, стилистике, индивидуально-авторской принадлежности (Ласло Бито / Laszlo Bito. Семь ключей к вратам рая; А.Тарковский, В.Шнейдер и др.). Достаточно прогнозируемой является актуализация рассматриваемой ПС в постсоветской публицистике: Вся история 60-70-80-90-х - история жертвоприношения Авраама. Отцы готовы закласть детей по воле государства, из страха, ради сохранения жалкого статус-кво частичных репрессий (Валерия Новодворская. Жертвоприношение Авраама).

В современном культурно-философском и художественном дискурсе наиболее значимый текст, обращенный к данной прецедентной ситуации, - поэма Иосифа Бродского «Исаак и Авраам».

Другие когнитивные линии, образующие данную прецедентную ситуацию, реализуются в художественных текстах сравнительно редко. Ср., например, `овен, оказавшийся в кустах' в повести Н.С. Лескова «Некрещеный поп».

Необходимо отметить когнитивный универсализм рассматриваемой прецедентной ситуации. Так, наложение матрицы библейского текста на текст романа Раймона Лефевра «Жертвоприношение Авраама» («Le sacrifice d'Abraham») выявляет реализацию ключевого концепта `жертва`/`sacrifice', выполняющего текстообразующую функцию. Несмотря на то, что слово-номинант концепта имеет во французском языке несколько иную, чем русское «жертва», семантическую структуру, этимологические и словообразовательные связи (ср. sacrй `священный, святой', sacrement `таинство, освящение', sacrer `посвящать в сан' и т.д.), экспликация концептосферы `жертва' представляется устойчивой и сходной в разных языках. Как и в других примерах, высокой воспроизводимостью обладают концепты `отец'/`сын' и концептосфера `государство' (`родина') как субститут «отца», что характерно для языковой и концептуальной картины мира многих языков (русск. отчизна, отечество, англ. fatherland, нем. Vaterland, исп. patria, латышск. tзvija от tзvs 'отец', болг. отечество, польск. оjczyzna, укр. батькiвщина и т.д.). В романе Лефевра государство и реальный отец приносят сына в жертву войне, <отцовскому> тщеславию и <государственному> патриотизму, а последний, в свою очередь, изоконцептуален тщеславию и национализму. Когнитивная структура романа «стянута» абсолютным началом (название, содержащее номинант концепта) и финальным письмом отца - развернутым сравнением, отсылающим к прецедентной ситуации «Авраам и Исаак». Искажения в когнитивной матрице библейского текста также имеют достаточно сходства, чтобы можно было говорить об их универсальном характере: если речь идет о реальной жертве, многие когнитивные линии библейской прецедентной ситуации - Ангел, овен в кустах - не реализуются и не могут быть реализованы.

Прецедентные ситуации «Сарра и Агарь» и «Руфь» относятся к ситуациям, содержащим драматический элемент, их сюжет построен по новеллистическому типу.

Исходя из содержательной стороны ситуации «Сарра и Агарь», мы можем с определенной степенью уверенности предположить, какие именно концепты будут формироваться на ее основе и какие предсказуемые изменения в структуре когнитивной матрицы и ключевых библейских концептов будут происходить. Для рассматриваемой ситуации Библии важнейшими являются концепты `всемогущество Бога' (рождение Исаака - то, что выше человеческого естества), `неисповедимость Божьего промысла'. В библейской «жестокости» есть смысл, который выше понимания земного человека (подобный жертвоприношению Авраама); в изгнании и страданиях Агари прочитывается ее грядущее предназначение. Наконец, прецедентные имена праотца множества народов Авраама, праматери Сарры, их сына Исаака формируют когнитивную линию `семья' и соответствующий концепт. Ситуация содержит важнейшее условие для реализации прецедентного потенциала сюжетов данного типа - наличие в библейском нарративе женских образов. Варьирование когнитивной линии `семья' - одной из важнейших в рассматриваемом прецедентном тексте - генерирует концепты `семья', `любовь', `женственность', `ревность', `измена' и т.п.