Текстовые и дискурсные параметры литературного нарратива (на материале современной немецкоязычной прозы)

Es fehlen uns noch viele Satzgruppen, ьber Gefьhle haben wir noch keinen einzigen Satz, weil Ivan keinen auspricht, weil ich nicht wage, den ersten Satz dieser Art zu machen (I. Bachmann. Malina).

Границы мира героини сужаются, потому что сужаются границы ее языка. Написанные, но неотправленные письма свидетельствуют о потере ею веры в силу языка. Ее история - это история нарастающего одиночества, утраты способности и желания выражать себя в языке, что равносильно смерти.

Губительная роль языка, закрепляющего фалло-логоцентризм с его установкой на приоритет мужского начала и вытеснение женского голоса из реального многоголосия текстов культуры, является темой двух незавершенных романов И. Бахманн «Requiem fьr Fanny Goldmann» и «Der Fall Franza», которые вместе с романом «Malina» по замыслу писательницы должны были составить цикл «Todesarten».

Возлюбленный Фанни Голдман пишет роман о ее жизни. Внутренний мир Фанни, ее личная история записывается и выносится на суд публики, что лишает героиню собственной истории и собственной субъективности. Текст романа, то есть язык, разрушает ее «Я». Роман о жизни Фанни становится реквиемом по ней.

Муж-психоаналик превращает жизнь своей жены Францы Йордан в историю болезни. Курс психотерапии, главным инструментом которого, как известно, является язык, ввергает Францу в истерию, уничтожает ее духовно и физически:

Ihr Denken riЯ ab, und dann schlug sie, schlug mit ganzer Kraft, ihren Kopf gegen die Wand in Wien und die Steinquader in Gizeh und sagte laut, und da war ihre andere Stimme: Nein. Nein (I.Bachmann, Der Fall Franza).

Для интерпретации постмодернистских текстов большое значение имеет также их языковой стиль, в котором отражается постструктуралистский постулат о непрерываемом процессе структурации и означивания в письме (т.е. в языке). Один из столпов постструктурализма как философской основы постмодернизма Ж. Деррида называл бессубъектное письмо женским и считал деконструкцию способом преодоления оппозиции «мужское»/«женское» начала.

Следующая цитата из романа Э. Елинек «Lust» является квинтэссенцией постструктуралистской концепции языка как не зависящей от воли говорящего субъекта игры в «означивание», когда «случайное» сцепление сигнификантов порождает новые сигнификаты, когда то, что мы обнаруживаем в письме, есть «нелогичная логика» игры:

Die Sprache selbst will jetzt sprechen gehen! (E. Jelinek. Lust).

Эта фраза является вариацией известной хайдеггеровской формулы «Die Sprache spricht». Э. Елинек виртуозно воплощает этот философский постулат в языковом стиле своего романа:

Das Kind weiЯ alles. Es ist weiЯ und hat ein braunes Gesicht von der Sonne. Am Abend wird er dann sattgebadet sein und gebetet und gearbeitet haben (E. Jelinek. Lust).

В приведенном фрагменте нарушена семантическая валентность, поэтому он производит впечатление формально бессвязного. Для адекватной семантической интерпретации каждого высказывания в этой последовательности опора на контекст оказывается малопродуктивной. Связь между предложениями осуществляется здесь не на уровне семантического согласования, а на формальном уровне, в данном случае - на звуковых повторах - ассонансах (последовательность a/au/ei воспроизводит звук а) и аллитерациях (определенно, притягивают внимание повторы s, b и n). Повтор weiЯ (знает) / weiЯ (белый, бледный) также основан не на смысловой, а на звуковой связи: это не буквальный, а омонимический (точнее, омофонный) повтор. В масштабе текстового целого этот повтор позволяет увидеть в отношениях матери и сына все тот же скрытый и непримиримый конфликт между мужским и женским началом: малолетний сын Герти проявляет интерес к сексуальной жизни родителей (Das Kind weiЯ alles), подглядывая за ними в замочную скважину, кроме того, он проявляет интерес к телу матери (намек на «эдипов комплекс»). Герти растит будущего мужчину, а значит, будущего тирана, мучителя и насильника, что, собственно, и станет мотивом детоубийства, которым завершается роман.

Звуковые комбинации стимулируют смысловую прогрессию текста. Так, нарушение семантической валентности в словосочетании die strengen «SchweiЯe der Schulangst» (W.Koeppen. Eine Jugend) компенсируется звуковыми эквивалентностями - повторами звуков s, ? и з. Звуковые эквивалентности могут организовывать обширные фрагменты текста, как это происходит в воспоминаниях повествователя о кадетской школе в упомянутом романе В. Кеппена:

Der Raum ist groЯ, er ist kalt, er ist auf eine kalte Art warm, er ist dunkel, die schwarzen Mцbel machen den Raum dunkel, die schweren schwarzen Mцbel machen den Raum nicht klein, sie machen ihn zu einem Gebirge, die schweren schwarzen Mцbel bilden Fronten, der Schrank droht dem Tisch, der Tisch bockt gegen den Sessel, die schweren schwarzen Mцbel sind Festungen aus festem schwarzspiegelndem Holz, groЯe schwarze Ritter und kleine schwarze Gefangene spiegelfechten, kleine schwarze Ritter und groЯe schwarze Ungeheuer spiegelfechten, der schwarze Schreibtisch steht auf schwarzen LцwenfьЯen, die gedrechselten schwarzen LцwenfьЯe krallen sich in den schwarzen Teppich ein, gerissen liegt die Wolle des schwarzen Lamms unter den schwarzen FьЯen, die schwarze Polstertьr schlieЯt das schwarze Universum, drauЯen bleibt die leiernde lernende leidende Stimme der Klassen... (W.Koeppen. Eine Jugend).

