Русский язык в восточном зарубежье (на материале русской речи в Харбине)

Особенной чертой Харбина в первой половине ХХ века была его ярко выраженная многонациональность (п. 1. 4). Так, архивные данные от 28 июля 1910 г. свидетельствуют о том, что европейское население в Харбине в то время составляло 32 320 жителя, из них 31 269 человек были русскоподданными (это русские, украинцы, белорусы, армяне, грузины, евреи и др.), евреи - 452 чел., германскоподданные ( в том числе, немцы) - 166 чел., греки - 92 чел., англичане - 83 чел., французы - 60 чел., поляки - 53 чел., турки - 40 чел., чехи - 33 чел., австрийцы - 21 чел., меньше 20 чел. составляли итальянцы, грузины, испанцы, болгары, американцы, шведы и швейцарцы [Василенко 1998 : 63]. Таким образом, в Харбине сложился своеобразный многонациональный конгломерат. Существовавшие в Харбине этнические сообщества сохраняли традиции своего народа, религиозную память и свой язык.

Средством общения внутри этнических групп в Харбине оставался родной язык, который, являясь существенным признаком этноса, позволял этнической группе самоидентифицироваться. В Харбине можно было не знать языка страны проживания - китайского, пользуясь только своим родным языком. В этом состоит одно из основных отличий восточной русской эмиграции от западной, в которой для полноценного существования было необходимо знание языка принявшей эмигрантов страны: «На улицах Парижа русские говорили на чужом языке, на улицах Харбина - на своем» [Бобин 1994 : 7].

В фокусе нашего внимания находились языки двух самых больших по количественной представленности в Харбине и по всей линии КВЖД этнических групп - китайцев и русских. Китайский язык - официальный языка Китая и язык значительной части местного населения. Китайская этническая общность в рассматриваемых условиях доминировала в силу своего количественного превосходства и исторически сложившейся государственной закрепленности на данной территории. Однако китайский язык как язык доминирующего этноса не оказывал значительного влияния на другие, сосуществующие с ним по воле исторического случая языки, и не подавлял их. Китайский язык использовался китайцами в различных ситуациях официального и неофициального общения. Русские, приехавшие в Северо-Восточный Китай и Харбин для строительства и обслуживания КВЖД, а также бежавшие из России после революции 1917 г., как правило, не знали китайского языка, на что было уже указано.

Подход к языковому вопросу у администрации КВЖД, которая была общей производственной сферой для русского и китайского населения, следует считать политически грамотным: организовывались языковые курсы по обучению русских китайскому языку, а китайцев - русскому, выпускалась учебная литература и словари по русскому и китайскому языкам. При том образовательная доминанта принадлежала русскому языку: китайцы в большей степени стремились к овладению русским языком. Это выражалось в их желании получить образование на русском языке и имело массовый и интенсивный характер. Данное явление объясняется культурным фактором: «язык одолевает своих соперников не в силу каких-то своих внутренних свойств, а потому, что носители его являются более воинственными, фанатичными, культурными, предприимчивыми» [Мартине 1999 : 43].

Языковая политика как сознательное воздействие общества а язык представляет особую сложность в многонациональных государствах. Укажем на статус русского и китайского языков в Харбине как языков больших этнических групп, одна из которых характеризуется пребыванием на своей исконной территорий, другая же - «пришлая». Титульным языком на всей территории Китая являлся и является китайский язык. Этот же язык государственный и официальный в этой стране. Русский же - не титульный и не государственный, но являлся официальным в Китае, а именно в Харбине, пока там существовал ряд общественных институтов на русском языке в местах компактного проживания русских. К числу этих институтов следует отнести образование, печать, производство и некот. др., в которых официальная и неофициальная коммуникация осуществлялась на русском языке.

Языковую политику китайского государства в отношении русских и других народов, проживавших в первой половине и середине ХХ в. в Китае, можно определить как лояльную. В частности, не существовало запрета на русский язык, не было требования говорить на языке страны проживания, наоборот, как мы видели, осуществлялся поиск языкового компромисса (официально - через мероприятия языковой политики; неофициально - через возникший как необходимость контактный язык - пиджин) для наилучшего совместного сосуществования.

Во время китайской «культурной революции» (1966-1976 гг.), наоборот, оставшимся в Харбине русским было желательно забыть и свой русский язык, и то, что они русские: политика нетерпимости к чужой культуре и чужому языку исходила от государства. Профиль языковой политики резко изменился: она приобрела типические для закрытого тоталитарного общества черты. Такой тип языковой политики, по классификации Т. Скутнабб-Кангаса и Р. Филипсона, называется «политикой, ориентированной на ассимиляцию языка». И эта ассимиляция произошла в Харбине с потомками от смешанных браков русских и китайцев, чье детство пришлось на 60-е-70-е гг.: они почти не говорят по-русски. Русские харбинцы более старшего поколения сохранили свой язык в устной и письменной форме, несмотря на отсутствие «равноправия этносов и юридических гарантий для сохранения этноязыкового разнообразия социума», характерных для открытого (демократического и либерального) общества [Мечковская 2001 : 207].

У языковой политики есть и другая сторона: она может носить общественный характер. В таком ракурсе вся русская общественная жизнь в Харбине и во всем Китае, осуществляемая на русском языке во время всего периода массового русского присутствия там, являлась проводником не закрепленной законодательно языковой политики, направленной на сохранение этничности своего национального коллектива. Проводились и мероприятия, направленные на сознательное сохранение русской речи в эмиграции в образцовом состоянии. В мероприятиях «внутренней» языковой политики - одна из причин хорошей сохранности родного языка в условиях существования этноса на территории чужого государства.

