34

Размещено на http://www.allbest.ru/

Система характеристик имплицитности в рассказах А.П. Чехова и их роль в репрезентации иронии

Специальность 10.02.19 - теория языка

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Погожева Ольга Владимировна

Майкоп - 2012

Работа выполнена на кафедре общего языкознания

ФГБОУ ВПО "Адыгейский государственный университет"

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор,

Ахиджакова Марьет Пшимафовна

ФГБОУ ВПО "Адыгейский государственный университет"

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор,

Серебрякова Светлана Васильевна

ФГБОУ ВПО "Ставропольский государственный университет",

доктор филологических наук, профессор,

Факторович Александр Львович

ФГБОУ ВПО "Кубанский государственный университет"

Ведущая организация: ФГАОУ ВПО "Южный федеральный университет"

Защита состоится "20" марта 2012 года в 13-00 часов на заседании специализированного диссертационного совета К 212.001.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук при ФГБОУ ВПО "Адыгейский государственный университет" по адресу: 385000 г. Майкоп, ул. Первомайская 208, конференц-зал.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Адыгейского государственного университета

Автореферат разослан " 17 " февраля 2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

доктор филологических наук, доцент З.Р. Хачмафова

Общая характеристика исследования

соотнести общее и особенное в дискурсе рассказов А.П. Чехова различных периодов с учетом полифонии и асимметрии;

охарактеризовать роль специфической имплицитности в организации подтекстного пространства;

выявить систему взаимосвязей между иронией и имплицитностью;

показать сущность иронической имплицитности при взаимодействии речевых жанров.

Методологическую основу труда составляют две взаимодополнимых сферы обобщений: системный подход и лингвистическая теория знака. В новых версиях системного подхода акцентируется два принципа. Первый - многообразие системных интерпретаций одного сложного объекта, в том числе в языке (Автономова 2008: 57, 211). Второй принцип, подчеркиваемый в методологии, - многовекторное, а не уровневое представление системы языка: "Нужно, отказавшись от попыток выстроить все подсистемы языковой системы в один ряд, установить основные структурные плоскости этой системы, из пересечения которых складывается ее целостная структура, а затем в пределах каждой плоскости выявить структуру соответствующей ей подсистемы языковых фактов" (Чесноков 2008: 112). Для современной лингвистической теории знака методологически существенно взаимопроникновение семантики, синтактики и прагматики (Баранов 2008: 16 и след.). Подчеркнем, что такая методология обусловлена принципиальной установкой "вернуть человека в лингвистику на подобающее ему место" (Золотова 2001: 107).

Соответственно, теоретической базой исследования избраны преломляющие эту методологию положения о видах мотивированности значений (Апресян 2008: 3-33), принцип интеллектуализма в осмыслении языковых сущностей (Немец 2006), обобщение условий многомерной ценности текста (Брусенская, Куликова 2008: 200; Тхорик, Фанян 2008: 24-32; Успенский 2004: 13).

Методы и приемы исследования представляют собой комплекс взаимосвязанных способов решения поставленных задач. Основным является системный анализ, частными проявлениями которого выступают приемы лексикографического, компонентного (семного) и контекстуального (контекстного) анализа. Приведенные методолого-методические характеристики определяются в следующем познавательном контексте, возводимом к Р. Барту: "Современная … научная методология считает условием исследования объекта относительность системы отсчета" (Степанов 2002: 50); по нашему мнению, это касается и самой относительности - то есть существуют свойства и связи, основательные, справедливые при самых разных, а возможно, и при любых системах отсчета.

Объект, как методологическая характеристика исследования; процесс или явление, порождающее проблемную ситуацию и избранное для изучения, - характеристики имплицитности в рассказах А.П. Чехова как система.

Предмет исследования, как его методологическая характеристика, определяющая то, что находится в границах объекта исследования, - носители системности, значимые для репрезентации иронии, включая взаимодействие между семантическими и прагматическими характеристиками, между различными речевыми жанрами.

В качестве материала исследования привлечены все рассказы А.П. Чехова, представленные в актуальных изданиях; при необходимости учитываются различные редакции произведений. Всего анализируется 2000 дискурсов.

