Текстовые и дискурсные параметры литературного нарратива (на материале современной немецкоязычной прозы)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Специальность 10.02.04 - германские языки

Текстовые и дискурсные параметры литературного нарратива (на материале современной немецкоязычной прозы)

Андреева Валерия Анатольевна

Санкт-Петербург

2009

Работа выполнена на кафедре германской филологии ГОУ ВПО «Российский государственный педагогический университет имени А.И. Герцена»

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор Евгения Александровна Гончарова

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Баева Галина Андреевна

доктор филологических наук, профессор Гронская Ольга Николаевна

доктор филологических наук, профессор Нюбина Лариса Михайловна

Ведущая организация: Российский государственный университет им. Иммануила Канта

Ученый секретарь диссертационного совета Кандидат филологических наук, профессор А.Г. Гурочкина

1. Общая характеристика работы

текстовый литературный нарратив

Реферируемое диссертационное сочинение посвящено исследованию литературного нарратива, интерпретируемого в работе одновременно как текст и как дискурс. Актуальность темы и направления исследования обусловлена потребностью в переосмыслении феномена литературно-повествовательного текста на базе современных теорий дискурса - понятия, привлекающего на данном этапе научного освоения процесса коммуникации как явления многоаспектного и динамического интерес многих исследователей (Н.Д. Арутюнова, И.К. Архипов, Е.А. Гончарова, А.Г. Гурочкина, В.З. Демьянков, М.Я. Дымарский, Ж. Женетт, Е.С. Кубрякова, Т.В. Милевская, И.Б. Руберт, П. Серио, В.И. Тюпа, В.С. Филиппов, В.Е. Чернявская, И.А. Щирова, N.Fairclough, M.Heinemann, W.Heinemann, M. Jorgensen, U. Maas, Ch. Morris, J. Potter, L. Phillips, M. Wetherell и др.).

Объектом анализа в работе является литературный нарратив, предметом анализа - его дискурсные и текстовые характеристики. В качестве материала исследования послужила немецкоязычная повествовательная проза второй половины ХХ века - тексты И. Бахманн, Г. де Бройна, К. Вольф, Ф. Дюрренматта, Э. Елинек, П. Зюскинда, У. Йонсона, Д. Кельмана, В. Кеппена, М. Фриша, П. Хандке, В. Хильдесхаймера, П. Шнайдера, Б. Штрауса, творчество которых в большей или меньшей степени отразило постмодернистские тенденции создания картины мира в художественной литературе XX века. Объем исследованного корпуса текстов превышает 7000 страниц.

Цель настоящей работы состоит в выявлении и описании текстообразующих категорий литературного нарратива, а также элементов языкового и внеязыкового характера, участвующих в построении литературно-повествовательного текста и обеспечивающих его функционально-смысловую и коммуникативно-прагматическую «разгерметизацию» и выход в дискурс.

В задачи исследования, вытекающие из этой цели, входит:

обоснование статуса литературного нарратива как текста и дискурса;

делимитация дискурсных и текстовых категорий литературного нарратива;

выявление и описание элементов текстовой структуры, связанных с этими категориями и служащих «разгерметизации» литературно-повествовательного текста и интеракции в его поле субъектов литературно-художественной коммуникации;

обоснование поли- и интердискурсного статуса литературно-повествовательного текста;

характеристика дискурсов, обладающих значимостью для поэтики постструктурализма;

анализ конкретных коммуникативных событий с позиции многоаспектной природы дискурса.

Научная новизна исследования определяется разработкой и описанием с позиций лингвистики дискурсных категорий литературного нарратива и связанных с ними элементов его текстового построения, а также анализом поли- и интердискурсного своеобразия современной немецкоязычной повествовательной прозы. Большинство авторов и текстов, рассматриваемых в работе, в силу временного фактора либо еще не привлекали к себе внимания исследователей в аспектах, затрагиваемых в настоящем исследовании, либо оставались на периферии рассмотрения. Включение их в контекст настоящего исследования позволило расширить базу научного осмысления литературно-художественной коммуникации на материале немецкого языка.

Методология исследования представляет собой результат дальнейшей разработки теоретических принципов, выдвинутых как в отечественной, так и в зарубежной теории текста и дискурса. Важнейшими из них являются:

Принцип антропоцентризма, ставящий во главу угла изучение процессов «присвоения» языка человеком, который использует язык в познавательных и коммуникативных целях и влияет, таким образом, на его функционирование в разных сферах жизни языкового сообщества.

Принцип когнитивизма в подходе к исследованию стратегий текстообразующего освоения мира, видящий в субъектах литературно-художественной коммуникации не просто «трансляторов» неких дискурсов, но и их созидателей.

Принцип интердискурсивности, согласно которому любой литературный текст может быть отнесен сразу к нескольким когнитивно-тематическим текстовым множествам, в которых утверждаются определенные личностно и общественно значимые смысловые позиции, что, в свою очередь, свидетельствует о его полидискурсной природе.

Принцип активной интерпретации, которая исходит, с одной стороны, из вненаходимости автора в произведении, с другой - в его присутствии в языковой данности текста. Для актуализации «авторских» смыслов, заданных текстом, решающее значение имеет контекст восприятия, который влияет на диалог двух универсумов (автора и читателя) в поле текста.

Вероятностный принцип в подходе к явлениям языка и речи, позволяющий объяснить факты эволюции языковых форм, «смещения» периферийных элементов текстового построения в центр дискурсного поля, а центральных - на его периферию. Вероятностный подход объясняет связь актуализации смыслов, заданных текстом, с контекстом восприятия.

В диссертации используются методы дискурсивного, контекстуального и интертекстуального анализа текстового материала, а также методы семантического анализа дискурсных и текстовых категорий литературно-художественного произведения.