Языковая ситуация (п.1. 5.) в Харбине в первой половине и середине ХХ в. как многонациональном и быстро развивающемся городе входит в число неординарных языковых ситуаций. Харбин был своеобразным Вавилоном - «международной выставкой рода человеческого», «многонациональным, разноликим и разноязычным городом» [Василенко 1998 : 64].

Проблема языковой ситуации является самой существенной и специфичной для социолингвистики, и в понятие языковой ситуации следует включать всю функциональную сторону языка: социально обусловленный характер функционирования различных форм существования языка и их взаимодействие с другими языками во всех сферах жизни конкретной этнической общности [Аврорин 1975 : 127-130]. Актуальность описания языковых ситуаций обусловлена, во-первых, тем, что каждая конкретная языковая ситуация по возможности должна быть учтена при целостном типологическом описании существовавших когда-либо языковых ситуаций, во-вторых, исследование конкретных языковых ситуаций позволяет оценить перспективность или бесперспективность языковой политики в отношении языка и прогнозировать тенденции языковой жизни [Швейцер 1976 : 134].

В работе предпринят опыт описания и анализа языковой ситуации в русском Харбине с учетом ее типологических параметров: восстановлены качественные, количественные и оценочные характеристики. В результате чего было установлено, что языковая ситуация (ЯС) в Харбине начала и середины ХХ в. может быть охарактеризована как:

1) поликомпонентная, т.к. включает в себя множество идиомов как на уровне экзоглоссии (на межъязыковом уровне), так и на уровне эндоглоссии (на уровне подсистем - идиомов одного языка);

2) по демографической мощности ЯС разномощна, т.к. численность носителей того или иного идиома различна;

3) по коммуникативной мощности анализируемая ситуация является неравновесной, поскольку число обслуживаемых коммуникативных сфер у каждого идиома индивидуально;

4) рассматриваемая ЯС относится к числу многополюсных по причине функционирования в Харбине нескольких доминирующих идиомов;

5) по лингвистическому характеру составляющих ЯС идиомов она является многоязычной;

6) ЯС демонстрирует сочетание различных по структурно-генетическому признаку языков и в разных своих фрагментах характеризуется как гомогенная и гомоморфная (сосуществовали одновременно языки, имеющие общую генеалогию и являющиеся типологически тождественными), гетерогенная и гетероморфная (сосуществовали языки неродственные и типологически различные), гетерогенная и гомоморфная (сосуществовали языки морфологически однотипные, но разные по происхождению);

7) по функциональной равнозначности идиомов анализируемая ЯС дисгармонична (сосуществовавшие идиомы не имели равнозначного статуса).

Кроме объективных факторов, определяющих языковую ситуацию, немаловажное значение имеют субъективные, связанные с оценкой идиомов как носителями самих языков, так и носителями других языков «с точки зрения коммуникативной пригодности, эстетичности, культурной престижности и т.д.» [Виноградов 1990 : 617]. Межнациональные отношения в Харбине можно охарактеризовать как толерантные, а межгосударственные (до японской оккупации) были строго регламентированы международными законодательными актами, не предполагающими какой-либо дискриминации местного населения. Потому и отношение к своему и чужому языкам у харбинцев разных национальностей выразилось в двух теденциях: во-первых, в стремлении сохранить свой язык и культуру и, во-вторых, в уважительном, толерантном отношении к чужим языкам и культуре.

Кроме того, необходимо особо отметить престижность русского языка в Харбине как следствие его высокой социальной оценки среди китайского населения (выраженное, напр., в стремлении получить образование на русском языке). Высокую общественную оценку русского языка подтверждают такие факты: 1) многообразие сфер жизнедеятельности, в которых применялся русский язык в Харбине; 2) стремление русских сохранить родной русский язык в исконном состоянии и чистоте, поддержание русской языковой среды; отношение к русскому языку как исторической и культурной ценности; 3) признание русского языка в Харбине как средства оформления городского топонимического пространства и некот. др.

Итак, анализ языковой ситуации в Харбине начала и середины ХХ в. показал, что при значительном количественном превосходстве носителей титульного языка, выступавшего одновременно государственным и официальным, русский язык, также имевший статус официального, являлся более широким в коммуникативном плане средством и рассматривался как язык культуры, знание которого было престижно для носителей титульного языка.

К особенностям языкового бытия Харбина первой половины и середины ХХ века относится функционирование особой формы речи, выступавшей в качестве контактного языка между русским и китайским населением. Это русско-китайский пиджин. (п. 1.6). Так, Е. П. Таскина отмечает: «… Русские и китайцы в быту отлично понимали друг друга, используя совершенно неподражаемый «дальневосточный» способ речевого общения», или «ломаное русско-китайское наречие» [Таскина, 2005 : 38; 1994 : 46].

По определению В.А. Виноградова, пиджин - это «структурно-функциональный тип языков, не имеющих коллектива исконных носителей и развившихся путем существенного упрощения структуры языка-источника; используется как средство межэтнического общения в среде смешанного населения» [Виноградов 1990 : 374]. В качестве одного из основных признаков пиджина называют его ситуативное использование: это язык торговли [Беликов 1998 : 15]. Другим важным свойством пиджина как средства коммуникации является упрощенность его структуры: «пиджинизация проявляется прежде всего в разрушении и упрощении сложных грамматических моделей языка-источника, развитии аналитизма и изоляции; она часто затрагивает и фонологическую структуру - происходит исчезновение или модификация некоторых категорий звуков, разрушение тоновой системы и т.п.» [Виноградов 1990 : 374].