Воспоминание о школе вырастает здесь в фантасмагорическую картину из детских ночных кошмаров. Вместе с тем в ритмической схеме, звуковых и лексических повторах (звук ? в die schweren schwarzen Mцbel) угадывается детская страшилка, с помощью которой дети преодолевают свои страхи. Как правило, интерпретация начинается с анализа слова как значимой единицы языка, здесь же притягивают внимание, прежде всего, звуковые повторы, которые и становятся смысловыми опорами интерпретационной программы.

В текстах, построенных на нарушениях лексико-грамматической связности, именно ритм становится основой текстуальности, выполняя роль ресурса для преодоления хаоса, возникающего в результате нарушения семантического согласования. Ритм оказывается метонимичен смыслу, поэтому зачастую создается иллюзия «внутренней жизни текста» (Н.Л. Мышкина, 1998), не зависящей от говорящего и пишущего субъекта.

В синергетике, категории которой в последнее время все чаще используются в теории текста, повторы разных уровней рассматриваются в качестве «креативных аттракторов», понимаемых как зона организации и самоорганизации текста.

Итак, для постмодернистского дискурса характерна тематизация роли языка как способа самоидентификации и переживания субъектом целостности своей личности или ее «раздвоения» и даже упадка, в структуре субъекта когнитивно-речевой деятельности, в фабуле и ее реализации на сюжетно-композиционном уровне, а также в языковом стиле дискурса повествователя. Стиль является здесь семантически значимым фактором формирования «упорядоченности» в хаосе случайных ассоциаций как основы повествования и стержнем интерпретационной программы «бессвязного» текста для образцового читателя.

«Бессвязным» является текст, в котором прагматика доминирует над синтактикой, в результате чего нарушается естественный порядок тема-рематического развертывания составляющих его высказываний, смысл которых не всегда выводится из окружающего контекста. Элиминирование важных в информационном отношении звеньев, с одной стороны, и «излишнее» повторение на первый взгляд незначимых звеньев, с другой - приводит к деконструкции локальной связности, что, однако, не мешает «бессвязному» тексту оставаться текстом не только для своего автора, но и для своего читателя.

Все дело в том, что целостность «бессвязного» текста рождается на уровне дистантного взаимодействия контекстов, в основе которого лежат средства глобальной связности: ключевые слова, тематически и концептуально объединяющие текст и его фрагменты, а также эквивалентные предложения и даже ситуации. Средства глобальной связности входят в систему средств прагматического фокусирования как языковой основы интерпретационной программы для читателя «бессвязного» текста. С опорой на эти средства читатель постигает его скрытый смысл. В «бессвязных» текстах глобальная связность оказывается, таким образом, особым уровнем коммуникации между автором и читателем, на котором рождается целостность/цельность (или когерентность) «бессвязного» текста.

Глава четвертая «Литературный нарратив как когнитивно-коммуникативное событие» содержит пример комплексного дискурс-анализа двух текстов немецкой писательницы К. Вольф - повести «Kassandra» и романа «Medea. Stimmen» как когнитивно-коммуникативных событий, в которых нашла выражение стратегия неомифологизма.

Литературный нарратив как коммуникативное событие представляет собой творческое использование литературно-повествовательной стратегии текстообразующего освоения мира для трансляции общественно и личностно-значимых смысловых позиций. Одной из таких позиций является неомифологизм, ставший одним из важнейших направлений художественной мысли ХХ века.

Неомифологизм проявляет себя, прежде всего, в свободном творческом заимствовании образов, тем, мотивов и сюжетов архаической, классической, христианской и иных мифологий, заимствуются также и «вечные образы» литературы. При этом речь идет об осознанном использовании мифологического материала для достижения собственных художественных целей, что ведет к установлению множественных интертекстуальных ссылок, связывающих данный текст с исходным мифом и с текстами, в которых используются те же или близкие им мифологические мотивы, а также с произведениями иных видов искусства (живописи, кино, музыки etc.). Подобное интертекстуальное взаимодействие становится залогом самовозрастания смысла текста, который воспринимается как часть бесконечного культурного гипертекста.

Мифологический материал включает мифологические темы, мотивы, сюжеты и образы, а также мифологический хронотоп. Особое положение в ряду названных нарративных категорий принадлежит мотиву, понимаемому как «простейший», «не разлагаемый далее» элемент художественной семантики, «образный одночленный схематизм», составляющий основу сюжетов (первоначально - «низшей мифологи и сказки») (А.Н. Веселовский). Все остальные нарративные категории устроены сложнее, но все они так или иначе связаны с мотивом.