На защиту выносятcя следующие основные положения:

Литературный нарратив как дискурс представляет собой а) особую стратегию текстообразующего освоения мира; б) межтекстовое когнитивно-тематическое пространство; в) когнитивно-коммуникативное событие, участники которого (автор и читатель) творчески реализуют существующие до текстопорождения (автором) и текстовосприятия (читателем) способы видения и представления мира, «присваивая» и модифицируя их в своей когнитивно-речевой деятельности.

Онтологическими признаками литературного нарратива как особой стратегии текстообразующего освоения мира являются нарративность и литературность. Нарративность может быть определена как специфическая практика текстообразующего способа представления мира или его фрагмента в виде сюжетно-повествовательных высказываний, в основе которых лежит некая история (фабула), преломленная сквозь призму определенной (определенных) точки (точек) зрения. Литературность является способом представления истории в определенной жанровой форме (рематический критерий литературности) в виде вымысла (тематический критерий литературности).

Нарративность и литературность как дискурсные категории литературного нарратива связаны с его текстовыми категориями (такими как фабула, сюжет, тема, мотив, повествовательная перспектива, повествователь, персонаж, событие, хронотоп) и языковыми элементами, актуализирующими эти категории в текстовом построении. Эта связь носит не жестко детерминированный, а вероятностный характер. Центр категории образуют те текстовые элементы, которые используются чаще других и обладают наибольшей художественной значимостью в отдельных текстах, принадлежащих либо единой индивидуально-художественной системе, либо одному литературному направлению (одной литературой тенденции). Центр имплицирует периферию плана выражения категории, составляющие которой в условиях другого коммуникативного события могут смещаться в его центр.

Литературный нарратив может быть научно описан и как некое динамическое пространство, в котором пересекаются разные множества текстов. Основанием для объединения «рассеянных» в социуме текстов в подобные множества служит не их простая тематическая общность, но общность смысловых позиций, выражаемых в них. С этой точки зрения к литературному нарративу применимо понятие «интердискурс», с помощью которого обозначаются сложные конфигурации взаимодействующих дискурсов, к каковым, без сомнения, относится литературный нарратив.

Как когнитивно-коммуникативное событие литературный нарратив представляет собой интеракцию автора и читателя на основе языковой реальности текста. В силу временной и пространственной разобщенности субъектов литературно-художественной коммуникации их интеракция протекает в режиме автокоммуникации, что делает текст центральным звеном литературно-художественного дискурса, заключающим в себе элементы, обеспечивающие (или блокирующие) успех литературно-художественной коммуникации.

Закладываемая в текст в процессе его порождения автором интерпретационная программа в узком смысле представляет собой систему средств прагматического фокусирования - языковых явлений разных уровней, находящихся в тексте в «сильных» (в том числе эквивалентных) позициях. Интерпретационная программа в широком смысле включает средства осуществления специфических текстопорождающих стратегий и артикуляций разнообразных позиций и взглядов, связанных как с авторской, так и с читательской смысловой средой.

Задаваемые текстом смыслы, носителями которых являются его дискурсные компоненты, конституируют такой его специфический признак, как дискурсивность. Дискурсивность литературного текста не противоречит признаку его формальной и смысловой завершенности, так как последняя достигается именно при выходе в дискурс. Любой литературно-повествовательный текст представляет собой полидискурсное образование. Вместе с тем каждый литературно-повествовательный текст является интердискурным образованием, так как воспроизводит и усиливает позиции, релевантные для целого ряда текстов, что и позволяет объединить последние в некое множество, или дискурсную формацию.

К центральным дискурсам деконструктивистско-постмодернистского комплекса относится автобиографический дискурс. С одной стороны, постмодернизм максимально расширяет понятие автобиографизма, ставя знак равенства между бессубъектным письмом и «авто-био-графией», с другой - подвергает его деконструкции. Распространение понятия «автобиография» на всю литературу позволяет включить в автобиографический дискурс также феминистский дискурс и дискурс о языке.

Литературный нарратив как когнитивно-коммуникативное событие представляет собой процесс и результат «присвоения» его участниками сверхличных норм текстообразующих стратегий и дискурсов и их творческого использования, в результате чего каждый из субъектов литературно-художественной коммуникации создает свой собственный дискурс, местом же пересечения авторского и читательского дискурсов является текст.

Особенности литературного нарратива второй половины ХХ века во многом определяет неомифологизм - особый тип мышления и стратегия текстопорождения. Центральное значение для неомифологической стратегии имеет мотив, напрямую соотносящийся с культурными архетипами, что позволяет рассматривать его в качестве ведущей дискурсной категории современного литературного нарратива. Связанные с мотивом текстовые категории (фабула, сюжет, тема, способ повествования, персонаж, событие, хронотоп), а также средства их выражения представляют собой дискурсные элементы текстового построения литературного нарратива.

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что полученные научные результаты вносят вклад в развитие как общей теории текста и дискурса, так и теории литературно-художественной коммуникации. Они позволяют уточнить сложившиеся представления об основных категориях литературного нарратива в свете актуальных теорий дискурса, выявить конститутивные признаки текстового построения современного литературного нарратива, определить наиболее актуальные тенденции в развитии современной немецкоязычной повествовательной прозы XX и XXI вв.

Практическая значимость диссертации определяется тем, что предложенная концепция литературного нарратива дает филологической науке и практике ее преподавания в вузах новые данные об особенностях литературно-художественной коммуникации, о механизмах дискурсивизации литературно-повествовательного текста и принципах его интерактивной интерпретации. Полученные результаты могут быть использованы в вузовских курсах лингвистики и стилистики текста, истории и теории литературы, при разработке спецкурсов по нарратологии, а также в учебных и учебно-методических пособиях, посвященных проблемам повествовательной прозы.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследованиях многократно представлялись в докладах на межвузовских и международных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Смоленске, Берлине, на заседаниях кафедры германской филологии РГПУ им. А.И. Герцена, в 36 публикациях на русском языке, 8 из которых вышли в свет в ведущих рецензируемых журналах и изданиях, рекомендованных ВАК для публикации результатов докторских исследований. Материал диссертации используется в лекциях и на практических занятиях по интерпретации текста в РГПУ им. А.И. Герцена. Основные материалы исследования представлены, в том числе, в монографии «Литературный нарратив: текст и дискурс» (СПб.: Изд-во «Норма», 2007).