Научная новизна результатов проявляется в конкретизации связи между имплицитностью, полифонией и адресацией. Впервые специально охарактеризована полифония в рассказах как реализация языковых единиц и комплексов, акцентирующая многообразие их потенций, значений, функций, соотносимая с различными "дискурсивными голосами" и принципиальная для художественного дискурса. Впервые систематизированы показательные для дискурса А.П. Чехова разнообразные видоизменения, осложнения в адресации, определяемые имплицитностью.

На защиту вынесена система четырех основных положений:

1. Актуальный парадокс лингвистического чеховедения, заключающийся в утверждении как традиционности стиля, так и принципиального языкового новаторства художника, закономерно разрешается на материале имплицитности в дискурсе рассказов. Эта имплицитность соединяет в исследуемом дискурсе системную всеобщность и особое разнообразие реализаций. Системность реализаций имплицитности связана с природой подтекста и иронических смыслов в рассказах.

2. Известное положение о том, что в центре внимания А.П. Чехова - человек во всех его ипостасях, проявлениях, гранях, внутренне связано с сущностью имплицитности, с присущей ее глубиной семантико-прагматических обобщений. Интегральным свойством при этом оказывается ирония в широком смысле, от мягкого юмора до грани сарказма.

Феноменологически с обобщением проявлений соотносится единство обыденного, очевидного - и потаенного, загадочного, явленного в речевых характеристиках образов, в т. ч. повествователя, рассказчика, образов-персонажей. С этим коррелирует дискурсивное раскрытие места человека в социуме и углубленное представление сути дискурса. Вытекающее отсюда соотнесение тезауруса и прагматикона языковых личностей рассказчика и персонажей показывает значимую роль прагматических компонентов имплицитности.

3. Система прагматических компонентов в материале носит многоуровневый характер. В ней соотносятся основные и дополняющие подсистемы. В основе организации прагматического пространства лежит связь между единицами, отражающая систему отношений, которые существуют между прагматически первостепенными элементами. Дополняющая подсистема определяется связью между прагматически первостепенными и второстепенными элементами. Имплицитность представлена в обеих подсистемах, однако, различными проявлениями.

4. Для раскрытия имплицитности значима адресация как специально выраженная ориентированность высказывания, дискурса на реципиента, которая вбирает в себя широкий круг способов выражения, включая синтаксемы адресата, вокативы, косвенные контактоустанавливающие средства. Для дискурса А.П. Чехова принципиальна имплицированность адресации, вплоть до ее деформации, обессмысливания, исключения адресата ввиду незнания адреса. В этом аспекте рассказы делятся на две основные группы: с доминантой имплицитности и с относительным равновесием между имплицитностью и эксплицитностью. Данная корреляция частично соотносится с периодизацией творчества А.П. Чехова, т.е. находится в отношениях взаимно-неоднозначного соответствия с эволюцией его стиля, представленной в дискурсе.

Теоретическая значимость исследования состоит в определенном развитии представлений о системности в языке. Семантика и прагматика текста рассмотрены как носитель комплексных системных отношений, интегрирующих общеязыковую системность и специфическую образность художественного целого. Соответственно охарактеризованы подсистемы и элементы. Системные отношения в семантике текста освещены с учетом их тесной связи с синтактикой и прагматикой. Предлагаются рабочие дефиниции актуальных номинаций, концептуально взаимодополнимые и опирающиеся на совместимые исследовательские подходы.

Языковая личность (ЯЛ) на основе концепции В.И. Карасика (2007: 8, 223-224 и др.) понимается как человек, существующий в языковом пространстве, прежде всего в общении, стереотипах поведения, закрепленных значениями языковых единиц, смыслами текстов; при лингвистическом анализе литературных произведений ЯЛ определяется в художественном языковом пространстве как особом типе реальности (см.: Заика 2006: 33-35).

Дискурс, с опорой на положения Г.Н. Манаенко (2009: 21), интерпретируется как "социально детерминированный тип осуществления речевого общения". Дискурс художественной реальности вбирает в себя эстетически закрепленные феномены, соотносимые с социальной детерминацией в широком смысле.