Многоаспектность мотива очень затрудняет его универсальное определение. Тем не менее, представляется возможным выделить важнейшие критерии мотива, к которым относятся повторяемость (стабильность) и вариативность. Дуализм мотива лег в основу дихотомической теории мотива, согласно которой мотив как инвариант является единицей поэтического языка, мотив как вариант (вариация) - единицей поэтической речи.

Осмыслением инвариантной неопределенности мотива, его подвижности и функциональности является вероятностная модель семантики мотива (И.В. Силантьев, 2004), состоящая из семантического ядра и периферии (оболочки ядра). Периферию образуют вариантные семы, соотносящиеся с фабульными вариантами мотива и имеющие вероятностный характер. Семантическое ядро мотива имплицирует не один, а многие варианты реализации мотива. Связь между ядром и периферией является не жесткой: вариантная периферия семантики мотива носит виртуальный характер. Вероятностный подход позволяет увидеть в мотиве фактор функционально-смысловой и коммуникативно-прагматической разгерметизации текста, выводящий текст на уровень дискурса: в дискурсе выявляется место мотива в художественном целом, его вклад в формирование художественного смысла произведения.

При обращении к неомифологическим текстам именно категория мотива становится основой их интерпретации, направленной на выявление языковых стратегий, с одной стороны, разрушающих стереотипы традиционного мифопоэтического мышления (процесс демифологизации), с другой - созидающих новые, семантически насыщенные образы действительности (процесс мифологизации). Названные процессы имеют общую направленность, так как позволяют погрузить частные явления в «стихию первоначального бытия» (М.М. Бахтин).

Анализ использования архаических и классических мотивов в двух значительных текстах современной немецкой литературы - повести «Kassandra» и романе «Medea. Stimmen» К. Вольф - позволяет говорить о том, что неомифологическая стратегия как деконструкция «абсолютной реальности мифа» включает в себя:

во-первых, свободное использование и комбинирование разных (зачастую исключающих друг друга) вариантов мифологического мотива;

во-вторых, редукцию мотивного комплекса, образующего соответствующую мифологему, за счет игнорирование одного или нескольких мотивов;

в-третьих, введение в мифологический мотивный комплекс собственно авторских мотивов;

в-четвертых, устранение из мифа действия божественной силы как единственной мотивации происходящего;

в-пятых, реалистическую (психологическую, политическую, историческую) мотивацию действий персонажей;

в-шестых, создание новых (иных, чем в мифе) «хронотопических ценностей», десакрализующих мифологический хронотоп.

Свободное творческое использование мифологического материала ведет не только к отрицанию старых, утративших для автора ценность мифологем (процесс демифологизации), но и к созданию новых художественных мифов (процесс мифологизации), некоторым из которых суждено стать знаками («архетипами») нового времени.

Неомифологическая стратегия затрагивает все уровни текста, вовлекая их в процессы де- и мифологизации: их жанровую организацию, композиционное построение и повествовательную структуру. На осуществление стратегий неомифологизма направлен и языковой стиль анализируемых текстов.

Одним из определяющих факторов языкового стиля обоих произведений является то обстоятельство, что в качестве ведущего способа повествования в них выбрана монологическая речь одного («Kassandra») или нескольких («Medea. Stimmen») действующего лиц. В этом можно усмотреть намерение автора, учитывая характер нарративного материала, провести аналогию с греческой трагедией. Эта стилизация особенно очевидна в тексте повести «Kassandra». Одним из средств этой стилизации является повторяющийся на протяжении всего повествования переход от свободного ритма прозы к ямбическому ритму классической драмы (Mit der Erzдhlung geh ich in den Tod…; Wer wird und wann die Sprache wiederfinden…; Das Glьck, ich selbst zu werden und dadurch den andern nьtzlicher - ich hab es noch erlebt…; GroЯ vor mir stand der Klytemnestra Rache …). В редких случаях - к хорею (Wie er laufen konnte - Gцtter! - als Achill das Vieh ihn um die Festung jagte…).

Способом придания речи Кассандры «патины» античной эпохи является высокий стиль. В монологе героини можно обнаружить и звукопись (например, аллитерации: …das ewig gleiche Gemurmel, Gewisper und Geschwдtz der Geschwister…), и разные виды тропов (например, аллегории: Der Krieg, unfдhig sich noch zu bewegen, lag schwer und matt, ein wunder Drachen, ьber unsrer Stadt. Seine nдchste Regung konnte uns zerschmettern…), и разные виды фигуры повтора (Wenn ich das kцnnte. Wenn ich das kцnnte. Wenn ich den Namen tilgen kцnnte <…> Wenn ich ihn ausbrennen kцnnte…). Кроме того, в тексте повести используются архаичная орфография при написании имен: Troia вместо Troja, Troer вместо Trojaner, Aineias вместо Дneas, Aias вместо Ajax - архаичные способы обозначения персонажей: Hekabe die Mutter; Achill das Vieh; Hektor, dunkle Wolke - и именные словосочетания с генитивом в препозитивной позиции: des Kцnigs Antwort, der Klytemnestra Rache, des Vaters nдchtlicher Gang, des Mordes Eintritt.