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы. Библиографический список содержит 312 наименований.

2. Основное содержание работы

Во Введении содержится обоснование актуальности избранной темы и направления исследования, дается характеристика объекта и предмета исследования, формулируются его цели и задачи, определяются методологические и методические принципы исследования и формулируются его основные положения.

В главе первой «Теория дискурса в координатах интерпретации текста» рассматриваются истоки современных концепций дискурса и дискурс-анализа, аспекты понятия «дискурс» как основы для его определения, место текста, в том числе литературного текста, в динамическом пространстве дискурса.

Термину «дискурс» занимает особую позицию в метаязыке современного гуманитарного знания. Появление термина, история его становления и создания основных концепций дискурса отражают сдвиг в научной парадигме, связанный с переходом от внутренней к внешней лингвистике, с растущим интересом к исследованию функционирования языка в разных областях жизни языкового сообщества, взаимодействия языковой и социальных практик, роли языка в развитии и становлении языковой личности и языкового коллектива. В целом можно говорить о двух основных направлениях, под влиянием которых сформировалось современное представление о «дискурсе».

Первое направление сложилось в рамках постструктуралистской парадигмы, отрицающей как «почву опыта», т.е. непреложную действительность, так и априорные инстанции познания, т.е. сознание индивидов. Правила формирования дискурса выводятся изнутри него самого: они задают связь между объектами дискурса, выбор акта высказывания, применение понятий и выбор стратегии. Кроме того, дискурс предписывает говорящему определенную субъектную позицию, которая при определенных условиях может быть занята любым индивидом. В постструктуралистской парадигме дискурс предстает как зона фиксации значений, признаваемых в пределах определенной группы «рассеянных» высказываний истинными, и как зона формирования идентичностей говорящих индивидов.

Второе направление исходит из прямо противоположных философских и методологических предпосылок, признавая автономность субъекта, который, с одной стороны, наделен врожденными характеристиками, а с другой - способен с помощью ментальных процессов категоризировать внешний мир и таким образом формировать свое социальное поведение. В рамках когнитивно-прагматической парадигмы дискурс - это категория, служащая осмыслению процесса речемыслительной деятельности, составляющими которого являются говорящий, или автор сообщения (текста), само сообщение (текст) и слушающий, или адресат сообщения (текста). Дискурс предстает в таком понимании как когнитивно-коммуникативное событие, как «речь, погруженная в жизнь» (Н.Д. Арутюнова, 2000).

Постструктуралистский и когнитивно-коммуникативный подходы к дискурсу оказали существенное влияние на разработку этого понятия в современных лингвистике и литературоведении, общим и исконным объектом изучения в которых является текст, прежде всего литературно-художественный текст. Сегодня уместно говорить, как минимум, о трех аспектах, которые могут быть основанием для определения понятия «дискурс».

Первый аспект дискурса восходит к взглядом М. Фуко на роль языка в эволюции и сохранении («генеалогии» и «археологии») знания. Дискурс (или дискурсная формация) рассматриваются как некое когнитивное пространство, в котором формируются релевантные на данном историческом этапе идеологические (смысловые) позиции, обладающие значимостью для определенного коллектива и выражаемые не в одном высказывании/тексте, а в множестве рассеянных высказываний/текстов.

Второй аспект дискурса сформировался в лоне общей теории высказывания (неориторики), изучающей их «не как определенные типы высказываний, отличные от других типов, но имеющие с ними общую <…> природу» (М.М. Бахтин, 1975). Дискурс предстает как коммуникативно-речевая стратегия текстопорождения и текстовосприятия, включающая разнообразные приемы использования языковых средств, их отбора и аранжировки с позиций оптимизации речевого акта, т.е. его максимальной успешности.

И, наконец, третий аспект связан с когнитивно-комуникативной моделью дискурса, в которой последний отождествляется с конкретным коммуникативным событием, взятым во всей его полноте. В этом случае составляющими дискурса являются участники коммуникации, само сообщение (или текст), код, на котором создано сообщение, и экстралингвистическая ситуация, в которой происходит коммуникация.

Эвристический потенциал понятия «дискурс» связан с тем, что оно позволяет реализовать вероятностный подход к фактам языка, который, в отличие от традиционного взгляда, видящего в языке жесткие структуры со стабильным составом элементов, способен объяснить его подвижность, текучесть, размытость, поскольку исходит из того, что истоки изменчивости языка заключены в его избыточности, которая может быть редуцирована без потерь для понимания, что, в свою очередь, может привести к «смещению» ядерных элементов дискурсивной практики на ее периферию, а периферии в ее центр. Понятие дискурса по сути своей является вероятностным: оно позволяет увидеть в любом речевом произведении артикуляции не одного, а нескольких дискурсов, их соотношение и взаимодействие, а стало быть, и моменты нестабильности в построении текста, являющиеся источниками его дальнейших изменений.

Как видим, первый и второй аспекты связаны с действием общих закономерностей, заложенных в языке как хранителе сверхличного опыта («культурной памяти»), третий же учитывает творческое преломление коллективного опыта в индивидуальной практике языковых личностей как в процессе порождения, так и в процессе восприятия высказывания/текста. Не вызывает сомнений, что все три аспекта взаимосвязаны и могут быть интегрированы в модели коммуникативного акта.