В работе охарактеризован тип коммуникативной ситуации, средством общения в которой в русском Харбине выступал пиджин. Участники ситуации различались по национальности и по языку: это были русские эмигранты, говорившие в основном на своем родном языке (при этом не исключалось знание других языков, в первую очередь, европейских), и представители местного населения, в большинстве своем китайцы, с основным китайским языком. Носители русского языка имели, как правило, более высокий социальный статус - именно к ним обращались носители китайского языка на пиджине. Сфера использования русско-китайского пиджина в Харбине: уличная торговля, оказание услуг, бытовые разговоры. Круг мест общения довольно широк: улица, торговые и др. помещения, приспособленные для оказания различных услуг. Цель коммуникации - обмен услугами и товарами, которые предлагали представители местного населения - носители китайского языка - и пользовались при этом пиджином. Отношения между участниками коммуникации неофициальные, тональность общения нейтральная, тяготеющая к дружественной. Способ общения - устный, хотя использовались и элементы письменной формы, например, в торговых вывесках и объявлениях, написанных китайцами на русском языке. Социальную роль данной формы речи в условиях тесного сосуществования русских и китайцев в Харбине следует рассматривать как положительную, способствующую взаимовыгодным контактам. Причем инициаторами такого речевого общения выступали китайцы. Русско-китайский пиджин, бытовавший в Харбине, а также его окрестностях мы рассматриваем как один из территориально-хронологических вариантов данного пиджина и условно обозначаем его как харбинский. Русские в Харбине пиджином пользовались мало, фактов для анализа русского этнолекта недостаточно. Языковой контакт в речи русскоговорящих Харбина проявлялся: а) в заимствовании слов из китайского языка, чаще всего для обозначения экзотических понятий; б) во фрагментарной имитации русско-китайского пиджина в соответствующих ситуациях.

В работе был выполнен лингвистический анализ харбинского варианта русско-китайского пиджина, реконструированного по данным различных источников: научных, художественных, мемуарных, публицистических. Языковому анализу оказались подвергнуты все уровни рассматриваемого типа языка. Его результаты продемонстрировали особенности взаимодействия систем двух типологически нетождественных языков, проявившиеся в системно представленных в нем явлениях (напр., тяготение к открытости слога и артикуляция звуков по типу близких звуков родного языка - в фонетике, отсутствие словоизменения и стремление к аналитическим формам - в морфологии, тяготение предиката к концу синтаксической конструкции - в синтаксисе и др. Многие из отмеченных в исследовании языковых особенностей анализируемого варианта русско-китайского пиджина обусловлены влиянием китайского языка как языка изолирующего типа. Вместе с тем языком-лексификатором для русско-китайского пиджина выступает русский язык.

Данные лингвистического анализа харбинского варианта русско-китайского пиджина позволили сделать вывод о его принципиальном сходстве с другими вариантами, возникавшими и функционировавшими в других исторических обстоятельствах при тесных контактах русских и китайцев, начиная с первой половины XVIII в., в приграничных с Китаем регионах России.

Во второй главе «Русский язык в восточном зарубежье в начале и середине ХХ в. (на материале периодической печати русского Харбина) представлена общая характеристика русской периодики Харбина и дан анализ различных типов дискурса в их развитии на протяжении полувека. В фокусе внимания оказались общественно-политический, религиозный и рекламный дискурсы, которые показывали различную степень динамики в дискурсивном пространстве русской харбинской периодики.

В п. 2.1. дана общая характеристика русской периодики Харбина. Русские периодические издания восточного зарубежья, издаваемые в Харбине начала и середины ХХ в., были рассчитаны на разную аудиторию, имели различную политическую направленность, преследовали различные цели. Эти и другие факторы обусловливали языковую специфику каждого конкретного издания. Для анализа нами были использованы в основном периодические массовые издания, предназначенные для информирования широкого круга лиц разного социального положения, разных политических убеждений, разного возраста о важных событиях в городе и регионе. Харбинская периодика такого плана представляла собой речевой континуум, рассчитанный на добропорядочного, благовоспитанного, интеллигентного адресата. Это тот самый человеческий идеал, вывезенный в русский Харбин из старой России и сохранявшийся там на протяжении всей истории существования русской харбинской диаспоры.

По своему языковому качеству периодика Харбина на протяжении всего периода его существования была неоднородной. Язык харбинских газет и журналов был непосредственно связан с изменениями социального фона, на котором они существовали.

В структуре массовой периодики русского восточного зарубежья в первой половине и середине ХХ в. содержались: 1) материалы политического характера о событиях в России и за рубежом в проекции на жизнь русской колонии в Китае, 2) материалы религиозного содержания; 2) материалы, посвященные экономике и культуре Китая, особенно Маньчжурии, 3) материалы, о жизни русской колонии, в том числе культурной и спортивной, 4) рекламные материалы и объявления и некот. др. Эти составляющие продиктованы потребностью в публичном освещении указанных сфер практической и духовной деятельности русской восточной эмиграции и характеризуют ее как открытое, толерантное к другим культурам, разносторонне образованное и деятельное сообщество. Каждый из обозначенных компонентов структуры массовых периодических изданий восточного зарубежья характеризуется своим особым типом дискурса, среди которых общественно-политический, религиозный, рекламный и др.

Газеты и журналы полифоничны по своей сути: в них публикуются материалы разных авторов на разные темы, отражаются разные точки зрения на происходящее (если не в одном издании, то в разных изданиях одного периода). В многоголосье харбинской периодики слышны голоса разных слоев населения в свойственных для них речевых формах: дискурсивное поле газеты является незамкнутой системой, способной принимать средства разных стилей и форм языкового существования (в том числе диалектные, жаргонные). Языковой материал, представленный в периодических изданиях Харбина, в большей степени, чем какие-либо другие письменные источники, характеризует свое время и своих носителей. По этой причине мы считаем возможным по языку русской харбинской периодики судить о состоянии русского языка в Харбине в начале и середине ХХ века.

