Пардигмальность метафоры как когнитивного механизма

Образно мотивированное основание фразеологизмов, кумулятивно-продуктивная природа которого содержит в явном или скрытом виде сведения о том, как различные смыслы культуры концептуализируются в этих языковых сущностях, со временем само генерирует стереотипные, эталонные, символьные значения, которые участвуют в формировании культурно-языкового сознания, ментальности народа.

В третьей главе «Роль метафоры в репрезентации знаний» обосновываются концептуальные свойства метафоры на основе критического осмысления важнейших концепций метафоры, определяется конституирующая роль метафоры в формировании языковой картины мира, Проводится разграничение смежных с «языковой картиной мира» понятий.

Познавательные свойства метафоры, в разной степени выраженности были отмечены как отечественными учеными [Н.Д. Арутюнова, А.Н. Баранов,
Е.Г. Беляевская, В.Г. Гак, Д.О. Добровольский, Г.Ю. Москвин, М.В. Никитин, Е.О. Опарина, В.В. Петров, Е.В. Рахилина, Г.Н. Скляревская, В.Н. Телия и др.], так и зарубежными [М. Блэк, Э. Кассирер, Е. Киттей, Э. Маккормак, Х. Ортега-и-Гассет, П. Рикер, А. Ричардс, Ф. Уилрайт, Х. Ортега-и-Гассет и др.]. Все эти авторы видят в метафоре фундаментальный прием познания и концептуализации действительности, позволяющий достичь самых отдаленных участков нашего концептуального поля, делающий сущности абстрактного характера доступными нашей мысли. Вряд ли можно более убедительно написать о значимости метафоры, чем это сделал Х. Ортега-и-Гассет, сказав, что все «огромное здание Вселенной, преисполненное жизни, покоится на крохотном и воздушном тельце метафоры» [Ортега-и-Гассет 1990: 77].

Фундаментальной идеей когнитивной теории метафоры является представление метафоры как языкового явления, отображающего когнитивный процесс аналогии, лежащий в ее основе. С позиций когнитивного подхода метафора рассматривается в качестве средства языковой репрезентации крайне важных аналоговых процессов при переносе знаний из одной содержательной области в другую.

Известно, что система понятий, сложившаяся в нашем сознании, играет определяющую роль в упорядочивании воспринимаемой нами реальности. Она формируется в процессе познания мира и отражает информацию об этом мире в виде концептов, которые имеют как неметафорическую природу, так и метафорическое основание.

Неметафорические концепты коренятся непосредственно в нашем опыте и определяются в терминах тех концептуальных областей, к которым они относятся, посредством буквальных языковых выражений. Формирование неметафорических структур понятий следует рассматривать как последовательный, поэтапный процесс становления концептуальной системы человека в целом. Неметафорические концепты являются результатом осмысления человеком его телесной организации, моторных действий и сенситивного опыта взаимодействия с физическими объектами окружающего мира. В дальнейшем повторяющиеся действия и результаты познавательной деятельности позволяют человеку структурировать пространство на основании физических свойств и особенностей функционирования его тела: верх-низ, внутри - снаружи, близко - далеко, впереди - сзади. Параллельно с этим формируются онтологические понятия, отражающие общие сведения о категориальных свойствах предметов, на основе которых происходит их идентификация: сущность, объект, вместилище, сила, баланс и т.д. Выделяются и структурные понятия, позволяющие схематизировать логику повседневно совершаемых действий, например, движение, перемещение объектов, принятие пищи [Lakoff & Johnson 1980, 1999].

Неметафорические репрезентации, мотивированные нашей экспериенциальной базой, служат основой осмысления и упорядочивания все осложняющегося опыта человека. И происходит это посредством концептуальных метафор, увязывающих плохо структурированные области реального мира, а также сущности абстрактного порядка (target domain), с областями опыта, имеющими неметафорическое представление (source domain). При этом прослеживаются определенные закономерности между коррелирующими областями опыта.

Ориентационные метафоры структурируют различные понятийные области в соответствии с базовыми (неметафорическими) линейными ориентациями в пространстве, основанными на нашем моторном опыте. Так, например, в большинстве языков здоровье, счастье, сила, власть, рациональное осмысливаются посредством метафоры «верх», в то время как соответствующая им оппозиция - болезнь, печаль, подчинение силе, меньшее количество, бессознательное - передаются метафорой «низ» [Лакофф, Джонсон 2004] (Ср.: русск.: быть на седьмом небе, чувствовать себя на верху блаженства; англ.: feel on the top of the world, be on cloud nine; каб.: дамэ къытек1эн, пы1э дэдзеин; vs. русск.: вешать голову, повесить нос; англ.: heart sinks, down in the dumps; каб.: пэр к1ыпыхун, лъэр щ1эхун). При этом отмечается преферентность тех или иных пространственных метафор, что отражает способ специфического когнитивного картирования окружающей действительности, присущий конкретной лингвокультуре. Так, например, в английском языке наиболее репрезентативны метафоры, объективирующие абстрактные сущности через оппозицию «верх» - «низ» (up-down), далее по численности следуют метафоры «вперед» - «назад» и «право» - «лево» [Лакофф 2004].

