Политический скандал как лингвокультурный феномен

Образ автора в новостном жанре предполагает нейтральное отношение к происходящему, которое должно проявляться в предоставлении лишь фактов, а не своих явно выраженных оценок, что является прерогативой жанра политического комментария. Это является важнейшим признаком новостных сообщений как прототипного жанра институционального дискурса СМИ, и проявляется, в частности, в отсутствии грамматической формы первого лица, т.е. голос Автора исключается на уровне грамматики. Помимо беспристрастного отношения к передаваемой информации, второй важный признак новостного жанра - высокая степень информированности автора, которая выражается в привлечении целого спектра источников информации по данному поводу. К сожалению, политическая ангажированность СМИ вносит свои коррективы в практическую реализацию образа автора, что видно на примерах многих информационных сообщений о политических скандалах. В рассматриваемом примере оценочная интенция выражена, в основном, через выбор номинаций, делегитимизирующих референта (self-proclaimed management, so-called commission). Авторская модальность также видна в том, как представлены мнения конфликтующих сторон. Версия событий с позиций владельца и коллектива телеканала (преследования по политическим мотивам) сопровождается объяснением этих мотивов:

NTV staff claims that the Kremlin was behind the move in a bid to silence the station's criticism of government policies. «Now we have a new company taken over by the state ... Using the same logo, they want to present themselves as NTV. We believe this totally changes the media situation in Russia».

В то же время мотивы, изложенные в версии властей и «Газпрома», лишь упомянуты без дальнейшей экспликации:

But the new management team, led by American financier Boris Jordan, says it is a purely financial matter. Putin has said that he cannot involve himself in a purely financial matter.

Фактор коммуникативного прошлого обозначен уже в заголовке (Battle for NTV reaches climax - битва, достигающая апогея, предполагает предшествующую историю противостояния), в конце статьи даются ссылки на прошлые материалы по аналогичной теме. Сообщение должно продолжить серию публикаций, посвященных медийному конфликту в России. Отсюда можно вывести и предполагаемый образ адресата, который должен хотя бы минимально быть осведомлен о теме (знать о существовании телеканала НТВ и о его конфликте с российской властью).

Фактор коммуникативного будущего, присутствующий в тексте - подчеркивание значимости и глубины происходящих перемен, которое подразумевает следующие выпуски новостей. Now we have a new company taken over by the state... Using the same logo, they want to present themselves as NTV. We believe this totally changes the media situation in Russia, said Yusutov. В этой связи интересно и предложение Thousands of people have demonstrated against the takeover in the biggest street protests of Vladimir Putin's presidency. Употребление квантора неопределенности в выражении thousands of people вместо более конкретного several thousands придает протестующим неопределенно большое число, а событиям, таким образом, - дополнительную драматичность. Размах протеста, описанный CNN (the biggest street protests of Vladimir Putin's presidency), должен подразумевать некое продолжение истории, возможное развитие событий в виде уличных волнений. О продолжении медийного конфликта в судебном поле говорят два последних предложения текста сообщения.

Любопытно, что если произвести «свертывание» текста информационного сообщения, оставив лишь первое и последнее предложение, то получится достаточно завершенный текст. The self-proclaimed new management of Russia's independent NTV network has wrested control of the station from reporters. CNN founder Ted Turner is currently in negotiations to buy a stake in NTV. Это показывает, что для новостного жанра, информирующего о политическом скандале, первая и последняя фразы обладают особой значимостью. В первой называется само событие, в последней, как правило, указывается перспектива. Основная же часть посвящена контексту события и спектру мнений.

Необходимо отметить важную роль заголовка для текстов информационных сообщений, посвященных политическим скандалам. Кратко резюмируя содержание текста, заголовок должен вызывать интерес у потребителя информации, особенно в наше время, когда новости стали ходовым товаром. Именно поэтому масштабы скандала часто оказываются искусственно раздуты недобросовестными журналистами, причем в большинстве случаев - просто для поднятия рейтинга своего медиа-ресурса, а вовсе не по политическому заказу. Так, если сравнивать тексты и их заголовки, часто можно столкнуться с эффектом обманутого ожидания. В заметке Скандал века между США, Францией и Испанией за сокровища (newsru.com, март 2002 г.) сообщается всего лишь о том, что у берегов Флориды обнаружен испанский галеон восемнадцатого века, где большую часть команды составляли французы, и теперь три страны в международном суде выясняют вопрос о принадлежности сокровищ на судне.

Жанр политического комментария

Коммуникативная цель жанра политического комментария сочетает в себе информативность и оценочность. С одной стороны, цель состоит в том, чтобы вскрыть подоплеку происходящих событий, расставить не всегда очевидные широкой публике акценты. С другой стороны, ярко выражена цель формирования мнения аудитории по тому или иному конфликтному вопросу. При этом могут достаточно свободно варьироваться соотношения эмоционального и рационального в аргументации, форма подачи материала, спектр употребляемых языковых средств. Политический комментарий, сочетающий информацию с оценкой и анализом, субъективнее, чем новостные сообщения, его задача не ограничивается предоставлением одних лишь фактов. Комментарий должен представить проблему и более широкий контекст для фактов, а также мнение обозревателя (Шибаева, 2001). В связи с этим этот жанр ближе к оценочным жанрам, чем к информативным. Более ярко, по сравнению с информационным сообщением, выражен образ автора. Он также отличается высокой информированностью, но не «по горизонтали», как автор информационного сообщения, ежеминутно просматривающий ленты агентств со всего мира, а «по вертикали», в глубину события, обладая сведениями о подковерных интригах, тайных сговорах, неявных рычагах тех или иных изменений. Фактор коммуникативного прошлого для политического комментария обусловлен предыдущими текстами, как правило, новостными - то есть, в терминах Т.В. Шмелевой, перед нами «жанр-реакция» (Шмелева, 1998 : 89). Событийное содержание реализуется в перечислении фактов, как правило, уже известных по текстам информационных сообщений, и в их последующем комментарии с попыткой анализа и прогноза. Что же касается языкового воплощения, то оно весьма варьируется в зависимости от характеристик языковой личности автора и политической ангажированности того или иного СМИ. Скандальная ситуация вокруг национализации телеканала НТВ создала беспрецедентный по разнообразию и эмоциогенности конгломерат текстов этого жанра. Обратимся к языковому материалу по теме исследуемого нами сверхтекста.