При исследовании языка русской харбинской периодики мы оперируем понятием дискурса, под которым понимаем «особое использование языка … для выражения особой ментальности, в данном случае особой идеологии; особое использование влечет активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики, и в свою очередь создает особый «ментальный мир» [Степанов 1995: 39]. Осуществляемый в работе дискурсивный анализ позволяет рассматривать речевой континуум, во-первых, как способ интерпретации мира, а во-вторых, как обусловленное языковыми и внеязыковыми - социальными, психологическими, культурными и др. факторами образование. Дискурсивное поле русского языка в восточном зарубежье представляло собой совокупность разных типов дискурса, выступавших как в устной, так и в письменной форме.

Дискурсивное поле русского языка в восточном зарубежье являлось динамическим образованием. Наибольшую изменчивость, динамичность в диахронии (на протяжении всего периода существования русской диаспоры в Китае) обнаруживает общественно-политический дискурс при относительной стабильности других типов дискурса: религиозного, научного, разговорного, рекламного и др. Это закономерно, т.к. общественно-политический дискурс по идеологическим причинам является наиболее подвижным и мобильным образованием: «формируется властными отношениями и существует, видоизменяясь в зависимости от идеологий» [Fairclough 1992. Цит. по Вахтин, Головко 2004 : 254].

В главе (п. 2.2.1) выявлено, как осмыслено и представлено время, конкретная историческая эпоха, а именно история русской эмиграции на восток в общественно-политическом дискурсе русского восточного зарубежья. Было выделено несколько периодов в жизни русского восточного зарубежья, самым непосредственным образом отразившихся в его общественно-политическом дискурсе, в первую очередь - в его лексическом наполнении: 1) дореволюционный период - период постройки КВЖД (с 1898 г. по 1917 гг.); 2) первое послереволюционное время, характеризующееся большим эмиграционным потоком из России (1918-1924 гг.); 3) период советского присутствия на КВЖД (1924 - 1935 гг.); 4) период Маньчжу-Го - время японской оккупации Маньчжурии и Харбина (1932 - 1945 гг.); 5) второй период советского присутствия на КВЖД и в Харбине после освобождения его Советской Армией от японцев в 1945 г., закончившийся продажей КВЖД Китаю в 1952 г. и окончательным исходом русских. Так, в языке харбинских газет послереволюционного периода в полной мере была отражена послереволюционная смута. Это проявилось, во-первых, в общей тональности периодических изданий, которые не могли остаться нейтрально-деловыми и светскими, каковыми по преимуществу являлись до российских революционных потрясений; во-вторых, в лексическом наполнении материалов на общественно-политические темы: в газетах русского восточного зарубежья появилась лексика, обусловленная периодом революции, что стало характерной особенностью общественно-политического дискурса того времени: комиссар, интернационал, красные, советский, эсэры, Совдепия, большевизм, ЦИК, ревком и др. Актуализируется также военная и политическая лексика, не являвшаяся прежде частотной и широко употребляемой: эвакуированный, автономный, регистрироваться, коалиция, дипломатия, генеральный штаб и др. Эта лексика выполняет номинативную функцию, точно и определенно именуя понятия и реалии политической жизни и военных будней. Обилие высокой и религиозной лексики, характерное для газетной публицистики при освещении политических событий в рассматриваемый период, отражает пассионарное восприятие происходящего с Россией и ее гражданами после Октября в восточном зарубежье: жертвы, жертвовать, торжество, бытие, благодеяние, презренный, воскресить и др. Частотным остается употребление слов на благо-: благородный, благотворительный, благодеяние, благочиние, благоустроенный и др.

Пафос политических материалов был главным образом антиреволюционным, антибольшевистским. Это выражалось, в частности, в употреблении местоимения «наши» для обозначения приверженцев дореволюционной России и белой армии, отстаивавших ее интересы: «С фронта сообщают, что наше наступление продолжается», «красные ведут упорные атаки, безуспешно стремясь помешать нашему продвижению на Самару» и др.; нахождение вне большевистского влияния, на расстоянии от него, определялось как «наш вольный простор» в противоположность «советской духоте». Для выражения отрицательной оценки происходящему на родине, собственного положения в изгнанничестве использовались различные семантико-стилистические приемы: метафоры, в том числе развернутые, метонимия, эпитеты, повторы, градация, риторические вопросы и восклицания и т.д. См., напр., эпитеты и метафоры: большевистский шквал, тяжкие обиды, лихая година, суровая доля, возмутительный грабеж, революционный паук, злостный паразит и др. Общественно-политическому дискурсу русского восточного зарубежья в рассматриваемый период свойственно присутствие сюжетов русской классики, их переосмысление в связи с новым историческим опытом русских в эмиграции.

Свою собственную языковую специфику обнаруживает данный тип дискурса и в другие отрезки харбинской истории. Таким образом, общественно-политический дискурс, реализованный в периодических изданиях русского восточного зарубежья начала и середины ХХ в., представлял собой динамически развивающийся речевой континуум, в котором прослеживалась четкая зависимость между политической ситуацией и ее репрезентацией средствами языка: изменение расстановки сил на политическом поприще, необходимость популяризации различных политических программ предопределяли языковую форму их воплощения как на уровне номинации предметов и явлений общественной жизни, так и на уровне их оценки.

Ситуация в периодике русского восточного зарубежья указанного периода интересна своей компактностью: на протяжении относительно короткого времени на ограниченном в географическом отношении пространстве, практически в одной географической точке, находящейся в отрыве от исконной территории и родного языка, возникли разнообразные по содержанию и языковому облику периодические издания, продемонстрировавшие вариативность языкового выражения и динамику в выборе языковых средств, обусловленные социальными факторами.