Пространство дискурса того или иного автора характеризуется как способ представления дискурса, отражающий относительную целостность текстов автора и соответствующий общенаучной тенденции локализовать исследуемые объекты (с использованием таких феноменов, как координаты, векторы, сферы, области и под.). Такое понимание соотносится и с актуализацией хронотопа, специфичной для чеховедения: "Чехов (быть может, это наиболее важно) был неустанно озабочен отношением человека к непосредственно близкой ему реальности, к нашим "здесь" и "сейчас" (думаю, в большей мере, чем кто-либо еще из писателей-классиков ХIХ в.)" (Хализев 2009: 3).

Актуальны устойчиво - особенно в русле возрожденной познавательной установки: объяснять с единых позиций парадоксы, крайности (в т. ч. в творчестве А.П. Чехова - см. Изотова 2002: 75; Катаев 1979: 211). В последние годы при анализе даже самых резких контрастов подчеркивают их высокую онтологичность - то, что они соответствуют специфике литературы как вида искусства" (Полоцкая 2001: 219).

Практическую значимость результатов определяет возможность их применения для разработки и освоения филологических дисциплин в различных условиях обучения, включая вузовские курсы прагмалингвистики, введения в языкознания, теории художественной речи, общей лексикологии, а также для создания лексикографических источников, в частности, словарей языка писателя.

Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались и обсуждались на заседании кафедры общего языкознания Адыгейского государственного университета. Материалы диссертационного исследования освещались на научных конференциях: "Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения" (Краснодар 2009), в том числе и на международной научной конференции "Когнитивная парадигма языкового сознания в современной лингвистике" (Майкоп 2011) и др. По материалам проведенной работы опубликовано шесть статей, в том числе одна в издании, рекомендованном ВАК РФ.

Структурно работа состоит из введения, двух исследовательских глав, заключения, библиографического списка, списка источников эмпирического материала (173 наименования).

Основное содержание исследования

В первой главе "Имплицитность в дискурсе рассказов А.П. Чехова: общее и особенное" основой анализа материала, вытекающей из его сущности, служит единство двух взаимодополнимых и взаимосвязанных лингвистических дихотомий: язык-речь и система-элемент. Углубленное представление этих дихотомий характерно для современной теории языка, откликающейся на новейшие общенаучные, семиотические тенденции. Так, по обобщениям акад. З.У. Блягоза, "каждое явление в жизни имеет свою сущность, знак, который отличает его от других предметов, процессов, признаков, явлений …: язык - это система знаков, сложный знаковый механизм, который указывает на связь и взаимоотношения между элементами этой системы; речь - последовательность расположения языковых знаков, реализация возможностей языка в процессе функционирования как средства коммуникации" (Блягоз 2007: 13. Выделено автором. - О. П.). Это положение значимо для понимания природы имплицитности. Для задач нашего исследования принципиально указание в вышеприведенной формулировке на системность в языке. Дихотомия "система-элемент" разрабатывается, в частности, в последних трудах П.В. Чеснокова (2010), отмечающего специфические системообразующие функции определенных элементов.

В отношении имплицитности это проявляется многомерно. Уже наличие в лексико-семантической системе своеобразных маркеров степени выраженности (таких слов и сочетаний: намекнуть, подразумевать, иметь в виду, сокровенный смысл, неоднозначность и т.д.) свидетельствует о том, что любой говорящий на языке интуитивно ощущает и оценивает степень полноты/ неполноты сообщения. Существует ряд языковых и речевых явлений, в связи с которыми принято говорить о "двуплановости", "подразумевании", "скрытых смыслах", "косвенности" (этим явлениям мы сознательно или бессознательно присваиваем статус "обладающих не прямо выраженным значением", при этом, не всегда отдавая себе отчет в том, что такое "не прямо выраженное значение"). "Деление языковых значений (смыслов) на скрытые (имплицитные, неявные) и явные (эксплицитные) вызвано, прежде всего, стремлением подчеркнуть существование языковой возможности выражения смыслов различной степени экспликации. Можно говорить о достаточной условности этой дихотомии, о существовании шкалы переходности в выражении тех или иных значений". Причем значимость имплицитности, в ее соотнесении с экспликацией, отмечается с опорой на две вышеотмеченные дихотомии в общефилологических трудах по художественному тексту, а также при анализе конкретных произведений. (Курилов 2011: 186; Иванов 2011: 42).

Сущность имплицитности в художественном тексте закономерно раскрывается с опорой на полифонию.