Рассмотрим начало статьи, посвященной приходу Б.Йордана в кресло гендиректора НТВ:

Пришел (со стороны «Газпрома») забавный американский парень и сказал: Хочу финансово оздоровить НТВ! Нездоровая, говорит, компания. Вся в убытках. У нас, говорит, в Америке, такую прикрыли бы за неделю. Парень! Ты не в Америке («Общая газета», апрель 2001).

Стилизация под народную сказку (проявляющаяся в глаголах прошедшего времени третьего лица, вызывающих ассоциации с Жил да был), разговорный стиль и панибратское обращение парень призваны привлечь внимание читателей употреблением нехарактерных для политической публицистики языковых средств, а также оживить и расцветить набивший оскомину широкой публике сюжет. Акцент на американском происхождении нового гендиректора НТВ должен сыграть на патриотических чувствах читателей и сыграть на образе «плохого американского парня», захватчика российского частного телеканала.

Высокая степень эмотивности и конфликтности политических скандалов часто побуждает публицистов к описанию событий, используя военную метафорику:

Всё говорит о том, что пушки медиа-войны замолчали. Вместо муз поют менеджеры и договариваются о разделе сфер и послевоенном устройстве. Даже некоторые партизаны выходят из леса и нанимаются к оккупантам (4.05.2001, Grani.ru).

Случаи употребления ссылок на источник информации довольно часты, однако, отличаются от ссылок в новостях модальностью уверенности и достоверности, которая в новостном жанре заметно выше. Если для последнего характерны такие ссылки, как по сведениям «Интерфакса», или как сообщают конфиденциальные источники в окружении премьер-министра, то в жанре политического комментария, говоря о политическом скандале, авторы чаще ссылаются не на конкретные сведения и факты, а лишь на оценки, мнения или прогнозы тех или иных источников:

По оценке осведомленного собеседника Граней.Ру в президентской администрации, в ряду мотивов действий «Газпром-Медиа» не последнее место занимала и надежда закрыть вопрос с Киселевым и его командой до июльского саммита «большой восьмерки» в Генуе (сайт www.grani.ru, 16.04.2001).

Из окружения генерального прокурора поступают недвусмысленные сигналы, свидетельствующие о возможном заведении уголовного дела на бывшего министра МПС Н. Аксененко («Однако», ОРТ, февраль 2002 г.)

Одной из главных задач автора публицистических текстов в условиях политического скандала является изменение или формирование мнения. Как известно из психологии (Доценко, 1996) это легче сделать, не прямо излагая свою оценку событий, а представляя ее косвенно, часто через несуществующие источники, окружение, осведомленных собеседников. «Отчуждая» от себя скандальную информацию, автор также стремится обезопасить себя от возможных судебных разбирательств. Однако сниженная модальность уверенности и достоверности в публицистике, имеет, на наш взгляд, и объективную причину. Жанр комментария предполагает работу с информацией, менее поддающейся однозначной верификации, и респектабельные СМИ избегают однозначности и прямолинейности в том, что касается прогнозов или мнений по конфликтным вопросам.

Совсем иной эстетикой и принципами отличаются тексты политических комментариев «народно-патриотического» крыла российских СМИ с ее лидером - журналистом, писателем и политиком А.Прохановым. В его описании едва ли не любой политический скандал приобретает апокалиптические черты. Автор осуществляет воздействие на аудиторию мистическими аллюзиями, спекулятивными апелляциями к прецедентным и эмоциогенным феноменам российской истории (таким, как Великая Отечественная война или авария на Чернобыльской АЭС), авторскими метафорами-инвективами, построением неожиданных, и потому запоминающихся визуальных образов:

НТВ - это господство, осуществляемое в России с помощью электроники, галлюцигенных технологий и черной магии. Народ-мерин впрягается в непосильную колымагу, величиной с континент, и тупо везет, роняя кровавую слюну, погоняемый тонким прутиком Татьяны Митковой. Не пройдете, вороги! Как Матросов лег на амбразуру фашистского дота, как спасатели заслонили собой реактор Чернобыля, так и мы закроем грудью радиоактивную пасть НТВ. Слабеющей рукой, с последним вздохом выдернем штекер, отключим НТВ от Останкинской башни. И наши дети и внуки будут жить в цветущей стране («Завтра», 03.11.98).

Данный отрывок подтверждает точку зрения Е.И. Шейгал по поводу того, что «политический дискурс отражает борьбу между теми, кто создает мифы, и теми, кто их разоблачает» (Шейгал, 2003 : 231). Hужно отметить, что все без исключения активные участники публичной политической борьбы строят мифологемы, и на практике между «мифологизаторами» и «разоблачителями» невозможно провести четкую границу. Более того, инструментом разоблачения мифа всегда является другой миф - так, миф либеральной общественности («НТВ - последний оплот свободы слова в России») атакуется А. Прохановым при помощи мифа ультра-патриотов («НТВ - заговор против России, разрушающий страну при помощи электроники, галлюцигенных технологий и черной магии»). Интересно, что в небольшом отрывке текста уместились как «миф-кошмар», так и «миф-идиллия» (согласно типологии С.П. Гуревича, (Гуревич, 1997 : 409): a) - Народ-мерин впрягается в непосильную колымагу, величиной с континент, и тупо везет, роняя кровавую слюну, погоняемый тонким прутиком Татьяны Митковой, б) - ...отключим НТВ от Останкинской башни. И наши дети и внуки будут жить в цветущей стране.

Сюжет скандала, который более рационально ориентированным сознанием воспринимается либо как ущемление свободы слова, либо как законное возвращение государственных кредитов, в воображении А. Проханова, склонного к мистицизму и манихейству, рисуется экзистенциальной архетипической битвой Добра и Зла.