Динамизм общественно-политического дискурса в восточном зарубежье был обеспечен главным образом изменениями в лексике - языковым уровне, наиболее живо и чутко реагирующем на внешние факторы, и эти изменения были иными, чем в метрополии, в силу иного социокультурного и исторического фона.

В периодике Харбина начала и середины ХХ в. были сильны и консервативные тенденции. В этом смысле наибольший интерес представляют послереволюционные харбинские газеты и журналы, в языке которых наблюдаются явные отличия от языка периодики в метрополии в тот же самый отрезок времени, а в ряде случаев - параллельное, независимое друг от друга языковое существование.

Консервативные тенденции в языке русского восточного зарубежья проявились прежде всего в тех языковых сферах, которые оказались нетронутыми, неразрушенными в русском Харбине и других центрах восточного зарубежья вследствие сохранности соответствующих общественных институтов и структур: сфера религиозной коммуникации; сфера официально-деловой коммуникации; сфера образования и науки; сфера культуры и досуга; сфера коммерческая, отразившаяся в языке рекламы; сфера топонимическая - русский ономастикон Харбина и линии КВЖД; сфера бытовой, обиходно-разговорной речи. Эти языковые сферы характеризуются наличием своих типов дискурса, которые оказались представленными в газетно-журнальной периодике русского восточного зарубежья на протяжении всего периода его существования, и, следовательно, являются показательными для анализа языковой динамики и языковой устойчивости в зарубежье. Указанные сферы языковой коммуникации и элементы соответствующих им типов дискурса актуализировались в языке газетно-журнальных публикаций неполитического характера, которые преобладали в структуре массовых периодических изданий русского Харбина и в жанрово-стилевом отношении следовали сложившейся в дореволюционной периодике традиции.

К числу дискурсов консервативного типа относится религиозный дискурс, жанры которого или характерные для этого типа дискурса явления были широко представлены в периодике Харбина на всем протяжении ее существования как в специализированных, так и в массовых изданиях (п. 2. 2. 2). В то же самое время в России настала эпоха атеизма и тексты религиозной тематики не создавались и не популяризировались в периодических изданиях. По этой причине в языке метрополии перемещались в пассивный словарный фонд целые пласты высокой и религиозной лексики, продолжавшие оставаться актуальными и активно употребляемыми в языке восточной эмиграции. Это, напр., названия церковных праздников, их действ, атрибутов и участников (Рождество Господа Нашего Иисуса Христа, Рождество Христово, Крещение Господне, Богоявление, хоругвь и др.); названия духовных лиц и чинов, в т. ч. собирательные: епископ, митрополит, архимандрит, владыка, иерей и др.; названия христианских богослужений, обрядов, таинств и их атрибутов: молебен, треба, требоисправление, крещение, и др., и т. д. Элементы церковного стиля присутствовали в текстовом пространстве харбинской периодики не только посредством актуализации книжной и религиозной лексики. Своеобразие в синтаксисе, употребление нечастотных в светских стилях грамматических форм, свойственных как раз религиозным жанрам, наблюдаем мы при освещении жизни многочисленной харбинской православной общины. Напр., частотен императив с частицей да и обратный порядок слов: «Ни один из нас да не встретит Великий Христов день без такой жертвы» и т.п.

Религиозное слово в русской периодике Харбина было облечено в разные жанры как собственно религиозного дискурса (это жанры, в которых церковь в лице духовных чинов обращалась к своей пастве: приветствие, обращение, послание), так и присутствовало в жанрах публицистического дискурса (это жанры, в которых рассказывалось о деятельности церкви и всей православной общины: заметка, репортаж, лирический очерк и др.). В связи с этим отмечаем особую значимость религиозного слова, поддерживаемого в русском восточном зарубежье (и в русском зарубежье первой волны вообще) двусторонне: и церковью, и всем харбинским православным приходом через публикации в массовых изданиях и потребностью с их помощью общаться духовно, приближаясь к Богу и высоконравственным божественным заповедям. Духовный стержень в эмиграции в значительной степени крепился церковью.

Традиция обязательного присутствия религиозного слова на страницах русской периодической печати сохранена в эмигрантских изданиях Австралии, куда реэмигрировала большая часть русского населения из Китая, в том числе из Харбина. Лексика русского православия после Октябрьской революции в метрополии из активно употребляемой перешла в пассивный запас русского языка более чем на семьдесят лет, после чего началось ее возрождение вместе с возрождением в России православных ценностей.

В главе охарактеризован и рекламный дискурс Харбина (п. 2. 2. 3). Адресатом этого типа дискурса является харбинский обыватель, обычный средний горожанин. Данный тип дискурса связан с коммуникативной сферой различных услуг и представлен в харбинской периодике рядом жанров: рекламой, анонсами, частными объявлениями. Названные жанры являются очень яркими в плане демонстрации особенностей быта и культурных пристрастий русского Харбина. Будучи преходящими, не рассчитанными на вечность, они отражают сиюминутность быстротекущей жизни во всем многообразии деталей, мелочей. Особый интерес для исследования эти жанры представляют еще и потому, что их история отлична от истории тех же самых жанров в метрополии, где реклама после революции практически была сведена к нулю, а анонсы существенно изменили свой языковой облик.

В работе проанализированы особенности функционирования названных жанров, выявлены тематические группы и особенности употребляемой в рамках этих жанров лексики, способов выражения оценки. Так, в частности, были рассмотрены наименования лиц по профессии и занятиям, которые являются показательными для демонстрации разностатусной лексики, допускавшейся в частных объявлениях харбинских периодических изданий. Анализ этой группы наименований позволил, во-первых, выявить с достаточной степенью полноты состав наименований лиц по профессии и занятиям в Харбине ХХ в., а во-вторых, составить представление о занятости русских харбинок и харбинцев, уровне их жизни и притязаний, другими словами, этот материал может служить лексикологическим источником для воссоздания картины жизни и быта русского восточного зарубежья.