Текстовая полифония приводит к новому способу чтения, т.к. сознание читателя отражает не просто образы и события, а еще и рефлектирующие сознания действующих лиц. Автор, со своей стороны, общается с читателем при помощи того, что исключает подавляющее доминирование своей, авторской мысли над чужой, т.е. мыслью персонажа. В итоге текстовые слова становятся внутренне нерешенными, двуликими. Диалог между автором и читателем предполагает установление сопряженности картин их миров. Автор отбирает средства воплощения своего замысла, а читатель декодирует этот замысел.

Чтение полифоничного текста - это труд, т.к. читатель имеет дело как с автором, так и с текстом и его персонажами.

Таким образом, полифоничный текст создается при помощи разрушения стереотипных видов связанностей между такими технически обязательными конструктами любого текста в любой точке его развития, как высказывание, субъект высказывания и значение высказывания. Полифония может создавать подтекст с помощью семантико-композиционной организации элементов текста, приводящей к асимметричности знака и денотата, а также с помощью интертекстуальности, реализуемой как включение в текст либо других текстов другим субъектом речи, либо их фрагментов в виде цитат или аллюзий, и сигнализирующей о присутствии имплицитной информации.

На материале языка А.П. Чехова полифоническое начало, понимаемое в единстве традиционной доминанты многоголосия и других аспектов, систематизированных позднее, включая амбивалентность, - отмечалось в разных аспектах. Причем даже литературоведы подчеркивали в такой связи языковые ресурсы полифонии, в том числе грамматические (Кройчик 2007: 76 и др.). Этому сопутствует сущность языкового бытия Мастера - так, в специальном исследовании А.П. Чехова называют первым в кругу тех гениев, "которым свойственна индивидуально-творческая интерпретация языка" (Приходько 2007: 3).

Взаимосвязь отмеченных свойств и является предпосылкой для задачи, решаемой в настоящем разделе, - для анализа языковой личности персонажа как носителя полифонического начала.

Материал в этом плане представлен системой онтологических, феноменологических и гносеологических аспектов. Сущность полифонии связана с эстетической доминантой Художника: "…в центре внимания А.П. Чехова - человек во всех его ипостасях" (Чмыхова, Татарникова 2007: 122). Феноменологически с доминантой обобщения ипостасей соотносится общепризнанное единство обыденного, очевидного - и потаенного, загадочного, явленного в образах, прежде всего в образах-персонажах.

Броским примером полифонии становится взаимодействие контрастов. Так в авторской речи зло оказывается совместимо с красотой, например: "Искривленное злобой, со свежими следами недавних физических и нравственных страданий, с тающим снегом на бровях, усах и круглой бородке, оно /лицо почтальона - О.П. / было красиво" "Ведьма".

Следует отметить, что эта характеристика персонажа не развивается в его собственной речи - не становится чертой его языковой личности, а оттеняет вбирающую его языковую картину мира. В такой полифонии прослеживается принцип изобразительного углубления, сделавший А.П. Чехова основоположником ряда последующих эстетических направлений.

Для языковой же личности персонажа наиболее характерны черты полифонии в иных сферах - искренности и точности. О системности и репрезентативности этой полифонии свидетельствует то, что она представлена крайне разнообразно: от элементарных до многомерных проявлений. Причем общим свойством репрезентации полифонического начала оказывается симметрия соответствующих частей контекста.

Элементарные случаи полифонии рельефно подчеркивают ее общую значимость. Так взаимодействуют в миниатюре "Дачники" два "голоса" одних и тех же лиц, юных супругов Саши и Лизы, обращенные к их внезапно нагрянувшей родне: мнимое, неискреннее "родственное" гостеприимство и истинное отчуждение. Полифоническому взаимодействию служит система средств, прежде всего, специфическая реализация категории негопозитивности и особого типа повтора, при котором каждое употребление обладает собственной прагматической окраской. Например: "Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты. И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептал ей: - Это они к тебе приехали. черт бы их побрал! - Нет, к тебе! - отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой. - Это не мои, а твои родственники! И, обернувшись к гостям, она сказала с приветливой улыбкой: - Милости просим! А Саша отвернулся, чтобы скрыть от гостей свое сердитое, отчаянное лицо, и сказал, придавая голосу радостное, благодушное выражение: - Милости просим! Милости просим, дорогие гости!" "Дачники".