Обращает на себя внимание употребление экзотического архаизма вороги (вероятно, враги). Статья написана с использованием риторических средств, характерных для выступления на митинге (заочное обращение к противнику - не пройдете; призывы к сторонникам - закроем грудью, выдернем штекер; а также прибереженная для финальной фразы ритуальная констатация неизбежности успеха - И наши дети и внуки будут жить в цветущей стране). Политическая маргинальность редактора газеты «Завтра» и других национал-патриотических журналистов отражается в жанровой маргинальности их продукции, пренебрежении канонами журналистики. Тем не менее, бурное воображение А. Проханова и его своеобразный талант делают газету «Завтра» уникальным явлением российского медиа-ландшафта. Так, газета стала единственным, насколько нам известно, СМИ, трогательно выступившим в защиту российского президента во время пика противостояния власти и руководства телеканала НТВ, метафорически изобразив происходящее как боксерский поединок между В.В. Путиным и В.А. Гусинским:

Государство по-прежнему беззащитно в информационных войнах, которые одну за другой развязывает НТВ, превращая в труху Президента, власть, хрупкие надежды на восстановление государственности. На информационном ринге Путин дерется надувными перчатками, а Гусинский бьет его свинчаткой в лоб, в скулу, в хрупкий височек («Завтра», 27.02.2001).

Мифологизируя и демонизируя возможности и амбиции В.А. Гусинского и, одновременно, принижая возможности В.В. Путина как дзюдоиста, автор до предела драматизирует сюжет скандала, стремясь пробудить в читателе сочувствие к беззащитному государству и его представителю - безжалостно избиваемому в лоб, в скулу, в хрупкий височек В.В. Путину. Так создается мифологемная бинарная оппозиция «сила - слабость»:

В.А. Гусинский (телеканал НТВ) В.В. Путин (государство):

развязывает информационные войны - беззащитно в информационных войнах

превращает в труху власть, президента - превращается в труху

бьет свинчаткой в хрупкий височек - дерется надувными перчатками

Интересно близкое соседство двух случаев употребления прилагательного хрупкий - по отношению к надеждам на восстановление государственности и по отношению к височку В.В. Путина. Предложения, в которых употреблены эти словосочетания, следуют одно за другим, что должно, по-видимому, отождествить в сознании реципиента надежды на восстановление государственности лично с Президентом РФ.

В период с ноября 2000 по май 2001 года (примерные временные границы пика скандала вокруг смены руководства НТВ) газета «Завтра» опубликовала более восьмидесяти публицистических материалов по данной теме. Все они поддерживали идею национализации канала, считая его независимое вещание угрозой дальнейшему существованию России. Десятки заголовков, напоминающие криминальные сводки и названия голливудских блокбастеров, богаты историческими аллюзиями, рифмовками, аллитерациями:

Обвал «Электронной Хазарии», Разгром НТВ под Москвой, Содом в каждый дом, Чистоган нечестивых, По ком звонит НТВ, Инородные мстители, Восемь голов телегидры, Пиарова победа, Если враг не сдается... («Завтра», 2000, 2001)

Сравним обзор тех же скандальных событий в интерпретации политического «антипода» А. Проханова - публициста А. Черкизова («Эхо Москвы», «Реплика Черкизова», 14.04.2001), представляющего противоположную точку зрения. Несмотря на различия политических взглядов этих журналистов, в их политических комментариях обнаруживаются следующие общие элементы:

спекулятивные апелляции к прецедентным феноменам российской истории (Людишки, которые нынче оказались при власти и которым мерещится, будто они и есть власть - так вот эти людишки - грамотные; технологию государственного переворота усвоили: мосты, почта, телеграф, телефон, телевидение, радио... Если августовский путч 91-го устраивали дилетанты, связанные некими моральными ценностями, то нынешний информационный путч устраивают абсолютно грамотные циники, которым победа нужна любой ценой);

архаизмы (Вот что происходит: ночью, яко тати, на НТВ пришла банда Коха, во главе с Кулистиковым);

инвективы, авторские метафоры с резким инвективным зарядом (Некая фирма «Инвест-секьюрити» согласилась работать по найму. По найму - негодяев. Они - бандюги и клофелинщики. Наш Путин, гебистский Маугли - он привык работать с людьми, как с быдлом. Я вам скажу: вы бандюги. Ясно?!);

риторические приемы митинговой речи - заочное обращение к противнику (То есть - одни нам лгали. По полной программе. Другие - приуготавливались. Я вот сижу и думаю: как же вы в глаза людям глядеть будете? Чего же вы детям своим рассказывать будете? Они ведь спросят: папа, мама, а зачем вы вязанку хвороста в костер-то бросали? Вы, я знаю, уверены: мы в своем праве. Нет, друзья мои, вы - в чужом насилии.), призывы к сторонникам (Нет уж, мы все-таки люди; живые люди. И мы - будем защищаться. Мы должны демонстрировать - в повседневной жизни - свое неприятие, свое несогласие с таким неприличием, с таким унижением нашего гражданского достоинства);

Подобно своему коллеге А.Проханову, А.Черкизов демонизирует и мифологизирует оппонента, нагнетая драматизм ситуации:

Так что, про диктатуру закона - забудьте. Теперь у нас - диктатура Путина, который сам себе закон.

Созданию мифологемы помогают исторические аллюзии:

Он (В.В. Путин) - постоянно умывает руки. Вы знаете - вот что я вам скажу: был такой человек: Понтий Пилат. Он тоже умыл руки...