Дело в том, что категория «дискурс» позволяет рассматривать целенаправленное взаимодействие коммуникантов с учетом исторически определенных социокультурных контекстов и определенных (в том числе художественных) кодов. В зависимости от дискурсивной практики коды и контексты, артикулированные в литературном тексте, с разной степенью жесткости детерминируют целенаправленную деятельность субъектов. Интерпретация литературно-художественного текста, которая базируется на «гармонизации» всех аспектов дискурса, позволяет включить в поле зрения как надсубъектные, так и субъективные факторы акта литературно-художественной коммуникации.

Надсубъектные факторы проявляют себя в тексте в виде артикуляций с помощью определенных кодов различных исторически обусловленных, культурно и социально значимых дискурсов. Субъективные факторы воплощаются в тексте, прежде всего, в интерпретационной программе, заложенной автором для «идеального» читателя. Следуя этой программе, реальный читатель интерпретирует текст, строя свои предположения относительно внутреннего мира текста, внутренних миров автора и своего собственного внутреннего мира, какими их, по его мнению, задумал автор.

Интерпретация представляет собой рациональный процесс. Восприятие же текста, особенно художественного, включает и не поддающиеся рационализации процессы эстетического переживания.

В силу того, что и авторская, и читательская дискурсии протекают в режиме «Я-Я», при которой субъекты коммуникации имеют дело с «идеальным» образом своего контрагента, возрастает роль текста как центрального звена дискурса.

Воспроизводимость и интерпретируемость текста позволяют рассматривать его как свернутый дискурс, а дискурс как «текст в развитии» (В.С. Филиппов, 2002). Текст зависит от субъектов дискурса: его содержательная полнота, или целостность, формируется в процессе интеракции автора и читателя в поле текста.

Глава вторая «Литературный нарратив как стратегия текстопорождения и текстовосприятия» посвящена анализу нарративности (повествовательности) и литературности ? признаков, определяющих дискурсную специфику литературного нарратива как стратегии текстообразующего освоения мира.

Повествовательность и литературность являются, с одной стороны, взаимодействующими текстообразующими стратегиями, с другой - признаками особого класса текстов, возникающих в результате действия этих стратегий и входящих в обширный ареал речевых произведений, которые группируются в литературно-повествовательный дискурс, или литературный нарратив.

Сегодня не вызывает сомнений, что нарративность представляет собой широкоупотребительный (но не единственный!) способ текстообразования. Ее можно определить как специфическую стратегию текстообразующего способа представления мира или фрагмента мира в виде сюжетно-повествовательных высказываний, в основе которых лежит некая история (фабула, интрига), преломленная сквозь призму определенной (определенных) точки (точек) зрения.

Нарративная интенция противопоставляется иным способам текстообразования, к каковым причисляются перформативность как организующий принцип речевого действия, итеративность как текстообразующая стратегия обобщения или накопления опыта и дескриптивность как способ речевой идентификации объекта (объектов) вербальной (или невербальной) коммуникации.

Результатом осуществления названных коммуникативных интенций являются, соответственно, повествовательные, перформативные, итеративные и дескриптивные тексты.

Представляется, однако, что текстов, в формировании которых была бы задействована в «чистом виде» только одна из названных коммуникативно-прагматических (риторических) модальностей (стратегий, интенций), не так много: реально в любом тексте можно обнаружить следы действия разных стратегий, или дискурсов. Это обстоятельство, собственно, и позволяет утверждать, что любой текст полидискурсен, так как в текстообразовании всегда участвуют несколько коммуникативно-прагматических (риторических) интенций (стратегий, модальностей). Тем не менее, можно говорить о некоей доминанте (гегемонии одного из дискурсов) и рассматривать тот ли иной текст как повествовательный, перформативный, итеративный или дескриптивный, а артикуляции в нем других текстообразующих факторов (дискурсов) -- как проявление интердискурсности.

Анализ нарративности как фактора текстообразования устанавливает внешние пределы нарративности, т.е. специфику нарративных текстов, выявление же способов взаимодействия разных текстообразующих факторов внутри одного текста определяет внутренние пределы нарративности.

Нарративные и анарративные тексты как экземплификации соответствующих дискурсов образуют множества, которые являются нечеткими, поскольку эти дискурсы взаимодействуют друг с другом. Взаимодействие дискурсов внутри текста может быть описано через понятия «доминирования» или «гегемонии». Доминирующий дискурс определяет характер текста, альтернативные дискурсы выполняют вспомогательную роль.

Так, например, портретные описания вводят на дискурсивном уровне в поле зрения повествователя и читателя участников действия, прямые и опосредованные описания душевного состояния персонажей мотивируют их поступки, объясняют их реакции.

Считается, что дескриптивные и итеративные фрагменты прерывают действие или, по крайней мере, замедляют его. Однако это отнюдь не означает, что они обязательно приводят к спаду сюжетного напряжения и потому могут быть исключены из повествования без особого ущерба для развития сюжета. Примерно так рассуждает читатель, ищущий в тексте только историю. Но все дело в том, что в художественном повествовании любой фрагмент текста может быть значим, и анарративные эпизоды нередко становятся ключевыми в функционально-смысловой «разгерметизации» текста при его одновременном выходе на дискурсивный уровень.

Так, в повести П. Зюскинда «Die Taube» кульминацией рассказанной в тексте истории о Йонатане Ноэле - человеке, считавшем, что после драматических событий детства и юности он нашел «островок безопасности в небезопасном мире» (sichere Insel in der unsicheren Welt) в комнате № 24 на шестом этаже дома на Rue de la Planche, является описание птицы, залетевшей в его мансарду:

Fast hдtte er [Jonathan Noel. - В.А.] den FuЯ schon ьber die Schwelle gesetzt gehabt, er hatte den FuЯ schon gehoben, den linken, sein Bein war schon im Schritt begriffen - als er sie sah. Sie saЯ vor seiner Tьr, keine zwanzig Zentimeter von der Schwelle entfernt, im blassen Widerschein des Morgenlichts, das durch das Fenster kam. Sie hockte mit roten, kralligen FьЯen auf den ochsenblutroten Fliesen des Ganges, in bleigrauem, glattem Gefieder: die Taube.