Однако, несмотря на рассредоточенные по тексту поэтизмы и архаизмы, речь Кассандры - это речь современного человека, в которой присутствуют артикуляции современных дискурсов. Так, характеризуя действия выдвиженца Эвмела (авторский персонаж), который постепенно поставил под контроль не только троянский двор, но и всю Трою, Кассандра пользуется политической фразеологией времен ГДР (Er zog die Schrauben an. Er warf sein Sicherheitsnetz…; strenge Kontrollen; Sonderbefugnisse fьr die Kontrollorgane):

Und in der Zitadelle schien es nur einen einzigen zu geben, der auf den schandbaren Ьbermut des Feindes die Antwort wuЯte; der Mann war Eumelos. Er zog die Schrauben an. Er warf sein Sicherheitsnetz, das bisher die Mitglieder des Kцnigshauses und die Beamtenschaft gedrosselt hatte, ьber ganz Troia, es betraf nun jedermann. Die Zitadelle nach Einbruch der Dunkelheit gesperrt. Strenge Kontrollen alles dessen, was einer bei sich fьhrte, wann immer Eumelos dies fьr geboten hielt. Sonderbefugnisse fьr die Kontrollorgane (C. Wolf. Kassandra).

Отдельные фрагменты текста повести несут печать разговорности (Onione das Miststьck):

Oinone. Eine von denen. Ьbel hatte sie mir mitgespielt. Mir den Geliebten weggenommen, Paris, den schцnen Blonden. Den ich mir herangezogen hдtte, ohne die Zauberkьnste dieser Teichnymphe. Onione das Miststьck (C.Wolf. Kassandra).

В романе «Medea. Stimmen» К. Вольф отказывается от приема ритмизации прозы по аналогии в классической трагедией:

Absyrtos, Bruder, bist also gar nicht tot, hab dich umsonst Knцchelchen um Knцchelchen aufgelesen auf jenem nдchtlichen Acker, auf dem die wahnsinnigen Weiber dich verstreut hatten, armer zerstьckelter Bruder. Bist mir zurьckgekommen… (C. Wolf. Kassandra).

Тем не менее, сходство с античной трагедией возникает здесь благодаря обращению: Медея говорит с мертвым братом (Absyrtos, Bruder, armer zerstьckelter Bruder). Вместе с тем, редукция окончания (hab вместо habe), опущение подлежащего (…bist also gar nicht tot, hab dich umsonst Knцchelchen um Knцchelchen aufgelesen… вместо …du bist also gar nicht tot, ich hab dich umsonst Knцchelchen um Knцchelchen aufgelesen…) следует отнести к проявлениям тенденции разговорного способа изложения.

Монологи в романе «Medea. Stimmen» содержат «сигналы» принадлежности говорящих к мифологическому миру в виде мифологической «терминологии», к которой относятся имена мифологических персонажей (Aietes, Absyrtos, Chalkiope, Kirke, Telamon), имена богов (Artemis, Demeter, Hekate, die Mondgцttin), названия праздников (das Artemis-Fest der Korinther, das Opferfest, unser Frьhlingsfest, das Fest der Demeter), реалии (das VlieЯ, die Argo, die Argonauten, die Artemis-Priesterin, die Zauberin, die Opfertiere).

В целом же персонажи «Медеи» («голоса») говорят на языке ХХ века, и на первый взгляд, не обладают каким-то своим, отличным от других, идиолектом, что, собственно, и позволяет сравнивать многоголосое повествование в романе с хором как одним из персонажей греческой трагедии, в функции которого выступает каждый «голос» и все «голоса» вместе, а именно: в функции комментирования и оценивания событий и поступков действующих лиц, прежде всего главного персонажа - Медеи. Но если в античной трагедии хор един в своих оценках, то «голоса» в романе К.Вольф выражают разные позиции по отношению к Медее: откровенно враждебную (Акам и Агамеда), колеблющуюся в своих оценках (Главка, Ясон) и сочувственную (Левкон). Взглянув с этой точки зрения на аранжировку «голосов» в романе (Медея?Ясон?Агамеда?Медея?Акам?Главка?Левкон?Медея?Ясон?Левкон?Медея), можно заметить, что монологи Медеи обрамляют комбинацию враждебного и сочувствующего и/или колеблющегося) «голосов», что, вероятно, также имеет значение.

При общем впечатлении речевого единства «голосов» можно, тем не менее, обнаружить некоторые черты индивидуализации речевой манеры персонажей как способа их психологической (а значит, демифологизирующей) характеристики.