Жанр интервью

Диалогичная, вопросно-ответная форма текста является доминирующим конститутивным признаком жанра интервью. Коммуникативная цель варьируется в зависимости от целей общения и может быть как информативной, так и оценочной. Так, теоретики жанроведения в журналистике (Тертычный, 2000) выделяют две разновидности - информационное и аналитическое интервью. «Если информационное интервью несет в себе лишь сообщение о факте, отвечая на вопросы: кто? что? где? когда? то аналитическое интервью, кроме того, содержит и анализ факта, отвечая при этом на вопросы: почему? каким образом? что это значит?» (там же) Образ автора специфичен для данного жанра, так как заключает в себе как минимум, двух человек. Один автор - журналист, который своими вопросами либо выясняет факты (в случае информационного интервью), либо задает прежде всего направление анализа (в случае аналитического интервью). Второй автор - интервьюируемый, известная медиа-фигура или эксперт в какой-либо области, который готов поделиться своими знаниями или мнениями с широкой аудиторией. Образ прошлого проявляется в том, по поводу чего берется интервью - это, как правило, событие уже состоявшееся. Событийное содержание интервью состоит в выявлении причинно-следственных связей обсуждаемого события, вынесении определенных оценок, формулировке прогноза развития события, приведении необходимых аргументов в пользу излагаемой позиции. Для политического скандала данный жанр имеет большую значимость, поскольку в периоды медийных противостояний дает аудитории информацию «от первого лица» напрямую, в максимально неискаженном самим СМИ виде. Поэтому жанр интервью часто используется фигурантами политических скандалов для взаимных обвинений. Обвинения, произнесенные от первого лица, обладают, к тому же, большей риторической силой убеждения.

Кто не нравится современной российской власти - сразу в тюрьму. Или тех, у кого она должна что-то отнять. В тюрьме отнимать проще, люди сговорчивей. Если помните 6-й знаменитый протокол, который подписал я и господин Лесин. Там написано, что все уголовные преследования кончаются, когда мы отдадим не только то, что у нас есть, а если мы не будем критиковать власть (В.А. Гусинский, 24.04.2001, интервью «Немецкой волне»).

В данном интервью симпатии интервьюера явно были на стороне опального медиа-магната, о чем говорят такие формулировки вопросов, как Почему так жестко давят на Гусинского? или Но они практически разрушили или разрушают холдинг? Квантор идентичности они (объединяющий, по-видимому, прокуратуру, администрацию президента и «Газпром» как наиболее активных участников скандала со стороны власти) несет негативную коннотацию, обозначая некие силы, оказывающие жесткое давление на независимые СМИ и даже разрушающие их.

Упоминание имени собеседника в третьем лице (Почему Гусинский не в Москве?) является относительно распространенным видом обращения, характерным для жанра интервью - его трудно себе представить, например, в бытовом вопросно-ответном диалоге.

Жанр публичного выступления

Определение коммуникативной цели жанра публичного выступления зависит от условий реализации того или иного текста. Так, выступление на митинге будет обладать оценочной и иногда - императивной целью (известные призывы А. Руцкого в октябре 1993 г. к вооруженной толпе идти на штурм Кремля). Публичное выступление может иметь информационную (доклад о положении в каком-либо секторе экономики), оценочную (критика действий правительства), императивную (призыв голосовать за тот или иной законопроект или кадровую перестановку) цели. Образ автора включает в себя достаточно высокий социальный статус - с публичными речами, как правило, выступают известные политики, бизнесмены, чиновники. Образ адресата подразумевает некоторую реакцию - положительную (в виде аплодисментов) либо отрицательную (свист, выкрики, и т.п.) Однако иногда негативная реакция адресата проявляется различными нестандартными средствами проявления эмоций, что нередко сопровождает политические скандалы: At the end something unprecedented happened: as Mr. Blair was finishing his speech and looking uneasily round the studio, the audience began a slow handclap (The Economist, March 15th 2003, p.39). Тексты в жанре публичного выступления политика (а в пространстве политического медийного скандала политиками в какой-то степени становятся все участники) отличаются по многим признакам друг от друга (соотношение эмоциональность / рациональность, размер текста и другие характеристики). Выбор той или иной стратегии, тональности, а также других языковых средств зависит, прежде всего, от места, которое занимает политик в ролевой структуре политического дискурса (Бакумова, 2002). Так, А. Плуцер-Сарно провел остроумный анализ публичных выступлений депутатов в Госдуме во время серии скандалов вокруг отставки В.С. Черномырдина с поста премьер-министра в 1998 году и последовавшего через четыре месяца дефолта. В нем он проводит параллели между жанровыми особенностями выступлений лидеров думских фракций и традиционных русских фольклорных жанров. Публичные речи В.В. Жириновского обнаружили в себе черты балаганного театра, выступления В.С. Черномырдина походили на исповедь и покаяние, Г.А. Зюганов возродил в новом ключе жанры похоронного причитания и плача невесты, речи Г.А. Явлинского имели сходство с проповедью и поучением (Плуцер-Сарно, 1999).

Жанр открытого письма

В жанровом разнообразии текстов политического скандала присутствуют жанры, специфически характерные для условий конфликтного общения в среде масс-медиа. Так, своеобразной разновидностью эпистолярного жанра является открытое письмо, представляющее собой выдвижение ряда обвинений заявленному адресату. Заключительная фаза скандала с «Медиа-Мостом» ознаменовалась появлением более десятка открытых писем (в чем-то пограничных с другой разновидностью эпистолярного жанра - доносом) основных участников конфликта друг к другу, опубликованных в СМИ под общим ироничным заголовком «Избранные места из переписки с друзьями» (vesti.ru, 09.04.2001). Парадокс образа адресата в данном жанре заключается в том, что подобные письма рассчитаны на иную аудиторию, нежели официально заявленный получатель - они являются инструментом информационной войны и призваны воздействовать в первую очередь на общественное мнение, а не на заявленного адресата. Как отмечал известный французский писатель и литературовед М.Бютор, «если я пишу одному из членов компании, большая часть того, что я говорю одному, в точности соответствует тому, что я сказал бы остальным. Крайнее проявление такой ситуации мы находим в открытом письме, адресатом которого является максимально широкая публика, а указанная личность, в конечном счете - лишь некая цифра, семантический указатель. Конкретное имя указывает мне, на что сделан тот или иной намек и как понимать то или иное выражение» (Бютор : 2003, 50). Подтверждением этого тезиса и своеобразным покушением на иллокутивное самоубийство (Вендлер, 1985) явилось завершающее эту серию писем так называемое Открытое письмо Бориса Березовского российскому народу, где автор не счел нужным указать конкретного адресата хотя бы для проформы. Письмо опального олигарха к россиянам достаточно неожиданно близко к речевому жанру покаяния: Опомнитесь! Каюсь. Тоже виноват. Меня развели самого первого. Не учел его, Путина, чекистскую заточку. Исправлюсь. Следующего президента скоро будете выбирать сами. Не ошибитесь.