Sie hatte den Kopf zur Seite gelegt und glotzte Jonathan mit ihrem linken Auge an. Dieses Auge, eine kleine, kreisrunde Scheibe, braun mit schwarzem Mittelpunkt, war fьrchterlich anzusehen. Es saЯ wie ein aufgenдhter Knopf am Kopfgefieder, wimpernlos, brauenlos, ganz nackt, ganz schamlos nach auЯen gewendet und ungeheuer offen; zugleich aber war da etwas zurьckhaltend Verschlagenes in dem Auge; und zugleich wieder schien es weder offen noch verschlagen, sondern ganz einfach leblos zu sein wie die Linse einer Kamera, die alles дuЯere Licht verschluckt und nichts von ihrem Inneren zurьckstrahlen lдЯt. Kein Glanz, kein Schimmer lag in diesem Auge, nicht ein Funken von Lebendigem. Es war Auge ohne Blick. Und es glotzte Jonathan an (P.Sьskind. Die Taube).

Появление птицы воспринимается Йонатаном Ноэлем как вторжение внешнего мира в его замкнутую, размеренную жизнь. Оно влечет за собой паническое бегство протагониста из своей мансарды, переселение в дешевую гостиницу и следующую за этим серию ошибок, неудач, срывов, которые подводят его в конце того же дня к мысли о самоубийстве. Описание птицы становится одним из фокусов повествовательного напряжения. Оно очень кинематографично. Птица показана как бы крупным планом, так, как ее видит персонаж: наличие в контексте глагола зрительного восприятия включает сенсорный модус. Описание птицы изобилует деталями, выраженными качественными прилагательными при именах существительных, обозначающих части ее тела, и именами существительными в функции определения. Ключевое место в описании отводится левому глазу птицы. Гнетущее, сюрреалистическое впечатление, которое этот невидящий глаз производит на персонажа, достигается концентрированным использованием эпитетов в разных синтаксических позициях.

Очевидно, что в приведенном фрагменте доминирует точка зрения персонажа. Точка зрения нарратора реализуется здесь только во фразеологическом плане (он является «анонимным» субъектом повествовательного монолога), но восприятие и впечатление (оценка) принадлежат действующему лицу (он - субъект восприятии и оценки, переживания). Об этом свидетельствует и анафорическая инверсия: птица сначала вводится местоимением (als er sie sah), а затем - именем нарицательным с определенным артиклем (die Taube). Повествователь (нарратор) описывает только то, что видит персонаж, т.е. в тексте осуществляется внутренняя фокализация (по Ж. Женетту). Благодаря выстроенной таким образом перспективе, описание становится ключевым моментом повествуемой истории. И хотя в этой точке повествования происходит замедление времени (явление ретардации): время повествования превышает время действия - или даже его остановка с помощью «кинематографического» приема «стоп-кадра», напряжение достигает своего пика. Описание приобретает статус ключевого момента повествуемой истории, или события.

Аналогичным образом рассуждения, входящие в повествовательный текст, в которых происходящие в художественном мире события получают зачастую весьма отвлеченные комментарии, наделяют действие значением всеобщности и «выводят» его тем самым за пределы конкретной cюжетной системы, образуя в своей совокупности единый в смысловом отношении пласт, без которого невозможна интерпретация текста в целом. Именно в итеративных фрагментах текста, т.е. размышлениях, комментариях и обобщениях нарратора, которые часто называются еще «лирическими отступлениями», повествователь в наибольшей степени приближается к образу автора, являющегося «антропоморфной ипостасью всех творческих актов, олицетворением интенциональности произведения» (В. Шмид, 2003).

Нарративный и анарративный дискурсы, несмотря на множество их конфигураций, связаны в литературном прозаическом тексте инклюзивными отношениями, создающими единство и целостность его речевой и смысловой структуры, подчиненной некой «коммуникативно-прагматической стратегии» автора, или «прагматической перспективе» словесно-художественного произведения. Подчиненность разнородных с точки зрения реализуемых коммуникативных стратегий отрезков литературно-повествовательного текста общим «правилам» нарративного дискурса достигается выраженным присутствием в нем некоего медиума, некоей опосредующей инстанции (или опосредующих инстанций), стоящей (стоящих), с одной стороны, между изображаемой действительностью и автором, а с другой - между изображаемой действительностью и читателем (П. Лаббок, 1957; Н. Фридман, 1967; К. Фридеманн, 1969; Ф.К. Штанцель, 1965 и др.).

Опосредованность как таковая имеет достаточно сложную структуру, так как предполагает наряду с актом передачи нарративной информации о фикциональной действительности акт восприятия этой действительности.

Современные нарративные типологии исходят (с разной степенью детализации) из трех следующих критериев нарративности:

1. Критерий выявленности повествователя в тексте связан с грамматической формой его выражения, а именно с показателем лица, от которого ведется повествование (1-е или 3-е лицо). Следует, однако, отметить, что презумпцией речи вообще является наличие говорящего субъекта, иными словами: за любым повествованием стоит первое лицо, даже если оно в нем не обозначено. Поэтому более точным было бы выражение «повествование о 3-м лице» (а не «от 3-го лица»).

2. Критерий повествовательной перспективы связан со степенью охвата повествователем повествуемого мира. Неограниченная повествовательная перспектива характеризуется «всеведением» повествующей инстанции, которая способна проникать во все сферы повествуемого мира, располагая более обширным знанием, чем любая из его фигур. При этом в речевом аспекте «всеведущий» повествователь может быть как выявленным (с помощью местоимения 1-го лица), так и невыявленным.