Другим определяющим фактором языкового стиля анализируемых произведений является то обстоятельство, что ведущим способом повествования в них является не просто монологическая речь персонажей, а их внутренняя речь. Внутренняя речь представляет собой способ психологизации повествования, а значит, деконструкции мифологического материала, положенного в основу повествования. Причем как в «Кассандре», так и в «Медее» внутренняя речь предстает не только в качестве способа повествования и средства создания литературно-художественных образов персонажей, но и в качестве объекта изображения, так как отражает некоторые свойства своего психологического аналога.

Как известно, фотографически точное изображение внутренней речи средствами естественного языка весьма затруднительно в силу того, что внутренняя речь, будучи генетически вторичной, тем не менее, существенно отличается от внешней речи. Это не просто речевой механизм мышления: во внутренней речи задействованы все стороны человеческой психики - интеллект, воля, эмоции, не только «светлые» зоны сознания, но и бессознательное психическое. В литературе выработаны приемы весьма достоверного (жизнеподобного) изображения внутренней речи. Однако при этом следует все же говорить о литературно-художественной трансформации психологического аналога в литературно-повествовательном дискурсе. Во внутреннюю речь персонажей включаются специальные сигналы, сообщающие читателю, что действующие лица думают «как в жизни».

Техника литературно-художественной трансформации внутренней речи включает приемы, однажды творчески изобретенные и открытые для дальнейшего использования и модификации. К ним относятся средства разных языковых уровней, в наибольшей степени приспособленные, с одной стороны, к устранению важных в информативном отношении звеньев высказывания (назывные и неполносоставные предложения, анафорическая инверсия вплоть до исключения антецедента), с другой стороны, служащие созданию избыточности информации (повторы кажущихся информативно ничтожными элементов высказывания, присоединительные конструкции, ассоциативный принцип соединения предложений). Важным моментом техники литературно-художественной трансформации внутренней речи являются приемы, с помощью которых моделируется перцептуальное или «внутреннее» пространственно-подобное время, в котором персонаж, «переживая» события, свободно передвигается в прошлое и будущее. В этом случае важную роль играют дейктические средства и средства транспонирования значения временных форм глагола.

По существу, не требуется высокой концентрации таких сигналов: достаточно нескольких штрихов, чтобы создать иллюзию жизнеподобия внутренней речи персонажей. Значимость конкретного элемента языковой техники литературно-художественной трансформации внутренней речи тем больше, чем меньше его зависимость от контекста, тогда его основная функция заключается именно в осуществлении установки на достоверность художественного изображения психологической натуры.

Однако это, в свою очередь, означает, что чем больше будет подобных сигналов в тексте, тем больше в нем прагматика будет доминировать над синтактикой, тем больше в тексте будет нарушаться естественный порядок тема-рематического развертывания составляющих его высказываний. Деструкция локальной связности ведет к нарушению пропозиционального паритета между автором и читателем. Крайней формой проявления «бессвязности» как особой коммуникативно-прагматической стратегии литературно-художественной трансформации внутренней речи является «поток сознания». В этом случае «поток сознания» замещает повествовательную речь, принимая на себя все функции последней. При этом происходит перегруппировка функций повествовательной речи: повествовательная и характеризующая функции смещаются на периферию, в центр же выдвигается изобразительная функция. И оказывается, что для такого повествования большее значение имеет не то, что рассказывается, а то, как рассказывается.

В проанализированных в работе произведениях Кристы Вольф «Kassandra» и «Medea. Stimmen» внутренняя речь является фактором стиля, так как носит изобразительный характер:

Mein HaЯ kam mir abhanden, wann? Er fehlt mir doch, mein praller, saftiger HaЯ. Ein Name, ich weiЯ es, kцnnte ihn wecken, aber ich laЯ den Namen lieber jetzt ungedacht. Wenn ich das kцnnte. Wenn ich das kцnnte. Wenn ich den Namen tilgen kцnnte, nicht nur aus meinem, aus dem Gedдchtnis aller Menschen, die am Leben bleiben. Wenn ich ihn ausbrennen kцnnte aus unseren Kцpfen - ich hдtte nicht umsonst gelebt. Achill (C.Wolf. Kassandra).

Ориентация на изображение внутренней речи, в частности, такого ее свойства, как предикативность, проявляет себя в тема-рематической инверсии. Так, в приведенном фрагменте ядром темы высказывания является имя Ахилла, однако гипониму (имени собственному) предшествует гипероним (ein Name, der Name). Таким образом, на первый план выдвигается рематическая часть высказывания - отношение Кассандры к Ахиллу. Поскольку тема высказывания все-таки в последующем повествовании называется, то возникающая в данном месте текста «бессвязность» снимается (ein Name, der Name < Achill), а нарушенный пресуппозиционный паритет между автором и читателем восстанавливается. Между тем создается впечатление погружения в сознание персонажа.