Открытое письмо апеллирует к эмоциям, употребление (а иногда навязчивое повторение) эмотивно нагруженных лексем подлость, предательство, растление, лицемерие, призвано добиться определенной степени вовлеченности читателя в читаемый текст.

Ты держишь людей за пушечное мясо, пацаны у тебя в заложниках, потому что не знают другой жизни кроме как быть привязанными пуповиной к «Итогам», и значит, то, что делаешь ты, - это растление малолетних. (Из письма Л. Парфенова Е.Киселеву, апрель 2001)

В общем, жалко, что столько лет работы на одном канале, годы если не душевной дружбы, то человеческой приязни, закончились так - позерством и трусостью - два в одном (из ответа Е.Киселева Л.Парфенову, апрель 2001).

Событийное содержание жанра открытого письма в политическом скандале подразумевает высказывание ярко эксплицированной эмотивной оценки тех или иных событий или людей. Как правило, это концентрированный выброс эмоциональной энергии, и фактологическая информативность может быть выражена слабо либо вовсе отсутствовать. Так, вряд ли образные обвинения Л.Парфенова Е.Киселеву в держании в заложниках пацанов, привязанных пуповиной к «Итогам», а также в растлении малолетних, могут быть кем-то восприняты буквально. Однако возможен и другой вариант реализации событийного содержания открытого письма в политическом скандале - обнародование одним из участников конфликта новой информации. Так, журналист А.Гришин объявляет о том, что остается на телекомпании работать при новом руководстве, так как его уход пытались купить.

Да, я действительно написал заявление об уходе, и сделал это еще в субботу. Уважаемые коллеги! Когда вы мне стали предлагать за это деньги, поясняя, что так у меня получится искреннее, мне очень расхотелось уходить. Я остаюсь работать.

2.1.2 Политический скандал в неинституциональной коммуникации

При анализе реакции на политический скандал так называемых наивных коммуникантов (под ними мы будем понимать всех людей, не имеющих непосредственного отношения к ходу политического процесса), обнаруживаются следующие закономерности. Жанровая структура неинституциональной коммуникации по поводу политических скандалов включает в себя жанр бытовых разговоров о политике (который можно подразделить на собственно устную коммуникацию на улице или в транспорте, и интернет-общение в форумах, посвященных злободневным темам), а также корпус комических жанров, таких, как анекдоты, пародии, эпиграммы, поэтический фольклор, и т.д.

Жанр разговоров о политике

В формировании таких сложных дискурсивных образований, как политический скандал, важную роль играют бытовые обсуждения, «неинституциональные дебаты». Дискуссии наивных коммуникантов, при всей их маргинальности по отношению к политическому дискурсу, служат ресурсом для развития политического процесса и участвуют в формировании общественного мнения, влияя на стабильность положения существующей власти. Как отмечает испанский философ и социолог Х. Ортега-и-Гассет, «ни одна власть на Земле никогда не держалась на чем-то существенно ином, чем общественное мнение» (Ортега-и-Гассет, 2000 : 118). В.Н. Волошинов пишет о роли небольших разговорных жанров в общественной идеологии: «Общественная психология - это та стихия многообразных речевых выступлений, которая со всех сторон омывает все формы и виды устойчивого идеологического творчества: кулуарные разговоры, обмен мнений в театре, на концерте, в различных общественных сборищах, просто случайные беседы, манера словесного реагирования на жизненные и житейские поступки. Общественная психология дана преимущественно в разнообразнейших формах высказывания, в форме маленьких речевых жанров, до сих пор совершенно не изученных. Все эти формы речевого взаимодействия чрезвычайно тесно связаны с условиями данной ситуации и чутко реагируют на все колебания социальной атмосферы. И вот, в недрах этой материализованной в слове общественной психологии накапливаются те еле заметные изменения и сдвиги, которые затем находят свое выражение в завершенных идеологических продуктах» (В.Н.Волошинов (М.М. Бахтин), 2000 : 362-363). Эта «стихия многообразных речевых выступлений» крайне важна в сверхтексте политического скандала: не получившие «отклика снизу» в виде общественных дебатов скандалы тихо умирали. Далее мы постараемся проследить некоторые важные особенности жанра разговоров о политике.

Коммуникативной целью данного жанра является обмен мнениями по поводу тех или иных скандалов. Фактологическая информативность в изученном нами материале практически отсутствовала - в подавляющем большинстве случаев коммуниканты использовали этот жанр для экспликации своей оценки уже известных событий, т.е. преобладала фатическая коммуникация, подобная разговорам о погоде, только гораздо более эмоциональная. Вот что отмечают исследователи этого жанра: «Разговор о погоде как речевой жанр, исключительно традиционен, даже консервативен; внутри него можно выделить ряд формул, неизменных, видимо, с очень давних времен. В конечном итоге его можно возвести к магическим истокам. Во всяком случае, прямые следы магического речевого поведения обнаруживаются здесь легко, например в отваживающих сглаз формулах вроде «в этом году лета не будет» (Лейбов, 2001). Думается, магические истоки можно усмотреть и в не прекращающемся годами «перемывании косточек» известных политиков и предпринимателей (фамилии Березовский и Чубайс уже стали именами собственными), которое так часто можно услышать в народе. На рациональном уровне наивные коммуниканты должны понимать, что такие разговоры не могут реально повредить ненавистным им фигурам. Однако на эмоциональном уровне подобные обсуждения несут черты магического речевого поведения, являясь чем-то вроде заклинаний, которые из раза в раз повторяются с верой в магическую силу слова. Думается, эта черта является реликтом языковой картины мира языческих времен, которая, как отмечают С.Г. Воркачев и Г.В. Кусов, характеризуется тем, что, «с точки зрения язычника, сила магического слова заключается в его божественном действии, которое осуществится, если слово, заклинание будет произнесено» (Воркачев, Кусов, 2000).