Ограниченная повествовательная перспектива связана с некоторой «точкой зрения», которая определяет отбор нарративной информации, оставляя за рамками повествования то, чего не могут знать ни рассказчик, ни персонаж. И в этом случае повествователь может быть как выявленным, так и невыявленным.

«Субъектная узость» ограниченной повествовательной перспективы преодолевается при введении в повествование не одной, а нескольких «точек зрения». Кроме того, в рамках одного текста повествователь может переходить от позиции всеведения к какой-то точке зрения. В этом случае можно говорить о вариационной (непостоянной) повествовательной перспективе.

3. Критерий модуса предполагает разграничение субъектов восприятия (сознания) и речи, которые совпадают в том случае, если повествующая и повествуемая инстанции идентичны и тождественны, но различаются, если повествующая и повествуемая инстанции неидентичны. Однако, даже в условиях идентичности субъекта речи и рефлектора (т.е. субъекта восприятия) последние могут не быть тождественны друг другу, что характерно, например, для субъектно-повествовательной стратификации автобиографического дискурса, в котором между «Я» повествующим и «Я» повествуемым существует временная дистанция.

Теория повествователя в любом из ее видов отражает центральную проблему нарративного дискурса, а именно проблему перспективации как фокуса преломления повествуемой действительности сквозь призму определенной точки зрения (В. Шмид, 2003; J. Petersen, 1993). Именно перспективация обеспечивает структурно-смысловое единство повествовательного текста как инклюзивной конфигурации нарративного и анарративных дискурсов. В конечном счете перспективация как принцип отбора, переработки и презентации художественного (или жизненного) материала и как выбор «точки зрения» является функцией образа автора как интенциального, креативного начала повествовательного дискурса, но также и функцией образцового (по У. Эко) читателя, который, опираясь на расставленные автором в процессе вербализации нарративной текстовой конструкции «вехи» (средства прагматического фокусирования), идентифицирует эти точки зрения в процессе чтения текста.

Наряду с пониманием нарративности как опосредованности в нарратологии было выработано еще одно понимание наративности, которое сфокусировало внимание, прежде всего, на структуре изображаемого объекта - на событии. Интерпретация нарративности как событийности заслуживает внимания, так как выдвигает на передний план понятие «событие», ставшее в последние десятилетия одним из центральных концептов гуманитарной мысли (Н.Д. Арутюнова, 1999). Общая теория события находится в стадии разработки, а существующие подходы к его научному анализу как категории повествовательного текста сводятся к следующим трем:

1) Событие рассматривается как минимальная нарративная единица или мотив (M. Martinez, M. Scheffel, 2002). В этом случае событие является элементарной единицей сюжета и фиксирует всякие изменения состояний - намеренные (действия персонажей) или ненамеренные (явления и процессы), а также сами состояния и свойства. События интегрируются в сюжет на основе отношений детерминации, которые продиктованы либо логикой художественного мира, либо логикой повествования (Б.В. Томашевский, 1996).

2) Событие отождествляется с самим сюжетом как глобальной структурой повествовательного текста. Такой подход был обоснован Ю.М. Лотманом, определившим событие как «перемещение персонажа через границу семантического поля». В структуру события включаются некое пространство (топос), определяющее расстановку персонажей в художественном мире и вследствие этого являющееся средством выражения других, непространственных, отношений текста, семантическая граница, которая делит топос художественного текста на комплементарные подпространства и нарушение которой рассматривается как отклонение от узаконенного и потому привычного, ожидаемого положения дел, и, наконец, подвижный персонаж, который совершает действие, направленное на преодоление запрета - пересечение этой семантической границы (Ю.М. Лотман, 1998).

3) Событие как элемент нарратива, фиксирующий некое изменение, которое претерпевает субъект и которое влияет на дальнейшее развитие фабулы.

В силу абсолютного антропоцентризма художественного текста все его элементы имеют отношение к субъекту (акторам и нарратору), а сам текст представляет собой воплощенную творческую энергию своего создателя, направленную на «вненаходимого третьего» (выражение М.М. Бахтина). Иными словами, любое действие, явление, процесс и т. п. обладают в художественном повествовательном тексте потенциальной событийностью. Поэтому необходимо определить дополнительные релевантные признаки, концептуализирующие событие в художественном нарративном тексте. К таковым относятся релевантность, консеквентность и функциональность (М.Я. Дымарский).

Теория события как засвидетельствованного релевантного для субъекта изменения применительно к литературному нарративу примиряет традиционный и структуралистский взгляды на специфику литературного нарратива, «событийная полнота» которого заключается в его двуединой природе - в «неслиянном» единстве «рассказываемого события» и «события рассказывания» (М. Бахтин).

Литературность представляет собой признак (или свойство) высказывания (текста), относящий (относящее) это высказывание (текст) к литературному дискурсу или, если использовать традиционный термин, литературе. Литературность имеет, по крайней мере, два аспекта ? конститутивно-типологический и аксиологически-нормативный (Ж. Женетт, 1998; В.И. Тюпа, 1987).

В конститутивно-типологическом аспекте литературность характеризует те или иные речевые высказывания (тексты) как частные манифестации литературного дискурса с его специфическими (на данном историческом этапе) особенностями, неким общим фондом свойств, форм организации и приемов членения.

В аксиологически-нормативном аспекте литературность предстает в виде определенной, исторически изменчивой системы эстетических оценок или критериев. Аксиологически-нормативный аспект относится к области литературной эстетики и литературной критики, занимающихся исследованием причин, по которым тот или иной литературный текст становится эстетическим объектом или, наоборот, перестает быть таковым.

Если встать на конститутивно-типологическую позицию, то тогда литературным следует признать любое высказывание (текст) пусть даже в самом скверном исполнении, но ориентированное (ориентированный) не на сугубо утилитарные цели (просто информирования или установления контакта, агитирования и т.п.), а на создание эстетического объекта, и в той или иной степени соответствующее по своему содержанию и по форме критериям литературности.