Онтологические метафоры представляют собой проецирование свойств, объективно присущих предметам реального мира (хрупкость, твердость, текучесть и т.д.), на такие абстрактные сущности как ум, эмоции, мораль, право и т.д. Например, знание того, что в состоянии гнева у человека повышается температура тела, увеличивается кровяное давление, что проявляется в покраснении лица и шеи, позволяет вербализовать эту эмоцию через горячие или горящие объекты физического мира. Например, кровь кипит, довести до белого каления; англ. - to blow the fuse, to be on fire; каб. - лъыр къэвэн, гур къикъуэлъык1ын.

Структурные метафоры представляют собой концептуализацию абстрактных сущностей через известные, детализированные элементы опыта. На основе структурированных и поэтому прозрачных элементов опыта, известных человеку, происходит конкретизация и упорядочивание других, абстрактных областей. Например, чувство любовь структурируется через конкретную сферу нашего опыта - путешествие, со всеми его составляющими. Например, транспорт концептуализирует отношения. Соответственно наши знания о транспорте могут быть использованы для уяснения любовных отношений. Так, при выходе транспорта из строя, возможны следующие действия: а) мы покидаем неисправное средство передвижения и пытаемся добраться до места назначения каким - либо другим способом; б) мы пытаемся устранить неполадки; в) не предпринимая никаких мер, мы остаемся в неисправной машине. Соответственно, если, что-то не ладится в любовных отношениях, возможны следующие варианты действия - мы: а) прекращаем отношения; б) пытаемся наладить их; в) оставляем все без изменений. Метафора, таким образом, увязывает составляющие целых понятийных областей, что превращает ее в концептуальный феномен нашего мышления. Она задает траекторию концептуализации абстрактных сущностей в терминах чувственно воспринимаемых реалий, вектор которой определяется нашей экспериенциальной базой и сенсорно-моторным опытом.

Концептуальные метафоры моделируют процессы мышления, предоставляя экспериенциальный контекст, в рамках которого новые абстрактные концепты могут быть структурированы и адекватно поняты. Системы метафор, регулирующие процессы мышления, образуют когнитивную карту (cognitive map) концептов, организованной для соотнесения абстрактных понятий и опыта с каждодневной практикой взаимодействия познающего субъекта с внешним миром.

Метафорическое структурирование абстрактного мира осуществляется не с точки зрения объективных, физических свойств этого мира, а с точки зрения субъективных, антропоцентрических качеств, которые человек приписывает действительности сквозь призму своей когнитивной карты.

Модель концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона, являясь мощным прорывом в исследовании структурирования метафорического значения, тем не менее, существенно ограничена, так как в анализ вовлечены только две взаимодействующие концептуальные сферы, что не отражает сложного механизма продуцирования метафоры. Кроме этого, указывается на невозможность подведения всего языкового материала под выделенные ими концептуальные метафоры [Глазунова 2000: 127].

В целях совершенствования и развития данной модели Ж. Фоконье и
М. Тернер предложили применить теорию ментальных пространств к исследованию метафорического значения [M. Turner, G . Fauconnier 1995, 1998].

Модель нескольких ментальных пространств представляет собой соединение методов фреймовой семантики с использованием «смешанных пространств» (blended spaces) для облегчения понимания сложных форм и, по мнению ее разработчиков, объясняет некоторые аспекты метафорического значения, оставшиеся в тени и не получившие в теории Дж. Лакоффа должного внимания.

Важным для теории «смешанных пространств» является понятие сети концептуальной интеграции, состоящей из исходных ментальных пространств (Input Space 1, Input Space 2), общего пространства (generic space) и интегрированного, или «гибридного» пространства (blending). Ментальные пространства, хотя и формируются нашими фоновыми знаниями, не заложены в нашем сознании в виде готовых структур, а возникают каждый раз заново в ходе порождения дискурса. Слияние ментальных пространств, осуществляющееся в процессе развертывания дискурса, приводит к возникновению интегрированных пространств, что оказывается возможным в результате соединения того общего, что есть в каждом из исходных ментальных пространствах. Проецирование информации из исходных ментальных пространств на интегрированное осуществляется выборочно, причем проецированию подвергаются и структурные особенности, и содержание исходных ментальных пространств. Определяемое в целом исходными ментальными пространствами интегрированное пространство содержит одновременно как бы больше и меньше, чем исходные ментальные пространства. С одной стороны, проецированию в общее пространство подвергаются лишь отдельные элементы источника и цели, а, другой стороны, интегрированное пространство генерирует новое содержание и структуру, не свойственные ни одному из исходных ментальных пространств.

Несомненным достоинством теории интегрированных пространств является стремление к более детальной репрезентации продуцирования метафорического значения, имеющего место в дискурсе, в режиме on-line. Вместе с тем, данная теория несколько расплывчата и не лишена элементов субъективизма, так как ограничена анализом единичных примеров окказионального характера.

Результаты категоризирующей и концептуализирующей деятельности сознания человека складываются в картину мира - некоторое связное представление о бытии, присущее членам какого-либо этноса. Картина мира - это система мировоззренческих знаний о мире, совокупность предметного содержания, которым обладает человек. Познавая окружающий мир, человек формирует общие понятия, которые объединяются в систему знаний о мире, именуемую концептуальной картиной мира. Основная часть этих знаний овнешняется значениями конкретных языковых единиц, т.е. происходит параллельное формирование языковой картины мира (ЯКМ). Она представляет собой определенный способ восприятия и организации (концептуализации) мира человеком, зафиксированный в языке и являющийся сочетанием универсального и специфического. ЯКМ антропоцентрична по определению, так как является результатом лингвокреативной деятельности субъекта и вследствие этого она образна, выразительна, эмоциональна, импрессивна. ЯКМ не только семиотична, но и концептуальна [Комлев 1969; Брутян 1973; Караулов 1976; Павиленис 1983; Колшанский 1990].

Часть концептуальной картины мира (ККМ), совпадающая с ЯКМ, является инвариантной, и как таковая формирует универсальные понятийные категории, независящие от языка выражения. Информация, остающаяся за пределами ККМ, варьируется от языка к языку, формирует уникальную специфику отображения мира конкретным языком.

«Практическая» картина мира (ПКМ) складывается «стихийно», в процессе жизнедеятельности и накопления практического опыта. Она запечатлевается в обыденном языке независимо от воли его носителя, слабо осознается им, но, тем не менее, отражает его представление о мире, и, что интересно, даже те знания, которые он сам не осознает. ПКМ состоит из простых, «физических», а не абстрактных понятий, ее главная отличительная черта - интерпретация чувственно не воспринимаемого, ненаблюдаемого через наблюдаемое, воспринимаемо, «осязаемое». Антропоцентричность и формирование ПКМ в определенных условиях обуславливает ее самобытность, лингво - и этноспецифичность. Например, в кабардинском языке о человеке, совершающем что-либо неуместно, некстати, говорят - къытеваж мажаджэ (букв. вновь вскипевший чурек). Мэжаджэ - плоские лепешки, когда-то заменявшие кабардинцам хлеб, пользуются большой популярностью и сейчас. Важное в приготовлении чуреков - время, которое тесто, замешанное на кукурузной муке, должно «выстоять», чтобы они получились вкусными. Если пропустить время, тесто начинает бродить (къытевэн - вскипеть снова), чуреки становятся кислыми, и не очень - то съедобными. Таким образом, неуместность действий, слов в кабардинском сознании уподобляется невкусному, а потому не востребованному, не нужному, а именно - перебродившему чуречному тесту.

Ментальные действия, например, сказать что-либо не подумав, ляпнуть, в кабардинском языке передается через квалификацию глагола жыIэн - говорить признаком, свойственным конкретному действию къыгуэлъэфын - оттянуть что-либо, взять, что-либо сбоку: къыгуэлъэфауэ жыIэн (букв. сказать, взяв что-либо сбоку). Умение высказаться правильно, содержательно и к месту уподобляется чему-то целостному. Кроме того, действие, обозначенное глаголом, имплицирирует неуместность его совершения.

Термин «языковая картина мира» не синонимичен понятию «практическая картина мира». Последняя включает первую в качестве своей части и предполагает учет, помимо сведений, извлеченных из языка, еще и общесемиотических, культурных, литературных и мифологических представлений, имеющих не только языковое, но и внеязыковое выражение.

Модель мира (ММ) следует понимать как некую схему, организацию, элементы которой статичны и представляют собой «координаты мира», как бы «каркас», заполняемый «живой плотью - языком», в результате чего образуется единое пространство, «картина». ММ эпистемична в том смысле, что она представляет собой результат определенной организации наших представлений о мире. Здесь мы не можем говорить о реконструкции, восстановлении модели из сложившихся в языке и сознании его носителей стереотипов. ММ представляет собой исходный ориентир структурирования мира, складывающийся в ее картину.

Описание ЯКМ стало возможным благодаря появлению концептуального анализа - «углубленного семантического и функционального исследования представлений и понятий, сформировавшихся в языке и языком» [Рябцева 2005: 57]. Структурирование ЯКМ проходит посредством метафоры. Сущность этого простого и вместе с тем сложного механизма заключается в том, что абстрактные и сложные явления получают неосознанное, «автоматическое» метафорическое или метонимическое определение, структурирование, описание и, в целом, концептуализацию, в терминах конкретных, физических, наиболее значимых данных в ощущениях предметов и явлений, ассоциируются с ними, уподобляются им и представляются в сознании и языке по аналогии с ними. В результате этого идеальные сущности, которые даже трудно представить мысленным взором, получат наглядность в терминах «физического мира», становятся доступными и понятными. Например, в кабардинском языке концепт вина, виноватый передается через къуаншэ - кривой, чувственно воспринимаемый, доступный наблюдению, признак конкретных предметов - баш къуаншэ (кривая палка). Человек, виновность которого явна, очевидна, концептуализируется через арэф (багор, крюк) - предмет, имеющий резко загнутый конец, определяемый еще и признаком кривой - арэфу къуаншэ, (букв. кривой как багор). Абсолютная виновность передается через удвоение эффекта «кривизны» - сочетание признака и предмета (багор), с выраженным проявлением кривизны.

Интерпретация языковых явлений в терминах концептуального анализа выявляет роль и место метафорического осмысления действительности в обыденном сознании и языке вообще: его принципиальную встроенность в практическое (а не только художественное и научное) познание мира и в отражении его механизмов и результатов в естественном, обыденном языке. Концептуальный анализ позволяет нам приблизиться к пониманию того, как человек осмысливает окружающий мир, и, самое главное, «приоткрыть» святая святых» вселенной - внутренний мир человека с его эмоциями, чувствами, интеллектом, ментальной сферой; дает возможность определить его приоритеты и ценности, установить, какие знания и в каком виде становятся объектом интериоризации.

Четвертая глава «Стратегии образной концептуализации абстрактных концептов» посвящена установлению корреляций между когнитивными структурами и языковыми единицами, представленными образными выражениями эмоциональной, интеллектуальной и трудовой концептосфер. Выявляются коды культуры, репрезентирующие обозначенные концепты, устанавливается номинативная плотность элементов каждого кода, выводятся концептуальные метафоры, объективирующие исследуемые концепты. Детальному анализу подвергается образное использование каждого элемента выявленных культурных кодов. Параграфы, посвященные фрагментам исследуемых концептосфер, предваряются кратким изложением содержательной стороны изучаемых концептов, сложностей, возникающих при их конструировании. Описанию материала предшествует параграф, посвященный базовым кодам культуры как системе знаков, переводящих новое знание в языковую плоскость.

В работе под кодом культуры понимается использование существующих в языке таксонов в процессе вторичной номинации для овнешнения результатов познавательной деятельности человека. В представлении культурных кодов, особое внимание уделяется пространственному коду, так как именно он определяет национальную специфику концептуализации мира [Ю.М. Лотман, Е.С. Кубрякова]. Особенность концептуализации пространства кабардинским языковым сознанием заключается в использовании антропоморфной и зооморфной моделей, когда трехмерные координаты пространства определяются не только вертикальной позой тела человека, но и «образной схемой» тела животного, перемещающегося в горизонтальной плоскости, опирающееся на четыре конечности и имеющее «свои» части тела - морда (нос), хвост. Этот факт оказывает влияние на конфигурацию других кодов культуры в кабардинском языке.

Структурировать содержание абстрактных концептов, проникнуть в их онтологическую сущность возможно лишь при обращении к описывающим их образным единицам языка [Lfkoff & Johnson 1980; Лакофф 2004]. Лексикографическое толкование абстрактных сущностей не дает представления об их реальном содержании (ср. русск.: гнев - чувство сильного возмущения, негодования; англ.: anger - a feeling of great annoyance or antagonism as the result of some real or supposed grievance; каб.: губжь - хуабжьу узэрэзыгуэпам, узэрыбампIэм къуит щытыкIэ - букв. состояние сильного раздражения, возмущения).

Базовый статус эмоциональных концептов (ЭК) (гнев, страх, радость/счастье, любовь/привязанность) определяется объективностью их существования, подтверждаемой экспериментально и абсолютной встречаемостью в различных языках [[Frijda, Nico., Markam S., Sato K., 1995. pp.121-143]. Рассматриваемые ЭК различаются по степени выраженности нейрофизиологического, нервно-мышечного и феноменологического составляющих эмоции. В стихийных, простейших эмоциях, таких, как гнев, страх преобладает телесное возбуждение как результат сильного раздражения нейрофизиологической системы. В них ярко выражены все составляющие прототипической модели эмоционального состояния. В уточненных, сложных эмоциях, таких, как печаль, любовь преобладает феноменологическая составляющая.

В основе ЭК лежит экспериенциальная образ-схема - контейнер, так как человек изначально осознает себя как некое вместилище, имеющее пространственные границы: верх / низ; внутри / снаружи. На понятийном уровне она уточняется концептуальными метафорами, которые отражают устойчивые междоменные связи между сферой источника (видимые, чувственно-воспринимаемые элементы пространственно-временного континуума) и сферой цели (испытываемые человеком эмоции). Концептуальные метафоры в свою очередь наполняются конкретным содержанием уже на языковом уровне.

В образной концептуализации гнева участвуют следующие коды культуры: соматический - лъы (кровь), гу (сердце), нэ (глаза), пэ (нос), фэ (кожа); зооморфный - блэ (змея), хьэ (собака), гуэгуш (индюк), цыджын (ощетиниться); природно-метеорологический - щыблэ, уафэхъуэпск1 (молния), предметный - лэрыдж (грань иглы), джатэ (меч); акциональный.

Анализ выявленных кодов культуры позволяет вывести следующие концептуальные метафоры гнева: горячее, горящее, кипящее сердце (где сердце метонимический репрезентант крови); кипящая кровь; горящее вещество; отсутствие крови; изменение (увеличение) размеров сердца; опасное животное; опасный предмет; природные силы.

Материал показывает, что наиболее разработанным является соматический код культуры, где самым частотным элементом предстает гу (сердце): гур къыдэвеин - вскипеть от возмущения, гнева (букв. сердце кипит, поднимаясь); гур къикъуэлъык1ын - разъяриться, прийти в ярость (букв. сердце кипит, выплескивая жидкость); гур зэк1уэц1ычын - негодовать (букв. сердце разрывать); гур къэчэн - злиться (букв. сердце треснуло); гур зэгуэудын - негодовать, злиться (букв. сердце лопнуло); гур лынцIын - нервничать злиться (букв. сердце обуглилось, обгорело). Семантика глагольных имен: къэчэн - треснуть, зэк1уэц1ычын - разрывать, зэгуэудын - лопнуть, передавая разные способы нарушения целостности объекта, концептуализируют различную степень интенсивности гнева. Степень нарушения целостности контейнера свидетельствует о степени интенсивности гнева. Специфика концептуализации гнева в кабардинском языке состоит в том, что большей частью в качестве контейнера представлено сердце, в то время как в русском и английском языках в этой функции мыслится все тело человека.

Когнитивная модель гнева в кабардинском языке включает себя ряд уникальных метафор, не имеющих соответствия в русском и английском языках. Например, отсутствие крови: лъы 1эмп1э къыщ1эмык1ын - находится в состоянии гнева (букв. не иметь ни капли крови); увеличение размеров сердца: гур бэгын - гневаться, злиться (букв. сердце набухает, пухнет). Признаковый элемент сочетания бэгын отмечен отрицательной коннотацией и предполагает компоненту «увеличение в размерах, связанное с приходом какого-либо органического продукта в негодность».

Уподобление гневного состояния человека стихийным проявлениям природы является универсальным способом концептуализации эмоции гнева. Это своего рода рефлексы мифологического мышления, согласно которому гром и молния были наказанием богов, восседавших на облаках, людям, провинившимся в чем-либо. Например, щыблэм хуэдэу, - разгневанный (букв. подобный молнии); уафэхъуэпск1у зыкъызэкъуэхын - разгневаться, разъяриться (букв. подобно молнии неожиданно раскрыться); уафэгъуагъуэм хуэдэу - разгневаться, (букв. подобно грому разойтись). Их аналоги из русского и английского языков: метать громы и молнии - бушевать, кипеть яростью; breathe thunder and lighting at someone (букв. дышать громом и молнией на кого-либо); fulminate storm and thunder (греметь громом, шуметь бурей).

Предметный код культуры не так репрезентативен в кабардинском языке, как в русском и английском: лэрыджыр къэгъэзэн - разгневаться, рассердиться (букв. повернуть серп; лэрыджыр - старинный инструмент в виде серпа для обработки кожи представляющий угрозу для человека). В кабардинском языке отсутствует «техническая» метафора, характерная для индустриального общества: to go ballistic (букв. взорваться); to blow a fuse (букв. поджечь предохранитель, пробку); to have a short fuse (букв. иметь кроткий огнепроводной шнур); to get on somebody's wick (букв. достать чей-либо фитиль); to blow off the steam (букв. выпустить пар); довести до белого каления - разъярить, приводить человека в состояние крайней степени негодования, гнева (при нагревании перед ковкой металл сначала становится красным, потом желтым, а при очень сильном нагревании белым).

Чувство и состояние физического страха заложено в генетической программе человека и всех других живых существ природой в виде инстинкта самосохранения. Состояние страха, наверное, более чем другие эмоции, дифференцировано и градуировано, что находит отражение в языках: (ср. каб.: гузэвэгъуэ, гузэвэныгъэ, щтэныгъэ, гужьеигъуэ - русск.: настороженность, опасение, беспокойство, боязнь, испуг, тревога, страх, паника, ужас; англ.: concern, apprehension, anxiety, worry, dread, scare, fright, terror, horror, alarm, fear, panic etc.).

В образной концептуализации страха участвуют следующие коды культуры: соматический - гу (сердце), гущхъэ (верхушка сердца), лъэдакъэпэ (начало пятки), псэ (душа), лъэ - лъэкъуэ (нога), лъэнк1ампIэ (икра), фэ (кожа), щхьэфэц (волосы на голове); интеллектуальный /речевой - бзэ (язык), делэ (дурак), бзагуэ (немой); температурный (в кабардинском языке не зафиксирован, при явной его выраженности в английском и русском языках.); зооморфный - кIэ (хвост).

Приведенные элементы культурных кодов складываются в широкий диапазон концептуальных метафор: нарушение целостности (сердца), уменьшение в размере (сердца), перемещение (сердца); изменение цвета (лица, волос); неподвижность, оцепенение; нарушение интеллектуальной функции.

Как показывает материал, ведущая роль в структурировании этой эмоции принадлежит концепту гу - сердце. Физиологический симптом учащенного, беспорядочного сердцебиения, сопровождающий страх, проявляется в разнообразных концептуальных метафорах. Так, сердце может «покинуть» тело, например, гур щ1эк1ын, ик1ын, ук1ын (букв. сердце выходит, уходит, отходит), гур къилъэтын (букв. сердце вылетает); оно может «потеряться» - гур к1уэдын, ф1эк1уэдын (букв. сердце теряется). Находясь в пределах телесной оболочки, сердце может дрожать, вздрагивать - гур к1эзызын (букв. сердце дрожит); исчезать, таять - гур тк1ун, пытк1ук1ын (букв. сердце тает; тает по капле).

Ощущения страха передаются метафорами со значением `уменьшение в размерах' - гур хэщ1ын (букв. сердце убывает), гур зихузын (букв. сердце уменьшается). Оба эти сочетания имеют одинаковый результирующий эффект - `меньшее' сердце, но в первом случае `сердце' уменьшается подобно тому, как убывает месяц, убывает вода после наводнения, т.е. сердце уподобляется некой субстанции, способной изменять свои размеры за счет «убывания» по всему периметру. Во втором случае `уменьшение размеров сердца' достигается в результате его «компрессии», «сжатия» (зихузын). Концептуальная метафора «меньшего размера» на языковом уровне проявляется через прямое указание на `дефектность' сердца, его представленность в виде `половины': гур ныкъуэн (букв. сердце половинчатое).

Сердце в кабардинском языке мыслится как структурированный орган, который имеет верхнюю часть - гущхьэ (букв. голова сердца) и нижнюю - гущ1э (букв. дно сердца). Обращает на себя внимание дифференцированное распределение этих номинаций для объективации эмоций. Например, только гущ1э используется для активации страха: гущ1эм зигъэзэн (букв. дно сердца поворачивается); гущ1эр кърисык1ын (букв. дно сердца выжигается). Номинация гущхъэ, обозначающая нижнюю часть сердца, используется для концептуализации гнева, злости: гущхьэр уф1ыцIын (букв. верхняя часть сердца стала черной). Устойчивая корреляция номинаций, обозначающих различные части сердца и определенные эмоции, является особенностью кабардинского языка и не встречается в русском и в английском языках

Метафора перемещения сердца при концептуализации эмоции страх встречается в других языках, что вполне естественно, и мотивируется, помимо соматической реакции, еще и символьным значением жизни, которым наделяют этот орган представители многих культур. Перемещение сердца в идиомах английского и русского языков ограничивается пределами телесной оболочки, оно не покидает тело, как это наблюдается при концептуализации эмоции страх в сочетаниях кабардинского языка (ср. русск. сердце оборвалось, опустилось; отрывается, обрывается; сердце в пятки ушло; англ. his heart sank (букв. сердце исчезает, скрывается); his heart leaped into his mouth (букв. сердце прыгнуло в рот); smb's heart is in one's mouth (букв. сердце во рту).

Психофизиологическая симптоматика страха проявляется в концептуальной метафоре неподвижности, оцепенения: сыным хуэдэу жын (букв. застыть, как надгробный памятник); и п1эм ижыхьын (букв. застыть на месте). Как показывает материал, эта метафора не отличается высокой номинативной плотностью, которой она отмечена в русском и английском языках (ср. русск.: окаменеть от страха; прирасти к земле от страха; страх приковал его к месту, застыть как вкопанный и др.; англ.: fear turned him to stone; fear rooted him to the ground; to be paralyzed (frozen) with fear и др.) Чаще оцепенение, потеря способности двигаться передается сочетаниями с соматическим компонентом лъэ - нога: и лъэр щ1эхун (букв. ноги отпали), лъэнк1ампIэр щ1эхун (икры отпали), лъэзэхэпхъэ хъун (букв. ноги перемешались, т.е. они не в устойчивом, вертикальном положении). В русском языке им соответствуют выражения: ноги отнялись от страха; ноги стали ватными; английские аналоги - his legs got dumb (букв. ноги онемели), to get cold feet about smth. - испугаться, заволноваться (букв. ноги похолодели из-за чего-либо).

Понижение температуры у человека в состоянии страха, фиксируемое физиологическими экспериментами, находит воплощение на концептуальном уровне в виде метафоры холода, которая на языковом уровне проявляется в виде следующих сочетаний: русск. душа леденеет от страха; леденеть от страха; кровь в жилах стынет; англ.: to grow cold with fear (букв. мерзнуть от страха) - похолодеть от страха; fear makes his blood freeze (букв. кровь замерзает от страха) - кровь стынет в жилах; make one's blood run cold (букв. сделать холодной кровь) - приводить в ужас; to be in a cold sweet (быть в холодном поту) - похолодеть от страха.

Реакцией тела человека на понижение температуры тела является озноб: Iэпэ лъапэр сысын - состояние испуга, страха (букв. пальцы на руках и ногах трясутся); дзэр зэтеуэн - состояние страха (букв. стучать зубами); русск.: поджилки трясутся - чувство страха (поджилки - коленные сухожилия); мороз по коже (по телу, по спине). Иногда обозначенное стояние предается через эталонные сравнения: дрожать (трястись) как осиновый лист; англ. tremble/ shake like an aspen leaf - ощущение озноба, вызванного сильным чувством страха, испуга, ужаса.

Подводя итог обсуждению образной концептуализации страха следует отметить одну особенность, которая касается образных единиц кабардинского языка вообще. Ее условно можно назвать действием меронимического принципа часть - целое, если проводить параллель с другими языками. В русском языке, например, страх концептуализируется через соматическую лексику, обозначающую целый орган, а в кабардинском - его часть: сердце vs. гущхьэ (верхушка сердца); ноги vs. лъэнк1ампIэ (икра); пятки vs. лъэдакъэпэ (начало пятки); зуб vs. дзапэ (кончик зуба). На наш взгляд, такая детализация усиливает экспрессивную составляющую значения идиом в кабардинском языке вообще и идиом, обозначающих страх в частности (ср. псэр дзапэк1э 1ыгъын - букв. держать душу кончиками зубов).

Базовая эмоция радость, так же как и страх, гнев, генетически детерминирована [Изард 1999:168]. Согласно теории дифференциальных эмоций, радость переживается человеком в силу витальных и психологических причин. Она онтологически связана с познавательной деятельностью человека. Эта эмоция способствует сохранению психического здоровья человека, является формой психической самозащиты и мотивом его деятельности.

Образная концептуализация радости/счастья проходит в формате следующих кодов культуры: соматический - гу (сердце), нэгу (лицо), нэ (глаз), дзэл (десны), лъэ (нога), ныбэ (живот), ныбафэ (кожа живота); цветовой - нэху (белый, светлый), зооморфный - кIэ (хвост), дамэ (крыло).

В рамках выделенных кодов и их элементов складываются следующие концептуальные метафоры: смеющееся сердце; увеличивающееся в размерах сердце; сердце, источающее жидкость; развлекающееся (развивающееся) лицо; поднимающееся лицо; двигающиеся конечности.

Наиболее разработанным кодом в концептуализации радости является соматический код. В рамках данного кода обращает на себя внимание концептуальная метафора изменение размера (увеличение) сердца: гухэхъуэ иIэн - испытывать радость (букв. иметь увеличивающееся, растущее сердце); гур хэхъуэн - испытывать душевный подъем, наполниться радостью (букв. сердце растет, увеличивается). Этноспецифичными являются метафоры: сердце, источающее жидкость: гур къыдэжын - иметь хорошее настроение (букв. сердце вытекает); развивающееся лицо: нэгу зегъэужьын - развлечься (букв лицу дать развиться). Из двух синонимичных слов напэ и нэгу, обозначающих `лицо', только последнее используется в целях объективации радости. Такая избирательность мотивирована, на наш взгляд, тем, что нэгу номинирует переднюю часть лица человека с акцентом на его выражение, которое формируется глазами, мимикой, а напэ семантизирует переднюю часть лица, ее физическую составляющую - кожный покров.

Зооморфный код в кабардинском языке представлен картинкой резвящейся собаки: дунейр кIэкIэ зехьэн - очень сильно радоваться (букв. носить мир хвостом). Сочетание передает двигательную активность, которую человек может проявлять в состоянии радости и веселья. Сочетание не содержит прямой отсылки к данному животному, мы получаем это представление через метонимический репрезентант кIэ (хвост). Идиома является яркой иллюстрацией зооморфной модели концептуализации мира, не имеет аналогов в русском и английском языках. Другая идиома дамэр къытекIэн - сильно радоваться чему-либо (букв. вырасти крылу) - также пример зооморфной модели концептуализации мира - входит в систему ориентационных метафор: счастье соответствует верху (по Дж. Лакоффу). Внутренняя форма мотивирована объективным состоянием подъема и прилива энергии, которым сопровождается эмоциональное состояние радости. Универсальность такого состояния подтверждается примерами из других языков, хотя и с разной номинативной плотностью: русск.: придавать крылья; окрылять; на крыльях; крылья выросли - с общей доминантой воодушевленный, вдохновенный. В меньшей степени в английском языке: lend wings.

Любовь/привязанность согласно результатам психофизиологических экспериментов не имеет ярко выраженной картины телесных ощущений (колебание температуры, изменение артериального давления и пр.) подобной той, что наблюдается в стихийных эмоциях (гнев, страх) [Ekman 1983]. Данный ЭК чрезвычайно сложен для описания ввиду преобладания в его структуре феноменологической составляющей.

Образная концептуализация любви/привязанности проходит при участии следующих кодов культуры: соматический - нэ (глаз), псэ (душа), Iу (рот), гу (сердце); физиологический - лIэн (умирать). Самым частотным из элементов соматического кода является нэ (глаз), который развивает богатую парадигму переносных значений, объективирующих данную эмоцию. Универсальность кодов, используемых в целях концептуализации эмоции любовь/привязанность, сопровождается специфичной для кабардинского языка избирательностью определенных их компонентов. Они также демонстрируют различную номинативную плотность, что свидетельствует о проявлении культурной компоненты.

Концептуальные метафоры любви/привязанности иллюстрируют когнитивные преференции, обусловленные культурными причинами. Их набор в кабардинском языке представляет следующую картину. Любовь/привязанность - это способность видеть. Данная концептуальная метафора приобретает ряд модификаций через общий мотив качества зрительного восприятия: видеть хорошо; дополнительный глаз; большой глаз; действия, производимые самим глазом (выходить, тереться) подвергать глаз физическим испытаниям; готовность лишиться органа зрения. Другие концептуальные метафоры, структурирующие данную понятийную область: метафора поедания души; соединения душ; лишения (потеря) сердца.

Внутренняя форма глагольной номинации любить уже содержит зрительный компонент: фIыуэ лъагъун - букв. видеть хорошо/хорошим. Проиллюстрируем развертывание зрительной метафоры конкретными примерами. Начало привязанности, которая может перерасти в любовь: нэ лейкIэ еплъын - с особым вниманием, уважением относиться кому-либо; относиться лучше, с большей приязнью (букв. смотреть лишним, дополнительным глазом); нэфIкIэ еплъын - относиться к кому-либо благосклонно, доброжелательно (букв. смотреть, посмотреть хорошими глазами). Метафора конкретного действия: нэм къыфIэнэн - приглянуться, понравиться (букв. за глаза зацепиться); и нэфI щыхуэн - проникнуться к кому-либо добрым чувством, симпатией (букв. хорошим, добрым глазом потереться). Желание увидеть, встретиться с объектом симпатий передается сочетанием нэр къикIын - тосковать, скучать по ком-либо (букв. глаз выходит). Интенсивность чувства передается метафорой размера глаз: нэхъуеиншэу лъэгъун - любить без памяти (букв. большими глазами видеть). Для концептуализации интенсивности симпатий, сильной привязанности активируется метафора нанесения вреда глазу, потеря глаза: нэм щIэхуами щIэмыхын/ къыщIэмыхын - любить, все прощая (букв. даже если в глаза попал, не вынимать). Ценность объекта любви уподобляется ценности глаза: (и) нитIым яз - очень сильно любить, любимый (букв. один из его двух глаз); нэм хуэдэ - желанный, любимый, дорогой (букв.: как глаз).

Значимость объекта любви, сильное увлечение активирует метафора готовности лишения глаз. В примерах этой серии глаза могут дополняться и другими элементами соматического кода: нэри пэри пIэпех - захватывает тебя всего без остатка (букв. отнимает глаза и нос); нэр пIэпихыу - сильно любить (букв. отнимающий глаз); Как показывает материал, этот элемент соматического кода менее репрезентативен в русском и английском языках. Он также отмечен суженным диапазоном возможных образных конфигураций. Как правило, это «радость» и «удовольствие», которые получают глаза от созерцания объекта любви (ср.: русск. радовать глаза; англ.: delight the eye; to feast one's eyes on somebody - любоваться кем-либо, с наслаждением смотреть на кого-либо), и идея неподвижности взгляда (ср. русск. не сводить глаз; англ.: not tear one's eyes off someone; not to take/ remove one's glance from someone; keep one's eyes glued on someone - не отрывать взгляда от кого-либо, любоваться).

Уникальным является переосмысление номинации Iу - рот в терминах гастрономической метафоры для концептуализации любви, привязанности. Например, Iум игъэпщхьэн - очень хорошо относиться к кому-либо, сильно любить (букв. дать вползти себе в рот), Iум ису къехьэкIын - любить, хорошо относиться к кому-либо (букв.: носить у себя во рту).

Другие концептуальные метафоры, структурирующие данную понятийную область - это метафора поедания души; соединения душ; лишения (потеря) сердца. Обращает на себя внимание «экзотическая» метафора поедания души: псэр егъэшхын - любить всей душой (букв. дать съесть душу); си псэр зышхын - любимый, дорогой (букв. кто съест мою душу). В этих примерах псэ - душа является метонимическим репрезентантом жизни человека. Готовность отдать душу «на съедение» любимому генерирует высокую степень интенсивности чувства, намерение пожертвовать самым ценным ради объекта любви (ср. отдать душу, сердце).

Концептуальная метафора души в английском языке не столь активно используется для концептуализации любви и привязанности, как в кабардинском и русском языках: to put his heart and soul into smth. (вложить сердце, душу); with all my soul (от всей души). Большей частью soul отождествляет сущность, неотъемлемое свойство, основу чего-либо: brevity is the soul of wit (букв. краткость душа остроумия; или центральную фигуру: she is the soul of the company (букв. она душа компании). Также традиционным для английской лингвокультуры являются ассоциативные связи soul (души) с внутренней энергией человека, его духовной силой: with heart and soul - с воодушевлением и энтузиазмом; work the soul out of - работать усердно, упорно.

Традиционно термин интеллект используется для обозначения ряда различных способностей, навыков, талантов, а также знания преимущественно психического или когнитивного по своей природе. Интеллект отражает ряд процессов, затрагивающих память человека (краткосрочную и долговременную), его речевые возможности (восприятие, понимание, продуцирование), а также способности логического рассуждения.

Абстрактная образ-схема для ума - «вместилище», так как интеллектуальная деятельность осуществляется мозгом, расположенным в верхней части головы, и «устройство», «машина», предъявляющее результаты этой деятельности [Лакофф 2004а: 52]. Обозначенная образ-схема создает представление об уме как о «машине» со всеми связанными с ней характеристиками: включение - выключение, эффективность, мощность, внутренний механизм, которому свойственны те или иные условия эксплуатации. Следовательно, ум как способность (стационарная характеристика) уподобляется некоторому внутреннему механизму устройства, его техническим возможностям. Ум как проявление этой способности представляет «механизм» в действии.

Образная концептуализация ума/ интеллекта в кабардинском языке проходит с участием следующих кодов культуры: соматический - щхьэ (голова), акъыл (ум), гу (сердце), (самым частотным из элементов соматического кода является гу (сердце), который отмечен высоким удельным весом в концептуализации ума/ интеллекта и его составляющих); цветовой - свет, светлый, дневной; речевой - бзэ (язык), псалъэ (слово, речь), жьэ (рот), адыгэбзэ (язык адыгов); зооморфный: шк1эбжэ - первоначальный слой рога, который сохраняется на кончике до определенного возраста.

Анализ элементов перечисленных кодов культуры выявляет широкий диапазон концептуальных метафор ума/ интеллекта: наличие головы, ума; размер (большой) головы, ума; работающая голова; работающий ум; здоровое слово, речь; живое слово, речь; красивое слово; язык адыгов; упорядоченность ума; чистое сердце; манипуляции с сердцем как с контейнером (вместилищем); действия, производимые сердцем; ментальные действия, выполняемые сердцем.

Уникальной спецификой отмечен элемент соматического кода гу (сердце). Некоторые аспекты умственной деятельности, опредмечиваемые в русском и английском языках через ум, голову (русск. прийти в голову; прийти на ум; англ. to come to mind; to make up one's mind; to keep sth. in mind; to come to head) в кабардинском языке концептуализируются через сердце - гу. Например, гум къихьэн (букв. войти в сердце) - подумать о ком, чем-либо; вздуматься, зародиться; гум илъхьэн (положить в сердце) - задумать что-либо. Сердце представляется активным мыслительным органом, способным, подобно голове, уму, мозгу совершать интеллектуальные операции: гукIэ зэгъэзэхуэн (букв. сердцем привести что-либо в порядок; поправить) - прикинуть в уме, сопоставить, взвесить, просчитать в уме; гум къэкIын (букв. в сердце вырасти) - догадываться о чем-либо, неожиданно понять что-то;