Фатическую, почти ритуальную природу разговоров о политике подтверждает и отсутствие фактора коммуникативного прошлого или будущего. Такие разговоры ведутся как бы вне времени и пространства, меняется только внешняя событийная канва - фамилии фигурантов и сопутствующие обстоятельства. Поскольку почти всегда обсуждалось именно отношение к скандалам, можно сказать, что эмотивность является не только главным признаком языковой реализации данного жанра, но и стержнем его событийного содержания.

Интересен вопрос о соотношении жанров разговора о политике и слухов (молвы). Под молвой Е.В. Осетрова понимает «родовое понятие целого множества устно-речевых жанров, объединяющим свойством которых является 1) цепочечность распространения (от одного к другому) и 2) содержательное единство высказываний, их составляющих. К данному жанровому типу с известной долей условности можно отнести слухи, слушки, сплетни, наветы, славу, говор, разговоры, россказни, толки, пересуды, (ходячие) вести, байки, болтовню, легенды и т.п.» (Осетрова, 1998). К этим конститутивным признакам молвы мы предложили бы добавить модифицируемость информации, передающейся цепочечным методом, так как практически все жанровые типы молвы, перечисленные исследователем, подразумевают в своей семантике это свойство. О неизбежности модификации (а в иных случаях - и полной трансформации) информации в процессе передачи писали психологи (Шерябин, 1973, цит. по: Жуков, 2002). И.В. Жуков обобщает причины этого явления: «ограничение оперативной памяти человека, не позволяющее удержать большое количество информации; трудность в подборе точных семантических эквивалентов обозначения предметов и событий, о которых идет речь, а потому происходит постепенная подмена смысла; «домысливание» фрагментов отсутствующей информации, когда для придания ей стройности и достоверности приходиться додумывать недостающие детали; отсутствие критичности, что приводит к одностороннему восприятию без уточняющих вопросов в сомнительных деталях получаемой информации» (Жуков, 2002).

Е.В. Осетрова отмечает: «следует отметить самотранслируемость молвы, когда не требуется никаких дополнительных специальных усилий для распространения текста, который «трудно удержать в себе» и который чреват объективной ретранслируемостью» (Осетрова, 1998). Думается, именно в конфликтном и эмоциогенном поле политического скандала признаки «объективной ретранслируемости» текста будут особенно велики. Мы полагаем, что жанры молвы и разговоров о политике частично пересекаются, так как один и тот же текст может быть отнесен к жанру молвы в силу цепочечного способа устной передачи, а к жанру разговоров о политике - в силу тематических и ситуативных характеристик (тема разговора - политика, наивные коммуниканты как участники общения).

Обратимся к роли, которую играет жанр разговоров о политике в сверхтексте скандала. В разговорах о политических скандалах стандартно повторяются такие высказывания, как Эти сволочи политики совсем совесть потеряли, Все они одним миром мазаны, и т.п. Такая тональность, на наш взгляд, свидетельствует о тотальной девальвации символического капитала (Бурдье, 1993) политиков, замешанных в скандалах (причем необязательно в виде потерпевших - даже обвиняющая сторона зачастую автоматически ассоциируется в массовом сознании со скандальным дискурсом как таковым и теряет свои позиции). Cхожую тенденцию отмечает В.В. Красных: «следует заметить, что отличительной чертой PR-кампании “Единства” являлось отсутствие “негатива”: никого не разоблачали, никого не обвиняли (другое дело, что за них это грязную работу сделали СМИ), включая и КПРФ - испытанного закадычного оппонента власти, - что разительно отличало эту предвыборную кампанию от предыдущих» (Красных, 2000 : 33). Причиной такого отказа от обвиняющей стратегии в дискурсе российского политического «мэйнстрима», на наш взгляд, служит осознание самодеструктивности инвективного общения (его яркой разновидностью, несомненно, является пресловутый «черный пиар»). Так, В.И. Жельвис отмечает: «задача инвективы в ситуации эмоционального конфликта - просто оглушить в надежде, что оппонент не сможет оказать сопротивление. Такое оглушение работает на обе стороны, поражая и самого говорящего, который оказывается в том же искаженном мире перевернутых представлений, куда он поместил оппонента» (Жельвис, 1990 : 69). Таким образом, публично не участвующий в скандалах политик выигрывает, «дистанцированно» инициируя скандалы через подконтрольные СМИ и другие институты (такие, как Генпрокуратура, силовые министры, Счетная палата).

Несмотря на маргинальность данного жанра по отношению к институциональным дискурсам, он играет ключевую роль в развитии политического скандала. Отсутствие полномасштабного обсуждения на тему того или иного скандала, как правило, говорит о том, что тот «не задался». В России многие скандалы, построенные по западным технологиям, так и умерли в зародыше, или же получили неизмеримо меньший резонанс, чем рассчитывали их архитекторы. Можно вспомнить, что многие политики и влиятельные масс-медиа отказывались комментировать скандал вокруг генпрокурора Ю. Скуратова:

Сказать, что ситуация некрасивая - сказать ничего, однако определенно высказываться по этому поводу я пока не буду (председатель Госдумы

Г. Селезнев, «Вести», РТР, апрель 1999 г.).

Общественное мнение, не связанное с политическими элитами (так называемые «наивные коммуниканты») вообще было практически на стороне опального прокурора. Характерное мнение из уличного интервью из аналитической программы «Зеркало» на канале РТР (апрель 1999 г.):

Да это все Березовский с олигархами подстроили, чтобы сухими из воды выйти. Даже, если и правду про Скуратова говорят - что он, не мужик, что ли? Пусть внутри семьи и разбираются.

Так и не стала крупным скандалом схожая ситуация с телеведущим Е.А. Киселевым - поступившая в ноябре 2001 года на все ведущие телеканалы и во многие печатные издания видеокассета компрометирующего содержания была попросту проигнорирована всеми авторитетными СМИ. Весьма лаконичен был и сам Е.А. Киселев, который на вопрос, соответствует ли происходящее на видеопленке действительности, ответил:

Только моя жена имеет право интересоваться моей личной жизнью (интервью «Эхо Москвы», ноябрь 2001 г.).