Однако, с аксиологически-нормативной (кондициональной) точки зрения далеко не все высказывания (тексты), созданные с художественной целью, могут быть оценены как художественные или поэтичные (эстетичные).

Таким образом, одной из проблем адекватного научного описания литературного дискурса является разграничение конститутивно-типологического и аксиологически-нормативного аспектов литературности. Оба аспекта, безусловно, теснейшим образом связаны друг с другом, но, тем не менее, нуждаются в размежевании. Их смешение ведет к путанице понятий. Прежде всего, необходимо четко представлять себе, что каждый из аспектов литературности оперирует своими критериями, которые затрагивают как содержательную, так и формальную сторону литературного текста.

В конститутивно-типологическом аспекте литературность очень часто отождествляется с фикциональностью текста, характеризующей его содержание как экстенсионально неопределенное. Однако признак фикциональности присущ и текстам нехудожественной коммуникации, например, рекламным роликам, дидактическим текстам, текстовым задачам в учебниках по математике и т.п. (примеры В. Шмида, 2003). Кроме того, сведйние литературности к критерию фикциональности, характерное для многих нарратологических концепций (М. Martinez, М. Scheffel, 2002; J. Petersen, 1993 и др.), выводит за рамки литературы тексты, содержание которых не является результатом вымысла (например, автобиографии, письма, дневники, мемуары и т.п.), но которые, тем не менее, выполняют эстетическую функцию, т.е. созданы с установкой на эстетическое восприятие или воспринимаются как эстетические объекты. И, наконец, теория функциональности не объясняет в полной мере природу постмодернистской игры с ее мистификациями, когда текст с вымышленным содержанием выдается за повествование о реальных событиях, а так называемые Ready-mades (т.е. «готовые» тексты, созданные для выполнения внеэстетических или практических задач), включаются как часть в тексты художественные или как целое в сборники художественных текстов. Достаточно вспомнить стихотворение П. Хандке «Die Aufstellung des I. FC Nьrnberg vom 27.I.1968», которое, действительно, представляет собой список отнюдь не мифического первого состава футбольного клуба Нюрнберга и которое писатель включает в свой поэтический сборник.

Нет сомнений, что функциональность входит в понятие «литературность», но вымысел как основа литературного (художественного) текста не исчерпывает его специфики как литературного и, тем более, эстетического объекта.

Другим проявлением редукционизма в описании литературности является сведение ее к особенностям языкового стиля. Вслед за Р. Бартом литературность очень часто трактуют как особое художественно-эстетическое качество текста, отклоняющееся от «нулевого уровня письма». При этом под «нулевым уровнем» (degrй zйro) понимают использование языка в «практических» целях, т.е. естественную коммуникацию. Нет сомнений, что структурные изотопии характерны для литературных текстов, однако, их «удельный вес» и функциональная значимость в традиционной и авангардистской литературе будут различны, поэтому их наличие в тексте нельзя признать единственным и достаточным критерием литературности.

Критерии конститутивно-нормативного режима литературности связываются также с формами организации и принципами членения текста, специфика которых во многом зависит от взаимодействия литературного дискурса с иными дискурсами, например, с нарративным дискурсом. Речь идет, прежде всего, о жанровой организации и композиционном построении (членении) литературно-повествовательного текста.

Кондиционально-аксиологический аспект литературности, или ее аксиологически-нормативный аспект, ориентирован на обоснование причин, по которым то или иное высказывание (текст) как экземплификация литературного дискурса становится (или перестает быть) эстетическим объектом (или художественным произведением).

Часто полагают, что художественность - это индивидуальное, сугубо субъективное отношение реципиента к тексту, не требующее никаких объяснений и никаких извинений, - отношение, основывающееся на принципе «нравится/не нравится». Иными словами, художественность связана не с текстом, а с особенностями его восприятия и потому не поддается объективному научному обоснованию (Р. Барт).

Однако и «субъективные» эстетические оценки все же имеют, во-первых, «объективный», одновременно и устойчивый, и меняющийся контекст, определяемый как культура и влияющий во многом на эстетические пристрастия индивида. Во-вторых, «объективным» фактором, влияющим на формирование эстетической оценки является также и особый код - язык, способный благодаря своей «глубине» функционировать и как средство естественной, и как средство художественной коммуникации, в которой его возможности используются максимально (М. Бахтин).

Если художественность искусства вообще есть своеобразие мышления, то специфика литературы, отличающая ее от других видов искусства, заключается в том, как эта особая ментальность преобразует естественный язык (при всей нерасторжимости языка и мышления) в поэтический, который в отличие от естественного языка в силу своей абстрактности исполнен неопределенности (Р. Барт). Зоной, где эта неопределенность «снимается», является дискурс, понимаемый одновременно и как надличностный, и как межличностный фактор.

Итак, литературно-повествовательная стратегия текстопорождения и текстовосприятия предоставляет в распоряжение участников литературно-художественной коммуникации богатейшие ресурсы, в выборе которых автор текста ориентируется на определенные, культурно и исторически обусловленные эстетические приоритеты и собственный творческий замысел. И каждый акт литературно-художественной коммуникации не просто воспроизводит традицию, но и предполагает порождение новой «общей памяти», в связи с чем литературно-художественная коммуникация может быть описана как творческий выбор автором приемов и средств определенного (литературно-нарративного) способа текстообразования и их свободное претворение в языковой данности конкретного текста сообразно со своим творческим замыслом. Авторская коммуникация ориентирована на читателя, от отношения которого (приятия или неприятия) зависит ее успешность.

В главе третьей «Литературный нарратив как когнитивно-тематическое межтекстовое пространство» обосновывается поли- и интердискурсная природа литературно-повествовательного текста, исследуются текстовые и дискурсные параметры автобиографического и феминистского дискурсов как видов литературного нарратива, особое внимание уделяется постмодернистскому дискурсу о языке и анализу феномена «бессвязного» текста.