Тематическая группа наименований лица по профессии и занятиям в частных объявлениях представлена названиями лиц, занятых в сфере частного производства и домашнего обслуживания. См., напр.: экономка, обер-монтер, горный инженер, управляющий, метр-д`отель 1919; техник фортопьянный и настройщик 1920; личный секретарь, учительница, воспитательница, переводчица, преподавательница английского языка, классная дама 1920 и т.д. Наименования лиц по профессии и занятиям, функционировавшие в русском Харбине, представляли собой как однословные, так и двух- и трехсловные терминологические наименования (колбасный мастер, подручный конфектному мастеру и т.п.), большей частью собственно русские и известные в русском языке дореволюционной России.

Наименования лица по профессиям и занятиям выступают характеристикой сферы занятости русского населения в Харбине, демонстрируя ее неоднородность: (а) харбинское русское население демонстрирует социальную неоднородность: были те, кому требовались работники и специалисты - техник фортопьянный, личный секретарь, бонна, гувернантка, кухарка и другая прислуга, и те, кто хотел бы получить место бонна, гувернантка, кухарка, посудница и т. п.; б) востребуемый домашний труд носил интеллектуальный характер - личный секретарь, бухгалтер, гувернантка, бонна, или обслуживающий - посудница, кухарка, повариха, прислуга, горничная, дворник, кучер, караульный и т. п.; (в) частное предпринимательство и промыслы, сфера частных услуг в Харбине имели достаточно высокий уровень развития, при котором существовала необходимость в специалистах - мастерах и мастерицах - разного профиля: колбасный мастер, конфектный мастер, пимокат, пчеловод, портниха, шляпница, художница-цветочница, мастерица дамских причесок, мастерица маникюра, маникюрша, педикюрша, парикмахерша и т. д.; (г) специалисты были разного уровня: начинающие - подручный, подручница, помощник, помощница, практикантка, и опытные - мастера и мастерицы; (д) были среди работников также те, чей труд не требовал квалификации и опыта: мальчик, бой, мальчик-рассыльный, разносчик.

Данная группа наименований включает лексемы и устойчивые словосочетания, называющие дореволюционные профессии и занятия, и сохраняет по сути свой дореволюционный состав на протяжении всего существования русской колонии в восточном зарубежье - до середины ХХ века. Судьба наименований данной тематической группы в метрополии иная. Уже после революции значительная часть лексем данной тематической группы выходит из употребления (бонна, гувернантка, горничная, бой, мальчик-рассыльный, колбасный мастер и некот. др.) или меняет свои семантико-стилистические характеристики (личный секретарь, мастерица и некот. др.).

В частных объявлениях присутствуют, кроме стилистически нейтральных наименований лиц по профессии и занятиям, разговорные наименования: маникюрша, педикюрша, парикмахерша, мальчик и некот. др., что позволяет представить функционирование данной тематической группы в русском языке Харбина во всем ее семантическом и стилистическом многообразии, отражающем нужды общественной коммуникации.

Наименования лица относятся к типу имен, способных не столько называть лицо, сколько характеризовать его; другими словами, они служат как целям идентификации, так и целям предикации, т.е. бифункциональны по своей природе [Арутюнова 1980 : 209; Шатуновский 1980 : 163; Белоусова 1981 : 84]. Наименования лица по профессии и занятиям являются именами функционального типа, т. к. характеризуют его по функционально значимой деятельности [Янценецкая 1987 : 10 - 21; Янценецкая, Лебедева, Резанова, 1991 : 11-15] и, как правило, не содержат в себе оценочного компонента. Социальные оценки в виде предъявляемых к лицу по профессии и занятиям требований выражаются не внутрисловно, а в высказывании (в нашем случае - в текстах частных объявлений) с помощью лексем, содержащих в своей семантике компонент рациональной оценочности, или с помощью специальных формул-клише. Как необходимые, и потому положительно оцениваемые качества работника выступают его опыт, знания и умения в профессии или занятии, отсутствие вредных привычек, положительные отзывы от других работодателей: Знающий дело, без солидной рекомендации прошу не являться1919; требуются не пьющие и знающие свое дело 1920; колбасного мастера, хорошо знающего свое дело, ищу 1920; Опытная няня. Ищу место к новорожденной в интеллигентной семье 1920 и т. д.

Среди положительных характеристик и работника, и работодателя, часто присутствующих в харбинских газетных объявлениях, частотным является указание на интеллигентность той или иной стороны: Интеллигентная молодая особа с мальчиком полтора года ищу себе службу в качестве бонны или же заведовать хозяйством 1920; Интеллигентная барышня владеет французским и немецким языками (институтка) желает поступить гувернанткой 1920 и др. Данное слово - интеллигентный - можно рассматривать не только как частотное в рассматриваемом жанре, характеризующем харбинского обывателя, но и как ключевое в разных типах дискурса русского Харбина и, следовательно, репрезентирующее базовый концепт, релевантный для эмигрантского сознания в восточном зарубежье.

Рассмотренное тематическое объединение лексики - наименования лица по профессии и занятиям - в миниатюре демонстрирует общие направления развития лексики в восточном зарубежье. Главной особенностью лексической системы русского языка в восточном же зарубежье было сохранение дореволюционного языкового состояния, стабильность, в метрополии же в послереволюционный период словарь активно обновлялся.

Кроме информации о персонажах - субъектах различной деятельности, представленной в частных объявлениях русского Харбина, этот жанр информативен для реконструкции, моделирования «сцены», на которой протекали будни харбинского обывателя.