Лишь несколько одиозных сайтов в Интернете пытались использовать этот сюжет для баннерной рекламы. Причины для такого сравнительно низкого резонанса скандальной информации в российском медийном и коммуникативном пространстве, на наш взгляд, частично кроются в не до конца пройденном нашей страной пути от традиционного общества к гражданскому обществу американского образца - остатки вековых табу на темы определенного рода, ощущение аморальности обсуждения частной жизни других людей еще живут в большой части российского аудитории.

В пользу фигурантов скандалов говорит все еще существующий, хотя и заметно померкший традиционный российский миф о незаслуженно обиженном страдальце за правду. Нередки случаи, когда обнародование компрометирующей информации о некоем известном политическом или общественном деятеле и его последующее увольнение только способствовало увеличению его популярности и появлению ореола мученика. Самым ярким примером действия этого мифа является беспрецедентный бум популярности Б.Н.Ельцина в конце восьмидесятых после его изгнания из Политбюро и знаменитого падения с моста с букетом цветов. Борис, ты прав! и Борис, борись! - одни из самых распространенных лозунгов на митингах в его поддержку, прошедших после скандальной отставки.

Другой важной особенностью бытового «скандального дискурса» в России является тотальный кризис доверия к власть имущим (в нынешней политической ситуации - ко всем, кроме «батюшки-царя», коварно вводимого в заблуждение хитрыми боярами). Факт коррупции, другие неприглядные действия со стороны чиновника высокого ранга или политического деятеля воспринимаются чуть ли не как нечто само собой разумеющееся:

Да толку - одних посадишь, другие воровать придут. Все они там гребут под себя. Лучше уж пусть эти на местах остаются - эти-то уж наверно, наворовались... Им до нас уж точно никого дела нет. Ну а наше дело маленькое - ложись да помирай! (реплика из разговора в троллейбусе)

В подобных высказываниях скандальная новость служит поводом для почти ритуальной интеграции и дифференциации групповых клиентов и агентов (в нашем случае - участников дискуссии, «не-политиков», с одной стороны, и, собственно, фигурантов политических скандалов - персонажей публичной политики, с другой). Здесь срабатывает описанная Е.И. Шейгал главная семиотическая оппозиция политического дискурса «свой - чужой» (Шейгал, 2000). Поляризованность сторон подчеркивает квантор идентичности все они (в противопоставлении всем нам) и пространственный квантор там (противопоставляя тех, кто здесь). Местоимение мы выполняет дейктическую функцию и указывает на народ, обсуждающий политиков, они соответственно ассоциируется с самими власть предержащими (Водак, 1997). В пространственных терминах там будет относиться к тому, что вверху - согласно традиционной пространственной метафоре власти. Интересно, что в эмоциогенной среде политического скандала вполне стилистически нейтральные лексемы там, они, все приобретают мощную эмотивную нагрузку с идеологической коннотацией враждебности.

В конфликтной коммуникации по поводу политического скандала характерны апелляции к базовым концептам культуры (Степанов, 2001) - Добру, Уму, Справедливости, Идеалам, а также к Народу, как высшему судье. В этом случае спор ведется вокруг интерпретации этих концептов в применении к ситуации скандала, спорящие стороны стремятся монополизировать свои трактовки этих концептов.

Бытовые суждения о скандалах, как правило, декларативны (часто употребляются бездоказательные и безосновательные заявления, идеологические штампы, не требующие доказательств: Чубайс - вор, Березовский всех купил), характеризуются резко отрицательной оценочностью по отношению к основным фигурантам (в таких дискуссиях заметна эмотивно-коннотативная лексика: высечь, мерзавцы, кровопийцы, табуированная инвективная лексика). Стилистически такие рассуждения не очень богаты, отличаясь скудностью и однообразием словарного запаса, что отчасти является следствием однообразия эмоций, испытываемых коммуникантами по поводу обсуждаемых ситуаций. Исследователи в связи с этим говорят о стереотипизации отрицательных эмоций в языке: «...эмоции отрицательные заставляют воспринимать оппонента, ибо обладатель этих эмоций в большей степени, чем обладатель положительных эмоций, замкнут на собственных переживаниях. Можно выразить эту мысль более афористично: все наши друзья - разные, все враги - на одно лицо. Близких друзей хочется называть каждого по-своему, врагам же достаточно очень ограниченного инвективного вокабуляра» (Жельвис, 1990 : 19).

Часто разногласия прекращаются, когда кем-либо из говорящих подчеркивается степень статусно-ролевого различия между активными субъектами политики, о которых идет речь и самими участниками таких дискуссий:

Ну, у них там свои дела - у нас свои, Нам с вами, в конце концов, от этого всего ни горячо, ни холодно, Как жили ведь, так и живем...

- вот некоторые из фраз, характерных для финала спора, если таковой имел место. Сообщения о скандалах стали рутинными и, хотя все еще способны вызвать дискуссии и споры (иначе они не были бы скандалами), уже не являются фактором массового коммуникативного эпатажа, что наблюдалось в конце восьмидесятых - начале девяностых.

Таким образом, за последние десять лет переизбыток компромата как раздражителя во многом лишил политический скандал в России такого важного конститутивного признака, как производящее им шокирующее впечатление на аудиторию. Как метко замечает по этому поводу писатель-сатирик В. Шендерович, «за последнее десятилетие в народе скопился огромный потенциал нерастраченной любви» (Шендерович, 2002). И хотя усталое массовое сознание еще фиксирует упоминания о разоблачениях чиновников, политиков и бизнесменов, и так называемые наивные коммуниканты все так же ругают власть на кухнях и в транспорте, на рациональном уровне осознавая степень коррумпированности и аморальности криминально-бюрократической машины, думается, это происходит скорее по привычке и по инерции прошлых лет. Ведь этот «потенциал нерастраченной любви» уже со всей силой обрушился на нынешнего президента, и большая часть населения России склонна воспринимать многочисленные скандальные отставки, угрозы, обыски и «маски-шоу» последних лет как его личную борьбу с темной кликой «семьи», олигархами, с которыми так легко ассоциируются «плохие бояре» в традиционной драматургии российского политического дискурса.