Однако изобразительная функция повествования в проанализированных произведениях Кристы Вольф доминирует лишь на отдельных отрезках повествования, а именно, тех, которые показывают персонажей в поворотные моменты их истории. Эти моменты, как правило, связаны с пограничными состояниями сознания персонажа. Так, первый монолог Медеи начинается в момент ее тяжелого пробуждения на следующий день после сделанного во дворце Креонта страшного открытия (Медея находит место тайного захоронения старшей дочери коринфского царя принцессы Ифинои):

Auch tote Gцtter regieren. Auch Unglьckselige bangen um ihr Glьck. Traumsprache. Vergangenheitssprache. Hilft mir heraus, herauf aus dem Schacht, weg von dem Geklirr in meinem Kopf, warum hцre ich das Klirren von Waffen, kдmpfen sie denn, wer kдmpft, Mutter, meine Kolcher, hцre ich ihre Kampfspiele in unserem Innenhof, oder wo bin ich, wird das Geklirr immer lauter. Durst. Ich muss aufwachen. Ich muЯ die Augen цffnen. Der Becher neben dem Lager. Kьhles Wasser lцscht nicht nur den Durst, es stillt auch den Lдrm in meinem Kopf, das kenne ich doch. Da hast du neben mir gesessen, Mutter, und wenn ich den Kopf drehte, so wie jetzt, sah ich die Fensterцffnung, wie hier, wo bin ich, da war doch kein Feigenbaum, da stand doch mein geliebter NuЯbaum. Hast du gewuЯt, daЯ man sich nach einem Baum sehnen kann, Mutter…(C.Wolf. Medea. Stimmen).

Связь между предложениями в приведенном фрагменте осуществляется на основе ассоциаций, что находит выражение в нарушениях тема-рематической прогрессии. Первые два предложения связаны анафорически через повтор auch, следующие два - через повтор второго компонента сложного слова -sprache, устанавливающий тождество между сновидением и воспоминанием (Traumsprache. Vergangenheitssprache…). Связь следующего предложения с левым контекстом осуществляется через предложную группу aus dem Schacht, содержащую метафору сна как узкого вертикального пространства, из которого героиня пытается выбраться. Головная боль отдается во сне скрежетом (Geklirr in meinem Kopf), который ассоциируется со скрежетом оружия (das Klirren von Waffen). Этот звук напоминает Медее военные игры колхов (ihre Kampfspiele in unserem Innenhof). Головная боль и жажда заставляют ее открыть глаза (Durst. Ich muss aufwachen. Ich muЯ die Augen цffnen…). И как это бывает при пробуждении, Медея не сразу понимает, где она находится: то ли во дворце своих родителей в далекой Колхиде, то ли в лачуге на окраине Коринфа (…wo bin ich, da war doch kein Feigenbaum, da stand doch mein geliebter NuЯbaum…). Вид смоковницы в окне лачуги будит воспоминания о покинутой родине, образ которой концентрируется в образе орехового дерева, что росло под окнами ее комнаты (Hast du gewuЯt, daЯ man sich nach einem Baum sehnen kann, Mutter…). Ассоциативный принцип связи составляет суть автокоммуникации, формой которой является внутренняя речь. Те отрезки повествования, в которых реализуется ассоциативная связь, замедляют движение сюжета. Главная функция техники «потока сознания» состоит в психологизации повествования, что означает, с одной стороны, деконструкцию мифологических образов и мотивов (процесс демифологизации), с другой - их мифопоэтическое преобразование (процесс мифологизации), ведущее к созданию авторской версии мифа, к артикуляции в тексте его (авторских) представлений о месте человека в мире.

Анализ показал, как стратегии неомифологизма, характерные для литературы ХХ-ХХI в.в., творчески претворяются в конкретных литературно-повествовательных текстах, обнаруживая как общие тенденции (например, тенденцию к психологизации повествования за счет использования форм внутренней речи), так и индивидуальные способы их реализации в тексте (например, различные способы тема-рематической инверсии).

Заключение

Сегодня ни у кого не вызывает сомнений, что текст, тем более текст художественный, как объект изучения настолько сложен, что исчерпывающе описать и объяснить его с помощью какой-то одной, пусть даже очень изощренной, исследовательской модели - задача, практически невыполнимая. Тем не менее, появление новых объяснительных моделей текста способствует умножению наших представлений о нем как об объекте исследования.

На настоящем этапе научного знания наибольшим эвристическим потенциалом обладает модель текста, опирающаяся на понятие дискурс, которому принадлежит особое место в современном гуманитарном знании. Активная разработка понятия «дискурс» в лингвистике последних десятилетий свидетельствует о смене ее приоритетов, в частности, о все более явственном переходе от «внутренней» к «внешней» лингвистике и связанном с этим росте интереса к исследованию функционирования языка в разных областях жизни языкового сообщества, взаимодействия языковой и социальных практик, роли языка в развитии и становлении языковой личности.

Исследование литературного нарратива с позиций когнитивного и дискурсивного анализа позволило по-новому взглянуть на его специфические характеристики и категории, выделить и описать те из них, которые служат основой для взаимодействия субъектов литературно-художественной коммуникации, понимаемого как процесс смысловой и коммуникативно-прагматической «разгерметизации» текста при его одновременном выходе в дискурс. Литературно-повествовательный текст предстает как комплекс взаимосвязанных и взаимодействующих категорий, определяющих как стратегию его порождения автором, так и возможности интерпретационных действий со стороны адресата.