Демократизм частного объявления как жанра позволил сочетать полярное, и эта полярность в Харбине органична, поскольку не разъединяет, а объединяет различное в рамках национального, русского. См., напр., объявления о покупке, продаже, изготовлении нарядов и т.п. и объявления сельскохозяйственной тематики, которые подчеркивают разные стороны харбинского бытия (что повлекло за собой и активизацию различных групп лексики - по тематике, происхождению, сфере употребления, стилистической окрашенности), демонстрируя неоднородность харбинского социума. Тексты частных объявлений показывают, что в Харбине смешалась и литературная речь высшего образованного интеллигентного общества, и простые формы речи - диалектная, а также городское просторечие, профессиональный жаргон, и все это в совокупности дало естественную живую языковую среду, необходимую для полноценного существования языка даже вне метрополии и его длительного сохранения в условиях иноязычного окружения. В западном зарубежье в то же самое время подобная языковая среда отсутствовала: большинство носителей - русские эмигранты первой волны - по причине своего происхождения и полученного образования владели литературным языком (хотя и допускали в своей речи элементы простонародного происхождения) [Земская 2001 : 126-128; Бобрик 2001 : 299, 307 - 309, 312, 322], там не было какой бы то ни было значительной крестьянской и ремесленной прослойки с характерной для нее речью, если не влиявшей, то хотя бы поддерживавшей естественную русскую языковую среду в ее многообразии.

Итак, все рассмотренные нами типы дискурса и сферы использования русского языка в восточном зарубежье, в Харбине в первой половине и середине ХХ в. демонстрируют, во-первых, хорошую сохранность русского языка в восточной эмиграции, выразившуюся в богатстве используемого там арсенала лексических и грамматических средств и отсутствии лексической и грамматической интерференции в русской речи; во-вторых, консервацию дореволюционного русского языка в восточном зарубежье и его естественное, не-революционное развитие, выразившееся в лексических заимствованиях и возникновении новых собственно русских слов по требованию текущего момента (контакты с другими народами; научно-технический и технологический прогресс; политические события); в-третьих, языковую картину мира русского эмигранта в восточном зарубежье и особенности состава ее базовых концептов.

Во второй главе (п. 2.3.) было проанализировано языковое своеобразие русской периодики Харбина. Отмечены следующие явления в языке русского восточного зарубежья:

1. Архаизация лексики и грамматики. В харбинской периодике отмечено (1) присутствие в нем значительного количество устаревших с точки зрения носителя современного русского языка средств; (2) наличие языковых средств, вышедших (или выходивших) после революции из русского языка Советской России, но сохраняющих свой прежний статус и активно употреблявшихся в языке восточного зарубежья до середины ХХ в. и далее. Таким образом, понятие «устарелости» относительно: многие лексические единицы, грамматические формы и синтаксические конструкции, орфоэпические и орфографические нормы занимали разное положение, имели разный статус в языке метрополии и в языке восточного зарубежья в один и тот же отрезок времени.

2. Возникновение новых лексических единиц. В языке русского восточного зарубежья на протяжении первой половины ХХ в. происходило обновление лексики и осуществлялось это универсальными способами: (1) русский язык в восточном зарубежье пополнился заимствованиями из китайского языка - языка страны проживания; (2) в русский язык восточного зарубежья проникали западно-европейские заимствования, отражающие научно-технические, технологические и др. прогрессивные новинки своего времени; (3) в языке русского восточного зарубежья находились в действии механизмы языковой номинации: возникали новые слова по моделям собственно русского словообразования, развивалась полисемия.

В работе рассмотрены заимствования из китайского языка, их состав и характер. Несмотря на интенсивность контактов русских и китайцев в Харбине, китайские заимствования не являлись многочисленными. Это объясняется несколькими причинами как собственно лингвистического, так и экстралингвистического характера. Процессу беспрепятственного, свободного заимствования мешает, как правило, трудный для русского восприятия фонетический облик китайского слова. Другая причина социокультурного плана: представление о своем языке как имеющем более высокую социальную и культурную значимость было свойственно русским в Китае.

Состав заимствований из китайского языка, функционировавших в русской речи эмигрантов из России в первой половине ХХ в. таков: они обозначают реалии китайской жизни, экзотичные, чужие для русского человека, далекие от традиционного уклада русской жизни. Процесс лексического заимствования сопровождал освоение русскими эмигрантами отдельных сторон жизни и быта чужой для них страны. Среди заимствований из китайского языка, испоьзуемых харбинцами, есть непосредственные (куня, батат и др.), а есть такие, которые лишь активизировались в языке восточного зарубежья: в языке метрополии эти слова имеют статус экзотизмов (фанза, женьшень и др.).

Заимствования из западно-европейских языков обусловлены всплеском научной и инженерной мысли в начале ХХ в., а поскольку с этого времени русский язык существовал в метрополии и эмиграции, проникновение западно-европейских заимствований в язык русского восточного зарубежья осуществлялся разными способами. Во-первых, заимствования из западно-европейских языков могли проникать одновременно и в язык метрополии, и в язык эмиграции. В большинстве случаев это давало разный результат, отразившийся в способе транслитерации, орфографического оформления заимствованного слова, его грамматических и произносительных свойствах. Кроме того, состав заимствований из западно-европейских языков и степень их освоенности были различны в западном и восточном русском зарубежье. Во-вторых, в языке русского восточного зарубежья мог быть и опосредованный путь западно-европейского заимствования: через язык метрополии. Полагаем, так обычно происходило в дореволюционный период, когда русская колония в Китае не была противопоставлена метрополии по способу своего общественного существования, а являлась ее частью, пусть и территориально отделенной. В этом случае также могла быть различной графико-орфографическая интерпретация заимствованной лексики, но это уже являлось следствием неустановившейся нормы правописания на том или ином участке русской орфографии.