Речевой акт, как многоуровневая комбинированная целостность, включает бехабитивы-ругательства, акцентирующие остроту репрезентации полифонии, - "черт бы их побрал!" - см.: "ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ.1. Выражение удивления, негодования, возмущения, досады, злости и т.п." (Меликян 2001: 201). И с ругательством по адресу гостей взаимодействуют элементы актов инвитива и регламентатива, т.е. приглашение обруганных в гости - как формула социального этикета (см.: Карасик 2002: 117).

Показательна иллокутивная, послеречевая сила реплик "Милости просим", представляющих "гостеприимную" ЯЛ, - они выступают как перформатив (определяют местопребывание нежданных визитеров). Эта прагматическая функция особенно ярко акцентируется в представлении ЯЛ говорящих.

Именно в полифоническом речевом поведении повтор выделенных коммуникативных единиц оказывается разносторонне упорядоченным, необходимым, неизбежным, лишенным какой бы то ни было монотонности. Такая полифония, отражающая взаимодействие максим (принципов) кооперативности, вежливости, искренности, обеспечивает высокую прагматическую точность (ср.: Матвеева 2007: 15).

Обращает на себя внимание особое средство, маркирующее взаимодействие голосов в соответствующем участке контекста (для которого допустимо рабочее именование "маркер полифонического взаимодействия").

В вышеприведенном случае этим средством, несовместимым с первым, отчуждающим "голосом" и требующим иного, служит фрагмент "обернувшись к гостям". Первый голос - "Черт бы их побрал" - исключает контакт с теми, к кому отнесена реплика, и она в микроконтексте монофонична. Но ситуация не исчерпывается столь прямолинейным представлением сути отношений. Она предполагает более глубокое развитие мотива неприятия - вплоть до его противоположности. И "срастить" противоположности призвана номинация "обернувшись к гостям", включающая оттенок кинемы. Суть ситуации сплетается с сущностью ЯЛ. Без такого средства взаимодействие выглядело бы, по меньшей мере, немотивированным либо носило бы нарочитый, эстетически иной характер. Например, попытки преобразования, резко нарушающую органику и неприкосновенность чеховского текста: * И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептал ей: - Это они к тебе приехали. черт бы их побрал! - Нет, к тебе! - отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой. - Это не мои, а твои родственники! - Милости просим!.; * И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептал ей: - Это они к тебе приехали. черт бы их побрал! - Нет, к тебе! - отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой. - Это не мои, а твои родственники! И, обернувшись к гостям, она сказала с приветливой улыбкой: черт бы их побрал!"Дачники".

Наличие маркера полифонии уже в достаточно элементарных контекстах позволяет отметить системную организацию полифонии: многомерную и семантически закономерную. Сходным, достаточно элементарным носителем полифонического начала выступает и языковая личность главного персонажа в классическом "Хамелеоне". Эти относительно простые случаи создают условия для обращения к значительно более сложным проявлениям полифонии языковой личности персонажа.

Такова Анна, главная героиня в малоисследованном шедевре "Бабье царство", который столь нравился разборчивому И. Бунину - в том числе в связи с неоднозначностью (см.: Пересыпкина 1979: 500). Во внутренней речи ЯЛ Анны взаимодействует негативная и позитивная самооценка, связанная с одним из знаковых эпизодов текста: "Анна Акимовна тихо заиграла один из новых вальсов, потом вспомнила, как умно и честно она говорила сегодня за обедом. Поглядела она кругом на темные окна., на слабый свет. и вдруг нечаянно заплакала, и ей досадно стало, что ей не с кем поговорить, посоветоваться. Вошел Мишенька. - Что вы смеетесь? - спросила она, заметив на его лице улыбку. - Я был внизу и слышал, как вы шутили насчет Пименова. - сказал он и прикрыл рукой смеющийся рот. - Посадить бы его давеча обедать, так он помер бы со страху. Он и вилки, небось, держать не умеет. Смех лакея, его слова, пиджак и усики произвели на Анну Акимовну впечатление нечистоты. И только теперь, в первый раз за весь день, она поняла ясно, что все то, что она думала и говорила о Пименове и о браке с простым рабочим, - вздор, глупость и самодурство. Чтобы убедить себя в противном, она хотела вспомнить слова, которые говорила за обедом, но уже не могла сообразить. Досаднее всего казалось ей то, что сегодняшние мечты насчет Пименова были честны, возвышенны, благородны, но в то же время она чувствовала, что Лысевич и даже Крылин для нее были ближе, чем Пименов и все рабочие, взятые вместе. Она думала теперь, что если бы можно было только что прожитый длинный день изобразить на картине, то всё дурное и пошлое, как, например, обед, слова адвоката, игра в короли, было бы правдой, мечты же и разговоры о Пименове выделялись бы из целого как фальшивое место, как натяжка" "Бабье царство".