В каждом конкретном коммуникативном событии, осуществляемом на основе литературно-повествовательного текста в исторически-определенном социо-культурном пространстве, реализуется интердискурсная природа литературного нарратива: заключенные в тексте когнитивно и типологически обусловленные артикуляции разнообразных дискурсов становятся основой для возникновения разнообразных читательских дискурсий, в определенных пределах совпадающих и расходящихся как друг с другом, так и с исходной авторской дискурсией.

Результаты исследования могут стать базой для анализа литературного нарратива разных дискурсных пространств на материале разных национальных литератур, в том числе немецкоязычной прозы разных эпох.

Публикации

1. Андреева В.А. Литературный нарратив: Текст и дискурс. - СПб.: Изд-во «Норма», 2006. - 10,25 п.л.

2. Андреева В.А. Событие и художественный нарратив // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 7 (21): Общественные и гуманитарные науки (философия, языкознание, литературоведение, культурология, экономика, право, история, социология): Научный журнал. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2006. - С.44-57 (0,875 п.л.).

3. Андреева В.А. Литературный нарратив: текст и дискурс // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 9 (46): Общественные и гуманитарные науки (философия, языкознание, литературоведение, культурология, искусствоведение, экономика, право, история, социология): Научный журнал. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2007. - С. 61-71 (0,75 п.л.).

4. Андреева В.А. К вопросу о соотношении понятий «текст» и «дискурс»: место текста в динамическом пространстве дискурса // Вестник Санкт-Петербургского университета: Научно-теоретический журнал. Серия 9 (филология, востоковедение, журналистика): Выпуск 4 (ч.II). - СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. - С. 198-204 (0,5 п.л.).

5. Андреева В.А. Особенности художественного хронотопа в современном литературном нарративе // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина: Серия филология. Научный журнал. №2 (13). - СПб.: ЛГУ им. А.С. Пушкина, 2008. - С. 144-157 (0,875 п.л.).

6. Андреева В.А. Проблема языка в постмодернистском литературном дискурсе // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина: Серия филология. Научный журнал. № 3 (15). - СПб.: ЛГУ им. А.С. Пушкина, 2008. - С. 7-13 (0,5 п.л.).

7. Андреева В.А. Аспекты литературности // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина: Серия филология. Научный журнал. №4 (18). - СПб.: ЛГУ им. А.С. Пушкина, 2008. - С. 8-19 (0,75 п.л.).

8. Андреева В.А. Литературный нарратив как интердискурс // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 92: Общественные и гуманитарные науки (философия, языкознание, литературоведение, культурология, искусствоведение, экономика, право, история, социология): Научный журнал. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2009 (февраль). - С. 163-169 (0,5 п.л.).

9. Андреева В.А. Эвристический потенциал понятия «дискурс» статья // Известия Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов: Периодический научный журнал. № 1 (57). - СПб.: Изд-во СПбГУЭиФ, 2009 (март). - С. 98-104 (1 п.л.).

10. Andreeva V. Gestalt und Leistung der inneren Rede in der asthetischen Kommunikation // Das Wort: Germanistisches Jahrbuch. DAAD, 1992. - 0,35 п.л.

11. Андреева В.А. Функционально-семантическая характеристика эллипсиса, номинативных предложений и присоединительных конструкций в составе внутренней речи персонажей // Проблемы функциональной лингвистики и активные формы преподавания иностранных языков / Тезисы докладов. - Астрахань, 1991. - 0,35 п.л.

12. Андреева В.А. Внутренняя речь персонажей и способ повествования в текстах разных авторов // Интертекстуальные связи в художественном тексте / Сб. статей. - СПб.: Образование, 1993. - 0,625 п.л.

13. Андреева В.А. Структура и формы внутреннего диалога в художественном тексте // Междисциплинарная интерпретация художественного текста / Сб. статей - СПб: «Образование», 1995. - 0,7 п.л.

14. Андреева В.А. Синтактико-стилистические особенности внутренней речи персонажей // Studia Linguistica / Сб. статей. № 3. СПб.: "Стройлес-печать", 1996. - С. 46-52 (0,375 п.л.).

15. Андреева В.А. Художественный хронотоп и проблемы жанровой неопределенности // Герценовские чтения: Иностранные языки. Материалы конференции (12-14 мая 1998 г.). - СПб: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 1998. - С. 77-79 (0,125 п.л.).

16. Андреева В.А. Парадоксы фикциональности // Studia Linguistica VIII / Сб. статей. - СПб.: "Тригон", 1999. - С. 204-211 (0,5 п.л.).

17. Андреева В.А. К вопросу о фикциональности и авторефлексивности художественной речи // Язык в мультикультурном мире / Тезисы и материалы международной конференции. - Самара: 1999. - С. 220-221 (0,125 п.л.).

18. Андреева В.А. Об одной из зон жанровой неопределенности // Studia Linguistica IX / Сб. статей. - СПб.: "Тригон", 2000. - С. 143-150 (0,5 п.л.).