Новообразования. Новые слова в языке русского восточного зарубежья в первой половине ХХ века возникали по существующим в русском языке моделям с использованием русских и заимствованных морфем. Наиболее активными были композитивные способы словообразования: сложение, аббревиация (особенно в 20-е гг.), а также суффиксальный способ словообразования. Единично встречались новые префиксальные, префиксально-суффиксальные образования, отмечались и сращения. Актуализированной оказалась и сфера семантической деривации. Выявленные примеры новообразований систематизированы и описаны в работе.

Собственно харбинская лексика. Проанализированный в работе лексический материал показывает наличие лексических единиц, употребление которых свойственно лишь для русского языка восточного зарубежья. Ни в языке в метрополии, ни в русском языке западной эмиграции они не использовались. Эта лексика называла предметы, явления, события русской восточной эмиграции, т.е. имела ярко выраженный региональный характер. Такая лексика условно обозначена нами как «собственно харбинская». В состав харбинской (или собственно харбинской) лексики мы включаем несколько групп наименований: (1) лексические единицы языка с новым семантическим наполнением (напр., «кукушка» - название небольшого дачного поезда и др.); (2) лексические единицы, возникшие для обозначения новых реалий при помощи словообразовательных средств русского языка (напр., тридцатники - беженцы из России в Маньчжурию от коллективизации в 30-е гг. ХХ в. и др.); (3) заимствования из китайского языка или из контактного языка - русско-китайского пиджина (напр., лянцай - китайская холодная закуска [из кит.яз.], Ченхэ - название одного из районов Харбина, под «запишу» - предоставление русским покупателям продуктов, выращенных китайцами, в долг, под символическую запись[из рус.-кит. пиджина] и др.), а также активизированные в русской речи восточного зарубежья экзотические наименования китайского происхождения, известные русскому языку метрополии, но малоупотреблямые там (напр., фанза - дом, строение; гаолян - сельскохозяйственнаязлаковая культура и др.); (4) собственные русские наименования городских объектов - урбонимы, а также русские названия периодических изданий, организаций, учреждений и т.п. в восточном зарубежье (напр., Желсоб - Железнодорожное собрание; ХПИ - Харбинский политехнический институт, газета «Русское слово» и др.); (5) топонимы и микротопонимы восточного зарубежья, созданные по типу русских наименований (напр., названия улиц Артиллерийская, Таможенная и др., районов города, пригорода, станций по линии КВЖД, сел: Солнечный остров, район Пристань, село Романовка и др.). В работе также указаны основные сферы, испытавшие потребность в номинации в условиях восточного зарубежья, а именно в Харбине в начале и середине ХХ в.

В сферу собственно харбинской номинации входят и харбинские идиоматические выражения, сложившиеся за чуть более полувековую историю русского Харбина. Каждая из таких номинаций отличается семантической емкостью и представляет собой фрагмент языковой картины мира в русском восточном зарубежье, отражая факты истории и культуры русского Харбина в первой половине ХХ в. См., напр.: За речку «в Австралию (уехать, эмигрировать)». Часть эмигрантов начала готовиться к репатриации, а другая часть - собираться выехать в Австралию, или, как тогда говорили, «за речку» [Ли 2000].

Итак, мы наблюдаем полную реализация номинативных возможностей русской языковой системы в восточном зарубежье, что составляло одну из важных ее особенностей. Сохраненная способность к языковым новообразованиям в условиях существования языка вне метрополии и ее языковой среды свидетельствует о возможности эволюционного развития языка и в зарубежье.

В работе представлен и орфографический аспект харбинской периодики (п. 2. 4.): было проанализировано ее состояние, переход на новые орфографические рельсы в сравнении с тем, как это происходило в метрополии и в западном зарубежье. В целом для печатных изданий восточного зарубежья на протяжении первой половины ХХ века характерно отсутствие единой орфографической нормы и «орфографический разнобой», отражающие сложность общественно-политического существования в эмиграции, различные, подчас противоположные политические установки издателей и авторов публикуемых книг, газет, журналов. Учитывая идеологическую подоплеку, имевшуюся при переходе на новую орфографию в русском зарубежье, мы проследили зависимость политической направленности периодических изданий и следование ими старой или новой орфографической норме. Мы пришли к выводу, что в восточном зарубежье переход от старой орфографии к новой, где не было директив со стороны государства и власти о том, какой орфографической норме необходимо следовать, также имел идеологическую обусловленность. Так, для периодических и других изданий, не принимающих новую власть в России, характерна консервативная тенденция по отношению к орфографии, а для изданий советской направленности и просоветских - прогрессивная, выражающаяся в следовании новой орфографической норме. Тем не менее переход к новой орфографии постепенно осуществлялся и в конце концов произошел в 1943 г. Основные причины перехода на новую орфографию, на наш взгляд, следующие: (1) Переход к новой орфографии был движим изменением изначальных политических установок издателей, когда новые орфографические правила переставали восприниматься как «красный атрибут»; (2) Назрела необходимость в единообразной русской орфографии, которая в наибольшей степени отвечает требованиям хорошей коммуникации; (3) Отсутствие единой орфографии делало проблематичным обучение русской грамоте в эмигрантских школах и вызывало недоумение у самих детей. Таким образом, стремление к унификации орфографического стандарта оказалось сильнее идеологических догм. Единая русская орфографическая норма с течением времени стала насущной необходимостью, и ее принятие способствовало как раз не разъединению русской эмиграции с той Россией, которую они, как им казалось, временно покинули, а соединению с ней.