Доминантным для организации полифонии оказываются взаимообусловленные между собой и соединенные в сложную языковой личности антонимические компоненты: умный - глупый, правда - фальшь (см. единицы, выделенные в тексте). Маркер полифонии, внесший в ситуацию впечатление нечистоты, - это упоминание того самого "лакея с улыбкой". Сей Миша словно репетиция, предтеча Яши - косвенного убийцы Фирса в "Вишневом саде". Тот - именно он! - утверждает, что Фирса нет там, где он есть, - а уж потом прочие в этом убеждают себя. Так Яша приговорил к гибели беззащитного старика, на которого и ранее успел накликать смерть, - приговорил троекратными повторами, обретающими косвенную иллокутивную силу. Смертоносную ситуацию творит " (без) личность", антиличность, сближенная с губителями, разрушителями: от Аксиньи ("В овраге") до Наташи ("Три сестры"), что не раз отмечалась в чеховедении, причем в связи с полифонией это разрушение оказывается особенно многомерным. А "яшеподобный" Миша дополняет галерею циников, и этот вид ЯЛ в связи с полифонией становится еще более достоверным. Только его появление переключило внутреннюю речь Анны, протагониста "Бабьего царства", с одного "голоса" на другой, резко контрастный: "И только теперь, в первый раз за весь день, она поняла ясно, что все то, что она думала и говорила о Пименове и о браке с простым рабочим, - вздор, глупость".

Многообразие и типичность полифонии соотносится с общей значимостью сферы "искренность-ложь", "искренность-маска" в картине мира автора - именно это, а не что иное (например, политические убеждения) было для Мастера принципиальным - см. достаточно экспрессивный отрывок из его письма А.Н. Плещееву 4 и 10-11 октября 1888 г.: "Я не либерал, не консерватор, не индифферентист… Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах… Фирму и ярлык я считаю предрассудком… Неужели и в последнем рассказе ("Именины" - О. П.) не видно "направления"? Но разве в рассказе от начала до конца я не протестую против лжи? Разве это не направление?"; причем ложь персонифицируют те "бездельники, которые "ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего нацепляют на свои лбы ярлыки…" (см. указание и оценку этих суждений: Пересыпкина 1979: 687).

Вполне естественно, поэтому проявление полифонии в столь сложных контекстах, как лишение свободы главного героя "Палаты № 6". Его заключение в палату умалишенных, сопровождающееся ложью одного из участников бесчеловечного деяния, доктора Хоботова: "Хоботов. сказал таким тоном, как будто вчера ничего не случилось: - А я к вам по делу, коллега. Пришел приглашать вас: не хотите ли со мной на консилиум? Думая, что Хоботов хочет, в самом деле, дать ему заработать, Андрей Ефимыч оделся и вышел с ним на улицу. Он. в душе благодарил Хоботова. - А где ваш больной? - спросил Андрей Ефимыч. - У меня в больнице. Мне уж давно хотелось показать вам. Интереснейший случай. … - Тут у одного произошло осложнение со стороны легких, - сказал вполголоса Хоботов, входя с Андреем Ефимычем в палату. - Вы погодите здесь, а я сейчас. Схожу только за стетоскопом. И вышел." "Палата № 6".