19. Андреева В.А. Интерпретация художественного повествовательного текста как повествовательной системы // Язык. Человек. Культура: Материалы международной научно-практической конференции 22 октября 2002 года, Смоленск. - Смоленск: СГПУ, 2002. - С. 13-23 (0,7 п.л.).

20. Andreeva V. Typologie des russischen Nationalcharakters im Erzдhlwerk von Wassilij Schukschin. // Villigstprofile. Schriftenreihe der evangeliscehen Studienwerks e.V. Villigst. Bd. 2. Villigst, 2003. - S. 59-72 (0,875 п.л.).

21. Андреева В.А. Особенности субъектно-повествовательной стратификации романа Уве Йонсона “Mutmassungen ьber Jakob“// Художественный текст и текст в массовых коммуникациях: Материалы международной научной конференции. Ч. 2. - Смоленск: Изд-во СГПУ, 2005. - С. 16-28 (0,75 п.л.).

22. Андреева В.А. Категория «образ автора» в свете теории фикциональности // Studia Linguistica. XIY: Человек в пространстве смысла: слово и текст / Сборник статей. - СПб: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2005. - С. 136-144 (0,56 п.л.).

23. Андреева В.А. Деконструкция как стратегия текстопорождения // Интерпретация. Понимание. Перевод: Сб. научных статей. - СПб: Изд-во СПбГУЭиФ, 2005. - С. 152-170 (1,2 п.л.).

24. Андреева В.А. Лингвостилистические средства фикциональной и метафикциональной игры // Язык. Человек. Культура: Материалы международной научно-практической конференции 21-23 марта 2005 г. Ч. 2. - Смоленск: Изд-во СГПУ, 2005. - С. 12-21 (0,625 п.л.).

25. Андреева В.А. Пределы нарративности: событийный аспект // Герценовские чтения: Иностранные языки. Материалы конференции 10-11 мая 2005 г. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2005. - С. 15-17 (0,125 п.л.).

26. Андреева В.А. О фикциональности, фикциональной и метафикциональной игре // Научные чтения - 2004: Материалы конференции. 6-17 декабря 2004 г., С.-Петербург / Приложение к журналу «Язык и речевая деятельность» (т. 6). - СПб.: Филолог. ф-т СПбГУ, 2005. - С. 70-77 (0,5 п.л.).

27. Андреева В.А. Событийный аспект повествовательного текста // Язык. Человек. Общество / Международный сб. научных трудов. СПб., Владимир: РГПУ им. А.И. Герцена, ВГПУ, 2005. - 0,5 п.л.

28. Андреева В.А. Теория дискурса в координатах интерпретации художественного текста // Герценовские чтения: Иностранные языки. Материалы конференции 20-21 апреля 2006 г. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2006. - С. 8-10 (0,125 п.л.).

29. Андреева В.А. Феномен «бессвязного» текста: Кризис традиционного понимания текстуальности // Studia Linguistica. XY: Человек в пространстве смысла: слово и текст / Сборник статей. - СПб: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2006. - С. 136-144 (0,6 п.л.).

30. Андреева В.А. Композиционно-речевые формы как дискурсивные компоненты Литературного нарратива // Электронный Вестник ЦППК ФЛ / hppt:www.evcppk.ru. - 1 п.л.

31. Андреева В.А. Концепция функционального стиля профессоров Э.Г. Ризель и Е.И. Шендельс и современные теории дискурса // Эвристический потенциал концепций профессоров Э.Г. Ризель и Е.И. Шендельс / тезисы докладов Международной научной конференции памяти профессоров Э.Г. Ризель и Е.И. Шендельс 19-22 октября 2006 года. - Москва: МГЛУ, 2006. - С. 78-80 (0,2 п.л.).

32. Андреева В.А. Понятие «дискурс» в координатах интерпретации «бессвязного текста» // Человек. Язык. Культура / Сборник науч. трудов - СПб.: СПбГГИЭУ, 2007. - С. 28-34 (0,5 п.л.).

33. Андреева В.А. «Смещаемость» литературно-повествовательных жанров и их «внутренняя мера» // Studia Linguistica. XYI: Человек в пространстве смысла: слово и текст / Сборник статей. - СПб: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2007. - С. 136-144 (0,6 п.л.).

34. Андреева В.А. Феномен «бессвязного» текста в фокусе теории дискурса // Линвистика текста и дискурсивный анализ: традиции и перспективы / Сборник науч. статей. - СПб.: Изд-во СПбГУиФ, 2007 (1 п.л.).

35. Андреева В.А. Мотив как категория анализа повествовательного текста // Studia Linguistica. XYII: Язык и текст в проблемном поле гуманитарной науки / Сборник статей. - СПб: Политехник-сервис, 2008. - С. 207-214 (0,5 п.л.).

36. Андреева В.А. Соотношение понятий «текст» и «дискурс» в условиях литературно-художественной коммуникации // Типология текстов нового времени. Русская германистика: Ежегодник Российского союза германистов. Т. 5. - М.: Языки славянской культуры, 2009. - С. 305-315 (0,75 п.л.).

Размещено на Allbest.ru