Приведем другие примеры из бытовых обсуждений скандалов:

А. Так ему и надо, что выгнали. Сколько не воруй - правда всегда наружу выйдет..

B. Ну а что мы знаем? Специально раздули, чтоб своего посадить на то место, да денег огрести! А такие вот и верят, как ты, а Абрамович какой-нибудь сидит да посмеивается…Но все ж хоть одного, да посадят. Проворовался - отвечай.

А. Да, сколь веревочке не виться…а вор должен сидеть в тюрьме!

Можно предположить, что такие квазидискуссии несут своеобразную терапевтическую функцию для некоторой части населения - в публичном опозоривании публичных политиков и предпринимателей наивные коммуниканты видят проявление высшей справедливости, признак того, что и сильные мира сего, стоящие неизмеримо выше них на социальной лестнице, в чем-то уравнены со всеми, так как тоже могут иметь крупные неприятности. «Перемывание косточек» фигурантам политических скандалов несет социальную функцию выпускания пара, оно эксплуатирует вербальную энергию протеста масс, которая в противном случае может быть направлена на реальное противодействие правящим элитам в форме митингов, организованных акций протеста и т.п. Постоянное поддержание в массах определенного накала страстей вокруг тех или иных политических скандалов низводит политический процесс до уровня дешевых телесериалов и, в какой-то степени, отражает интересы правящих кругов. Такая ситуация, с одной стороны, несет компенсаторную функцию иллюзии коммуникативного равенства, а с другой, способствует снижению реальной политической и социальной активности масс, девальвируя в массовом сознании ценность политического процесса как такового.

Надо отметить, что в гражданских обществах с высокой социальной активностью политические скандалы являются своеобразным регулятором политического процесса - прямой и массовый протест, адресованный властям, нередко меняет политическую ситуацию в том направлении, которого требует общественное мнение. Наиболее известные примеры выходят за рамки политических скандалов и скорее, могут быть определены как полномасштабные политические кризисы - так, правительство США было вынуждено остановить войну во Вьетнаме во многом из-за мощнейшей кампании протеста и обвинений в коррупции, военных преступлениях, империалистической политике. В последние годы международные финансовые институты меняют свою кредитную политику по отношению к беднейшим странам мира из-за волны протеста движения антиглобалистов против глобальной эксплуатации и неоколониализма (The Battle of Seattle, 2001). Тем не менее, и исходы многих политических скандалов (увольнения, импичменты, отставки «оскандалившихся» персонажей) являются видом контроля общества над властью, регулируют политический процесс и показывают, что в политическом скандале как явлении массовой коммуникации, наряду с деструктивными, наблюдаются и конструктивные свойства. Необходимо отметить, что изменения к лучшему возможны только тогда, когда протест по поводу того или иного скандала обращен к релевантному адресату - т.е. к институтам власти, уполномоченным обществом принимать решения, а не к соседу по троллейбусу. Как точно заметил писатель-сатирик М.Жванецкий по поводу диалога российского общества и власти, «нам давно пора вместо «что же они, суки, делают» начать говорить «что же вы, суки, делаете!» (курсив наш. - М.К.)

Таким образом, тексты в жанре разговоров о политике в среде наивных коммуникантов характеризуется тотальной дискредитацией всех фигурантов скандала, а также обладает функцией сублимации социальной агрессии и функцией регулирования политического процесса.

Комические жанры политического скандала

Современными исследователями комическое понимается как эстетическая форма критики, «заразительно-острая, творчески активная ее форма, предполагающая сознательно активное восприятие, отношение со стороны аудитории», а смех рассматривается как «реакция осознания добра и зла» (Карасик, 2001:14). «Чувство юмора неразрывно связано с умением субъекта обнаруживать противоречия в окружающей действительности, например, замечать, а иногда и утрировать противоположность положительных и отрицательных черт в каком-либо человеке, кажущуюся значительность кого-либо и несоответствующее ей поведение и т.п.» (там же). Любой политический скандал по определению предполагает «активное отношение со стороны аудитории» и «утрирование противоречий в окружающей действительности». Неудивительно поэтому, что развитие реакции на скандал часто проходит именно в форме комических жанров.

Интересная тенденция неинституциональной коммуникации по поводу политического скандала заключается в большой роли народного языкового творчества. Т.Г. Винокур справедливо говорит в этой связи о шутливо-иронической манере как «экспрессивной доминанте» современного неофициального общения (Винокур 1988, 55). Как отмечает Е.В. Какорина, «прагматическая и коммуникативно-речевая ситуация 90-х гг. способствовала сохранению и возрождению политической частушки, «лубочной» песенной поэзии, имеющей устную и письменную форму бытования» (Какорина, 1997: 227).

Особенно ярко народная политическая сатира проявляет себя в малых жанрах, таких, как эпиграммы, речевки, частушки, и др. Главными выразительными средствами становятся яркие метафоры, аллюзии на прецедентные тексты, языковая игра и словотворчество.

Ваши пальцы пахнут Йорданом,

И в ресницах спит печаль.

Надавал бы я по морде вам -

Да мараться, право, жаль.

На такое обращение к российскому президенту В.В. Путину в форме квазипародии на известный романс А. Вертинского «Ваши пальцы пахнут ладаном» молодого московского поэта-песенника Я. Бурбыгу натолкнула смена руководства телеканала НТВ и назначение Б. Йордана генеральным директором вместо опального Е.А. Киселева.

Следует отметить эмоциональную и эмоциогенную доминанту как общую тенденцию для подавляющего большинства текстов вторичного дискурса политического скандала. Это, в частности, проявляется в широком использовании инвективной и обсценной лексики. Политический скандал, по нашему мнению, здесь часто является лишь поводом выразить общее неприятие мира власть имущих. Вот, в частности, отрывок из поэмы читателя газеты «Завтра» (23.01.2001), придерживающейся националистической ориентации. Поэма посвящена современной политической ситуации в России, а данное четверостишие посвящено разгоравшемуся в то время скандалу вокруг НТВ и персонально - генеральному директору телеканала Е.А. Киселеву.