Данный фрагмент, завершающий ХVI главу, судьбоносен для Андрея Ефимыча: протест героя против фальши смертоносно наказан заключением "хуже тюремного" (Г.П. Бердников), причем непременным условием этого оказалась полифония языковой личности врача-палача Хоботова, уловками и обманом заманивающего доверчивого, светлого коллегу в палату скорби и гибели: "Мне уж давно хотелось показать вам. Интереснейший случай. Тут у одного произошло осложнение со стороны легких. Вы погодите здесь, а я сейчас. Схожу только за стетоскопом" "Палата № 6". Временное пребывание Андрея в палате "намечается" внешним голосом Хоботова. Этот лживый голос явлен несколькими средствами. Прежде всего - лексическое наполнение акта побуждения, ср.: "погодить. Подождать немного с каким-л. делом; повременить" (БТС: 856). С ним взаимодействует наполнение контекста, которое семантически совместимо с лексическим указанием на временную непродолжительность, краткость, даже динамику. Последний оттенок связан и с грамматической спецификой эллиптической конструкции: А я сейчас. Имплицирование усиливает семантико-прагматическую значимость неназванного значения; и не случайно именно чеховские приемы стали показательными для позднейших, современных процессов в этой сфере синтаксиса (см.: Факторович 1990; Исаева, Факторович 1995).

Хоботовский голос фальшиво обещает Андрею краткость появления в палате. Авторским же голосом подчеркивается реальная необратимость водворения вполне нормального Андрея в палату для умалишенных. Истинные намерения Хоботова, неминуемый драматичный исход акцентируется финальным парцеллятом: "И вышел".

Подобные случаи близки специфическому перформативу и определяются бесспорным иллокутивным эффектом.

Итак, рассмотренной полифонии сопутствует единство формальных, семантических и прагматических характеристик. Из формальных существенна симметрия строения частей контекста, из семантических - макрокатегория негопозитивности, из прагматических - столкновение максим. Для рассмотренных случаев показательно также единство элементарного и усложненного проявлений полифонии и взаимосвязь контрастных "голосов": персонаж "на публику" - "персонаж с самим собой" ("в своем кругу").

Дальнейшая разработка проблемы может быть связана с ситуациями, для которых отмеченная полифония разносторонне показательна, в частности, для лжепонимания, опорного в сюжете ("Маска", "Хористка", "Враги", особенно "Кошмар") и явленного в полифоничных языковых средствах.

Эмпирическое пространство рассказов А.П. Чехова позволяет отметить многоаспектность полифонической имлицитности. Существенные аспекты - взаимодействие "негатив-позитив", взаимоисключающие установки, двуединство "понимание-непонимание". Показателен пример в рассказе А.П. Чехова "Убийство" /1895/. Аглая, сестра-братоубийца, позитивно оценивает гибель своего брата, святоши Матвея, кончину которого она тщательно подготовила и осуществила - совместно с другим их братом, Яковом: "…туда ему и дорога" (см. толкование, отражение позитива в смысловой структуре единицы): "Туда и дорога. кому-чему. Разг. Получил по заслугам; нечего жалеть" (БТС: 277). Убийцы Матвея, Яков и Аглая, губят своего брата не только физически, но и аксиологически, словесно, почти перформативно. Полифоничность оценки связана с её преломлением в смежных языковых картинах мира. Налицо так называемая умноженная оценочность. Эту позитивную оценку зла другие персонажи, авторский голос оценивают негативно. "Злолюбие" осуждается. Таков выделенный негатив-предикат, являющий авторским голосом сущность убийц: на него (Якова. - О. П.) глядя, совратилась и сестра Аглая. ("Совратиться. Начать заниматься предосудительными делами, склониться к ложным убеждениям; сбиться с правильного жизненного пути") (БТС: 1227).

Многообразие рассматриваемого взаимодействия может быть обобщено в различной последовательности. Специфика полифоничной оценки в анализируемых текстах побуждает отметить три аспекта характеристики. Это лексико-синтаксическое своеобразие, сопутствующие средства и текстовые масштабы полифонии.

Для первой характеристики, лексико-синтаксического своеобразия, релевантно соответствующее оценочное наполнение в рамках схемной семантики изъяснительных моделей. Такова полифония в языковой картине мира дискурса "Ариадна" /1895/, где главная героиня "любила читать про убийства и сердилась, когда подсудимых оправдывали"; рассказа 1891 г. "Бабы", где все персонажи, особенно Варвара, мечтают совершить убийства. Кстати, именно подобные фрагменты служат предпосылкой для "новой аксиологии": "А теперь откровенно, как на исповеди, - не доставляют ли вам удовольствия сцены казни, мучений, агонии?" (см. систематику подобных характеристик: Факторович 2004).

ироническая имплицитность рассказ чехов

Для второй характеристики - сопутствующих средств - типично использование деривационных оценочных элементов. Так, суффиксы с исходным пейоративным значением используются в обращенном, контрастно-негативном контексте, чем усиливается и их семантико-прагматическая мощь, и оценочная полифония. В вышеупомянутом рассказе "Убийство" Аглая каждый день попрекала Матвея "душенькой"; а он с аналогичным "искусством" (как и предопределено гармонией совершенного текста) поучает брата Якова, своего будущего убийцу: "…братец, ваша молитва не угодна Богу" "Убийство".

Третья характеристика оценочной полифонии, текстовые масштабы, позволяет разграничить формы разной степени емкости. В свернутом виде микротексты соотносятся с более масштабным представлением полифонии, когда подобное отношение к жизни и смерти развенчивается, осуждается голосом автора или иного персонажа.

Эта же эстетика минимализма оттеняет иную грань мастерства оценочной полифонии, когда весь протяженный, многомерный текст пронизан одним вектором - осудить "злолюбие". Рассмотренный вектор - осуждение "злолюбия" - не исчерпывает возможностей полифоничной оценки. Показателен и такой аспект, как взаимоисключающие установки. В небольшом рассказе "Бабы" "словесная подготовка" убийств сопрягается с нарастающим пониманием зла: сперва неизбежного людского осуждения, кары /а/, затем - его религиозно-нравственной недопустимости, грешности /б/ и наконец "перформативного отказа" от злодеяния /в/; например, в диалоге родственниц выделенные реплики: " - Варвара сказала тихо: - Я бы своего Алешку извела и не пожалела. - Болтаешь, бог с тобой. Когда Софья засыпала, Варвара прижалась к ней и шепнула на ухо: - Давай Дюдю и Алешку изведем! - Софья вздрогнула и ничего не сказала, потом открыла глаза и долго, не мигая, глядела на небо.

/а/ - Люди узнают, - сказала она. - Не узнают. Дюдя уже старый, ему помирать пора, а Алешка, скажут, от пьянства издох.

/б/ - Страшно. Бог убьет. - А пускай. (…)

/в/ - Ты меня не слушай, голубка, - зашептала Варвара. - Злоблюсь на них, проклятых, и сама не знаю, что говорю" "Бабы".

С вышеназванными характеристиками соотнесен такой аспект полифоничной оценки, как взаимосвязь, взаимоотталкивание понимания-непонимания. По сравнению с предшествующим фрагментом языковой картины мира А.П. Чехова это другая грань полифонии; в то же время её можно определить как следующую меру в развитии греховности. Персонаж, опутанный неоднозначностью (без) нравственности, не в силах преодолеть грех. Такова полифоничная оценка в хрестоматийном рассказе "Спать хочется", где Варька - тринадцатилетняя "прислуга за всё", в том числе и нянька - убивает младенца хозяев. В её мотивации акцентируется столкновение понимания и непонимания - см. выделенные единицы: "Варька…улыбается, сама не зная чего ради…Она всё понимает…но сквозь полусон она не может только никак понять той силы, которая сковывает ее по рукам и по ногам, давит ее и мешает ей жить. Она…ищет эту силу, чтобы избавиться от нее, но не находит…Как она раньше не могла понять такого пустяка? (…) Смеясь., Варька подкрадывается к колыбели и наклоняется к ребенку. Задушив его, она быстро ложится на пол, смеется от радости, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как мертвая…" "Бабы".

Гибель невинной души ассоциируется у убийцы с … радостью. Как известно, семантика радости, как и семантика имен эмоциональной сферы в целом, с трудом поддается концептуальному анализу; и тем ценнее выявленные на базе этой генерализации типовые ассоциации. Их специфика подтверждается в данном тексте, усиливая полифонию - см. далее выделенные единицы: "…всё это сливается в ночную, убаюкивающую музыку, которую так сладко слушать, когда ложишься в постель… Они (люди) засыпают крепко, спят сладко…она легла бы с наслаждением… а спать хочется по-прежнему. ужасно хочется. Вечерня мгла ласкает её слипающиеся глаза и обещает скорый, сладкий сон…улыбается, сама не зная чего ради… Она, широко улыбаясь, прохаживается по комнате…убить ребенка, а потом спать, спать, спать… смеясь, подкрадывается…; задушив… смеется от радости…" "Бабы".