В дискурсном поле литературного нарратива сталкиваются и взаимодействуют разнообразные идеологические (смысловые) позиции, артикуляции которых обнаруживаются в конкретных литературно-повествовательных текстах. Речь идет о взглядах и убеждениях, обладающих значимостью для определенного коллектива и выражаемых в целом ряде текстов, которые могут быть сгруппированы в определенные дискурсные формации, например, в автобиографический, феминистский, исторический, философский, неомифологический и т.п. дискурсы.

Как правило, в конкретном тексте можно обнаружить артикуляции не одного, а нескольких дискурсов, иными словами: любой литературно-повествовательный текст представляет собой полидискурсное образование. Но любой текст может быть также проанализирован и с точки зрения артикуляции какого-то одного дискурса, который воспроизводится и усиливается в целом ряде текстов, что позволяет их объединять в некие множества или дискурсные формации. В этом случае речь идет об интердискурсности того или иного текста.

При этом необходимо учесть, что поскольку исторически, культурно и социально позиции адресанта и адресата речевого высказывания (текста) совпадают не полностью (либо вообще не совпадают), то в процессе интерпретации в фокусе внимания могут оказаться не центральные, а периферийные для данного текста или даже анахроничные ему, но актуальные для читателя дискурсы. Тем не менее, при опоре на языковую основу текста его интердискурсная интерпретация позволяет выявить те взаимосвязанные элементы текстовой структуры, которые являются авторскими артикуляциями определенных дискурсов как особых способов представления окружающего мира или какого-то его аспекта и которые связывают данный текст с другими текстами. Интердискурсность отражает как изменчивость, так и относительную стабильность культурного континуума.

В диссертации исследуются дискурсы, отражающие специфику деконструктивистско-постмодернистского комплекса. «Всеядность» постмодернистского интердискурса как пересечения многих дискурсов проявляет себя в свободном обращении к любому из существовавших и существующих дискурсов, но с такой перестановкой акцентов, при которой утрачивается сверхкультовая ценность той или иной идеи, а одним из главных принципов становится всеобщее смешение. Тем не менее, можно говорить о дискурсах, в наибольшей степени отражающих философию постмодернизма.

Один из важнейших постулатов постмодернизма ? лингвистический редукционизм ? восходит к идеям основоположника аналитической философии Людвига Витгенштейна, который утверждал, что мир получает логическую структуру только благодаря языку, а это значит, что границы мира человека определяются его языком (L. Wittgenstein, 2001). Дискурс о языке можно считать центральным дискурсом постмодернизма, так как его артикуляции присутствуют во всех его дискурсных пространствах - автобиографическом и феминистском. Кризис постмодернистского эгоцентризма находит выражение в вечном, но безуспешном стремлении пишущего субъекта к обретению в процессе письма собственной субъективности и к ее отграничению от субъективности «Другого». Поэтому совершенно не случайно, что артикуляции дискурса о языке присутствуют в дискурсном пространстве автобиографической прозы, содержанием которой является история становления «Я» повествующего субъекта. Так, Г. де Бройн называет свою автобиографию «Zwischenbilanz» «упражнением в произнесении "Я"» (ein Training im Ich-Sagen). Героиня автобиографического романа К. Вольф «Kindheitsmuster» оказывается перед дилеммой - «остаться безмолвной» (sprachlos bleiben) или «жить в третьем лице» (in der dritten Person leben). Первое представляется ей невозможным, второе вызывает страх (Das eine unmцglich, unheimlich das andere).

Тема языка занимает центральное положение и в другом постмодернистском проекте - в феминистском дискурсе. Причем здесь тенденция к деструкции целостности субъекта когнитивно-речевой деятельности достигает наибольшего трагизма. Так, героиня романа И. Бахманн «Malina» в конце повествования загадочным образом исчезает в стене кухни. Интерпретаторы романа справедливо видят в этой концовке проекцию на историю дочери царя Эдипа Антигоны, которую царь Фив Креонт обрек на одиночество и молчание, приказав заживо замуровать за непокорность в гробнице. В этом сопоставлении важна аналогия между утратой возможности и способности говорить и смертью.

Если говорящий (или пишущий) субъект обретает свою идентичность только в процессе дискурсии, в которой он определенным образом интерпеллирован, иначе говоря, его позиция зависит от обращений к нему других субъектов, то вне дискурсии он эту идентичность теряет.

Для героини романа И. Бахманн жить означает говорить и писать:

Wenn Ivan auch gewiЯ fьr mich erschaffen worden ist, so kann ich doch nie allein auf ihn Anspruch erheben. Denn er ist gekommen, um die Konsonanten wieder fest und faЯlich zu machen, um die Vokale wieder zu цffnen, damit sie voll tцnen, um mir die Worte wieder ьber die Lippen kommen zu lassen, um die ersten zerstцrten Zusammenhдnge wiederherzustellen und die Probleme zu erlцsen... (I. Bachmann. Malina).

«Я» повествующему и переживающему в романе И. Бахманн противостоят образы «других», а именно, три мужских образа - отец, Иван и Малина, - каждый из которых по-своему воспроизводит патриархальный миф о женщине как существе, не обладающем собственной историей и собственной субъективностью. В дискурсивных отношениях с «другими» женское «Я» надеется обрести свою субъективность. Между тем, эти отношения оказываются невозможными, потому что отец - это фигура сновидений, Малина, воплощенный разум, не в состоянии понять чувства рассказчицы, а Иван абсолютно равнодушен к ним. Общение рассказчицы с Иваном сводится к предложениям (Telefonsдtze, Beispielsдtze, Mьdigkeitssдtze), которые со временем приобретают характер ритуала и потому не могут выражать чувств человека: